Словацкая новелла

ТАНЦУЙ, ТАНЦУЙ…

Крикнул я на всю деревню — никто не отзывается. Впереди дорога, одна дорога, о которой поют в песне, стелется предо мной тихая, как девушка. Зову. Когда идешь по дороге, всегда нужно приложить к губам руки и окликнуть человека, шагающего впереди. Кто бы это мог быть? Кто идет впереди? Если это мужчина, наверное, у него есть спички, если девушка, то я провожу ее до дома. Не годится, чтобы человек шел один, — все равно, впереди или сзади.

— Нет ли у вас спичек?

— Есть все что хочешь, сынок! Подержи минутку мои чемоданы, и получишь спички!

Это мужчина. Беру чемоданы-чемоданищи, тяжелые, как свинец. Чего он в них напихал? Что этот человек может в них напихать? Послушайте, что у вас в чемоданах? Мужчина достает спички и не отвечает. Он рад, что у него отдыхают руки, рад, что нашел человека, который помог ему нести багаж. Кто знает, откуда он идет? Откуда вы идете? Куда вы ночью так спешите?

— Давай, сам понесу.

— Отдохните еще минутку!

— Давай! Вот тебе спички, закуривай!

Закуриваю. Мужчина с чемоданами тащится рядом. Это старик, ему пятьдесят пять или шестьдесят. Кто его знает, почему он надел зимнее пальто? Лето, а он в зимнем. Может, это какая-нибудь перелетная птица, несет с собой все свое имущество и зимнее пальто — оно не влезло в чемодан. Размышляю, наверное, это перелетная птица.

— Откуда?

— Что?

— Я вас спрашиваю, откуда идете?

— Из Остравы. Откуда же еще? Был я там, и с меня хватит. Мне уже шестьдесят. Я свое отработал, не умирать же мне в Остраве. Острава, сынок, для таких, как ты. Дух из меня вон. Был я у доктора, ну вот… Знаешь, как они: «Придется, дедушка, вам это оставить, работа не для вас!»

Он остановился, плюнул и поменял в руках чемоданы.

— Подождите! Докурю и помогу донести.

— Не беспокойся. Ты и так уж мне помог. Тяжелые, стервы. В этом гармонь. Думал, что делать с деньгами? Куплю гармонь и буду на старых коленях играть. Я всегда хотел гармонь, не было только денег. Когда заводилась крона-другая, то разом и уплывала. Так вот теперь и несу, эту гармоничку. Сыграю на ней все что хочешь. Я не учился, но сыграю. Басами я не владею, да наплевать на басы. Вот так-то.

И правда! Ведь это гармонь. А мне и в голову не пришло, что за чемодан я нес. Не скажу старому, что я учитель музыки, а то подумает, что хочу похвастаться, подумает, что хочу показать себя образованней, чем он. Лучше я ему ничего не скажу.

— Докурил?

— Докурил.

— Тогда возьми, подержи минутку. У меня руки затекли. Удивляюсь я, что нет здесь автобусного сообщения. Тащись пешком домой, ночью один.

Дед вынул табакерку и начал крутить цигарку.

— А ты куда идешь?

— Я иду с вами.

— В Грушковец?

— Угу. Я там живу у старой Галки.

— Ишь ты. Еще существует такая?

— Какая?

— Такая была шельма. Если, бывало, начинала ругаться — никто не остановит. А жадна была, как черт. Когда мы у нее молотили, чарки вина не поставила.

— Мне она не кажется такой. Она меня любит.

— А сколько ты ей платишь?

— Сто.

— Ну вот она тебя и обдурила. Если хочешь, можешь переехать ко мне. Я один. У меня можешь жить задаром.

— Разве у вас нет детей?

— Все женаты. Жена где-то марширует по свету. Уж двадцать лет. А мне что? Плохо? Сам зашью, сам сварю что надо. В Остраве варил на всех. Там меня нахваливали. В заводской столовке порядочного гуляша сварить не умеют. В гуляш нужно класть столько же луку, сколько и мяса. Погоди, вот позову тебя как-нибудь, увидишь.

Мы приближаемся к деревне. Первая электрическая лампочка, подслеповатая как старуха, светит на дороге. Старому кажется, что я уже обессилел. Бросает окурок и хочет меня сменить.

— Ничего!

— Давай! Я уже дома — вот тут с краю.

И я опять один. Если б не полночь, закричал бы на всю деревню, просто так, лишь бы крикнуть. Так всегда, когда я один и вижу деревню, мне хочется закричать, хочется позвать кого-нибудь, хочется просто так покричать в пространство.

— Никто не искал меня вчера?

— Нет, никто.

— И письма не было?

— Нет, и письма не было.

Почему это меня никто никогда не ищет? Почему это около меня не задерживаются люди? Я хочу, чтобы они мне надоедали, чтобы были у меня перед глазами все время. Хочу, чтобы они постучали ко мне, а может, и просто вошли без стука. Были бы только люди. Люди, которые ничего не боятся, которые умеют стукнуть по столу и обругать весь свет. Пока люди ругают свет, до тех пор на свете хорошо. Люди, которые боятся смерти, не ругают его. Я люблю людей, которые ругают, но не обижают, которые могут для человека, как говорится, достать звезду с неба. Не выношу людей, которые произносят красивые слова, но, когда человеку нужно помочь, когда нужно принести для него самую маленькую жертву, и пальцем не шевельнут — ищут для себя только выгоду.

— Так-таки никто не спрашивал?

— Нет, никто.

Я хотел уже идти, но вдруг мне показалось, что старая что-то хочет мне сказать. Она всегда принесет какую-нибудь сплетню и тут же свеженькую выложит. Может, и теперь что-нибудь принесла, старая, может, хочет со мной поговорить.

— Ну, так что там у вас?

— Ничего, пан учитель, только я рассердилась.

— Вот как! А из-за чего?

— Помните, как долго я полола виноградники? Целых три недели. Да вы и сами мне помогали дня два-три. И я вам за это ничего не дала. Представьте себе, пришел бригадир и не записал мне ни одного трудодня. Говорит, там трава. Отчего же он не пришел сразу? Сидел небось себе дома или в пивной. А когда прошло четыре недели, говорит мне, что, не будь там травы, записал бы, а теперь не может.

— Кто был этот бригадир?

— Герга. Он на меня злится, что я намедни кричала об украденной картошке. Скажите, пан учитель, нужен ему мешок картошки? Когда-то их семья владела почти половиной хутора, и видите ли, им еще мало! Схитрили и всех нас обошли. Основали колхоз, чтобы беднота работала! А им бы только приказывать. Знаете, почему не строят распивочную? Хи-хи! Я-то все знаю. Тогда б им негде было на дармовщинку вином поживиться. Парк разбили, а распивочную не построили. Колхозное вино держат в собственных домах. Вы говорите, что нужно выступать. Пойди-ка выступи, когда их столько. Они съедят бедного человека. Они думают, раз они отдали землю, так беднота должна на них работать.

— Ладно, пойду к бригадиру, поговорю с ним.

— Вы такой добрый! Только о распивочной — ни гу-гу! Он отомстит мне.

В школе цветы. Полным-полно подарков от учеников. Вчера был заключительный концерт. А сегодня они пришли попрощаться с нами. Некоторые после каникул будут продолжать учиться, другие уже совсем кончили — на будущий год не увижу их больше. Терпеть не могу прощаний, не выношу подарков, не выношу цветов, не люблю даже их в такие минуты. Однажды пришли меня поздравлять, а мне все это ни к чему. Я и понятия не имел, как должен вести себя при этом и что говорить. В конце концов я рассердился. И все надо мной смеялись.

— Йошка!

— Ну?

— Это твои цветы.

— Мои?

— Твои. Принесла твоя гармонистка.

— Какая?

— Да та, химичка, которая в институт поступает.

— Ага, Кама.

Кама пришла со мной прощаться. Она уже посещала второй цикл, а теперь не сможет — будет жить в Братиславе. Я думал, что она больше не придет, и вот, пожалуйста, принесла цветы. Говорят, ждала меня. Стояла в коридоре и ждала, когда я появлюсь. Наверно, не могла долго ждать, оставила цветы и уехала. Она была хорошей ученицей. На последнем уроке она расплакалась, и я не знал, что с ней делать. Мне стало не по себе.

— Есть у тебя носовой платок?

— Нет.

Пришлось мне дать свой. Он был грязный. Хотел спрятать в карман, но она сама взяла его у меня из рук. Вытирала им слезы. Как только успокоилась, ушла, платок не вернула.

Клен, мой клен… Стою под окном и слушаю радио. Хотел сегодня пойти в кино, но опять показывают «Игру с чертом». Я ее раз семь видел, но в деревню опять прислали эту картину, будто нет других. Директор школы, чтобы все видели, что он проявляет деятельность, пускает фильм каждый раз под другим названием. «Игра с чертом», «Чертов замок» или «Играющие черти и разбойник Сарка-Фарка».

— Ты чего тут стоишь?

— Ничего. Кто это?

— Ну я. Или не помнишь? Небось, ты мне нес чемоданы. Стоит мне раз человека увидеть, до самой смерти не забуду. Ведь узнал тебя даже в потемках. Со мной моя гармоника. А вот вчера я оставил ее в винном погребке. Вылил там четыре стаканчика и забыл. Куда идешь?

— Никуда.

— Оставлю-ка я у тебя гармонь. У тебя не потеряется. Можешь даже поиграть на ней, только осторожно!

— Не беспокойтесь.

— Ну, будь здоров!

— До свидания! А когда придете за ней?

— Когда-нибудь приду. А что по радио сказали?

— Парней зовут, завтра возить сено будут.

— Пойдешь?

— А чего мне идти?

— Пойдем, я тоже пойду. Покажем им, как надо работать.

— По-немецки «хорошо», по-русски «гут»! — сказал он и ткнул вилами в сено.

Не знаю, откуда у него эти слова. Может, с утра услышал у какого-нибудь ребенка. У него была такая привычка — понравится слово, повторяет его до противности. Но работать умел. Как черт работал, только улыбался.

Был еще почти час до обеда, а мы обогнали всех на две фуры. И шофер у нас был хоть куда! Знал, как выбрать дорогу, умел возить сено, а главное — понимал машину. Выглядела она как тарантас, но мотор работал отлично.

— По-немецки «хорошо», а по-русски «гут»! — повторял он снова и снова.

Мы уже и поправлять его бросили. А ему нравилась эта путаница, и поэтому он даже напевал свою присказку. Каждый раз мы переглядывались и улыбались. Только шофер наш ни разу не улыбнулся. Он был погружен в свои мысли и даже не ответил нам, когда мы его окликнули.

«По-немецки «хорошо», по-русски «гут»!»

— Михал!

— Ну?

— Ты что, глухой?

— Почему?

— Чего не отвечаешь?

— А что?

— Да ничего. Говорят, ты к жене вернулся?

— А вам-то что!

— Черт возьми! Иметь такую красивую жену, и уйти от нее. Черта ли, уйти от такой жены.

— А ты-то почему не живешь со своей?

— Это, сынок, другое дело. Это, сынок, не так-то легко понять. По-немецки «хорошо», по-русски «гут»!

Шофер включил скорость, фура наклонилась, закачалась, и мы вылетели на шоссе.

— Черт подери, иметь такую красивую жену! Он к ней вернется. Клянусь богом, что я его к ней приведу.

После обеда мы продолжали работать. Мне казалось, что мы даже не утруждаем себя, а так играем, бросаемся сеном. А вечером объявили, что мы самые лучшие. Были мы впереди на целых шесть фур.

«По-немецки «хорошо», по-русски «гут»!»

Так. Гармонь с нами. Будем играть. Раскрывайте гармонь и начинайте!

— Давай!

— Эх! Опять опростоволосился, принес свою вместо дедовой.

— Ты, сынок, хотел меня одурачить. Думал, что не узнаю свою гармонь. Да разве ж у тебя инструмент? Ерунда какая-то. У нее даже голоса нет. А моя поет, как орган.

Так себя подвести. Кто его знает, что теперь подумает старый. Всей деревне теперь расскажет, что я хотел его одурачить. Но я уже несу ему другую, несу его собственную. Нужно ему объяснить, доказать, что это простая ошибка. Только он упрямый, твердит свое, разуверить его трудно.

— Сынок, ты ведь гармонь мою разладил. Я выбросил за нее целых три тыщи, а ты разладил. Кто мне, сыночек золотой, за нее заплатит?

— Да я на ней даже не играл!

— Разладил ты ее. Регистр уже не работает, а этот бас, послушай, как хрипит. А еще вчера ничего с ним не было.

Парни смеются. Смеюсь и я, и это разозлило старого.

— Или играйте, или пошли отсюда!

— Плюньте на бас, вы все равно им не пользуетесь!

— Знаете вы матросскую таверну? Не знаете. Даже Грабовку не знаете, потому что не были в Остраве. А я там был и играл на этой хроматической гармони. И все там пело хроматическими голосами.

— Ну так сыграйте!

— Сыграю, сынок, только ты признайся, что ты шарлатан и на этой гармонике баловался. Не был бы ты моим другом, не помог бы ты нести мне чемоданы, я б тебе показал.

Парням это уже надоело, они хотят наконец послушать что-нибудь. Большинство из них за меня. И наш шофер меня подбадривает:

— Сыграй, ведь ты учитель!

— Учитель — не учитель! Думаешь, если я не учитель, то и гармонь в руки взять не умею?

— Значит, не умеешь. Гармонь есть, а играть не умеешь.

— Ты так думаешь? Думаешь, если у тебя деревянные пальцы, то и у всех они деревянные. Какую песню хочешь, такую и сыграю. Это не гармонь, а экспорт. Знаешь, что такое экспорт? Сходи в Остраву, спроси. Спроси того человека, у которого я ее купил!

Он перебрал клавиши и затянул какую-то старинную песню. Я ее не знал. Но парни знали. Кивали головами и время от времени подхватывали мелодию. Это им нравилось. Басы не соответствовали мелодии, но это никому не мешало.

Продавщица принесла новую бутылку. Налила и заслушалась музыкой. Стояла, опершись о стол, и о чем-то думала. Когда дед кончил, наклонилась над ним и стала напевать ему на ухо:

Он узнал песню. Старый знал все песни. Сыграл еще две-три и отложил гармонь.

— Знал я одного, играл, как виртуоз. Даст, бывало, с перебором, словно черешню рассыплет. Играл этот парень всеми пальцами. А по басам бегал, как жук. Не верите, клянусь богом, сам видел. Сидел рядом с ним и подпевал ему на ухо.

Уже десять часов. Продавщица хочет спать. Допиваем и собираемся уходить.

— Миша.

— Ну?

— Нечего тебе шататься по деревне. Пойдешь к жене!

— Не пойду!

— Нет, пойдешь, и я с тобой — провожу прямо до постели. Послушай, учитель, возьми мою гармонь, а я с Мишей пойду.

— Я бы взял ее, да только…

— Не спорь. Поспорим завтра.

В колхозной распивочной еще светится. Окна закрыты, но свет горит. Сквозь узкую щелочку слабый лучик врезается в темноту. Что там делают? Что там могут делать в такое время? Выхожу вечером на улицу и всегда вижу, как там горит свет. В деревне три колхозных погребка. Собственно, это частные погребки, но колхозники в них хранят вино. Колхозное вино рядом с частным. Каждый вечер во всех трех погребках горит огонь.

На окне я нашел фрукты. Такие красивые желтые абрикосы. Кто их принес?

Танцуй!

Помню, отправились мы однажды в город, у тележки сломалась ось. Я чуть не расплакался, сидя на мешке. Что теперь делать? Много машин прошло мимо, а сколько их прошло через поле и виноградники! Но никто не оглянулся, никто не помахал рукой, никто не спросил: «Тебе куда, парень?» А нам надо было на мельницу — кукурузу молоть. В конце концов мать взвалила мешок на спину, а я поволок сломанную тележку. Все это было не так давно, я еще был мальчишкой и ходил в школу в город.

Подняв облако пыли, автобус остановился. Из него вывалились люди. Даже не верится, сколько их там было. И зачем я тут стою? Прошел уже четвертый автобус, а Кама так и не приехала.

— Поможешь нам, парень?

— Почему не помочь?

Хватаю мешок за узел и шлеп его на тележку. Еще один, потом еще два.

— Ездили мы за кукурузой. Если дома не родится, приходится возить. Без кукурузы не обойдешься. Ну и дорогая ж она, стерва. Четыреста крон за центнер… Знал бы кто-нибудь? Другое дело, если б заработки были. Да где там! В колхозе уж третий год вместо доплаты получаем шиш. А в других районах давали.

Танцуй, деревня!

Завтра праздник. Колхозники привезли карусель, чтобы все было как полагается, как в старые времена, когда я стоял около тира и восторгался бумажными розами. Одна была красная, другая белая, третья расцветала синим цветком, совсем как в песне.

Танцуй!

Сегодня должна приехать Кама. Может, приедет скоро. А может быть, завтра утром. Завтра воскресенье. Завтра праздник. Карусель закружит деревню.

Танцуй, танцуй, кружись!

Прочитал «Культурен живот»[5]. Ха-ха-ха! Ищут положительного героя. А что, если бы обратились ко мне? Кого бы я им назвал? Ха-ха-ха! Есть у вас немного времени? Можем поискать кого-нибудь… Надеваю свое черное пальто, хотя лето. Что из того — ведь сегодня холодно. Сначала сходим на карусель. Можем пойти по шоссе, а можем и кругом — через парк. Это недалеко. Слышите? Это песня о Барборке. Знаете эту песню? Хотите, можем послушать ее еще раз. На карусели ее тоже сыграют.

— Честь труду!

— Честь!

Там сидит какая-то парочка. Пусть себе сидит, пусть им будет хорошо. А там кто-то перегнулся через скамейку. Вывернуло из него все, что съел за день. Танцуй, танцуй, кружись! Если бы я легко переносил карусель, мы могли бы прокатиться. В самом деле! Вы хорошо переносите? Я-то о вас совсем забыл. Забыл, это со иной бывает. Признайтесь, что с вами тоже бывает! Судите об обществе, ссылаетесь на общество, и все же о нем всегда забываете. Вы хотите возразить — к сожалению, это так. Но это ничего. Это вполне нормально, по-человечески. В конце концов, и другие забывают. Посмотрите на эти автомобили! Знаете, кому они принадлежат? Если бы окна колхозного погребка не были так старательно закрыты, мы смогли бы заглянуть туда. Их владельцы забыли обо всем на свете. Слышите, поют? Им там весело. Их там много. Двое, трое и больше. Да, но у вас нет времени, мы ведь пошли искать положительного героя.

Ну как, пани Коларичка? Заплатили вам уже за прополку?

Эти дьяволы? Заплатили, только половину. Пришли из колхоза, из райкома, покажите, мы посмотрим. Посмотрите! Ходили по винограднику, водил их бригадир. А секретарь им говорил, что «де-факто». Какое мне дело до вашего «дефакта»? Думаете, я боюсь вашего «дефакта»? Хоть я и старая баба, а обдурить себя не дам. А вот и дала. Сказали, чтобы «волк был сытый, а овцы целы», что выплатят мне половину трудодней. Совсем как в Коцоуркове[6].

Вон идет Лойза. Что если бы он был положительным героем? Ой, старый, сделаю из тебя положительного героя. Что ты тогда скажешь?

— Чего тут делаешь, сынок?

— Ищу положительного героя.

— Положительного героя? А что это такое?

— Это такой герой.

— Нет, сынок, ты, видно, того?..

— Почему?

— Это я должен тебя спросить, почему.

— Послушай, старый. А что, если мы с тобой проникнем в колхозный погребок и за милую душу всех оттуда повытаскиваем?

— Вот это да, черт побери! Ну и надрались бы мы, как гусары!

— Дерьмо!

— Так мы бы не надрались.

— А серьезно?

— Черт побери, тогда не пойдет!

Он стал чесать за ухом. А я видел, что это все был взрыв, за которым ничего не могло последовать. Что с него возьмешь? У него пенсия, он не голодает, у него есть даже на что выпить. Какое ему до всего дело?

Крикнул я на всю деревню. Никто не откликается. Да я и не кричал. Только думал, что кричал. А ведь не кричал. Когда вот так иду, хочется позвать кого-нибудь, хочется просто так покричать в пространство.

На верхнем конце деревни я догнал Каму. Она бросилась мне на шею, и я забыл обо всем на свете. Какая она красивая. Какая из нее красивая девушка выросла. Мы шли вниз, мимо новой школы. Первый раз в жизни я ее поцеловал.

Перевод И. Чернявской.