Слово и дело

Глава 20. «Открой, что будет впереди»

Последняя рабочая неделя в апреле мне почти не запомнилась. Была какая-то рутинная суета, которую я делал на автомате, не включая мозги – это прочитай, это передай по команде вниз, это – по команде вбок, это – по команде наверх. Здесь подпишись, здесь напиши «Ознакомлен», здесь – «В работу». Кое-что я всё-таки сделал из недокументированного – например, завел полезную привычку ходить в нашу курилку одновременно с ребятами из следственного отдела, которые после поездки на смотр признали меня за своего и не стеснялись. Я тоже не стеснялся, и с помощью полученных сведений начал поворачивать их начальника в положение, которое было удобно мне, а не ему. Он, кажется, понимал, что его отдел течёт, но сделать с этим ничего не мог – Чепак всё-таки был прав относительно его профессиональных качеств. Впрочем, с текучкой он разбирался неплохо, руками водить умел, а больше мне от него ничего не было нужно.

Комиссия ожидаемо не нашла криминала в наших действиях, хотя искала скрупулезно. В её итоговом заключении было записано, что виноват тот самый начкар, который не учел того, что подозреваемый мог быть готов к тюремному заключению, и не обыскал его более тщательно. Впрочем, комиссия отметила, что все инструкции были выполнены, поэтому в рекомендациях имелся лишь устный выговор без занесения в личное дело. С начкаром Чепак побеседовал лично за закрытыми дверями, так что тот не слишком переживал об том, что стал козлом отпущения.

Насколько я знал, в ресторане комиссии понравилось, ну а на концерте я был с ними, и мог лично подтвердить, что они тоже остались довольны. Для меня этот концерт стал определенным сюрпризом, поскольку раньше я не слишком вникал в суть и точно знал лишь о том, что там будет группа Савы. Реальность же оказалась таковой, что народные коллективы Сумской области – по этой категории проходил и Сава с друзьями – составляли примерно половину участников. Остальных навезли из ближайших регионов, и причина этого была проста – у областных филармоний имелся план по валу, то есть по количеству выступлений, и они пристраивали своих подведомственных куда только можно. Ну а поскольку в СССР бесхозных музыкантов почти и не было, деваться подведомственным было особо некуда, приходилось выполнять задание партии.

Впрочем, никто не уходил обиженным – такие типа профессиональные коллективы получали концертные ставки, филармонии – плюсики в свои отчеты, любители вроде Савы – аплодисменты зрителей, а зрителям вообще было по барабану, кто споёт для них «Червону Руту». Группе Савы, кстати, на этот раз не повезло – или повезло, это как посмотреть, – потому что эту грустную песню исполняли не они; у них вообще оказался единственный номер, которым стала та самая «Сказка». Приняли её, кстати, вполне дружелюбно, ребятам похлопали и вроде бы чуть громче, чем всем остальным.

Главным сюрпризом для меня стал некий молдавский коллектив, который занял целый автобус. Бог знает, как их занесло в Сумы, но, насколько я понял, этих ребят сейчас активно раскручивали, если говорить терминами будущего, потому что их солисткой была совсем молодая девчонка, ещё школьница Надежда Чепрага. Конферансье специально подчеркнул, что эта Чепрага вот-вот отправится в Москву, чтобы сниматься на телевидении – для нынешнего СССР это было сродни полету в космос.

И я уже было уверился, что неделя так и закончится без происшествий, но в пять вечера в пятницу меня вызвал к себе полковник Чепак. Разумеется, срочно и бегом – правда, я точно знал, что срочных дел у него ко мне не было, если только он не собрался стряхнуть пыль с ещё одного нераскрытого убийства годовалой давности.

***

В кабинете Чепака сразу было видно, что разговор если и будет, то очень неформальный. Он сидел не за своим начальственным столом, а за тем, где обычно усаживал посетителей – я едва не прослезился, вспомнив нашу беседу с другим полковником. Правда, на этот раз стол был накрыт не одним моим рапортом на увольнение, а вполне по-царски – блестящий электрический самовар благородного стального цвета, заварочный чайник, сахарница, чашки, тарелочки с печеньем, пирожными и половинкой нарезанного торта с шоколадной обсыпкой...

– Виктор, присоединяйся, – Чепак кивнул на разложенное богатство. – Сам наливай, сам себе накладывай. Слышал, наверное, что у англичан принято в пять вечера пить чай? У него ещё название есть специальное...

– Да, Трофим Павлович, файф-о-клок ти, так и переводится – пятичасовой чай, – я доброжелательно улыбнулся.

– Да, именно так, – кивнул полковник. – Вот и попробуем с тобой эту буржуйскую традицию...

Я не стал упоминать, что это была традиция высшего класса, хотя в этой Англии сейчас подобные ритуалы популярны уже сами по себе, а у знати периодически возникают новые причуды. Но пятичасовой чай всё ещё держит позиции. Правда, на мой взгляд, закуски были совсем не легкими, особенно буквально сочащийся маслом торт.

Чай я себе налил, даже сумел пошутить про то, что сахар это белая смерть. Но потом всё-таки спросил:

– Трофим Павлович, зачем вы меня вызвали?

– Ох, молодежь, – он неодобрительно покачал головой. – Вечно вы куда-то спешите, спешите, словно завтра всё заканчивается. Нет, Виктор, завтра будет новый день, а спешка, как известно, нужна лишь при ловле блох. Посиди со стариком, забудь о делах. Ведь наверняка же побежишь к этому своему гитаристу на гитаре играть?

Я вздохнул. После того, как полковнику удалось нацепить на меня оружие, он нашел новую точку приложения своих начальственных усилий. Теперь он по поводу и без повода поминал гитару – иногда с Савой, иногда без, – и делал это так, словно не одобрял моё увлечение. А, может, и в самом деле не одобрял, хотя я воспринимал его слова как белый шум – что-то слышно, а суть неважна или её и вовсе не существует.

– На выходных, может, зайду, – я пожал плечами. – Надо пользоваться случаем, дома играть на электрогитаре не станешь, соседи тут же милицию вызовут, а там можно от души, никого не стесняясь. Я же вам говорил, что разница существенная, акустика на многое способна, но многое и не может.

– Ладно-ладно, – Чепак тут же дал задний ход. – Я разве с осуждением? Просто интересуюсь. Но вообще увлечение это хорошо... У меня вот так и не сложилось, вечера провожу в кресле, радио слушаю.

Я подумал, что это тоже своего рода увлечение, хотя вряд ли оно появилось у полковника само собой – скорее, в пятидесятые, после перевода сюда, каждый день ждал, что за ним всё-таки придут, а потом просто привык расслабляться после работы именно так. Правда, мог бы уже и на телевизор переключиться – технологии всё же не стоят на месте.

– Может, и я так буду, – заметил я. – Гитара это для здоровья больше, мелкая моторика развивается, врачи говорят – от инсультов помогает, кровь в мозгу не застаивается. Вот и перебираю струны.

– Молод ты ещё о здоровье так беспокоиться, – проворчал Чепак.

– Лучше беречь его смолоду, потом только лечиться и останется, – парировал я. – Так зачем вызывали, Трофим Павлович?

Мы уставились друг на друга, и он не выдержал первым. Отвел глаза – якобы для того, чтобы взять ещё одно пирожное.

– А сам как думаешь?

В принципе, самый правильный ответ подчиненного на такой вопрос любого начальства – «понятия не имею». Служебные инструкции не предусматривают наличие у подчиненных экстрасенсорных способностей, и этот вариант все британские ученые считают самым безопасным. В противном случае начальник лишь узнает, что именно тревожит подчиненного и будет активно ковырять в этом направлении.

Но это была совсем не та ситуация, хотя Чепак явно готовил мизансцену с большой любовью. И мне захотелось ему подыграть.

– Возможно, вы решили рассказать мне, зачем вам нужно было, чтобы мы спели на смотре на русском? – я тоже отвел взгляд, чтобы налить себе чай и дать полковнику обдумать мой вопрос.

Он не торопился – пил свой чай, хрустел печеньем и смотрел куда угодно, только не на меня.

– Семичастный? – спросил он наконец. Я не ответил. – Он, больше некому... Эх, испортила его Москва, я же помню, каким он был раньше, а тут, наверное, пробило – как же, почти земляк и в такой ситуации. Сам-то ты нипочем не догадался.

Я продолжал молчать. За эти месяцы я обнаружил, что у Чепака была очень интересная особенность мышления – он очень быстро выстраивал по имеющимся у него данным некую картину мира, а потом действовал, исходя из неё. Если созданная воображением полковника картина оказывалась неверной – он быстро вносил коррективы и продолжал действовать почти без раздумий. Наверное, полезное качество за линией фронта, когда на счету каждая секунда, но очень неразумная в условиях мирного времени. Впрочем, по моим представлениям, Чепак до сих пор воевал, хотя и заметно снизил интенсивность боевых действий – видимо, даже до него дошло, что страна победила двадцать семь лет назад.

– Или догадался бы? – он хитро прищурился и посмотрел на меня.

– Да догадался бы, – сказал я. – Или кто-нибудь просветил бы после того прогона. Тот же Петрович, он человек добрый, не дал бы попасть впросак.

– Прогона?

– Это когда мы перед комиссией выступали, – пояснил я. – В театрах так показ окончательной версии спектакля называют. Всё по-настоящему, только без зрителей.

– А, ты вот о чем... – протянул Чепак. – Я в театрах не очень, только по тюрьмам... а там это... ну что-то вроде приказа от авторитетного сидельца.

– В принципе, похоже, – улыбнулся я. – Трофим Павлович, я к вам очень хорошо отношусь, и та история на моё отношение к вам нисколько не повлияла. Поэтому не думайте, что я обиделся или что-то подобное... ну раз у нас такой откровенный разговор пошел. Та история даже помогла мне, я на многое смог посмотреть иначе, а это дорогого стоит.

Я не стал говорить, что после разговора с Семичастным мои мозги встали на место, и я окончательно понял, где работаю. Службу в КГБ лучше всего описывала банка с пауками – смертельно опасными, ядовитыми пауками, каждый из которых готов в любой момент нанести удар. И те, кто хочет в этой банке выжить, должен быть готовым в любой момент ударить первым, иначе всё – смерть без вариантов.

– Но?.. – сказал он.

– Что – «но»? – уточнил я.

– Твоя фраза прямо подразумевает, что существует какое-то «но», – пояснил Чепак. – Всё хорошо, прекрасная маркиза, но... Вот и хотелось бы узнать, что будет после этого «но».

– Простите, Трофим Павлович, но вы не похожи на прекрасную маркизу, – я улыбнулся. – Впрочем, вы правы – «но» существует. Правда, оно слишком многогранное...

Я замолчал, давая полковнику шанс поторопить меня. Он не подвел.

– И что же это?

– Запрет на разработку «заукраинцев», – не стал я ломать комедию. – Тех ответственных работников, которые считают, что Украинская ССР кормит весь Советский Союз и что без Советского Союза республике будет лучше. Которые уверены, что если Украина станет самостоятельным государством, все граждане будут жить, как в раю, есть сала вволю и пить горилку, не пьянея, – я вспомнил самую эффектную сцену из старой сказки, афишу которой видел на городском кинотеатре. – А вареники сами будут сами прыгать в сметану и залетать в рот. [1]

***

Молчание затянулось. Полковник явно понимал мою правоту и глаза не отводил, он понял, что я сказал не всё, не у помянув, например, про то, что существует некий запрет на разработку таких людей, который не оформлен документально – и понимал, что этот вопрос тоже всплывет в процессе разговора. Вот только отвечать ему очень не хотелось, и я был уверен, что это из-за того, что я приезжий москаль.

– Зачем тебе это? – сказал он. – Покопался в Макухине, ничего не нашел, но выводы сделал?

Всё моё «копание в Макухине» заключалось в двух разговорах с капитаном Сухониным, потом я эту ситуацию отпустил, хотя в уме держал. А на те разговоры хорошо наложились ситуация с украинскими песнями на смотре художественной самодеятельности и мои собственные воспоминания о том, во что это «заукраинство» превратится через полвека. Так что Чепак был прав – я покопался и выводы сделал.

– Да, Трофим Павлович, выводы я сделал, и они мне очень не понравились, – твердо сказал я. – На республиканском уровне процветает самый махровый национализм самого убогого толка. Фактически всех этих деятелей – и Макухина в том числе – можно брать... уголовный кодекс УССР я выучил не до конца, но в УК РСФСР есть такая статья – шестьдесят четвертая, называется «Измена Родине». Родине – с большой буквы. А это деяния, которые, цитирую, совершаются в ущерб суверенитету, территориальной неприкосновенности или государственной безопасности и обороноспособности СССР. Нужно ли вам объяснять, что такое территориальная неприкосновенность, или то, что будет с обороноспособностью Союза, если он лишится такой республики, как Украина?

Мы оба посмотрели на большую карту УССР, которая висела на стене. Не знаю, что увидел там Чепак, но я зримо представил натовские базы в Крыму перевезенные с немецкого «Рамштайна» ракеты с ядерным боезарядом под Харьковом, от которого до Москвы примерно семьсот километров, и тучи беспилотников, которые регулярно пробуют на зуб противовоздушную оборону России. Надеюсь, подполковник вспомнил сорок второй год, когда немец пёр через Донецк и Ворошиловград к Сталинграду и Кавказу, а остановить его в степях между Доном и Волгой было просто нечем и негде. Сейчас к тому же и Турция в НАТО, и там тоже лежат, ожидая своего часа, американские спецбоеприпасы – то есть отсидеться за горами, как тогда вышло у маршала Тюленева, не получится.

– Всё сказал? – спросил Чепак, и я неопределенно качнул плечами. – Тогда слушай внимательно и запоминай. Никто не даст оторвать Украину от Союза. Но этим, как ты их назвал, «заукраинцам», рот заткнуть невозможно, их тут слишком много, ещё с дореволюционных времен много. Беды большой от них нет, болтают и болтают, но для страны работают на совесть. Они не опасны. Ну а если кто начинает всерьез их завиральные идеи обсуждать – тех мы принимаем. За этим все следят, не только пятый отдел, все. Как только кто вякнет или организацию начинает создавать – сразу к ногтю! Если и за разговоры арестовывать, то что дальше? Разговоры не опасны, на каждый роток... сам должен был убедиться, когда Макухина работал.

Полковник говорил убежденно и, кажется, действительно верил во всю эту чушь. Возможно, его тоже кто-то убедил, что «заукраинцы» – это такое местное развлечение, которые даже рядом не стояли с матерыми бандеровцами. Вот только все эти ОУН-УПА были настоящими врагами, с ними всё было ясно с самого начала, а «заукраинцы» и в самом деле часто даже не понимали, к чему ведут их безобидные на первый взгляд разговоры. Но коммунистическая идеология трещала по всем швам, Политбюро ЦК в Москве не видело большой опасности, что исходила от немногочисленных диссидентов, и всё двигалось по накатанной колее, которая вела прямиком в пропасть. Да, сейчас всё выглядело прочным и нерушимым, но в конце восьмидесятых оказалось достаточно легкого толчка, чтобы всё рухнуло. И совершенно не важно, кто будет толкачом – Горбачев, Ельцин, они вместе или каждый порознь. Важен тот факт, что тогда «незалежность» Украины уже будет принята большинством украинцев, которые сейчас ни о чем подобном и не помышляют, как данность. Тот же Макухин, наверное, очень удивится, если ему рассказать про лозунг о москалях и гиляке, потому что сам себя в душе он считает русским, а не украинским.

– Трофим Павлович, «пятка» и работает с разговорами, – я говорил медленно, словно объяснял что-то малому ребенку. – Не с заговорами, не с бунтами, не с вооруженными нападениями, а с разговорами, которые идут вразрез с теми установками, которые дает нам партия. Как я и сказал, разговоры «заукраинцев» о независимой Украине – это не игра, а прямая измена, иначе её воспринимать сложно. Понимаю, что таких макухиных много, что всех не пересажать, да к этому и стремиться не нужно, у Комитета нет задачи посадить всё население Советского Союза за решетку. Но эти разговоры имеют начало, и нужно разрешение на разработку, чтобы установить, в какие небеса уходят концы цепочки. Кто-то же придумывает эти небылицы про то, что Украина кормит всю страну? Убери источник – и тот же Макухин займется своими прямыми обязанностями, не отвлекаясь на всякую ересь.

Чепак помолчал.

– Так. Я понял. Допустим, ты прав. Но скажи мне, дорогой человек, что ты, капитан госбезопасности, будешь делать, если узнаешь, что эти слухи имеют начало, например, в президиуме ЦК компартии республики? Разработка партийных работников запрещена, ты даже с Макухиным нарушил запрет...

– Про запрет я знаю, – перебил я. – Макухина я не разрабатывал.

Он осекся и недоуменно посмотрел на меня.

– Тогда как...

– Есть другие методы, извините, раскрывать их я не буду, – твердо сказал я.

– А если я прикажу?

– Ваш приказ и мой рапорт отправятся в Москву.

Он посмотрел на меня совсем другими глазами и покрутил головой.

– Вот что... – Чепак запнулся. – Ну ладно, пусть так. Так что ты будешь делать, когда эти твои «другие методы» приведут тебя в Киев?

– Когда приведут, тогда и стоит думать, – безразлично сказал я. – Это уже не уровень капитана КГБ. Думаю, даже не уровень полковника КГБ. Да и вообще не уровень КГБ. Наше с вами дело, Трофим Павлович – вскрыть проблему, а уж дальше – что прикажут.

– Уже приказали, – тихо сказал Чепак. – Ладно, я тебя понял. Работать в этом направлении запрещаю. Приказа не будет, но если нарушишь запрет – пеняй на себя. Осознал?

Я мысленно усмехнулся. Полковник опять играл в какие-то игры, словно в его возрасте ещё не наигрался. Запреты без бумажки не стоили слов, которые он произнес. Чепак, конечно, может предельно осложнить мне оставшиеся три месяца, но если наши с ним отношения перейдут на официальный уровень, неизвестно, кому будет хуже. Правда, он ещё, наверное, по результатам командировки и характеристику мне напишет паскудную, но я надеялся на благоразумие полковника Денисова, который, скорее всего, захочет выслушать и мою версию событий.

– Осознал, Трофим Павлович, – сказал я.

– Вот и хорошо. А раз осознал, – он взял чашку с остывшим чаем и пересел за свой стол, – перейдем к тем нашим делам, которыми нас и поставили заниматься. Кого ты думаешь поставить на отдел?

***

Отдел, который сейчас состоял из трех человек – правда, третьего можно было называть полноценным сотрудником «пятки» лишь с большой долей условности, хотя потенциал у молодого Макухина имелся – совсем не требовал начальника. Капитан Сухонин вполне справлялся с управлением самого себя и двоих не слишком опытных подчиненных, и я надеялся, что он продолжит прикладывать усилия для сохранения существующего статус кво. Но у полковника были какие-то свои соображения, чтобы поднимать этот вопрос именно сейчас, к тому же ответ мы знали оба, но озвучивать его выпало мне.

– Сухонин пока выглядит самой очевидной кандидатурой, – сказал я задумчиво, словно прямо сейчас прикидывал возможные варианты. – Опыт есть и не только в госбезопасности, а если авторитет сумеет заработать у тех, кого мы подберем в отдел... Но, думаю, это стоит решать уже летом.

– Почему летом?

Потому что я успею смотаться в Харьков и поговорить с бывшим начальником отдела.

– Как раз прибудут первые новобранцы, и можно будет посмотреть, как Сухонин с ними работает, – терпеливо объяснил я. – Пока я даже не успел понять, как он с старшим лейтенантом Макухиным обращается, одни поездки и подготовка к смотру... Лейтенант Буряк не показатель, она изначально себя видит только подчиненной, а как тут было раньше, я не знаю.

И выжидающе посмотрел на полковника.

– Как-как... обычно было, – проворчал он, не клюнув на мою наживку. – Не вникал я в дела твоей «пятки», Женька ею занимался, да и потом не до неё было...

Женька – это, конечно, Евгений Воронов, тот самый майор, спасавший задницу Чепака от многих неприятностей и умерший на боевом посту.

– Вот видите, Трофим Павлович, а сейчас вы требуете решить, кто из сотрудников управления достоин занять должность, хотя я здесь провел всего лишь два месяца.

Ещё мне приходилось учитывать вероятность того, что Чепак по какой-то причине будет противодействовать любым моим планам. В том числе и планам назначить начальником пятого отдела капитана Сухонина – я, конечно, тянул время, но мысленно уже был готов сделать представление, поскольку иметь в ближайшие годы на этой должности лично благодарного тебе человека, который ещё и обладает правильными взглядами на тотальную украинизацию, дорого стоит. Но с Чепака станется подставить Сухонину подножку – просто из чувства противоречия, – и навсегда испортить карьеру этому хорошему, в принципе, человеку.

– Ладно, пусть так будет... – он вильнул взглядом, правда, выглядел при этом не очень довольным.

– Трофим Павлович, а что за спешка? – поинтересовался я. – Почему вы хотите уже сейчас назначить начальника отдела?

Он помолчал. Я видел, что он колеблется, но потом всё-таки решился.

– Потому, Виктор, что мне осталось куковать на этом посту месяц, – сказал он. – С первого июня меня переводят в управление по Украине, а у вас тут будет новый начальник, которому я хотел бы передать дела так, чтобы никто не подкопался.

Я мысленно порадовался за Чепака – его мечта о Киеве всё-таки сбылась.

– Думаю, ваш сменщик не обидится, если эту проблему вы оставите ему, – к тому же она будет меньшей из тех проблем, которые он получит после переезда в Сумы. – Там уже и отдел будет почти укомплектован, может, даже вы успеете утвердить. Месяц – большой срок.

– Да, большой, – согласился он. – Не то, что в прошлый раз...

Ага, помню – прямо из управления, в чем был. Впрочем, теперь он точно получит генеральские погоны. И, может, не забудет, кто ему помог их получить. Я почему-то был уверен, что решение в Киеве приняли после того смотра, а Семичастного с комиссией гоняли, чтобы на месте посмотрел, чья недоработка привела к смерти подозреваемого. Но бывший председатель КГБ СССР, видимо, доложил всё в нужном для Чепака ключе.

– А известно, кто вас заменит?

– Известно, конечно, не тайна. Полковник Петров, Юрий Владимирович, он в центральном аппарате служит, но опыта работы на земле у него маловато...

Мне это имя определенно было знакомо, причем именно мне, а не «моему» Виктору. Правда, вспомнил не сразу – пришлось серьезно напрячь извилины, но я справился. На волне популярности одного сериала про Чернобыльскую аварию мне довелось редактировать книгу на эту тему, и там приводился список следственной группы, которая была создана по горячим следам. Петров этой группе представлял управление КГБ по УССР, а запомнился он мне как раз именем и отчеством – вернее, их полным совпадением с именем-отчеством Андропова. Про его деловые качества в книге не было ни слова, а в интернете информации о нем – кот наплакал. Работал в КГБ с начала пятидесятых, служил в контрразведке, то есть во втором управлении, специализировался по транспорту. Когда случился Чернобыль, Петров был уже зампредседателя украинского Комитета, то есть сейчас его отправляли в областное управление набираться нужного опыта и стажа для нового карьерного скачка. Вряд ли он в Сумах надолго, но на мой век его точно хватит. Впрочем, в любом случае это те перемены, которые, скорее всего, к лучшему – теперь моим начальником будет не сомнительный диверсант Чепак, не сумевший расстаться с прежними привычками, а человек, имеющие некую «мохнатую руку» на самом верху республиканского комитета. «Рука», наверное, не всесильная, но её возможностей может быть достаточно, чтобы прикрыть от разных напастей полковника Петрова и некоего капитана Орехова.

Кроме всего прочего это означало, что игра полковника становилась максимально прозрачной. Запрет на разработку «заукраинцев» действует ровно месяц и означает, что Чепак хочет спокойно и без треволнений досидеть до переезда. Правда, если он подтвердит запрет и с нового места работы, придется унять желание перевернуть Украину вверх дном – вряд ли покровители Петрова одобрят такой перформанс со стороны его заместителя. [2]

***

От Чепака я уходил довольный жизнью. К тому же под самый конец разговора мне удалось вклинить информацию о матери «моего» Орехова и о том, что было бы неплохо поспособствовать её переезду в более комфортабельное и, главное, отдельное жилье. У областного управления КГБ, правда, собственных фондов не было, но у полковника за столько лет в Сумах накопилось достаточное количество должников во всяких горисполкомах и прочих обкомах, чтобы эта проблема была для него и не проблемой вовсе. Он обещал посодействовать.

Ещё меня радовали надвигающиеся выходные. Конечно, первого мая придется подежурить, но нас хотя бы не заставляли ходить колонной под красными транспарантами. Так что я надеялся на несколько дней отдыха от всех этих забот, а также думал, куда приложить свой умище. Но судьба всё решила за меня – у подъезда меня ждал, подпрыгивая от нетерпения, Сава, который сразу же кинулся ко мне.

– Сав, если ты пришел поздравить меня с днем рождения, то ты опоздал, оно у меня в феврале было, – сказал я по возможности грозно. – Что случилось-то?

Пришлось его и придержать малость, чтобы не получить объятия по полной программе. Сава несколько раз пытался что-то сказать, но его переполняли эмоции, и справился он лишь с третьей попытки.

– Меня в Киев берут! – выпалил он. – У тебя тот портвейн остался?

В целом, мне, конечно, было пофиг, куда его берут и зачем, но я понимал, что просто так отделаться от приятеля невозможно, а потому пригласил к себе. Правда, портвейн я забраковал, возбужденного Саву затащил на кухню, поставил чайник, сел перед ним за кухонный стол – одновременно вспомнив, что так я сидел перед полковником Чепаком и своим внезапно объявившимся отцом – и коротко бросил:

– Рассказывай.

Всё оказалось просто. Тот молдавский коллектив с юной Чепрагой сопровождал гитарист из «Смерички» Алексей, попавшийся под руку руководителю своего ВИА, когда для молдаван искали сопровождающего, который сумеет не потерять подопечных в глухих краях. Тот после концерта нашел Саву и записал его контакты, а вот теперь с ним вышел на связь сам Дутковский, который и предложил талантливому исполнителю народных песен вступить в свой ансамбль вторым гитаристом. Для Савы это было очень лестное предложение, хотя, в принципе, в украинских реалиях и сам переезд из Сум в Киев можно было трактовать как небывалый карьерный взлет.

Я немного подумал. Резоны у худрука «Смерички» для приглашения Савы были – в Киеве за репертуаром следят серьезные товарищи, которых очень сложно обвести вокруг пальца, и выдать «Сказку» за народную песню вряд ли получится. Но СССР пока к мировой конвенции по защите авторских прав не присоединился, так что все будут уверены, что это какой-то западный хит в русском переводе. Похожие случаи уже были – ещё в Москве я слышал «Толстого Карлсона» от «Поющих гитар», который в девичестве был песней «Yellow River» британской группы Christie. Кажется, наши ВИА перепевали и «Шизгару», и «Водки найду», ну а «Синий-синий иней» вообще превратился в самостоятельную песню – но это будет позже. [3]

И легализация таких переделок была простой до невозможности – к «народной» добавлялся оборот «в обработке такого-то и такого». Скорее всего, там будут стоять фамилии Савы и самого Дутковского, и приглашение никому неизвестного музыканта из Сум в ансамбль выглядело как банальная взятка за возможность поставить на песне фамилию худрука. Но это и к лучшему. Когда моего приятеля попрут из «Смерички» – я почему-то не сомневался в таком исходе, – он останется в числе авторов, которым будет капать копеечка за каждое исполнение песни. В целом, если удастся протащить украинским певунам ещё несколько таких «народных» композиций, последующая жизнь Савы будет очень кучерявой. Мне было не жалко – я вообще был готов напеть ему все песни «Круиза», которые помнил. Правда, позднее их творчество в стиле тяжелого металла сейчас будет слишком передовым, особенно для Украины с её «Червоной Рутой». Но у меня имелись на примете и другие группы.

Честно говоря, я не очень понимал, зачем я вбрасываю в обиход песни из будущего. Получать с этого дивиденды я не мог – нужно было совершить слишком много телодвижений, чтобы это стало хотя бы теоретически возможным, да и тогда был велик шанс, что меня просто обяжут переводить свои гонорары в какой-нибудь Фонд мира. И пусть я цели этого фонда поддерживал всей душой, но не готов был идти на различные жертвы ради такой странной цели. Сава же показал себя очень удобным каналом, который оказался в моем доступе совершенно случайно и не требовал никаких вложений. Наоборот – он был готов тратить своё время, чтобы послушать, что я ещё сыграю. Да, о нашей дружбе знают. Да, Сава засветился по полной программе, когда участвовал в нашей самодеятельности. Но я всегда мог отбояриться тем, что просто искал лучшие средства для выполнения поручения полковника Чепака, а играть на гитаре Сава всё-таки умел и делал это относительно профессионально.

К тому же Сава в Киеве укладывался и в мои собственные планы.

– Сав, а чего ты хочешь по жизни? – спросил я, глядя прямо ему в глаза.

***

– Витёк, ну ты и сам знаешь... – пробормотал он. – Прославиться хочу... чтоб афиши вот такие, чтоб полные залы, аплодисменты, телек... Если получится там закрепиться хоть ненадолго, потом передо мной столько дверей откроется... Скажешь, плохие желания?

Мечта Савы прославиться не была для меня секретом, и он это понимал, а потому говорил без обиняков. Но я видел то, чего он не мог заметить при всём желании. Двери-то перед ним, может, и откроются, но что это будут за двери – вопрос вопросов. Я в киевские двери не верил и раньше, а после разговоров с Семичастным вера в них стремилась к абсолютному нулю.

– Да нет, Сав, вполне нормальные, – я чуть качнул головой. – Для творческих людей – так прямо обычные. Мне же по должности положено общаться с артистами, так среди них каждый первый, не считая каждого второго, хочет примерно того же. Только ты же понимаешь, что на одной «Сказке» ты долго не протянешь?

Он помрачнел.

– Да я помню, что это твоя песня...

– Сава, – проникновенно сказал я. – Ты, возможно, мне не поверишь, но мне пофиг, чья это будет песня. Твоя, Дутковского, ещё кого-то... Только не продешеви, когда торговаться будешь. Я про то, что ради одной «Сказки» тебя в «Смеричке» долго держать не будут. Даже если ты подтянешься, потренируешься и будешь соответствовать их уровню. Извини, говорю, как есть – сейчас ты по мастерству им уступаешь.

– Понимаю, – Сава совсем скис. – И что, отказываться?

– Да ты что! – я хлопнул его по плечу. – Я чертовски рад за тебя! Такой шанс раз в жизни выпадает, и упускать его нельзя.

– Витёк, я тебя не понимаю.

Я подтолкнул ему поближе чашку с чаем и тарелку с заготовками под бутерброд.

– Сав, всё очень просто, – сказал я. – Ты принимаешь предложение Дутковского и становишься музыкантом «Смерички», наслаждаешься, а потом предлагаешь им новую песню.

– Какую? – недоуменно спросил Сава.

Я усмехнулся, принес из комнаты гитару, сыграл несложный проигрыш и запел – вернее, заорал, забыв о соседях:

– А не спеть ли мне песню о любви?

А не выдумать ли новый жанр?

Попопсовей мотив и стихи,

И всю жизнь получать гонорар!

Сава застыл, глядя в то, как я перебираю одну и ту же последовательность аккордов. Но реагировал он правильно – на строчке «Посмеется над текстом лучший друг» действительно рассмеялся, да так, что я был вынужден остановиться.

– Круто, Витёк! – он показал мне большой палец. – А дальше?

– А дальше – так, – ответил я и сыграл последний куплет:

– Напишу-ка я песню о любви.

Только что-то струна порвалась,

Да сломалось перо, ты прости.

Может, в следующий раз, а сейчас

Пора

спать!

Последний аккорд совпал со звонком в дверь. Я отложил гитару, которую немедленно подхватил Сава, и пошел открывать.

***

На лестничной площадке меня ожидали две женщины. Одну я знал – соседка, Любовь Андреевна, от которой я звонил в управление, когда в мою квартиру проник Виктор Гинзбург. А вторую видел впервые, но её профессию определил без труда – почтальон. У неё из большой сумки через плечо выглядывали свернутые в трубки газеты.

– Здравствуйте, Любовь Андреевна, – сказал я. – Как настроение?

– Спасибо, всё хорошо, – она расплылась в улыбке. – Думала, у вас там опять что-то произошло, но прислушалась – поёте. А раз поёте – значит, всё хорошо.

– Верно, поём, – улыбнулся я. – Извините, если громко, просто песня такая, её тихо петь невозможно. Мы больше не будем. А вы?..

– А это Надюшка вот, по вашу душу, – представила почтальоншу Любовь Андреевна. – Телеграмму принесла, срочную...

– Да? Спасибо, – поблагодарил я её – мне не трудно, а ей приятно – и повернулся к почтальону: – Что за телеграмма?

– С пометкой! – объяснила она. – Обычные-то я и в почтовый ящик кинуть могу, али по телефону прочитать, а тут расписаться надо.

– Ну раз надо – распишемся, – я был сама доброжелательность, но одновременно пытался вспомнить, кто мог прислать мне телеграмму, которая сейчас была самым быстрым способом междугородной связи.

Процесс передачи получился небыстрым – Надюшка с трудом добыла из забитой сумки потасканный гроссбух, с ещё большим трудом откопала в недрах той же сумки основательно погрызенный карандаш, но в конце концов я смог расписаться и получил сложенный вдвое и склеенный по краю листок сероватой бумаги. Поблагодарил женщин, вернулся в квартиру – и прямо в прихожей пальцем разорвал склейку, развернул и прочитал:

«Буду Сумы 29 утренним поездом вагон 5 ТЧК Татьяна».

Мне потребовалось несколько раз перечитать этот текст, чтобы перевести его с телеграммного на русский. А потом ещё с полминуты я пытался вспомнить знакомых Татьян. Но наконец паззл сложился – завтра, в субботу, 29 апреля, в Сумы зачем-то приезжает Татьяна Иваненко. И мне, видимо, надо будет её встретить – я с трудом мог представить, куда она отправится в шесть часов утра, когда на сумской вокзал прибывает поезд из Москвы.

Я зашел в квартиру, оглядел легкий беспорядок и решил, что оно того не стоит – если кому что-то не понравится, она будет вольна сама исправить любые недостатки, которые ей таковыми покажутся, а я вмешаюсь лишь тогда, когда будет нужна грубая мужская сила. Потом вернулся на своё место за кухонным столом и некоторое время молча пил чай, наблюдая за Савой, который пытался воспроизвести шедевр Чижа с компанией.

– Что-то случилось, Витёк? – он перестал играть и посмотрел на меня.

– Да нет, Сав, ничего страшного, – я безразлично пожал плечами. – Соседка побеспокоилась, громко пел. Но у нас хорошие отношения, так что участковый отменяется.

– Это хорошо, – расплылся Сава. – А эта песня... ну... тоже твоя?

– Моя, – честно сказал я. – Только, боюсь, для «Смерички» она слишком жирной будет. Но ты не бойся, у меня много всякого. Тебе лет на десять хватит.

– Мне?

– Ну не мне же, – я снова взял гитару. – Я же тебе рассказывал, что не могу быть автором таких песен. Вернее, могу, но это очень сложно. Поэтому их автором будешь ты. Только оформи всё правильно, Сав. Ты же нотную грамоту проходил? Все эти аккорды, ноты и основы композиции?

– Да, был у нас такой курс, – он всё ещё не понимал, чего я от него хочу.

– Вот и хорошо, а если чего не знаешь – попросишь Дутковского, он будет рад стать соавтором, – продолжил я. – Но тебе надо будет вступить в союз композиторов и, наверное, в союз писателей, тогда тебя ни одна сволочь не посмеет оттереть.

– Витёк, ты чего?! – воскликнул Сава. – Какие союзы?! Сдурел?

– Ни на йоту, – ответил я. – Союзы простые. Композиторов и писателей. Если ты член такого союза, никто не посмеет отвергнуть твою песню. Ни один комсомолец не откажет лишь потому, что ему пара слов показались сомнительными. Попасть туда нелегко, но возможно – наберешь несколько песен, придешь к тем же писателям, предъявишь. Как у композиторов – не помню, но, наверное, тоже можно будет пролезть. Разберемся со временем. Я тебя, кстати, в творчестве не ограничиваю – пиши и сам, твори, выдумывай, пробуй. Сто раз не получится – на сто первый выдашь шедевр.

– Витёк, я так не могу, – глаза Савы вдруг потухли. – Нельзя присваивать себе чужое...

– Сав, знаешь, как говорят композиторы?

– Как?

– Когда берёшь у народа – берёшь у себя, главное, чтоб музыка была твоя, и кто говорит — плагиат, я говорю — традиция, – процитировал я ещё не снятый мультфильм. – Считай, что я – народ, а ты берешь у меня. Тем более что это так и есть – Комитет государственной безопасности это передовой отряд советского народа.

– Витёк, всё равно...

– Можем сделать иначе, – я встал и начал наливать новые порции чая, хотя прямо сейчас мне хотелось выпить чего покрепче. – Я объявлю всё это специальной операцией Комитета, а тебя мобилизую, как гражданского специалиста. Заведем дело, обложим тебя подписками... Никаких заграниц до самой смерти, никаких иностранцев в прямой видимости, рапорты по каждому чиху и сержант ночью у кровати, который будет следить, чтобы ты чего лишнего не сболтнул во сне. Как тебе такое?

Я понимал, что это было подло, но у меня не было никакого желания уламывать Саву обычными средствами, постепенно соблазняя открывающими перспективами. Мне хотелось, чтобы он ушел прямо сейчас, оставив меня одного, чтобы за оставшиеся часы я мог свыкнуться с мыслью о приезде Татьяны. Но и отпустить его вот так, на поклёвке, я не мог. Поэтому просто забрасывал Саву глубинными бомбами, чтобы побыстрее вытащить его тушку на берег.

– Витёк...

– Есть и ещё один вариант – стереть тебе память о нашем разговоре, – я не отвлекался от приготовления чая.

– А ты можешь? – испуганно спросил он.

– Мы, – я сделал акцент на этом слове, – всё можем. Только иногда не хотим. Ладно, Сав, пошутили – и будет, – я отобрал у него гитару и вернулся за стол. – Пойми, я действительно не могу легализовать свои песни, но мне, как автору, будет приятно, если их услышат миллионы. И мне действительно пофиг на авторские, хотя я примерно представляю, сколько эти композиторы заколачивают. Но ты должен согласиться. Без твоего согласия всё равно ничего не получится. И подписку дашь, я её к себе в сейф положу, чтобы у тебя соблазна не было всем рассказывать, кто ту или иную песню написал. Десяток в год я тебе обещаю, может, больше. Через пару лет миньон на «Мелодии» выпустишь, ещё через годик – нормальную пластинку. Хотя, думаю, можно и через кассеты распространять, я фуфло гнать не будут. Ну что, Сав, решайся. Или твой портвейн откроем и будем тебе память стирать?

Я сыграл проигрыш и негромко пропел: «Земля в иллюминаторе, земля в иллюминаторе видна...»

Разумеется, после такой коды Сава решился – не мог не решиться. Я прислушался к себе – моя совесть молчала, никаких укоров от неё не было. Воровать песни, которые будут написаны через много лет, было легко –в этом деле главное не переусердствовать и сосредоточиться на всяких любовных шлягерах с простенькой мелодией, которую легко сыграть на гитаре, и ещё легче – запомнить. Дискотечные хиты нулевых и девяностых тоже подойдут, а если привлечь какого-нибудь поэта – у меня были подопечные в Москве, – то в моем распоряжении оказывались дискографии музыкантов со всего мира. Конечно, что-то из этого не взлетит, потому что всякому овощу своё время, но что-то обязательно понравится слушателям из 1972 года.

Мечта Савы исполнится, он прославится, в какой-то момент перерастет «Смеричку» – и я с чистым сердцем перетащу его в столицу СССР, чтобы он пел мои песни и иногда рассказывал о настроениях, которые царят в среде музыкантов. Вербовать его было не нужно – он и так уже продался с потрохами, хотя пока и не понимал этого. А вот моя совесть реагировала на это однозначно – ей не нравилось, что я так использовал приятеля. Но я был готов пообещать ей, что не сделаю с Савой ничего плохого, одно хорошее – и она согласилась с моими доводами.

Оставалась ещё Татьяна, которая каким-то образом узнала мой адрес в Сумах и зачем-то решила приехать самолично. Я очень надеялся, что эту идею ей подсказал не Высоцкий, которому могло не понравиться, что я сплю с его женщинами, и он тоже заявится в сонные Сумы бить моё лицо. Но и тут я надеялся отползти разговорами – например, пообещать ему, что ни в коем случае не трону Марину Влади. Всё равно она была не в моём вкусе.

[1] «Вечера на хуторе близ Диканьки», фильм Александра Роу 1961 года. А вот цитата из гоголевской «Ночи перед Рождеством»:

«Пацюк разинул рот, поглядел на вареники и еще сильнее разинул рот. В это время вареник выплеснул из миски, шлепнул в сметану, перевернулся на другую сторону, подскочил вверх и как раз попал ему в рот. Пацюк съел и снова разинул рот, и вареник таким же порядком отправился снова. На себя только принимал он труд жевать и проглатывать».

[2] Чепак Трофим Павлович – реальный персонаж, в годы войны служил под началом полковника Старинова. В Сумах он действительно просидел очень долго, но полковник Петров сменил его не в июне, а в феврале 1972 года. Его дальнейшая судьба нигде не указана, но есть данные, что он прожил до 1998 года и умер, когда ему было 84.

[3] «Шизгара» – «She’s got it» из песни «Venus» группы The Shocking Blue, «Водки найду» – «What Can I Do» от Smokie, которую «Веселые ребята» перепели под названием «Нет, я не жду». Большинство каверов – это уже вторая половина 1970-х.