Слово и дело

Глава 3. «Рок не может умереть»

На широком и длинном крыльце концертного зала было пусто. Водители персональных авто сгрудились внизу, на импровизированной стоянке, и обменивались какими-то шоферскими байками – иначе объяснить взрывы ржания, которым они заменяли смех, было невозможно. Я остановился наверху и с наслаждением вдохнул свежий весенний воздух.

«Заукраинский» тост Макухина что-то сдвинул в моей душе и всерьез испортил мне настроение. До него я собирался мужественно достоять до конца этого мероприятия, а уже потом заниматься своими делами. Вместо этого пришлось уже сознательно привлекать внимание сидящего с партийными бонзами Чепака и отпрашиваться с помощью выразительных жестов. К счастью, начальник благосклонно махнул рукой – мол, вали, – и не стал задавать никаких вопросов. К несчастью, мою пантомиму заметили и его немалых чинов соседи, которые тут же начали что-то шептать ему на ухо – видимо, выясняли, кто этот паяц. Впрочем, мне их реакция была безразлична. После общения с Макухиным я вообще впал в уныние и всерьез подумывал сбежать в Москву, чтобы упасть в ноги Денисову – вдруг примет обратно, хотя бы на должность уборщицы.

Основная проблема была в том, что я не знал, что делать. Это в будущем был хорошо понятен смысл лозунга «Слава Украине», под который щирые хохлы убивали наших пацанов и мирных жителей, а что с ним сейчас – я не имел ни малейшего понятия. Память «моего» Орехова помогать отказывалась – в школе он ничего подобного не слышал, а потом был в родном городе слишком редко и короткими наездами, чтобы хорошо знать настроения местных жителей. Одноклассники, с которыми он поддерживал связь, ничем вроде этого не увлекались – ну или хорошо маскировались, зная его место службы. А внешне всё в Сумах выглядело прилично – везде кумачовые флаги и транспаранты с утвержденными лозунгами, памятники Ленину с клумбами, на которых вот-вот зацветут цветы, всеобщий мир и интернационализм. Идти к тому же Чепаку с жалобой на Макухина, который вместо советских тостов пьет за бандеровскую непотребщину, мне не хотелось. Чепак точно знал, что представляет собой этот завотдела науки, и наверняка приложил лапку, чтобы подвести его ко мне. А теперь будет смотреть, как я буду реагировать.

Одним из вариантов был как раз срочный отъезд в Москву, но его я решил приберечь на самый крайний случай. Ещё можно было не делать ничего – сделать вид, что я ничего не заметил или не понял, в общем, изобразить туповатого служаку, которому все эти украины до одного места. В общем-то, так оно и было, но только в том случае, если такой Макухин тут один и является ещё одной местной достопримечательностью в дополнение к диссиденту-идиоту Солдатенко. А вот если национализм в Сумах цветет и пахнет под тонким слоем понаехавших со всей страны «москвичей» – это совсем другое дело. Вся моя сущность требовала вскрыть этот гнойник, даже если меня смоет вылившейся из него сукровицей. Но я понимал, что в одиночку не справлюсь. Если я буду слишком активно нарушать местный покой, то в какой-то далеко не прекрасный момент со мной произойдет несчастный случай на производстве. Ну или инфаркт-инсульт, как с майором Вороновым. Интересно, накопал ли он что-нибудь? И что изъял полковник Чепак из его бумаг, спешно собранных со всего кабинета ещё до похорон?

За эти две недели я не раз ловил себя на мыслях о том, какими Сумы стали в моём будущем. Памятники и бюсты наверняка снесли – это к бабке не ходи, на Украине это происходило повсеместно; улицы, думаю, переименовали – тот же ещё не построенный проспект Маркса, наверное, будет носить гордое имя Степана Бандеры. Ну и так далее и тому подобное. Думать об этом почему-то было больно, но и не думать – невозможно, хотя те Сумы, которые рисовало моё воображение, вызывали только отвращение. Впрочем, мне этот город и сейчас не нравился. [1]

Я понуро вздохнул – одни вопросы и ни одного ответа. Впрочем, мне было не впервой искать ответы, да и вопросы я задавать вроде бы умел.

– Витёк, ты шо ли?

Голос боку вырвал меня из раздумий о судьбах человечества и вернул в реальность. Я повернулся и после обращения к памяти «моего» Орехова опознал говорившего – это был его одноклассник Сава.

***

Про Саву – вернее, про Савелия, но полным именем его никто и никогда не называл – «мой» Виктор ничего плохого не помнил. Они учились вместе до восьмого класса, потом Сава с семьей уехал в Харьков, но они пересекались, хотя последний раз – очень давно, лет восемь назад. Сейчас Сава превратился в высокого почти красавца, а его прикид был модным даже по московским меркам – правда, в Сумах широкие джинсы-клеш, пестрая рубаха с огромным воротником навыпуск, длинные волосы и «висячие» усы выглядели вызовом общественному мнению.

В руках Сава вертел красно-белую пачку «Мальборо» – тоже, если разобраться, вызов обществу в моем лице.

– Привет, Сав, какими судьбами тут? Угостишь?

К его чести пачку он протянул без колебаний, а потом помог прикурить от пижонской самодельной зажигалки, напоминающей Zippo – видимо, только формой и навязчивым ароматом бензина свежего. Но его присутствие на обкомовском мероприятии действительно было странным – таких хиппи, по идее, должны были ещё на дальних подступах останавливать милиционеры.

– А я тут работаю, – радостно объяснил Сава, небрежно махнув рукой на бетонную глыбу в стиле советского рационализма. – За звук отвечаю.

– А, так это из-за тебя на последних рядах ничего не было слышно? – ехидно спросил я.

– Из-за меня! – радостно согласился Сава. – Но аппарат дубовый, говорил же им, что надо импорт брать – «Маршалл» вполне подошел бы. А они уперлись – советское значит лучшее, валюты нет и не будет... Так и работаем.

Он даже руками развел, выражая своё негодование по поводу отсутствия нормальной аппаратуры.

– Ясно, – я улыбнулся. – А сам как? Давно вернулся? Ты же вроде в Харькове жил?

– Да, жил... А теперь вот тут живу. Про срочную я вроде тебе уже говорил, – я покопался в памяти Виктора и кивнул – было. – Во. А как вернулся, пошел в институт искусств, отучился – и попал сюда по распределению, эту махину как раз строили. Скучно тут, конечно, в Харькове веселее было... А ты чего сюда, опять к матери приехал?

– Нет... вернее, и к ней тоже, но вообще я тут в командировке, в длительной. Полгода буду тянуть лямку, – объяснил я.

– На завод?.. хотя постой... – Сава наморщил лоб. – Ты же говорил, точно – ты же в КэГэБэ учиться собирался! И к нам по этой линии? Или выгнали?

– Не выгнали, – я натянуто улыбнулся. – По этой, Сава, по этой. Только стараюсь не кричать об этом на каждом углу. Понимаешь?

Если бы это было возможно, я бы прикончил «моего» Виктора за его болтливый язык. И Саву – за компанию и за хорошую память. Я тронул левую подмышку – пистолета всё ещё не было, но этот жест странным образом меня успокоил, и я понял, что ничего страшного не произошло. В конце концов, Сумы не самый большой город, а должность у меня не самая маленькая, так что о моём назначении скоро даже собаки знать будут.

– Понимаю, – Сава посерьезнел и сделал жест, словно закрывал свой рот на молнию. – Я – могила! Никому и никогда!

Я рассмеялся.

– Да забей, никакая это не военная тайна, – сказал я. – Просто не надо бегать по улицам и кричать, что Орехов служит в Комитете.

– А, понял, – он кивнул – всё ещё серьезно. – Ну, здорово. А звание у тебя какое?

– Капитан я.

– О, круто... но я понял. Никому говорить не буду, но если вдруг чего – буду просить тебя о помощи.

– А что, у наших есть к тебе вопросы? – поинтересовался я.

В принципе, вопросы у нашей Конторы могли возникнуть к любому гражданину Советского Союза, но я с трудом представлял, что сумские опера разрабатывают допущенного к таким мероприятиям звуковика местного концертного зала, пусть и со слегка вызывающей внешностью.

– Да нет, вроде... – Сава помотал головой. – Проверяли, конечно – там же в зале такие люди, но я им всё честь по чести оттарабанил, меня Тарас Николаевич натаскал предварительно.

– А Тарас Николаевич это?..

– Директор наш, вот такой мужик, – Сава показал мне большой палец. – Даже репетировать нам разрешает, когда оборудование простаивает... Правда, мы за это в сборниках всяких выступаем – ну там «Червону Руту» спеть или «Свадьбу». Но это без проблем, мы ж с пониманием.

***

Обе названные Савой песни я, разумеется, знал – они недавно победили на «Песне года», и их крутили без преувеличения из каждого утюга. К тому же «Свадьбу» пел незабвенный Магомаев, который и без того был кем-то вроде советского Элвиса – с толпой поклонниц и слепым обожанием; насколько я помнил, «Свадьба» у него станет типа визитной карточки. А «Червона Рута» – это такое украинское музыкальное событие, случайно прорвавшееся на всесоюзный уровень.

Когда я узнал, что буду следить за идеологией в одной из областей УССР, я попытался выяснить у своих музыкальных контактов всё, что они знали про украинскую эстраду – сам я в этой теме плавал конкретно, потому что помнил только Софию Ротару, да и то не был уверен, что она не молдаванка. Правда, мои собеседники тоже плохо знали, что происходит с музыкой на Украине, но какое-то представление я всё-таки получил.

Выяснилась одна интересная вещь – все украинские певцы, певицы и вокально-инструментальные ансамбли в буквальном смысле варились в собственном соку. За пределами УССР их почти не знали, а редкие исключения можно было пересчитать по пальцам – вернее, по паре пальцев, поскольку речь шла как раз о Ротару, под которую был создан ВИА «Червона Рута», и об ансамбле «Смеричка», который, собственно, эту самую «Руту» сочинил и первым исполнил. Ротару же к этой песне примазалась – её сняли с солистами «Смерички» в фильме про эту песню, после чего она приватизировала её название. В итоге «Смеричка» осталась в тени – хотя именно они пели на «Песне года», а активно раскручивалась Ротару. Впрочем, мои контакты ничего возмутительного в этом не видели – сейчас подобное было чуть ли не в порядке вещей, а певица и в самом деле была более перспективной, чем какие-то невзрачные хлопцы.

«Рута», кстати, была уже не единственным украинских хитом на всесоюзном уровне. Сейчас на местной эстраде активно поднималась песня «Водограй» – в Сумах я уже слышал её несчетное количество раз, и многие были уверены, что эта композиция тоже выйдет в финал «Песни», повторив успех предшественницы. Я лично в этом нисколько не сомневался – в СССР любили поощрять артистов в национальных костюмах, поющих бог знает что. Впрочем, некоторые из них были даже очень приличные – вспомнить хотя бы нанайца Кола Бельды, который как раз сейчас уводит песню «Увезу тебя я в тундру» у «Самоцветов», или чуть более поздний «Учкудук» узбекского ансамбля «Ялла». А вообще в СССР поиск талантов в республиках был поставлен на поток и регулярно приносил плоды то в виде «Песняров», то в виде, прости господи, Лаймы Вайкуле.

Но слова Савы «они играют» меня заинтересовали гораздо больше репертуара.

– У вас что-то вроде группы тут? – спросил я.

– Ну да... – как-то грустно ответил Сава. – Мы думали рок играть, битлов там или роллингов, но получается только для себя, на репах. Даже к школьникам на дискач не попасть – инструмент весь здешний, выносить не дают. Копим на свой, но пока плохо получается... Нормальный если брать – дорого, а дешевый... дешевый не хочется. Вот и приходится... «Свадьбу».

– А чего не дают выносить? Деньги же можно заработать, – полюбопытствовал я.

– Нельзя, – он покачал головой. – Если узнают – Тарас Николаевич слетит тут же, он нам так и сказал, когда мы впервые к нему пришли с этим. А узнают обязательно, кто-то да проговорится... стукачей полно.

Я хотел было пошутить, что говорить такое действующему сотруднику КГБ неправильно, но решил, что Сава поймет мою шутку превратно. К тому же в моей голове появилась блестящая идея сделать его таким же стукачом – просто для того, чтобы быть в курсе настроений в среде андеграундных музыкантов города Сумы. Но эту идею я пока отложил в дальний ящик и сменил тему.

– А ансамбль-то у вас большой? Или группа – как правильно?

Сава почесал затылок.

– Да группа, наверное, – смущенно сказал он. – Лёшка на гитаре, я на басу и пою... Лёшка тоже подпевает... Казак... ну, Степка, Казаков, ты его должен помнить, в параллельном классе учился, на барабанах. Остальные мелкие совсем, ещё в школе учатся – Яков на гитаре и Русик на клавишах...

– Русик? – удивился я.

– Ну, Руслан, башкир или татарин, кто его разберет, у него отец на заводе работает наладчиком. Ещё эта... Инга есть, студентка, поет, если женский голос нужен.

Он слегка покраснел, и я подумал, что эта Инга в группе оказалась не только из-за голоса. Впрочем, личная жизнь Савы меня совершенно не касалась, и углубляться в эту тему я не стал. Поёт и поёт, а если хорошо поёт – респект ей и уважуха, как говорили продвинутые подростки в моё время.

– Солидно, прям как у взрослых, – с уважением сказал я, и Сава чуть повеселел – доброе слово и кошке приятно. – А репетиция когда?

– Да в субботу соберемся, с утра, часиков в десять. Вечером концерт, а утром всё свободно, поиграем немного. Все ж работают, учатся… а скоро очередной сборник планируется, надо будет эту «Червону Руту» потренировать, Яшка всё время там сбивается с ритма.

– Не возражаешь, если я загляну к вам на огонёк?

Сава с подозрением посмотрел на меня.

– Э... по службе? Или...

– Или, – улыбнувшись, ответил я. – Я сам немного играю, но только для себя и на акустике. А тут возможность попробовать электрогитару – если дашь, конечно, инструмент.

Лицо Савы просияло.

– А, это да, приходи, конечно, – сказал он. – И гитару дам, тут без вопросов, особенно если умеешь. Хотя там ничего сложного, даже попроще, чем на дереве. У нас Яшка иногда акустику берет, в некоторых песнях она лучше звучит, мы для неё неплохой звукосниматель собрали, чтобы к аппарату подключать.

– Круто, – похвалил я. – Спасибо, Сава, рад был встрече. Пойду я, время поджимает.

***

Время меня не поджимало – наоборот, его у меня было даже больше, чем нужно. Мне хотелось вернуться в управление и вдумчиво посидеть с личным делом товарища Макухина, потому что мне было интересно, откуда у него появились эти взгляды. Моя паранойя отказывалась считать это бредом хорошо выпившего человека, а ответы на мои вопросы, возможно, крылись в биографии этого человека – не может же что-то взяться из ниоткуда. Вот только делать этого я не собирался – уже вечерело, в архив можно было попасть только через дежурного, а привлекать внимание Чепака мне не хотелось. Пусть помучается неизвестностью, дойти до него я всегда успею.

К тому же вряд ли в нашем архиве лежит полное досье на Ивана Макухина – скорее, обычные справки из разных мест, которые собираются на тех, кто должен занять ту или иную ответственную должность. Лет пятнадцать назад Хрущев категорически запретил Комитету разрабатывать партийных чиновников, даже запрос никуда не отправить, и любой оперативник даже не будет трогать такую шишку, чтобы не попасть в неприятную ситуацию, пойдя против буквы закона. Вернее, не закона, а подзаконного акта, но КГБ им руководствуется, как священники – Законом Божьим. Даже, пожалуй, построже.

В общем, никаких слежек за Макухиным, никаких прослушиваний его телефона, никаких справок. Работать в таких условиях сложно, если не невозможно – но надо. Иначе действительно надо срочно бежать на вокзал и брать билет на ближайший московский поезд, чтобы вернуться в столицу, поджав хвост. Этого я не хотел, но и нормального ответа на вопрос, что я буду делать с Макухиным, тоже не было.

Я снова тронул подмышку и подумал, что навязываемый Чепаком пистолет может стать ответом буквально на все вопросы. Нет Макухина – нет проблемы, а следы замести я смогу, невелика хитрость, да и следователи на Украине те ещё специалисты. Помнится, они одного киевского комитетчика-убийцу лет десять искали, нашли случайно, но тот так и не выдал, где зарыл труп убитого, и то ли отделался совсем не убойной статьей, то ли его вообще отпустили. Правда, если Макухин тут не один такой, то выстрелов может потребоваться очень много, а отчитываться за патроны – тот ещё геморрой. В общем, куда ни кинь – всюду клин.

Под эти кровожадные мысли я медленно шел вниз, к реке. До этого района местные реноваторы не добрались, и он оставался примерно таким, каким был ещё до революции – вереницы одноэтажных домиков, скрытых за густыми зарослями кустов и деревьев и невысоких заборов. Именно таким его и помнил «мой» Орехов – как тихое, пыльное и благообразное болото, где ничего не происходило. Он вообще помнил многое. Помнил узкие улочки с «купеческими» одноэтажными домиками, скрытые за заборами залежи яблок и вишни, собак, что лениво облаивали прохожих, и котов, которые вальяжно взирали на происходящее с высоких заборов. Он помнил вкуснейшую воду из разбросанных там и сям артезианских колонок. Помнил песчаные пляжи Псёла и озера Чеха – в Сумке купались только от отчаянья. Помнил свою школу, первую любовь и первый поцелуй, первую дружбу, первую ссору и первую драку. Вот только мне эта его память совершенно не помогала, и я никак не мог её использовать. Политическими интригами сумской школьник Виктор Орехов не интересовался.

Я вышел на берег Псёла и посмотрел на реку, которая неторопливо несла свои воды в направлении Днепра откуда-то из окрестностей Прохоровки, и где-то там, на востоке, недалеко от неё стоял памятник Прохоровскому сражению. Эти масштабы завораживали, и я долго смотрел на водную гладь, пытаясь услышать, что мне говорит река, которая просто молчала.

Спустя полчаса я вернулся на Дзержинского и по мосту через Сумку и старинную Засумку пошел в сторону управления. Или в сторону своего нынешнего дома. В любом случае они находились рядом.

[1] Просто отмечу – самое сложное было найти старые, советские названия улиц Сум, потому что новая украинская власть прошлась по городу широкой метлой. Но есть нюанс – все переименования там происходили в ту эпоху, когда имя того же Бандеры ещё не стало общенациональным символом, поэтому проспект Карла Маркса превратился в проспект Шевченко, улица Кирова – в улицу Герасима Кондратьева (казак, по легенде – основатель города), а улица Дзержинского вернула дореволюционное название Троицкая. Впрочем, на карте города сейчас легко найти и Героев Крут, кем бы они ни были, и Небесную Сотню, и какую-то безликую улицу Героев Сумщины, которая сменила улицу Героев Сталинграда.