Слово и дело

Глава 4. «Не срывай цветущие цветы»

Я сидел на жестком табурете посреди своей временной квартиры и бездумно перебирал струны гитары. Если бы кто-нибудь сейчас прервал меня и спросил, что я играю, я бы не смог ответить – настолько мои мысли были далеко отсюда. Я даже не был уверен, что играю именно что-то, а не обычную последовательность блатных аккордов или же более модную блюзовую основу.

По телевизору шел финал передачи «А ну-ка девушки», но звук я выкрутил до минимума, так что перипетии этого конкурса довольно симпатичных представительниц прекрасного пола оставались для меня загадкой. Примерно такой же, какой оказался завотделом науки и учебных заведений Сумского обкома компартии Украины Иван Макухин.

В управление я всё же зашел, слегка удивив дежурного. Сунулся было к своим подчиненным, но они уже давно отдыхали по домам. Добрался до своего кабинета и немного посидел за столом, пытаясь успокоить мысли в голове и понять, как новые знания повлияют на мою работу в Сумах. Правда, я так ничего не придумал – по всему выходило так, что если я просто забуду слова пьяного партаппаратчика, то мне и делать ничего не придется, кроме того, что я и так собирался. А вот если не забуду... О, в этом случае передо мной открывалось море вариантов.

Самым радикальным из этих вариантов был тот, в котором в обкоме Сумской области окопались древние бандеровцы, которые сейчас только делают вид, что работают на благо советского народа, а сами готовятся захватить власть и объявить Украину незалежной. Помимо всего прочего это означало, что у этих сумских заговорщиков есть сообщники в Центральном комитете КПУ, а также во всеразличных силовых структурах – в МВД, в расквартированных по области воинских частях и даже у нас, в управлении КГБ.

Вот только биографии партийных руководителей Сумской области в мою теорию не укладывались. Первый секретарь Ищенко не выглядел националистом – обычный советский человек, проделавший путь по карьерной лестнице с самых низов. Второй секретарь Лысенко – правда, вторым его называли исключительно неофициально – был как раз природным украинцем из-под Чернигова и отвечал за промышленность, что придавало ему серьезный вес в аппаратных играх. Он был не очень старым, а всю войну проучился в разных техникумах – начинал в Брянске, потом в Красноярске, а диплом получил через семь лет как раз в сумском Конотопе. Но в Великую Отечественную и не такое могло быть.

Ещё два секретаря были русскими. Станислав Иванович Маслов отвечал за сельское хозяйство и, скорее всего, был креатурой Ищенко, а Степан Яковлевич Золотарев пришел недавно и его функции были неясны. Был ещё некий Петр Козырев, который отвечал за идеологию – то есть наши интересы слегка пересекались. При этом Козырев мне почему-то заранее не нравился, но внятно объяснить своё предвзятое отношение к нему я вряд ли бы сумел – он вроде бы воевал, на идеологии сидел уже лет двадцать, прошел все хрущевские пертурбации и готовился к почетной пенсии. Правда, мне его биография показалась неполной – словно кто-то искусно изъял из неё листок или два – но такое случалось и по самым тривиальным причинам.

В общем, мне не на что было опереться в своих домыслах, но моя фантазия доходила даже до того, что принципиальный диверсант Чепак специально назначен начальником Сумского управления, чтобы создать здесь сеть нелегально действующих бандеровцев. Но биография полковника подобное исключала, вряд ли он в какой-то момент вдруг возлюбил «настоящих украинцев», которых до этого планомерно истреблял.

Впрочем, примерно в этот момент я понял, что мне нужен перерыв. Просто свободный вечер, который я потрачу не на разоблачение врагов СССР, а на самого себя. Ну а раз судьбе и советской власти угодно было сделать завтрашний день выходным, то его я и кину в топку восстановления собственного душевного здоровья. Поэтому я ушел из кабинета и из управления, пришел домой, принял горячий душ – слава центральному отоплению, – включил телевизор и взял в руки гитару. В её терапевтическом эффекте я убедился ещё в Москве.

***

Телефон зазвонил, когда я всё-таки смог включиться в реальность и вполне осмысленно сыграл пару куплетов «The House of the Rising Sun» – без слов, просто музыка с басовыми переходами между аккордами, на которых было очень хорошо тренировать подвижность пальцев левой руки. Я аккуратно прислонил гитару к дивану, подошел к аппарату, поднял трубку и сказал сакраментальное «Алло».

– Звонок в Москву заказывали? – спросил женский голос.

– Да, заказывал, – подтвердил я.

– Двойной тариф будет, вечернее время, – предупредили меня.

– Понимаю и согласен.

– Соединяю...

Телефонистка отключилась, в трубке наступила тишина, а потом я услышал голос Нины.

– ...ло! Алло! Виктор, это ты?

Междугородняя связь включалась с задержкой, и девушка явно некоторое время слышала лишь загадочное молчание.

– Я, я это, – сказал я и улыбнулся, хотя этого она видеть не могла. – Здравствуй, Нина. Хочу поздравить тебя с завтрашним праздником и подарить небольшой подарок.

Нина всё-таки согласилась присмотреть за моей холостяцкой квартирой на время моей полугодовой командировки в Сумы, но, на мой взгляд, думала она очень долго. О своем решении она сообщила мне за день до отъезда, и хозяйство я ей передавал в ускоренном режиме, потому что и на работе в эти дни была какая-то суета, которую мне зачем-то устроил полковник Денисов.

Потом, уже в поезде, я подумал, что эта задержка была связана с моральными терзаниями девушки. Секса у нас с ней так и не случилось – ни в самый первый её визит ко мне, ни после, когда она провела у меня вечер, ночь и почти целый день. Я не настаивал, у меня были другие заботы – и по службе, и с Татьяной, которая внезапно позвонила на следующий день после спектакля, а ещё через день – приехала ко мне с ночевкой.

Правда, я понял, что этой поклоннице Высоцкого я нужен не как мужчина – хотя и это было, а во второй и третий разы я уже смог показать ей что-то отдаленно похожее на то, к чему стремился. И даже не как офицер КГБ, что было бы даже логично. Ей оказался нужен самый обычный психотерапевт, которому она без утайки может рассказать всё, что её тревожит; такие сейчас, в этом времени и в этой стране, кажется, были, но идти к ним официально она, видимо, опасалась – боялась огласки и возможных проблем с карьерой, с которой у неё дела и так обстояли ни шатко, ни валко. Я склонялся к первому варианту – редкий врач устоит перед именем Высоцкого, который, собственно, и тревожил гражданку Иваненко. Сам Высоцкий и всё, что было с ним связано.

Я, конечно, никаким психотерапевтом не был, но основ психологии нахватался. Практики у меня тоже не было, и если бы настоящие врачи узнали, чем я занимаюсь, меня бы самого, наверное, отдали в психушку. Но я внимательно слушал истории Татьяны про то, что Володя после отъезда своей Мариночки снова слетел с катушек, сорвался, начал пить на ежедневной основе и вовсе не детские порции. Закончился этот срыв тем, чем и должен был закончиться – очередной ссорой с Любимовым, который пригрозил выгнать Высоцкого из труппы, невзирая на все его прошлые и будущие заслуги. Собственно, именно эта ссора и привела к тому, что мы с Ниной смотрели «Доброго человека из Сезуана» с балкона, хотя, насколько я понял, ситуация была крайне серьезной, и худрук мог загнать нас на приставные стулья к задним рядам, откуда видимость была бы околонулевая.

Судя по словам Татьяны, Любимов был настроен решительно, и всё действительно двигалось к увольнению Высоцкого – тем более что ему даже повода искать не надо было, бард их сам раздавал с предельной щедростью. Несколько прогулов репетиций по пьянке, очередной концерт в рабочее время, за который он получил не двадцать пять рублей ставки, как другие артисты труппы схожей квалификации, а четыреста или пятьсот. Ещё Любимов мог запретить Высоцкому сниматься в кино – просто не отпустить на пробы или съемки, выпустив соответствующее распоряжение, на которое тот с высокой долей вероятности забьет.

Дело в том, что Высоцкому очень сильно светило членство в Союзе кинематографистов СССР – судя по всему, вопрос на самом верху был уже решен, и все ждали лишь очередного собрания, где всё и будет оформлено официально. Татьяна была уверена, что это случится уже в апреле. Ну а сам Высоцкий уже был утвержден на одну из главных ролей в фильме «Земля Санникова», который начинали снимать в марте, причем работать ему предстояло вместе с Мариной Влади – в общем, запрет на работу в кино был бы ему совершенно не в кассу. Но Любимов умел находить болевые точки и давить на них так, чтобы заставить актеров делать то, что ему было нужно – и я тоже уверился, что всесильный худрук обязательно воспользуется этой возможностью.

Психотерапевт из меня вышел так себе. Татьяна, конечно, выговорилась на несколько недель вперед – я скромно надеялся, что и всё остальное ей понравилось. Но успокоить её я никак не мог – просто не знал, как. Влезать в этот гадюшник мне было не по чину, про запрет полковника Денисова я помнил. Повлиять на Высоцкого – чтобы не пил – и на Любимова – чтобы не самодурствовал – не мог тоже. Впрочем, у меня была точная информация из будущего, что умрет Высоцкий актером Таганки, так что я точно знал, что эта его ссора с Любимовым к разрыву отношений не приведет – в чем я и постарался убедить Татьяну. Вот только убей меня бог – я совершенно не помнил Высоцкого в «Земле Санникова», но сам фильм смотрел давненько по субъективному времени и мог что-то напутать. Например, то, что роль у него была далеко не главной, а разобрать за бородами и мохнатыми шапками, кто есть кто из этих полярников, затруднительно. Поэтому про кино я Татьяне не сказал ничего – да она и не просила. [1]

***

Но это всё были мои заморочки. Наверное, меня должно было насторожить, что Нина тоже ни на чем подобном не настаивала, хотя заметно мялась и смущалась при виде меня. Впрочем, не увидеть другого человека в крошечной двушке – это надо было постараться, так что она постоянно ходила слегка пунцовая. Меня эта ситуация, в принципе, даже забавляла, и, наверное, я почти убедил девушку в том, что я сумасшедший, поскольку дурацкая улыбка не сходила с моего лица.

Созваниваться мы не обещали – это было даже глупо, хотя я пообещал как-нибудь связаться и сообщить свой номер, если он будет в моём сумском жилье. Телефон к служебной квартире прилагался – вот только за делами я как-то позабыл рассказать об этом Нине. И вот теперь заказал междугородный звонок, чтобы убить сразу пару зайцев.

Правда, ещё в Москве я пошел на легкую хитрость. Что ни говори, но работник спецслужб – всегда работник спецслужб, даже дома и в свои законные часы отдыха. Поэтому я попросил одну из соседок, с которой у нас были очень теплые отношения, присматривать и за квартирой, и за Ниной. Правда, этой Лидии Николаевне я строго-настрого наказал ни во что не вмешиваться и девушку не воспитывать, а просто сообщать о происшествиях мне; телефон в Сумах я ей продиктовал в первый же вечер. Поэтому я уже был в курсе, что Нина вела очень правильный образ жизни, посторонних мужчин – и женщин тоже – не водила, утром уезжала на учебу, вечером приезжала обратно, а из трех выходных одни отсутствовала вовсе, вернувшись только вечером в воскресенье. Скорее всего, это время Нина провела у матери – но даже если это было не так, я бы не расстроился.

Вот и сегодня я сначала позвонил сознательной соседке, узнал у неё, что Нина уже вернулась с учебы и была одна, и лишь затем попросил женщину из службы межгорода связать меня с моей же квартирой.

– Ой... спасибо, – я прямо-таки представил, как она заливается краской. – А что за подарок?

– Да обычный, ничего особенного, простой знак внимания, – отбарабанил я. – Проверь верхнюю полку шкафа в моей комнате, прямо за форменной фуражкой. А потом возвращайся к телефону.

– Ага... – в трубке стукнуло и в ней повисло молчание.

Идея подготовить Нине сюрприз родилась у меня спонтанно. Сначала я хотел просто подарить ей что-нибудь в честь нашей сделки, но потом мысль причудливо вильнула, я вспомнил про День защиты женщин – и решил объединить два этих безусловно великих события. Вот только с самим сюрпризом возник неожиданный затык – я понятия не имел, что в начале семидесятых мужчины дарят женщинам, а память «моего» Орехова снова оказалась не на высоте. От Ирины и других любовниц он отделывался банальными цветами и лишь по большим праздникам мог купить какие-нибудь духи в той комиссионке, к которой его негласно приписали – не особо разбираясь в марках и запахах. Цветы в случае Нины не подходили – за три недели от букета останется лишь засушенный гербарий, с запахами я тоже никогда дел не имел, моя жена как-то обходилась в этом вопросе без моего участия. Помозговав над ситуацией и преодолев внутреннее сопротивление, я снова набрал номер Ирины, которая на удивление легко согласилась помочь и даже съездила со мной к знакомой продавщице в ЦУМе. В результате я обеднел на сто восемьдесят рублей, но стал обладателем трех коробочек с французскими духами «Climat» – теми самыми, которые Ипполит подарит Наде в ещё не снятом фильме про иронию судьбы.

Одна коробочка сразу же была презентована Ирине – в качестве благодарности за помощь и как знак примирения; в принципе, я её простил ещё тогда, во время нашего разговора на Тверском бульваре, но про ту историю мы с ней больше не говорили, и я не знал, что она думает по этому поводу. Ольга рассказывала, что у них с Владимиром всё в порядке, ребенок тоже растет по плану, пусть пока и внутри мамы, а свадьбу они хотели сыграть в марте – я на неё не попадал ни при каких раскладах, но огорчаться по этому поводу не собирался. Вторая коробочка отправилась Татьяне – я понимал, что Высоцкий может обеспечить ей и чего получше, но тут главным был не подарок, а внимание.

Третью коробочку я спрятал в том месте, о котором сказал Нине. Правда, был шанс, что девушка проявит любопытство и без разрешения пороется в моих вещах, но я постановил, что это не так страшно. Даже если она напридумывает себе мою любовницу, которой и предназначен дефицитный аромат, то когда узнает, что «Climat» достанется ей, то всё равно обрадуется. Но, кажется, Нина проявила стойкость не только в том, что никого не привела в мою квартиру, но и в совершенно необязательном соблюдении моих персональных границ.

Я, конечно, понимал, что дарить всем трем своим женщинам одинаковый парфюм было моветоном, но надеялся проскочить.

– Виктор! Там духи, французские, очень дорогие!! – заговорила трубка возмущенным голосом Нины. – Я не могу...

– Можешь, – перебил я её. – И примешь. Это мой подарок от всей души, надеюсь, они тебе подойдут, мои консультанты уверяли, что они всем подходят, а я им верю. Так что ещё раз поздравляю с наступающим праздником и надеюсь, что ты используешь этот подарок правильно.

Нина немного помолчала и сказала:

– Но это всё равно дорого...

– Не дороже денег, – ответил я. – Главное – чтобы тебе понравились. Но тут я угадать никак не мог, такое только методом проб и ошибок.

– А мне уже понравилось... – пробормотала она. – Я их того...

– Открыла что ли?

– Да...

– Ну и молодец! Так с ними и надо поступать. И не береги, – строго наказал я. – А то знаю я вас...

Кого «их» я знал – было скрыто завесой тайны. Если женщин – то я сильно лукавил, потому что в той своей жизни был далек от понимания прекрасного пола, а в этой и сделать в этом направлении почти ничего не успел. «Мой» Орехов в этом деле был мне не помощник – у него дела обстояли ещё хуже. А если просто людей в целом... ну, наверное, я понимал мотивы отдельных человеков, но говорить за всё человечество я бы не стал. К счастью, Нина не стала уточнять, что я имел в виду.

– Я даже не подумала что-то подарить тебе на 23 февраля, – грустно сказала она.

– А я не в обиде, – легко ответил я. – К тому же у тебя будут все 23 февраля будущего, чтобы исправиться. Но это я шучу. Тебе совершенно не обязательно этим заморачиваться...

– Что делать?

– Э... переживать, суетиться, предпринимать какие-то действия, – перевёл я ей незнакомый термин.

– Занятно, – чуть подумав, ответила Нина. – Никогда такого не слышала. Надо будет запомнить... я, кажется, поняла, что ты имел в виду.

Я мысленно поздравил себя с внедрением лексикон 1972 года сленга из будущего. [2]

– Хорошо, – я слегка улыбнулся. – А ты как там устроилась? Всё нормально? И извини, что не звонил, дел навалилось по горло, еле выгреб, даже на гитару времени не было, так и стоит в кофре, бедненькая...

Я с легким чувством вины посмотрел на гитару, которая стояла безо всякого кофра и совсем недавно активно использовалась.

– Вот как... – протянула Нина. – А я переживать начала – обещал же... Не, всё нормально. До института всё ещё далеко, но ездить отсюда действительно не в пример проще. Раньше иногда по три поезда пропускала – не влезть никак, ещё и эти электрички вечно отменяют. А сейчас еду как королевишна, в пустом вагоне и никаких электричек... Мама тоже за меня радуется, она только лет пять назад у нас место нашла, а до этого в Москву каждый день моталась, возвращалась поздно и измученная вся, тогда ещё «Ждановской» не было, не знаю, как она выдерживала.

Судя по всему, тема транспортного сообщения Москвы с ближним Подмосковьем была для Нины очень болезненной, но я её понимал – вечно забитые поезда кого угодно выведут из себя, особенно если очень хочется домой, а приходится толкаться с такими же страждущими на перроне станции метро безо всяких гарантий. И да – электрички это зло во плоти, я это и в будущем испытал, хотя знакомые рассказывали, что в последние годы перед моей... ну пусть будет смертью... ситуация с ними стала значительно лучше.

Возможно, поэтому мне слышалась в голосе Нины какая-то тоска – она уже думала о том, что полгода – точнее, оставшиеся пять месяцев – пролетят очень быстро, и ей снова придется испытать на себе все прелести ранних подъемов, битв за место в вагонах и поздних возвращений. Впрочем, как раз поздние возвращения были своего рода панацеей от транспортных коллапсов – час пик заканчивался, правда, начинался час «быков», мелких или крупных хулиганов, для которых одинокая девушка в полупустом вагоне могла стать очень привлекательным объектом приложения их усилий. Я мысленно восхитился тем, как сильно Нина прокачала свою удачу, если за год дежурств под дверьми Таганки ей ни разу не пришлось столкнуться с неприятными ситуациями. Хотя, может, и пришлось – она не рассказывала, а я не спрашивал, и как было дело, не знал.

Но о её будущем я пока не думал – будет август, пора возвращения в родные пенаты, будет и пища для размышлений. Может, вообще ни о чем думать не надо будет, а Нина за оставшееся время всё-таки найдет себе хорошего москвича и даже выйдет за него замуж. Ну а я прослежу, чтобы этот москвич и в самом деле был хорошим и вёл себя разумно.

В дверь позвонили, и мне пришлось сворачивать наш разговор – даже попрощаться толком не удалось. Правда, про гитару Нина мне напомнила – заставила пообещать, что я не заброшу инструмент и не дам ему простаивать. Ну и номер взяла – не звонить постоянно, а на всякий случай.

Я положил трубку, прошел в прихожую и открыл дверь. Там стоял полковник Чепак в форменной шинели, с висящей на поясе кобурой и бутылкой коньяка в руках.

– Добрый вечер, Трофим Павлович, – вежливо сказал я. – В гости?

– В гости, Виктор, в гости, – подтвердил он худшие мои подозрения. – Надеюсь, закуска найдется?

И он выразительно помахал бутылкой.

[1] Высоцкого из «Земли Санникова» убрали в последний момент и по странной причине – якобы его песни прозвучали на «Немецкой волне»; надо понимать, что он не сам их пел, слетав на выходные в Западный Берлин, это были записи, которые по СССР ходили бесконтрольно и на Запад утекали регулярно. Скорее всего, дело было в каких-то внутренних интригах, так что роль, которую в «Земле...» предназначали Высоцкому, сыграл Олег Даль. Кстати, злоключения фильма на этом не закончились – уже в процессе съемок случилась актерская забастовка: Даль, Шакуров, Вицин и Дворжецкий требовали поменять режиссеров на нормальных. Никого не поменяли, а самого настойчивого забастовщика – Шакурова – вообще уволили, поменяв на Юрия Назарова.

[2] Герой напрасно празднует, слово «заморачиваться» есть в словаре Даля – в значении «обременять себя чем-либо, озадачиваться, озабочиваться или переживать по поводу какой-либо ситуации». Происходит это слово от древнего существительного «морока», значение которого и так понятно. Впрочем, активно его начали использовать в современном смысле где-то в 90-е.