В Международный день защиты женщин – или как тут называется этот праздник – я проснулся очень поздно. Голова слегка побаливала после вчерашней выпивки и плохо проведенной ночи – мне снились натуральные кошмары, причем почему-то с участием Савы и Марка Морозова, – и я был рад, что ни на какую работу сегодня идти не надо. Впрочем, у меня были дела, и я бы не назвал их более легкими, чем служба по обеспечению безопасности государства.
Сидя на кухне с легким завтраком и полезным кофе на основе цикория, я обдумывал визит старой дамы – то есть своего начальника, полковника Чепака. Судя по всему, он заявился ко мне не по своей воле, а по чьей-то настоятельно просьбе, а в Сумах было очень немного людей, которые могут о чём-то просить начальника областного управления КГБ и рассчитывать на содействие. И все эти люди, по моим прикидкам, работали в обкоме секретарями, скорее всего, первыми. Впрочем, я не был уверен, что и товарищ Ищенко не был всего лишь передаточным звеном для кого-то, кому, в свою очередь, не мог отказать в малой малости, а это расширяло круг подозреваемых до невообразимой величины. Но в любом случае – Чепак пошел кому-то навстречу и сделать всё, что в его силах, чтобы некий капитан госбезопасности не слишком усердно копал в направлении товарища Макухина, который всего лишь заведовал отделом науки и учебных заведений. Причем этот «кто-то» видел наш разговор, а также знал, что Макухин не удержится и что-нибудь ляпнет, особенно под воздействием алкоголя. Не исключено, что этот же «кто-то» был рядом с нами и всё слышал – или ему быстренько доложили, и он сразу же предпринял необходимые шаги для купирования возможной проблемы.
Мне не очень нравились эти мои выводы. Они означали, что худшие мои опасения сбываются, и в обкоме полно бандеровской сволочи, не добитой Чепаком и его товарищами в бытность сотрудниками СМЕРШ. Или же всё проще – этот Макухин чей-то протеже, и его патрон, зная о заскоках подопечного, подстраховывается на всех уровнях. Правда, такой слуга в любой момент может подставить своего хозяина и даже подвести его под статью, но, видимо, услуги, которые оказывает этот Макухин, перевешивают возможные риски. Впрочем, Чепак не запретил мне мероприятия в отношении этого человека, так что я был относительно свободен в своих действиях – если не буду пересекать многочисленные красные линии, которые поджидают меня в этом направлении. Но одновременно полковник многократно осложнил мне эту работу – хотя и сделал это в стиле начальников-дуболомов. То есть навалил на меня дополнительные задачи, которые должны были меня приковать к рабочему креслу не хуже тяжелых цепей.
В ближайшие дни наверняка появится распоряжение Чепака о том, что я становлюсь куратором следственного отдела – то есть мне надо будет выделять время, чтобы как-то наладить взаимодействие с начальником этого отдела и вникать в его работу вовсе не на поверхностном уровне. Заодно полковник сгрузил на меня «висяк» полугодовой давности, который явно был безнадежным – все следы давно исчезли, а потенциальные свидетели уже серьезно запутались в днях недели. Ну и художественная самодеятельность – несмотря на несерьезность этого направления, я не мог позволить себе не обращать на него внимания в надежде, что оно само как-нибудь рассосется, так что придется что-то делать, творить и выдумывать.
К тому же никто и не подумал снимать с меня основные обязанности – мне по-прежнему надо было возрождать пятый отдел и приводить в порядок его дела. Всё это, видимо, не должно было дать мне и минуты на то, чтобы заниматься каким-то Макухиным. Вот только полковник Чепак ошибался, когда думал сломать мой хребет такими разносторонними поручениями. Я хорошо знал, как с этим бороться, и собирался применить все возможные методы, чтобы не оказаться похороненным под ворохом дел и ежеминутных забот.
Например, то самое кураторство следственного отдела – там было с десяток следователей и две дюжины оперативников, которых я теоретически мог использовать по своему разумению, причем крутить в бараний рог мне нужно было не всю эту ораву, а одного их начальника, что было на порядок проще и занимало много меньше времени. Если же этот начальник взбрыкнет и напишет, допустим, рапорт на перевод, я легко мог устроить так, чтобы он оказался в краях очень недружелюбных и максимально далеких от цивилизации – просто добавив в характеристику пару нужных предложений. Такое право у меня теперь было, а Чепак вряд ли пойдет на конфликт со своим замом ради подобной безделицы.
С самодеятельностью так разобраться не получится – полковник уже пытался делегировать эту часть своих обязанностей неподходящему человеку и, наверное, получил по шапке за провал. Но в моём распоряжении были все достижения отечественной попсы следующих пятидесяти лет, и я собирался честно спереть одну сцену из очень популярного сериала – той, в которой менты из убойного отдела разыгрывают небольшую сценку под песню «Позови меня с собой». Песню эту я помнил, играть её умел и знал, что ничего сложного в ней не было; из неё надо было выкинуть второй куплет, где указывалось на пол лирического героя. С артистами было проще всего – у меня в распоряжении имелся штат целого управления, в крайнем случае, это будет первая задача, которую я поставлю следственному отделу, они в задержаниях толк должны знать. Главное – проверить их оружие, чтобы никаких патронов в стволе или снятых предохранителей. Если кого-то убьют на сцене республиканского смотра, меня обязательно накажут, и я могу позабыть об обещании полковника Денисова сделать меня майором.
Всё остальное мне представлялось обычной текучкой, из которой выбивалось, пожалуй, только давнее убийство лесника-предателя. Но я не стал делать скоропалительных выводов – сначала надо ознакомиться с тем, что уже сделано по этому делу, а уже потом паниковать. Или не паниковать – как получится. Возможно, задачка от полковника Чепака и не имела однозначного решения, но через неё я мог легализовать и свои знания о нынешнем местоположении Тоньки-пулеметчицы.
Я помыл посуду, убрал её в шкаф и начал одеваться. Мне предстоял дело не слишком приятное, но необходимое – очередной визит к матери «моего» Виктора Орехова.
***
Я так и не смог определиться с отношением к матери человека, тело которого вероломно занял. В Москве я старался не думать об этом, хотя мне и так было не до проблем, которые несет обычное вроде бы попаданство. За полтора месяца в столице я позвонил ей один раз – сообщил, что скоро надолго приеду в родной город, и испытал странные эмоции, когда она лишь сухо сказала «буду ждать». Впрочем, тут я был ни при чём – основную работу за меня сделал сам Орехов, который вообще с матерью общался редко. Причин этого я не знал, а память реципиента мне помочь не могла. Они просто отдалились после того, как сына призвали в армию, а потом направили в школу КГБ, и за десять лет так и не нашли общего языка.
Впрочем, Орехов мать по-своему любил, и она отвечала ему взаимностью. Деньги он ей переводил регулярно, и последний платеж сделал 29 декабря – ровно за сутки до того, как я попал в это время. Я не стал ломать эту систему, и следующий транш отправился в Сумы в конце января – размер зарплаты позволял не обращать внимания на эти переводы. С Новым годом её за меня тоже поздравил Орехов – я благодарил всех богов, что мне не пришлось в канун праздника заниматься ещё и этим. Ещё Орехов всегда останавливался у матери, но тут я взбунтовался – с послевоенных времен они жили в одной из комнат одноэтажного домика, превращенного в нечто, напоминающее коммунальную квартиру на три семьи – с тремя разными входами, удобствами во дворе и расписанием дежурств по этим самым удобствам. В детстве такое общежитие воспринималось совсем иначе, у соседей тоже были дети, так что «мой» Виктор очень скучал по тем временам. Но сейчас мне – здоровому лбу в чине капитана, ставшему заместителем начальника областного управления КГБ, такой быт просто претил. Именно поэтому я и попросил выделить мне квартиру поближе к службе – правда, в детали отношений сына и матери я благоразумно не вдавался.
Что я знал про неё? Не очень много, несмотря на то, что у меня был доступ ко всей памяти Виктора Орехова. Звали её Ольга Николаевна, была она совсем не старой – едва за пятьдесят, даже не на пенсии. Школу она окончила за год до войны, сразу пошла на местный рафинадный завод – простой аппаратчицей, там таких много. В эвакуацию с заводом по каким-то причинам не уехала, в сорок втором ушла в партизаны – немцы тогда начали угонять молодежь в Германию, и она попала в списки, – и вернулась только в сорок третьем, после освобождения Сум – правда, в городе её никто не ждал, только родители, похороненные в общей могиле на местном кладбище. Обстоятельств их смерти Ольга не знала. Воевала она в брянских лесах, там и встретила приход Красной армии, у неё даже медаль была – «Партизану Отечественной войны», пусть и второй степени, в годы войны эта награда имела высокую ценность. Продолжать службу не стала, вернулась на завод, в феврале 1944-го родила сына...
Когда «мой» Виктор подрос и узнал, откуда берутся дети и как они появляются на свет, он произвел нехитрые вычисления и слегка завис. Дело в том, что Сумы были освобождены в начале сентября сорок третьего, а ребенка надо вынашивать, как известно, девять месяцев. С этим вопросом он, разумеется, подошел к матери, которая и рассказал ему об отце, герое-партизане, с которым сошлась в отряде. Правда, его фамилию она брать не стала и записывать его в свидетельство о рождении тоже, но вот сыну отчество дала по его имени. О том, что с ним случилось, она говорила глухо, но Виктор был уверен, что его отец погиб; по моим представлениям, тот человек был глубоко женат и, возможно, даже не знал, что у него в Сумах растет сын. Фамилию отца «мой» Орехов знал, но Ивановых по всей России столько, что искать его можно до посинения. Мне же это и вовсе было не нужно – решить бы, как относиться к самой Ольге Николаевне.
Уже в Сумах я добрался до архива и посмотрел дело, которое завели особисты на эту женщину. В целом она не врала – был и партизанский отряд, и медаль, вернее, было представление на медаль от командира отряда, которому дали ход после проверки. От самого отряда к концу войны остались два человека – один из бойцов, который сейчас жил под Курском, и мать Орехова. Остальные погибли во время «Рельсовой войны» августа сорок третьего – немцы тогда лютовали страшно, не жалея сил и средств. Со вторым выжившим мать ни разу не встречалась – или же «мой» Орехов ничего об этом не знал.
В общем, с такой матерью неудивительно, что Орехов пошел в пограничники, а потом согласился служить в КГБ. Я не знал, как он смотрел ей в глаза, когда стало известно о его предательстве, но, видимо, как-то договорился со своей совестью. Я не знал и как сложилась судьба этой женщины – нам про неё ничего не рассказывали, и лишь косвенно я мог предполагать, что к середине восьмидесятых, когда Орехов вышел из тюрьмы, отбыв свои девять лет, её уже не было в живых. То есть лет десять-двенадцать она проживет точно – из этого я и был вынужден исходить в планировании своих действий.
Впервые я зашел к ней вечером первого дня пребывания в Сумах – городок маленький, все друг друга знают, и если бы я её проигнорировал, слухи рано или поздно дошли бы и до управления КГБ, где ко мне могли возникнуть неприятные вопросы. Впрочем, всё оказалось не так страшно – она накормила меня свежими блинами со сметаной, рассказала обо всех соседях, которых «мой» Виктор чисто теоретически мог помнить, их разводах, свадьбах и смертях, спросила про уже мою свадьбу и удовлетворилась неопределенным ответом про «работу в этом направлении».
В принципе, некоторая мизантропия Виктора играла мне на руку – мать знала, что её сын не слишком общительный человек, что это относится и к ней самой, и принимала его таким, какой он был. При этом он мать по-своему ценил – впрочем, сложно не ценить человека, который тебя вырастил, отказывая себе буквально во всём. Ну а в моём случае всё выглядело так – я заходил к ней раз в неделю, приносил что-то из еды, отсутствие чего подмечал в предыдущий визит, и позволял просвещать меня о бурной жизни людей, про которых я слышал впервые и забывал сразу же после выхода на улицу.
В памяти Орехова я не нашел ни одной его попытки перевезти мать в Москву или как-то улучшить условия её проживания в Сумах, хотя сходу мог придумать несколько вариантов и того, и другого – конечно, речь шла не о покупке отдельной квартиры, на это накоплений на сберкнижке не хватало. Почему-то в СССР жильё стоило одинаково и в столице, и в самой глухой провинции.
– А баб Таня ему и говорит...
Меня откровенно разморило после домашней еды, и я слегка поклевывал носом под очередной рассказ чужой для меня женщины про чужих и незнакомых людей. Ещё немного таких «баб Тань» – и я отрублюсь прямо на такой удобной тахте. Правда, мать Орехова я предупредил, что мне надо сегодня ещё и на работу успеть, так что был уверен, что она сделает для этого всё возможное, даже дотащит на собственном горбу, если возникнет такая необходимость. Я представил картину приноса моего тела в управление, с трудом улыбнулся и решил вмешаться в эту сагу.
– Мамо, – Орехов так обращался к матери, и я не стал рушить эту традицию, – а расскажи об отце?
– Ой, да что там рассказывать, – она легко перешла на предложенную мною тему. – Был и был, а потом сплыл.
– А как сплыл? – не отставал я.
Мне почему-то стало интересно.
– Да просто всё... тогда всё было просто. Дали задания, он в одной группе, я – в другой, ушли. Мы вернулись, они нет...
– И не ждали?
– Почему не ждали – ждали, сколько могли, – она отмахнулась, как от назойливой мухи. – Но недолго, долго нельзя было. Если провал и кто-то заговорил – всё, ноги в руки и вперед, на новое место. Секреты оставили, но никто не пришел – ни наши, ни немцы. Ты на него похож очень, особенно сейчас... ему как раз столько лет было...
В принципе, информации было более чем достаточно, чтобы идентифицировать Алексея Иванова, погибшего – или, скорее, пропавшего без вести тогда-то и тогда-то в таком-то районе. На память опять пришла Тонька-пулеметчица и её РОНА – под Брянском были не только партизаны, но и совсем наоборот.
– А с... – я чуть запнулся, прикидывая нужную формулировку, – С войсками из Локоти доводилось сталкиваться?
– Это волостные что ли? – переспросила женщина. – Доводилось, и не раз. Хуже немцев были, но и мы их не жалели...
Я замолчал. Судьба у матери Орехова была... врагу не пожелаешь. Впрочем, тогда вся страна прошла через что-то подобное, хотя и не всем довелось смотреть на врага через прицел. А потом, после Победы – попытки наладить мирную жизнь, которая тоже оказалась далеко не сладкой, а для кого-то остается такой и поныне, хоть и прошло уже 27 лет. Я подумал, что надо что-то сделать для неё – хотя бы квартиру выбить, пока я здесь. К тому же так одна из соседских семей получит дополнительную, приличную по площади комнату – по нынешним меркам и это хорошо.
***
По знакомым «моему» Виктору дорогам я шёл неспешно, позволяя мыслям свободно перемещаться внутри головы. Одновременно рассматривал старинные особняки, оставшиеся от старой жизни, разбитые дороги и буйные сады, которые только готовились зацвести – и думал о войне и её последствиях, пытаясь понять логику того человека, который убил лесника из РОНА.
Чепак сказал мне не слишком много, давая это задание, поэтому я воздерживался от глобальных выводов. Но если принять верной версию о мести спустя почти тридцать лет, то получается нестыковка на нестыковке. Например, оружие – неведомый мститель мог, конечно, найти схрон времен Великой Отечественной, и наверняка в Сумской и Брянской областях таких заначек было великое множество, но стал бы кто-нибудь во время войны прятать там немецкий пистолет с ограниченным запасом патронов? Я сомневался в этом, но для подтверждения мне нужно было поговорить с хорошим экспертом по партизанской и диверсионной деятельности. В пределах досягаемости был тот же Чепак, но вряд ли он скажет что-то ещё. Теоретически я мог бы позвонить полковнику Денисову, но, насколько я помнил, он воевал на других направлениях, и не с той, а с этой стороны фронта. Впрочем, он мог свести меня с кем-то, кто был в курсе этой проблемы… Я мысленно записал это первым пунктом плана.
Возможно, этот мститель использовал свой собственный ствол, заныканный с той же войны – не один же Чепак сумел добиться такого права? Но это был риск, особенно если этот ствол нелегальный. Впрочем, если он избавился от него вскоре после совершения убийства, мы могли искать орудие мести до посинения – и ничего не найти, ведь никто в здравом уме не разрешит тралить все мелкие и не очень мелкие речки в окрестностях Ромн. К тому же я сомневался в технической возможности подобной операции – если только привлечь воинские инженерные части, что тоже было той ещё проблемой. Войска Киевского военного округа не были предназначены для удовлетворения любопытства отдельно взятого капитана КГБ из управления Сумской области, тем более командированного сюда из Москвы. То есть мне надо было идти другим путем.
Другой путь был… другим. Я мог предположить, что лесника убил никакой не мститель из числа его жертв – такому проще было сообщить в компетентные органы о том, что такой-то член армии Каминского преспокойно живет там-то и там-то, и наслаждаться суровым советским правосудием. А если убийцей был ещё один член РОНА, заброшенный в СССР с целью наладить подпольную борьбу с советской властью? Он пришел к своему старому «боевому» товарищу, тот его закономерно послал – мало кто способен променять четвертьвековые прятки на какие-то мгновения настоящего дела – и получил в ответ пулю. Тогда наличие «люгера» в схроне более вероятно – раз уж его устраивали немцы или немецкие прихвостни. Правда, в этом случае придется признать неприятный факт продолжения деятельности антисоветского подполья в этих краях – в добавок к бандеровцам, которые окопались чуть ли не Сумском обкоме партии, что вряд ли признают на самом верху…
На этом я был вынужден прекратить тешить свою паранойю, потому что добрался до цели этой прогулки – небольшого домика на Пришибе, в котором обитал мой подчиненный, капитан Сухонин, с женой и семьей взрослого сына. Впрочем, у семьи сына был отдельный вход, отчего дом напоминал коммуналку, в которой прошло детство «моего» Виктора.