Слово и дело

Глава 7. «Крепче стали стал»

Дом этот Сухонины купили в начале пятидесятых. Там была какая-то невнятная история с отказом от служебной квартиры и выданным вместо неё пособием, которое и помогло заплатить за просторную кирпичную пятистенку с дубовой пристройкой и почти десять соток приусадебного участка. Но я даже вникать не стал во все эти перипетии, поскольку квартирный вопрос портил не только москвичей и не только во времена Булгакова, а этой семье, на мой взгляд, повезло – и исполать им. В этом доме и на этому участке они вырастили трех детей, двое из которых уже давно покинули родные края и теперь жили почти в столицах – одна в Киеве, а второй – в Ленинграде.

Жена Сухонина работала на заводе имени Фрунзе, который в Сумах считался градообразующим, но в невысокой должности. Сын – там же, но уже инженером, мастером участка с перспективой карьерного роста. Сноху своим родителям он нашел там же, не отходя от рабочего места, но сейчас она уже была в декрете, так что скоро мой капитан будет уже дважды дедом – ещё один его внук был коренным ленинградцем в первом поколении и со временем мог, наверное, оказаться в той среде, которая выплеснула из себя Цоя. Впрочем, те времена наступят лишь через десяток лет.

Я же заглянул в этот богом забытый район города по той же причине, по которой меня навестил полковник Чепак – мне нужно было понять, чем живет мой подчиненный, а это лучше сделать в выходной день, заявившись к нему домой с необъявленным визитом.

В Москве подобные визиты не были в ходу, по причине чрезвычайно раздутых штатов в отделах – если бы полковник Денисов начал обходить всех своих подчиненных, он бы потратил на это минимум год, всего лишь добравшись до середины списка. Но поскольку это не входило в его должностные обязанности, а текущую работу делать было надо, то весь процесс происходил бы ещё медленнее и печальнее.

А в Сумах, да при наличии всего двух подчиненных, такое поведение прямо-таки напрашивалось. Полковник Чепак, судя по всему, совместил свой визит ко мне с выполнением просьбы неведомого доброжелателя; я же решил действовать, не дожидаясь новых вводных.

Правда, входить во двор я не стал – там сидел без привязи весьма приличных размеров пёс, а на крыльце бдительно дремали два кота самой бандитской наружности. Пёс залаял не сразу, а лишь после того, как я сделал вид, что собираюсь открыть калитку, и его лай был лаем прилежного сторожа. С первого раза хозяева не вышли, и мне пришлось повторять эту нехитрую операцию ещё дважды.

– Ну чего ты, Богдан? – Сухонин был в домашнем и, кажется, спросонья.

Впрочем, он имел право проводить выходной так, как ему будет угодно. В том числе и в беседе со мной.

– Здравствуй, Григорий Степанович, – крикнул я, привлекая к себе внимание. – Это из-за меня он так, я его вместо звонка использую.

– Так звонок же есть, Виктор Алексеевич, – Сухонин чуть растерялся, но показал в сторону калитки.

Я посмотрел внимательнее – и был вынужден признать его правоту.

– А знаете – не заметил, хотя специально смотрел! Словно кто глаза отвел…

– У нас такое случается… – пробормотал он и прикрикнул: – Богдан, место! – пёс послушно дошел до конуры, забрался внутрь, поворочался и лег, высунув морду и положив её на передние лапы. – Заходите, Виктор Алексеевич, не кусит. Надеюсь, вы не с праздником меня поздравить пришли?

Он кивнул на букет, купленный мной по дороге, и я рассмеялся.

– Нет, что вы! Это вашей супруге. А вам – вот, – я вытащил из-за спины бутылку «перцовки» и демонстративно помахал ею.

Идти к нему с коньяком я почему-то посчитал неправильным.

– Ох, грехи мои тяжкие… – притворно вздохнул Сухонин. – Ну таких гостей мы всегда ждем…

***

Пришиб – это такой небольшой райончик Сум на правом берегу Псёла, который вошел в состав города ещё до войны. Слово это означало обрыв над водой, и здесь река делала крутой поворот на юг – правда, чуть выше по течению и ближе к находящемуся на другом берегу парку имени летчика Кожедуба. Впрочем, Псёл вообще был очень извилистым на всём своем протяжении.

Дом Сухонина стоял на тупиковом переулке Луначарского, который был отростком улицы Артема – она отличалась от этого переулка только длиной. Насколько помнил «мой» Орехов, который в этом районе был лишь несколько раз и в нежном возрасте, с улицами тут творился натуральный бедлам – например, между Артёма и рекой были две нитки Криничной улицы. Но сейчас в Замостье – от Харьковского моста через Псёл – всё активно строилось, хотя относительная цивилизация появлялась только сильно восточней, в Химгородке. А здесь царил одноэтажный быт и отчетливо пахло настоящей деревней

Сухонины держали кур и уток, откуда-то доносились звуки, которые мог издавать только сытый хряк, но это могло происходить и у соседей. На виду были очень аккуратные загородки для живности, внутри которых, конечно, стояла настоящая непролазная грязь – я был городским жителем, а вот «мой» Виктор считал, что для утей, как он их называл, это нормально.

Впрочем, я пришел сюда не наводить критику методам хозяйствования, тем более что большая часть домашних забот лежала на плечах жены Сухонина – худенькой женщины, постаревшей раньше времени. Но для этого поколения подобное было в порядке вещей – мать Орехова тоже выглядела гораздо старше своих лет.

Но с домом эта женщина справлялась на отлично. Поздоровавшись и приняв от меня букет и дежурные поздравления, она тут же занялась организацией стола, на котором, как по волшебству, появились разносолы ничуть не хуже тех, что подавали на обкомовском мероприятии. В моём холодильнике таких точно не водилось. Только жареную картошку она лишь подогрела – но я совершенно не был в обиде на такое небрежение собственной персоне со стороны жены подчиненного, поскольку точно знал, что вкуснее блюда на свете нет.

– Большое хозяйство у вас, Григорий Степанович, – сказал я, когда мы выпили первую рюмку. – Тяжело с ним, наверное?

– Ерунда, Виктор Алексеевич, – отмахнулся он. – Вот раньше – и кури, и гуси, и пяток коз, чтобы детям молоко, значит, и две коровы. И трое малых на загривке, хотя они у нас работящие росли, с детства помогали. Ничего, выдюжили… а сейчас – не хозяйство, а баловство, чтобы свежатинка не переводилась. Сын со снохой тоже не торопятся обрастать, лучше, грят, отдохнем лишний раз… а где столько устают, чтобы лишний раз отдыхать – не признаются…

В речи Сухонина иногда встречались странные словечки неопределенного происхождения. Впрочем, я уже понял, что он изображал эдакого простака из народа, хотя у него за спиной была не только школа милиции, но и юридический факультет Харьковского государственного университета, который он окончил заочно. Но ему, наверное, было выгодно, чтобы начальство и сослуживцы не воспринимали его излишне серьезно – и я думал, что эта привычка у него появилась ещё во время службы в милиции. В принципе, правильный подход, помогающий избежать многих проблем и лишних хлопот. Но я нисколько на его счет не обманывался.

– Другое поколение, у них иные приоритеты, – философски ответил я. – Ничего, со временем поймут пользу собственного подворья, на котором и живность можно держать, и картошку посадить…

Например, в девяностые, если вся моя борьба с инакомыслием ничем не закончится.

– Это да… А вы ко мне по делу али просто так, беленькую распить? – он с прищуром глянул на меня.

Я подумал, что нетерпение ему не идет, но раз был прямой вопрос, надо было давать и прямой ответ.

– И так, и так, Григорий Степанович, – я налил следующую порцию и поднял свою рюмку.

Сухонин поддержал. Мы выпили – и, конечно, закусили.

– Что вы думаете про Маргариту Павловну? – задал я самый невинный вопрос из своего списка.

– Про Ритку-то? – он заметно удивился. – Как работник – хорошая, ответственная. Неопытная ещё, но это с возрастом проходит… Вот только… Вы же знаете, что она замуж собирается?

Я кивнул.

– В курсе.

– Вот так оно… А где замуж – там и дети скоро, так что надо ей замену искать уже сейчас. Иначе что с отделом-то будет? Мы и вдвоем с Риткой не всё вывозили, последние месяцы что-то приходилось в сторону откладывать за неимением рук. А уже без Ритки вообще – того-сь… Я уж грешным делом и сам думал…

– В декрет пойти? – усмехнулся я и снова наполнил рюмки, чтобы показать, что этот вопрос был задан просто так, для смеха.

– Ага, отпустят меня, как же, – Сухонин поддержал мою иронию. – Нет, не это… рапорт думал подать, чтобы обратно в МВД, хоть участковым, тут у нас вечный недобор, так что возьмут. А шпионов пусть другие ищут… если их самих найдут.

– Нет уж, Григорий Степанович, это наш с вами крест, и нам его нести до конца, – кажется, я переборщил с библейскими аналогиями и заслужил недоуменный взгляд капитана. – Но ваше беспокойство понятно, кому-то мы должны оставить эту землю? Пока ситуация выглядит так – пополнение ожидается в мае, когда будет выпуск в Киевской школе, Трофим Павлович обещал помочь через своих знакомых, да я и сам кое-что могу. Думаю, трех-четырех человек мы там наберем.

– Ох, их же учить и учить, – сокрушенно покачал головой Сухонин.

– Не без этого, – кивнул я. – И учить в темпе, моя командировка – до августа, так что времени будет в обрез. Мне бы хотелось оставить здесь нормальный отдел, а не те ошметки, которые я встретил по прибытии. Но трех человек будет мало.

– Это да, – согласился он. – Года два назад тут десять душ было и ещё начальник. Жаль его, хороший человек был, только не понял, что дуром переть против танка не надо.

– Почему был? – удивился я. – Насколько я знаю, он вполне счастлив в Харькове, живой и здоровый.

– Так то – в Харькове, а не у нас… – Сухонин сказал это с какой-то непонятной печалью в голосе, словно Харьков представлялся ему самыми глубинами ада, из которого нормальному человеку возврата нет.

В принципе, у меня была идея относительно этого «хорошего человека». Дело в том, что Харьков находился много выше Сум в неформальном рейтинге украинских городов, и перевод на аналогичную должность начальника пятого отдела в тамошнее областное управление считался серьезным повышением. Тот человек – его фамилия была Бондарь – даже майором стал после такого перевода, чего в Сумах хватило бы для замначальника управления. Но фактически он уперся в потолок и мог просидеть на одной должности вплоть до пенсии – если не будет каких-то тектонических подвижек среди вышестоящих товарищей. Но и в этом случае он будет далеко не первым в очереди – как и в Сумах, в Харькове борьбу с диссидентами не считали чем-то важным, что отражалось и на том, кто возглавлял соответствующий отдел. Поэтому я хотел как-нибудь добраться до соседнего областного центра, переговорить с этим Бондарем, и если нам удастся найти общий язык, рекомендовать его на моё нынешнее место. Не факт, конечно, что ко мне прислушаются, но если я отправлю рекомендацию не только в Киев через Чепака, но и в Москву через Денисова, то дело может выгореть.

Правда, этому товарищу придется как-то уживаться с Чепаком, который его буквально слил, но я надеялся, что этот старый конфликт не перерастет в нечто большее, зато заставит полковника слегка опасаться своего заместителя – очень тонизирующее развлечение на старости лет. Я же получал своего человека в системе КГБ УССР, который через несколько лет может стать кем-то большим, но не забудет добро, которое я ему причинил. А если забудет – мне не зазорно напомнить, если, конечно, мне вообще будет дело до украинской госбезопасности и отдельных её сотрудников.

Всего этого я Сухонину, разумеется, говорить не стал – незачем обнадеживать человека раньше времени, да и разглашать свои планы было совсем не в духе нашей Конторы. Пусть будет сюрприз.

– Харьков не слишком и далеко, – заметил я. – Но мы ещё ближе. Нужно будет посмотреть на выпуск нашего филиала этого года, может, там найдется кто подходящий, кого можно, например, зазвать на практику. И если у смежников кто есть, кто хочет к нам перевестись. Это я хочу поручить вам, Григорий Степанович. Требования к сотрудникам вы знаете, нужные качества у людей определять умеете – так что вам и карты в руки. По времени ограничений нет, можете этим заниматься, когда вам будет удобно, но рекомендую не затягивать. Поисками перспективных ребят занимается не только КГБ и не только пятый отдел. Кстати, рекомендую обращать внимание не только на юношей, но и на девушек – пусть они потом в декрет уйдут, но, во-первых, не все сразу, а во-вторых, потом вернутся. Во всяком случае, большинство из них. С дотошностью у них всё хорошо, а всему остальному и научить можно. Понятно?

– Да понятно всё, Виктор Алексеевич, как не понять… Но как быть с начальником отдела? Я-то пока этот, ио…

Это был тот вопрос на который у меня не было однозначного ответа. Одно дело – быть исполняющим обязанности, начальником, так сказать, военного времени, когда всего отдела – хрен да нихрена. И совсем другое – полнокровный отдел с полным штатом сотрудников, которых и самих надо было учить уму-разуму. И я пока не мог сказать, потянет Сухонин эту ношу или надо искать кого-то, кто его заменит. Правда, в этом случае он и в самом деле уйдет – а милиция возьмет его моментально, участковых действительно не хватало, тем более – грамотных.

Но и желание Сухонина закрепиться на этой должности было понятно. Мужику почти полтинник, опыта на десять человек хватит, воевал, на земле работает четверть века и всё время – в Сумах. Ему как раз просидеть начальником отдела до пенсии будет в кассу – дорастет до подполковника по выслуге лет и уйдет на заслуженный отдых полным полковником, что гарантирует определенные плюшки и прочие вещи, которые обычными людьми очень ценятся. Меня смущало только то, что в текущих условиях он был единственным кандидатом, что ограничивало уже мой выбор, и как бы мне не хотелось сделать этот естественный шаг, я предпочитал тянуть время. К тому же я хотел – до того, как делать представление полковнику Чепаку – всё же добраться до Харькова и поговорить с предыдущим начальником отдела в том числе и по этому вопросу.

– Думаю, сначала надо восстановить отдел, а уже потом – всё остальное, – дипломатично ответил я. – Но вы, Григорий Степанович, первый в списке кандидатов, который… не буду кривить душой, да вы и сами всё прекрасно видите… который и состоит из вас одного. Наверное, можно было перебросить кого-то с другого направления, в Москве мои начальники так бы и поступили, а здесь…

– А здесь принято растить кадры снизу? – Сухонин воспользовался паузой.

– Что-то типа того, если я правильно понял местную политику, – подтвердил я. – Из Киева точно никого не пришлют, из Харькова… сомневаюсь. Могут, конечно, затеять какую-то рокировку с другими областями, но мне об этом ничего не известно, да и назначения должны будут пройти утверждение в Москве… В общем, пока ситуация выглядит так – наберем личный состав и после этого…

Я снова не договорил, давая ему возможность додумать самому. На самом деле подводных камней на описанном мной простом на вид пути было множество, и каждый из них мог повлиять на окончательное решение по должности, которую желал заполучить Сухонин.

– Понимаю… – повторил он. – Ну что, ещё по одной?

Я кивнул, и он наполнил наши рюмки. Мы снова выпили. Сухонин довольно крякнул.

– Хорошо идёт, – заметил он очевидное. – А вы ведь, Виктор Алексеевич, не за этим пришли, чтобы меня о Ритке спрашивать?

– Не за этим, – согласился я и сосредоточился на закуске.

***

С выпивкой у меня после попадания в прошлое получились очень сложные отношения. В моей прошлой жизни они были чрезвычайно простыми – когда-то, до того происшествия с кирпичом, я пил как все, не больше и не меньше. Ну а потом пришлось становиться трезвенником – алкоголь оказался не совместим с большей частью лекарств, которые мне прописали сердобольные врачи. Так что больше десяти лет я ничего не пил, лишь иногда позволяя себе сделать глоток-два пива, не рискуя что-то испортить большей дозой. Ну а когда я оказался в молодом и относительно здоровом теле, я первое время натурально осторожничал, не зная, как та же водка повлияет, например, на доступ к памяти «моего» Орехова. Ещё я опасался, что опьянев, я вернусь обратно, а всё пережитое в 1972 году окажется плодом воспаленного воображения.

Впрочем, никакой обет трезвости я не соблюдал, что-то пил на квартирнике у Золотухина и потом, с Татьяной, так что сейчас, спустя два с лишним месяца, был почти уверен, что от нескольких маленьких, на пятьдесят миллилитров рюмок, со мной ничего не произойдет. Разве что тормоза немного слетят и болтливость повысится, но этого я не опасался – метод противодействия был давно известен: хорошая и обильная закуска, которой было много на столе в доме Сухониных.

– А зачем, Виктор Алексеевич? – Сухонин всё-таки не выдержал моего молчания.

– Да есть одно обстоятельство, которое мне хотелось бы у вас прояснить, Григорий Степанович, – начал я издалека, хотя видел, что он прямо-таки изнемогает от моей неторопливости. – Как вы относитесь к независимости Украины?

Он как-то сразу расслабился, откинулся на спинку стула и весело на меня посмотрел:

– Уже успели столкнуться?

– С кем? – его реакция меня немного удивила, но я постарался не подать виду.

– С незалежниками… незалежность – это независимость на украинском, – пояснил он.

– Это я знаю, – сухо сказал я. – Учил украинский в школе. Майдан незалежности, всё вот это.

– А, ну да, вы же отсюда… Так вот, незалежниками их в насмешку тут называют. Они почему-то уверены, что Украина весь Союз кормит, и если бы не другие республики, то мы бы тут жили… хорошо, в общем, жили бы.

Услышать перестроечные байки на двенадцать лет раньше и от своего подчиненного было неожиданно, но я опять сдержался.

– И много таких?

– Да хватает, – небрежно отмахнулся Сухонин. – Но мы их не трогали, указание такое было – нехай, мол, болтают, если организацию не будут создавать. Вот если создадут – тогда по всей строгости. Но пока они до такого не дошли, так, разговоры одни… Обычно по пьяному делу начинают излагать, думаю, на трезвую голову понимают, что это чушь и глупость.

– Почему чушь? – поинтересовался я.

– Если глаза не закрывать на очевидное, то всякий увидеть сможет, – наставительно произнес он. – Достаточно в магазин зайти и посмотреть, что и где произведено. Ну понятное дело – хлеб, колбаса, масло, сало, которые у нас тут в области делают. А если что посложнее? Телевизоры, машины, велосипеды, мотоциклы? Или вот возьми наш сахар – он идет в десяток областей, в Россию, в Белоруссию, даже в Грузию везут. А если не везти – выбрасывать? Или полфабрики закрывать? Об этом эти незалежники не думают, я с парочкой спорил, но они тупые, аргументов не понимают…

– Ясно, – кивнул я. – Но вообще это опасные разговоры, насколько я знаю. Что-то подобное в Прибалтике ходит, даже в России есть желающие автономные республики оторвать, в которых нефть и алмазы добывают. Но там их чаще всего сразу берут – посягательство на измену или даже шпионаж. Статья шестьдесят пятая уголовного кодекса РСФСР, запамятовал, какая ей соответствует на Украине.

– Пятьдесят седьмая, «Шпигунство», – усмехнулся Сухонин. – Нет, у нас максимум по хулиганке такой деятель пойдет. Слышал я, что во Львове несколько студентов устроили чуть ли не бунт, с лозунгами и требованием независимости. И что вы думаете, Виктор Алексеевич? По пять суток дали и выговор в личное дело записали. Даже не исключили.

– А здесь… – я запнулся, подбирая слова. – А здесь, в Сумах, студенты такого не требуют?

– Нет, хотя разговоры ходят… всё про то кормление СССР обычно. Профилактируем, конечно, если до нас доходит, но не больше.

– А почему так мягко?

– Этого я не знаю, – он картинно развел руками. – Было года три назад указание из Киева, что не нужно лишних уголовных дел, мы и выполняем.

– Из республиканского управления указание? – уточнил я.

– И этого не знаю, не обессудьте, Виктор Алексеевич… Ещё по одной?

Я согласился. За это действительно стоило выпить.

– Григорий Степанович, спасибо за информацию, уберегли вы меня от необдуманных поступков, – я приложил ладонь с рюмкой к сердцу. – Век не забуду. Но будет у меня к вам ещё одна просьба… Вы же знакомы с этими… незалежниками? Ну, теми, кто более-менее адекватный?

– Знаком, – он кивнул.

– Спросите у них при случае – откуда они взяли информацию про то, что Украинская ССР кормит Советский Союз? Мне кажется, что из официальных докладов на съездах партии такого просто не следует.

Я не мог считаться знатоком материалов партийных съездов, но вот «мой» Виктор – мог. Их тут, оказывается, заставляли знакомиться с этими материалами в обязательном порядке, впрочем, зачеты по этой дисциплине они не сдавали, лишь ставили роспись в графе «Ознакомлен». Но Орехов был человеком добросовестным и честно прочитывал тоненькие книжки, набитые сухим канцеляритом. Сам он, скорее всего, ничего оттуда не запоминал, но у меня был доступ ко всему, что он когда-то видел и слышал – очень удобно, если нужно найти что-то конкретное. Так что про отсутствие в материалах 24-го съезда КПСС, прошедшего год назад, весной 1971-го, данных о полном превосходстве украинской экономики над экономиками других союзных республик, я говорил с полной уверенностью. И Сухонин, кажется, впечатлился.

– Да вряд ли такое говорят наверху, Виктор Алексеевич, – сказал он. – Один ляпнул, другой подхватил… так обычно бывает.

– Согласен, – я кивнул. – Но вы всё-таки поспрашивайте, Григорий Степанович. Без дальнего прицела, просто для информации, которая, скорее всего, никуда и не пойдет.

«Но может и пойти», – мысленно добавил я.