Сорок имен скорби

15

— Я хотел сказать доктору Гэнт, что такой милашке не место в морге, но потом решил, что она сочтет это насмешкой.

— Конечно, — откликнулась Делорм. — Я бы сочла.

— Такой женщине лучше быть врачом по внутренним болезням — скажем, кардиологом. И с чего она вздумала всю жизнь заниматься трупами?

— Чтобы бороться с плохими парнями. Как и ты, Кардинал. Я тут загадки не вижу.

Они находились в Научном центре судмедэкспертизы, который располагался рядом со зданием коронерской службы. Кассету они покрыли порошком для фиксации отпечатков и теперь поднимались на лифте в химический отдел.

Сетевич склонился над микроскопом и не поднял головы, когда они вошли.

— Один волос не принадлежит жертве. Длина семь с половиной сантиметров, цвет — каштановый, средней интенсивности. Принадлежит европеоиду, скорее всего — мужчине.

— А волокно?

— Красное. Витое из трех нитей.

— Это наш, — заключил Кардинал.

— Вы не знаете наверняка.

— Два похожих убийцы, и у обоих — красный коврик? На ограниченном пространстве Алгонкин-Бей? Вероятность нулевая.

— Тодд Карри провел какое-то время в том же месте, что и Кэти Пайн, — вмешалась Делорм. — Это почти наверняка. В той же машине, так?

Сетевич, улыбаясь, покачал головой:

— Не улика. Такой материал часто используют в подвалах, внутренних двориках, где угодно. И не только у нас, но и в Штатах. Я вам уже это говорил, когда мы нашли такой же кусочек на теле той девочки, Пайн. Уж поверьте мне, хорошо? Не считайте меня дураком. Что-нибудь еще для меня есть? Что в мешке?

— Мы хотим узнать, что на этой штуке. — Кардинал протянул ему пакет с кассетой.

Сетевич заглянул внутрь:

— Уже обработали порошком?

— И отнесли данные на анализ в соседнюю комнату. Компьютер их пережевывает, но мы ни на что особо не надеемся. У вас случайно нет под рукой кассетника?

— Есть, но так себе.

— Ничего. Нам просто надо понять, есть ли на пленке запись.

Сетевич провел его в небольшой кабинет, который он занимал вместе с двумя другими химиками. На всех доступных поверхностях стопками громоздились научные журналы.

— Извините за беспорядок. Мы здесь только отчеты пишем да иногда отсюда звоним.

Он залез в ящик стола и достал маленькую захватанную «Айву». Нажал на кнопку: раздался голос женщины средних лет, наговаривающей биологический отчет: «В образце преобладают лейкоциты, что служит признаком развивающейся…» Голос перешел в бормотание и умолк.

— Мэнди! — позвал Сетевич, глядя на дверь. — Мэнди! У нас есть пальчиковые батарейки?

Вошла ассистентка и вручила ему упаковку с четырьмя батарейками. Какое-то время она смотрела, как он сражается с крышкой аппарата, потом протянула идеально наманикюренную руку, и он отдал ей магнитофон, а ассистентка профессиональным движением сняла крышку, вынула старые батарейки и заменила их новыми. Нажала на кнопку, и отчет возобновился на нормальной скорости.

— Благодарю. Органы правопорядка благодарят вас тоже.

Когда Мэнди закрыла за собой дверь, он кивнул в ту сторону и, подняв брови, осведомился у Делорм:

— Ну как, по-вашему, имею я у нее успех?

— Она вас терпеть не может.

— Знаю. Это все мое славянское обаяние. — Он вставил кассету и нажал на кнопку. — Что там, по-вашему, может быть?

— Понятия не имею. Например, группа «Аэросмит». В акустике.

Возникли звуки.

Несколько щелчков. Кто-то дует в микрофон, постукивает по нему, проверяя.

Делорм и Кардинал взглянули друг на друга — и сразу же отвели глаза. Не надо так уж воодушевляться, убеждал себя Кардинал. Это может быть что угодно, кто угодно. Запись может не иметь к делу совершенно никакого отношения. Он вдруг понял, что затаил дыхание.

Новые щелчки, шорох ткани. Потом — мужской голос, далеко от микрофона, что-то сердито, неразборчиво говорит.

Девочка, очень близко, голос дрожит: «Мне пора. Мне надо в восемь быть в одном месте. Меня убьют, если я не приду».

Тяжелые шаги. На заднем плане возникает музыка — финал рок-песни. Едва слышно: «…или ты очень меня рассердишь».

«Я не могу. Я хочу уйти. Сейчас».

Голос мужчины, теперь — слишком далекий, чтобы разобрать слова: «(невнятно)… снимки».

«Зачем мне это надевать? Я дышать не могу».

«(звук искажен)… тем скорей ты отправишься восвояси».

«Одежду я не буду снимать».

Тяжелые шаги приближаются к микрофону. Несколько шлепков, громких, как выстрелы. Крики. Потом стоны. Потом приглушенные всхлипывания.

— Сволочь, — прошептал Кардинал.

Делорм смотрела в окно, словно ее очень заинтересовал многоквартирный дом на той стороне Гринвилл-стрит.

Фоновая музыка, теперь — «Роллинг стоунз».

Череда отдаленных щелчков.

— Видимо, это фотоаппарат, — отметила Делорм, не отрываясь от окна.

Девочка: «А теперь отпустите меня, ну пожалуйста. Я никому не скажу, честное слово. Фотографируйте, а потом отпустите меня. Богом клянусь, я никому ничего не скажу».

«…Еще раз повторяю…»

«Вы не слушаете! Мне надо быть в одном месте. У нас репетиция группы. Очень важная! У нас будет концерт в Оттаве, и если я сегодня не приду, они полицию вызовут! Будут неприятности! Я же вам помочь хочу!»

(Неразборчиво.)

«Где? Я живу в резервации. Чиппева. Но папа у меня — полицейский. Он из ПДПО. Я вас просто предупреждаю. Он взбесится, если…»

(Неразборчиво.)

«Нет. Не хочу это делать. Не буду».

Шаги приближаются. Оглушительный шорох материи. Потом — голос девочки, почти совсем невнятный: «Пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста! Мне к восьми надо на репетицию. Если я не…» Треск — видимо, клейкой ленты, дальше голос девочки превращается в глухой шепот.

Щелчки продолжаются.

Смена музыки: теперь это известная певица.

Невнятные вздохи, всхлипы.

Щелчки.

И еще.

Шорох.

Мужской кашель, рядом с микрофоном.

Еще шорох, шелест.

Девяносто секунд тишины.

Последний щелчок: запись останавливают.

Больше на этой стороне кассеты ничего не было. На второй стороне тоже. Они полчаса слушали шипение пленки, чтобы в этом убедиться. Кардинал, Делорм и Сетевич сидели в полном молчании. Заговорили они не скоро. Голос Кардинала показался невыносимо громким даже ему самому.

— Кто-нибудь из документального отдела может нам помочь разобраться с этой пленкой?

— М-м… нет, — пробормотал Сетевич, еще не выйдя из оцепенения.

— Только что мы слышали запись убийства девочки, и я хочу узнать об этой кассете все, что возможно. У вас что, в документальном отделе нет таких специалистов?

— В документальном? Там они изучают только писанину. Подлоги бумаг, всякое такое. Но я… — Сетевич кашлянул. Прочистил горло. Крупный мужчина, вполне способный, по мнению Кардинала, за себя постоять; но и он все никак не отойдет после прослушанной записи. — Дам вам телефон, — выговорил он наконец. — Есть один парень, к нему часто обращается ПДПО.

Строительство новой штаб-квартиры Канадской телерадиокорпорации на Фронт-стрит обошлось в скандальную сумму, и Кардинал теперь видел почему. Атриум купался в мягком свете искусственного небосвода, простиравшегося восемью этажами выше; по обилию деревьев — просто какой-то зимний сад. Под ногами блестел мрамор. Итак, он не зря платит налоги.

Кардинал и Делорм проследовали за сияющей дежурной к лифту. Вокруг скользили худые, бледные мужчины. Дежурная провела их мимо студийных помещений в конец длинного коридора, где открыла малиновую дверь, и они вошли в сумрачную студию звукозаписи.

За пультом располагался человек в клетчатом пиджаке с наушниками на голове. На шее аккуратнейшим образом сидела желтая бабочка. Свежайшая белая рубашка выглядела так, словно ее только что отгладили. Кардинал никогда не встречал такого изящества в одежде.

Дежурная громогласно представила их:

— Ваши друзья из полиции, Брайан.

— Спасибо. Присядьте. Я сейчас. — В отличие от большинства людей, которым приходится разговаривать в наушниках, голоса он не повысил.

Кардинал и Делорм сели на вращающиеся кресла с высокими спинками, стоящие рядом с ним.

— О-о, — протянула Делорм, нежно поглаживая кресло. — Мы выбрали себе не ту работу.

В студии стоял резкий запах недавно настеленного коврового покрытия (оно закрывало даже стены); здесь царила приятная тишина.

Пять минут они смотрели, как бледные руки инженера легко порхают среди кнопок и клавиш, то плавно передвигая вверх ползунок, то вращая диск с цифрами. По всему пульту перемигивались огоньки, мерцали светящиеся кривые. Отражение серьезного, отрешенного лица Брайана парило над пультом, словно душа, покинувшая тело.

В динамиках звучало интервью, два скрипучих мужских голоса рассуждали о федерализме. Делорм закатила глаза и жестом показала, что здесь тоскливо и скучно. Наконец беседа закончилась, и инженер, сняв наушники, повернулся вместе с креслом вокруг своей оси, протягивая руку в пространство.

— Брайан Фортье, — представился он. У него был голос как у диктора на радио, глубокий и звучный. Его рука спокойно ждала пожатия, и Кардинал вдруг понял, что перед ним слепой.

Он пожал руку инженеру, назвав себя и Делорм.

Пухлым большим пальцем Фортье указал на записи:

— Готовим кое-какой архивный материал, скоро снова пустим в эфир. Это Джон Дифенбакер с Норманом де По. Не допустим, чтобы они снова взялись за старое.

— Так это Дифенбакер? Когда я был маленький, он превратил мой родной город в ядерный арсенал.

— Значит, вы из Алгонкин-Бей.

— А вы-то, вы ведь тоже с севера? — поинтересовалась Делорм.

— Нет-нет. Я мальчишка из Оттавской долины. — Он что-то сказал Делорм по-французски; Кардинал не очень понял, о чем речь, но увидел, что Делорм тут же расслабилась. Слова Фортье вызвали у нее совершенно девчоночий смех. Кардинал героически учил французский вплоть до двенадцатого (последнего) класса. Но в Торонто язык практически не требовался, и он его почти забыл к тому времени, как перебрался обратно в Алгонкин-Бей. Надо бы записаться на курсы при Северном университете, в сотый раз призвал он себя. Какая же я все-таки ленивая скотина.

— ПДПО говорит, вы ко мне с кассетой?

Кардинал вынул ее из конверта:

— Содержимое не должно покидать пределы данного помещения, мистер Фортье. Вас устраивает такое условие?

— «Поскольку расследование не завершено». Знаю, знаю эту формулу.

— Кроме того, вынужден попросить вас при работе с ней надеть перчатки из латекса. Кассету нашли в одном…

Его прервал взмах бледной руки.

— Ничего не рассказывайте. Принесу вам больше пользы, если отслушаю ее свежим ухом. Давайте перчатки.

Он натянул перчатки, и его обтянутые латексом пальцы, словно маленькие самостоятельные зверьки, забегали по кассете, поворачивая ее туда-сюда и останавливаясь, чтобы поразмыслить.

— Блокировочные отверстия заклеены. Что бы на ней ни было, кто-то не хотел, чтобы запись стерли [9]. Сами по себе все кассеты в мире практически не отличаются друг от друга. Какая марка?

— «Денон». Тридцать минут сторона. Покрытие — диоксид хрома. Нам известно, что это очень распространенный тип, такие можно купить почти везде.

— В совсем маленьких городках таких, может, и не достать, но они, конечно, продаются в Алгонкин-Бей. Товар недешевый. По крайней мере впятеро дороже, чем самые простенькие кассеты.

— Вы бы отнесли ее к товарам профессионального класса?

— Профессионал звукозаписи, звукоинженер или просто кто-то ценящий качество, вообще не стал бы пользоваться кассетами: нужна более высокая скорость пленки, больше дорожек… зависит от конкретной работы, конечно. Самые качественные кассеты выпускают «Ампекс» и «Денон», это да. Но я уже говорил — их можно купить где угодно.

— Он мог ее украсть, — предположила Делорм. — Стянуть в магазине.

— Продавцы обычно держат их за прилавком или хотя бы около кассы. — Одутловатое лицо Фортье задвигалось, как будто он принюхивался к исчезнувшему запаху.

— Что такое? — спросил Кардинал. — Вы чем-то недовольны?

— Я тут подумал… Я сказал — профессионал не стал бы использовать кассету. Имел в виду — профессионал звукозаписи. Но вот у музыкантов они в ходу. Скажем, если бы я записывал демоверсию песни, я бы взял кассету высокого качества — например, что-нибудь вроде этой. Есть так называемые портативные студии — «Таскам», «Фостекс», специально для кассет. Звук получается не очень чистый, но в поп-музыке чистота звука далеко не всегда главное, верно?

— А всякие артисты разговорного жанра, комики, когда готовят материалы для прослушивания?

— Такие посылают видео. Им важно показать, как они выглядят на сцене. Но дикторы радио всегда посылают нам кассеты. Да, такие вот и посылают…

Фортье открыл деку на пульте и вставил туда кассету. Делорм и Кардинал, глядя ему в спину, еще раз прослушали запись от начала до конца. На профессиональном оборудовании она звучала лучше, и, как изображение, которое становится четче при наводке на резкость, звук становился гораздо чище, по мере того как Фортье подкручивал верньеры и двигал рычажки. Кожаное кресло скрипело под ним, когда он наклонялся; руки порхали над пультом, как колибри.

— Есть физические повреждения. Видимо, ее хранили не при оптимальных условиях.

— Это еще мягко сказано.

Благодаря усилиям Фортье посторонние шумы на пленке почти исчезли. Иногда голос Кэти Пайн звучал так, словно она была здесь, в одной комнате с ними. Совсем рядом — ее ужас, попытки уговорить, чтобы ее отпустили, выдуманный отец-полицейский, — Кардинал сдерживал в себе крик. Фортье поводил головой, как спаниель, опознавая появляющиеся звуки.

— Голос принадлежит девочке. Ей двенадцать-тринадцать. Судя по акценту — индианка.

— Все верно. А как насчет мужчины?

Фортье нажал на паузу:

— Он слишком далеко от микрофона, чтобы понять, откуда он. Наверняка не француз и даже не франкоговорящий. И не из Оттавской долины. Возможно — юг Онтарио. Нет у него этих жутких округлых гласных, которые встречаешь на севере. Боюсь, работать тут особо не с чем. Он просто слишком далеко от микрофона.

Прослушав кассету, Фортье быстро заговорил, словно боялся что-то забыть, если не успеет выложить все на едином дыхании:

— Во-первых, запись сделали на очень хорошем аппарате с очень хорошим микрофоном.

— Похоже, мы опять выходим на профессионала.

Фортье нетерпеливо потряс головой:

— Ничего подобного. Микрофон размещен так, что берет слишком много воздуха, много шумов. Профессионалы ставят его как можно ближе к источнику звука.

— А насчет того, где сделана запись, можете что-нибудь сказать?

— Разрешите мне прогнать еще разок. Я слушал голоса. Теперь буду слушать фон. — Он передвинул пониже одни регуляторы на панели, повыше — другие. Указательный палец замер на кнопке воспроизведения. — Имейте в виду, детектив: это самые жуткие звуки, какие мне доводилось слышать.

— Я бы удивился, будь вы иного мнения.

Почти сразу же Фортье поставил кассету на паузу:

— Возможно, я слышу тут что-то, чего не слышите вы: это маленькая комнатка с почти голыми стенами. Пол деревянный. Слышно эхо от его каблуков. Деревянный пол… кожаные подметки, крупный каблук… Видимо, ковбойские сапоги.

Даже голос Кэти раздавался теперь слабо и где-то в отдалении. Но шаги, шуршание материи, звук пощечин так и впечатывались в сумрак студии.

— Снаружи не такое уж интенсивное движение. Одна легковушка и один грузовик за целых… за целых пятнадцать минут. Рядом нет больших улиц. Дом старый: слышно, как дребезжит оконное стекло, когда мимо проезжает грузовик.

— Не слышу, — призналась Делорм.

— А я — слышу. Слеп, как крот, зато слух — отличный. Теперь он фотографирует. — Брайан нажал кнопку паузы. — Кстати, подброшу вам идею: сделайте звуковой портрет этого фотозатвора. А потом запишите звуки от разных моделей аппаратов и сличайте, пока не найдете подходящую.

Делорм посмотрела на Кардинала.

— Хорошая мысль, — заметила она.

Фортье продолжал размышлять об услышанном:

— По очевидным причинам я не фотолюбитель, однако мне ясно, что аппарат выпущен давно: ни сервомотора, ни автоперемотки, и слышно, что щелчок механический, а не электронный. Судя по технологии, изготовлена эта штука самое позднее в середине семидесятых. Затвор срабатывает медленно, а значит, света в помещении мало: возможно, дело происходит ночью, а?

— Ценное замечание, мистер Фортье. Продолжайте же.

Он снова запустил кассету.

— Рискну предположить, что мы не на первом этаже. Звуки легковой машины и грузовика доносятся снизу, ослабленно.

— И вы правда можете это определить?

— Прислушиваться к двигателям внутреннего сгорания — первое, чему учится слепой.

— А что скажете о музыке? Нам известна примерная дата. Если узнаем, какая радиостанция передавала эти песни в таком порядке, то установим, какого числа и в какое время убили Кэти.

— Жаль вас разочаровывать, детектив Делорм, но я не думаю, что музыка играла именно по радио.

— Но все песни — разных исполнителей.

— Да, и я могу их назвать: «Перл джем», «Роллинг стоунз» и Энн Мюррей. Полагаю, альбом «Роллинг стоунз» вы узнали, а откуда другие композиции — если хотите, могу вам сообщить. Но тут есть два обстоятельства. Прежде всего — странный выбор музыки. Две первые вещи можно было бы подряд поставить в эфир, но чтобы после «Роллинг стоунз» дать Энн Мюррей — не знаю, не знаю… Сомневаюсь, чтобы на это пошла какая-нибудь станция. А во-вторых, между песнями слишком большие паузы для радио. Никакой канал, даже из северных, не стал бы вешать столько мертвого времени.

— Но не слышно, чтобы меняли кассеты. Он подходит, нажимает кнопку — и начинает играть музыка.

— Мне кажется… да я почти уверен — это самодельный сборник.

— Вы считаете, он мог позаимствовать оригинал в прокате?

— Это диск. Даже сквозь шум двух магнитофонов я слышу этот электронный глянец, металлический характер звука. Не говоря уж о том, как тут мало треска и шорохов. Да, многие берут напрокат музыку и потом ее переписывают. Те, кто следит за авторскими правами, страшно злятся.

— Но если у него уже был один аппарат, чтобы записывать происходящее в комнате…

— Верно. Аппарата у него было два.