Современная датская новелла

ХУТОР

С малых лет хуторянин сроднился с землей и скотиной, с дождем, солнцем и ветром, но нынче засуха стояла уже полгода, — хозяин озлился и остановил плуг. Под синим небом сверкало море, нигде ни ветерка, виноградник скрылся под пленкой пыли. В стволе высокого кедра прекратилось движение соков, а пробковый дуб, прежде всегда дразнивший тишину хрустом сухих листочков, застыл в немоте, весь пожелтелый, увядший.

Матиас осклабился, на лбу блеснули капельки пота. Хуже нет, сказал он, от погоды зависеть. Ходишь по земле будто раб, хуже нет от такой штуки, как погода, зависеть.

Все это он высказал белому волу: Матиас всегда обращался к волу, когда был с миром в разладе; еще мальчишкой он, бывало, обнимет животное за шею, и из глаз друга в душу ребенка лился покой.

И сейчас тоже вол повернул голову и посмотрел на хозяина, но Матиас смерил его угрюмым взглядом. Он был равнодушен к животному: давным-давно позабыл он звериный язык и в дружбе вола не нуждался. Глупая ты скотина, сказал он. Пустая твоя голова. Недаром в народе говорят: «воловье терпенье».

Он надел синий костюм, коричневую фетровую шляпу и пошел к женщине с узкими щелками глаз.

— Может, переберешься ко мне? — спросил ее Матиас. — Кроме вола, кур, собаки и кошки, у меня нет ничего, но дом и службы — крепкие, а уж виноградник так обширен, что впору в нем заблудиться. Так как, переберешься ко мне?

Женщина взглянула на него своими узкими глазками и ответила:

— Думаешь, мне охота коров доить и грядки полоть? Думаешь, я для этого на свет родилась? Мне досуг нужен, чтобы в город ездить, и деньги нужны, чтобы делать покупки. Но ничего, Матиас, уж как-нибудь мы с тобой разберемся с этим делом вдвоем, а ты приходи завтра: вещи мои увезешь.

Несколько дней спустя всех обитателей хутора вдруг одолела немощь, проникла в кровь людей и животных. Белый вол мордой распахнул дверцу стойла и повалился на иссохшие кедровые иглы. Вяло прокатился над хутором, над виноградником предостерегающий рев, после чего воловьи глаза закрылись и послышался громкий храп. Собака и кошка потянулись друг к другу мордами, как делают звери, заключая между собой мир, и побрели в амбар — улечься на боковую. Крупный бурый петух насупился, склонил набок головку и одним петушиным глазком уставился в небо, но тут же последовал примеру кур, которые сбились вокруг куста и стояли, задрав кверху гузки, распластав крылья, пряча головки под ветви.

Вышел хозяин, показал пальцем на море, чей серый лик испещрили глубокие морщины; бледное от гнева, море всплескивалось, будто посылая сердитые плевки солнцу.

— Знаю, знаю, — сказала женщина. — Нынче утром уже говорили об этом по радио.

По утрам она перво-наперво включала приемник и уже не выключала его, пока не уляжется спать. Какое отдохновение дает музыка, которую играют по радио, а когда радио говорит, узнаешь, что творится на свете, — и уже нипочем не отстанешь от жизни.

— Будет буря, — сказала женщина. — По радио нынче утром сказали.

И тут с моря с воем нагрянул ветер. Иссохшие пробковые дубы у берега рухнули в песок, но кедры лишь раскачивались, кидая из стороны в сторону свои зеленые зонтики: казалось, они рады крепкому объятию ветра, и долго-долго еще, после того как утихла буря, хуторяне слышали песню колючих зеленых крон. Ветер накинулся на хутор, загнал кур в курятник, сорвал с дома и унес старую крышу, но добрую половину черепиц выбросил на поля. Вдруг, словно позабыв что-то, он снова повернул вспять, мощно встряхнул дом, двери, ставни, но снова мигом умчался прочь, а деревья и животные, отряхивая всклокоченный наряд, настороженно оглядывались на горы, прислушивались к нараставшему гулу.

Вол медленно тянул к хутору воз с улетевшей черепицей.

— Об этом и речь, — уныло твердил Матиас, — зависишь во всем от погоды. Сейчас, к примеру, надо скорей покрыть черепицей крышу, пока не зарядил дождь. А вол не желает тащить повозку. Последнее дело — от вола зависеть.

— На технику переходить надо, — сказала женщина. — Не к лицу современному человеку с волами возиться. И без того люди животики надрывают от смеха, глядя, как ты от жизни отстал, Матиас.

Из выси небес, точно большие бескрылые птицы, полетели к земле первые белые облака. Скоро они так сгустились, что закрыли и солнце, и небо, и еще на лету, спускаясь на хутор, все темнели, темнели, так что скоро сравнялись в окраске с землей. Всю ночь напролет лил дождь, и весь месяц напролет лил дождь, и весь последующий месяц тоже.

Но как только он хлынул на хутор, у животных, людей и деревьев как рукой сняло прежнюю немощь. Кошка всадила когти в собачий хвост, потом вскочила на крышу и застыла вверху, угрожающе выгнув спину, а со шкурки ручьями стекала вода. Пес лишь удивленно похлопал ушами, глядя на кошку, но тут же напал на бурого петуха, который, сердито кукарекая на бегу, мчался в спасительный виноградник, а за ним, кудахча, мчались все куры. Крестьянин отпер ворота и выпустил вола на дорогу, и тот зашагал по ней мелкими неуклюжими шажками. То и дело вол вскидывал морду кверху — будто целуя дождевые капли.

Матиас стоял под кедром и смотрел, как земля принимает дождь. Ветви скакали над ним в струях ливня, а за спиной у него слышался треск коры. Само собой, где уж человеку понять язык деревьев, но, по крайней мере, хоть чувствуешь их дыханье, когда тянет таким вот сладким и пряным — может, только весной, когда мох ползет по древесным корням, в воздухе разлит еще более упоительный запах.

Дождь лил всю ночь напролет и на другой день тоже. Дождь лил напролет весь месяц и весь следующий месяц тоже. А пока дождь поливал хутор, к северу горы оделись снегом. Шел дождь, а хозяин с волом пахали между рядами кустов. Грузный белый трудяга невозмутимо проплывал среди красной виноградной листвы. Нет-нет, вол пошатнется и остановится: пропала охота пахать. Тут хозяин — кричать на вола, осыпать животное бранью — надо кончить работу.

— Уж больно медленно она подвигается, — говорил хуторянин. — Да и прибыли от нее мало, — говорил он.

— А ты зарежь его, — сказала женщина с узкими щелками глаз, — по радио говорят: «веление прогресса». Ты должен идти в ногу с прогрессом, Матиас.

Когда же дождь наконец перестал, сверху, с заснеженных гор, подул ледяной ветер. Женщина вошла в дом и вышла оттуда уже в черном платке.

— Дует мистраль, — сказала она. — Кусает в лицо, пронизывает все тело, аж кости дрожат от него.

Мистраль улегся — на море опять начался шторм, а после снова зарядил дождь. Но теперь земля уже не хотела пить: вода стояла в глубоких лунках между кустами винограда. С кедра крупные, круглые, как дыни, падали шишки, и чешуйки сразу плотно сжимались вокруг семян. Апельсиновые и лимонные деревья роняли плоды — привыкли ронять их об эту пору; мистраль подхватывал лимоны, обмазывал их бледные щеки грязью. А женщина сновала по усадьбе взад и вперед и твердила мужу: первый раз в жизни вижу такое.

Но в один прекрасный день в феврале Матиас купил трактор. В амбаре пришлось отодвинуть в угол виноградный пресс; винные бочки, одну на другой, расставили вдоль стены, а на середине амбара, сверкая золотом и серебром, красовался «зверь», как называл его хозяин. Матиас быстро поднял капот и объяснил соседу устройство машины. Было видно: он любит свой трактор и отлично знает его. Вот эта втулка затем-то и затем-то, а этот вот стержень для того-то и того-то. Матиас совсем засунул голову под капот, чтобы насладиться ароматом масла, подавляемым стоявшим в амбаре запахом красного вина. Скоро крестьянин выпрямился, откинул со лба черную прядь волос, рассмеялся.

— Да, — сказал он, — надо не отставать от времени. Вол слишком вяло перебирал ногами, прибыли от него — кот наплакал. — В полумраке амбара белые зубы хозяина блеском соперничали с новым трактором. — Я хочу разбогатеть, — добавил Матиас, снова расплываясь в улыбке. Хорошая у него была улыбка, и слова эти теперь были его. Одного только хотел он: мчаться вперед.

Матиас вышел под дождь, вскинул голову, рассмеялся. Завтра уже будет лето, сказал он, по радио говорили, что будет, и мы испробуем «зверя».

За ночь зима отступила в горы, и наутро дождь замер в воздухе. Но скоро из тумана высунулись ветви кустов, похожие на старческие руки со скрюченными негнущимися пальцами. Последние капли дождя долго шептались в винограднике, и скоро открылась земля, и наконец открылось кроткое, серое лицо моря.

Матиас постоял, почесал затылок. Покосился на кухонное окошко, вывел вола и зашагал с ним в поле.

В то утро, когда пришло лето, на земле был покой, и всюду была жизнь и тьма-тьмущая звуков. Человек глядел, и вол тоже глядел, как выползают из кустов муравьи, долго чистятся и охорашиваются лапками, как затевают друг с другом игру и наконец хватаются за работу. Когда вол ткнулся мордой в траву, оттуда вспорхнула бабочка, белая капустница с двумя черными зрачками на крылышках. Отлетев чуть подальше, она опустилась на тропку, распластала крылышки и снова захлопнула их, как девушка, в смущении прячущая лицо от чужих взглядов. Но в кухне стояла женщина, сквозь джутовую штору наблюдала за мужем.

— Матиас! — крикнула она в дверь.

А в винограднике, среди кустов, выгибало свой стройный стан молодое миндальное деревце. Между ветвями еще торчали, словно позабывшие время, черные листья, но почки уже вздрагивали, открывая нежные бело-розовые лепестки. Рядом высокая мимоза бросила к синему небу и к черной земле тьму желтых пушинок, похожих на крошечных цыплят. Над человеком и над волом носились зигзагами ласточки, перекликались чибисы, под ними, постанывая, дышала земля. Была жизнь, и была тьма-тьмущая звуков, и земля была объята покоем — покой ведь не чета смерти — и человек слушал песню земли и думал: это и есть вечный облик покоя.

Вол принялся жевать. Матиас растянулся под кедром, крупные, круглые шишки медленно раскрывались, выпуская на волю семена, готовые дать рост новым светло-зеленым иголкам. Под шишками мох стелился по корням кедров, прикрывая жилы земли мягкой зеленой кожей; запах мха сливался с запахом шишек, проникал в кровь человека, и память о родстве, давно забытом, внезапно вернулась к нему.

Стоя в дверях, женщина делала мужу знаки.

— Матиас! — крикнула она. — Зачем ты взял в поле вола? Никак, опять на скотину переключился, осел несчастный?

Матиас вскочил, шлепнул вола и прыснул. Подняв смеющееся лицо к солнцу, пошел к амбару. Скоро сквозь виноградник прогрохотал трактор, кошка с собакой долго следили за новым чудом, потом ткнулись друг в друга мордами и скрылись в амбаре. Трактор переворачивал землю так быстро, как никому сроду не снилось: к вечеру он вспахал все поле, и хутор сковала мертвая тишина. Вся природа будто оцепенела от изумления: нелегко, видно, было ей привыкать к прогрессу.

Вычистив трактор до блеска, хозяин подошел к кедру и гордо оглядел пашню. За один день вспахал он все поле. Вот это — другое дело. Рукой, вымазанной в масле, провел он по лбу. Да, это — другое дело. Но он забыл накормить кур.

Женщина в кухне слышала, как он подзывал несушек:

— Цып-цып-цып, цып-цып-цып!

Она слышала, как он сыплет на землю кукурузу. Соседскую курицу Матиас прогнал:

— Ты, чернуха, ступай к себе домой за обедом!

Женщина сощурила глазки, так что они и вовсе превратились в две узких черточки, но тут же снова раскрыла их и пошла к телефону — звонить. Между тем солнце отлеживалось на линии горизонта, медленно возвращая земле краски ночи, а женщина в это время стояла у телефона и торопливо что-то говорила в трубку.

На другое утро на хутор въехала машина: из нее вышел толстый, хорошо одетый мужчина и быстро-быстро замахал руками.

— Все в порядке, — сказал он, — землю твою покупаем. О чем только ты думал: такое добро да чтобы пропадало без пользы! И до берега рукой подать! Скорей распишись вот здесь, все хлопоты я беру на себя, а деньги получишь ты. Завтра же начнем прокладывать канализацию и водопровод, разобьем на участки землю и назначим высокие цены. Вот здесь распишись, и через месяц мы доставим сюда дома: у меня на складе сотни две готовых домов, все по индивидуальным проектам.

— По индивидуальным проектам… — пробормотал Матиас, при этих словах его прошиб пот. Он оглянулся на женщину, а она все только кивала и кивала. Он посмотрел на маклера — тот потирал руки. Твердым завороженным взглядом хозяин оглядел землю, улыбнулся своей доброй, свежей улыбкой и подписал бумагу.

Матиас шел в ногу со временем: в феврале подписал договор, но дело продвигалось так быстро, что уже в июне кругом были одни богатые люди. Матиас разбогател оттого, что продал свою землю; маклер разбогател еще раньше, а уж дачники заведомо были из богачей: цены на отличные участки назначались высокие. Словом, кругом расхаживали люди, одетые словно сельские аристократы, а иной раз — в купальные костюмы, и, точно так же, как в городе, они все время вращались в своем кругу, то и дело рассеянно пожимали чьи-то руки, невразумительно бормотали «добрый день» и спрашивали, как поживают детки.

По вечерам Матиас надевал синий костюм и коричневую шляпу и вдвоем с женщиной спускался на улицу, проложенную между рядами дач.

— А вот и хуторяне наши, — с любопытством говорили дачники, приветливо здороваясь с ними.

Матиас, бывало, лишь стиснет зубами трубку, но женщина с узкими глазками смеялась и на все стороны верещала:

— На будущий год, знаете, на пляже ресторан построят, и будет у нас кинотеатр с неоновым светом.

Так быстро шагал прогресс, что за один только год хуторяне добились своего и нажили денег. Да еще разжились свободой — свободным временем на каждый день, а по вечерам совершали прогулки: надо ведь было хоть немного размяться да заодно повидать знатных приезжих — тех, что из города, куда сходятся все пути.

И были они счастливы на свой лад: не стало диких зверей, что, спускаясь с гор, прежде порой забредали на хутор, не стало и домашних животных — какая надобность в скотине теперь? — не стало вола, не стало виноградных кустов, не стало кедров, не стало песни ветра в ветвях. Не стало и самого хутора, не стало даже погоды, хотя погода, конечно, была, да только никто ее не замечал и она уже никому не мешала — потому что прошло то время, когда Матиас зависел от пашни, от домашней скотины и еще от погоды, что стоит на земле.