Современная датская новелла

ОПЕРАЦИЯ

Последнее слово оставалось, естественно, за родственниками. Сама она уже не в состоянии была принимать какие-либо решения. «Во имя науки» — про эту науку им прожужжали все уши. Они были в полнейшей растерянности. Может, и в самом деле ей будет лучше? Но все-таки операция… Как она перенесет ее, не станет ли в результате совсем беспомощной. Они собирались вместе, долго, до изнеможения спорили, причем все сводилось в общем-то к одному-единственному пункту, а потом расходились, так ничего и не решив. Всякий раз они застревали на одном и том же: кому-то ведь придется ухаживать за старухой после операции, а это, может статься, будет совсем не просто, если даже теперь она доставляет столько хлопот, поэтому в первую очередь следовало представить себе, как бы она сама к этому отнеслась, если бы сумела оценить ситуацию, что же до интересов науки, так это их просто не касалось.

Понятное дело, она не принимала участия в этих разговорах, все начиналось лишь после того, как ее укладывали спать и включалось радио, чтобы, не дай бог, ни словечка не проникло сквозь тонкую перегородку между ее спальней и комнатой, где происходили совещания.

Однажды, во время очередной, всем надоевшей дискуссии раздался телефонный звонок, и вышло так, что окончательное решение было принято за считанные секунды. Тот, кто первый взял трубку, и вынужден был дать окончательный ответ, всем прочим оставалось лишь молча кивать и соглашаться. Разговор закончился, и все как-то сразу успокоились и даже повеселели, заговорили громко, кто-то засмеялся, и ни один из них не заметил, как она появилась в дверях. Высохшая, маленькая и сморщенная, закутанная в старую ночную рубашку, которая давно ей стала велика, возникла она перед ними, словно по волшебству. Хоть бы повернулась дверная ручка или дверь, что ли, скрипнула… Этот слабый голос никак не мог пробить себе дорогу сквозь общий гам, но, как только они поняли, что она пытается что-то сказать, стало тихо, так тихо, что каждый услышал собственное дыхание. И тогда она повторила свой несложный вопрос: «Что случилось?» Что случилось? Как ей объяснить? «Ну, видишь ли, мы как раз обсуждаем… мы вроде бы решили…» Нет, совершенно невозможно вот так вот взять и сказать ей о принятом решении, лучше как-нибудь потом, в спокойной обстановке, пусть уж кто-нибудь один… Потом. А пока они сказали ей, что просто решили сегодня собраться, потому что вряд ли теперь смогут видеться так часто, как прежде, своего рода прощальная вечеринка, у всех накопилась масса дел, и кто знает, когда еще удастся встретиться. Она впервые слышала, что они часто собираются вот так вместе, хотя сборища происходили в ее собственной квартире, нет, она и понятия не имела о каких-то там их сборищах, просто ей досаждала излишняя суета вокруг нее, она чувствовала ту тревожную атмосферу, что окружала ее в последнее время, сегодня вот дошло до того, что она даже не смогла уснуть. Она попросила их уйти. Ну и ну! А они-то были уверены, что ей только приятно видеть их подле себя. Ведь именно поэтому они и назначали встречи не где-нибудь, а в ее доме, мол, сделаем заодно доброе дело, навестим старушку. А там побыстрей уложим ее спать и спокойно все обсудим. «Лучше бы вы все ушли», — повторила она свою просьбу и добавила, что в последнее время ей хочется покоя и только покоя, что вот здесь — она дотронулась пальцем до седых и редких волос — только усталость и пустота, пустота и усталость. Все поняли, что момент настал. Пусть самый решительный из них встанет и объявит ей наконец то, ради чего они собрались здесь. И он встал, шагнул к ней и принялся, — быть может, чуточку излишне вкрадчиво, — объяснять ей, что ее состояние их тоже очень тревожит, обидно, что она так сдала, а ведь какая у нее была память, просто исключительная. Обидно и нелепо. Вот они и решили переговорить с одним врачом, и тот утверждает, что теперь делают такие операции, которые полностью восстанавливают умственные способности, и что она скажет насчет такой операции?

Все затаили дыхание, решение-то уже было принято, даже день госпитализации назначен, а ну как сейчас она скажет «нет»? Она молчала — жалкая, серая моль на фоне черного дверного проема. И тут их прорвало. «Ну, как ты считаешь?» — наседали они на нее, дрожа от нетерпения — еще немного, и этот вихрь сомнет, сдует прочь жалкую моль. Она беспомощно улыбнулась — будто пересохший пергамент треснул на сгибе, — потом кивнула: «Я не знаю, про что это вы, но вы ведь хотите как лучше, значит, вам и решать, только сейчас, пожалуйста, уйдите, дайте мне отдохнуть…» Она повернулась и исчезла — будто бесплотное существо порхнуло в темноту.

Ошарашенные, они сидели не двигаясь. Им, значит, решать. Только теперь они получили разрешение решить то, что уже было решено. Крохотный, одряхлевший мозг сформулировал все так четко, что им стало не по себе, «Ну вот, теперь все в порядке, так ведь?» — произнес наконец один из них с наигранной бодростью, — надо же было как-то выбираться из этой трясины, — и они поспешно согласились, смущенно закивали, да, да, конечно, все устроилось как нельзя лучше, а теперь пора и по домам, раз она так попросила. И они быстренько выбрались из трясины на берег, разыграв обиду. Можно подумать, они были оскорблены в своих лучших чувствах: «Да она просто выставила нас… Тратишь вечер за вечером, а тебе указывают на дверь. Ни на что не похоже». И, укоризненно покачав головами, они разошлись.

Накануне отправки в больницу они явились к ней, чтобы помочь собраться. Она озабоченно сновала по комнате, разговаривала сама с собой, просила уложить то одно, то другое и вообще производила впечатление ужасно деловитой дамы, постоянно спрашивая, надолго ли она туда, и если надолго, не мешало бы захватить еще кое-что, вот это и вот это… Но они забыли спросить о сроках выписки и ничего не могли ответить, обещали только, что будут часто ее навещать и смогут принести все, что понадобится, попозже. Она успокоилась, и назавтра все отправились в путь с легким сердцем, будто на увеселительную прогулку. По дороге она с любопытством разглядывала якобы незнакомые ей улицы, те самые улицы, на которых прошла ее жизнь. Ей объясняли, подсказывали названия, но и это не помогало. Когда наконец подъехали к больнице, все с облегчением увидели, как спокойно она отдалась в руки медицинского персонала. Оставив номера своих телефонов в канцелярии, они попросили сразу же сообщить им, как пройдет операция, и быстренько ретировались.

Телефон зазвонил у одного из них, просили сообщить всем родственникам: операция прошла благополучно. Пациентка чувствует себя удовлетворительно, и посещения разрешены прямо с сегодняшнего дня, учитывая преклонный возраст больной и исключительную сложность случая.

С рекордной быстротой они собрались у ее постели, стояли, молчали, всматривались. Изможденное старушечье лицо на белом фоне подушки, глаза прикрыты синеватыми веками. Но уголки впалого рта то и дело подрагивали, являя подобие улыбки, а пергамент щек окрашивался розовым, будто слабая лампочка зажигалась на секунду где-то внутри. Потом лицо угасало, старея на глазах, и снова казалось лицом дряхлой старухи, хотя она вовсе не была дряхлой старухой. Худые руки недвижно покоились на одеяле, существуя словно сами по себе. Тело совсем потонуло в мягкой глубине постели, все внимание приковывала эта загадочная голова, увенчанная повязкой — там скрывалась тайна: неведомый результат уникальной операции. В дверях показался врач и жестом пригласил последовать за ним. Он сказал, что на первый взгляд все прошло удачно, но рано делать окончательные выводы. Операцию же сделали так быстро потому, что по счастливой случайности к ним поступил совершенно безнадежный пациент, жертва дорожной аварии, и можно было сразу же пересадить пациентке еще нормально функционировавший мозг. Закончив объяснение, врач разрешил всем пройти обратно в палату.

Они столпились у кровати, с интересом разглядывая ее. Казалось, то была уже не она и в то же время она, та самая. Странная улыбка и этот легкий румянец щек появлялись все чаще и чаще, вдруг она шаловливо рассмеялась, хотя глаза оставались закрытыми и руки лежали все так же неподвижно. Она смеялась, и какие-то невнятные слова вплетались в смех, вызывая жуткое чувство. Непонятно. Казалось бы, слава богу, что она не страдает, а напротив, чему-то радуется, ей, кажется, очень весело, но кто в последнее время слышал ее смех? Откуда он взялся? Наконец стали различимы слова, это был жаргон, явно молодежный жаргон, где она могла наслушаться такого? Они с любопытством склонились над ней и с трудом разобрали, что бредит она о какой-то веселой пирушке, она просила налить ей побольше в стакан, можно, конечно, хлебнуть и прямо из горлышка, если найдется еще бутылка, — и она заразительно смеялась. «Она хочет пить», — решили они и бросились было разыскивать медсестру, но тут раздался такой взрыв звонкого хохота, что они застыли на месте как прикованные.

Вдруг она открыла глаза и рывком села в кровати, взгляд исполнился безумного ужаса, и, схватившись руками за лицо, она дико закричала каким-то чужим мальчишеским голосом, обессиленно упала обратно в подушки и затихла. Это был конец, она была мертва.

Поднялся переполох, родственников тут же оттеснили от постели засуетившиеся врачи. Осмотреть, проверить, обменяться мнениями — это был их долг. Наконец лечащий врач отвел их в сторону и объяснил все по порядку. Он сказал, что пересаженный мозг принадлежал молодому парню, который, возвращаясь на машине с пьяной пирушки, врезался на бешеной скорости в дерево, и что теперь понятно — мозг воспроизвел последнее, что запечатлелось в нем: веселые минуты праздника и жуткую аварию. Они вспомнили, что уже в процессе операции, как только мозг был пересажен, они услышали ее смех. И естественно, пациентка должна была с точностью повторить всю ситуацию, начиная с пирушки и кончая аварией. То есть она должна была умереть. Теперь-то ясно, что так оно и должно было случиться, но разве можно все предвидеть заранее при столь сложном операционном вмешательстве, впрочем, можно утешаться тем, что данный случай чрезвычайно обогатил науку, и, в конце концов, сама пациентка только выиграла, ничего не проиграв.

Они вернулись домой, в ее квартиру, и молча расселись в той самой комнате, где был вынесен приговор. Никто не осмеливался заговорить об этом, но все чувствовали ее невидимое присутствие. Вот она невидимкой проносится мимо, смеясь этим своим странным смехом. Она то здесь, то там. Остановить бы ее, поймать, объяснить ей, но снова и снова она выскальзывает у них из рук, продолжая свой летящий бег, сквозь них — прочь от них.

НОВОСЕЛЬЕ

Если вечеринку устроить в складчину, денег вполне хватит, так почему бы и не справить новоселье? Квартире только на пользу пойдет, если ее разок как следует перевернут вверх дном и прокурят. Всюду свежая краска. Стены побелены, занавески выстираны, выглажены, полы натерты. Ремонт закончили всего неделю назад, и Гудруна все еще удивленно расхаживает по комнатам, оглядывая свое новое обиталище. Где она? Что все это значит?

Муж выгнал Гудруну из дома. Так, по крайней мере, говорила она вначале, потом стала рассказывать, будто сама ушла. У Эйнара другая версия. Гудруне она известна, и Эйнару тоже известна версия жены; чуть ли не обо всем держались они разных мнений, и тянулась эта возня добрых полгода. Так больше продолжаться не может — только в этом оба были согласны.

С необыкновенной изобретательностью изводили они друг друга; когда же остались — каждый с половинкой прежней общей жизни в руках — оба сочли, что впредь смогут спокойно встречаться и полюбовно ладить друг с другом, хотя бы ради детей, а дети пусть живут, где захотят: в обоих домах для них готовы кровати, и там и тут всегда будут им рады. Дети ведь по природе своей — маленькие кочевники, но притом достаточно взрослые, чтобы самостоятельно переходить от матери к отцу и обратно; только в тот вечер, когда назначено новоселье, надо оставить их у отца — об этом Гудруна уж позаботится. А не то еще доложат ему обо всем, что там будет.

Гудруна потратила на переезд целую неделю в счет отпуска — конечно, немножко жаль этих дней, неделя наверняка пригодилась бы ей потом, но сейчас ей не терпелось как можно скорей привести дом в порядок. Скорей соорудить что-то вроде ограды вокруг своей жизни и знать: от сих до сих простирается моя власть…

Она обзвонила друзей. Сначала колебалась — письменно ли всех приглашать или устно, но выбрала второе: и поговорить можно со всеми, и сразу получить ответ, а стало быть, тут же наметить распорядок праздника. Всем гостям Гудруна раздала поручения: кому — приготовить салат, кому — испечь хлеб, а кому — купить сыр, паштет или что им угодно. Всем было велено принести из напитков столько, сколько они сами захотят выпить, и чуточку сверх того. Сама Гудруна выставит на стол баранью ногу и свой знаменитый пирог. «Печально знаменитый, — поправила ее Анетта, — забыла ты, что ли, как в прошлый раз потребовалась пила, чтобы его разрезать?»

Обе посмеялись над прошлым разом, но прошлое уже уступило место сегодняшнему, не так разве?

Улла с Еспером принесут ножи и вилки. Эльса доставит рюмки. А у самой Гудруны уйма зеленых стеклянных тарелочек. Щеки ее пылали. Она без конца записывала — для памяти — все дела и переставляла стулья, прикидывая, как будет лучше всех рассадить. Все приглашенные, кроме двух, обещали прийти. Но ничего — как говорится, в тесноте, да не в обиде — от этого лишь веселей.

Пусть Эйнар знает, как радостно она начинает новую жизнь. У него-то небось не хватит духу вечеринку устроить. Правда, ему и дом остался, вроде бы нет нужды справлять новоселье, хотя уж чего-чего, а места там вдоволь, после того как Гудруна вывезла оттуда часть мебели.

Гудруна рассмеялась. Снова в душе всколыхнулись злоба, злорадство. Она-то думала, все в ней перекипело, а выходит, она по-прежнему живет в ядовитом чаду обиды, но ничего, это лишь силы прибавит. Видел бы сейчас ее Эйнар!

Тове и Улла пообещали прийти пораньше — помочь Гудруне накрыть на стол. Господи, вечно одна и та же картина, сколько бы ни силились от нее отойти: только женщины всякий раз и хлопочут на кухне.

Вообще-то, Гудруна развелась с Эйнаром во многом из-за споров вокруг этого самого дела, и вот теперь, когда отгремела битва, она опять же стоит на кухне и говорит «да-да» и скороговоркой благодарит Тове и Уллу за то, что они предложили ей свою помощь, и, конечно, пикнуть не смеет, что, мол, и Нильсу и Есперу тоже бы не грех ей помочь. Все шло обычным чередом, пока вдруг не позвонил сам Еспер и не предложил себя на роль «кухонного мужика». Значит, не так уж и плохо обстоит дело.

Мало-помалу Гудруна начала радоваться. Не потому только, что впереди был праздник, — просто почувствовала себя свободной. Раз у нее нашлись силы отпраздновать новоселье, значит, она не намерена, как иные, коптить небо. Отныне все пойдет по-новому, хватит ныть, хватит мечтать. У нее есть друзья, которые помогут ей взять новый старт, и первая веха на этом пути — новоселье.

А после она посвятит вновь обретенные силы чему-нибудь полезному, передовому. Станет активисткой Союза квартиросъемщиков или членом движения борьбы против чего-нибудь. Много всякого такого на свете, против чего надо бороться, и нет никакого проку, если ты отсиживаешься дома и твердишь, что ты против, — на улицу надо идти. Гудруна и так была против Общего рынка и НАТО, против ядерной угрозы и загрязнения окружающей среды, но никогда прежде не доказывала это на деле. Можно ведь бороться и ЗА что-нибудь, например, за мир. Надо у Рут спросить и у Йоргена, где больше всего нужна ее помощь, — эти двое всегда все знают. Даже при полном рабочем дне у нее наверняка останутся свободные часы, ведь теперь дети будут на ее попечении лишь половину времени и об Эйнаре она заботы не знает. Может, даже лучше вообще не видеться с Эйнаром, чтобы совсем быть свободной. Словом, Гудруна радовалась. Радовалась новоселью и всему тому, чему оно должно послужить началом.

А началось все с сумятицы. В середине дня отключили электричество. Гудруна подумала было, что у нее в квартире перегорели пробки, но скоро убедилась, что электричества нет во всех домах на ее улице. Час за часом не было тока, и Гудруну уже била нервная дрожь. Как же теперь испечь пирог и баранью ногу, ведь давно пора сунуть их в духовку?

Гудруна выбежала на улицу — расспросить электриков, когда же наконец подадут ток. «А мы и сами не знаем, — отвечали они, — стараемся устранить аварию, а уж сколько времени займет работа, кто скажет», — но вдруг вспыхнул свет во всех лампочках, которые Гудруна включила у себя в комнатах, просто так, пробы ради, хотя день был в разгаре, и плита стала нагреваться, и зарычал холодильник, и тут, когда ожила техника, пришла Тове и пришли Улла с Еспером. Они прихватили с собой две лишних бутылки, рассчитывая постепенно опорожнить их за хлопотами, а Гудруне сказали: «Только не суетись».

Баранью ногу изжарили, испекли пирог и накрыли на стол, и Гудруна успела переодеться и даже навести под глазами тени, хотя в кухне стоял густой пар, а у нее от волнения тряслись руки. Гости вдруг заполнили всю квартиру, они ели, пили, болтали, смеялись. А Гудруна уже на все махнула рукой, хотя радость не покидала ее, и пустила всю затею на самотек: пусть, мол, гости делают, что хотят.

Никогда прежде не пробовала она вот так сбросить с себя роль хозяйки. У них с Эйнаром сложились твердые правила приема гостей, из-за чего встречи с друзьями превращались для них в тяжкую повинность. Просто раньше она ни о чем таком не задумывалась, только сейчас ее обожгла эта мысль, когда она беззаботно сновала среди людей, мимо огромных блюд со снедью, бутылок.

Обычно они с Эйнаром мыли вдвоем посуду сразу после ухода гостей — увидеть всю эту грязь на другое утро никак не хотелось.

Когда-то этот час был самым сладостным, приятным венцом всего вечера. Но в последнее время у них редко бывали гости. И даже если случалось им в поздний час мыть посуду, они уже только бранились. Казалось, одно то, что в доме побывали чужие, выманивало из дальних углов самых зловредных духов.

В разгаре праздника новоселья Гудруну вдруг посетила мысль: «А ведь нынче мне одной придется мыть всю посуду», — но она отогнала ее, может, она не примется за мытье до утра, а может, кто-то вызовется ей помочь. А сейчас она просто жаждет веселья, и ей казалось — в блаженном угаре, — что она любит всех-всех, кто сейчас толчется в ее квартире, и все эти люди тоже любят ее.

Начались танцы, магнитофон запустили на полную мощь. Гудруна предусмотрительно пригласила соседей слева, справа и снизу. Кто-то посоветовал ей так поступить — Улла, кажется, или Герда, не важно, словом, соседи здесь, и пусть они не совсем подходят к ее компании, может, это оттого, что компания с годами превратилась в слишком уж замкнутый кружок?

— Главное — распахнуть душу! — воскликнула Гудруна, уже слегка под хмелем.

Потом Герда сказала: «А все-таки жаль, что нет Эйнара», — и тут Гудруна влепила ей затрещину. Не то, чтобы со всего размаху, а все же затрещину. Герда расплакалась, и все принялись ее утешать, никто и не подумал утешить Гудруну, в оцепенении застывшую посреди комнаты, но очень скоро тягостный эпизод был забыт. Гости веселились от души, а музыка брала за душу, и соседи слева, справа и снизу нашли, что настало время проститься и уйти.

— Никто не станет по ним скучать, — хихикнула Гудруна, а когда они удалились восвояси, старая дружба, казалось, засверкала в своем первозданном блеске. Все началось сначала: гости доели остатки, раскупорили последние бутылки и без конца смеялись и танцевали.

Первыми стали собираться домой Еспер и Улла, но Гудруна крикнула им, чтобы они остались. Ей и самой послышался в голосе ее надрыв.

— Не уходите, останьтесь! — снова закричала она и вцепилась в них, но они вывернулись из ее рук. Оба ласково чмокнули ее на прощание в щеку и заверили, что праздник удался на славу.

Гудруна сникла было, но тут же кинулась подкручивать звук на магнитофоне, да и себя тоже, как могла, подкрутила и принялась отплясывать одна. Стали собираться домой Ханс и Эльза.

— Нет, нет, нет! Не уходите!

— Гудруна, возьми же себя в руки! — мягко встряхнула ее Анетта, и Гудруна взяла себя в руки и захотела снова станцевать с Андреасом, который весь вечер был так внимателен к ней и мил. Они танцевали, а Гудруна думала: должно быть, он хочет остаться с ней, когда разойдутся гости. Теперь она больше не станет их задерживать, а прилепится к одному Андреасу. А что, кажется, он слегка отодвинулся от нее? Нет, должно быть, ей показалось. Уж верно он до утра будет с ней, он не оставит ее одну в этой жуткой белой квартире, правда до утра еще далеко… а может, уже и нет? Который час? Теперь уже почти все гости заспешили домой. Уходили парами. Знать бы, как они ладят друг с другом. Известно, они пойдут домой и лягут вместе, тесно прильнув друг к другу, и будут шептаться и любить друг друга под покровом последних клочьев ночного мрака… а как же она, Гудруна?

Девушка, которую звали Сиссель, предложила: она поможет Гудруне перемыть всю посуду и потом у нее заночует. Сиссель — одинока, Андреас — одинок, и сама Гудруна тоже одинока. Страшно им одним? Гудруне страшно, а насчет тех двоих — как знать, уж это их дело, только она не хочет оставлять у себя на ночь Сиссель; она все испортит, если, конечно, вообще еще можно что-то испортить…

За Андреаса уцепилась Гудруна. Станцуем хотя бы еще разок? Он со смехом уступил ее просьбе, но, когда оказалось, что почти все гости ушли, кроме этой Сиссель и его самого, он тоже начал собираться домой. Им с Сиссель по пути, можно будет вдвоем взять такси.

Сиссель стала натягивать на себя пальто и при этом скакала как мячик. Нелепые, притворно ребячливые ужимки.

— Счастливого пути! — пожелала им Гудруна.

Прощаясь, Андреас на миг привлек ее к себе, Гудруна хотела шепнуть ему, чтобы он вернулся назад, в самом деле, не пойдет же он к этой придурковатой девице, но не решилась и лишь растерянно качнулась в его объятиях, и вот уже те двое ушли, а Гудруна осталась одна посреди грязи и хлама.

Всюду тарелки, рюмки, остатки еды, которые надо убрать.

«Тут тебе на неделю хватит, даже если прибегут дети», — сказали гости, великодушно оставив Гудруне все, что не успели съесть. Очень мило с их стороны. Кстати, осталось ли что-нибудь из вина? Она обошла стол и из всех бутылок допила по глотку. Да, дело дрянь: одни допивки да слезы. Омерзительная смесь. Перебрала она. Последние остатки вина Гудруна вылила в мойку, и ее стошнило. Что ж, может, взяться за уборку и перемыть всю посуду, как некогда вдвоем с Эйнаром? Но как одной справиться с такой уймой работы? Зато как приятно будет завтра утром. Сколько угодно можно сидеть за утренним кофе и наслаждаться покоем. Последний день отпуска. Она вытерла глаза тряпкой и включила магнитофон. Да, сейчас она возьмется за уборку. Но только с чего ей начать и чем кончить? Не лучше ли было бы лежать в широкой новой кровати вдвоем с Андреасом?

Это было бы единственно разумным венцом торжества. Праздника новоселья. А она, видите ли, дрожа от холода, торчит на кухне, у мойки с грязной посудой!

Гудруна швырнула тряпку на пол. Чуть погодя, открыв в мойке кран с холодной водой, подставила лицо под струю.

Неожиданно позвонили в дверь. Кто это так поздно? Может, соседям мешает музыка? Или они недовольны, что все время льется вода? А может, вернулся Андреас? Наверно, и ему все стало ясно, как дважды два четыре? Или точнее, как один плюс один. Гудруна рассмеялась и пошла к двери. Словом, все обернулось к лучшему. Они немножко выпьют, немножко закусят, полюбезничают немножко — и в кровать. Ни спать, ни просыпаться одной ей уже не придется. Друзья остаются друзьями. Они знают, когда их ждут.

Она отперла дверь. Нет, не Андреас. Еспер пришел! Как мило с его стороны. Наверно, по пути домой они с Уллой решили, что ему лучше вернуться к Гудруне: ему-то завтра не надо на службу, а Улле — надо. Они поняли, что Гудруне нужно помочь: спасти ее от тоски, от одиночества после вечеринки. Она заглянула ему в глаза — ждала тепла и участия. Но увидела в них лишь злобу.

Он невнятно забормотал, что они, мол, с Уллой поссорились. Улла вела машину, оттого-то она почти ничего не пила за ужином. А он вдруг возьми и скажи, что хочет выйти. «Выметайся!» — сказала она и, остановив машину, открыла дверцу. И он остался на шоссе. Подлость какая, да еще от собственной жены! Самое простое было — вернуться к Гудруне. Мрачнее грозовой тучи, Еспер нудно перечислял свои обиды, затем повалился на диван и с головой накрылся одеялом. Хмельной, полоумный от злобы, он только себя и жалел! Замешкавшись на миг, Гудруна смерила его взглядом. Сейчас никак нельзя мыть посуду — Еспер проснется. Гудруна ушла в свою спальню, но не могла уснуть.

Рано встала она на другое утро. Диван был пуст. Несколько монет выпало из карманов Еспера — они валялись тут, как издевательская плита за ночлег. Ярость захлестнула Гудруну. Наполнив мойку горячей водой, она насыпала в нее столько порошка, что пена поднялась над краями. И тут же брякнула туда груду зеленых тарелочек. Пусть отмокают. Ничего не скажешь, роскошный был стол. Зеленые свечи, салфеточки в цветочках. И все гости так мило помогали Гудруне. А все же нескоро она наберется мужества устроить новую вечеринку.

Днем позвонил Эйнар. Насчет одежды детей. Он никак не мог отыскать ни плаща дочки, ни резиновых сапог сына.

— А что, на дворе дождь?

— Ты разве не заметила? — удивился Эйнар.

— Нет, — сказала она.

— Как прошла вечеринка? — приветливо спросил он. Значит, дети рассказали ему, что она справила новоселье.

— Спасибо, отлично прошла.

— Могла бы и меня пригласить! — сказал Эйнар.

— Ну, знаешь!

— А почему бы и нет? Разве мы не условились поддерживать добрые отношения… ради детей? Кстати, дети очень огорчились, что ты их прогнала.

— Еще и «прогнала»! Бред какой-то!

— Во всяком случае, ты настойчиво советовала им перебраться ко мне.

— А как ты думаешь почему? Потому что я тоже хочу иметь возможность… возможность… словом, не могу же я сутками напролет с ними возиться!

— Я спрашиваю: где плащ и сапоги?

— Да здесь, у меня, не покупать же им два комплекта вещей! Пора им самим помнить, что нужно брать с собой!

— Но ведь вчера, когда они ко мне пришли, дождем и не пахло, только уж ближе к ночи набежали тучи.

— Н-да.

— Так как, хорошо прошла вечеринка?

— Я же сказала тебе: отлично!

— А как поживают Улла с Еспером?

— Прекрасно! Ты что, не видишься с ними?

— Нет времени.

— О, господи…

— А все же можно взглянуть, как ты устроилась?

— Можно.

— Не очень-то ты радушна.

— У меня голова болит, нашел время звонить!

— Так ведь уже полдень!

— Нет, правда?

— Когда детям можно вернуться к тебе?

— «Можно вернуться»? Значит, тебе они уже надоели!

— Ничего подобного.

— Когда сами захотят, тогда пусть и вернутся.

— А на службу ты когда выходишь?

— Завтра.

— Странно все это, да?

— Да.

— Неужто нельзя разговаривать по-человечески?

— С чего бы нам вдруг разговаривать по-человечески?

— Вроде бы теперь все устроилось.

— Ты так считаешь?

— Знаешь, я не нахожу слов!

— А когда ты их находил?

Гудруна положила трубку на рычаг и, не сводя с него глаз, постояла у телефона. Не будь у нее так скверно на душе, она бы не прочь поговорить с Эйнаром, теперь он вроде бы расположен к разговору, но он не должен знать, что у нее на душе кошки скребут, а поговори они еще, она в конце концов призналась бы ему в этом. Может, даже позвала бы его к себе. Была такая опасность.

Гудруна звонит Сиссель. Узнать, не заночевал ли у нее Андреас. Выпытать правду.

— Нелегко, видно, было тебе подняться с постели? — начинает она допрос.

— И правда, нелегко! В другой раз давайте соберемся в пятницу или в субботу. Безумие — эти вечеринки посреди недели!

— Другого раза не будет!

Гудруне надоело с ней говорить, и она положила трубку, но скоро опять набрала номер Сиссель.

— А больше ты ничего не можешь сказать?

— О чем?

— Повезло тебе?

— С чем повезло?

— Ну, с такси…

— Не такое уж это опасное предприятие — поездка в такси!

— Я просто так спросила.

— А ты что сейчас делаешь?

— Посуду мою.

— Не завидую тебе!

В зубоврачебной клинике, где служит Гудруна, недавно появилась новая ассистентка. Вообще Гудруна с ней мало знакома, но сейчас ей вдруг захотелось с ней поболтать. Она звонит в клинику, зная, что к телефону подойдет эта женщина.

— Есть у тебя время поболтать?

— Да, сейчас здесь затишье.

— Как там дела у вас?

— Почему ты спрашиваешь?

— А я завтра выхожу на службу.

— Знаю, знаю.

— Но я еще сегодня к вам загляну.

— Зачем?

— Просто приготовиться к завтрашнему.

— Не вижу необходимости.

— Послушай…

— Да, что?

— Я вчера новоселье справила, только жаль, тебя не позвала!

— Так мы же едва знакомы!

— Мне хотелось тебя спросить…

— О чем?

— Не знаю, как сказать… ты одна живешь?

— Нет, при мне парень один.

— И вы хорошо друг с другом ладите?

— М-да… тссс, сюда врач идет… Поговорим при встрече.

Гудруна кладет трубку. Нет, пожалуй, она все-таки не пойдет сегодня в клинику. Почему бы не насладиться последним свободным днем? Она набирает номер Эйнара. Но Эйнара нет дома. Гудруна садится в кресло, оглядывает комнату. Да, пора наконец кончить с мытьем посуды. Она пригласит Эйнара на «черствые именины». И дети будут, а при них они с Эйнаром никогда не ссорятся и не жалуются на судьбу. Гудруна отлично справится со своей ролью, и Эйнар, конечно, оценит, как прекрасно она устроила свою жизнь.

ЗАВТРАК НА ДВОИХ

«Завтра я уйду. С завтрашнего дня между нами все кончено». Он терпеливо вздохнул — как она не понимает, что это — исключено, немыслимо, она всегда будет с ним, иначе он просто не сможет существовать, — и в твердой уверенности, что столь веские доводы, конечно же, решают все проблемы, он заснул.

Но, когда он проснулся на следующее утро, ее постель была пуста, стул, где лежала ее одежда, тоже был пуст, ее дорожный чемоданчик исчез, пропали и брошенные посредине комнаты туфли. Он снова перевел взгляд на постель. Та, конечно, была пуста, но все-таки не совсем: на подушке оставалось углубление от ее головы, простыня примята, край одеяла откинут — постель была не такой пустой, как стул или пол, не сохранившие никаких видимых ее следов. Он осторожно, не осмеливаясь разрушить контуры очертаний ее головы, положил руку на подушку. Не была ли подушка все еще немного теплой? Как давно она ушла? Он закрыл глаза, перебирая в памяти события вчерашнего вечера, и вспомнил все до момента, когда она сказала, что между ними все кончено. Именно это было самое важное, все кончено, так сказала она сама, но смысла этих ее слов он понять не мог. Он открыл и закрыл рот, как рыба, хватающая воздух, в комнату постучали, и он побежал к двери, чувствуя, как противно дрожат у него колени.

Принесли завтрак, он сам заказал его вчера, две порции именно на это время; он взглянул на часы: заказ был выполнен в срок, вчера вечером он отметил кое-какие погрешности в обслуживании, но, нужно отдать им должное, точность они соблюдали. Загораживая собой проход, он приоткрыл дверь, пробормотал обязательное: «Спасибо, благодарю вас», — и неуклюже протащил поднос в комнату, после чего сразу осторожно, словно опасаясь разбудить спящую, закрыл дверь. Он опустил поднос на постель и равнодушно взглянул на него. Есть не хотелось, но нетронутые тарелки выглядели бы странно, ведь он сам заказал завтрак. Он решительно плеснул в чашку кофе и отпил из нее, налил вторую до половины и снова приказал себе: обязательно надо поесть. Иначе, что они подумают, когда придут за подносом? Он намазал половинку булочки джемом и механически начал жевать ее, роняя на простыню мелкие крошки. Заметив это, он посыпал крошками и соседнюю постель, а для пущей убедительности воспользовался вторым столовым прибором, когда принялся за вторую булку. Он улыбнулся, когда с явным умыслом, но как бы невзначай, мазанул джемом чехол ее перины. «Какая же ты неловкая. Пора бы привыкнуть к завтракам в постели. Смотри, что наделала!» — шутливо сказал он, указывая на крошки и пятно на перине. От резкого движения кофе выплеснулся, забрызгав подушку множеством мелких пятен. «В самом деле, надо с этим кончать! Ты залила все на свете».

Убрав с кровати поднос, он стал одеваться, раскрыл чемодан, уложил в него пижаму и туалетные принадлежности и тут вспомнил о книге, оставшейся на ночном столике. Зачем он брал ее с собой? Когда он собирался читать? Он бросил книгу поверх остальных вещей и захлопнул крышку чемодана. Теперь комната опустела по-настоящему. Он покинул ее и пошел вниз по лестнице, потом через некоторое время вспомнил, что в гостинице есть лифт, нашел кнопку вызова и проехал последний лестничный пролет до первого этажа, где заплатил по счету. Портье спросил у него, не остался ли еще багаж наверху в номере, он мог бы послать за ним носильщика. «Нет, нет». — «А где ваша жена? Вам вызвать такси?» — «Жена вышла до меня», — запинаясь, ответил он, тут же сообразив, что сказал унизительную глупость. Нет, такси им не нужно — они не прочь прогуляться — подышать свежим воздухом — до станции вовсе недалеко — да, да, портье прав, вчера вечером они приехали на такси… Чтобы как-то оправдаться в своем странном поведении, он дал портье слишком много денег на чай и поспешил к выходу — к вращающейся двери, которая вытолкнула его наружу. Здесь, на улице, было безлюдно и по-утреннему мглисто, совсем не стоило покидать гостиницу так рано. Они ведь договорились, что позавтракают и затем побудут в номере до самого расчетного часа, и вот он оказался здесь, на улице, один, да и к чему оставаться в номере теперь? Ее тут он, конечно, не встретит, на это он и не надеялся, и искать ее тоже бесполезно: где искать и, собственно, к чему? Она и не обещала, что их связь будет продолжаться вечно, следовало довольствоваться тем, что все было хорошо, пока продолжалось.

Он слонялся по пустынным улицам, ничего не видя вокруг, у него не осталось об этом городе никаких воспоминаний, словно он никогда в нем не бывал. Единственное, что он замечал, было его собственное зеркальное отражение, двигавшееся рядом в больших витринах или стеклянных дверях. Он приветственно кивал отражению головой. «Может быть, она еще вернется…» — утешал он себя.

Дойдя до железнодорожной станции, он принялся изучать вывешенную в вестибюле карту. Быстро отыскав свой собственный город, он очертил пальцем вокруг него воображаемый круг; все гостиницы и рестораны внутри него были уже ему знакомы, новые места следовало искать дальше. И хотя он отчетливо понимал, что вряд ли отличит знакомый город от того, где еще не был, его все равно мучила жажда постоянной новизны. Наконец его палец остановился на названии, показавшемся многообещающим. Эта поездка была бы долгой и потому более дорогостоящей и обременительной, но все же он выбрал именно этот город и направился к автомату, чтобы отыскать в телефонной книге подходящую гостиницу, ведь, вероятно, в городе не одна гостиница, и есть из чего выбрать, но тем не менее позвонил в первую же, на которую натолкнулся, под названием «Астория», совсем не интересуясь, есть ли в городе еще другие. «Я могу снять у вас комнату на двоих в следующую субботу?» — спросил он и назвал свое имя и адрес. Ему ответили, что заказ принят, и он положил трубку с неожиданным чувством, что все снова идет самым наилучшим образом, пусть она и не стоит рядом и не участвует в обсуждении планов на очередной уик-энд, как было раньше. Он бодрым шагом пошел к таблице расписания поездов, отыскал подходящий рейс и сел на станционную скамью в ожидании поезда.

Но захочет ли она поехать с ним в следующую субботу? И каким образом восстановить с ней связь? Утренний воздух был сырым и промозглым, он весь замерз и дрожал от холода.

В следующую субботу он отправлялся в путь полный оптимизма. Она, конечно же, будет ждать его в поезде или в самом городе, возможно, она уже в гостинице. Он спросил дорогу до «Астории» и прошел расстояние между станцией и гостиницей неторопливым шагом, сохраняя полное душевное равновесие. Вестибюль отеля был обставлен с не оправданной для провинциального городка роскошью, он неслышно прошел по толстому мягкому ковру к стойке портье и назвал свое имя, уже занесенное, как выяснилось, в книгу с помпезным кожаным переплетом и с золотой надписью «Предварительные заказы». Едва заметный крестик, проставленный рядом с его фамилией, несомненно означал его благополучное прибытие в гостиницу. Отложив карандаш, портье поднял к нему вопрошающее лицо: «У вас есть еще багаж?» — «Нет. Комната нужна только на ночь», — объяснил он. «А где же ваша жена?» — «Она приедет позже». Он поднялся к себе в номер и закрыл за собой дверь на ключ, аккуратно снял покрывала с обеих кроватей и, сжав голову руками, лег на одну из них; он лежал и смотрел на постель рядом, которая была пуста. Он долго лежал так, без движенья, но в конце концов оживился, наклонился над соседней подушкой и принялся делать в ней углубление, отпечаток красивой женской головки, немного примял простыню и взбил одеяло так, чтобы под ним могло уместиться ее худощавое тело. Потом он выключил свет. «Ты не уйдешь от меня опять?» — прошептал он в темноте. «Нет, — ответила она ему, — то была минутная прихоть, нечаянная глупость, сама не знаю, как я могла так поступить». — «Ты точно будешь здесь завтра утром? Я заказал завтрак на двоих». — «Конечно, милый». — «Тебе нравится лежать вот так рядом и шептаться в темноте?» — «Ты сам знаешь, ты уже спрашивал меня, здесь уютно и тепло». Он дотронулся до нее рукой и был счастлив от сознания того, что знает ее так близко.