Современная датская новелла

В ДЕРЕВНЮ

Она не знает, какой нынче день. Может, четверг, а может, пятница. Вообще-то отъезд давно назначили на понедельник. Но накануне все переменили. А сейчас она сидит на лавке на палубе парома, который перевозит пассажиров через Большой Бельт. Моросит дождик, и все остальные пассажиры, во всяком случае, с этой стороны парома, перешли в остекленный салон на середине палубы. И почему только отложили отъезд? Что, если хозяева хутора, которые должны взять ее к себе, в последний миг передумали? Сердце опять забилось часто-часто. Она скосила глаза на бирку, что висела у нее на груди: «Сив Теркельсен направляется в усадьбу Антона Мадсена, в Скраве близ Скодборга». Вот куда ей надо. К Антону Мадсену. Похоже, толстый, добродушный дядюшка. Но что, если Мадсены раздумали ее брать, а директорша все равно их уговорила? Известно, в приюте Сив всем надоела. Ей не сказали, почему отложили отъезд. И вообще она не знала, зачем ее отсылают на хутор. Все это уладили между собой мать, отец и приютское начальство.

Сив еще и упрямая. Вечно она выдумывает какое-нибудь безобразие. В прошлое воскресенье — а по воскресеньям им велят писать домой письма — дети какое-то время были одни, без воспитательницы, и Сив придумала, чтобы все приклеили к домашним туфлям бумажные подметки. Так забавно было вырезать подметки из бумаги для писем и приклеивать их к туфлям. И все дети стали носиться по столовой на этих бумажных подметках. И немножко клею попало на пол. Сив ухмыльнулась: ой, как смешно это было. Неужто все шлепанцы от клея попортились? Конечно, зря она затеяла такую игру. Но тогда ей и в голову не пришло, что это безобразие.

Вокруг парома стайками летают чайки. Голодные, наверно. Чудно как-то кричат они, даже чуть зловеще. Закроешь глаза, и кажется, будто это люди кричат. Но, конечно, они просто голодные. А Сив везет с собой завтрак — в коробке из-под ботинок. Коробка лежит в самом верху чемодана. Но если накормить чаек, самой нечего есть будет. Сив то и дело оборачивается назад — проверить, на месте ли ее чемодан. Боится: вдруг кто-нибудь его утащит. Сначала она поставила его на лавку рядом с собой. Думала, ничего страшного, никто там ведь не сидит. Но вдруг перед ней вырос мужчина.

— Сейчас же сними этот грязный чемодан с лавки! Из-за тебя люди приличную одежду испачкают!

Она не знала, кто он такой: из паромной команды или обыкновенный пассажир. Она сняла чемодан с лавки. Вовсе он и не грязный. Тогда она пересела на другую лавку, чтобы оттуда все время присматривать за чемоданом, но теперь он оказался от нее слишком далеко. И она снова вернулась на прежнее место: сидит теперь спиной к чемодану, да вдобавок обхватила его одной рукой. И кажется, будто Сив и ее чемоданчик — одно, посылочка, которая следует по назначению.

В городе Фредерисия надо пересесть на поезд. Только бы машинист нужную табличку вывесил — куда поезд идет. Чтобы никого не расспрашивать. Когда Сив надо было пересесть с поезда на паром, у причала стояли два парома. Она кинулась к железнодорожнику, спросить на какой из двух ей садиться, но его все время одолевали взрослые, и он сначала стал отвечать им. А она так измучилась от шума, от мельтешенья людей, сновавших взад и вперед. Она нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, дожидаясь, когда же ей ответят, на какой ей нужно паром, и все время боялась, что паром вот-вот отчалит и она единственная из всех пассажиров не поспеет на него сесть.

Было слегка прохладно, несмотря на летнюю пору. Сив спрятала руки под мышки, чтобы их согреть. С тоской поглядывала она на окна салона. Небось там тепло, уютно. Много-много людей в салоне, и детей тоже. Болтают, смеются, едят, пьют — видно, весело им. Сив, как только попала на паром, сразу вошла в этот зал со стеклянными окнами, но на дверях было написано: «Для пассажиров 1-го и 2-го классов». Может, это значит, что детям, которые без взрослых, вход сюда воспрещен? Ей никто не объяснял, как надо вести себя на пароме. Может, много денег надо платить, чтобы сидеть в салоне. Уж очень там все дорогое на вид, а у нее всего десять крон. Сив снова заволновалась. О чем только не приходится помнить. Что, если бы вот сейчас она потеряла деньги? Как-то раз, когда Сив еще жила при матери, она потеряла двадцать пять эре. Потому что она безголовая. «Безголовая Сив» — так звала ее мать. И правда, как с поезда сошла, так ни разу и не проверила, на месте ли десятка. Сив быстро расстегивает пальто и щупает нагрудный карман на своем новом платье в красную клетку. Слава богу, десятка на месте. Сив перед поездкой сложила ее вчетверо, и теперь она лежит в кармане жестким комочком. А платье совсем новое — Сив почти что сама его выбрала, — и на нем нет штампа приюта. И ботинки на ней новые. Красивые. Один ботинок пятку ей натер. Сив спрятала ногу под лавку и сбросила ботинок. Спустила гольфы, увидала на пятке маленький красный пузырь, там, где ботинок натер ей кожу. Но ботинки красивые. Мать всегда говорила: «Хочешь быть красивой — терпи».

«Деревенские люди — хорошие», — твердила Сив про себя. Вечером она уже будет на хуторе. Снова часто заколотилось сердце, что-то больно сдавило грудь. А жалеть себя вовсе незачем. Она ненавидит приют. Но отчего ей нельзя жить с матерью? Лицо у нее все вымокло и в глазах щиплет. От дождя, наверно. Посапывая, она быстро вытерла лицо рукавом пальто. Маленькая она, что ли, чтобы реветь. Ей ведь уже одиннадцать.

На паромных часах — половина двенадцатого. Дорога, надо думать, займет часа два. Сив слыхала, как одна дама спрашивала об этом, когда садилась на паром. Пара часов, сказал ей мужчина. «Пара часов» — звучит как «пара ботинок». «Пара» — это значит два. А яйца на десятки считают… И еще есть такое слово «дюжина». Кажется, это про одежду. Дюжина платьев, к примеру. В приюте обедают в полдень. И Сив съест свой завтрак, когда пробьет полдень. Она обернулась: чемодан на месте. Что-то она вдруг соскучилась по приюту.

Когда ее вызвали в кабинет к директорше — прощаться, Сив вдруг заметила, что в носу у нее козявки. Само собой, она заметила это только, когда вошла в директорский кабинет. Чудно, что козявки появлялись в ноздрях и просились наружу всякий раз, как только Сив надо было выказать примерное поведение. Из-за козявок она плохо слушала речь директорши, просто стояла не шевелясь, с каменным лицом, чтобы невзначай козявки не вылезли. Директорша бы в ярость пришла, если бы козявки вдруг вылезли. И последнее, что она запомнила бы про Сив: «А, это та самая девчонка с козявками». Да, что только она ей говорила? Директорша вообще-то дурища и очень старая, лет тридцать ей — самое меньшее, а не то и все сорок — и к тому же уродина. Пучок на затылке у нее, и руки большие, белые, с костистыми пальцами. И нос у нее тоже большой. Она сердитая всегда, но когда Сив собиралась в дорогу, директоршу было не узнать. Болтливая она какая-то стала и ребячливая.

— Там коровки му-му будут, и лошадки, и поросята, — верещала она. Как будто Сив самое большее лет пять. — Какое счастье попасть в деревню, прекрасную природу увидеть! Повезло тебе, детка.

Единственное, в чем и правда повезло, — что ей позволили самой пойти в магазин и выбрать для себя новую одежду — без приютского штампа.

В приюте всех одевают одинаково. Мальчишки в брюках, девчонки — в юбках. Но вся прочая одежда одинаковая. Одинаковые коричневые бельевые штаны с мохнатой изнанкой и резинкой, которая выдавливает красные полосы на бедрах и даже вверху, под мышками, где у Сив держатся штаны. Еще все носят лифчики, застегивающиеся спереди, с четырьмя чулочными резинками, и толстые коричневые чулки. Дурацкий вид у тринадцатилетних мальчишек в лифчиках и длинных чулках, выглядывающих из-под брюк. А девочки зимой мерзнут, оттого что вверху ноги голые. В детском доме держат лифчики только трех размеров. И им надлежит быть впору всем детям от двух до тринадцати. А кому больше тринадцати, тех отсылают куда-то в другое место. Кто-то рассказывал: это место для таких детей, которые что-то натворили — автоматы обчистили или же украли что-нибудь. Да только навряд ли это правда.

По утрам, прежде чем идти в школу, приютские выстраиваются в длинную очередь: им дают рыбий жир. Сив очень смущало, что рыбий жир всем дают из одной ложки. Всякий раз перед тем, как влить его в рот следующему ребенку, ложку попросту вытирают клозетной бумагой. Само собой, рыбий жир жутко противный, но остается лишь быстро раскрывать рот. Бывает, заденут фарфоровой ложкой по зубам, так что в голове зазвенит. А если стоишь в самом хвосте очереди, то видишь, как вырастает в ведре гора туалетной бумаги. В приюте нет зубной пасты. Захочешь почистить зубы — бери бурое мыло для мытья рук, которое кладут в умывальной у каждой мойки. Поначалу от бурого мыла мутило. Но все скоро привыкли определенным образом губы складывать при чистке зубов так, чтобы мыло не попадало ни в глотку, ни на язык. Интересно, есть ли у них там, в деревне, зубная паста? Сив, как отъезжающей, выдали новую синюю зубную щетку. Но зубной пасты не дали.

По вечерам в приютской спальной тушили свет, и две девочки из старших обходили кровати, проверяли, чистые ли у всех штанишки. Вещи велели складывать на табуретках в определенном порядке. Сперва полагалось ставить на пол домашние туфли, одну рядом с другой, а на табуретке аккуратно сложить юбку, лифчик, чулки, блузку и в самом верху — штанишки. Сив, бывало, стиснет руки под одеялом и молится богу: боженька, милый, сделай так, чтобы штанишки мои были чистые. Когда подходили к табуретке, ее всякий раз в жар бросало. Она всегда боялась: вдруг найдут грязь на ее штанах. А штаны велено было класть сверху. Каждый вечер воспитательница проверяла, правильно ли сложены вещи. И если найдут грязь на штанах — беда. Покажут твои штаны всем детям, кто спит в том же зале, и все станут над тобой смеяться. Сив не понимала, почему это так страшно, если у тебя грязь на штанишках. Но все приютские страсть как боялись обхода. До сих пор, слава богу, Сив не застукали ни разу. Никогда она так тщательно не вытиралась в уборной, как с тех пор, как попала в приют. А соблюдать чистоту там очень трудно. Потому что всем велят мочиться в ведро: директорша собирает мочу для своих роз. Строго-настрого запрещается мочиться в уборной: там по-большому только можно делать. А когда вот так бегаешь от унитаза к ведру, могут и пролиться какие-то капли в штанишки. Сив часто жульничала — ходила и по-большому, и по-маленькому в уборную. Но если воспитательницы или директорша замечали обман, они очень злились. Позор, говорили они.

Каждое воскресенье по утрам всех приютских собирали и вели в директорский сад. Там они могли видеть своими глазами, «какие великолепные розы вырастают на моче всех моих милых девочек и мальчиков». Вздымали на мачту датский флаг, и дети должны были петь «Нам ничто не угрожает» и еще «Ступайте сюда, девчушки, я тронуть струну хочу». Все смеялись над этими самыми струнами, особенно мальчишки. Был мальчишка один, из новичков, он возьми да и спроси у воспитательницы:

— А где, собственно, у девчонок струны?

Его посадили в карцер. А еще строго-настрого запрещалось смеяться и шевелиться, когда поднимали флаг. Потому что это было бы издевательство над господом богом, и королем, и Иисусом Христом, и флагом датского отечества.

Пришлют кому-нибудь на неделе посылку — обязательно ее припрячут до воскресенья. В воскресенье приютским разрешались лакомства. Не важно, если посылка в понедельник придет. Все равно ее отдадут только в воскресенье. Но если ты любимчик кого-то из воспитательниц, тогда тебе по крайней мере хоть скажут, что посылка пришла. Сив редко попадала в любимчики. Во-первых, для этого она уже слишком большая. Кому захочется приласкать такую долговязую девчонку, у которой даже кудряшек нет. Чтобы любимчиком стать, нужно совсем по-особому выглядеть, и очень важно, чтобы были кудряшки. Вдвоем с другой девчонкой, тоже никогда не ходившей в любимчиках, Сив втайне пыталась сделать локоны. Они дождались, когда все уснут, и слезли с кроватей. Очень трудно было отгонять сон. Они побежали в уборную и там закрутили волосы туалетной бумагой. Почти что два рулона ушло на это. А утром они на четверть часа опоздали на завтрак: никак не могли выдрать из волос бумагу. Волосы у обеих торчали во все стороны, и все смеялись над ними.

Когда дежурная воспитательница приглашала к себе жениха, вечером в спальню к девчонкам приходили большие мальчишки. А значит, чистота штанишек проверялась при них. «Кошечки, кошечки», — говорили мальчишки и ухмылялись. Сив знала: они толкуют о чем-то неприличном и как-то это связано с кровями. У одной девчонки вдруг начались эти крови. А ей всего двенадцать было. Сколько об этом судачили! Зато девчонке той разрешили ночевать в отдельной каморке. Такое обычно разрешалось только больным. Хоть Сив и страсть как боялась кровей, а все же мечтала, чтобы и ей отвели отдельную комнатку. В приюте у тебя никогда ничего нет отдельного. Единственное, что совсем твое, — шкафчик рядом с кроватью. Но шкафчики не запираются, и вещи часто крадут. Сив прятала в шкафчике свои сокровища. Спичечную коробку, а в ней — крошечную куколку в голубом фланелевом платье. Книжку про обезьян, с рисунками и текстом какого-то вундеркинда. Фотографию учениц Королевской балетной школы, которую Сив украдкой выдрала из газеты. Картинку, на которой были изображены три датские принцессы в гренландских костюмах. Каталог игрушечных товаров. Блокнот с белой бумагой — Сив строго экономила листки — и двадцать цветных карандашей, из которых были сломаны только четыре. Красную сумочку с красным кошелечком, где хранились две кроны. Эту монету украли. Сив подарил ее дядя, который вообще-то и не был ей настоящим дядей. Еще членский билет модного клуба. Была у Сив когда-то еще и шариковая ручка: перевернешь ее — и покажется голая тетенька. Но тетеньку тоже украли. С сокровищами легче было мечтать. Чтобы как-то вытерпеть приют. Правда, Сив временами казалось, будто ее вовсе и нет в приюте. Все сокровища теперь лежат в чемодане. Сив быстро повернулась — посмотреть, не пропал ли он. Чемодан-то хороший. Но чемодан на месте, там и стоит, куда она его поставила, на нем та же надпись, что и на бирке на груди у Сив.

Ей редко присылали что-нибудь из дома, как правило, только письма. А от писем какая радость. Если пришлют посылку с книжками, сластями или вещами какими — вот это радость. Письма Сив чаще всего получает от матери. От отца совсем редко. Разве что на рождество или на день рождения. Отец с матерью в разводе. Почти что у всех приютских детей родители в разводе. А у некоторых так и вообще нет отца. Всегда трудно придумать, что бы такое написать домой в воскресенье. Если ты мучаешься тоской по дому — об этом писать нельзя.

— Только огорчишь папу с мамой, — говорят воспитательницы.

А написать, что ты сама в огорчении, тоже нельзя, потому что тогда родители опять-таки огорчатся. Разрешается только писать, как весело тебе живется в приюте. Как ты довольна, что там живешь, и сколько интересного там происходит. Но на самом деле ничего в приюте не происходит. Больше всего происходит в мечтах самой Сив, на которые вдохновляют ее сокровища, а ведь об этом матери не напишешь.

Самое лучшее из всего, что было в приюте, было на масленицу. Воспитательница фрекен Берг дала Сив новое платье, Сив распустила волосы и накрасила губы помадой. Королевой ее не выбрали, но голубое платье из обычного — не приютского — дома было прелесть какое. Словно Сив вовсе и не в приюте.

Фрекен Берг — замужняя, и детей у нее двое. Из всех воспитательниц Сив больше всех любит ее. И завидует ее детям. Подумать только, какое счастье иметь такую маму, да еще совсем для себя, так, чтобы не делить ее с уймой других детей. Фрекен Берг как раз и ходила с Сив в магазин. Но тут она ее очень разочаровала. Она куда больше разговаривала с продавщицей, чем с самой Сив, и с первых слов объявила той, что Сив девочка из приюта. Зачем только она это сказала. Продавщица и фрекен Берг стояли, судачили и кивали головами, что, мол, хорошо, когда деньги налогоплательщиков идут на такое вот дело: купят девчонке одежду — никто и не догадается, что она приютская.

— Раз так, ничего, что налоги высокие, — говорила продавщица, — коль скоро мы знаем, что они идут на доброе дело.

Зато как весело было ехать с фрекен Берг в трамвае! Ни с кем больше ее не делить. Сив так хотелось взять ее за руку. Но она не посмела. А вот с платьем, о котором Сив так мечтала, тоже разочарование вышло. Воспитательница с продавщицей подобрали для нее пять платьев, из которых Сив сама должна была выбрать два. А ей больше всего понравилось платье из розового тюля.

— Зачем тебе в деревне платье из тюля, — сказала продавщица, — там ведь одни коровы да свиньи, и притом крестьянские дети не так уж и наряжаются. А вот эти платья очень практичные, — добавила она, кивнув воспитательнице.

— Вот увидишь, дружок, ты там будешь самая нарядная из всех детей!

Сив в ту минуту остро ненавидела обеих. Она выбрала платье в красную клетку, то, что сейчас на ней, и зеленый костюм. Фасона вполне приличного. В обувном отделе она почти что совсем сама выбрала коричневые ботинки на каучуковой подошве. Вечером, накануне отъезда, ботинки стояли у нее под табуреткой. Это было последнее, что видела Сив, прежде чем погрузиться в сон. И самое первое, когда проснулась наутро. Увидела ботинки и сразу вспомнила: нынче я еду.

Купили они с фрекен Берг все эти вещи, а потом зашли в кафе. Для Сив заказали содовую и два пирожных, а фрекен Берг пила кофе. Фрекен Берг была такая красивая, со своими роскошными каштановыми волосами и в собственной, неслужебной одежде. Частной одежде. Директорша живет на частной квартире, а у воспитательниц есть частная одежда. Частное — это все, что неприютское. Но и Сив сейчас — тоже частная, во все частное одета, никто и не увидит по ней, что она из приюта. Вырасту — всегда буду частная, подумала Сив.

Само собой, директорша нынче утром дала ей на дорогу разные наставления. Что-то такое плела она, чтобы Сив была паинькой, и послушной, и разумной, и большой девочкой и сама за собой смотрела. А потом из собственного частного кошелька директорша пожаловала ей десять крон. А под конец она так сильно ущипнула Сив за щеку, что та испугалась, как бы из носа не выпали козявки. Наверно, директорша хотела быть приветлива с ней напоследок, но только Сив чуть ли не больно было. Она понимала, на что намекает директорша, когда велит ей быть «разумной девочкой». Как-то раз Сив разрешили играть с директорскими детьми. У директорши были дети: мальчик и девочка. В субботу им позволялось выбрать кого-нибудь из приютских, чтобы те пришли к ним на частную квартиру — играть. Об этом приглашении все мечтали так же горячо, как ходить в любимчиках. Даже самые отъявленные озорники и те рвались к этому. У директорши угощали слоеным пирогом, а не то — пышками с содовой.

А Сив допустили в тот дом один-единственный раз. Справедливости ради полагалось всякий раз приглашать другого ребенка. Сив раскачивалась на пятках, и строила рожи, и кривила рот, и директорские выбрали ее. Тогда она еще только недавно поступила в приют. День стоял желтый-желтый, и не было нужды куда-то уноситься в мечтах. Желтый — любимый цвет Сив. Все субботы, воскресенья и принцессы — желтые. А в тот день Сив из кожи вон лезла, придумывая разные игры. Сив воображала: она покажет, как хорошо умеет играть, и тогда ее скоро опять пригласят в частный дом. Вот она и предложила директорским — приготовить настоящий обед на кукольной спиртовке. Сначала они пекли блины. На одной муке и воде. Они проделали все это в комнате, блины получились не очень-то вкусные, но зато было весело. А после они варили карамель. На беду, немного блинного теста попало на кресло, а на ковер брызнуло немного спирта; когда же они стали варить карамель из сахара и воды, варево их пригорело. Учуяв запах горелого, директорша ворвалась в комнату. Вся ее ругань досталась почти что одной Сив, директорша так долго драла ее за ухо, что оно чуть-чуть не оторвалось. А в следующий раз, когда директорским деткам надо было выбирать себе товарища для игр, они на Сив даже и не взглянули. Хоть она точно так же строила рожи и раскачивалась на пятках.

Она решила разменять на пароме подаренную десятку: кое-что купить себе. Скоро уже полдень — увидела она на часах, вот она и поест. Подхватив чемодан, она встала в очередь к киоску. Перед ней было всего три человека. Пока она стояла, дожидаясь своей очереди, взгляд ее упал на газету с комиксами: там был утенок Андерс. Вот эту она и купит, а то ей совсем читать нечего. Сначала в поезде было забавно смотреть, как взмывают вверх и съезжают вниз телефонные провода, но потом ей это наскучило. В киоске Сив купила на одну крону стакан желтой содовой воды с соломинкой и черную палочку карамели за двадцать пять эре — то и другое на десерт. Газета обошлась ей в две кроны, она будет читать ее медленно-медленно. Чтобы ее хватило надолго.

Дождь перестал. Сив снова вернулась к той же лавке. Там по-прежнему никого больше не было. Она вынула коробку с завтраком, потом поставила чемодан на место. Худенькими застывшими пальцами она стянула с коробки шнурок и скрутила его в маленький жгутик. Шнурочек всегда пригодится. Сив сразу же посмотрела, какую ей дали с собой еду. Всего восемь бутербродов. Но только три вкусных. С печеночным паштетом, с томатной пастой и с яйцом. Сив начала с печеночного паштета, осторожно придерживая пальцами края бутерброда. Ржаной хлеб с паштетом смешивается во рту со сладкой желтой содовой водицей. Вкусно, да еще Сив такая голодная. Она до сих пор краснеет, вспоминая свой первый вечер в приюте. Как над ней насмехались все только за то, что она придерживала пальцами сыр, когда ела бутерброд.

— Может, ты и вправду усвоила такие привычки у себя дома, — сказала воспитательница, — но у нас такое не принято.

Воспитательница сняла пальцы Сив с куска сыра и научила ее придерживать бутерброд с краев. Вот так, снаружи нужно придерживать хлеб, а не тыкать в сыр пальцем.

После хлеба с паштетом Сив съела бутерброд с яйцом. Желток слегка отдавал зеленью.

Сив раскрыла газету. Так велико было ее разочарование, когда она увидала непонятные подписи к комиксам, что она чуть-чуть не расплакалась. Газета оказалась на английском языке. Читать ее невозможно. Сив взглянула на первую страницу газеты. И утенок, оказывается, вовсе не Андерс, одна только картинка — правильная. Сив повернулась и долгим укоряющим взглядом смерила киоскершу. Но та торговала своим товаром как ни в чем не бывало. Надо бы запретить продавать такое детям! Сив не смела подойти к киоскерше — пожаловаться. Может, та сразу увидела бы по ней, что она приютская. Если ты из приюта, люди всегда думают, что ты вроде преступника. Сив листала газету и ела бутерброды, запивая их содовой. От слез свербило в глазах, Сив часто моргала, стараясь их удержать. Все же слезинка упала на газету. Сив крепко засопела и сказала вслух:

— А мне на все наплевать.