Сплит (ЛП)

Глава 12

Шайен

Мои пальцы покрыты грязью, собачьими слюнями и остатками тако. Наверное, не самая лучшая еда для собаки, но она кажется голодной, и я не могу позволить еде пропасть даром. Скорее всего, если эта собака является бездомной так долго, как показывает ее грязная шерсть, то она, вероятно, питается и чем-то похуже.

Лукас поднимается с крыльца и неуклюже идет к двери.

Ранее я предполагала, что мой отец сдает дом у реки одному из своих приятелей, который, вероятно, выгнан женой за то, что он — пьяный мудак. Но только такому беззащитному человеку, как Лукас, молодому и отчаянному, но трудолюбивому, удается взломать защитный панцирь моего отца. Оглядываясь назад, можно сказать, что то, что Лукас живет здесь, вполне разумно.

Я иду за ним, и деревянная веранда скрипит под моим весом. Пытаюсь отогнать от себя образы мамы, укладывающей каждую доску вручную гвоздодером. Папа говорил: «Не порти эти ручки, дорогая», — а потом целовал ее в макушку. Он и не подозревал, что внутри нее работает что-то гораздо худшее, способное испортить гораздо больше, чем ее руки.

— Он под раковиной. — Лукас стоит в дверях и изучает меня прищуренными глазами. — Мусор. — Он кивает на грязный контейнер в моих руках.

— Верно.

Вхожу в открытую гостиную, и у меня перехватывает дыхание.

Деревянный пол и стены выкрашены в землисто-серый цвет, подчеркивающий ярко-белую лепнину. Дровяная печь является центром, придавая современному пространству свой деревенский вид. Мои мышцы немного сбрасывают напряжение.

— Ты все это сделал?

Он пожимает плечами.

— Ничего особенного.

— Это прекрасно. Ей… — я с трудом сглатываю. — Моей маме бы понравилось.

Чтобы не выглядеть эмоциональной развалиной, я продолжаю искать мусор и иду на маленькую кухню.

Шкафы белые, а столешницы и задняя панель выложены черно-белой клетчатой плиткой, как в 1950-х. Но это еще не самое примечательное.

Каждая отдельная ручка индивидуальна. От шкафов до выдвижных ящиков и застекленных стеллажей — все это представляет собой смесь скобяных изделий. Кованое железо, золото, серебро и даже керамика, и все в форме чего-то из мира природы. Золотой лист, серебряный морской еж, бронзовая палка, некоторые животные. На одной — рыба, на другой — медведь, и… вспышка бирюзового цвета бросается мне в глаза.

Я прищуриваюсь.

— Это… О, Лукас. — В дальнем конце кухни находится маленькая кладовка, дверная ручка которой — то, что я видела так много раз, что это практически преследует меня во сне. — Это ее кулон.

У моей мамы была потрясающая коллекция украшений навахо, включая большие куски серебра и бирюзы, которых хватило бы, чтобы потопить лодку. Как сильно бы она их не любила, но никогда не носила. Всегда говорила, что из них получаются лучшие украшения для домов, чем для людей, и клялась, что использует их здесь, в речном доме.

Я провожу кончиками пальцев по гладкому голубому камню и серебру, вылепленному в форме подковы.

— Это… Слишком. Слишком идеально. Слишком похоже на нее.

— Твой отец дал мне его. Сказал убедиться, что он где-нибудь будет использоваться. — Голос Лукаса где-то рядом, должно быть, я так теряюсь, что не слышу его приближающихся шагов. — Пробовал сначала в спальнях, но там все будет спрятано. Он слишком мал для входной двери. Поэтому решил, что кухня — лучшее место, чтобы это было видно.

Я киваю, и мои глаза наполняются слезами.

— Она просто жила на кухне. Это идеально… — я откашливаюсь, чтобы избавиться от комка в горле.

В такие моменты мне хочется заплакать, высвободить сдерживаемые эмоции, которые постоянно витают под поверхностью. И это… это прекрасно, пребывание в этом пространстве ошеломляет. Это всего лишь украшение, превращенное в дверную ручку, но оно напоминает мне скорее, о ее жизни, чем о смерти. Все в этом месте похоже на моментальный снимок из более счастливых времен. До того, как нашу семью настигают болезни и потери, то время, когда возможности были бесконечны.

Как и она, это место прекрасно и незакончено. Эта мысль так ослепительно печальна, что я падаю на колени…

Или должна упасть.

Но Лукас ловит меня.

— Шайен? — тепло его сильных рук обволакивает меня. Его глаза, такие темные и полные нежности, как будто он может читать мои мысли и чувствовать мою боль.

Не могу придумать всех причин, почему бы мне беспомощно не вцепиться в его рубашку, позволить ему увидеть эту сторону меня. Ту сторону, которую я всегда отталкиваю и прикрываю железной силой. Причина, по которой я сбегаю, и причина, по которой не хочу возвращаться домой.

Я слаба.

Всегда была. То, что большинство считает агрессией, на самом деле является защитным рефлексом для моей чертовски жалкой персоны.

Даже сейчас, когда запах специй и сосны кружит мои чувства, а тело прижато к широкой груди мужчины, который за эти несколько минут проявляет больше сострадания, чем за четыре года Тревор, что-то внутри меня меняется.

В моем животе расцветает жар, и я раскидываю руки на его животе, окончательно ослабляя свою смертельную хватку на его одежде. Его живот быстро напрягается, как будто мое прикосновение вызывает физический ожог. Воздух вокруг нас становится живым от напряжения, и я хочу уничтожить то небольшое пространство, которое остается между нами. Мои губы покалывает от желания попробовать его на вкус, втянуть в рот эту полную нижнюю губу и убедиться, что она такая же мягкая, как кажется.

Мне не следует этого делать. Знаю, что не должна этого делать, но каждая причина бледнеет перед тем, как он держит меня, одалживая мне свою силу.

У меня пересыхает во рту, когда новая потребность вспыхивает ярко и голодно. Он смотрит на меня сверху вниз, его брови сведены вместе, а губы приоткрыты. Пульс бьется под моей ладонью, совпадая с моим собственным.

Он тоже это чувствует.

— Лукас? — я облизываю губы, и в его глазах мелькает паника. — Поцелуй меня.

— Я… — он моргает, медленно, отяжелевшими веками скользит по грифельно-серым глазам. — Не могу…

Мою кожу покалывает от шепота его дыхания.

— Пожалуйста.

Выражение его лица смягчается и становится грустным, как будто он извиняется. Как раз в тот момент, когда я думаю, что он собирается мне отказать, Лукас опускает свой рот к моему.

Он целует меня так легко, что я думаю, не снится ли мне это. В тот момент, когда я собираюсь поцеловать его в ответ, он отстраняется. Его дыхание замедляется, а мышцы напрягаются.

Секунды проходят в тягостном молчании.

Он переключает внимание на меня, и я вздрагиваю от перемены в его поведении. Лукас смотрит на меня из-под тяжелых век, а его губы сжаты в ровную линию. Некогда робкое, почти испуганное выражение лица сменяется чем-то зловещим. Я дергаюсь в его руках, но он только крепче сжимает меня.

— Что ты… — выдыхаю я, когда его руки хватают меня за задницу, заставляя выгибаться.

Полные губы приподнимаются в кривой усмешке, и он обнажает зубы.

— Женщины. Всегда чего-то требуют, не так ли?

Я вздрагиваю от ледяного тона его голоса. Все следы нежности, которая чувствовалась раньше, исчезает.

— Я…

Он упирается своими бедрами в мои, заставляя меня замолчать ударом своего стояка в мой живот.

— Тебе нравится эффект, который ты производишь, не так ли? — двумя длинными шагами он прижимает меня к стене, его руки сжимают мою плоть до боли. — Мне не нужно слышать, как ты это говоришь. Я это вижу. — Он облизывает нижнюю губу и практически рычит. — Он не даст этого тебе. — Лукас наклоняется и проводит зубами по моей челюсти, его горячее дыхание касается моего уха, и кожа покрывается гусиной кожей. — Но я дам.

— Нет, я…

— Ш-ш-ш… — его руки судорожно сжимаются от едва сдерживаемого напряжения. — Не будь дразнилкой.

— Прекрати! — я прижимаюсь к его груди, мои ноги напряжены и готовы бежать. — Ты меня пугаешь.

Его высокая фигура напрягается, и он покусывает мочку моего уха достаточно сильно, чтобы заставить меня захныкать.

— Хорошо. — Он отступает назад, рассерженный, кажется еще больше, чем прежде.

Я вся дрожу и пытаюсь удержаться на ногах. Мои конечности напряжены от адреналина, и с увеличением расстояния между нами я делаю свой первый полный вдох.

Он небрежно прислоняется к стойке, как будто ничего не происходит. Внешне невозмутимый, он скрещивает ноги в лодыжках.

— Если боишься, то беги. — Он широким взмахом руки указывает на дверь. — Никто тебя здесь не держит.

— Что с тобой не так? — слова вырываются шепотом, пока мой разум пытается понять то, что я вижу.

Его взгляд становится хищным, а небрежность исчезает.

— Уходи.

— Но… — с трудом подбираю нужные слова. Я собираюсь поцеловать его, но он полностью отворачивается от меня. — Я думала…

— Застенчивая Эн. Не такая уж застенчивая, Шайен. — Он усмехается. Его голос звучит по-другому, мрачнее и дразняще, что мне совсем не нравится. Мои щеки краснеют от смущения, когда он насмехается над моими эмоциями. — Не так застенчива, Застенчивая Эн. — Он продолжает перекатывать мое имя во рту, как будто попробует его, и ему не нравится вкус. — Ты думала, что можешь сверкнуть своими детскими голубыми глазками, сунуть свои сиськи мне в лицо, потереться об меня киской и получить то, что хочешь. — Он цокает и ухмыляется. — Застенчивая Эн?

— Прекрати! — Боже, кто этот парень? Только что я едва могла заставить его говорить, а теперь он ведет себя совершенно жестоко.

Он хмурится, и его челюсть становится твердой, как камень.

— Нет, ты прекрати!

— Я ухожу. — Мне не нужно это дерьмо. Одну минуту он заботлив, потом равнодушен и, наконец, совершенно подлый. Я собираюсь пройти мимо него, чувствуя себя полной задницей, думая, что Лукас другой, что у нас есть связь, но останавливаюсь и смотрю ему в глаза. — Ты мог бы просто сказать, что тебе это неинтересно.

Он наклоняет голову, и его глаза прожигают дорожку от моих губ к груди и… между ног? Я вздрагиваю от визуального нападения, и он, должно быть, замечает это, потирая верхнюю губу и ухмыляясь.

— О нет, Застенчивая Эн. Он заинтересован. В этом и проблема.

Что это? Как будто ему вкололи секс и сумасшествие. Он полная противоположность тому Лукасу, которого я знаю.

Разочарование захлестывает меня и сжимает грудь.

— Спокойной ночи, Лукас.

Я тащусь через гостиную, опуская глаза в пол.

Смущение и стыд заставляют мои ноги двигаться быстрее, и, когда я переступаю порог, он бормочет:

— Зови меня Гейдж.

Гейдж

Проходит много времени с тех пор, как я заявляю о себе, что многое говорит о Лукасе. Ему удается избегать людей, которые могут причинить ему боль.

Но потом он должен был пойти и все испортить, подобравшись поближе к этой цыпочке. Он пытается сдерживать себя, держать свое дерьмо в руках, но эта маленькая киска отбрасывает член, сердце и яйца ради девчонки.

Женщина.

Меня тошнит от мысли, что он действительно может наслаждаться обществом женщины после того, через что нас заставила пройти эта сука-шлюха мать.

Я не говорю, что он должен быть геем — черт, меня так же возбуждают большие сиськи и тугая маленькая киска, как и его, — но помимо того, что они могут предложить в сексуальном плане, женщины — отвратительные, злые, несчастные существа.

Даже сейчас, когда я хороню его в темноте, все еще чувствую, как она действует на него, будоража его внутренности. Я потираю грудь в попытке отогнать это покалывающее дерьмо, оставшееся позади моих ребер. Трахнуть женщину, да. Но это дерьмо, которое чувствует Лукас, не в порядке вещей.

Болезненность похоти смешивается с воздушным ощущением, которое, не буду врать, чертовски приятно.

Но и героин тоже.

Просто потому, что что-то кажется хорошим, еще не означает безопасность.

Сучкам нравится причинять боль, особенно Лукасу. А влюбленность в женщину может обернуться катастрофой.

Они прямо из преисподней, все, кроме Алексис, но ей было семь лет, и она умирает еще до того, как зараза женственности успевает заразить и погубить ее.

Я не позволю, чтобы ему снова причинили боль. Никогда.

Все мое существование вращается вокруг его безопасности. И вещи, которые я делаю, невообразимые вещи, на которые я иду ради его защиты — это то, из чего сделаны кошмары.

Люку не нужно мечтать о женщине, которая только вырвет его сердце и уничтожит все хорошее, что в нем остается. Лучше всего держать женщин в одной категории, и единственное, на что они годятся — это на влажные фантазии.

Даже сейчас, когда я смотрю, как этот горячий кусок задницы бежит по грунтовой дороге, мой член напрягается. Я мог бы трахнуть ее. Она хочет этого достаточно сильно. Я бы заставил ее умолять об этом, как и всех остальных. Но знаю, что ее чувства к Люку глубже, чем быстрый трах, и никак не смогу уберечь его, если буду бороздить эти воды своим членом.

Как только Шайен исчезает за поворотом, я медленно осматриваюсь вокруг. Я не был так сильно нужен с того дня, как нас выгоняют из маленького городка в Неваде, но слежу за обстановкой. Лукас находит себе жилье, хорошее и тихое, идеальное для него.

Замечаю его блокнот для рисования на столе, три дурацкие игрушки, которые он таскает с собой повсюду, а в углу стоит большой кусок дерева, который он как раз вырезает, и на полу валяются деревянная стружка.

— Занятой, занятой парень. Мама бы меня побила, если бы увидела это безобразие. — Я медленно улыбаюсь. — Хорошо, что она стала кормом для червей.

Неторопливо подхожу к столу и перелистываю страницы с его рисунками. Я ни хрена не умею рисовать. Лукас всегда был художником. Наклоняю голову и изучаю бесчисленные приятные лесные сцены, отдельные изображения разных деревьев, животных, листьев и… — гребаный кролик, Лукас? — Я качаю головой и листаю дальше, когда натыкаюсь на страницу с разными частями человеческого лица. Женское лицо с… — трахни меня, если это не наша маленькая Шайен. Ты увяз глубже, чем я думал, брат. — Я переворачиваю страницу, чтобы найти еще несколько набросков, ее профиль, подбородок, губы и… миленько… обнаженное тело. — Когда память работает, она хорошо тебе служит. Красивые сиськи.

Я беру карандаш и царапаю записку своей второй половинке, затем захлопываю блокнот и выхожу на улицу. Осматривая окрестности, я опускаюсь на верхнюю ступеньку крыльца. Прямо под моей правой ногой раздается скулеж.

— Хороший пес. Прячься и дальше. Ничто не причинит тебе вреда, если ты останешься в темноте. — Я откидываюсь назад, и мои джинсы туго натягиваются между ног. — Бл*дь, сучка ушла пять минут назад, а я все еще возбужден. — Разочарованное рычание вырывается из моей груди.

Так не пойдет.

Похоже, мне придется задержаться здесь на какое-то время, позаботиться о некоторых основных потребностях Лукаса и положить конец этой чуши с Шайен. Когда моя работа здесь будет закончена, а он не будет думать своим членом, я вышвырну эту сучку Шайен из его организма. Навсегда.