Сплит (ЛП)

Глава 15

Шайен

Слава Богу, он вернулся.

Как бы мне ни хотелось связать его и допросить о том, что произошло в пятницу вечером, какого черта он два дня отсиживался в своем доме, я могу сказать, что он напуган. Этот потерянный взгляд его глаз я чувствую в своей груди.

Проблеск испуганного мальчика, которого я видела раньше, возвращается, и замешательства на его лице достаточно, чтобы разорвать старые раны.

Я провожу все выходные в офисе, исследуя то, что, по моему мнению, происходит с Лукасом, и, собираю как можно больше информации, боясь, что оказываюсь права.

О, Лукас, через что ты прошел?

После того, как я кормлю его всем своим обедом, включая утренний и дневной перекус, а также запас шоколада на всякий случай, цвет его лица становится лучше. Лукас более бдителен, и у него есть энергия, чтобы поддерживать свое собственное тело.

Мы прячемся достаточно далеко в лесу, чтобы нас никто не видел, но из-за деревьев доносятся звуки пил и гвоздометов. Я поворачиваюсь к нему и ловлю его взгляд, брови сведены вместе, и он жует свою нижнюю губу, которая, как я теперь знаю, на ощупь даже мягче, чем кажется. Он изучает землю.

— Кто такой Гейдж?

М-да… мягкий подход, Шайен.

С другой стороны, утонченность никогда не была моим коньком.

— Гейдж — это… я. — Его плечи опускаются, и он качает головой. — Все очень сложно.

Так и знала. Он и Гейдж, и Лукас.

— Что ты знаешь?

Он облизывает губы и подтягивает колени, чтобы опереться на них предплечьями.

— Сколько себя помню, у меня были эти… провалы в памяти.

Я сглатываю, нервничая больше за него, чем за себя.

— Сначала они были случайными, или, по крайней мере, мне так казалось. Но когда я стал старше, заметил закономерность, например, они никогда не случались в школе, или когда я был дома один с сестрой и братьями. Они всегда случались, когда у меня были какие-то неприятности.

— Как долго они обычно длятся?

Он ковыряется пяткой ботинка в грязи, выгребая ямку, в которую, кажется, скорее, заползет, чем продолжит разговор.

— Все в порядке. Ты можешь мне доверять.

— Когда мне было десять, я целыми днями был в темноте. Когда приходил в себя, то ничего не мог вспомнить.

Я отворачиваюсь, пытаясь скрыть свое потрясение и надеясь, что он не замечает моей реакции на тревожную информацию.

— Ты всегда теряешь дни? Как в эти выходные?

— Нет, в среднем они длятся несколько часов. Иногда меньше. Зависит от того, насколько плохи дела. — Он морщится.

— Какого рода дела? — мне страшно узнать ответ.

— Раньше? Из-за наказаний. — Он смотрит на меня встревоженными глазами. — Сейчас? Угроза.

— Почему на этот раз?

Он пожимает плечами и шепчет:

— Я хотел… утешить тебя. Это последнее, что я помню.

Мой желудок сжимается, тошнотворное чувство соперничает только с моей печалью.

— Ты чувствовал угрозу… от меня?

— Женщины. Они это запускают. — Он слегка отшатывается от меня, словно ожидая, что я наброшусь на него.

Я прочищаю горло и пытаюсь расслабиться. Если его потребность утешить меня вызывает провал, то моя паника может сделать то же самое, и я не могу рисковать потерять Лукаса теперь, когда он наконец впускает меня.

— А наказания? — я борюсь с приступом тошноты, боясь его ответа.

Он потирает затылок.

— Моя мама.

Я позволяю тишине установиться между нами, не желая напугать его, озвучивая четыре тысячи вопросов, которые крутятся у меня в голове, чтобы он рассказал мне больше.

Что, если я спровоцирую жестокую сторону Лукаса только потому, что являюсь женщиной?

Всплеск адреналина ускоряет мой пульс, и я внезапно перестаю осознавать окружающую меня обстановку.

Инстинкт подсказывает мне бежать, но в глубине души я верю, что Лукас не причинит мне вреда. Я была одна у него дома, предоставляя ему такую возможность, но единственное, что он ранит — это мои чувства. И даже его более агрессивная личность защищает меня от Дастина. Это должно что-то значить.

— Иногда я приходил в себя, свернувшись калачиком на полу, все тело болело. Иногда просыпался тогда, когда она стояла надо мной и кричала. Я возвращался из тьмы к ее перекошенному от гнева лицу и словам… — он смотрит в никуда, но, кажется, видит все.

Комок застревает в горле от того, как он, должно быть, страдает. Я подсаживаюсь ближе, кладу руку ему на спину и растираю вверх-вниз длинными уверенными движениями. Его мышцы напрягаются под моим прикосновением, но через несколько десятков секунд он, кажется, расслабляется.

— Твои родители когда-нибудь водили тебя к врачу?

Он качает головой, но не вдается в подробности. Наверное, женщина, которая так жестоко наказывает своего сына, что он теряет сознание, не обратилась бы за медицинской помощью. Слишком легко попасться.

— Мой младший брат Майкл часто рассказывал мне о Гейдже. Он говорил: «Я испугался, но потом пришел Гейдж» и «Если мама рассердится, все будет хорошо, потому что Гейдж позаботится о нас». Раньше я думал, что это воображаемый друг, их версия ангела-хранителя.

От прерывистого звука его голоса у меня горят глаза и носовые пазухи.

— А позже младшая сестра смотрела на мою классную фотографию. Она все время указывала на меня и говорила: «Кто это? Лукас или Гейдж?». Потом, после своего появления, он оставлял мне записки.

— Записки, типа на бумаге?

— Да, и еще здесь. — Он переворачивает руки ладонями вверх.

Я сглатываю сквозь комок в горле.

— На этот раз он оставил что-нибудь?

Он открывает рот, затем быстро закрывает его и качает головой.

— Нет.

Я складываю руки на животе, чувствуя внезапный холодок на ветру. Его мать была жестокой, это уж точно. Понимаю, почему он избегает вопросов о ней.

Неужели она бросила его вместо того, чтобы умереть, как я сначала предполагала?

Думать, что ее жестокое обращение было настолько жестоким, что Лукас стал совершенно другим человеком, чтобы защитить себя — это трагедия за гранью понимания.

— Что случилось той ночью, Шайен? — его голос звучит так сокрушенно, как будто он уже знает ответ и извиняется за него.

— Ты был в баре.

Его широко распахнутые глаза обращаются ко мне.

— Я был в баре? — он роняет голову на руки и стонет.

— Гейдж был. Он ударил парня, с которым я выросла. — Нет необходимости вдаваться в подробности, что-то подсказывает мне, что чем меньше информации Лукас обработает, тем лучше.

Он сгибает правую руку.

— Я не знала, что происходит, когда ты не пришел на работу сегодня утром. И поэтому сказала отцу, что ты заболел, чтобы он не приходил проведать тебя. Надеюсь, все в порядке.

— Зачем ты это сделала? — шепчет он и поворачивается ко мне. — Почему ты защищаешь меня?

— Лукас? Ты когда-нибудь слышал о «диссоциативном расстройстве личности»?

— Думаю, да.

— Это расстройство личности. Некоторые называют это расстройством множественной личности.

Его уши краснеют. Он вздергивает подбородок и сцепляет руки за головой.

— Если ты считаешь меня сумасшедшим, не беспокойся. Я уже знаю об этом.

— Тебе так и не помогли…

— Я пытался. Он никогда не позволял мне. — Он изучает верхушки деревьев. — Разве ты не понимаешь? Мне никогда нельзя доверять, потому что он всегда будет частью меня.

Я моргаю, вспоминая Гейджа, его полный ненависти взгляд, угрозы и нанесенный удар, который, казалось, почти не беспокоил его.

— Ты хочешь причинять людям боль?

— Конечно, нет.

— Возможно, у тебя больше контроля, чем ты думаешь. — Я пожимаю плечами, как будто это так просто, и надеюсь, что он чувствует себя ободренным, хотя не имею ни малейшего представления, правда ли это. Но я должна верить, что его доброта победит.

Провожу потными ладонями по бедрам, стесняясь признать, что, возможно, он не так уж сильно отличается от меня. Когда потеряла маму, часть меня умерла вместе с ней, и я стала кем-то другим, чтобы не чувствовать боли — сосредоточенной на карьере, эгоистичной, одержимой желанием оставить воспоминания позади любой ценой.

— Я не жду, что ты поймешь.

Я наклоняюсь и кладу руку ему на плечо, умоляя посмотреть на меня. Он этого не делает.

— Тогда объясни.

— Почему от меня пахло духами? — в его голосе звучит твердость, которую я никогда раньше не слышала, и мне не нужно спрашивать, чтобы понять, что он говорит о Гейдже.

— Он появился в «Пистолс Питс». Я видела, как он целовался с девушкой и…

Звук, похожий на крик умирающего животного, срывается с его губ, и он хватается за затылок. Я не могу себе представить, как ужасно было бы потерять власть над своим телом и проснуться, понятия не имея, что ты натворил.

Судя по его опущенным плечам, он предполагает худшее.

— Ничего не случилось, Лукас. Я почти уверена, что вы двое так и не добрались даже до второй базы.

— Это неправильно…

— Это горный городок, перепихоны в барах и драки вполне обычны.

— … я мог действительно кому-то навредить…

— Лукас, ты слишком остро реагируешь.

— … гораздо хуже. — Он замирает и смотрит на меня, его серые глаза сияют печалью. — Ты была там.

Мое лицо пылает, и его глаза мечутся к щекам, затем расширяются.

— Неужели я… Гейдж, неужели он…

Я открываю рот, чтобы сказать ему, что он целовал меня, а его руки блуждали по моему телу с силой, которая в равной степени пугает и возбуждает меня. Слова пляшут на кончике языка, мне больно признаваться, как сильно я хочу, чтобы он снова прикоснулся ко мне, как сильно жажду еще одного собственнического поцелуя, который лишает меня связных мыслей.

То, что он видит на моем лице, заставляет его отшатнуться.

— Мне пора. — Он быстро встает и отступает на шаг, прежде чем повернуться ко мне. Кажется, Лукас раздумывает, помочь мне подняться или нет, но в конце концов протягивает руку и поднимает меня на ноги. — Спасибо за еду. Скажи своему отцу, что я отдам ему резьбу к концу недели. Закончу ее дома… То есть в доме твоей мамы… Я…

— Об этом не беспокойся. Мой отец позаботится о тебе. Если тебе нужна помощь…

— Нет! — сила в голосе, кажется, пугает даже его и заставляет мое сердце подпрыгнуть. — Пожалуйста. — Он подходит ближе, и от этой близости мне хочется заключить его в объятия. — Никому не говори.

Темная ярость в его глазах той ночью сменяется болезненной невинностью, уязвимостью, которая заставляет мои руки отчаянно пытаться утешить. Он сломлен, мучительно красив и…

— Шай.

То, как он называет меня, вырывает меня из моих мыслей.

Его дымчато-серые глаза умоляют.

— Пожалуйста.

— Не скажу. Обещаю.

Он тяжело выдыхает, и его плечи опускаются.

— Спасибо. Я… э-э… Увидимся. — Он трусцой возвращается к месту работ, и я даю себе время прийти в себя.

Лукас неуравновешен.

Этого нельзя отрицать.

Но, нечмотря на то, что должен безумно меня пугать, страха нет, и это беспокоит меня больше всего.