Спящие красавицы

36. Убить христопродавца!

И только в кабинете профессора Майера все наносное отступает на второй план. Здесь курится сладковатый дым, здесь оазис философской мысли, здесь все располагает к неспешному созерцанию событий, текущих мимо как песок сквозь пальцы…

Глаза Майера и Козырева полуприкрыты, вокруг тишина. Привычно сидит подле ног Козырева Лиза. Она предана как старая собака, пожившая с хозяином много-много лет. Она смотрит вдаль, щурится будто бы от сильного ветра промозглых невзгод, которые уже проступают на закате дней…

Вера зевает от недосыпа, Пушкин топчется со сценарием. Хильда читает вслух СМС-ку от Аделаиды.

– «Доктор, вчера я приняла ведерную клизму, я свежа как цветок. Зайдете посмотреть на Вашу Аделаиду? Извините, что это пока единственная новость нашего романа. Вы знаете, как я мучилась запорами…»

– Запорами… – вторит Майер.

Лиза глубокомысленно покачивает головой.

Хильда вздыхает:

– Бедняжка. Что ответить?

– О да, зайду… Поздравьте ее с ведерной клизмой. Что еще?

– Она опять пишет, что я возможно дрянь и тупица.

– Окей, – не возражает профессор.

Хильда читает дальше:

– Она пишет, что любви нет, ее заменяют бесконечные пожизненные фантазии о ней… Хольт, Вы никогда не думали об этом?

Майер молчит.

Тогда Хильда обращается к Козыреву:

– Я так и не поняла в прошлый раз: в русской экзистенции любовницы водили мужчин писать? Я не изучала этот вопрос.

– Водили.

Майер вздыхает:

– Как жаль, что вождения писать не было в немецкой экзистенции.

Хильда отвечает со знанием дела:

– В немецкой экзистенции было царство рацио, в русской – эмоцио. Однако это плохо. Я готова попробовать Вас отвезти сделать писание, чтобы почувствовать что такое эмоцио.

На пороге кабинета появляется Ксюша (он же Алексей Синица) в сопровождении лжесурдопереводчицы.

Лиза встает, садится на колени у ног профессора (сбоку) и смотрит вдаль, щурясь от воображаемого ветра.

Сурдопереводчица спрашивает:

– Ксюша интересуется: как поступить девушке, которая начала периодически засыпать на продолжительное время? Заснет ли она навсегда?

– Да, – отвечает Майер.

– Как быстро это произойдет?

Пушкин тянет привычную волынку:

– Роман Григорьевич, голубчик, ну пожалуйста… Всего одна минута… Все стоит, канал рвет душу, а съемочных дней осталось всего 17…

Вера полна презрения:

– 121-ая серия стоит, 127-ая не движется, а в сто тридцать первой и конь не валялся!

Козырев туманно вглядывается в страницы, вдруг нехорошо оживляется:

– Хитрюга… Борзописец… Ай да, Пушкин! Ай да сукин сын!

Он тычет Пушкина в живот.

– Гнида конъюнктурная!

Снова тычет – теперь сильнее.

– Опиум для народа!

Пушкин, рухнув, понятно, хнычет:

– За что Вы все время меня бьете, за что?! Мне скоро на пенсию…

– Эй, мальчик, помоги ему! – приказывает Козырев. – Я не убил этого христопродавца?

– Он не мальчик, – уточняет сурдопереводчица. – Он – глухонемая.

– Сколько раз повторять – просто немая, – спорит Ксюша.

Хильда ласково обращается к Ксюше:

– Что ж вы сразу-то молчали?