Глава 3. Трапезундская империя и Византия

Отношения Трапезундской и Византийской империй отличались, особенно вначале, большой сложностью. Действительно, это были не просто взаимосвязи двух равноправных независимых государств, объединенных взаимными интересами или разделенных противоречиями. Помимо объективного существования и тех, и других они вышли из одного гнезда, с общими традициями, представлениями, культурным наследием. Изначальная вражда, о которой мы писали в предшествующей главе, была порождена соперничеством за лидерство в разделенном после IV Крестового похода греческом мире. И хотя после 1214 г. победа была на стороне Никеи, правовые и идейные противоречия урегулированы не были. Дипломатическая практика Византии не знала прецедента отношений между равноправными государствами, управляемыми императорами ромеев. Ни одна из сторон не желала уступать, хотя экономических и политических противоречий между империями, по сути, не было. В отношениях между Трапезундом и Никеей, а затем и Константинополем наблюдалась эволюция от прямого утверждения прав Великих Комнинов на византийский престол и, следовательно, враждебности, до поисков гибкого компромисса в 60-е — 80е гг. ХIII в. и утверждения равноправных и дружественных связей во второй половине XIV — середине XV вв.

С Византийской стороны наблюдалось стремление включить Понт в состав империи Палеологов или, по меньшей мере, в ее орбиту, в том числе, учитывая экономические выгоды от возможных налоговых поступлений от богатых городов и областей бывшей фемы Халдия, от поставок продовольствия в Константинополь. Подчинение Византии не сулило ничего доброго местной аристократии и городской верхушке Трапезундской империи, к тому же оно было чревато конфликтами с местным лазским и тюркским населением. Нередко страны находились в разных политических лагерях. Все это объективно мешало объединению, но вряд ли могло препятствовать сближению, учитывая единство веры, культуры, языка, наконец, наличие общей опасности, исходящей как от «латинян», так и от турок.

После 1215 г. связи Трапезундской империи и Никеи не могли быть регулярными из-за отсутствия между ними общей границы (после захвата сельджуками Синопа и части Джанита) и прямых морских сообщений. Не были упорядочены и церковные связи. Трапезундская церковь проводила самостоятельную политику и оказывала сопротивление никейским посланникам на контролируемой ей территории. Так, например, в 1223 г. правитель и епископ Херсонеса, находившегося в сфере влияния Трапезундской империи, заставили епископа Феодора, направленного патриархом Германом II к аланам Северного Кавказа покинуть город, грозя епископу даже смертью[585]. Трапезундские власти всячески старались воспрепятствовать как усилению позиции Никеи в подконтрольном им Южном Крыму, так и в Алании[586]. Сохранялась почва взаимного недоверия и династического соперничества, никейские императоры не могли признать такого же титула у трапезундских государей, и наоборот. Трапезундская территория служила также прибежищем недовольных никейскими государями или опасавшихся их гнева. Например, при Иоанне III Ватаце (1222–1254) туда бежал проштрафившийся налоговый чиновник[587].

В 20-е гг. ХIII в. Трапезундская империя существенно потеснила сельджуков, нанеся им сокрушительное поражение близ стен Трапезунда и аннулировав даннические отношения, установленные договором 1214 г.[588] В 1225–28 и 1254–65/66 гг, пусть и ненадолго, Трапезундской империи удавалось отвоевать Синоп, приблизившись к никейским границам[589].

Еще ранее оба государства оказались в одном лагере — в союзе с сельджуками против монголов в 1243 г. и постепенно признали сюзеренитет монголов после поражения в долине Кёседаг[590]. трапезундский император Мануил признал свою вассальную зависимость от монголов, совершив визит в Каракорум на курултай, избравший нового великого хана Гуюка в 1246[591].

Едва взойдя на никейский трон, Михаил VIII Палеолог (1259–1282) стал искать сближения с энергичным трапезундским василевсом Мануилом (1238–1263), известным своими победами и дипломатическими успехами. Для начала был избран путь церковного примирения. 1 января 1260 г. по настоянию Палеолога Никейский патриарх Никифор II издал синодальную грамоту о привилегиях трапезундской митрополии[592]. При скудости источников середины ХIII в. этот документ имеет особое значение для нашей темы.

В самой грамоте сказано, что мотивом к ее изданию было желание императора Михаила VIII, «собирающего воедино все разрозненные части и члены Ромейской державы»[593]. Михаил предложил трапезундскому государю (названному в грамоте «могущественным правителем Трапезунда и окрестных мест…, всеблагороднейшим Великим Комнином», «побратимом» или «племянником» василевса (της Τραπεζοΰντος καί των ύπ αυτόν χωρών κυρεύοντα περιπόθητον έξάδελφον τής αγίας αύτοΰ βασιλείας πανευγενέστατον μέγαν Κομνηνόν)[594], заключить политический и династический союз, для чего направил к нему послов. В грамоте явно просматривается цель Михаила VIII — «усыновить» Мануила, соединить его посредством брака с никейской династией. Эту политику Михаил VIII будет продолжать и далее. Ее истинным смыслом было «включение» Трапезундской империи в состав Византии, по меньшей мере — номинальное признание Великими Комнинами сюзеренитета Палеологов. Примечательно, что, несмотря на пышное титулование Мануила, на признание за его родом эпонима Великий Комнин, Мануил ни разу не назван в грамоте василевсом, но лишь правителем.

В качестве предварительного условия Мануил выдвинул предоставление церковной автономии Трапезундской митрополии. Он действовал в противоположном от Михаила VIII направлении, укрепляя независимость своей державы. Тем не менее, Михаил решил пойти на уступку и побудил патриарха собрать синод и вынести решение. В самой грамоте не скрывается политический смысл уступок: «ибо отсюда очевидна польза и для объединения (ενωσιν) ромеев и для заключения родственного союза»[595].

При Мануиле задуманный брак не стал реальностью[596]. Препятствием, видимо, стало требование ликвидации императорского именования Великих Комнинов, на что Мануил не согласился. Тем не менее, грамота свидетельствует о мирных связях между двумя империями в то время.

Чтобы полнее оценить смысл и величину уступок, вернемся к анализу предоставленных привилегий. 1) В случае смерти трапезундского митрополита и избрания его преемника, патриарх и синод, учитывая опасности путешествия из Трапезунда в Никею, разрешили проводить избрание в Трапезунде на соборе местных архиереев. Для участия в таком соборе патриарх отправлял туда своего представителя в сане епископа или без оного. Избранному трапезундскому митрополиту разрешалось не совершать поездки к вселенскому патриарху для наречения и хиротонии, а быть рукоположенным на месте патриаршим представителем (если он был архиереем) или одним из местных епископов. Правом вето при избрании, совершаемом с ведома светских властей и в соответствии с каноническими правилами, патриарший представитель не обладал[597]. 2) Избранный митрополит имел право рукополагать епископов своего диоцеза, но не мог делать этого без разрешения патриарха по отношению к митрополитам и архиепископам, так как последние находились в юрисдикции вселенского патриархата[598].

До IV Вселенского собора (451 г.) митрополитов рукополагали не патриархи, а епископы каждой области. 28 Правило IV Вселенского собора определило, что Константинопольской церкви подчинялись области Азии, Понта и Фракии. Все их митрополиты после избрания в соответствии с канонами должны были поставляться и рукополагаться константинопольским архиереем. В самом акте избрания патриарх не участвовал и даже не присутствовал там, а только утверждал результаты голосования, посвящая в сан одну из трех предложенных ему кандидатур. Само избрание в основном должно было производиться епархиальным собором епископов каждой митрополии[599]. Однако еще до X в. в церковной практике сложился обычай, согласно которому патриарх не только посвящал митрополитов, но и участвовал в их избрании, проводя его через поместный собор находящихся при нем, в Константинополе, архиереев (чаще всего, вовсе не из диоцеза, куда поставлялся митрополит). В трактате Евфимия Сардского «Об избрании епископов» (конец VIII — начало IX в.) практика избрания митрополита исключительно на соборе в столице считалась вполне законной[600]. Издатель трактата, Ж. Даррузес выборы в провинции считает «полностью устаревшими»[601].

Таким образом, исследуемая синодальная грамота делает сразу два отступления: и от 28 Правила, и от церковной практики тех лет: трапезундскому митрополиту разрешается быть избранным на соборе своего диоцеза, ему предоставляется право не являться в столицу для хиротонии, признаются права светских властей участвовать в избрании и аннулируется право патриарха избирать одну кандидатуру из трех в случае разногласий. Такие уступки, очевидно, закрепляли уже сложившийся в предшествующий период порядок. Они выглядели как несомненное расширение прав трапезундской церкви. Но, вместе с тем, патриарх стремился укрепить свои прерогативы в отношении других митрополитов Трапезундской империи и не допустить превращения Трапезунда в центр автокефальной церкви, по примеру Болгарии или Сербии. Уступка была на деле определенным компромиссом интересов. Грамота демонстрирует и то, что церковные льготы были орудием тонкой долговременной политики Михаила VIII по отношению к Трапезундской империи. Но отнюдь не первый Палеолог на троне был ее «изобретателем». Аналогичную политику Никейская империя проводила по отношению к другим православным церквам, предоставляя Сербской (1219 г.), Болгарской (1235 г.), Киевской (1250 г.) архиепископиям автокефалию или особые права при условии укрепления связей этих церквей с Никеей и упрочения сообщества православных государств. При этом сербская кафедра при св. Саве Немане получила так же, как и позднее трапезундская митрополия, разрешение, чтобы местные епископы сами рукополагали архиепископа. Таким образом, политика по отношению к Трапезунду — скорее не исключение, а осознанный курс вселенского патриархата и никейских императоров, направленный на укрепление, ценой уступок, лидирующей роли Никеи как наследницы Византии[602]. Трапезундская церковь получила большие права, в избрании владык, чем Киевская, но не стала автокефальной, как Сербская и Болгарская.

С восстановлением Византийской империи в 1261 г. Михаил Палеолог мог с большей настойчивостью отстаивать претензии на роль единственного императора ромеев. Но отношения между двумя странами существенно осложнили заключение византийским монархом в 1274 г. Лионской унии с папством и перемены в политической ориентации Трапезундской империи при императоре Георгии (1266–1280). На унию Михаил VIII пошел как прагматичный политик, опасавшийся нового удара с Запада после падения Латинской империи. Там складывалась сильная антивизантийская коалиция во главе с папским вассалом могущественным королем Сицилии Карлом Анжуйским. Уния вызвала сильнейшее противодействие как в самой Византии, так и в других греческих государствах. Ее отвергли подавляющее большинство населения, значительная часть духовенства и высших чиновников. Нити заговоров против Михаила VIII плелись и изнутри, и извне; в них участвовали даже его ближайшие родственники[603]. На Балканах правитель Эпира и Арты Никифор и его сводный брат владетель Фессалии Иоанн Дука выступили поборниками «истинного православия» и начали переговоры с заклятым врагом Византии Карлом Анжуйским. Соборы антиуниатов в Неопатрах в мае и декабре 1277 г. предали византийского василевса анафеме, отлучили его, папу и патриарха от церкви, как еретиков. Карл Анжуйский в то же время заявлял, что заключение унии не сняло с Палеолога ответственности за узурпацию престола Латинской империи; лишь боязнь папского интердикта удерживала его от военной экспедиции[604]. Интриги против Михаила VIII велись в Болгарии[605]; даже далекий Херсонес Таврический был оплотом оппозиции[606]. Естественно, что и Трапезунд не остался в стороне от этой ожесточенной борьбы, в ходе которой Михаил VIII прибегал к расправам над противниками унии. После того, как в апреле 1277 г. Михаил VIII на Влахернском соборе торжественно заявил о принятии латинского символа веры и догмата о папском примате и затем перешел к широким репрессиям, Трапезунд стал одним из центров иммиграции антиуниатской верхушки. По сообщению протонотария Михаила VIII Огерия, эта иммиграция вскоре приняла значительные масштабы[607]. Хотя византийский историк Никифор Григора и напишет позднее, что «рассеявшиеся по всей вселенной» враги унии были лишь «чернью и торговцами»[608], данные современного событиям источника указывают и на церковноадминистративные верхи общества.

Трапезундская церковь изначально устранилась от переговоров об унии: ни один из епископов Трапезундской империи не подписал в 1274 г. документа Константинопольского собора, утверждавшего условия унии, заключавшиеся в признании папского примата, допущении апелляции к папе как к высшей инстанции, поминания папы на всех службах. Из числа около 144 митрополитов и архиепископов Константинопольского патриархата акт Константинопольского собора подписали лишь 35 или 38. Среди них не было трапезундского владыки, равно как и патриархов Антиохии и Александрии, отказавшихся подписать грамоту[609].

После смерти более умеренного папы Григория X (1271–1276) и недолго правивших трех его преемников, папа Николай III (1277–1280) ультимативно потребовал от Михаила VIII выполнения всех установлений унии. Были выдвинуты и новые условия: полного единства литургии, личных клятв греческого духовенства в верности католическим догматам, признания латинского символа веры всем православным населением. Только после получения клятвенных грамот папа соглашался признать правомочия патриарха и византийского духовенства. Эта, наиболее оскорбительная часть папского документа (т. н. Меморандума) 1278 г. и новые уступки Михаила VIIІ вызвали взрыв негодования со стороны греков.

Основным источником, проливающим свет на связь этих событий с Трапезундом, является Отчет византийского протонотария Огерия о переговорах Михаила VIII с папскими послами Марко и Марчето, прибывшими, по мнению Д. Никола, в Константинополь весной 1280 г.[610] В ответ на жесткие требования папы, Михаил оправдывался в трудностях исполнения условий, ссылаясь на козни противников. Он жаловался папе, что «неверные» (противники унии) отправились к трапезундскому правителю, праправнуку основателя Трапезундского государства Алексея (генеалогическая связь неточна: и Георгий, и его брат Иоанн II приходились внуками Алексею I, однако, если считать последовательность правлений: Алексей — Андроник Гид — Иоанн I — Мануил — братья Андроник II — Георгий — Иоанн II, то сыновья Мануила окажутся четвертыми в ряду трапезундских государей, что и могло привести к их именованию «праправнуки»). Враги унии, рассказав трапезундскому правителю обо всем, объявили, что, так как Михаил VIII стал еретиком и подчинился папе, они готовы примкнуть к названному трапезундскому правителю, если он назовется императором[611]. В соответствии с этим была произведена коронация и облачение правителя в одежды василевса. Но известно, что Трапезундский государь с момента образования империи на Понте назывался василевсом, хотя и не признавался в качестве такового Никеей и, затем, Византией. Ради оправдания перед папой, Палеолог стремился возвести часть вины на Георгия или Иоанна II, как на похитителя прав византийского василевса, объединявшего вокруг себя врагов унии. Примечательно в этой связи замечание Пахимера о том, что Иоанн II, несмотря на многочисленные просьбы Михаила, при своем вступлении на престол вновь принял титул василевса[612].

Но правомерен вопрос, если Трапезунд стал одним из центров сопротивления антиуниатов, поддерживал ли он связи с таким же центром на Балканах? Некоторые исследователи постулировали это как факт[613]. Но мы не обнаружили в источниках прямых сведений об этом. Огерий просто указывал, что в Трапезунде были враги унии, не детализируя, что они прибыли из Эпира или Фессалии. Большое расстояние и трудности сообщения (через Константинополь!) вряд ли способствовали быстрому созданию устойчивого союза, хотя ведение переговоров и согласование действий исключить нельзя. Кроме того, обе оппозиционные силы претендовали на главенство и на роль византийских василевсов, что не способствовало их объединению. Безусловно, основные переговоры с трапезундским правительством вели выходцы из Константинополя: именно им было выгодно смещение Михаила и замена его легитимным отпрыском древнего царского рода Комнинов. Это же следует из контекста Огерия: вслед за рассказом о посольстве антиуниатов в Трапезунд идет перечисление врагов унии, родственников Михаила, в Константинополе[614].

Но кем были латинские противники унии, содействующие антиуниатам в Трапезунде, о которых упомянул Огерий?[615] Только начавшие утверждаться там генуэзцы, как полагал Р. Лёнертц?[616] Маловероятно. Их отношения с Михаилом VIII, предоставившим им широкие привилегии, были в целом хорошие, к тому же фактории генуэзцев на Понте едва начались формироваться в это время[617]. С середины ХIII в. активную роль в подготовке похода против Византии играл сицилийский король Карл Анжуйский, стремившийся создать антипалеологовскую коалицию. В 1266 и 1267 гг. он давал особые поручения своим подданным, купцам Прованса, к трапезундскому императору[618]. Подчас исследователи полагают, что и Трапезунд участвовал в коалиции Карла[619]. Реальных оснований для столь определенных выводов нет. Вероятно лишь, что делались попытки вовлечь Великих Комнинов в такую коалицию. Источники, при всей их скудости, свидетельствуют лишь о пассивном поведении трапезундской стороны: демонстрации с принятием титула и приеме бежавших антиуниатов.

И все же Трапезунд и Византия оказались в противоположных политических лагерях в Анатолии. Византия блокировалась с ильханами Ирана, Румом, папством и западно-грузинским царством в борьбе с мамлюками, в то время как трапезундский император Георгий (1266–1280) искал союза с мамлюками, Восточной Грузией и, возможно, Золотой Ордой. Камнем преткновения являлись подчиняемые ильханами земли Румского султаната, для Трапезунда, прежде всего — Синоп и Джанит, последняя попытка захватить которые в 1277 г. закончилась для трапезундцев неудачей[620].

Михаил VIII делал все возможное, чтобы не допустить объединения антиуниатов на Западе и Востоке с участием реального претендента на его трон. Не исключено, что, через своих союзников-ильханов он способствовал свержению Георгия династической оппозицией в Трапезунде и захвату его монголами в горах близ Тавриза в 1280[621], как полагал Э. Брайер[622]. Сильный нажим был осуществлен вслед за этим на преемника Георгия Иоанна II. Цель была ясна: нейтрализация династических притязаний и лишение Иоанна императорского титула. Сначала для ее осуществления через послов Иоанну посылали увещевания, что, пока Михаил правит в Константинополе, никому другому не подобает величаться тем же титулом, как и он[623]. На саму же власть Комнина Михаил не посягал, он признавал ее (т. е. факт отделения Понта от Византии), лишь бы Иоанн не употреблял знаков царского сана[624]. О другой возможной цели посольств, связанной с унией, Пахимер не упомянул. Несмотря на требования и увещевания, «надменный варвар», как величает Иоанна Пахимер, не желал идти на уступки, оправдываясь традиционностью своего сана, полученного им в прародительское наследство, и тем, что сами его подданные помешали бы ему отказаться от титула[625]. У Михаила были средства политического нажима на Трапезунд. Еще в 1265 г. он выдал свою дочь за могущественного ильхана Абагу. Другая его дочь в 1267 г. стала женой имеретинского царя Давида, в апреле 1282 г. совершившего неудачный набег на Трапезунд[626].

Для более эффективного достижения своих целей, Михаил VIII предложил Иоанну вступить в брак с третьей дочерью византийского василевса Евдокией. С этими предложениями в Трапезунд было отправлено высокое посольство. Его возглавляли известный историк великий логофет Георгий Акрополит и великий эконом св. Софии Феодор Ксифилин[627]. В составе посольства был и Георгий Кипрский, будущий патриарх Григорий II (1283–1289)[628]. Пахимер отмечает, что послы направлялись не только к самому Иоанну, но и к его приближенным, которых просили отпустить своего государя в Константинополь ради заключения брака. Однако стоящая у власти группировка знати поначалу отклонила предложение послов, указав, что в обычае Великих Комнинов было заключать браки с соседними правителями, притом на своей территории. А на византийского василевса все, якобы, смотрели как на божество, предпочитая его величию свою умеренность[629]. Зная о притязаниях Великих Комнинов, здесь нельзя не почувствовать скрытой иронии. Итак, посольство 1281 г. успехом не увенчалось: в Трапезунде существовала оппозиция сближению с Византией. В это же время происходит восстание в Трапезунде некоего Пападопула, в ходе которого Иоанн был захвачен, а вскоре после освобождения отправился в Константинополь. Ни личность вождя, ни социальные силы, ни программа восставших нам не известны из глухого сообщения Панарета[630]. Ясно лишь, что в Трапезунде происходила какая-та борьба группировок, участвовать в которой могла византийская дипломатия. Михаил Палеолог продолжал свои попытки и, наконец, посольство логофета домочадцев Димитрия Ятропула и пресвитера св. Софии добилось согласия на брак[631]. При этом церковь выступила гарантом исполнения условий договора, а послы дали клятву, что Иоанн II станет сыном византийского императора и с богатыми дарами вернется домой, а его с вита будет принята с подобающими почестями[632]. Специально оговоренные условия для знати не исключают возможности подкупа.

Отплыв из Трапезунда на галее, Иоанн вступил в пределы державы Ромеев, когда Михаила VIIІ не было в столице: он был в Лопадии и занимался укреплением пограничных крепостей в Вифинии. На византийской территории Иоанн II подвергся нажиму со стороны послов. Они заявили, что неприлично появляться перед императором Михаилом в красной обуви и знаках царской власти и рекомендовали ему облачиться в обычные одежды и черные сапожки, обещая затем ему сан византийского деспота. В ином случае аудиенция у Михаила не представлялась возможной[633]. После сложения царского пурпура Иоанну пришлось отправиться в Лопадий, откуда он вместе с будущим тестем вернулся в Константинополь, где и была отпразднована свадьба[634]. Пахимер подводит читателя к мысли, что императорский титул Иоанна был тем самым утрачен и заменен титулом деспота, а обувь — на пурпурную, но двуцветную[635] (ведь и позже Пахимер писал, что сын Иоанна Алексей также был «возвеличен» достоинством деспота[636]). Но это не так. Из многочисленных источников известно, что перерыва в употреблении императорского титула Великими Комнинами не было. До 1282 г. трапезундские василевсы использовали ту же форму титулования, что и византийские: «NN во Христе Боге верный царь и автократор ромеев». После этой даты — «NN во Христе Боге верный царь и автократор всего Востока, ивиров и Ператии, Великий Комнин»[637]. Очевидно, смысл произошедшей перемены следует искать в договоре 1282 г. Михаилу VIII удалось добиться если не отмены вовсе царского титула Великих Комнинов, то, по крайней мере, ликвидации равнозначности его формулы для Византии и Трапезунда. При этом Михаил VIII нарушил данную заранее письменную клятву (όρκους έγγραφους παρά τοΰ βασιλέυς)[638] и ручательство церкви[639]. Византийская дипломатия, тем не менее, добилась успеха. С другой стороны, и правители Трапезундской империи осознавали произошедшие после восстановления Византии в 1261 г. сдвиги. В 1282 г. был подведен итог под прежним соперничеством за гегемонию в византийском мире, а с крушением Лионской унии в 1281–83 гг.[640] было уничтожено последнее препятствие к сближению. После смерти Михаила VIII Иоанн II еще оставался в Константинополе и вел переговоры с новым императором Андроником II, решительно отвергнувшим унию. Контакты с архонтами в Трапезунде продолжались, и туда отправляли гонцов[641]. Видимо, согласование условий договора шло не гладко, и в Трапезунде могли возникнуть осложнения. Вместе с женой Иоанн вернулся на родину лишь 25 апреля 1283[642], укрепив связи с Византией.

О дальнейших трапезундско-византийских связях с 1283 по 1297 г. мы практически ничего не знаем. По косвенным данным можно судить, что отношения были дружественными и что в Трапезунде почитали византийского василевса: на смертном одре Иоанн II поручил своего сына и наследника Алексея опеке его дяди Андроника II Палеолога[643]. У Миллер даже писал, что Иоанн II оставил Трапезунд в практической зависимости от Византии[644]. Но это, пожалуй, преувеличение. Во всяком случае, уже 14-летний сын Иоанна Алексей II, едва вступив на престол, решительно отверг все попытки дяди навязать ему унизительный брак с дочерью префекта каниклея Никифора Хумна Ириной[645] и тем самым закрепить подчиненное положение Трапезунда. Для того чтобы сделать этот явно не равный по положению брак сколько-нибудь пристойным в глазах трапезундской знати, Андроник возвел дочь Хумна в достоинство деспины. Но предложение византийского монарха было решительно отклонено. В это время политика Трапезундской империи была направлена на отражение нараставшей тюркской угрозы. Алексею II в 1301 г. пришлось защищать и укреплять Керасунт, второй город империи[646]. В этом он опирался на местную знать и союз с соседними грузинскими государствами. Поэтому он и отдал предпочтение браку с дочерью мтавара Самцхе Бека Жакели, независимого и воинственного правителя грузинских областей, расположенных на границе империи[647]. Андроник решил прибегнуть к своим правам опекуна для расторжения заключенного брака. Зная, что прямой нажим ничего не даст (по Пахимеру: «не захотев поступить деспотически»!), Андроник обратился к помощи церкви. Однако патриарх и большая часть синода отказались поддержать василевса, тем более, когда стало известно, что «ивирийская принцесса» ждала ребенка[648]. Потерпев неудачу, Андроник решил воздействовать на свою сестру, мать Алексея Евдокию, которая вместе с младшим сыном Михаилом после смерти мужа прибыла в Константинополь 13 июня 1298 г.[649] Андроник долгое время удерживал ее в столице, заставляя писать сыну письма о расторжении брака и намереваясь выдать ее саму второй раз замуж за сербского короля Уроша (Стефана) II Милутина. Чтобы уехать в Трапезунд, Евдокия обещала лично уговорить сына, но, прибыв туда в марте 1301 г., «она возбуждала в юноше всяческое неповиновение»[650].

Эти события показывают, как шатко было влияние Византии в Трапезунде. И все же отношения между странами не стали враждебными. Дружественным актом со стороны трапезундского императора по отношению к Константинополю было разрешение избранному в июле 1317 г. митрополиту Амасии Каллисту иметь резиденцию в епископии Лимнии, сильной трапезундской крепости[651]. Появление в Трапезундской империи еще одного митрополита (кроме Трапезундского и Керасунтского, а также поддерживавшего с империей самые тесные связи митрополита Алании) поднимало ее значение в связях с Византией и позволяло оказывать определенное влияние на часть православного населения, жившего на турецкой территории близ трапезундских границ[652]. К этому можно добавить, что летом 1315 г. патриарх и синод предоставили епископу Синопа в управление митрополии Сиды и Силея и архиепископию Леонтополя[653]. Хотя Синоп не находился в границах трапезундской державы, в церковном отношении его архиерей был теснее всего связан именно с Трапезундской империей. Как справедливо заметил Д.А. Коробейников, так как еще с ХII в. резиденция неокесарийских митрополитов находилась в Инее, после 1317 г. «кафедры почти всех понтийских архиереев оказались на территории Трапезундской империи»[654]. В дальнейшем Лимнии стали постоянной резиденцией Амасийского митрополита, причем в 1384 г. уже епископ Лимнии получил права на Амасийскую митрополию[655].

При скудости источников, относящихся к истории трапезундско — византийских отношений при Алексее II, нельзя не обратиться к косвенному свидетельству — эпитафии протонотария и протовестиария Трапезунда Константина Лукита на смерть этого императора. Лукит восхваляет происхождение Алексея II не только от Комнинов, но и от Палеологов, «императоров великих и родовитейших, нового и великого четвероцарствия». Андроник II уподоблен Аврааму, Андроник III назван настоящим гигантом, подлинным Андроником (победителем мужей). Оба императора, по Лукиту, омрачились и оплакали смерть двоюродного дяди и племянника. Алексей II назван еще украшением Комнинов и красой Палеологов[656]. При вполне официальном характере эпитафии, составленной для торжественного поминовения покойного василевса, в какой-то мере прослеживается и сам характер трапезундско-византийских связей за период его правления. И, тем не менее, даже в официальном акте константинопольского патриарха, где он благодарит Алексея за предоставление Лимний в качестве резиденции митрополита Амасийского, Великий Комнин назван не императором, но лишь правителем («αύθέντης») Трапезунда[657].

После кратковременного царствования Андроника III Комнина (1330–1332 гг.) и Мануила II (январь — сентябрь 1332 г.) к власти в Трапезунде пришел второй сын Алексея — Василий (1332–1340 гг.). Он прибыл из Константинополя и свергнул своего малолетнего племянника. Последовали репрессии против представителей местной знати негреческого происхождения[658]. При своем воцарении Василий, видимо, опирался на византийскую поддержку и на ту часть знати, которая была за союз с Византией. Этим объясняется его брак 17 сентября 1335 г. с незаконной дочерью Андроника III Ириной[659]. Брак отмечался торжественно, в честь супругов, возможно, Андреем Ливадином, была составлена поэтическая эпиталама, где Василий уподоблялся Солнцу Востока, а Ирина — Луне Запада[660]. Но он не был удачным, что и послужило поводом к новому вмешательству Византии в трапезундские дела. Не позднее начала 1336 г. Василий приблизил к себе другую женщину, также Ирину, от которой имел двух детей Алексея и Иоанна (будущего императора под именем Алексея III)[661]. По сообщению Григоры, Василий изгнал законную жену из дворца[662]. 8 июля 1339 г. был заключен его брак с бывшей фавориткой[663]. Семейные отношения императора очень скоро стали предметом гласности и использовались в своей борьбе группировками знати и трапезундским димом, чье значение в ходе гражданских войн в Трапезунде недавно продемонстрировал Э. Брайер[664]. 3 марта 1337 г, во время солнечного затмения, императора забросали камнями[665]. Григора добавляет, что царица, не желая переносить учиненного беззакония, перед всеми изливала свою скорбь. И народ восстал против Василия, сильно возмутившись[666].

Откликаясь на эти события, патриарх Иоанн ХIV Калека обратился к трапезундскому митрополиту с суровым осуждением адюльтера и попустительства ему со стороны местных церковных властей (последние ранее в письмах к патриарху пытались всячески его скрыть). Хотя очевидно, что и расторжение первого брака и, тем более, заключение второго не могло произойти без официального соизволения митрополита, патриарх, защищая интересы Константинополя, счел вторую жену Василия конкубиной, а сам брак незаконным. Она была отлучена от церкви, патриарх грозил тем же и трапезундским иереям, собираясь наложить интердикт на всю трапезундскую церковь. Императору было направлено увещевательное письмо[667]. Патриаршая грамота, вероятно, сыграла свою роль в усилении напряженности в Трапезунде. Император Василий внезапно скончался 6 апреля 1340 г. Было подозрение, что в его смерти повинна первая жена Ирина, которая сразу же взошла на престол и отправила соперницу с малолетними детьми к своему отцу в Константинополь[668]. Патриаршая грамота в этом случае, как справедливо полагал Э. Кизлингер, могла использоваться именно для легитимизации переворота Ирины Палеологини и захвата ею власти. Австрийский ученый даже полагал, принимая во внимание место регистрации в кодексе недатированной патриаршей грамоты, что она могла быть составлена в конце апреля 1340 г, post factum, для укрепления позиции ориентированной на Константинополь группы знати, представители которой прибыли тогда в византийскую страницу[669]. Последнее заключение доказать сложно. Скорее Константинополь готовил переворот, чем оформлял его. Вряд ли прямое заявление грамоты о том, что аналогичное письмо направлялось Василию Великому Комнину[670] можно считать выдумкой, что было бы неизбежно, если бы документ составлялся после его смерти.

После переворота в 1340 г. или немного позже в Константинополь из Трапезунда эмигрировала часть знати и чиновничества. В их числе был и будущий митрополит, скевофилак трапезундской церкви Иоанн Лазаропул[671]. Присутствие представителей разных, в том числе — противоборствующих, группировок трапезундской знати само по себе втягивало византийское правительство в конфликты, происходившие на Понте.

Как и в Византии, в Трапезунде существовали противоречия между столичной служилой и провинциальной знатью, опиравшейся на собственные крепости и военные отряды. К ним добавлялись и этнические: часть провинциальной клановой знати была лазской, в то время как столичная аристократия была представлена в основном греками. Такие же различия и во всем населении империи (преобладание греков в городах, а лазов — в сельской округе) придавали борьбе особо острый характер[672]. Но, как правило, борющиеся группировки не были устойчивыми, хотя тенденция противостояния столичной, административной, и групп провинциальной, преимущественно военной, знати сохранялась. Трапезундский дим, как и крестьяне, находившиеся в тяжелом положении как из-за роста разного рода повинностей в пользу архонтов и государства, так и из-за постоянных набегов туркменов, потенциально был сторонником сильной императорской власти. Но при большой внутренней нестабильности крестьяне и городское население подчас активно участвовали во внутренней борьбе, примыкая к определенным «партиям» и надеясь на улучшение своего положения в результате их победы[673].

Пришедшая к власти императрица Ирина не имела прочной социальной опоры. Ведя политику лавирования, она прямо апеллировала к византийской помощи. Чувствуя всю непрочность своего положения среди спорящих за власть групп знати, Ирина сразу же (вместе с высланной соперницей) отправила в Константинополь посольство с просьбой помочь ей и найти для нее достойного мужа, знатного родом, славного деяниями и желающего править трапезундским государством[674]. Как видим, победа императрицы Ирины подводила Трапезунд к прямому подчинению Византии. Но была ли последняя в силах обеспечить его?

Послам Ирины не удалось застать Андроника III ни в Константинополе, ни в Фессалонике. Оправившись от болезни, византийский император выступил в поход в Эпир. Лишь спустя много времени послы смогли изложить ему суть дела, найдя его в Акарнании[675]. Между тем положение Ирины в Трапезунде становилось все более неустойчивым. В заговоре против нее приняли участие как представители столичной, так и провинциальной знати: великий стратопедарх кир Севаст Цанихита, Схоларии, Мицоматы, Каваситы, Константин Доранит и Камахин[676]. Ирина не была законной наследницей престола, не принадлежала к роду Великих Комнинов и оставалась чужеземкой как в глазах архонтов, так и народа. Продолжая лавировать между группировками знати и ища помощь извне, Ирина отправила второе посольство в Константинополь с участием самого трапезундского митрополита. Но и оно не было успешным: вскоре после возвращения из Акарнании Андроник III скончался, так и не дав ответа на просьбы[677]. Эфемерная попытка возможной интеграции Византийской и Трапезундской империи провалилась. Как показали дальнейшие события, реальный правитель Византии великий доместик Иоанн Кантакузин без сочувствия относился к идее укрепления династии Палеологов в Трапезунде и замены ею Великих Комнинов. Провозглашенный регентом при малолетнем Иоанне V, Кантакузин сам стоял перед лицом могущественной оппозиции во главе с Алексеем Апокавком и патриархом Иоанном XIV Калекой. Вскоре он и вовсе утратил контроль над столицей[678]. Византия находилась на пороге гражданской войны, лишавшей ее возможности сколько-нибудь существенно влиять на положение дел Трапезунде. Кантакузин отклонил просьбы Ирины о помощи, указав на раскол у самих трапезундцев по вопросу о законности ее правления и на то, что управлять Трапезундской империей по местным законам должен был лишь отпрыск рода Великих Комнинов[679]. Таким образом, кратковременная победа императрицы Ирины не привела к установлению византийского влияния в Трапезунде, но ускорила развязывание в нем гражданской воины[680].

Несмотря на то, что Ирина одержала временный успех и даже казнила часть мятежных «архонтов»[681], уже в июле 1341 г. она была низложена. Лето 1341 г. было особенно тяжелым для Трапезундской империи: достигла апогея феодальная анархия, Трапезунд подвергся нападению туркменов из Амиды и был сожжен, сельская округа была разграблена. Из-за пожара и разложения трупов вспыхнула чума, усугубленная голодом от засухи и неурожая[682]. В этой обстановке 17 июля власть была захвачена провинциальной знатью при помощи лазского войска. Правительницей была провозглашена дочь Алексея II Анна Анахутлу. Однако еще ранее, не зная об этом перевороте[683] и, видимо, согласившись с уговорами группировки Схолариев, Иоанн Кантакузин, отказав императрице Ирине, отпустил для принятия власти в Трапезунде 56-летнего Михаила Комнина, брата Алексея II. Вместе с ним на Понт отплыли Никита Схоларий и Григорий Мицомат[684]. Но византийская поддержка ограничилась лишь этим; военные силы Схолариев составляли 2 или 3 итальянских судна и отряд «латинских» воинов[685]. Недостаток этих сил и непрочность позиции столичной знати в Трапезунде привели готовящийся переворот к поражению. Первоначально Михаил Комнин был встречен с почестями, но в ночь с 30 на 31 июля его схватили, а 7 августа сослали в Иней, затем — в Лимнии. Часть поборников переворота была убита или заключена в тюрьму, часть спаслась на кораблях[686]. Во всяком случае, разгром «партии» Схолариев не был полным: все их предводители- Никита Схоларий, Григорий и Михаил Мицоматы, Константин и Иоанн Дораниты бежали на венецианском судне в Константинополь[687]. Еще ранее, 10 августа, туда выслали и Ирину Палеологиню[688].

В столице Византии вновь оказалась группа трапезундской аристократии, которая побуждала императрицу Анну Савойскую и правителя Алексея Апокавка «словами и обещаниями дать им для правления трапезундцами сына Михаила Комнина (Иоанна — С.К.), которому тогда было 20 лепт»[689]. Византийское правительство выговаривало определенные условия. Переговоры длились довольно долго — с 10 сентября 1341 г. по 17 августа 1342 г. За это время заговорщикам удалось добиться согласия Анны Савойской и Алексея Апокавка и обеспечить себе военную поддержку. Но она вновь не была византийской: 17 августа 1342 г. к Трапезунду отплыл флот из трех генуэзских галей и двух трапезундских больших гребных судов (катерг)[690]. На их борту находился отряд наемных итальянских воинов. Прибыв 4 сентября в Трапезунд, флот и войско при поддержке восставшего народа захватили город. Анна Анахутлу была убита, стоящие у власти — казнены, подверглись конфискации имущества или пожизненному изгнанию. Иоанн III был торжественно коронован на амвоне храма Богородицы Хрисокефала[691].

Однако и после этого переворота борьба знати продолжалась, теперь уже внутри победившей группировки. Она привела к смене Иоанна III Михаилом Комнином (1344 г.) и высылке первого сначала в скит св. Саввы, затем- в Константинополь[692]. Недовольная часть трапезундской знати интриговала в Константинополе. Вот что сообщает сам участник событий, принадлежавший к этим кругам, тогда скевофилак Иоанн Лазаропул: «Итак, самодержец ромеев Иоанн Кантакузин, благородный и известный словом и делом, преисполненный всяческой учености, движимый божественным рвением, узнав, что в Трапезунде получил власть, как не подобало, Михаил Комнин, недалекий и пустой, старец и бездетный[693], решил, чтобы власть в Трапезунде имел, как подобает, истинный наследник Алексей Великий Комнин (…сын императора Василия Великого Комнина), для которого он бы приобрел власть. И император предоставил мне такое поручение (υπηρεσίαν)…»[694]. В этом отрывке впервые прослеживается инициатива византийского императора в подготовке переворота, который и совершился 13 декабря 1349 г. По уже установившейся традиции, свергнутый император был отправлен в Константинополь, на сей раз — после пострижения в монахи[695].

После воцарения Алексея III (1349–1390 гг.) происходит сближение Византии и Трапезунда; в сентябре 1351 г. Алексей III женился на Феодоре, дочери севастократора Никифора Кантакузина, двоюродного брата Иоанна VI[696]. Как мы видели, Кантакузин уже давно уделял внимание Трапезунду, и это не было случайностью. Отношения с Трапезундом и укрепление там сторонников новой династии Кантакузинов были важны для Иоанна VI в его отношениях с Палеологами[697]. Не исключено, что обратить внимание на Трапезунд Кантакузина заставила и борьба с генуэзской Перой[698]. Трапезунд в это время также вел борьбу с генуэзцами[699]. Объединение сил могло быть желательно для византийского правительства[700].

Подводя итоги трапезундско-византийским связям в середине XIV в., можно отметить, что их инициаторами зачастую выступали борющиеся группировки трапезундской знати. Константинополь служил прибежищем для трапезундских эмигрантов, здесь они жили целыми семьями, сюда под византийский контроль и подальше от понтийских владений высылались свергнутые императоры, Ирина Палеологина (1341 г.), Иоанн III (1344 г.), Михаил (1349). Роль Византии сводилась лишь к выдвижению живших в Константинополе царевичей в качестве возможных претендентов на Трапезундский трон[701]. Притом это совершалось по просьбе или с согласия взявшей на Понте власть группировки трапезундской знати. В период гражданской войны в Трапезунде представители разных лагерей связывали свои интересы с Константинополем. Но на реальную, тем более военную, помощь из столицы Византии они уже не могли рассчитывать. Византия теперь не ставила и не могла ставить перед собой целей подчинения Трапезунда или лишения его правителей императорского титула (как во времена Михаила VIII или при никейском императоре Феодоре I Ласкаре). И задачи, и силы, и методы византийской политики изменились. Поэтому считать эти подвижные группировки трапезундской знати «константинопольской партией», на наш взгляд, нет оснований. В наибольшей мере ориентация на Константинополь проявилась лишь в 1341–1342 гг., когда широкие круги греческой столичной знати Трапезунда были в оппозиции к правлению Анны Анахутлу, опиравшейся на архонтов провинции и лазское войско. Но и в этом случае роль столицы Византии не была активной.

Со второй половины XIV в. внутреннее положение Трапезундской империи стабилизируется: изживаются последствия гражданской войны, происходит укрепление положения и авторитета императорской власти, заключаются выгодные браки трапезундской династии с соседними мусульманскими правителями, обеспечивавшие относительную безопасность границ, постепенно, после кризиса, оживает торговля[702]. Утратив часть своих владений, Трапезундская империя сумела сохранить независимость и основные жизненные центры. Между тем положение Византии непрерывно ухудшалось: она теряла город за городом, торговые позиции, и XV век страна встречала на пороге гибели[703]. Естественно, усилилась основная тенденция в ее политике — поиски союзников. Одним из них мог стать и Трапезунд.

Со второй половины ХIV в. Константинополь решительно идет на сближение с Трапезундом: официально признается императорский титул Великих Комнинов, изживаются все следы былой конкуренции[704]. Палеологи, вслед за Кантакузинами, старались укрепить династические связи с трапезундскими императорами. 22 января 1358 г. в Трапезунд прибыл посол Иоанна V Иоанн Леонтостет[705]. Цели его миссии становятся очевидными во время второго посольства в Трапезунд в 1361 п: апокрисиарий от имени Иоанна V вел переговоры о заключении брака с трапезундской царевной[706]. Видимо, переговоры проходили успешно, так как уже в апреле 1363 г. в Константинополь направляется ответное посольство во главе с великим логофетом Георгием Схоларием и протосевастом и протонотарием Михаилом Панаретом[707], автором Трапезундской хроники. Но цель трапезундского посольства состояла не только в заключении брака. Как известно, Константинополь часто имел под рукой возможных претендентов на Трапезундский престол. В 1355 г. там было два бывших императора: престарелый Михаил и Иоанн III, его сын. В 1355 г. Михаил пытался вновь захватить власть в Трапезунде, но из-за очевидной тщетности предприятия и отсутствия достаточных сил вернулся в Константинополь, едва достигнув Солгата в Крыму[708]. Заезд в Солгат, возможно, был связан с попыткой заручиться помощью у правителей Золотой Орды. Видимо, безуспешной. К 1355 г. положение в Трапезунде достаточно укрепилось: в октябре этого года был подавлен последний очаг сопротивления мятежной знати[709]. Так как Михаилу в 1355 г. было уже около 70 лет[710], он вскоре перестал представлять опасность для Алексея III. Но в марте 1362 г. неудачную попытку овладеть престолом предпринял его сорокалетний сын Иоанн III. Ему удалось добраться до Синопа, но здесь он скончался от чумы. Византия не оказывала ему поддержки: Иоанн бежал из Адрианополя[711]. Итак, казалось, что к 1362 г. Алексей III избавился от всех опасных соперников. Сын Иоанна III находился в трапезундской темнице. Однако ему внезапно удалось бежать сначала в Каффу, затем в Галату[712]. Подчеркнем: в генуэзскую Галату-Перу, а не в Константинополь, откуда в тех условиях нельзя было ждать поддержки. Бегством юного царевича и обращением его за помощью к генуэзцам и следует объяснить поспешность посольства Схолария — Панарета: помимо традиционных встреч с членами византийского царствующего дома (в том числе с бывшим императором Иоанном VI (Иоасафом) Кантакузином), послы посетили подеста Перы Леонардо ди Монтальдо[713]. Посольство также добилось соглашения о том, чтобы сын императора Иоанна V Мануил получил руку дочери Алексея III[714]. Однако о заключении такого брака в ближайшие за тем годы ничего не известно. Возможно, добившись главной цели, Алексей не спешил с выполнением взятых обязательств.

По источникам, брак мог произойти значительно позднее, в 1386–1391 гг. Об этом есть небольшое сообщение у Лаоника Халкокондила: «И этот Эммануил (византийский император Мануил II — С.К.) привез овдовевшую дочь императора Колхиды, которая была женой турецкого игемона Тезетина[715], отличавшуюся красотой. И когда он привез ее из Колхиды в Византий, то император, его отец (Иоанн V. — С.К.), увидев ее и считая, что она по красоте превосходит многих женщин и в изобилии наделена и всем остальным, что и соответствовало действительности, сам женился на ней, отняв (ее) у сына»[716]. Речь идет о Евдокии Комнине, дочери Алексея III, которая 8 октября 1379 г. была выдана замуж за эмира Лимний Тадж ад-дина Челеби[717]. Переговоры о сватовстве с дочерью Алексея III Тадж ад-дин вел с 1362 г.[718], т. е. почти одновременно с трапезундско-византийскими переговорами по этому вопросу и перед посольством Схолария. Трапезундская дипломатия вела двойную игру, склонившись к 1379 г. к предпочтительному браку с сильным соседом. Это, возможно, и вызвало позднее ухудшение трапезундско-византийских отношений.

24 октября 1386 г. Евдокия овдовела[719] и вскоре, как считалось, стала женой Иоанна V Палеолога[720]. Но сложившееся мнение в 1955 г. попытался пересмотреть В. Лоран, а затем, в 1957 г. более подробно — Р. Лёнертц. В. Лоран, на основании неизданного текста из рукописи дела анкирского митрополита Макария (1407/08 г. — Paris, graec. 1397, f. 38), доказывал, что первая жена Иоанна V Елена Кантакузина пережила своего мужа и скончалась лишь в октябре-декабре 1396 г. Обнаруженная впоследствии краткая хроника дала точную датировку смерти Елены (в монашестве Ипомонии) — август 1397 г.[721] Следовательно, Иоанн V не мог быть женат дважды. Евдокия Комнина была лишь его любовницей[722]. Р. Лёнертц вовсе отрицал весь эпизод, считая его ошибкой Халкокондила, неверно истолковавшего соответствующее место в сочинении Сфрандзи[723]. Напомним, что Георгий Сфрандзи, писатель, дипломат и друг последнего византийского императора, писал о том, что дед Константина XI получил в жены «деспину киру Евдокию», которая «раньше имела мужем турка, владетеля небольшой и незначительной местности»[724]. По мнению Лёнертца, дедом Константина XI, упоминаемым Сфрандзи, был не Иоанн V, а дед по матери Константин Драгаш, за которого и вышла замуж трапезундская царевна[725]. Однако это не вяжется со смыслом текста Сфрандзи, где речь идет о прецеденте для византийского императора. Таким был только один дед Константина XI — Иоанн V[726]. По хронике Панарета мы знаем, что деспина кира Евдокия лишь в сентябре 1395 г. прибыла из Константинополя в Трапезунд, привезя с собой невест для императора Мануила III и его сына Алексея[727]. Возможно, что она вступила в новый брак с Драгашем, погибшем в мае 1395 г.[728], в память которого она, вернувшись в Трапезунд, основала храм св. Константина[729]. Лёнертц считал, что Сфрандзи назвал Евдокию деспиной не потому, что она была византийской императрицей, а потому, что она происходила из царственного трапезундского рода[730]. Но в Трапезунде право на такой титул имели лишь мать и жена императора, но никак не другие родственницы[731]. Халкокондила, считает Лёнертц, ввело в заблуждение письмо Сфрандзи, приведенное в его Мемуарах[732]. Постулируя возможность знакомства Халкокондила с сочинением Сфрандзи, Лёнертц выводил его из безусловного признания эмиграции Халкокондила на Крит, что само по себе возможно, но не бесспорно[733]. Еще менее обоснованно предположение о знании Халкокондилом хроники Панарета[734], дошедшей до нас в единственной рукописи и вряд ли сколько-нибудь широко известной в то время. Видимо, Халкокондил пользовался иными источниками.

Хронологические построения Лорана, как и привлекаемый им источник (к сожалению, он приведен лишь в виде краткой выдержки), заслуживают серьезного внимания. Однако вывод о невозможности брака Иоанна V и Евдокии Комнины нам кажется преждевременным. Даже если Елена Кантакузина была жива, допустимы ее отстранение или развод. Трудно предположить, что Евдокия оставалась лишь любовницей Иоанна V; ее связи с Константинополем были более чем прочными. Она вернулась именно оттуда, притом с важной миссией, лишь в 1395 г., т. е. через 4 года после смерти Иоанна V. Выводы Лёнертца[735], на наш взгляд, не доказывают ошибочности свидетельства Халкокондила и искажают смысл отрывка Малой хроники Сфрандзи. Брак Иоанна V Палеолога и царевны Евдокии спорен, но не невозможен[736].

Итак, с середины ХIV в. наметилась общая тенденция сближения Трапезунда и Византии. Однако, наряду с ней, действовали и противоположные факторы. К сожалению, они крайне скупо освещены источниками. Несмотря на фрагментарность последних, можно сказать, что трения в византийско-трапезундских отношениях были отчасти отражением конфликта трапезундского правительства с венецианцами. Итальянские морские республики старались использовать Византию для давления на Трапезунд. Внешним проявлением натянутости трапезундско-византийских отношений было то, что давно предполагавшийся брачный союз между Великими Комнинами и Палеологами не заключался, а в 1373 г. дело дошло до открытого столкновения. 11 ноября сын византийского императора Иоанна V Михаил, поддерживаемый своим зятем болгарским деспотом Добротицей, прибыв с тремя галеями (катергами), пытался захватить Трапезундский престол. Безуспешно простояв на рейде 5 дней, незадачливый претендент возвратился назад, причем один из его приближенных, протовестиарий Иоанн Андроникопул, перешел на службу к трапезундскому императору[737]. Свет на события этих лет проливают материалы венецианского Сената. В марте 1376 г. Сенат обсуждал вопрос о свержении трапезундского императора Алексея III и замене его Михаилом Палеологом или Андроником Комнином. Существовал даже проект (отклоненный сенаторами из-за нереальности) ввести прямое венецианское правление в Трапезунде с опорой на местных «баронов»[738]. Таким образом, Венеция пыталась втянуть Византию в свой конфликт с Трапезундом, в котором уже принимал участие деспот Добротица. Тогда же, в середине 70-х гг. ХIV в., произошло и обострение межцерковных отношений между Константинополем и Трапезундом. Первоначально они были связаны с самоуправными действиями монаха Павла Тагариса, рукоположенного во епископы Тебриза между 1371 и 1375 гг. Антиохийским патриархом Михаилом. Тагарис стал распоряжаться и церквами, подчиненными константинопольскому патриархату, в частности, Амасийской митрополии, где он рукоположил епископа Лимнии. Тагарис выдавал себя за самого Иерусалимского патриарха, а после разоблачения, бежал в 1376 г. через Трапезунд в Золотую Орду и Венгрию, и затем — в папский Рим, где добился, приняв католичество, посвящения в апостольские легаты стран Востока и даже в латинские патриархи Константинополя. Его деятельность в Анатолии и на Понте была предметом расследования специальных комиссий патриархов Филофея Коккина (1364–1376) в 1370, 1371–72 гг. и Нила Керамевса (1380–1388). Наконец, синод 1394 г. в Константинополе, выслушав исповедание явившегося туда и раскаявшегося Тагариса, осудил его и лишил сана священника. При неурегулированности отношений Великих Комнинов с одной стороны — с Палеологами, с другой — с архонтами Лимний, при ослаблении связей патриархата с христианами, оказавшимися под властью тюркских эмиров или на порубежной тюркско-трапезундской территории, действия Тагариса в 70-е гг. не могли не осложнять ситуации[739].

Еще одно свидетельство о каких-то византийско-трапезундских трениях мы встречаем в акте Константинопольского патриархата 1382 г. Обстоятельства дела не вполне ясны: великий протосинкелл иеромонах Мирон был некогда осужден и даже заточен за действия в пользу трапезундского императора и во вред патриархату. В 1382 г. он добился у патриарха разрешения уехать в Трапезунд. Однако он должен был дать письменное обязательство «никогда не соглашаться с трапезундским императором в том, что он пожелает сделать для пагубы церкви», и препятствовать всеми возможными способами своему назначению в одну из тамошних митрополий. Вероятно, патриархат опасался устремлений трапезундского императора к автокефалии местной церкви[740].

В конце ХIV в. наступает длительное примирение Трапезундской и Византийской империй. Этому способствовало нарастание османской угрозы. Общая опасность вела к большей сплоченности. Во время блокады Константинополя турками, установленной с 1394 г, Трапезунд оказывал столице Византии помощь продовольствием и, возможно, флотом и войском[741]. Не случайно, что в 1395 г. заключается брак Мануила III (1390–1416 гг.) с Анной Филантропиной и Алексея IV (1416–1429 гг.) — с Феодорой Кантакузиной[742]. Эти браки еще более укрепили трапезундско-византийские отношения. Другой стороной признания Византией роли Трапезунда было возрастание удельного веса трапезундской митрополии в составе вселенского патриархата.

Положение той или иной митрополии в составе патриархата регулировалось целым рядом обстоятельств: церковно-канонической традицией, внесением в список вновь образованных митрополий (с соответствующим перемещением старых), поднятием прежних епископий до ранга митрополий, отчасти изменением в реальном положении самих митрополий. Первое обстоятельство играло решающую роль: митрополиты, остававшиеся таковыми лишь по сану, утратившие свою епархию, подчас занимали куца более высокое место, чем предстоятели церквей христианских государств (например, Руси). Для определения места той или иной митрополии императорской и патриаршей администрацией составлялись особые списки последовательности митрополий и епископий, так называемые Notitiae episcopatuum[743]. На практике же место митрополий находило свое выражение в порядке подписания архиереями грамот в патриаршем синоде. Естественно, что в заседании синода принимало участие лишь ограниченное число митрополитов (находившихся в то время в столице) и подчас допускались некоторые отступления от общепринятого порядка — в зависимости от конкретных обстоятельств.

Рассмотрение всех основных нотаций, а также порядка подписания соборных актов митрополитами привело нас к следующим выводам[744].

В редакции нотаций, составленных при Андронике II Палеологе (1282–1328) производятся значительные изменения прежнего порядка митрополий, установленного в целом еще при Льве VI (886–912 гг.). Трапезундский митрополит отодвигается с 33-го места на 40-е. Это происходит из-за возвышения ряда митрополий, фактическое значение которых было давно выше места, предусмотренного для них предшествующими нотациями. Возвышаются митрополии Фессалоники и Адрианополя- крупнейших городов империи, Пиг, Серр и т. д. Некоторые бывшие епископии, получившие ранг митрополий, занимают соответствующее место в списке. С другой стороны, целый ряд митрополий сдвинут вниз. Это в значительной степени номинальные митрополии, потерянные Византией или утратившие прежнее значение (Иконий, Амасия, Коринф и т. д.). В числе «отодвинутых» оказался и Трапезунд. Сдвиг объясним и общей перестановкой в списке (введением новых митрополий в его верхнюю часть) и состоянием трапезундско-византийских отношений во второй половине ХIII в., которые тогда еще не были достаточно прочными, а Трапезундский митрополит не принимал регулярного участия в патриарших синодах в Константинополе.

При Андронике III (1328–1341) Трапезунд вновь занимает свое прежнее 33-е место. Это связано с пересмотром всего списка в сторону архаизации, а также с общим укреплением трапезундско-византийских связей.

Важнейшие изменения в отношении Трапезунда зафиксированы нотацией конца ХIV в., где целый ряд рукописей содержит добавление: Трапезундский митрополит εχει δε νυν τον τόπον του Καισαρείας ('Εφέσου)[745]. Значит, даже в документах, рассматривавших теоретическое положение вещей, Трапезундский митрополит получает право замещать первое или (реже) второе места списка. Это значительное возвышение его роли. Аналогичный порядок зафиксирован и в синодальных актах, которые, с незначительными колебаниями, следуют порядку, предусмотренному нотацией Андроника III. Весьма серьезный сдвиг зафиксирован актом патриарха Иосифа II относительно монастыря Алипиу на Афоне (май 1428 г.). Вопреки обыкновению, Трапезундский митрополит назван первым из поименованных, выше митрополитов Ираклии, Кизика, Неокесарии, Пелопоннеса. Чем это объяснить? Издатель акта Ф. Дэльгер считал, что это личные почести, возданные трапезундскому митрополиту, свидетельствующие о росте значения трапезундской митрополии, которую он представлял[746]. Однако в акте о трапезундском митрополите сказано: τον τόπον έπέχοντες του 'Εφέσου[747]. Это значит, что трапезундскому митрополиту предоставлялось право занять место митрополита Эфеса, быть locum tenens. Как пишет Ж. Даррузес, это была одна из привилегий, позволявшая временно или постоянно возвысить митрополита вопреки предусмотренной иерархической последовательности. Но, хотя такая практика и встречалась с ХIII в., до XV в. ее следы немногочисленны[748].

Новый документальный факт, свидетельствующий о постоянном характере возвышения трапезундской митрополии, отражен греческими актами Ферраро-Флорентийского собора. В отличие от предшествующего периода, перед началом собора уже целый ряд архиереев греческой церкви получил право быть locum tenens пустующих высоких кафедр. Это был вполне естественный шаг, направленный на то, чтобы придать большую представительность готовящемуся собору. В числе получивших это право был Трапезундский митрополит Дорофей, locum tenens Кесарийской (первой!) епархии. В описании торжественной церемонии прибытия Иоанна VIII, константинопольского патриарха, и греческого духовенства в Италию Трапезундский митрополит назван первым, после представителей патриархов, выше митрополитов Кизика (locum tenens митрополита Анкир) и самого Виссариона Никейского (locum tenens митрополита Сард). Это же положение сохраняется при подписании Акта определения собора, за исключением перемены местами митрополитов Кизика и Трапезунда[749].

Порядок, зафиксированный в документах XV в., сложился ранее, но, в силу известного канонического консерватизма, оформился лишь в 20–30-е годы XV в. Однако и здесь поднятие митрополии происходит не за счет пересмотра списка, а за счет передачи титула более высокой, но утраченной епархии. Систему «locum tenens» не всегда можно понимать как передачу прав на митрополию, захваченную врагами. Чаще это просто способ, безболезненно для традиции, повысить ранг важной епархии. Трапезундский владыка, например, не был бы в состоянии духовно окормлять население митрополий Эфеса или Кесарии Каппадокийской. Зато он реально мог это делать для христиан сопредельных с империей Великих Комнинов епархий: Амасии, Неокесарии, Колонии, Кельтцины, Алании, Сотирополя и др. Именно поэтому право распоряжения имуществом Константинопольского патриархата в 1391 г. передается эконому трапезундской церкви и патриаршему экзарху Феодору Панарету[750]. Еще ранее, в 1384 г. патриарх утверждает епископа Лимний Иосифа экзархом и управляющим митрополией Амасии[751]. Повышение места трапезундской митрополии связано с признанием ее значения как форпоста Константинопольского патриархата на северо-востоке Малой Азии, поддерживавшего православие и на управляемых мусульманскими правителями территориях Малой Азии; оно было объективным отражением возраставшего значения Трапезундской империи в византийской внешней политике. О том же говорят и другие факты.

В беседе с папским легатом Павлом в июне 1367 г. экс-император Иоанн VI Кантакузин отмечал, что для исследования причин грекоримского конфликта по вопросам вероучения необходимо присутствие, помимо восточных патриархов, католикоса Ивирии, патриарха Тырнова, архиепископа Сербии и митрополитов России, Трапезунда, Алании и Зихии[752].

Во второй половине XIV в. трапезундские митрополиты чаще приезжают в Константинополь. После марта 1364 г. сюда для хиротонии прибыл избранный в Трапезунде митрополит Иосиф (Иоанн) Лазаропул[753]. Ряд патриарших грамот подписан им как членом синода в период его пребывания в столице Византии с весны 1364 г. по апрель 1365 г.[754] Покинув трапезундскую кафедру, Иосиф ищет себе прибежище вновь в Константинополе[755]. В этом же городе в ноябре-декабре 1369 г. был избран и рукоположен его преемник митрополит Феодосий, выходец из Фессалоники, монашествовавший 20 лет на Афоне и ставший затем игуменом столичного Манганского монастыря. 13 августа 1370 г. Феодосий прибыл в Трапезунд и был интронизирован[756]. Очевидно, что в этих случаях происходило некоторое нарушение вышеупомянутой привилегии трапезундской митрополии (акт 1 января 1260 г), состоявших в том, что Трапезундский митрополит должен был избираться на соборе своего диоцеза и там же получать посвящение от патриаршего представителя. Однако мы видим, что митрополит Иосиф сам ехал для рукоположения в Константинополь, а Феодосий был там и избран, и рукоположен. Но мы не располагаем свидетельствами о недовольстве этим в Трапезунде. Связи Иосифа Лазаропула с византийским правительством нам уже известны. Отношение же к митрополиту Феодосию в Трапезунде было весьма почтительным; это единственный архиерей, жизненный путь которого описан Панаретом, о котором высоко отзывается хрисовул трапезундского императора[757] Наконец, это- брат Дионисия, известного подвижника и основателя монастыря на Афоне. В доставлении Феодосия вновь чувствуются связи Трапезунда с династией Кантакузинов, с их политикой; доставление совершал патриарх-кантакузинист Филофей Коккин, а поставляемый был игуменом того самого Манганского монастыря, где принял постриг Иоанн VI Кантакузин.

Хотя Алексей III сознательно пошел на отмену привилегии трапезундской митрополии (1260 г.), и он, и, тем более его преемник Мануил III (1390–1417) добивались назначения угодных им кандидатов на архиерейские кафедры. По просьбе Мануила, патриарх Матфей разрешил в 1400 г. избрать в Трапезунде митрополита Алании, учитывая сложности путешествия в Константинополь морем во время войны с османами. Соответствующие предписания были даны патриаршему экзарху в Трапезунде Нафанаилу[758]. Однако впоследствии патриарх не признал митрополита, обвинив избиравших в симонии[759], включая и самого императора, предлагавшего и патриарху сначала 5, а затем 8 соммов за утверждение и повелел избранному явиться на синод в течение 4 месяцев для объяснений и оправданий[760]. Вместе с тем, патриарх призвал на синод предложенную ему императором кандидатуру иеромонаха Симеона для поставления его митрополитом Трапезундским[761]. Видимо, Симеон это сделал и добился одобрения синода: интронизация вернувшегося из Константинополя Симеона в Трапезунде состоялась 14 июля 1402 г.[762] Назначения трапезундских владык в Константинополе продолжались и позднее в XV в.[763] Добрые отношения между вселенским патриархатом и трапезундскими императорами продолжали поддерживаться в течение всего XV в., до самого падения империи в 1461 г. Константинопольские патриархи обращались к Великим Комнинам с разными посланиями. Григорий III Мамм (1443–1450) писал Иоанну IV о прибавлении, сделанном латинянами в символе веры[764]. К тому же императору с двумя посланиями обращался и Георгий (Геннадий) Схоларий, еще до избрания его патриархом, разбирая ту же проблему исхождения Святого Духа в полемике с латинянами[765]. Выбор адресата вряд ли был случаен. Трапезундский василевс и местная церковь занимали стойко антиуниатскую позицию и, вместе с тем, были влиятельной силой.

Между трапезундским и византийским дворами поддерживались не только постоянные политические, но и личные связи. Император Мануил II Палеолог направлял трапезундскому василевсу Мануилу III свои философские и риторические произведения[766]. Тенденции усиления матримониальных союзов между Великими Комнинами и Палеологами продолжились в XV столетии. В 1427 г. император Иоанн VIII Палеолог женится на дочери трапезундского василевса Алексея IV Марии. Она прибыла в византийскую столицу из Трапезунда на галеях и была торжественно встречена в Константинополе 29 августа. Красота деспины и ее достоинства поражали современников[767]. Брак был счастливым, но его прервала неожиданная смерть Марии 17 декабря 1439 г. во время поездки императора на Ферраро-Флорентийский собор[768]. Немного позднее свадьбы Марии (но ранее 1437 г.) произошел и другой брак: второй сын Алексея IV Александр, нередко именуемый на турецкий манер Скантарием, взял в жены дочь правителя Митилены (Лесбоса) генуэзского нобиля Дорино I Гаттилузи Марию. Ранее он был провозглашен наследником трапезундского трона в обход старшего сына императора Иоанна. Иоанн бежал сначала в Ивирию, а затем в Каффу, готовясь совершить переворот[769]. В 1429 г. Иоанн совершил переворот, закончившийся убийством его отца и изгнанием в Константинополь Скантария[770]. Перо Тафур называл его императором в изгнании и намекал на его «нечестные» отношения с сестрой, безусловной поддержкой которой он пользовался[771]. Скантарий не отказался от претензий на трон, и возникла уже известная ситуация: царевич рода Комнинов из Константинополя пытается добиться власти на Понте. Но на этот раз положение было серьезнее: правитель Митилены и византийский василевс были готовы предоставить ему помощь флотом. Экспедиция не состоялась по ряду причин, в том числе, из-за позиции властей Генуи[772] и поддержки Иоанна IV османами[773], но сам конфликт не перерос в византийско-трапезундское столкновение. Стороны не были заинтересованы в нем, особенно в преддверии Флорентийского собора, когда Иоанн VIII всячески стремился подключить к переговорам об унии и трапезундские власти и церковь[774].

Возрастание османской угрозы не привело к созданию союза двух империй, несмотря на тесные отношения между ними. До первого «пробного» нападения османов в 1446 г. в Трапезунде, жившем в постоянном контакте с тюркскими правителями, вообще не ощущали непосредственной угрозы. Отношения Иоанна IV с султаном Мурадом II были хорошими, а весть о воцарении Мехмеда II Трапезундский василевс, по словам Сфрандзи, воспринял как добрую и как залог будущей дружбы, заметив, что султан послал ему дары и подтвердил намерение жить в мире и любви (αγάπην) с трапезундским домом, как это было при его отце[775]. В Византии, напротив, турецкая опасность осознавалась ясно и давно. Помощи искали повсюду: у пап, итальянских морских республик, во Франции, Бургундии, Венгрии, на Руси. Были нужны иностранные наемники, флот, деньги, а финансовое положение оставалось крайне тяжелым[776]. Поиском новых союзников, новых средств объясняется и византийское посольство 1449 г. к ивирийскому царю Георгию и трапезундскому императору Иоанну IV, которое возглавил Георгий Сфрандзи, дипломат и друг последнего византийского императора Константина XI. Посольство было торжественным. В его состав входили знатные вельможи, воины, представители духовенства и даже врачи и музыканты. С большими дарами оно покинуло Константинополь 14 октября 1449 г.[777] Послы обладали широкими полномочиями, притом, что их связи с Константинополем поддерживались с трудом. Так, например, посланное Сфрандзи письмо не было получено Палеологом из-за того, что доставлявший его корабль потерпел крушение у г. Амиса[778]. Сфрандзи не считал препятствием близкое родство Константина XI с Великими Комнинами, это, по его мнению, было легко устранимо, стоило лишь дать подобающие пожертвования и дары церкви[779]. Он склонился к идее брака с грузинской невестой, предпочтя его альянсу с Великими Комнинами, видимо по другой, не объясненной им прямо, причине. Вопреки ивирскому обычаю, и даже втайне от придворных, Георгий согласился дать дочери богатое приданое — 36 000 золотых флоринов сразу, и по 3000 флоринов — ежегодно на пожертвования, не считая одежд и украшений[780]. На этих условиях брак был утвержден хрисовулом Константина XI[781]. Однако, из текста Сфрандзи видно, что по вопросу о выборе невесты в самих придворных кругах Византии шла борьба. Великий доместик Андроник Палеолог Кантакузин и Иоанн Кантакузин, близкий друг и соратник Константина XI еще по его правлению в Мистре, настаивали на необходимости брака последнего с трапезундской царевной, т. е. выступали за упрочение союза с Трапезундом накануне падения Константинополя[782]. Заметим, что сторонники упрочения связей с Трапезундом опять-таки принадлежали к роду Кантакузинов. И они добились своего, правда, другим путем, через брак последнего трапезундского императора Давида с Еленой Кантакузиной, которой было суждено стать последней трапезундской императрицей[783]. Постепенно к той же мысли склонился и Сфрандзи. После смерти Мурада II в 1451 г. он советовал Константину заключить брак с вдовой султана «амириссой Марой», дочерью сербского деспота Георгия Бранковича и родственницей трапезундского василевса[784]. Заключением брака с этой, уже немолодой по меркам того времени женщиной (ей было тогда около 33 лет), византийский монарх обеспечил бы дружбу и с Турцией, и с Сербией, и с Трапезундом. Однако, султанша отказалась от замужества, «решив посвятить себя Богу»[785]. Она сохранила высокое уважение к себе турок. Мехмед II очень считался со своей мачехой[786].

История с браком Константина затянулась, и в 1453 г., по словам того же Сфрандзи, Константинополь не получил ни одного обола, ни одного воина из Трапезунда, Валахии и Ивирии для своей защиты[787]. Турецкая дипломатия смогла разобщить греческие государства в критический момент их истории, и история с воцарением Мехмеда II и его обещаний Иоанну IV — тому пример. Лишь после падения Византии трапезундское правительство начнет поиски союзников против османов как на Западе, так и, особенно, в Малой Азии и на Кавказе (Ак-Коюнлу, Караман, Синоп, а также грузинские государства).

Важным аспектом трапезундско — византийских отношений и вообще духовной истории Понта являются связи империи Великих Комнинов с Афоном. Монашеская республика на Афоне со времени своего возникновения в IX в. и до падения Византии, а нередко и значительно позже, оказывала существенное влияние на идейную жизнь государств православного Востока, на формирование их политики. Многосторонние связи Афона, существование здесь греческих, болгарского, сербского, русского и грузинского монастырей сделали его центром международного духовного общения[788]. С XIV в. влияние Афона, откуда распространяется учение исихастов, еще более растет. Из среды афонской братии все чаще избираются виднейшие иерархи церкви. В этих условиях контакты отдаленных стран с Афоном осознавались как их сопричастность некоему идеальному единству православного мира, были важным политическим, а не только культурным и религиозным фактором.

Истоки связей Трапезундской империи с Афоном восходят к первому веку истории «Святой горы». Сам основатель первого афонского общежительного монастыря — Великой Лавры — Афанасий (в крещении Авраамий) родился в благородной семье в Трапезунде. Его отец был знатным греком из Антиохии, а мать, как отмечает древнейшее Житие святого (редакция А, составленная Афанасием Панагиотом в начале XI в.), была родом из Колхиды, т. е. грузинкой[789]. После того, как он стал учителем в одной из константинопольских школ, Афанасий отправился на Афон, где и подвизался с 957 г., получив дарения основанному им монастырю от императоров Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия. Местная трапезундская традиция сохранила память об Афанасии Афонском как об одном из «своих» святителей: вскоре после образования Трапезундской империи Акакий Савваит включил в написанное им Житие основателей Сумелийского монастыря на Понте особый, восходящий к XII в. вариант биографии св. Афанасия[790]. Версия Акакия была составлена в первой четверти ХIII в. в области Иерусалима человеком, хорошо знавшим и использовавшим понтийскую традицию[791]. В деталях эта версия расходится с древнейшей редакцией Жития св. Афанасия. В частности, в ней указано, что юный Афанасий был усыновлен дукой Трапезунда, увезшим его затем в Константинополь[792], однако, по древнейшей версии Жития, Афанасий отбыл в столицу в свите присланного на Понт императором Романом Лакапином евнуха-коммеркиария[793]. Различия весьма существенны: они отражают перемены, произошедшие на Понте в XI–XII вв., когда им правили именно дуки из рода Гавров.

О. Лампсидисом установлено, что Акакий написал свое произведение об основателях Сумелы-Варнаве и Софронии — в монастыре св. Саввы Освященного в Иерусалиме в начале ХIII в. Вероятно, это было сделано по поручению трапезундских императоров, но цель такого поручения до конца не разъяснена. Нам представляется, что она находится в тесной связи с выработкой официальной идеологии Трапезундской империи, о которой мы уже писали, и с поиском и разработкой культа местных святителей, патронов державы. Великие Комнины стремились постепенно отодвинуть на задний план культ ранее широко почитавшегося на Понте св. Феодора Гавры, чье имя в глазах основателей империи символизировало антикомниновские, децентрализаторские тенденции. В начале ХIII в. на ту же роль, что и св. Евгений, могли предназначать и трапезундца Афанасия Афонского, и основателей Сумелийского монастыря. Это обстоятельство и привело к заказу их Житий в иерусалимском монастыре св. Саввы Освященного.

Связи Трапезунда с крупнейшими центрами православного монашества были прочными. Императоры строили и обновляли монастыри не только на Понте, но и в отдаленных от него областях[794]. Постоянно оказывалась помощь и иерусалимским монастырям[795]. Даже кратковременное правление царицы Анны (1341–1342), период смут в Трапезундской империи, ознаменовано восстановлением на трапезундские средства монастыря св. Евфимия в Иерусалиме[796]. Между Трапезундом и Иерусалимом осуществлялся интенсивный книгообмен: не случайно многие тексты, относящиеся к истории и культуре Трапезунда, были обнаружены именно в Иерусалимской патриаршей библиотеке[797]. Церковная политика была для Великих Комнинов важным средством в борьбе за признание их государства. Осуществление этой политики и привело к интенсификации контактов с Афоном.

До 1374 г. Трапезундская империя не располагала на Афоне собственным монастырем. Однако достоверно известно, что и до того времени там подвизались монахи-трапезундцы. В 50-х годах ХIV в. об одном из них рассказывает Житие отшельника Ромилы[798]. Связи Трапезундской империи с Афоном еще более упрочились, когда трапезундским митрополитом стал Феодосий, в 1331–1351 гг. монашествовавший на Святой горе, затем избранный игуменом столичного Манганского монастыря (1351–1368)[799]. Именно в годы игуменства Феодосия в Манганском монастыре принял постриг император Иоанн VI Кантакузин. Феодосий был тесно связан с исихастскими кругами. Помимо близости с отрекшимся от престола, но сохранившим влияние государем, он, видимо, пользовался поддержкой исихастского патриарха Филофея Коккина. Когда в 1368 г. в Константинополь прибыло трапезундское посольство для участия в переговорах и в избрании нового трапезундского митрополита, выбор патриарха и синклита остановился именно на Феодосии[800]. Исихастские влияния, и ранее достигавшие Трапезунда, получили теперь благоприятные возможности для распространения.

Брат Феодосия Дионисий[801] около 1356–1366 гг. основал на Малом Афоне небольшой монастырек св. Иоанна Предтечи της Νεάς Πέτρας'[802], испытывавший нехватку средств и страдавший от пиратских набегов. От Константинополя особой помощи не ждали[803], кроме того, в 1345–1371 г. Святая гора находилась под властью сербского короля, и Дионисий решил прибегнуть к другому греческому государству, где во главе церкви стоял его брат. Под предлогом встречи с ним Дионисий приехал в 1374 г. в Трапезунд. Царствовавший тогда Алексей III (1349–1390) уже был известен как возобновитель монастырей св. Фоки в Кордиле (1362 г.) и Богородицы Сумелы (1364 г.)[804]. Митрополит Феодосий добился для брата приема у императора. Дионисий убедил Алексея III, «подобно всем царям, королям и государям», построить для вящей памяти монастырь на Святой горе[805]. В сентябре 1374 г. Алексей III издал торжественный хрисовул, оформлявший его дарения афонскому монастырю. Император брал на себя издержки по строительству храма, стен, келий монастыря, проведению в него воды и завершению всех начатых ранее работ. Дионисий получал на это 100 соммов серебра, из которых 50 уплачивалось сразу, а 50 — в течение трех лет[806]. После выдачи этих денег монастырь должен был ежегодно получать из императорской казны 1000 аспров в качестве адельфатона (на содержание братии)[807]. Определенные обязательства брал на себя и монастырь: помимо традиционного вечного поминания императора, его родственников, предков и потомков[808], монахи должны были любезно встретить и приютить любого трапезундца, прибывшего для осмотра святых мест и для поклонения, а также принять в число братии тех трапезундцев, которые того пожелают, и будут соблюдать устав обители[809]. Алексей III был объявлен ктитором «монастыря Великого Комнина»[810], за которым вскоре утвердилось название Дионисиат. Концепция императорской власти, существовавшая в те годы, предусматривала даролюбие государя. Являясь ктитором афонского монастыря, Алексей III стремился уподобиться первым византийским василевсам, финансировавшим строительство обителей на Афоне, как их законный наследник и преемник[811]. Эта преемственность нарочито подчеркивалась архаизированным текстом и внешним видом хрисовула[812]. После того как часть строений была возведена, в 1377–1378 гг. Дионисий вновь приехал в Трапезунд за оставшимися 50 соммами, которые и получил без затруднений[813]. Однако во время его отсутствия монастырь был ограблен турецкими пиратами, а братия уведена в плен. Полученные средства пошли на выкуп. Во время третьей, вынужденной поездки в Трапезунд (между 1382 и 1389 гг.) за материальной помощью Дионисий скончался[814]. После его смерти связи Трапезунда с Дионисиатом не прерывались: продолжалась выплата денег, хрисовул 1374 г. был дважды подтвержден простагмами Алексея IV (1416 г.) и Иоанна IV[815]. В 1416 г. для подтверждения хрисовула в Трапезунд прибыл игумен монастыря Даниил. Алексей IV внес некоторые изменения в пожалование деда: указанные 1000 аспров представитель Дионисиата должен был получать у игумена трапезундского монастыря Христа Спасителя в Халдах, на которого была возложена обязанность производить выплаты вместо испытывавшей затруднения царской казны. Иоанн IV (1429–1460) лишь подтвердил сложившийся порядок.

Связи Трапезундской империи с Дионисиатом отражены и в памятниках материальной культуры. В монастыре находится двусторонняя икона с изображением Иоанна Предтечи и императора Алексея III, подносящего церковь святому на одной стороне и трапезундских святых — Канидия, Евгения, Валериана и Акилы — на другой. Возможно, что эта икона была подарена Дионисиату самим ктитором[816]. Надпись на ней содержит полный титул трапезундского василевса, стилистика письма и характер изображения василевса весьма близки к тем, что на хрисовуле 1374 г. Современные исследователи датируют икону тем же временем и предполагают, что она была дана монастырю одновременно с хрисовулом. Тем самым мы получаем интересный образец трапезундской живописи конца ХIV в.[817] Другая икона — Богоматери с изображением на обороте Алексея III, дающего икону Дионисию, — видимо, более позднего происхождения[818]. В монастыре хранилась также серебряная рака трапезундской работы с мощами св. Иоанна Милостивого[819]. К сожалению, пожар 1534 г. нанес значительный ущерб и ризнице, и библиотеке монастыря, уничтожив также памятники, свидетельствующие о связях его с Трапезундом в XIV–XV вв.

В 1389 г. сигиллием Антония IV монастырь был признан патриаршим и на него были распространены соответствующие привилегии. Сигиллий, впрочем, отмечает бедность обители в те годы. Видимо, одних поступлений из Трапезунда было недостаточно[820]. Основание Дионисиата и помощь ему с далекого Понта вызвали, тем не менее, большой резонанс на Афоне. Ряд других монастырей, в том числе и более древних, чем Дионисиат, претендовал впоследствии на то, что они были основаны Алексеем IIІ (иногда его путали с византийским императором Алексеем I). Основой для различных подделок служил подлинный Трапезундский хрисовул 1374 г., многократно копировавшийся на Афоне. В числе копиистов был и ивирский митрополит XIV в. Феогност[821].

Предприняв в XVI в. составление поддельного хрисовула для обоснования древности возникновения Кутлумуша, монахи последнего почти без изменений включили в текст фальсификата хрисовул 1374 г. Заменены лишь дата (1374 на 1082 г.), некоторые топонимы и имена. Любопытно, что при перенесении личности дарителя на византийского императора были оставлены без изменений титул василевса Трапезунда, его именование — Великий Комнин и само упоминание о столице — Трапезунде. В тексте фигурирует и Трапезундский митрополит Феодосий. Сохранились и алогизмы от частичной замены имен. Например, иеромонах Кутлумуша Каллист стал кровным братом митрополита Феодосия (каким в хрисовуле 1374 г. был Дионисий). Хрисовул Кутлумуша — copia imitativa — подписан той же рукой, что и весь текст[822].

В монастыре св. Лаврентия также была сделана поддельная надпись о его основании якобы Алексеем III в 1378 г.[823] При реконструкции монастыря Пандократор уже в XIX в. была реинтерпретирована надпись на гробнице ктитора, великого стратопедарха Алексея, чтобы показать, что и этот монастырь был основан Алексеем Комнином[824]. Все эти попытки применить к своим обителям хрисовул 1374 г. или использовать легенду, связанную с основанием Дионисиата, говорят о признании важности дарений Алексея III и роли Трапезундской империи на Афоне.

Об утвердившемся там в конце XIV в. влиянии Трапезунда свидетельствует и питтакий Иоанна V Палеолога трапезундскому митрополиту[825]. Византийский император, ссылаясь на крайнее бедствие, постигшее Лавру Афанасия (нападения сербов, набеги и грабежи турок, полное оскудения братии), просил трапезундского митрополита оказать посильную помощь Лавре, тем более что ее основатель происходил из Трапезунда. О полученном ответе мы ничего не знаем, но сама грамота- свидетельство финансовых затруднений Константинополя, и, видимо, лучшего положения Трапезунда. Предстоит, однако, выяснить, кому и когда направлялась эта грамота. Издатель документа Г. Хунгер не без оснований предположил, что адресатом мог быть митрополит Феодосий, бывший афонский монах[826]. Действительно, Феодосий хорошо знал положение дел на Афоне и был лично известен византийскому императору. Считая вслед за митрополитом Хрисанфом, что Феодосий архиерействовал в 1370–1391 гг., Хунгер теми же годами датировал и питтакий[827]. Однако в 1388 г. трапезундским митрополитом был уже не Феодосий, а Феогност, в 1388–1389 гг. совершивший поездку на Русь[828]. Ко времени Феогноста питтакий, видимо, не относится, так как до своего отъезда этот митрополит практически не был в Трапезунде. Кроме того, в конце ХIV в. с потерей ряда территорий и нарастанием угрозы со стороны османов и Тамерлана положение Трапезундской империи заметно ухудшилось. Так, Трапезундский хронист со страхом отмечает разгром в 1386 г. Грузии и пленение ее царя Баграта V, зятя трапезундского императора, вместе с семьей. При этом Панарет называет Баграта выдающимся правителем и воином, а силы Тимура оценивает в 800 тысяч человек[829].

Итак, для датировки питтакия остаются 1370–1388 гг. Но и этот отрезок времени можно еще более ограничить, поскольку трапезундское влияние на Афоне устанавливается ведь в основном после 1374 г. По нашему мнению, именно хрисовулом Алексея III Дионисиату был создан прецедент и повод обращения с подобной просьбой. Кроме того, в 1373–1376 гг., как мы видели, отношения между Трапезундской империей и Византией были весьма натянутыми, если не враждебными. Следовательно, питтакий скорее относится к 1376–1388 гг.

Связи Трапезунда с Афоном не ограничивались двусторонними контактами. Через Трапезунд проходили пути грузинского паломника к Святой горе. В Трапезунде вплоть до XV в. воспитывались, обучались и готовились к дальнему паломничеству грузинские иноки[830]. И в идейном, и в географическом смысле путь из Грузии на Афон открывался иногда у берегов Понта.

Многочисленные связи Трапезундской империи с Афоном нашли свое отражение и в книжных собраниях Святой горы. Немало манускриптов трапезундского происхождения или связанных с Понтом хранят библиотеки Ивирона, Ватопеда, Лавры, Дионисиата (большая часть древнейшего собрания которого погибла, как указывалось, в 1534 г.). Ограничимся несколькими примерами. Библиотека Дионисиата имеет кодекс конца ХIV в., содержащий ценнейшие агиографические произведения о св. Евгении (Cod. Athos. Dionys. 154); типикон монастыря св. Евгения находится в иллюминированной рукописи Ватопеда 1346 г. (Cod. Athos. Vatop. 1199)[831]. Трапезундская рукопись ХIII в., в составе которой- текст сочинения Кекавмена, происходит из Ивирона[832]. На Евангелии ХIII в. того же монастыря имеется весьма интересная надпись о займе, произведенном небогатым трапезундцем Львом Клидом для торговли с Крымом[833]. Уникальна упоминавшаяся приписка к псалтири Ватопеда (Cod. Athos. Vatop. 760), сообщающая о смерти трапезундского полководца, брата Алексея I Давида Комнина в 1212 г. Эти примеры указывают на большое значение рукописей Афона для изучения истории Трапезундской империи и одновременно демонстрируют живую связь двух центров греческого мира.


Загрузка...