Столетняя война. Том III. Разделенные дома

Глава VIII. Бретань, 1379–1381 гг.

В ретроспективе последние годы правления Карла V можно рассматривать как последний случай, когда война могла быть решительно завершена на условиях Франции. То, что этого не произошло, было вызвано двумя серьезными просчетами со стороны короля Франции. Решение разжечь гражданскую войну в Бретани путем присоединения герцогства к владениям короны дало Англии новую возможность продлить войну в атлантических провинциях Франции. Это спровоцировало то, что оказалось последней большой английской кампанией во Франции в XIV веке. Эта последняя попытка, на которую англичане потратили много ресурсов, закончилась унизительным провалом. Но она стоила Франции двух критических лет, а ее правительству — серьезной потери лица. Фактический отказ от попытки изгнать англичан из Гаскони был менее драматичной и, возможно, менее очевидной ошибкой, но в долгосрочной перспективе оказался еще более значительным. Неспособность Людовика Анжуйского довести до конца завоевание Гаскони воодушевила скрытых сторонников Англии на юго-западе и вернула в английский лагерь большинство перебежчиков, заключивших мир с герцогом Анжуйским после побед 1377 года. Это была упущенная возможность, которую Франция не использовала до середины XV века. К 1380 году борьба между двумя странами зашла в бесперспективный тупик, за которым последовали два десятилетия, в течение которых общественное мнение в обеих странах становилось все более враждебным к войне. Правительства, возглавляемые неспособными монархами, были ослаблены внутренними разногласиями, дефицитом средств и отвлекающими личными амбициями принцев, стоявших за тронами: Людовика Анжуйского и Филиппа Бургундского во Франции, Джона Гонта и Томаса Вудстока в Англии.

В последние дни кампании против гарнизонов Карла Наваррского в Нормандии, в июне 1378 года, королевский чиновник проехал через Бретань, зачитывая в общественных местах городов указ, требующий от герцога Иоанна IV явиться в Париж для ответа на обвинения в измене. В то время этот указ прошел почти незамеченным. Иоанн IV находился в Англии и не слышал о нем в течение нескольких месяцев. Но это решение оказалось одним из самых противоречивых в правление короля, разделив его Совет, его семью, его сторонников в Бретани и политические настроения во Франции. Суд открылся 4 декабря 1378 года в большой палате Парижского Парламента перед королем и горсткой пэров Франции, которые не прислали свои оправдания о неявке. Королевский прокурор зачитал грозный список изменнических деяний, начиная с 1370 года, в то время как помощники выкрикивали имя герцога во дворе снаружи. Исход дела был бы предрешен, даже если бы Иоанн IV явился, чтобы ответить. 18 декабря 1378 года он был осужден за неисполнение обязательств вассала, а герцогство было объявлено конфискованным в руки короля[497].

В одном смысле все это было пустой формальностью. Французская королевская Канцелярия называла Иоанна IV бывшим герцогом с тех пор, как он отказался от своего оммажа в 1373 году. Французские войска уже захватили все герцогство, кроме западной оконечности полуострова, которую контролировал английский гарнизон Бреста. Но, несмотря на это, король Франции не контролировал Бретань. Она оставалась автономным герцогством даже в отсутствие герцога. Герцогские владения, включавшие замки Иоанна IV и главные города полуострова, управлялись виконтом Роганом, который фактически являлся регентом следующего герцога, кем бы он ни был. Герцогские суды продолжали работать. В замке в Нанте существовала теневая администрация, укомплектованная бывшими клерками его правительства. Большинство бретонских лидеров, похоже, полагали, что Иоанн IV в конце концов заключит мир с королем и вернется в свое герцогство. Однако значительное меньшинство выступало за передачу герцогства дому Блуа, который все еще пользовался большой эмоциональной поддержкой в некоторых частях герцогства. По условиям Герандского договора наследники Карла Блуа имели право наследовать Иоанну IV, если тот умрет без наследников мужского пола. Поскольку Иоанну IV было уже почти сорок лет и у него не было детей ни от одного из его браков, такой исход представлялся наиболее вероятным[498].

Карл V мирился с таким положением дел в течение пяти лет после разрыва с Иоанном IV. Но в 1378 году он решил довести дело до конца. Генезис этого решения неясен, но есть все основания связывать его с двумя ближайшими советниками Карла V в последние годы его жизни, его первым камергером Бюро де Ла Ривьером и тем самым беспокойным духом, Оливье де Клиссоном. После смерти многих старших советников Карла V Бюро стал главной фигурой в королевском Совете, открыто осуществляя влияние, которое он всегда имел в частном порядке. Оливье де Клиссон, чье обаяние и военные способности сделали его влиятельным членом придворного круга, на данном этапе, вероятно, был для короля главным источником информации и советов о Бретани. Некоторые из обвинений, выдвинутых против Иоанна IV на суде, отражали особую неприязнь к нему Клиссона[499].

Почему Карл V решил положить конец неловкому междуцарствию в Бретани и присоединить ее к своим владениям? По всей видимости, действовали два основных фактора. В первую очередь, не было достойного претендента на герцогский титул. Король был полон решимости не допустить возвращения Иоанна IV. Единственным альтернативным претендентом был дом Блуа, но его кандидат, Жан де Блуа, находился в плену в Англии. В 1378 году Жану де Блуа, должно быть, было около тридцати лет. В течение четверти века он не знал ничего, кроме стен мрачных государственных тюрем Девизеса и Ноттингема. Он почти ничего не знал о Бретани, и лишь немногие бретонцы видели его. Опасность заключалась в том, что Иоанн IV мог умереть, пока его наследник все еще находился под английским контролем. Но чтобы добиться его освобождения, необходимо было заключить сделку с министрами Ричарда II, и можно было ожидать, что они воспользуются ею по полной программе. В какой-то момент было выдвинуто предложение о лишении наследства Жана де Блуа и продвижении кандидатуры его младшего брата Генриха. Но легитимность имела слишком большое значение в умах XIV века, чтобы эта идея прижилась. Генрих не пользовался поддержкой даже своей матери. Она была полна решимости попытаться выкупить своего старшего сына и не боялась вступать в переговоры с англичанами, если придется[500].

Была и вторая причина для действий Карла V в 1378 году. Он находился под серьезным финансовым давлением. Поскольку конца войне не предвиделось, ему приходилось тратить большие суммы на военные и морские операции и в то же время пытаться создать финансовые резервы. Таким образом он достиг пределов налогоплатежности своих подданных. Даже нынешний уровень налогообложения вряд ли можно было поддерживать долго. Слабеющее здоровье Карла V усугубляло его беспокойство. Деспотичный налоговый режим, который он создал, тревожил его душу и грозил оставить его молодому сыну в наследство горькую враждебность общества, когда он взойдет на трон. Необходимо было найти другие источники дохода. В последние годы жизни Карл V все чаще обращался к королевским владениям, сильно пострадавшим от войны, уменьшенным за счет пожалований друзьям и советникам и неэффективно управляемым его слугами. Конфискация владений Карла Наваррского в Нормандии показала путь. Аннексия Бретани стала бы самым крупным присоединением территории к короне после аннексии Лангедока за столетие до этого. Это позволило бы ему присвоить герцогские доходы, управление которыми было еще хуже, чем его собственное, но которые потенциально были очень прибыльными. И это позволило бы ему взимать военные налоги в герцогстве на той же основе, что и в других провинциях, которые напрямую управлялись короной[501].

Карл V, похоже, не ожидал яростного сопротивления, которое его проект вызвал среди бретонской знати. Первой о своем несогласии заявила Жанна де Пентьевр. Она была возмущена, поскольку указ о конфискации уничтожил бы права не только Иоанна IV, но и ее сына как его законного наследника. Когда Парламент рассматривал обвинения против Иоанна IV, она поручила своим адвокатам выступить против этого процесса. Но их возражения были отклонены. У Жанны было много союзников. Главные дворяне Бретани были подчеркнуто лояльны короне с тех пор, как Иоанн IV перешел на сторону англичан, но они также были убежденными сторонниками политической автономии герцогства, от которой во многом зависело их местное влияние. Они заявили, что не желают видеть Бретань поглощенной навязчивым административным и фискальным режимом Франции, "как Нормандия". Лидерами оппозиции в Бретани были Жан, виконт де Роган, и Ги, сеньор де Лаваль, оба давние сторонники дома Блуа и опытные политики с большими владениями в восточной и центральной Бретани. Они, как никто другой, могли понести потери, если герцогство исчезнет как политическая единица[502].

Весной 1379 года английское правительство столкнулось с собственным финансовым кризисом. Двойная субсидия 1377 года была предназначена для финансирования решительного наступления на Францию в следующем году. Но к тому времени, когда неумелый канцлер Адам Хоутон, епископ Сент-Дэвидса, выступил перед Парламентом в октябре 1378 года, все средства были потрачены. Парламент заседал в Глостере, непопулярном месте, которое было выбрано главным образом для того, чтобы избежать гнева лондонской толпы. Заседание было омрачено серьезной неудачей Джона Гонта при Сен-Мало. Это было плохое время для того, чтобы просить еще одну субсидию. Большая часть выступления Хоутона была посвящена недостойным упрекам в адрес подкупщиков, распространявших клевету на офицеров короля.

Защищать позицию правительства пришлось стюарду королевского двора Ричарду, лорду Скроупу из Болтона, способному политику, который пользовался всеобщим уважением. Столкнувшись с враждебно настроенными членами Палаты Общин, Скроуп применил смесь твердости и такта. Его главной темой было количество и географическое распространение врагов Англии. Скроуп понимал беспокойство и неуверенность, вызванные набегами французов и шотландцев. Он предположил, что война была в основном оборонительной, и подчеркнул тяжелые расходы на гарнизоны: 24.000 фунтов стерлингов в год для Кале, 12.000 для Бреста и "большие суммы" для Шербура, Бордо и Байонны в дополнение к растущим расходам на оборону Ирландии, шотландской границы и южного побережья Англии. По словам Скроупа, каждый пенс из субсидий и пошлин на шерсть был потрачен на законные военные операции. Палата Общин не поверила и потребовала предъявить счета и назначила комитет для их изучения. Отчеты более или менее подтвердили слова Скроупа, но только открыли новые возможности для жалоб на общую стратегию. Парламентарии признали, что большие суммы на экспедицию Джона Гонта в Сен-Мало были потрачены на благородное предприятие, несмотря на неутешительный результат. Но, как и многие критики военных расходов, как до, так и после, они не могли согласиться с тем, что большая часть любого военного бюджета неизбежно расходуется на накладные расходы, а не на наступательные операции. Они выявили не менее 46.000 фунтов стерлингов неправомерных расходов, около 30% от общей суммы. Большая часть из них ушла на гарнизоны и посольства. Такие операции, заявили они, не относятся к тому типу grant voiage et forte guerre (большой поход и решительная война), который они имели в виду, предоставляя двойную субсидию. Скроуп возразил, что береговые гарнизоны во Франции были важнейшими передовыми базами, и что их наличие было главным, что мешало французам перенести войну в Англию. Парламентарии были настроены скептически, и возможно, справедливо. Они указали на то, что правительство уже два года получало субсидии на содержание гарнизонов и отказалось предоставить еще одну только через год.

Министры короля восприняли это плохо. Согласно одному отчету, они пригрозили создать комиссию по трейлбастону, прибыльной, но крайне непопулярной процедуре, не использовавшейся уже в течение многих лет, в соответствии с которой королевские судьи были уполномочены совершать поездки по графствам, налагая суровые наказания за реальные или предполагаемые случаи насилия и посягательства на владения короля. Если эта угроза действительно была произнесена, блеф был не оправдан. Правительство получило лишь скромное и временное повышение ставки пошлины на шерсть, которая, по расчетам, составляла не более 4.000 фунтов стерлингов за полный год. Главным итогом работы Парламента в Глостере стала отставка канцлера Хоутона через неделю после начала заседаний, после чего был смещен весь постоянный Совет и заменен новым, третьим по счету после воцарения Ричарда II. Парламент был спешно распущен в середине ноября, пока не случилось еще худшее[503].

В результате на лето 1379 года не было запланировано никаких военных операций. Когда Большой Совет, который традиционно занимался стратегическим планированием на год, собрался позже обычного в феврале 1379 года, ему сообщили, что казна пуста и ничего нельзя сделать. Однако даже без агрессивных планов Англия не могла стоять на месте. В конце ноября произошел короткий, но досадный инцидент, когда горстка шотландцев ночью прорыла ход в подвалы замка Бервик, главной английской крепости на шотландской границе, и расправилась с гарнизоном, когда тот спал. Граф Нортумберленд в течение десяти дней штурмом отбил крепость и казнил виновных. Но это дело стало драматическим предупреждением об опасности допущения снижения численности гарнизона. Стоимость содержания Кале росла. Шербур и Брест срочно нуждались в пополнении запасов. Сэр Джон Невилл в Гаскони, имея в своем распоряжении менее 1.000 солдат, большинство из которых были задействованы на гарнизонной службе, умолял о подкреплении и деньгах[504]. В Вестминстере Большой Совет рассматривал морскую войну как первый вызов своим ограниченным средствам. Недавно были назначены два новых английских адмирала, выбранных из числа наиболее опытных командиров: сэр Томас Перси и сэр Хью Калвли. Калвли уже был хранителем Нормандских островов. Теперь оба адмирала были назначены капитанами Бреста и получили полномочия над гарнизоном Шербура, что, очевидно, было попыткой создать единое командование, действующее по обе стороны пролива.

Проблема финансирования была на время отложена. Большой Совет сообщил, что Парламент должен быть созван весной. А пока, по их мнению, правительству придется брать займы. В конце февраля 1379 года была начата большая кампания принудительных займов. Пэры, присутствовавшие на Совете, первыми засунули руки в карманы. Представители лондонской корпорации были призваны заявить, сколько они найдут для нужд короля. Комиссары разъезжали по стране с незаполненными документами, заверенными личной печатью короля, в которых они вписывали имена людей, считавшихся достаточно богатыми, чтобы заплатить. Богатые деньгами военными подрядчики, такие как сэр Роберт Ноллис, вкладывали свои доходы в государственные займы под надежные гарантии и обещания выплаты дивидендов, превышающих 50%. Таким образом было собрано более 13.000 фунтов стерлингов, большая часть из которых была потрачена на создание флота для Перси и Калвли[505].

Насколько англичане следили за событиями в Бретани и Париже в течение зимы, совершенно не ясно. Но они начали обращать на них внимание в течение шести недель, последовавших за роспуском Большого Совета. В марте 1379 года представители Жанны де Пентьевр прибыли в Англию, чтобы провести предварительные переговоры с Советом Ричарда II о ситуации в герцогстве. Главной целью было добиться освобождения Жана де Блуа. Ход переговоров до конца неясен, но известно, что агенты Жанны добились перевода Жана в королевский замок Мальборо и получили разрешение на беседу с ним. Беседы ни к чему не привели. У англичан не было причин продавать свою помощь по дешевке. Они, конечно, не хотели отпускать сыновей Карла Блуа, пока существовал хоть какой-то шанс вернуть герцогство своему собственному кандидату. К концу марта Совет в Вестминстере принял решение поддержать новое вторжение в Бретань в надежде воспользоваться тем, что казалось весьма многообещающим. Были разработаны предварительные планы по созданию экспедиционной армии в 4.000 человек при условии, что будут найдены средства для ее оплаты[506].

Карл V, вероятно, узнал об этих обсуждениях, поскольку, прежде чем из них что-то вышло, он решил довести до конца нарастающий кризис в Бретани. В начале апреля 1379 года французский король назначил четырех уполномоченных, которые должны были от его имени вступить во владение герцогством. Их главой был Людовик, герцог Бурбонский, один из тех пэров, которые судили герцога Иоанна IV. Другими были незаменимый Бюро де Ла Ривьер, адмирал Франции Жан де Вьенн и маршал Луи де Сансер. В их распоряжение был предоставлен небольшой отряд латников, и были разработаны планы вторжения в герцогство с юго-востока через герцогскую столицу Нант. Карл V не ожидал встретить серьезного сопротивления[507].

Бертран Дю Геклен и ведущие бретонские магнаты, Роган, Лаваль и Клиссон, были вызваны к королю в Париж. В одном из залов королевского дворца на острове Сите состоялась весьма прохладная беседа. Король сообщил собравшимся о шагах, которые он предпринимает для приведения в исполнение декабрьского приговора, и спросил, намерены ли они сотрудничать. Скрипя зубами, они ответили, что намерены. Когда король потребовал от них принести клятву, они и это сделали. Но в итоге только Оливье де Клиссон, который с самого начала поддерживал конфискацию герцогства, сдержал свое слово. Роган и Лаваль бежали обратно в Бретань, утверждая, что поклялись из-за опасений за свою жизнь. Бертран Дю Геклен, командовавший рядом важных королевских крепостей на северо-восточной границе Бретани, оказался в сложном положении. Он являлся главным военным офицером короны, но душой был на стороне Рогана и Лаваля.

В конце апреля 1379 года большая часть бретонского баронства собралась в присутствии Рогана и Жанны де Пентьевр, вероятно, в Ренне. Они поставили свои имена под документом, в котором поклялись противостоять французскому вторжению и создали Лигу для организации обороны Бретани. Четверо из их числа были избраны маршалами для набора армии. Немногочисленные королевские гарнизоны на полуострове были изгнаны, а замки заняты повстанцами. Для финансирования обороны от короны было приказано взимать подымный налог в размере одного франка с домохозяйства, на всей территории герцогства. Наконец, после некоторых дальнейших обсуждений бретонцы решили отправить посольство к Иоанну IV в Англию, чтобы пригласить его как можно скорее вернуться в свое герцогство. Ни Лаваль, ни Роган официально не присоединились к Лиге, хотя многие их родственники и друзья сделали это. Вероятно, их совесть мучили клятвы данные королю. Что бы они ни думали о человеке, чей союз с Англией вызвал такое возмущение пять лет назад, все эти люди были достаточно реалистичны, чтобы понять, что сейчас он был единственным доступным защитником бретонской автономии. Некоторые из них даже были готовы рассмотреть возможность возвращения в герцогство английской армии. Когда примерно в это время сэр Хью Калвли высадил с моря рейдерский отряд, чтобы разграбить деревни на бретонском побережье, он был поражен тем, что его встретили как освободителя. Отношение Жанны де Пентьевр было особенно примечательным. Она не стала официально присоединяться к Бретонской Лиге, возможно, из-за своих близких отношений с королевским двором. Но она дала ей свое благословение и, похоже, в какой-то момент согласилась на то, чтобы ее третий сын, Генрих, принял номинальное командование бретонской армией. Карлу V впервые за почти сорок лет удалось объединить все политическое сообщество Бретани[508].

Пока бретонские лидеры совещались, Оливье де Клиссон прибыл в Нант с небольшим отрядом солдат и королевских чиновников, чтобы обезопасить город на пути французской армии. Клиссон был капитаном Нанта, и его цитадель удерживали его люди. Но город и жизненно важный мост через Луару находились под надежным контролем его жителей. Они были вежливы, но непреклонны и заявили Клиссону, что не намерены принимать англичан, но и не признают уполномоченных Карла V. В последующие дни они изгнали из города всех королевских офицеров и заставили Клиссона уйти. Герцог Бурбонский собрал свою небольшую армию в Ле-Мане 30 апреля и уже был в пути. Клиссон встретил его в крепости Шамптосо на Луаре, на границе герцогства. Он рассказал о масштабах бретонского восстания и о своей собственной неудаче под Нантом. Вскоре после этого прибыла делегация Бретонской Лиги. Они не оставили у Людовика Бурбонского сомнений в том, что любая попытка вторгнуться в герцогство встретит сопротивление. Со скромными силами под его командованием не было и речи о том, чтобы форсировать события. Герцог отступил в Анжер, а затем на север в Мэн, чтобы ждать дальнейших указаний[509].

Английский Парламент собрался в Вестминстере 25 апреля 1379 года. Перед ними снова выступил Ричард Скроуп, на этот раз в качестве канцлера. Скроуп говорил о ставших уже привычными темах, о больших расходах, общественной опасности и низких налоговых поступлениях. Но он не забыл и о подозрениях парламентариев в Глостере и предложил им назначить комиссию пэров для самостоятельной проверки финансов правительства. По его словам, им будут представлены для изучения все счета и они будут иметь право без предупреждения входить в правительственные учреждения для проведения расследования. Они не найдут ни скрытых тайников с деньгами, ни нераскрытых источников дохода, ни коррупционных переводов в королевский бюджет. Комиссия была назначена должным образом и провела большую часть месяца, зарывшись в счетах правительства и похоже, осталась довольна результатом.

Переломный момент наступил с прибытием в Вестминстер в середине мая послов Бретонской лиги. Бретонцы обнаружили герцога Иоанна IV, заседающим среди лордов в качестве графа Ричмонда. Похоже, им не составило труда убедить его присоединиться к их планам. Более сложным вопросом было то, какую роль сыграют англичане в его возвращении. Иоанн IV не мог появиться в Бретани во главе английской армии, не оттолкнув от себя большую часть бретонской знати и, вероятно, все города. С другой стороны, он не хотел, вернувшись на бретонскую землю, оказаться во власти своих новых друзей, некоторые из которых всего несколько месяцев назад были его злейшими врагами. Инстинкт подсказывал ему, что возвращаться в Бретань без большого собственного вооруженного отряда слишком опасно. Такого же мнения придерживались герцог Ланкастер и другие советники Ричарда II. Они, естественно, больше заботились об интересах Англии, чем об интересах Иоанна IV. Уже через несколько дней после прибытия бретонцев они заговорили о том, чтобы отправить Иоанна IV обратно в Бретань с предполагаемой экспедиционной армией в 4.000 человек. В обмен на эту помощь и доставку в Бретань они предложили назначить его лейтенантом Ричарда II в герцогстве и обязать его перенести военные действия во Францию, как только он будет уверенно владеть страной[510].

Предполагая, что армия будет получать жалование за шесть месяцев службы, ожидалось, что кампания такого масштаба будет стоить 50.000 фунтов стерлингов сверх других обязательств правительства. Это была значительная сумма, эквивалентная стандартной парламентской субсидии и соответствующему гранту от церкви. Начались трудные и длительные переговоры с представителями Палаты Общин. В конце концов, их убедили, что открывающиеся перспективы стоят затраченных средств. 27 мая 1379 года Палата Общин утвердила не стандартную субсидию, а подушный налог, второй эксперимент такого рода. Как и его предшественник 1377 года, новый налог должен был взиматься по ставке четыре пенса с человека. Но, помня о непопулярности предыдущего налога, парламентарии внесли некоторые изменения. Они повысили возраст, с которого взимается налог, с четырнадцати до шестнадцати лет и освободили от уплаты налога замужних женщин. Они также добавили грубо градуированный подоходный налог для более обеспеченных слоев населения. Были определены 22 категории налогоплательщиков, которые, как считалось, могли позволить себе заплатить более четырех пенсов. Они облагались по ставкам, рассчитанным на коммерческое и профессиональное сословия в городах, которые не несли военной службы и, как считалось, легко выходили сухими из воды при старом режиме стандартных налогов на движимое имущество. Ставки варьировались от пяти фунтов для судьи (что более чем в два раза превышало ставку самого богатого адвоката) до шиллинга для владельца небольшого трактира. Граф платил четыре фунта, а рыцарь — один. Джон Гонт и Иоанн IV занимали особую категорию. Они платили по десять марок (6 фунтов 13 шиллингов 4 пенса). Церковь, которая успешно избежала предыдущего подушного налога, была вынуждена ввести собственный эквивалентный подоходный налог по круто дифференцированным ставкам, что сильно ударило по епископам и большим монастырям. Финансовые чиновники правительства были очень уверены в себе. Они предстали перед Парламентом, чтобы принести клятву, что при таких ставках налог даст достаточно средств для финансирования бретонской кампании, а также для погашения принудительных займов. Они были столь же оптимистичны и в отношении сроков. Ожидалось, что оценка будет завершена и первая половина субсидии будет собрана в течение месяца[511].

В июне 1379 года переговоры Иоанна IV со своими подданными стали достоянием внимания французского правительства. Карл V аннулировал полномочия своих уполномоченных. Вместо них он назначил своего брата Людовика Анжуйского, который с весны находился на севере страны. Герцогу была выделена армия численностью почти 2.500 человек. Часть этой армии была передана под командование герцога Бурбонского и немедленно направлена в Авранш, где он мог прикрыть Котантен и северное побережье Бретани, если англичане попытаются высадить там войска. Восемь кастильских галер, которые в июле достигли залива Сен-Мало, были поставлены охранять подходы к полуострову со стороны моря. В арсенале в Руане кораблестроители усердно трудились над завершением строительства новых гребных баланжье и ремонтом и оснащением остальных. Но, несмотря на эти военные приготовления, инструкции герцога Анжуйского были более мирными. Было сказано, что лучше попытаться смягчить недовольство бретонцев тактом и вернуть замки герцогства подкупом. Это почти наверняка отражало предпочтения самого Людовика Анжуйского. Его опасения по поводу конфискации Бретани были хорошо известны. Кроме того, у него было много друзей и родственников, которые теперь занимали видное место в рядах повстанцев, включая его тещу Жанну де Пентьевр. В начале июля он разместил свой штаб в пограничной крепости Понторсон на северо-восточной границе Бретани и начал переговоры с лидерами Бретонской Лиги. Дипломатия Людовика вызвала разногласия среди бретонской знати, как, несомненно, и предполагалось. Первыми отделились самые влиятельные сторонники лиги. Роган и Лаваль, которые никогда официально не присоединялись к Лиге, но публично поддерживали ее цели, вернулись к прежнему союзу с короной. Сомнения в том, вернется ли Иоанн IV вовремя, и перспектива того, что он придет с большой английской армией, вероятно, были главными факторами в их решении. Жанна де Пентьевр, возможно, последовала бы их примеру, если бы у нее была такая возможность. Она проезжала через Динан со своим сыном Генрихом по пути в Понторсон, когда местные лидеры Лиги ворвались в город со своими сторонниками и не позволили ей уехать[512].

В Англии планы возвращения Иоанна IV в Бретань наталкивались на обычные административные и финансовые препятствия. Налог, первый взнос которого должен был поступить в конце июня, начал поступать только в августе, и первые отчеты сборщиков говорили о том, что суммы окажутся намного меньше уверенных прогнозов казначейства. Совет объяснил это небрежностью и некомпетентностью оценщиков. Но все свидетельства говорят о том, что на самом деле это было вызвано грубыми заблуждениями со стороны Палаты Общин и чиновников казначейства, которые их консультировали. Они недооценили эффект от повышения налогового возраста и освобождения от налога замужних женщин и сильно переоценили количество плательщиков налога по более высокой ставке. Полный масштаб бедствия стал очевиден не сразу, но в итоге общая сумма налога составила всего 19.304 фунтов стерлингов, что было не намного больше, чем стоимость погашения вынужденных кредитов, привлеченных для финансирования флота. В результате к июлю не осталось денег на оплату бретонской экспедиции, и для нее не были набраны ни корабли, ни войска. Дату высадки пришлось отложить до осени[513].

Видя, что перспектива триумфального возвращения ускользает, Иоанн IV пошел на самую большую авантюру в своей карьере. Примерно в середине июля 1379 года он объявил о своем намерении немедленно отправиться в Бретань почти без сопровождения. Он предложил взять заложников у бретонцев для собственной безопасности и взять с собой всего семьдесят английских солдат, горстку бретонцев и ни одной лошади. Совет Ричарда II, похоже, принял это изменение планов с некоторыми сомнениями. Они назначили двух своих представителей сопровождать герцога: сэра Ричард Эббербери, до недавнего времени капитана Бреста и авторитета в бретонских делах, и гражданского юриста Уолтер Скирлоу, восходящую звезду дипломатического отдела английской королевской Канцелярии. Иоанн IV должен был согласиться на то, чтобы его вели эти люди. На самом деле они должны были следить за ним и договариваться с Бретонской Лигой о сделке, которая отвечала бы более широким стратегическим интересам Англии. Согласно сообщениям, позднее распространившимся в Бретани, которые почти наверняка были правдивыми, Совет также потребовал обещания, что Иоанн IV вернется в Англию в сентябре, чтобы принять командование более крупной экспедицией. 22 июля 1379 года Иоанн IV и его небольшая компания отплыли из Саутгемптона вместе с двумя адмиралами и тридцатью девятью кораблями флота Ла-Манша в то место, которое первоначально планировалось как обычный прибрежный рейд в устье Сены. 3 августа, поздно вечером, они подошли к Сен-Мало[514].

Английский флот проплыл в линию мимо города при попутном ветре, направляясь к каналу, ведущему в устье реки Ранс. Кастильские и французские галеры, по-видимому, стояли на берегу либо во внутренней гавани, либо к югу от города в бухте Бас-Саблонс. Они не пытались перехватить ведущие корабли, которые представляли из себя большие укрепленные суда под командованием сэра Хью Калвли. Но как только они прошли мимо, галеры направились к транспортным судам, большинство из которых были простыми грузовыми баржами, следовавшими позади с мебелью, арсеналом и сокровищницей герцога. Галеры атаковали транспортные суда из пушек, наводя ужас на экипажи и нанося серьезные повреждения. Катастрофы удалось избежать только тогда, когда Калвли повернул свои корабли назад и, взяв галс под ветер, сумел соединиться с остальным флотом. Большая высота бортов английских кораблей дала им преимущество над галерами. Французские и кастильские экипажи понесли тяжелые потери от стрел, выпущенных англичанами с башен и мачт, и в конце концов были вынуждены отступить и укрыться в гавани. Пушки устанавливались на кораблях уже несколько лет, но это было одно из самых ранних зафиксированных морских сражений, в котором они сыграли значительную роль. Сражение также продемонстрировало слабость всего галерного флота, даже в эпоху пороха, в борьбе с большими парусными кораблями. К ночи весь английский флот стоял на якоре в Рансе у замка Солидор, который прочно контролировала Бретонская Лига. Иоанн IV отправил гонца на берег, чтобы тот сообщил местным лидерам Лиги о прибытии герцога. В течение короткого времени берег был занят бретонскими войсками, и на него пожаловала толпа доброжелателей из окрестных мест[515].

Внезапное появление Иоанна IV в Бретани застало французов врасплох. Первые контингенты армии Людовика Анжуйского только начинали собираться на границе в двадцати пяти милях отсюда. Сам герцог Анжуйский уехал на консультации с королем и его советниками в королевский замок Монтаржи, расположенный к югу от Парижа, где правительство временно укрылось от чумы, свирепствовавшей в столице. Единственным видным представителем короны в регионе был коннетабль, который находился в цитадели Сен-Мало со свитой из 200 человек, достаточной для защиты города, но недостаточной для того, чтобы помешать продвижению Иоанна IV в глубь материка. Из Монтаржи герцог Анжуйский поспешно написал виконту Рогану, приказывая ему немедленно отправиться в Сен-Мало и загнать бывшего герцога обратно в море. Роган получил это послание только 6 августа, и ему потребовалось три дня, чтобы собрать своих солдат. Немногие другие бретонские дворяне смогли бы добиться даже такого результата. 9 августа Роган отправился из своего замка в Ла-Шез во главе 400 воинов[516].

Иоанн IV разыграл свои карты с непревзойденным мастерством. Сразу после высадки на берег он разослал циркуляр баронам Бретани, объявляя о своем возвращении и призывая их явиться к нему в Динан, обнесенный стеной город в устье реки Ранс в пятнадцати милях к югу от Сен-Мало. 6 августа Иоанн IV вошел в Динан и расположился в монастыре францисканцев. Большая часть знати региона уже находилась в городе. В течение следующих нескольких дней прибыло еще около девяноста человек, которые привели с собой военные свиты. 9 августа Иоанн IV смог председательствовать на Совете, который мог бы сойти за общее собрание бретонской знати. Отсутствовали только Оливье де Клиссон, который находился в цитадели Нанта, и виконт Роган, который со своими людьми находился в одном дне пути от города и чьи намерения были еще неясны. Роган не сразу понял, что уже слишком поздно загонять Иоанна IV обратно в море. Поскольку сила восстания росла с каждым днем, даже самые знатные дворяне были вынуждены склониться в сторону ветра, если они хотели сохранить свое влияние и своих сторонников. Ги де Лаваль уже отказался от своей сделки с герцогом Анжуйским и подчинился Иоанну IV. Когда, 10 августа, Роган достиг Динана, он оценил ситуацию и сделал то же самое, предоставив все свои силы в распоряжение Иоанна IV. Оба, и Лаваль и Роган, были явно напуганы собственной смелостью и отчаянно пытались избежать бесповоротного разрыва с королем Франции, по крайней мере, до тех пор, пока направление событий не станет более ясным. Даже после того, как они подчинились Иоанну IV, они писали герцогу Анжуйскому, чтобы уверить его в том, что все это была диссимуляция. Отделить правду от лжи в этом случае не так-то просто.

Некоторые из тех, кто был с Иоанном IV в Динане, несомненно, покинули бы его при первых признаках неудачи. Но по мере того, как партия герцога набирала обороты, а Людовик Анжуйский не вмешивался, им становилось все труднее отступать. Иоанн IV дал им мало оправданий для измены и сделал многое, чтобы очистить с себя от старой критики. Он пообещал, что будет править, опираясь на советы и рекомендации дворянства, и отказаться от своих английских советников. "Я поверю в это, когда увижу", — заметил Бертран Дю Геклен, когда ему доложили об этом. Тем не менее, 10 августа, в день подчинения Рогана, Иоанн IV почувствовал себя достаточно сильным, чтобы обойтись без Калвли и Перси и отправить флот обратно в Англию. 16 августа собравшиеся бретонцы слушали в переполненной церкви францисканцев зажигательную речь, в которой герцог поведал о несправедливости, которую он претерпел от рук Карла V, и решительно отстаивал историческую независимость герцогства. Жанна де Пентьевр тоже выступила перед собравшимися, чтобы поддержать его. Было объявлено о планах создания армии для удержания Бретани против французов. Из свит присутствующих было обещано собрать почти 1.000 человек. Только один Роган выделил 300 человек.

20 августа Иоанн IV вошел в Ренн, главный город восточной Бретани. Его капитан, Тома де Фонтене, бывший офицер двора Карла V, не был подписантом лиги, но одним из первых предложил свою покорность. Он лично открыл ворота по прибытии Иоанна IV. Заняв Ренн, Иоанн IV начал вести себя как настоящий правитель. Были созданы зачатки администрации. Герцогским чиновникам во всех частях герцогства были разосланы инструкции. Была предпринята попытка решить проблему хронической нехватки средств у повстанцев путем удвоения ставки подымного налога. Все имеющиеся войска были призваны собраться перед маршалами Иоанна IV в Ванне. Из Ренна Иоанн IV отправился в месячный поход по своему герцогству, проехав через большой фьеф Пентьевр на севере, обширные владения Рогана в центре и вдоль южного побережья, а 26 сентября он с триумфом вошел в Ванн. Иоанн IV пробыл в Бретани менее двух месяцев[517].

Советники Карла V в Монтаржи издалека наблюдали за этими событиями с растущим недоверием. Уже в начале августа против Бертрана Дю Геклена были выдвинуты обвинения в предательстве и попустительстве бретонцам. Бюро де Ла Ривьер был главным среди недоброжелателей коннетабля. Он, вероятно, сказал бы то же самое об герцоге Анжуйском, если бы осмелился. И правда, ни один из двух главных исполнителей королевской политики в Бретани не был расположен к деятельности. Коннетабль не желал новой гражданской войны в Бретани. Не желали этого и его сторонники, которые в течение осени дезертировали от него с угрожающей скоростью. Дю Геклен поддерживал контакты с лагерем повстанцев и искал возможности для компромисса. Он даже прибыл на берег в момент отплытия английского флота, чтобы поговорить с сэром Хью Калвли у кромки воды. Эти два человека были старыми врагами-друзьями. Дю Геклен был пленником Калвли в бретонских войнах 1350-х годов и его соратником по оружию в Кастилии в следующем десятилетии. Они были людьми одного склада ума и всегда хорошо ладили. Англичане, по словам Дю Геклена, были готовы рассмотреть возможность решения проблемы путем переговоров. Первые попытки к примирению из лагеря Иоанна IV достигли герцога Анжуйского в середине августа, когда два видных члена Бретонской Лиги явились к нему с предложениями. Реакция Людовика неизвестна, но он, конечно, не отверг их сразу. Он явно не спешил прибегать к силе. Герцог не покидал Монтаржи до третьей недели августа, а затем несколько дней простоял в Анжу, пока герцог Бурбонский и его люди бесполезно проводили время на бретонской границе. Когда в конце месяца герцог Анжуйский, наконец, вернулся в Понторсон, он начал долгую серию переговоров с бретонцами.

17 октября 1379 года, без каких-либо серьезных столкновений, было заключено перемирие, первоначально на месяц, чтобы дать возможность провести конференцию между сторонами. По условиям этого соглашения обе стороны согласились подчиниться посредничеству герцога Анжуйского и давнего покровителя Иоанна IV Людовика Мальского, графа Фландрии. По форме ничего не было решено. Но все знали, что указ о конфискации герцогства был лишь формальностью. 18 ноября 1379 года французская армия в Понторсоне была распущена, и больше никаких действий против бретонцев не предпринималось. Французское правительство сохранило один значительный город, Сен-Мало, и несколько небольших гарнизонов, разбросанных по восточной Бретани. Кроме Бреста, который по-прежнему надежно удерживали англичане, и Нанта, который отказался иметь дело с любой из сторон до тех пор, пока исход дела не будет ясен, вся остальная часть полуострова находилась в руках Иоанна IV. Если верить воспоминаниям одного старика, записанным много лет спустя, Бертран Дю Геклен считал, что это поражение стоило ему доверия короля. Он даже попытался вернуть королю свой меч коннетабля[518].

Если для французов бескровный триумф Иоанна IV стал поражением, то для англичан, по иронии судьбы, он оказался не менее проблематичным. Герцог вернул себе почти всю Бретань при очень незначительной помощи с их стороны, а с Бретонской Лигой не было достигнуто никакого соглашения о будущих операциях против французской короны. Английские советники Иоанна IV, Эббербери и Скирлоу, следовали за ним по его герцогству до середины сентября, после чего они вернулись в Англию с пустыми руками. В сложившейся ситуации Иоанну IV было крайне невыгодно даже пальцем пошевелить против короля Франции. После заключения перемирия с герцогом Анжуйским он был не в состоянии сделать это. Это оставляло статус большой экспедиционной армии Англии весьма неопределенным. Реквизиция судов велась с июня, но войска не набирались из-за отсутствия средств на выплату авансов. 9 сентября в Вестминстере собрался еще один Большой Совет, чтобы пересмотреть военные планы правительства в свете продолжающихся проблем с подушным налогом. Численность армии для Бретани была сокращена на две трети — с 4.000 до 1.300 человек, а ее стоимость — менее чем наполовину от первоначальной сметы. Когда сообщения о событиях в Бретани достигли Англии, произошли дальнейшие изменения. Командование собираемой армией перешло от Иоанна IV к маршалу Англии Джону Арунделу, а пункт назначения был изменен с Сен-Мало на Брест. Никто, похоже, не приложил усилий для обозначения стратегической цели, которую теперь должна была достичь эта армия[519].

В любом случае, другой, более необычный проект теперь конкурировал с Бретанью за внимание Совета и ограниченные ресурсы Казначейства. Он возник в результате характерно хитрых сделок между министрами короля и видным французским военнопленным. Это была романтическая история. Валеран де Люксембург, граф Сен-Поль, был опрометчивым молодым человеком, попавшим в плен в стычке в Па-де-Кале в 1374 году. Ему с большим трудом удалось выкупиться, отчасти потому, что он был одним из самых богатых территориальных магнатов Пикардии и его пленители ожидали большой выкуп, а отчасти из-за нежелания французского правительства обменять этого неопытного солдата на более знатных пленников. Все больше возмущаясь своей судьбой, Сен-Поль был куплен, продан и, наконец, приобретен королем, который позволил ему жить при дворе в Виндзорском замке. Там он влюбился в молодую вдову Матильду Куртене, "прекрасную даму всей Англии", по словам Фруассара. Матильда была единоутробной сестрой Ричарда II, дочерью от предыдущего брака его матери с сэром Томасом Холландом. Общественное мнение не одобряло этот брак, и королева-мать разделяла это мнение. Но у членов Совета были свои планы. Они согласились отпустить графа за 100.000 франков (16.666 фунтов стерлингов) и разрешить ему жениться на своей суженой на весьма необычных условиях. Сен-Поль согласился отказаться от оммажа королю Франции, принести оммаж Ричарду II за все свои владения и передать свои многочисленные крепости в Пикардии и Фландрии в распоряжение английского правительства. В течение пятидесяти дней после освобождения он должен был захватить город и замок Гиз, одну из главных крепостей Вермандуа, принадлежавшую его родственникам из дома Шатийон, и начать войну против французской короны с его стен и стен своих собственных замков в окрестностях. Для этой цели он должен был получить небольшую армию из 300 английских воинов при поддержке 300 наемников из Нидерландов под командованием изменника предыдущего поколения Тьерри Каноника Роберсара[520].

План потерпел неудачу, как и почти все подобные авантюры. Граф Сен-Поль был доставлен в Кале и освобожден в сентябре 1379 года. Но слухи об условиях его освобождения уже достигли ушей французских министров. В начале октября королевские чиновники захватили замки графа в Пикардии, а Ангерран де Куси ввел королевские гарнизоны в крепости Вермандуа. Граф и Роберсар добрались до Эно, где планировали начать вербовку наемников. Но Роберсар был арестован регентом Эно по просьбе французского правительства и заперт в замке Монс. Граф бежал обратно в Кале и вернулся в плен в Англию. В следующем году он женился на Матильде Куртене и сумел выплатить остаток выкупа. Но он был изгнан из Франции до смерти Карла V. "Возраст и зрелость, — говорилось, когда он был окончательно помилован, — смягчат его импульсивный дух"[521].

С возвращением графа Сен-Поля в Англию события перешли от фарса к трагедии. Английская армия для Бретани собралась в Соленте в октябре, но тут обнаружилось, что не хватает кораблей, чтобы перевезти даже уменьшившееся количество людей с их лошадьми и снаряжением. Скучающие и разочарованные люди подняли мятеж и занялись грабежом деревень и церквей Хэмпшира, в то время как офицеры адмиралов прочесывали порты Англии в поисках новых кораблей. К началу декабря было найдено около девяноста кораблей, большинство из которых были совсем небольшими, плюс тридцать пять более крупных судов, нанятых в Байонне и Нидерландах для перевозки лошадей. Но уже была зима, с длинными ночами и непредсказуемой погодой и морские капитаны Джона Арундела считали, что надвигаются шторма, и советовали ему подождать. Но на него давило сильное желание наверстать упущенное время. Арундел чувствовал, что прождал достаточно долго и 6 декабря 1379 года английский флот отплыл из Солента. На следующую ночь разразился шторм. Корабли были разбросаны по морю и унесены в Атлантику, а затем вернулись к берегам Ирландии, Уэльса и Корнуолла. По меньшей мере семнадцать кораблей, перевозивших войска, потерпели крушение у берегов Ирландии. Еще девятнадцать, груженных лошадьми, затонули у берегов Корнуолла. Сэр Хью Калвли, человек, которому было далеко за пятьдесят, выжил, держась за канат на сломанной мачте. Джон Арундела утонул, пытаясь добраться до берега. Сотни солдат и моряков погибли. Прошло несколько лет, прежде чем Англия как морская держава оправилась от этого удара[522].

Французские министры были озабочены своими собственными проблемами. Герцог Анжуйский все еще находился в Понторсоне, когда прибыл гонец с известием о серьезном восстании против его власти в Лангедоке. На фоне этого события разыгралась трагедия, которую в Париже только начинали осознавать. В течение многих лет Лангедок облагался более высокими налогами пропорционально своим ресурсам, чем любая другая часть Франции, за исключением, возможно, Нормандии. Он нес практически все бремя ведения войны против англичан в Гаскони и борьбы с компаниями рутьеров, действовавшими на окраинах региона. Ему также приходилось финансировать расходы на содержание Людовика Анжуйского, королевского принца с великолепным двором и международными амбициями. Налоговая база, из которой все это должно было финансироваться, стремительно сокращалась, поскольку последовательные переписи населения показывали резкое и постоянное снижение числа налогооблагаемых домохозяйств. В трех сенешальствах Лангедока их число сократилось с 84.000 в 1370 году до 31.000 девять лет спустя. Средневековые налоговые переписи, как известно, не отличались точностью, но, как бы то ни было, это примечательные цифры. Частично это падение было вызвано тремя основными факторами депопуляции: чумой, голодом и войной. Существуют также анекдотические свидетельства масштабной миграции в соседние регионы, которые облагались более низкими налогами. Но главным действующим фактором, вероятно, было прогрессирующее обнищание как города, так и деревни, в результате чего значительная часть домохозяйств оказалась ниже порога стоимости движимого имущества в десять ливров, после которого начиналась обязанность платить налог.

Перед лицом этой катастрофы герцог Анжуйский был полон решимости сохранить абсолютный уровень своих налоговых поступлений и резко повысил ставку налогообложения. В начале десятилетия Генеральные Штаты Лангедока собирались, как правило, два раза в год, назначая подымный налог (фуаж) по ставке, составлявшей около пяти франков с домохозяйства в год. В декабре 1377 года Генеральные Штаты, собравшиеся в Тулузе, были вынуждены установить новый фуаж в размере одного франка с домохозяйства в месяц, что более чем в два раза превышало традиционный уровень. Поскольку это совпало, как выяснилось, с фактической приостановкой крупномасштабных военных операций в Гаскони, оказалось чрезвычайно трудно добиться возобновления субсидии по той же ставке весной. Потребовалось не менее трех заседаний Генеральных Штатов, прежде чем Людовик Анжуйский добился своего. Даже тогда город Ним отказался дать согласие, пока герцог не бросил в тюрьму его представителей и не приостановил их консульство. Когда в октябре того же года Людовик Анжуйский потребовал продлить действие налога по прежней ставке на целый год, трусливые представители в Тулузе не осмелились возразить ему. Но напряжение, вызванное этими дебатами, ощущалось далеко за пределами церквей и дворцов, в которых заседали Генеральные Штаты, а городские толпы было не так легко запугать. Открытые признаки сопротивления множились. В апреле 1378 года в Ле-Пюи вспыхнули беспорядки, когда бальи и главный судья Веле обсуждали сбор налога с консулами города. В ноябре 1378 года, после того как из-за неурожая люди остались без средств к существованию, жители Алеса напали на ратушу. Они называли ее гнездом воров[523].

Вместо того чтобы умерить свои требования, Людовик Анжуйский в ответ попытался полностью отказаться от созыва Генеральных Штатов. Осенью 1379 года он потребовал продлить налог еще на один год. Были назначены уполномоченные, которые должны были убедить каждую общину в отдельности. Эти действия привели к тому, что недовольство в Лангедоке достигло нового накала. Несколько городов послали делегатов на север, чтобы выразить протест королю. Людовик Анжуйский, который был занят переговорами с бретонцами, отмахнулся от их жалоб. Он сказал своему брату-королю, что жалобы преувеличены и что он разберется с ними, когда у него будет время. Но как оказалось, времени у него не было. 21 октября 1379 года шесть уполномоченных герцога Анжуйского во главе с канцлером и казначеем прибыли в Монпелье с большим эскортом клерков, чиновников и слуг. Монпелье был крупнейшим городом провинции после Тулузы и когда-то самым богатым. Но он, пожалуй, больше других пострадал от несчастий Лангедока. В 1345 году в городе насчитывалось более 10.000 налогооблагаемых семей, в то время как сейчас — менее 1.000. Консулы протестовали против нынешнего налога, заявляя, что жителям не на что жить. На следующий день после их прибытия, уполномоченные герцога Анжуйского встретились с консулами в доме главы францисканского монастыря и представили свои требования. Консулы отказались дать ответ сразу. Они сказали, что должны подумать и скоро вернутся с ответом. Когда они вернулись, за их спинами стояла большая вооруженная толпа. Завязался спор на повышенных тонах и вскоре, толпа ворвалась в здание. Горожане набросились на офицеров и комиссаров герцога и их сотрудников и линчевали их. Многих зарубили до смерти, когда они под напором толпы пали на пол. Их тела таскали по улицам и бросали в колодцы. Бойня продолжалась всю ночь. Затем утром, протрезвев, мятежники начали приводить город в состояние обороны и призвали другие города провинции подняться вместе с ними, чтобы бросить вызов правительству герцога Анжуйского[524].

В течение нескольких дней казалось, что восстание может распространиться на другие города. Консулы Нима сообщали о ропоте по всей провинции. Дом королевского прево был разграблен. Консулы временно приостановили сбор всех налогов, опасаясь неминуемого восстания. На краю равнины, в двадцати милях от Монпелье, жители Клермон-де-л'Эро звонили в набат, поджигали дома и штурмовали замок графа Клермона с криками: "Убить всех богатых, как это сделали люди Монпелье". Хотя этот лозунг вряд ли точно отражает мотивы мятежников Монпелье, он служит напоминанием о том, что в основе многих восстаний из-за повышения налогов лежат глубокие социальные противоречия. Коренная причина заключалась в том, что налоговая перепись использовалась как мера налогооблагаемой способности всего сообщества, а не как основа для сбора с отдельных домохозяйств. На практике муниципальные власти платили деньги государству и взыскивали их с жителей на принципах, которые решались на местах городскими элитами, знавшими, как заботиться о собственных интересах. Монпелье был сравнительно необычен тем, что возмещал расходы с помощью умеренно прогрессивного подоходного налога. Гораздо более распространенными были местные налоги с продаж товаров, которые особенно тяжело отражались на бедных. В последнее время герцог Анжуйский использовал эти внутренние разногласия, поощряя использование косвенных налогов муниципальными властями. Таким образом было легче получить их согласие, если вся тяжесть налога ложилась на других. В результате, когда в городах вспыхивало насилие, оно часто было направлено как против сограждан, так и против местных представителей власти. Бунты в Ле-Пюи и Клермон-де-л'Эро в 1378 году были направлены против консулов и городских богачей. "Как мы будем кормить наших детей, — молились бунтовщики перед знаменитой черной статуей Богородицы в соборе Ле-Пюи, — перед лицом налогов, налагаемых на нас богатыми, чтобы облегчить их собственное бремя"[525]?

Репрессии, когда они последовали, были жестокими. В январе 1380 года Людовик Анжуйский в сопровождении 1.000 латников и большого отряда арбалетчиков был встречен в городе Монпелье толпой женщин и детей, распростертых на земле и взывающих о пощаде. Через несколько дней герцог объявил о наказании за лжесвидетельство с огромного эшафота в ходе тщательно продуманной церемонии, каждая деталь которой была заранее согласована. Шестьсот граждан, участвовавших в восстании, должны были быть казнены: 200 — обезглавлены, 200 — повешены и 200 — сожжены заживо. Монпелье должен был лишится своего консульства и части крепостных стен. Собравшиеся консулы сняли свои служебные мантии, отдали язык городского колокола и ключи от ворот, чтобы придать символическую силу этим указам. Что касается остальных горожан, то они должны были выплатить королю репарацию в размере 600.000 франков в дополнение к выплатам родственникам погибших и расходам на обустройство часовен для молитв за упокой их душ. На следующий день большая часть этих наказаний была отменена. Казни были ограничены небольшим числом главарей, а репарация, которую город никогда не имел ни малейшей перспективы выплатить, была снижена до 130.000 франков. Эти урезанные наказания были полностью отменены уже в следующее царствование[526].

Правительство было в шоке и Карл V извлек из всего этого реальный урок. В январе 1380 года делегация главных городов Лангедока отправилась в Париж, чтобы изложить королю свои претензии. Их вмешательство, по-видимому, было решающим. В апреле 1380 года король отстранил герцога Анжуйского от должности лейтенанта Лангедока после шестнадцати лет пребывания на этом посту. Вскоре после его увольнения делегаты достигли соглашения с королем о новом налоговом режиме. Ставка налога габель в Лангедоке была удвоена, но при этом вдвое уменьшился налог с продаж, а подымный налог был снижен до трех франков в год, что составляло четверть ставки, которую требовал герцог Анжуйский. Король также обязался, что доходы, полученные от этих налогов, будут использоваться исключительно для ведения войны. Возможно, даже герцог Анжуйский признал негативные последствия своего правления, ведь среди многочисленных актов возмещения ущерба за государственные и частные проступки, которые позже появились в его завещании, было завещано 50.000 франков (8.333 фунта стерлингов) беднякам Лангедока за их страдания при его правлении. Герцог Анжуйский особенно помнил о жертвах его обременительных налогов, а также о мужчинах и женщинах, которые покинули свои дома, чтобы не платить их, "за что мы, возможно, несли ответственность". В своем соглашении с городами Лангедока Карл V обязался не обременять провинцию принцем королевской семьи в качестве своего лейтенанта, а назначить компетентного капитана меньшего ранга для ведения войны в Гаскони от его имени. Вскоре после этого Бертран Дю Геклен был назначен генерал-капитаном в Лангедоке с большинством функций прежнего лейтенанта[527].

Это было значительное отступление, которое, должно быть, глубоко ранило брата короля. Однако Лангедок был далеко не уникальным. В соседних провинциях Овернь и Нижнем Берри записи свидетельствуют о таком же сокращении налоговой базы, усугубленном гораздо более серьезным физическим ущербом от действий рутьеров. Число налогооблагаемых домохозяйств в Оверни в 1370-е годы сократилось примерно на треть, а в некоторых частях провинции — более чем наполовину. Депопуляция, вызванная болезнями, войной и эмиграцией в более мирные и низконалоговые владения герцога Бурбонского, была значительным фактором. Однако, как и в Лангедоке, основной причиной, скорее всего, было обнищание тех, кто остался, но не достиг налогового порога. Герцог Беррийский, в чей апанаж входили эти провинции, отреагировал так же безжалостно, как и его брат в Лангедоке, еще больше затянув фискальные гайки. В течение 1370-х годов, по мере уменьшения богатства и населения Оверни, частота и размер фуажа неумолимо росли. К 1378 году города Оверни платили подымный налог примерно в том же размере, что и города Лангедока, в дополнение к налогам на товары первой необходимости и габелю. Герцог отреагировал на протесты овернских властей, приказав арестовать протестующих, которых держали в тюрьме до тех пор, пока они не согласились покориться. Но одно дело — получить согласие от испуганных представителей в столице провинции, другое — собрать налог с их избирателей. Большое количество крестьян и горожан бежали из своих домов в холмы и леса Оверни, где они объединялись в целые бандитские армии, известные как тюшены, которыми часто командовали неимущие дворяне, имевшие собственные претензии к правительству. Согласно самому полному из сохранившихся современных отчетов, их объединяли "ужасные клятвы никогда не склонять головы под ярмо налогов". К концу 1370-х годов тюшены стали почти такой же угрозой в Оверни и северном Лангедоке, как и англо-гасконские компании[528].

В основном сопротивление населения налогам происходило не в провинциальных собраниях и даже не на улицах городов, а перед лицом сборщиков налогов и офицеров, в обязанности которых входило принуждение к уплате неплательщиков. Согласно петиции овернских властей королю в 1379 году, бедняк, который не смог заплатить, мог столкнуться у своей двери с десятью или двенадцатью сержантами, комиссарами и прево, чьи разорительные сборы добавлялись к сумме долга. Эта система предполагала насилие с обеих сторон. В Лангедойле зафиксированное противодействие налогообложению выражалось в нападениях на сборщиков и редких внятных личных протестах, которые были занесены в реестры французской Канцелярии, поскольку слишком ретивые чиновники обвиняли нарушителя в лжесвидетельстве. Такие инциденты становились все более распространенными по мере усиления фискального давления на население и увеличения жестокости, необходимой для получения платежей. Финансовые чиновники Карла V в Париже были хорошо осведомлены об этой проблеме, и их господин был более чувствителен к ней, чем его братья. В течение последних трех лет король и Счетная палата пытались облегчить бремя, не отступая от принципа, предоставляя временные или локальные исключения и сокращая количество домохозяйств, на которые начислялась плата, наиболее пострадавшим общинам. 21 ноября 1379 года Карл V опубликовал большой указ о реформе французской налоговой системы, во вступительном абзаце которого говорилось о желании короля облегчить "горе и угнетение" своих подданных. Однако эти реформы были слишком медленными в своем распространении. Административные меры сводились лишь к смягчению или иногда наказанию злоупотреблений чиновников и попытке устранить дисбаланс между богатыми и бедными налогоплательщиками. Они едва касались поверхности основной причины недовольства. Настанет день, когда протесты перерастут в масштабные восстания, даже в традиционно лояльных городах севера[529].

Английский Парламент, открывшийся в Вестминстере 16 января 1380 года, был омрачен, как и многие политические дискуссии во Франции, финансовым кризисом. Обращаясь к собравшимся Палатам Лордов и Общин в присутствии юного Ричарда II, канцлер Скроуп заявил, что правительство обанкротилось. Он рассказал об истории подушного налога 1379 года, который собрал менее половины ожидаемого дохода. Пошлины на шерсть были сведены к нулю из-за беспорядков во Фландрии. Вынужденные займы, взятые в ожидании поступления налога, все еще оставались непогашенными. Не было денег для оплаты гарнизонов на атлантическом побережье Франции или на границе в Шотландию, не на что было защищать побережье Англии, не говоря уже о финансировании кампании на континенте. Не было никаких накопленных резервов. Парламентарии были рассержены и разочарованы. Они указывали на масштабы и частоту парламентского налогообложения, восходящего к ранним годам предыдущего правления. По их словам, это бремя не могло продолжаться бесконечно. Если война не закончится в ближайшее время, королевство будет разорено. Они потребовали создать еще одну специальную комиссию для изучения счетов и анализа всей финансовой истории войны. Они требовали отставки постоянного Совета. Правительство склонилось перед бурей. Постоянный Совет полностью подал в отставку и был заменен пятью главными должностными лицами государства с меньшим Советом администраторов и членов королевской семьи. Канцлер Скроуп был уволен с заменой на любезного и честного, но неэффективного архиепископа Кентерберийского Саймона Садбери. Финансовая комиссия была должным образом назначена и наделена широкими полномочиями по расследованию. Но от фактов было не уйти, они были в основном такими, какими их описал Скроуп[530].

Несмотря на нехватку средств, Совет английского короля имел огромные стратегические амбиции, сосредоточенные на Гаскони и Бретани. Сэр Джон Невилл добивался денег и подкреплений для Гаскони с момента своего прибытия в герцогство в сентябре 1378 года. В течение двух лет положение на границе было сравнительно стабильным, а сам Невилл удивительно эффективно использовал имевшиеся в его распоряжении крошечные силы. Он атаковал передовые позиции французов, отвоевал несколько небольших местечек вблизи Бордо и захватил большое количество складов и артиллерии, которые герцог Анжуйский оставил наготове для будущего наступления. Предыдущей осенью из Англии было отправлено дополнительно 400 солдат, в результате чего общая численность английских войск в герцогстве составила чуть более 1.000 человек, что все еще было ничтожно мало. Но враг был слишком близок к Бордо, и никто не верил, что нынешнее затишье на фронте продлится долго. В долгосрочной перспективе безопасность города зависела от восстановления контроля над долинами по нижним течениям Дордони и Гаронны, а это требовало проведения крупной кампании на юго-западе.

Министры Ричарда II разрабатывали амбициозный план скоординированных кампаний против французов: английская армия должна была действовать из Жиронды, а арагонская — одновременно из Руссильона. Это была давняя мечта, которую сменявшие друг друга английские послы годами продвигали в Барселоне. Осенью 1379 года Жеро де Менто, гасконский дипломат, ответственный за эти переговоры, находился в Англии для консультаций. Было решено, что настало время довести проект до конца. Он должен был стать главным военным предприятием 1380 года. Жеро вернулся в Барселону с обещанием, что план будет вынесен на рассмотрение Парламента.

Но как англичане должны были доставить армию в южную Францию? Морской путь был исключен из-за отсутствия судов. Длинный сухопутный маршрут через Центральный массив считался невозможным после опыта Джона Гонта в 1373 году. Англичанам нужен был доступный порт в Бретани и доступ к городу Нант с его великим мостом через Луару. Когда Жеро де Менто в октябре 1379 года отправился из Англии в Барселону, флот Джона Арундела должен был отплыть в Бретань. Но к тому времени, когда Жеро достиг Арагона, флот был уничтожен в море. Прежде чем рассматривать возможность крупной экспедиции в Гасконь, необходимо было завершить дела предыдущего года и восстановить контроль над Бретонским полуостровом[531].

Карл V снова облегчил трудности английского правительства, бросив бретонцев в его объятия. Долго откладывавшееся посредничество между Иоанном IV и Карлом V только что завершилось на севере в городе Аррасе, и, вероятно, не продвинулось дальше вступительных заявлений. Разочарованный упрямством и медлительностью французской дипломатии, Иоанн IV назначил послов для заключения военного союза с Англией. Нет сомнений в том, что этот шаг был поддержан бретонской знатью. Главной фигурой в его посольстве в Аррас был Жан де Бомануар, старый сторонник дома Блуа, который был одним из главных действующих лиц в лигах предыдущего года. Бомануар прибыл в Вестминстер в конце января и пробыл в английской столице более месяца. 1 марта 1380 года был заключен вечный союз между Англией и Бретанью. Обе стороны извлекли определенные уроки. На этот раз Иоанна IV не обязывали участвовать в английском вторжении. Но было решено, что английская армия будет принята на полуострове и что английские войска получат право свободного прохода через владения Иоанна IV на пути во Францию или Гасконь. Взамен Иоанн IV получил гарантию английской военной помощи в случае французского вторжения в его герцогство. Командование новой экспедицией было возложено на графа Бекингема. Двадцатипятилетний и с небольшим военным опытом, Бекингем не был идеальным выбором. Но его недостатки в некоторой степени компенсировались грозной группой капитанов-ветеранов, которые были назначены его сопровождать. В их число входили почти все известные английские полководцы, жившие в то время, включая сэра Хью Калвли, сэра Роберта Ноллиса, сэра Джона Харлстона, сэра Томаса Перси и Уильяма, лорда Латимера. Размер армии был определен в 5.000 английских солдат, в дополнение к наемникам, которых предполагалось набрать в немецких Нидерландах. Предполагалось, что армия прослужит на континенте целый год[532].

Спикером Палаты Общин стал фаворит и друг Бекингема сэр Джон Гильдесборо, ветеран Креси и Пуатье, приложивший немало усилий, чтобы получить необходимые финансы. В конце концов, парламентарии поддались, как это часто делали их предшественники, мнению, что еще одно финансовое усилие, еще одно грандиозное военное наступление может позволить завершить войну на приемлемых условиях. Они предоставили стандартную субсидию и, что необычно, еще половину субсидии, которая должна была быть собрана вместе с остальной, но рассматривалась как аванс в счет любого налога, который может быть предоставлен в следующем Парламенте. Поступления от этих налогов, вместе с задолженностью по подушному налогу за предыдущий год, были строго зарезервированы для предлагаемой экспедиции. И, как предупредили парламентарии, их должно было хватить для этой цели. Нового Парламента не должно было быть до осени 1381 года. Что касается расходов на гарнизоны, то их пришлось бы покрыть за счет скромных поступлений от дополнительной пошлины на шерсть, введенной в предыдущем году. Палату Общин интересовали только крупномасштабные наступательные операции. Понятно, что на предприятие Бекингема возлагались большие надежды. В указе о назначении ему предписывалось "приложить все свои усилия, чтобы довести войну до ее окончательного завершения"[533].

Планирование экспедиции графа Бекингема во Францию поставило английское правительство перед неизменной проблемой новой морской стратегии. Хотя англичане успешно приобрели базы во Франции, они так и не обзавелись судоходными ресурсами, которые были необходимы для их эффективного использования. Симптоматичным был упадок личного флота короля. В 1369 году Эдуард III владел двадцатью семью кораблями и баланжье, включая пять судов грузоподъемностью более 200 тонн каждое. К моменту его смерти это число сократилось из-за потерь и упадка до четырех парусных кораблей, четырех баланжье и галеры. В 1378 году только огромный 300-тонный парусный каррак Dieulagarde был пригоден для службы. Два года спустя, в 1380 году, Dieulagarde был передан сэру Уильяму Элмхэму, а остатки флота были проданы, чтобы оплатить долги по обслуживанию королевских кораблей. Это ознаменовало конец королевского флота до следующего столетия.

Та же участь постигла и флот гребных баланжье, которые Эдуард III заказал главным приморским городам в 1372 году. Некоторые из них служили во флоте следующего года, но очень немногие из них появились там вновь. Эксперимент был повторен осенью 1377 года по решению октябрьского Парламента, но результаты оказались не лучше. Сорока двум городам было предписано построить двадцать семь небольших балингеров (balingers) от сорока до пятидесяти весел каждый и покрыть расходы на постройку за счет взносов более богатых жителей. Для большинства из них это было значительным бременем. Кембридж, например, заказал свой балингер у лондонского судостроителя за 142 фунта стерлингов. Это в три раза превышало вклад города в стандартную парламентскую субсидию и должно было быть выплачено сверх двойной субсидии, предоставленной тем же Парламентом. Балингеры были предназначены для службы во флоте 1378 года, и некоторые из них вновь появились в 1379 году. Но затем они исчезли так же полностью, как и их предшественники. Министры Ричарда II, чтобы узнать, что с ними стало приказали провести расследование. В результате оказалось, что большинство из них сгнило. Английское правительство не имело специализированных ремонтных предприятий, таких как французский арсенал в Руане или кастильский в Севилье. У них были складские помещения и верфь в Рэтклиффе в Степни, пригороде Лондона, где было сосредоточено большинство коммерческих судостроительных и ремонтных предприятий столицы. Но это была, вероятно, не более чем группа открытых доков, на берегу реки, и она никогда не финансировалась и не укомплектовывалась должным образом. Однако решающим фактором в упадке королевского флота, скорее всего, стала нехватка членов экипажа. В Англии не было традиций управления гребными судами. Призыв моряков лишь отвлекал имеющуюся рабочую силу от реквизированных торговых судов, не обеспечивая чистого увеличения числа действующих кораблей. Без адекватных экипажей вряд ли стоило тратить деньги на их содержание[534].

Более фундаментальной проблемой, чем проблемы королевского и муниципального флотов, был продолжающийся упадок английского торгового флота, измеряемый как в кораблях, так и в моряках. В течение 1370-х годов число английских океанских судов, доступных для реквизиции, сократилось с примерно 250 в начале десятилетия до примерно 190 к моменту вступления Ричарда II на престол и примерно 120 три года спустя. Реальность оказалась еще хуже, чем можно предположить из этих цифр, поскольку средняя грузоподъемность сохранившихся кораблей за тот же период снизилась с 70 до 55 тонн. Очевидно, что потери и амортизация не были восполнены, особенно среди самых крупных судов[535].

Многие судовладельцы в ответ на большие потери среди традиционных океанских судов отказались от торговли и инвестировали в гребные суда. Балингеры составляли около четверти реквизированных судов в первые годы правления Ричарда II. Это были небольшие, недолговечные суда, чье растущее значение в английском торговом флоте объяснялось главным образом тем, что они были дешевы в строительстве и давали некоторую перспективу прибыли, даже если половину года проводили на службе у короля. Более прочные из них могли использоваться для коммерческой службы, как, например, Maudelayne с помощью которого корабельщик Чосера торговал "от Гротландии до мыса Финистер" и "в каждой бухте Бретани и Испании". Но их главная ценность заключалась в том, что они также могли использоваться для каперских экспедиций против иностранных грузовых судов, что становилось все более прибыльной альтернативой торговле. В конце 1379 года коммерческий синдикат во главе с богатым дартмутским судовладельцем Джоном Хоули собрал небольшой частный военный флот из двух парусных кораблей и пяти гребных балингеров, которому было поручено крейсировать у южного побережья Англии и западной Франции. Эта система была расширена и официально оформлена в 1382 году, когда порты западной части страны от Саутгемптона до Бристоля объединились для защиты своих берегов. Эти группы морских предпринимателей оплачивали все свои собственные расходы в обмен на добычу и местные доходы. В следующем году аналогичная сделка, охватывающая Ла-Манш и Северное море, была заключена с другим коммерческим синдикатом, организованным лондонским торговцем железом Робертом Пэрисом. Для правительства каперы были дешевы. Но у них были серьезные недостатки. Они не поддавались стратегическому управлению и были склонны втягивать короля в противостояние с нейтральными державами[536].

В долгосрочной перспективе решение заключалось в том, чтобы правительство платило арендную плату английским судовладельцам, как оно уже делало это с иностранными. После нескольких лет сопротивления этой реформе, в марте 1380 года был сделан первый нерешительный шаг. В ответ на последнюю парламентскую петицию от сообщества судовладельцев Ричард II согласился платить им за использование их кораблей по 3 шиллинга 4 пенса за тонну в квартал со дня прибытия судна в назначенный пункт сбора. Но даже при такой низкой ставке это финансовое бремя оказалось непосильным для английского правительства. Аренда судов была прекращена в последующие годы и вновь введена только в 1385 году по еще более низкой ставке 2 шиллинга за тонну. Потребуется еще много лет, чтобы исправить полувековое безразличие к судьбе судовладельцев. Тем временем Англия как военно-морская держава тратила свои капиталы дома и искала суда за границей. Байонна была случайным источником боевых кораблей и моряков. Корабли регулярно фрахтовались английскими агентами в Нидерландах, как правило, для перевозки лошадей. Но даже с учетом этого пополнения военно-морской мощи Англии "подъемная сила" английских флотов в начале 1380-х годов составляла всего около 4.000 полностью экипированных солдат, что примерно на 1.000 меньше, чем в последние годы правления Эдуарда III, и менее трети от соответствующего показателя 1340-х годов. В 1380 году адмиралам удалось реквизировать для армии Бекингема только 123 английских корабля, что стало самым низким показателем, до которой опустился торговый флот в период позднего средневековья. Некоторые из реквизированных кораблей были грузоподъемностью всего в десять тонн. Численность флота была восполнена за счет фрахтования за большие деньги не менее 156 торговых судов в Нидерландах в течение марта и апреля, что стало самым большим иностранным контингентом, который когда-либо служил в английском флоте[537].

Первоначальный план предусматривал посадку на корабли армии Бекингема в Плимуте и Дартмуте в мае 1380 года и прямой переход в Бретань. Для этого, вероятно, потребовалось бы больше кораблей, чем правительство могло собрать, даже с учетом зафрахтованных иностранных судов. Но в итоге это оказалось нецелесообразным по другим причинам. 4 февраля 1380 года кастильский посол во Франции Педро Лопес де Айала (также один из главных хронистов своего времени) заключил с Карлом V новый военно-морской договор, согласно которому кастильцы должны были предоставить Франции флот из двадцати галер с общим числом моряков и солдат в 4.600 человек, что более чем в два раза превышало численность эскадры, служившей во Франции в предыдущие годы. Договор также предусматривал возможность того, что кастильские корабли будут зимовать во французских портах, вместо того чтобы возвращаться в свои родные базы, что значительно продлевало сезон военной кампании. Когда во второй половине апреля известие об этих договоренностях достигло Англии, у Совета сдали нервы. Его уверенность была подорвана судьбой флота Джона Арундела. Они боялись, что транспортные Бекингема могут быть рассеяны непогодой во время перехода, а разрозненные суда в море захвачены более проворными кастильскими галерами. Поэтому Совет решил перевезти армию в Кале. Это означало, что Бекингему придется добираться до Бретани по длинному сухопутному маршруту обходя Париж с севера и востока. Это также означало перенос порта посадки на корабли в Сэндвич и отсрочку, пока корабли будут туда передислоцированы. Эти трудности, которые задержали бы прибытие армии в Бретань более чем на три месяца, должны были вызвать новый виток размышлений о стратегической уязвимости Англии на море и стали одной из главных причин внезапного возрождения английского интереса к Португалии[538].

Из всех неравноправных отношений Кастилии с соседями ни одно не было более проблематичным, чем отношения с Португалией. Энрике II дважды унижал Португалию силой оружия. На практике эта страна была клиентом Кастилии с момента заключения Сантаремского договора в 1373 году. Король Фернанду I принял свой подчиненный статус с видимой благосклонностью, но в глубине души был в ярости, и этому импульсивному и неуравновешенному правителю было трудно притворяться. В течение всего этого периода португальский король незаметно перевооружался. Стены Лиссабона и цитадель Сан-Жоржи, ветхое состояние которых оказалось его самой большой слабостью в 1373 году, были полностью восстановлены. В главных провинциальных городах и замках была предпринята амбициозная программа перестройки. Большое внимание было уделено организации военнообязанного дворянства и городских ополчений Португалии. Были изданы указы об их перевооружении по образцу французских войск, чья служба в армии Энрике II произвела на португальцев огромное впечатление. С 1377 года приморские города были поощрены торговыми и налоговыми привилегиями на строительство океанских кораблей, которые могли бы быть предоставлены королю для службы в военное время, причем основное внимание уделялось самым крупным кораблям грузоподъемностью в 100 тонн и более. Двенадцать таких кораблей были построены по заказу короля в дополнение к его флоту специализированных военных галер. Фернанду I ждал только возможности эффективно использовать их.

Смерть Энрике II в мае 1379 года изменила многое. Его сын и преемник был совсем другим человеком. В возрасте двадцати двух лет Хуан I был болезненно религиозен, несколько неуверен в себе и подвержен частым и изнурительным приступам болезни. Он был окружен министрами и советниками своего отца и оставался верен его политике, но в нем не было ни железной решимости отца, ни его полководческих навыков. Через несколько дней после восшествия на престол Хуана I, Фернанду I сбросил маску. Он отозвал пять португальских галер, которые готовились для службы с кастильцами в Ла-Манше. Затем, не ставя в известность свой Совет, он начал разрабатывать планы возрождения злополучного англо-португальского союза 1372 года и ведения войны против своего соседа с английской помощью[539].

В эти годы в португальской политике было нечто большее, чем оппортунизм и неудовлетворенное желание отомстить. Фернанду I, которому тогда было тридцать пять лет, в течение нескольких лет страдал от тяжелой истощающей болезни, которая, по-видимому, была одной из форм туберкулеза. Болезнь периодически лишала его возможности заниматься делами королевства и направляла мысли окружающих на вопросе о престолонаследии. Единственным законным ребенком короля была дочь Беатриса, родившаяся в 1373 году. По завещанию короля она была назначена его наследницей, а королева Леонора Теллеш де Менезеш — регентшей до ее совершеннолетия. Но перспективы матери и дочери после смерти Фернанду I были крайне неопределенными. Леонора была амбициозной, властолюбивой и хваткой выскочкой, которая в это время была не более популярна, чем тогда, когда ее брак с королем вызвал беспорядки на улицах Лиссабона. Что касается Беатрисы, то она была семилетним ребенком, о котором мало что было известно. С трех лет она была обручена с внебрачным сыном Энрике II, доном Фадрике и столкнулась с грозными соперниками в лице единокровных братьев Фернанду I, инфанта Жуана и его младшего брата Диниша. Эти два принца были сыновьями от трагического второго брака короля Педру I Португальского с Инес де Кастро.[540] Диниш уже много лет жил в изгнании в Кастилии под защитой королевского двора, и вскоре инфант Жуан должен был присоединиться к нему. Жуан был значительной фигурой, ему тогда было около двадцати лет, и он имел сильную поддержку среди португальской знати и лиссабонской толпы. Единственной постоянной темой последних лет жизни Фернанду I была решимость королевы найти защитника, способного обеспечить престолонаследие Беатрисы и поддержать ее собственное положение регента. На первый взгляд, очевидным ответом был династический союз с Кастилией. Португальская аристократия и высшее духовенство поддержали бы эту идею. Но это было бы неприятно лично королю Фернанду I и чревато риском спровоцировать гражданскую войну после его смерти. Фернанду I и Леонора убедили себя в том, что союз с английским принцем может стать еще одним способом обеспечить наследство Беатрисы и сохранить независимость Португалии от ее более крупного соседа[541].

Осенью 1379 года португальский король установил контакт со своим старым фаворитом Хуаном Фернандесом Андейро, галисийским авантюристом, который вел англо-португальские переговоры в 1372 и 1373 годах. Сейчас Андейро жил в изгнании при дворе герцога Ланкастера в Англии. Фернанду I предложил ему использовать свое влияние на герцога, чтобы убедить его ввести английскую армию в Португалию. Вероятно, в это же время Фернанду I впервые заговорил о возможности брака между Беатрисой и семилетним сыном Эдмунда Лэнгли, графа Кембриджа. Андейро с энтузиазмом воспринял предложение португальского короля. Вероятно, что его первые попытки продвинуть эту идею были встречены либо отказом, либо вежливым уклонением. Герцог Ланкастер уже некоторое время как потерял интерес к Пиренейскому полуострову. Его претензии на кастильский престол, должно быть, уже были признаны в Англии серьезной политической ошибкой, а сам Джон Гонт с 1374 года мало что сделал для их реализации. Жеро де Менто в Барселоне активно пытался урегулировать спор между Англией и Трастамарской династией Кастилии. Педро IV Арагонский, который был тестем Хуана I Кастильского, предложил выступить в качестве посредника. В марте 1380 года Педро IV обратился к королю Кастилии с завуалированным предложением, которое, очевидно, было одобрено Джоном Гонтом и Советом Ричарда II, о том, что претензии Ланкастеров на корону Кастилии могут быть сняты в обмен на мир между Англией и Кастилией и отказ Кастилии от военного союза с Францией[542].

В начале 1380 года Андейро было поручено передать ответ англичан португальскому королю. Текст письма не сохранился, но каковы бы ни были выдвинутые условия, оно заставило Фернанду I прийти к выводу, что альтернативы династическому союзу с Кастилией не существует. Фернанду I, здоровье которого теперь заметно ухудшалось, не мог позволить себе ждать медленного развития внешней политики Ланкастеров. Примерно в апреле 1380 года он дал понять, что готов отменить помолвку Беатрисы с доном Фадрике и вместо этого отдать ее шестимесячному Энрике сыну и наследнику Хуана I. 21 мая 1380 года два короля заключили договор, в котором было оговорено, что Беатриса будет выдана замуж за Энрике, как только они оба достигнут совершеннолетия. Предусматривалось не что иное, как объединение Португалии и Кастилии в течение одного поколения. Этому способствовало еще одно положение. Если Беатриса умрет до того, как брак будет торжественно оформлен, и у дона Фернанду I не останется наследников, королем Португалии станет сам Хуан I. Негласная сделка заключалась в том, что король Кастилии будет потворствовать лишению детей Инес де Кастро португальского престола[543].

Тем временем английские взгляды претерпевали фундаментальные изменения. Хуан I отверг попытку посредничества короля Арагона и ратифицировал военно-морской договор с Францией. Весной 1380 года в арсенале Севильи и в порту Сантандера шла лихорадочная подготовка к морской кампании против Англии. Португальский союз стал выглядеть более привлекательным в глазах Англии. Португалия была значительной морской державой с галерным флотом, не уступавшим кастильскому, хотя и не столь профессионально управляемому. Можно было ожидать, что война между Кастилией и Португалией задержит кастильский флот далеко от Ла-Манша. И даже если бы этого не произошло, галерам пришлось бы пробираться от мыса к мысу вдоль враждебного португальского побережья на протяжении более 500 миль, чтобы добраться из своей базы в Севилье до Бискайского залива. За короткое время Джон Гонт перешел от позиции покорного безразличия к делам Пиренейского полуострова к позиции энергичного энтузиазма. Согласно хронисту Томасу Уолсингему, предвзятому, но хорошо информированному, именно Гонт убеждал советников Ричарда II в ценности португальского союза как средства парирования морской угрозы со стороны Кастилии. Как и большинство более поздних историков, современники, вероятно, полагали, что он имел в виду не только интересы Англии, но и свои собственные. В этом что-то было. Поскольку наваррские перевалы теперь были надежно закрыты для английских армий, португальский альянс открыл бы другой путь в Кастилию, что могло превратить притязания Джона Гонта из юридической абстракции в серьезное стратегическое предприятие. Его одержимость тем, что стало известно как путь в Португалию, стало одной из главенствующих тем в английских политических дискуссиях о войне. В конце мая 1380 года, примерно в то время, когда представители Фернанду I скрепляли свои соглашения с Хуаном I, Хуану Фернандесу Андейро было велено вернуться в Португалию, на этот раз с более любезным посланием, вооруженным эскортом и широкими дипломатическими полномочиями от имени Ричарда II и Джона Гонта[544].

Андейро провел свою миссию в свойственной ему манере плаща и кинжала. Никто не хотел повторения фиаско 1372 года, когда англо-португальский союз был преждевременно раскрыт, и Кастилия начала превентивное вторжение, прежде чем помощь смогла прибыть из Англии. Поэтому Андейро незаметно высадился в Порту на севере королевства и отправился в крепость XIII века Эстремоза на востоке Алентежу, где находились король и королева. Здесь его приняли в обстановке строжайшей секретности и разместили в личных апартаментах короля на время обсуждения дела. Миссия Андейро оказалась настолько успешной, насколько мог пожелать Джон Гонт. Несомненно, во многом это было связано с убедительностью посла. Но кажется вероятным, что главной причиной его успеха было влияние, которое он приобрел на королеву Леонору. Те, кто знал об их отношениях, "держали свои мысли при себе", — писал хорошо информированный хронист XV века Фернан Лопеш. Нет сомнений в том, что во время своего короткого пребывания в Эстремозе Андейро сделал королеву своей любовницей. 15 июля 1380 года португальский король возобновил англо-португальский договор от июня 1373 года. В то же время он заключил ряд дополнительных соглашений. Это были грубо составленные документы, в которых многие вопросы оставались неопределенными. Они носили все признаки частных переговоров, проведенных без обычной юридической и бюрократической помощи. Беатриса, которая за свою короткую жизнь была обручена последовательно с тремя кастильскими принцами, теперь была обещана семилетнему сыну графа Кембриджа. Граф должен был лично прибыть в Португалию, взяв с собой сына и армию из 2.000 человек, которую португальский король обязался оплачивать по обычным английским ставкам в течение трех месяцев. Андейро, очевидно, было сказано, чтобы он не обещал больше, чем могли потянуть военно-морские ресурсы Англии. Поэтому было решено, что англичане прибудут без лошадей и громоздкого снаряжения, которое Фернанду I предоставит им по разумным ценам на месте. Затем португальский король и граф Кембридж организуют совместное вторжение в Кастилию от имени Джона Гонта[545].

Андейро и Фернанду I решили прикрыть его возвращение в Англию театральным жестом. Посол тайно прибыл в речной порт Лейрия, расположенный к северу от Лиссабона, и объявил местным чиновникам, будто только что прибыл морем. Затем король приказал арестовать посла, вытащив его из постели в местной гостинице и сделал вид, что собирается выслать его из своих владений под страхом смерти. Чтобы успокоить кастильцев, Фернанду I отправил своих послов на заседание кастильских Кортесов, которое должно было собраться в Сории. Там послы торжественно подтвердили помолвку Беатрисы и инфанта Энрике, от которой португальский король уже тайно обязался отказаться. Совет Фернанду I был посвящен в тайну только после того, как Андейро покинул Португалию. Вероятно, в сентябре 1380 года король созвал советников в замок Сантарем, место своего унижения от Энрике II в 1373 году. Он сказал им, что настало время поквитаться с Кастилией, и раскрыл суть договоренностей, которые он заключил с англичанами. Советники были потрясены и потребовали времени на размышление. Когда после трехдневного обсуждения они собрались вновь, то были единодушны в своем несогласии с решением короля. Все они поклялись соблюдать договоры с Кастилией, как это сделал и сам Фернанду I. Кастилия, говорили они, была гораздо более сильным королевством, чем Португалия и побеждала более сильных королей, чем Фернанду I. За его последним союзом с англичанами последовало кастильское вторжение, от которого Португалия только недавно оправилась. Все это было здравым советом. Но Фернанду I отмахнулся от него. Он не спрашивал их, сказал он советникам, стоит ли начинать войну с Кастилией, а только как это сделать[546].

Среди тревог лета 1380 года смерть одного из величайших воинов, которых породила Франция, не вызвала почти никакого отклика в стратегических расчетах каждой из сторон. Весной Бертран Дю Геклен уехал, чтобы приступить к исполнению обязанностей генерал-капитана в Лангедоке. По пути на юг он остановился, чтобы осадить компанию рутьеров, занимавших замок Шатонеф-де-Рандон в Жеводане. Во время осады, он заболел дизентерией и умер 13 июля. Это был бесславный конец. Его тело, неумело забальзамированное местными аптекарями, провезли через горы Оверни, привлекая по пути толпы любопытных. В конце концов, его кости были доставлены через Босе и Иль-де-Франс всего за несколько дней до того, как эти же регионы были опустошены армией графа Бекингема. По приказу короля останки коннетабля были захоронены рядом с местом в церкви аббатства Сен-Дени, которое Карл V выделил для своего собственного погребения[547].

Армия графа Бекингема с лошадьми, снаряжением, повозками и припасами была с трудом переправлена через Ла-Манш из Сэндвича в Кале в течение июня и июля 1380 года. Кастильский галерный флот прибыл слишком поздно, чтобы помешать этому. Кастильцы достигли Ла-Рошели только 8 июля и были вынуждены задержаться там на несколько дней для получения приказов и пополнения припасов. Затем, когда они огибали Бретонский полуостров с небольшим эскортом французских кораблей, их снесло с курса штормом, и они были отброшены к ирландскому побережью недалеко от Кинсейла. В результате только в конце июля они прибыли на главную французскую военно-морскую базу в Арфлёре. Был ли бы результат иным, если бы они прибыли раньше, совершенно не ясно. Французы склонны были рассматривать морскую силу в основном как инструмент экономического истощения и стратегического возмездия врагу. Приказы кастильских капитанов с самого начала сводились к опустошению Нормандских островов и острова Уайт и сожжению английских прибрежных городов, а не к вступлению в бой с английским флотом или координации своих действий с сухопутной армией. 24 июля 1380 года все двадцать галер, сопровождаемые пятью меньшими гребными судами, оборудованными французами, отплыли из Арфлёра в первый из серии рейдов в Ла-Манше. Пленник, который был захвачен в море и затем сбежал, принес эту новость в Англию как раз в тот момент, когда последние войска и лошади Бекингема выгружались в Кале[548].

В последние дни июля 1380 года кастильцы и их французские союзники высадились в Сассексе, в бухте Рай, сожгли Уинчелси и двинулись вверх по долине реки Ротер, разрушив по пути множество деревень. Хотя англичане были предупреждены о возможном вторжении за несколько месяцев, оборона полностью провалилась. Граф Арундел, который был местным командиром в Сассексе, реквизировал несколько кораблей и тщетно пытался атаковать налетчиков с моря. Аббат Батла, который успешно защищал Уинчелси в 1377 году, прибыл со своими войсками слишком поздно и был обращен в бегство[549]. После возвращения для пополнения припасов в Сене кастильцы предприняли второй набег в последнюю неделю августа. На этот раз они вошли в устье Темзы и проникли вверх по реке до Грейвзенда, в двадцати милях от Лондона. Они взяли на абордаж два корабля, стоявших на реке, разграбили несколько складов грузом тканей и нанесли большой ущерб на берегах Кента и Эссекса. В Лондоне произошла вспышка возмущенного патриотизма. Олдермены выставили своих людей на улицах. Было приказано построить две каменные башни ниже по течению Темзы от Тауэра, по одной с каждом берегу, между которыми можно было бы протянуть цепи, чтобы остановить вражеские корабли. Джон Филпот, богатый лондонский бакалейщик и одна из главных фигур городской политики, подал пример патриотизма, выделив 1.000 фунтов стерлингов в быстро истощающийся военный фонд правительства и оплатив постройку одной из двух оборонительных башен из своего кармана[550].

Когда французское правительство проанализировало военно-морские операции этого года, оно пришло к выводу, что кастильцы плохо отрабатывают уплаченные им деньги. С точки зрения трофеев это было правдой. Заявленная добыча составила всего около 2.000 франков (333 фунта стерлингов). Галеры, как говорят, были маленькими и старыми. Их оснащенность для военных действий составляла всего около двух недель, прежде чем нужно было возвращаться на базы для пополнения припасов. Поэтому у них было время только для двух рейдов, прежде чем они должны были уйти в Кастилию, чтобы избежать зимних штормов. Французские министры жаловались на длительное время перехода галер между Францией и Кастилией и короткий период их службы в Ла-Манше. По их словам, это не соответствовало опыту использования генуэзских флотов, Филиппом VI и Иоанном II поколением ранее. Идея зимовки флота на севере, которая обсуждалась с Айяла в Париже в феврале, ни к чему не привела. Стратегическая выгода, однако, была больше, чем осознавали французы. Одна лишь угроза кастильского флота заставила Бекингема выбрать длинный и извилистый путь в Бретань вместо прямого морского перехода, а вскоре привела бы Англию к дорогостоящей и в конечном итоге бесплодной авантюре в Португалии. Набеги на южное и восточное побережье вызвали гневные протесты в Парламенте и в долгосрочной перспективе ускорили в Англии тенденцию к принятию более оборонительной стратегии. Это было для французов существенным преимуществом[551].

Более того, оно было достигнуто с минимальными затратами. Французский король согласился оплатить половину эксплуатационных расходов кастильского флота, что составило всего 62.000 франков (около 10.000 фунтов стерлингов). Для сравнения, огромные суммы, вложенные в течение многих лет в создание собственного военного флота в арсенале в Руане, не принесли практически никакой прибыли. Адмирал Жан де Вьенн приобрел историческую репутацию архитектора французской военно-морской мощи, что вряд ли подтверждается фактами. Несмотря на отличную ремонтную базу, французы поддерживали свой флот в хорошем состоянии не лучше, чем англичане. В предыдущем году они построили семь новых гребных баланжье в арсенале Руана, но позволили еще восьми сгнить на стоянке в Арфлёре. В 1380 году у французов было только пять галер, большинство из которых были оснащены за свой счет моряками из Арфлёра. Арсенал мог построить только одну галеру. Среди военно-морских держав XIV века только южные европейцы, Венеция и Генуя, а также обученные итальянцами флоты Пиренейского полуострова, действительно понимали важность постоянного технического обслуживания и умели эффективно организовывать галерные флоты[552].

Граф Бекингем уже продвигался по Франции, когда кастильские набеги обрушились на Англию. Он полностью высадился в Кале 19 июля 1380 года, а через три дня, 22 июля, поднял свой штандарт на границе оккупированной англичанами земли. Передовой отряд под командованием сэра Томаса Перси уже обеспечил первую крупную переправу через реку на пути следования армии, в шестидесяти милях от Клери на Сомме к западу от Перона. Основная часть армии отправилась через равнины Артуа и Пикардии, где заброшенные поля, сгоревшие здания и укрепленные церкви свидетельствовали о тридцати годах непрерывных набегов и контрнабегов. Бекингем, говорит Фруассар, никогда прежде не был во Франции, если не считать двух кратких визитов в Бретань. Ему было интересно посмотреть на мощные города, обнесенные стенами в зоне боевых действий, с их шпилями колоколен, стенами, деревянными боевыми галереями, в которых стояли арбалетчики и латники, и большими укрепленными воротами, которые только начали появляться в Англии. В первые дни августа английская армия перешла Сомму и направилась на юго-восток в сторону Шампани, следуя практически тем же маршрутом, что и Роберт Ноллис в 1370 году и Джон Гонт в 1373 году[553].

Министры французского короля поначалу были захвачены врасплох. С начала мая англичане закрыли свои порты, чтобы предотвратить утечку информации на континент о приготовлениях Томаса Вудстока. В результате французы все еще ожидали, что основная высадка английской армии произойдет в Бретани. Даже после того, как первые отряды англичан высадились в Кале, считалось, что это не более чем отвлекающий рейд. Ангерран де Куси был послан на Сомму для его сдерживания. Истинный масштаб английской операции стал очевиден только после прибытия самого графа Бекингема. Общее руководство обороной перешло к герцогу Бургундскому. Он был назначен генерал-капитаном всех французских войск во Франции. В начале августа, как только его армия была достаточно сильна, герцог отправился в погоню за англичанами. Обе стороны использовали стратегию, которая была знакома по прошлым английским шевоше по Франции. Французы заняли гарнизонами все города и обороноспособные замки на пути захватчиков. Сельская местность была очищена от продовольствия, домашнего скота и расходных материалов, а население согнано за крепостные стены. Англичане сжигали посевы и деревни на многие мили вокруг и проводили демонстрации перед стенами городов в надежде спровоцировать сражение. Но французы не поддавались на провокации. Поначалу армия герцога Бургундского, насчитывавшая около 3.000 человек, была намного меньше армии Бекингема. Она следовала за англичанами на расстоянии, параллельными курсами двумя отрядами, по одному на каждом фланге, мешая врагу добывать припасы, отлавливая и уничтожая отставших и отдельные отряды, но избегая любых столкновений с основной массой противника. Англичане проходили через одни из самых богатых регионов Франции, но им было очень трудно пополнять свои припасы. Они двигались в дисциплинированными рядами в боевом порядке. Фруассар считал это достойным восхищения, но правда заключалась в том, что у них не было выбора[554].

Знакомая история разрушения и разорения прослеживается в записях городов и церквей Пикардии. После того как вихрь прошел мимо, монахи-бенедиктинцы из Мон-Сен-Кантена покинули свое убежище за стенами Перонна, чтобы осмотреть разрушения. Английская армия продвигалась по фронту шириной не менее двадцати пяти миль, оставляя после себя амбары, фермерские дома, мельницы и пекарни, превращенными в обугленные головешки. Сотни акров лучших сельскохозяйственных угодий были опустошены настолько, что для них годами не могли найти арендаторов. Деревни были покинуты их жителями, и небыли заселены в течение целого поколения. Когда английская армия достигла открытой равнины Шампани, она стала требовать продовольствие от обнесенных стенами городов в обмен на то, что деревни вокруг останутся нетронутыми. Ответа не последовало, и разрушения и пожары не прекращались. Дым, поднимавшийся из шестидесяти деревень, жители которых укрылись в Реймсе, ни сколько не убедил город прислать англичанам припасы. По мере того как они продвигались вперед, масштабы разрушений увеличивались. В середине августа город Вертю был превращен в пепелище, а его жители смотрели на это со стен цитадели, и это случилось с ними второй раз за поколение. Среди прекрасных пригородных владений, которые они уничтожили, были дом и виноградники придворного и поэта Эсташа Дешана. Все, что он имел там, было "сожжено и обуглено, захвачено или уничтожено"[555].

Вечером 24 августа 1380 года, после четырех недель похода, армия графа Бекингема перешла Сену и прибыла к стенам Труа, кафедрального города на южном краю равнины Шампани. Герцог Бургундский стянул в город все свои войска. С ним были Ангерран де Куси, герцоги Барский и Лотарингский, маршал и адмирал Франции и множество знаменитых рыцарей. К ним присоединились герцоги Беррийский и Бурбонский с подкреплением из центральных провинций. Общая численность французской армии к этому времени достигла примерно 4.000 человек, и еще большее число, по сообщениям, находилось в пути. Французские командиры находились под сильным давлением со стороны своих людей, требующих борьбы с захватчиками. Они отправили гонца к королю, чтобы получить его разрешение все-таки дать решающее сражение. В английском лагере ожидания битвы были высоки. В ту ночь между капитанами был согласован порядок сражения. Честолюбивые оруженосцы были посвящены в рыцари, простые рыцари — в баннереты. Утром следующего дня, 25 августа, взошло солнце, и английская армия выстроившись в три широкие линии латников с лучниками позади них, стала медленно продвигаться пешком по плоской, пустой равнине к позициям французов. Перед главными воротами Труа было построено деревянное укрепление, за которым французские линии выстраивались по мере того, как войска выходили из города. Герцог Бургундский наблюдал за построением с вершины укрепленных ворот в полном вооружении, держа топор в одной руке и знамя в другой. Но прежде чем что-то произошло, он передумал и решил, что его армия недостаточно сильна. Когда французы отступили обратно в город, некоторые отряды английской армии нарушили строй и атаковали деревянное укрепление, за которым маневрировали французские войска, но были отброшены назад залпами арбалетных болтов. Остальная часть английской армии ждала стоя в рядах. Примерно через два часа, когда стало окончательно ясно, что французы не будут сражаться, англичане развернулись и двинулись на запад к Сансу и Гатине[556].

Герцог Бургундский сразу же последовал за Бекингемом с основной частью своей армии параллельным курсом на север. На западе вторая французская армия собиралась вокруг Шартра. Герцог вошел в соборный город 6 сентября 1380 года и остановился на несколько дней, чтобы сконцентрировать свои силы. 8 сентября англичане достигли Вандома. Французские командиры, которые до сих пор ограничивались тем, что сковывали армию Бекингема во время ее движения, теперь решили преградить ей путь в Бретань. План состоял в том, чтобы удерживать оборону по, в то время широкой и быстротекущей, реке Сарта, имевшей небольшое количество бродов и мостов. В последующие дни основная часть французской армии переправилась через Сарта у Ле-Мана, чтобы занять позиции на западном берегу. Эти маневры еще продолжались, когда 14 сентября пришло известие, что король Карл V перенес, судя по всему, тяжелый сердечный приступ в предыдущую ночь. А через два дня он умер в возрасте сорока четырех лет. Заключительному акту кампании Бекингема суждено было разыграться на фоне нарастающего политического кризиса в Париже[557].

"Когда умирают великие люди, все меняется", — писала Кристина Пизанская. Как и многие ее современники, она однажды оглянется на смерть Карла V как на "ворота всех наших последующих несчастий". Король умер в королевском поместье Ботэ с видом на Марну к востоку от Парижа. Тело было привезено в Париж для погребения и в течение недели находилось в церкви аббатства Сент-Антуан у восточных ворот столицы, пока туда собирались королевские герцоги Анжуйский, Беррийский, Бургундский и Бурбонский. Новому королю, Карлу VI, было чуть меньше двенадцати лет, когда умер его отец, он был немного моложе своего далекого английского кузена Ричарда II. Вся короткая жизнь Дофина прошла среди публичных ритуалов французского двора, его видели тысячи, но не замечал никто. Физическая сила, бурный темперамент и ранний интерес к охоте, доспехам и оружию — вот единственные личные качества молодого Карла VI, которые были известны. Все остальное заслонено условностями жизни и властным присутствием отца, дядей, воспитателей и офицеров. Пока он был не более чем символом власти[558].

Умерший король много думал о правлении Францией во время своего несовершеннолетия. Однако, когда пришло время, он завещал своему сыну трудное наследство. В августе 1374 года, вскоре после того, как его здоровье стало подводить, Карл V издал указ, устанавливающий возраст совершеннолетия для королей Франции на уровне тринадцати лет, по сравнению с традиционным возрастом в четырнадцать лет для королей и двадцать лет для дворян. Король назвал тринадцать лет возрастом благоразумия и вспомнил пример Людовика IX, который, как говорили, взял управление королевством в свои руки в этом возрасте. Но на самом деле он боялся регентства и связанной с ним неопределенности и нестабильности. Осенью 1374 года последовала серия указов, основной целью которых было достижение тщательно продуманного баланса власти в его семье. Людовик Анжуйский, старший из его братьев, должен был стать регентом, а герцоги Бургундский и Бурбонский должны были совместно действовать в качестве опекунов и воспитателей молодого короля. В принципе, регент должен был обладать всеми полномочиями короля. Однако доходы от королевских владений в Париже, Нормандии и Иль-де-Франс должны были быть переданы двум опекунам короля для оплаты расходов на его двор, а остальные государственные доходы королевства предназначались для покрытия расходов на управление и оборону. Фаворит покойного короля, Бюро де Ла Ривьер, получил ключевую роль в новом правительстве и стал главным исполнителем завещания покойного короля. Он должен был служить первым камергером нового короля до его совершеннолетия. Ни одно важное решение, касающееся молодого Карла VI или его брата Людовика, не должно было приниматься без его одобрения. Ему также было поручено хранение личной казны короля. Эти сложные договоренности требовали такого сотрудничества между братьями и министрами покойного короля, на которое они уже не были способны. Они также совершенно не подходили для воюющей страны[559].

Похороны умершего короля проходили в течение трех дней с 24 по 26 сентября 1380 года. Четыре королевских герцога проследовали за гробом по улицам Парижа от Нотр-Дам до Сен-Дени и стояли у могилы в церкви аббатства, рядом с той, что недавно была сделана для Бертрана Дю Геклена. В мире, где символы иногда имеют большее значение, чем факты, погребение короля традиционно означало истинный конец его царствования. Как только церемония завершилась, все начали ссориться из-за власти с яростью, усиленной подавленной ревностью и антагонизмом предыдущего царствования. Герцог Анжуйский, все еще страдавший от своего позора в начале года, слишком сильно наслаждался возможностью получить власть, чтобы смириться с ограничениями, наложенными на него умершим братом. Герцог Бургундский требовал первенства на публичных церемониях как первый пэр Франции, а герцог Анжуйский — как старший член королевской семьи. Их свиты едва не сошлись в схватке во время ставшего знаменитым случая, когда оба герцога пытались сесть на одно и то же место рядом с королем. Герцоги Бургундский и Бурбонский, поддерживаемые герцогом Беррийским, утверждали, что имеют право назначать главных должностных лиц короля в качестве его опекунов, в то время как герцог Анжуйский претендовал на такое же право в качестве регента. Этот вопрос быстро встал на повестку дня, поскольку необходимо было выбрать нового коннетабля на место Бертрана Дю Геклена, что было неотложным делом в условиях, когда английская армия двигалась по Франции. До своей болезни Карл V остановил свой выбор на соотечественнике Бертрана, бретонце и его давнем собрате по оружию, Оливье де Клиссоне. Но его назначение было подтверждено только после ссоры между дядями короля. И, наконец, был деликатный статус герцога Беррийского, которого покойный король считал политически некомпетентным и демонстративно не допускал к участию в управлении государством. Герцог всеми силами стремился получить место в королевском Совете, соответствующее его рангу. Что касается Бюро де Ла Ривьера, то от него отмахнулись. Годы нашептывания на ухо покойному королю создал ему слишком много врагов. Королевские герцоги считали Ла Ривьера безродным выскочкой, а герцог Беррийский искренне его ненавидел[560].

В основе этих, казалось бы, пустяковых споров лежали не только личная неприязнь и уязвленная гордость. За ними стояли возможности, которые смерть самодержавного Карла V открыла для трех его братьев. У каждого из них были личные амбиции, которые в большей или меньшей степени зависели от возможности наложить руку на ресурсы французской короны. Герцог Беррийский хотел стать лейтенантом в Лангедоке — назначение, которое, в дополнение к его владениям в Берри и Пуату и уже имеющимся лейтенантским полномочиям в Оверни, отдавало в его руки ресурсы примерно трети Франции. Герцог Бургундский постоянно заглядывался на Фландрию, которой суждено было стать наследством его жены и главной опорой его собственного состояния. Однако самым амбициозным и разрушительным из личных предприятий королевских герцогов было, что характерно, предприятие герцога Анжуйского. В течение нескольких месяцев он вел тайные переговоры о приобретении наследства Сицилийского королевства, что стало последней из его многочисленных попыток обрести собственное королевство. Сицилийским королевством называлась большая территория на юге Италии, которой управляли потомки брата Людовика IX Карла I Анжуйского, хотя сама Сицилия уже сто лет не входила в состав их владений, а королевство управлялось из Неаполя. Королева Иоанна I Анжуйская, которая в свои пятьдесят три года оставалась бездетной, несмотря на четыре замужества, была серьезно ослаблена раздорами в Италии, последовавшими за папским расколом. Ее неуклонная поддержка авиньонского Папы истощила ее казну и стоила ей значительной поддержки среди подданных. Это также вызвало неистовую враждебность Урбана VI, который решил уничтожить ее.

Осенью 1379 года Урбан VI нашел грозного союзника в лице королевского дома Венгрии. В долгосрочной перспективе вовлечение венгерской династии в дела южной Италии должно было стать роковым шагом для папства. Но в то время его преимущества казались более очевидными, чем недостатки. Венгрия была самым могущественным и экспансивным государством Восточной Европы. Король, Людовик I (Лайош) Великий, сам происходил из ветви Анжуйско-Неаполитанской династии и уже некоторое время вынашивал планы относительно Италии. Недавно его войска вторглись на север Италии, где отвоевали у Венецианской республики область Фриули. Людовик I Венгерский не был другом Иоанны I Анжуйской. Его брат Андреа был ее первым мужем и фактическим правителем королевства, пока не был убит при попустительстве Иоанны I в 1345 году. Венгерский король решил свергнуть ее с престола, а инструментом Людовика I стал его кузен Карл, герцог Дураццо, молодой человек двадцати пяти лет, который воспитывался при дворе Иоанны I и был женат на ее племяннице, но сделал карьеру на службе у Людовика I. В то время Карл находился в северо-восточной Италии, где служил капитаном и вице-королем короля Венгрии. Он был искусным дипломатом, хитрым и безжалостным политиком и эффективным полководцем, а также естественным центром притяжения для многочисленных внутренних врагов Иоанны I. Урбан VI предложил передать ему корону Неаполя, если Людовик I Венгерский предоставит ему войска для его завоевания. К началу 1380 года сделка, похоже, была заключена.

В Авиньоне Климент VII в ответ обратился к герцогу Анжуйскому. Клименту VII было выгодно заманить французский королевский дом в Италию. Французское вмешательство на полуострове открывало единственную перспективу вытеснить его противника с его родной территории. Переговоры начались в январе 1380 года и к июню привели к соглашению, в котором Иоанна I усыновила Людовика Анжуйского и объявила его наследником всех своих владений в южной Италии и Провансе. Взамен Людовик Анжуйский обязался за свой счет вооружить небольшую эскадру военных галер для защиты Неаполя и, в случае вторжения в ее владения, помочь Иоанне I войсками и деньгами. Даже с учетом щедрых субсидий, обещанных Климентом VII, эти обязательства были далеко за пределами возможностей личных средств Людовика. Они стали началом долгого и дорогостоящего вмешательства французского государства в дела Италии, которое в той или иной форме продлится до середины XVI века[561].

Сразу после похорон Карла V братья покойного короля встретились во дворце на острове Сите в присутствии большого количества придворных, прелатов, чиновников и юристов. Их представители обменялись требованиями. По городу стали распространяться сплетни. Но решение удовлетворяющее все стороны так и не было достигнуто. Около 28 сентября было решено передать споры на рассмотрение третейского суда. Арбитры выработали решение, которое было хоть и компромиссным, но, вероятно, наилучшим из всех возможных. Было решено объявить молодого короля совершеннолетним и сразу же короновать его в Реймсе. Конечно же, не предполагалось, что он сразу начнет самостоятельно править. Объявление о совершеннолетии было просто юридическим инструментом для завершения всех договоренностей Карла V о регентстве и прекращения власти Бюро де Ла Ривьера над королевским двором и казной. Вместо этого четыре королевских герцога согласились разделить власть между собой. Герцог Анжуйский продолжал называть себя регентом, а герцоги Бургундский и Бурбонский продолжали действовать в качестве опекунов короля. Герцог Анжуйский должен был осуществлять повседневное управление государством и контролировать все финансовые ресурсы короны, которые не требовались для содержания королевского двора. Но все важные решения должны были приниматься четырьмя королевскими герцогами совместно при содействии Совета, состоящего из двенадцати человек, выбранных ими самими. Вероятно, частью этой сделки было предоставление герцогу Беррийскому лейтенанства в Лангедока, так как вскоре после этого было объявлено о его назначении на эту должность. Эти неловкие компромиссы мало способствовали смягчению недоброжелательности между сильными личностями. Через несколько дней после заключения соглашения герцог Анжуйский конфисковал личные сокровища покойного короля, состоявшие из драгоценностей в Сен-Поль и 200.000 франков наличными, которые хранились в Венсенском замке. Узнав, что в замке Мелён спрятано еще какие-то ценности, он заставил чиновника, ответственного за их сохранность, раскрыть их местонахождение и забрал и их. Фруассар говорит, что деньги нужны были ему для обороны Неаполя, что вполне может быть правдой. Известно лишь, что в течение следующих шести недель, пока герцог Анжуйский частично не отступил, государственные дела были парализованы, поскольку на каждом заседании Совета доминировали яростные требования герцога Бургундского вернуть конфискованные деньги. Но часть из них так и не была возвращена[562].

Задача преемников Карла V была бы трудной при любых обстоятельствах, но он оставил им еще одну проблему, которая была совершенно неожиданной даже для его ближайших советников. Примерно за два часа до своей смерти Карл V издал указ об отмене подымного налога и списал все оставшиеся задолженности по нему. Его уже давно беспокоили растущие признаки восстания против тяжести королевских налогов и беспорядков, которые он оставлял для своего преемника. Но это не было актом продуманной политики. Это был жест испуганного человека, который знал, что у него осталось мало времени, чтобы загладить грехи власти. Двусмысленная запись его слов позволяет предположить, что, будь его воля, он упразднил бы и налог с продаж. Но даже в смягченной форме, представленной в проекте его министров, последний акт личного искупления короля стал катастрофой, от которой французское государство оправилось только через три года. Сначала документ держали в секрете, но он был действительным актом, и в октябре новое правительство решило, что он должен быть опубликован. Новость быстро распространилась по Франции. Официальные копии были разосланы во все главные провинциальные центры. Неофициальные слухи кое-где преувеличивали эту новость[563].

Отмена подымного налога не только устранила самый важный источник финансирования войны. Она серьезно разбалансировала французскую налоговую систему. Подымный налог, каким бы несовершенным он ни был, был единственным прямым налогом. Он представлял собой наиболее эффективное средство, позволявшее добраться до карманов зажиточных людей и массы населения, проживающего в сельской местности. Без него правительство почти полностью зависело от двух косвенных налогов, на продажи и габеля. Оба они ложились главным образом на население городов, где потреблялось больше всего соли и где находились оптовые рынки продуктов питания и вина. Они также тяжело отражались на беднейших членах городского сообщества, которые тратили относительно большую часть своих доходов на еду и напитки. Во многих местах считалось, что все налоги, как прямые, так и косвенные, были отменены. В Монпелье глашатай прошел по улицам, объявляя об отмене габеля. В Ниме состоялись шествия в честь отмены всех королевских налогов. Оверньские Штаты восприняли новость об ордонансе умершего короля как повод отказаться от всех военных налогов. Но когда правда стала известна, возник спонтанный и бурный протест. Первые признаки беспокойства появились на севере. В городах Пикардии и Иль-де-Франс люди восстали и выгнали сборщиков налогов. В Компьене и Сен-Кантене бунтовщики захватили улицы. В Сен-Дени умершего короля едва успели похоронить, как толпа ворвалась на рыночную площадь и напала на сборщиков налогов. Напряжение в Париже нарастало. В большинстве районов Франции сбор налогов прекратился. Одним из первых своих решений Совет постановил созвать Генеральные Штаты Лангедойля в следующем месяце. Совет рассчитывал на атмосферу доброй воли, которая возникнет в связи с коронацией преемника. При хорошем управлении собрание можно было бы убедить вновь предоставить хотя бы часть налогов, отмененных Карлом V[564].

Тем временем казна короля была пуста. Французская армия оставила свои позиции на реке Сарта. Некоторые отряды рассеялись. Оставшиеся, лишенные лидеров и растерянные, добрались до Парижа и расположились лагерем в пригородах, требуя жалованья, грабя деревни, амбары, проезжающих по дорогам и выкрикивая слова поддержки той или иной фракции в королевской семье. 13 октября 1380 года Людовик Анжуйский распустил армию и разогнал неоплаченных людей по домам. Единственными организованными силами, оставшимися под французским командованием, были отряд из нескольких сотен человек под командованием Оливье де Клиссона и разрозненные гарнизоны герцога Анжуйского на Бретонской границе[565].

Английская армия смогла без сопротивления перейти вброд Сарта и пересечь болота у реки Майен, продвигаясь на запад к Бретани. В начале октября 1380 года она вошла в герцогство к югу от города-крепости Витре и медленно двинулись к Ренну. Здесь англичане с удивлением и досадой обнаружили, что для их приема не было принято никаких мер. Не было и бретонской армии, с которой можно было бы объединить силы. Города закрыли свои ворота перед Бекингемом. Иоанн IV, союзник, которого Бекингем прибыл поддержать, находился в Энбоне на юго-западе полуострова и казалось, не спешил приветствовать Бекингема. Правда заключалась в том, что смерть Карла V все изменила. Новое правительство вряд ли будет столь же жестко противостоять Иоанну IV, как это делали Карл V и Бюро де Ла Ривьер. У Иоанна IV были достаточно хорошие отношения с французскими королевскими герцогами. Герцог Анжуйский с октября прошлого года лично стремился найти решение бретонской проблемы путем переговоров. Супруга Филиппа Бургундского была двоюродной сестрой Иоанна IV, а его тесть был его главным покровителем. Теперь, получив в управление Францию, но не имея ни войск, ни денег для ее защиты, королевские герцоги не имели иного выбора, кроме как пойти на сделку с герцогом Бретонским. Личные предпочтения Иоанна IV неизвестны. Но он находился под сильным давлением со стороны своих сторонников-баронов, чтобы отказаться от английской военной помощи и залечить разрыв с Францией. Поэтому он поступил так, как часто поступал Карл Наваррский в период своего расцвета. Он использовал присутствие Бекингема в качестве разменной монеты, чтобы провернуть сделку с французами, а также в качестве страховки на случай неудачи[566].

На данный момент в Париже ничего нельзя было сделать. Герцоги были слишком озабочены борьбой за власть и приближающейся коронацией короля. Поэтому Иоанн IV тянул на время. Он послал Бекингему свои извинения и обещал встретиться с ним, чтобы обсудить планы на будущее, но не сейчас. Бекингем медленно продвигался вперед. Большую часть октября английская армия провела в окрестностях Ренна, перемещаясь вперед каждые три-четыре дня по мере истощения припасов. Только в конце октября 1380 года Бекингем и Иоанн IV наконец встретились. Местом встречи стала крепость XIII века Эде, расположенная к северу от Ренна. Иоанн IV был обходителен, полон уверенности и увертлив. После нескольких дней общения Бекингему все-таки удалось прижать герцога к стенке и обсудить детали предстоящей операции. Было решено, что в ближайшие несколько дней английская армия возьмет в осаду Нант. Этот город представлял жизненный интерес для обоих: для Иоанна IV — потому что это было одно из немногих мест, где все еще отказывались принять его офицеров, для Бекингема — из-за важного моста через Луару. Англичане предложили немедленно двинуться к Нанту. Иоанн IV должен был присоединиться к ним со своей собственной армией в течение двух недель после начала осады. Он также обязался организовать на Луаре флот вооруженных барок, чтобы предотвратить подвоз запасов в город по реке. Но даже пока он обсуждал эти подробности с английским командующим, Иоанн IV готовился обмануть его. В своих личных покоях в цитадели Ренна он приложил свою печать к любопытному нотариальному акту, к которому он не раз прибегал, чтобы успокоить свою совесть перед каким-нибудь грубым нарушением соглашений. В нем герцог перечислил все, чем он был обязан советам и поддержке английских королей на протяжении многих лет, заявив нотариусу и, возможно, потомкам, что если сейчас он нарушит свое слово, данное англичанам, и заключит сделку с французами, то это произойдет только потому, что он был вынужден это сделать[567].

В трехстах милях от Бретани, утром 4 ноября 1380 года, Карл VI Французский был помазан и коронован в великом готическом соборе Реймса, в результате впечатляющей церемонии, освященной традицией, которую он мог лишь смутно понимать. Последующий пир был прерван прибытием трех гонцов из Бретани с известием о том, что англичане идут на Нант. Герцоги и военные офицеры короны обсуждали, что теперь делать среди веселья и шума. В цитадели Нанта находился небольшой гарнизон, подчинявшийся Оливье де Клиссону, но он был недостаточно многочисленным, чтобы в одиночку отбить штурм. Считалось, что в гарнизонах на бретонской границе находилось еще около 400 человек. Двум офицерам герцога Бурбонского, присутствовавшим на банкете, было приказано немедленно отправиться на запад, чтобы доставить этих людей в город до того, как его захватят англичане. И они хорошо справились с порученным заданием. Первые английские войска достигли Нанта утром в воскресенье 4 ноября 1380 года. К тому времени, когда прибыли остальные войска Бекингема, французы ввели в город около 600 профессиональных солдат[568].

Нант был богатым городом, хорошо живущим за счет торговли вином и солью, который сравнительно мало пострадал от войны. Осаждать его было трудной задачей. У города были мощный стены полного обвода и он был относительно компактным, не более тысячи ярдов в окружности, что означало, что его мог оборонять небольшой гарнизон при поддержке горожан. Город и равнину к северу от стен разделяла река Эрдр. Луара, в то время имевшая более мили в ширину, была разделена на рукава с быстрым течением, протекавшими между рядом больших островов. Граф Бекингем был вынужден разделить свою армию вокруг Нанта на три более или менее независимые части. Латимер, Калвли и сэр Уильям Виндзор расположились лагерем на восточной стороне города. Ноллис и Перси находились на западе за рекой Эрдр. Сам граф занял Ла Солзе, обитаемый остров на Луаре прямо напротив речных ворот города. Ни один из этих отрядов английской армии не был в состоянии быстро оказать помощь другому в случае нападения, и даже имея 5.000 человек англичане не смогли блокировать весь город. В самом начале осады граф направил в Англию спешный призыв о подкреплении. Он заявил, что ему срочно требуется еще как минимум 2.000 человек. Пока Совет пытался их предоставить, его действия зависели от обещаний герцога Бретани. Но Иоанна IV нигде не было видно. Граф отправил ему целый поток посланий, ни на одно из которых не было получено ответа. В Париже новый коронованный король вступил в столицу 11 ноября, приветствуемый восторженными толпами и бесчисленными просителями, ожидавшими возобновления обычных государственных дел. Среди просителей были послы герцога Бретани. Сразу после окончания празднеств они заключили бессрочное перемирие с французским королевским Советом. 19 ноября 1380 года Иоанн IV назначил четырех видных дворян, все из которых были связаны с Бретонской Лигой предыдущего года, для проведения переговоров с регентом, в обстановке строжайшей секретности, о постоянном урегулировании[569].

Положение Иоанна IV укрепил развивающийся финансовый кризис французского правительства. 14 ноября 1380 года Генеральные Штаты Лангедойля впервые с 1369 года собралось во дворце на острове Сите. Четыре королевских герцога бесстрастно председательствовали, пока канцлер, Миль де Дорман, излагал тяжелое финансовое положение правительства. Ход собрания плохо задокументирован, и его решения трудно восстановить по лаконичным формулам заключительных постановлений и недостоверным сплетням хронистов. Но некоторые общие темы прослеживаются во всех национальных и провинциальных ассамблеях, которые собирались в течение первого года нового царствования для решения проблем военного финансирования. Было общепризнанно, что финансовая помощь короне во время войны является обязанностью каждого подданного. Жалобы касались не столько принципа военного налогообложения, сколько того, как Карл V превратил пожалования 1360-х годов в постоянные налоги. Собрания были полны решимости восстановить принцип, согласно которому налогообложение не было прерогативой короны. Это была субсидия подданных, выданная на ограниченный срок и подлежащая пересмотру и удовлетворению их жалоб. Реальный раскол произошел между большинством, которое согласилось с тем, что текущий кризис оправдывает предоставление налогов, и небольшим, но влиятельным меньшинством, которое считало, что в своем нынешнем состоянии Франция вообще не может нести никаких чрезвычайных налогов. Они, как и парламентская оппозиция в Англии, считали, что король должен жить за счет обычных доходов со своих владений. Лидерами этой группы были представители города Парижа, которые традиционно доминировали в дискуссиях Третьего сословия. Их поддерживала мощная фракция дворянства. Однако, прежде чем Генеральные Штаты смогли прийти к заключению, вопрос был вырван из их рук парижской толпой[570].

Несмотря на войны и чуму, в конце XIV века Париж был таким же густонаселенным, как и до первой вспышки Черной смерти. Новые стены Карла V примерно вдвое увеличил площадь города на правом берегу Сены, огородив старинные предместья, участки и виноградники и вызвав продолжительный строительный бум. Кроме кладбищ, садов монастырей и аристократических особняков, а также осушенных болот, которые до сих пор известны как Марэ, к 1380 году было застроено почти все свободное пространство внутри стен. Дома возвышались на два, три, а иногда и на шесть этажей на крошечных участках земли, разделенные темными и грязными переулками. В этом месте жило около 200.000 человек — одно из самых плотных скоплений человечества в Европе. Даже в более спокойные времена Париж всегда был политически активным городом. Его главным делом, как и всегда, было правительство. Его экономика прямо или косвенно поддерживалась служением королю, великим дворянам и церковным князьям, которые его обслуживали, а также судьям, юристам, администраторам и придворным, которые богатели на делах короны. Король, герцоги Анжуйский, Беррийский, Бургундский, Бурбонский и Бретонский, графы Алансонский, Артуа, Арманьяк, Фландрский, Эно и Овернский, дюжина других дворян и около тридцати епископов и аббатов содержали в столице собственные дворцы, некоторые из которых были построены и укомплектованы с размахом. Эти люди были актерами на национальной сцене. Они были видимыми символами власти, мишенями для социального недовольства и политических жалоб. Более сотни колоколен возвещали о великих событиях политического и церковного календаря. Слухи и недовольство усиливались среди тесно набитых жильцами доходных домов. На немногочисленных открытых пространствах внутри стен быстро собирались толпы. Военные события усиливали общественные эмоции, угрожая безопасности города и сети поставщиков продуктов питания, которая кормила его огромное население. Резкие контрасты богатства и бедности были слишком очевидны: трущобы росли рядом с дворцами, знатные люди проносились сквозь толпы верхом на лошадях в сопровождении ливрейных всадников, а удачливые предприниматели любого происхождения демонстрировали свое процветание цветными шелками и украшениями, экстравагантными шаперонами и обувью. В 1380-х годах растущий поток миграции в город в сочетании с экономическим спадом привел к высокому уровню безработицы среди взрывоопасной массы подмастерьев и рабочих и росту классовой ненависти среди бедных и молодежи. Тяжелые времена превратили вчерашних рабочих в сегодняшних мятежников и в завтрашних клиентов виселицы.

Карл V проводил в своей столице больше времени, чем любой из его предшественников, и беспорядки 1350-х годов научили его опасаться власти толпы. Он уделял много внимания безопасности города. Главным представителем королевской власти в Париже был прево. С 1367 по 1381 год этот пост занимал грозный и авторитарный Гуго Обрио, самодур скромного происхождения, чей отец был дижонским менялой. Он изменил облик столицы больше, чем любой другой человек до барона Османа, и, как и Осман, большинство его действий было так или иначе направлено на удержание города от восстаний. Он был ответственен за целый ряд указов и постановлений, регулирующих беспорядки, безделье, проституцию, таверны и игорные дома, а также ношение оружия на улицах. В Шатле была создана реформированная полиция, состоящая из 220 сержантов, работавших посменно. Их усилия дополняли сержанты, нанятые различными аббатствами, осуществлявшими уголовную юрисдикцию в городе, а ночью — дозор, ополчение, набранное из более богатых домовладельцев и организованное городскими гильдиями в отряды по десять и пятьдесят человек. Но даже во времена Обрио у правительства не было возможности противостоять серьезным вспышкам городского насилия, не собирая армию для захвата города извне. К моменту смерти Карла V оборона города, которую Обрио в значительной степени восстановил, была направлена как против жителей, так и против внешнего врага. Лувр находился в пределах нового обвода стен, но уцелел, был перестроен и расширен, став убежищем для гарнизона, тюрьмой, сокровищницей и арсеналом. Башни Шатле смотрели вниз на квартал мясников, известный многим поколениям парижан как место, где проживали самые жестокие толпы. Напротив, на левом берегу, Обрио построил меньшую городскую крепость, Малый Шатле, чтобы отгородить буйных студентов университетского квартала левого берега от остального города. На восточной окраине города из своего фундамента поднималась устрашающая масса Бастилии Сент-Антуан, первый камень которой был заложен в 1370 году самим Обрио[571].

Утром 15 ноября 1380 года большая толпа собралась на Гревской площади, чтобы выразить протест против бремени военных налогов. Многие из собравшихся были одеты в шапероны и туники зеленого и белого цвета, цветов города. На восточной стороне этого большого открытого пространства стоял Отель-де-Виль, где заседали купеческий прево и четыре эшевена — орган, сформированный из высших чинов парижских гильдий, которые за более чем столетний период постепенно обрели полномочия муниципалитета. Эти люди представляли аристократию городских ремесленников. Большинству из них была выгодна политика короны в последние два десятилетия, и их интересы были вполне удовлетворены отменой подымного налога. Но в ноябре 1380 года их главной заботой стало сохранение собственной власти, поскольку они оказались между требованиями правительства и гневом народных масс. Купеческий прево вышел к фасаду здания, чтобы обратиться к толпе. Он попытался убедить ее разойтись и оставить решение вопроса на усмотрение их ставленников. Его встретила яростная ругань одного из кожевников. Этот человек выступал не только против налогов, но и против городских богачей и показной пышности королевского двора. "Неужели мы никогда не увидим конца растущей жадности этих господ?" — спрашивал этот человек, по словам потрясенного хрониста из Сен-Дени. Они "питаются нашими товарами, эти люди, единственная мысль которых — украшать себя золотом и драгоценностями, окружать себя вереницами прислужников, возводить великолепные дворцы и придумывать новые налоги, с помощью которых можно сокрушить этот город". Он закончил призывом взяться за оружие. Тут же около 300 человек вышли вперед с оружием в руках. Они схватили купеческого прево и повели его через мост к дворцу на острове, где заседали Генеральные Штаты. Толпа ворвалась во двор, а затем в большой зал, выкрикивая свои требования так, чтобы их услышали молодой король и его четыре дяди, собравшиеся в верхней комнате со своими советниками и чиновниками.

Что бы ни говорили о герцоге Анжуйском, он не был лишен мужества. В сопровождении герцогов Беррийского и Бургундского, коннетабля и канцлера он вошел в зал и столкнулся с толпой. Купеческий прево произнес длинную речь, красочно описав страдания и нищету населения, и призвал к немедленной отмене военных налогов. Прево протестовал неохотно, но сыграл свою роль хорошо. Когда он закончил, раздался одобрительный рев. Герцог решил потянуть время и ответил, что это дело будет рассмотрено Советом. Но правда заключалась в том, что Совет был разделен во мнениях по этому вопросу. Многие из его членов были обеспокоены прецедентом, который будет создан, если они уступят угрозам насилия. Что потребует толпа в следующий раз? Их сомнения подтвердились, так как толпа снаружи становилась все больше и больше. Снова выступил канцлер, на этот раз для того, чтобы объявить об отмене подымного налога (fouage), налога с продаж (aides) и налога на соль (gabelle). Постановление, подтверждающее это решение, было спешно подготовлено.

То, что Совет правильно оценил настроение толпы, подтвердилось последующими событиями. После криков "Ноэль!" и "Монжуа! Сен-Дени!" последовали крики "Бей жидов!". Главный еврейский квартал Парижа находился на правом берегу между Гревской площадью и Шатле, это был район узких переулков и тесных домов. Толпа хлынула через Мост Менял (Pont au Change) и ворвалась в еврейский квартал, убивая евреев, насильно крестя их детей, разрушая их дома, разрывая ссудные книги и унося драгоценности и посуду, оставленные в качестве залога. На улицах погромщиков подстрекали молодые дворяне, которые были основными клиентами евреев. Остальные населенные пункты Иль-де-Франс последовали примеру Парижа. По мере того как новости об этих событиях распространялись по северной Франции, в одном городе за другим празднования превращались в еврейские погромы[572].

Совет не собирался мириться со сложившейся ситуацией. Отказ от налогообложения явно не был вариантом для страны, находящейся в состоянии войны. Совет рассматривал свои уступки не более чем тактическое отступление и был сильно возмущен угрозами, с помощью которых они были получены, поэтому решил повторить попытку, на этот раз поэтапно. Генеральные Штаты были вновь собраны и убеждены согласиться с принципом военного налогообложения. Однако им было предложено посоветоваться со своими избирателями относительно его точной формы. 17 ноября 1380 года, когда представители вернулись в свои дома, во все бальяжи северной Франции были разосланы приказы, предписывающие созвать местные ассамблеи для рассмотрения финансовых потребностей правительства вдали от давления парижан. Идея заключалась в том, чтобы настроить провинции против столицы. К сожалению, правительство недооценило накал общественной враждебности, которая отнюдь не ограничивалась парижской беднотой. Во многих городах северной Франции считали, что оценки по налогообложению были искажены в пользу богатой меркантильной элиты, и социальное недовольство было столь же сильным, как и везде. "Клянусь Божьей кровью, меховые шапки никогда не выплатят причитающиеся им налоги", — кричал один человек на улицах Санса. Правительству не помогли преувеличенные сообщения о размерах сокровищ умершего короля и широко распространенная информация о кражах герцога Анжуйского. Угроза со стороны Англии не всегда казалась хорошим ответом людям, которые никогда не понимали тактики избегания битвы с врагом. В Нормандии ассамблея собралась во дворце архиепископов в Руане 10 декабря 1380 года. На делегатов давили уполномоченные короля, требуя срочно собрать армию из 8.000 человек против англичан. Клерикальный контингент был набит королевскими чиновниками, а дворянский — людьми, отметившимися в войнах на Котантене и бретонской границе. Они убеждали своих коллег принять налог с продаж, если не по традиционной ставке, то хотя бы по сниженной. Но города и значительная часть дворянства не соглашались. "Ничего, ничего!" — кричали они. Если Нормандию, с ее тесной связью с короной, не удалось убедить, то в других местах шансы на лучший ответ были невелики. Ни одна из местных ассамблей, чьи заседания запротоколированы, не была готова предоставить субсидию. Все они отложили решение на следующее заседание Генеральных Штатов[573].

Делегаты вновь собрались в Париже незадолго до Рождества 1380 года. Их дебаты, которые продолжались около двух недель, не записаны. Но о результатах можно судить по ряду ордонансов, изданных в первые три месяца 1381 года. Это было твердое подтверждение принципа контроля над налогообложением со стороны представительских собраний. Правительство должно было подчиниться отмене не только фуажа, на который распространялся предсмертный указ Карла V, но и налога на продажи, габеля и всех других налогов, взимаемых короной, начиная с начала века. Взамен королю был предоставлен военный налог на ограниченный период в один год, начиная с 1 марта 1381 года, для покрытия расходов на содержание постоянной армии в 4.000 латников и 2.000 арбалетчиков. Точная основа для начисления налога была оставлена на усмотрение Штатов каждой провинции и могла отличаться в зависимости от провинции. Кроме того, начисление и сбор нового налога должны были находиться в руках местных чиновников, подотчетных своим провинциальным собраниям, а не королю. Этим людям было поручено следить за тем, чтобы каждый собранный франк был потрачен на ведение войны и расходы на содержание королевского двора. Ничего не должно было уходить в карманы родственников и министров короля. Ордонансы, если бы они продержались, ознаменовали бы собой демонтаж системы национального налогообложения, разработанной министрами Иоанна II и Карла V в 1360-х годах, которая стала основой военных успехов Франции. Произошел бы возврат к старой системе, применявшейся до 1360 года, когда в практических целях, субсидии Генеральных Штатов действовали только как принципиальные решения, за которыми следовал изнурительный и длительный раунд переговоров с общинами. Мало кто за пределами Счетной палаты мог вспомнить, насколько этот процесс парализовал сменявших друг друга французских королей во время каждого кризиса. В данном случае, даже при осаде Нанта большой английской армией, потребовалось более двух месяцев для согласования различных региональных налогов в нескольких провинциальных городах с различными группами заинтересованных сторон, каждая из которых имела свои претензии, которые необходимо было удовлетворить, прежде чем в казну поступили какие-либо средства. Некоторые местные ассамблеи настаивали на том, чтобы доходы от местных сборов были зарезервированы не просто для военных расходов, а для конкретных видов военных расходов, касающихся именно местного населения. Так, налоги Шампани предназначались для обороны северной границы, со стороны Кале и Фландрии, а налоги Нормандии — от английского гарнизона в Шербуре. Эти уступки, несомненно, пришлось сделать, чтобы добиться выделения субсидии. Но даже в этом случае поступления должны были значительно уступать минимуму, необходимому для защиты границ Франции. Генеральные Штаты в декабре 1380 года ознаменовали смену власти, настояв на официальном подтверждении королем хартий и вольностей каждой провинции Лангедойля. Это был символический, но, тем не менее, важный акт. Большинство этих документов датировались восстаниями 1314–15 годов, последовавшими за смертью Филиппа IV Красивого. Их до сих пор вспоминают как высшую точку отсчета для региональной автономии во Франции[574].

К концу 1380 года финансовые и военные ресурсы Англии были напряжены сильнее, чем когда-либо за последние сорок лет. В дополнение к 5.000 английских солдат, служивших под командованием графа Бекингема во Франции, около 2.000 человек были распределены между гарнизонами Кале, Шербура и Бреста, и еще 1.000 человек была в Гаскони, что в общей сложности составляло около 8.000 человек, служивших во Франции. Королевскому Совету также приходилось удовлетворять растущие потребности в войсках внутри страны. Ухудшение ситуации в Ирландии привело к необходимости отправить туда Эдмунда Мортимера, графа Марча, с 1.000 человек, что стало самым крупным английским гарнизоном, который служил на острове в течение многих лет. Гораздо более серьезная угроза, поскольку она была ближе к дому, возникла на шотландской границе. В отместку за потерю двух своих торговых судов в море шотландцы захватили Ральфа, лорда Грейстока, и всю его свиту из 120 человек в долине реки Глен к югу от границы, когда он направлялся для выполнения своих обязанностей капитана замка Роксбург. Вместе с лордом было захвачено большое количество гобеленов и столовой посуды, которыми Грейсток намеревался украсить свои строгие покои. За этим инцидентом последовал масштабный шотландский рейд в Камберленд под предводительством графа Дугласа, в результате которого был почти полностью разрушен Пенрит, и ответный рейд английских хранителей границы в западные низины. Столкнувшись с перспективой срыва перемирия на шотландской границе, Совет Ричарда II решил передать управление делами из рук пограничных лордов. В сентябре Совет назначил Джона Гонта королевским лейтенантом на границе и спешно отправили его на север с таким количеством войск, какое только можно было быстро собрать. К концу октября на шотландской границе служило около 3.000 человек в дополнение к набранным на месте отрядам Перси и Клиффордов. Таким образом, общая численность войск, финансируемых английским правительством, составила около 12.000 человек, распределенных между четырьмя фронтами, — исключительно высокая доля для небольшого населения острова, обладавшая навыками и способностями сражаться в качестве латников или лучников. Это был самый трудный момент, когда нужно было удовлетворять дальнейшие требования лейтенантов и союзников. Тем не менее, правительство теперь было готово отправить еще 2.000 человек для подкрепления Бекингема в Бретани и еще не менее 2.000 человек в Португалию весной следующего года[575].

Возможно, воодушевленное ранними сообщениями о проблемах Франции, английское правительство взяло на себя исключительно тяжелые финансовые обязательства. Стоимость кампании графа Бекингема была сильно занижена. До конца сентября 1380 года на экспедицию уже было потрачено около 76.000 фунтов стерлингов, включая расходы на доставку армии. Если бы она продлилась весь год, предусмотренный контрактами с людьми, окончательный счет был бы вдвое больше, даже без обещанного подкрепления. Кроме того, около 40.000 фунтов стерлингов должны были быть выплачены в качестве долгов по жалованию солдатам и морякам, накопленных за прошлые кампании, начавшиеся еще в начале правления Ричарда II, а в некоторых случаях и раньше. Остальные военные обязательства правительства довели общую сумму до 280.000 фунтов стерлингов. Эта цифра была примерно сопоставима с годовым военным бюджетом Франции. Это было больше, чем Англия потратила за любой сравнимый период после кампаний в Нидерландах, которые разорили Эдуарда III в первые годы войны. Чтобы покрыть эти расходы, правительство имело доходы, доступные для военных расходов, в размере около 100.000 фунтов стерлингов. Сочетание высоких накладных расходов, чрезмерных амбиций и недостаточной откровенности в отношениях с парламентариями поставило Совет Ричарда в безвыходное положение. Парламентская субсидия в марте 1380 года представляла собой существенное обязательство со стороны Палаты Общин, которое она дала при явном понимании того, что правительство не будет просить новых средств до осени 1381 года. В августе 1380 года, менее чем через месяц после похода графа Бекингема из Кале, Совет был вынужден был созвать новый Парламент на начало ноября, за целый год до ранее назначенного срока[576].

Парламент открылся 8 ноября 1380 года в непривычной обстановке клюнийского монастыря Святого Андрея в Нортгемптоне, который был выбран, как и Глостер двумя годами ранее, чтобы избежать нажима лондонской толпы. Это был не очень удачный выбор. Зимние бури и наводнения сделали его труднодоступным. Жилье, еда, фураж и топливо были в дефиците. Когда канцлер Садбери поднялся, чтобы объяснить причину созыва собрания, в его вступительном слове не было названо никаких цифр. Но он не оставил сомнений в серьезности кризиса. Совет уже потратил на армию графа Бекингема больше, чем все поступления от последней субсидии. Жалованье солдат за вторые шесть месяцев кампании должно было быть выплачено в декабре. Зарплата королевских гарнизонов во Франции, Шотландии и Ирландии была сильно занижена, и некоторые солдаты грозили дезертировать. Оборона побережья была ослаблена. Кредиторы короля требовали возврата долга. Некоторые из них заложили немногие оставшиеся драгоценности короля и угрожали их продать. По словам Садбери, еще одна крупная субсидия была неизбежна. Верный сэр Джон Гильдесборо, который снова был избран спикером, выступил перед лордами и попросил советников короля предоставить точный отчет о финансовых нуждах правительства. Палата Общин, сказал он, хотела получить цифру, в которой она могла бы быть уверена, а не то, что послужит лишь прелюдией к дальнейшим требованиям. Ему выдали копию документа, подготовленного финансовыми чиновниками короля, из которого следовало, что дефицит в военных счетах правительства составлял 160.000 фунтов стерлингов. Эта цифра в целом соответствует сохранившимся финансовым отчетам[577].

Палата Общин была ошеломлена. По словам парламентариев, требования правительства были "возмутительными и невыполнимыми". Они представляли собой от двух до трех лет военных субсидий по обычным ставкам. Парламентарии настаивали на том, что эта цифра должна быть уменьшена, и предложили лордам рассмотреть, как это можно сделать. Похоже, они ожидали, что лорды рассмотрят, от каких военных расходов можно отказаться. На самом деле лорды ответили альтернативными предложениями по сбору всей суммы. Одним из них была традиционная десятая и пятнадцатая часть налога на движимое имущество. Потребовалось бы по меньшей мере три десятых и пятнадцатых. Это предложение, как всегда, было крайне непопулярно среди парламентариев, из-за устаревшей оценки имущества от 1334 года. Второй возможностью был общий налог с продаж по образцу французского (aides), который непропорционально сильно ударил бы по городам и потребовал бы создания новой и дорогостоящей фискальной администрации. Третьим вариантом был градуированный налог с населения, который устанавливался для каждой общины по единой ставке в четыре или пять гроутов (1 шиллинг 4 пенса или 1 шиллинг 8 пенса) на душу, но распределялся между отдельными лицами в зависимости от платежеспособности. После долгих дебатов Палата Общин приняла решение о введении налога. В начале декабря 1380 года парламентарии приняли решение о выделении 100.000 марок, или 66.666 фунтов стерлингов и предложили, чтобы духовенство внесло еще половину этой суммы, в результате чего общая сумма составила бы 100.000 фунтов стерлингов. Подушный налог 1377 года взимался по средней ставке в четыре пенса на душу и составил 22.586 фунтов стерлингов. Поэтому Палата Общин просто увеличила ставку в три раза и установили средний платеж в размере двенадцати пенсов на душу. В то же время они отменили дорогостоящие льготы, которые снизили доходность налога 1379 года: возраст, дающий право на освобождение от налога, был снижен с шестнадцати до пятнадцати лет, а освобождение для замужних женщин было отменено. Результатом стал крайне регрессивный налог, порожденный убежденностью парламентариев в том, что традиционные налоги слишком облегчают жизнь наемным работникам в период сильного повышения заработной платы. "Все деньги королевства перешли в руки рабочих и ремесленников", — жаловались они двумя годами ранее. Парламентарии в Нортгемптоне заявили, что в каждом обществе сильные должны помогать слабым. Но не было ни градированной таблицы налогов, как это было в 1379 году, ни какого-либо другого механизма, требующего от богатых платить больше. В беднейших общинах просто не хватало богатых налогоплательщиков, чтобы нести бремя за своих соседей[578].

Размер субсидии, предоставленной Парламентом в Нортгемптоне так скоро после щедрой субсидии, предоставленной ранее в этом году, был показателем приверженности, которую английское политическое сообщество все еще чувствовало к войне. Если субсидия и не дотягивала до того, что просило правительство, она все равно представляла собой максимум того, что, по мнению Парламента, могли вынести налогоплательщики. Полученные средства должны были быть строго зарезервированы для армии графа Бекингема во Франции, для обороны Англии и для операций на море. Парламентарии в Нортгемптоне были заинтересованы в континентальных барбаканах Англии не больше, чем их предшественники, и, предположительно, не считали экспедицию в Португалию отвечающей чьим-либо интересам, кроме интересов Джона Гонта. На духовенство было оказано давление, чтобы заставить его выделять собственные субсидии более оперативно и щедро, чем это было принято. Кентерберийский собор состоялся в приходской церкви Всех Святых, в Нортгемптоне, сразу после роспуска Парламента. Чтобы собрать ожидаемую сумму в 33.334 фунта стерлингов, церковникам пришлось санкционировать подушный налог по еще более высоким ставкам, чем те, которые платили миряне: 6 шиллинга 8 пенсов с каждого монаха, монахини или священника в стране с пониженной ставкой в шиллинг для тех, кто был в дьяконом или другим низшим церковным чинов. Так родился один из самых ненавистных и разрушительных налогов в истории Англии, на само название которого можно было ссылаться для дискредитации других налогов более шести веков спустя[579].

Меры по укреплению армии Бекингема в Бретани были приняты, как только министры и чиновники короля вернулись в Вестминстер. Сэр Томас Фельтон, бывший сенешаль Гаскони, был назначен командиром отряда из 2.000 человек, который должен был отплыть к Луаре. Он должен был взять с собой флот вооруженных балингеров, чтобы блокировать Нант с реки, и 10.000 фунтов стерлингов в золотых монетах, которые должны были быть распределены среди уже находящихся там людей. Однако экспедиция Фельтона была не единственным военным предприятием, запланированным на следующие месяцы. Несмотря на опасения Палаты Общин и тот факт, что средства на нее не были выделены, Совет решил предпринять экспедицию в Португалию. Более того, он увеличил ее численность с 2.000 человек, обещанных Хуаном Фернандесом Андейро, до 3.000. Оба эти отряда должны были отправиться весной из портов Плимут и Дартмут. Но попытка осуществить оба предприятия одновременно оказалась слишком амбициозной[580].

Вскоре стало ясно, что армия Фельтона опаздывает. Граф Бекингем уже испытывал большие трудности в поддержании осады Нанта. Французский гарнизон в городе отбивал один штурм за другим и начал совершать вылазки в лагеря осаждающих, некоторые из которых принесли большие потери. Англичане пытались подорвать стены города, но их мины были уничтожены французскими контрминами. Новый коннетабль, Оливье де Клиссон, и маршал, Луи де Сансер, прибыли к городу в декабре 1380 года со свежими войсками, чтобы нападать на английские осадные линии с внешней стороны и атаковать фуражиров, которые отходили слишком далеко от своих баз. Припасы продолжали поступать в город по реке, в то время как осаждающие голодали. Моральный дух англичан с каждым днем опускался все ниже и ниже. Зима была лютая и холодная, а частые ночные атаки французов лишали людей сна. В декабре по армии начала распространяться дизентерия. К началу января 1381 года Бекингем оказался перед лицом надвигающейся катастрофы. Он потерял пятую часть своих людей и почти всех лошадей из-за болезней, холода, дезертирства и боевых потерь. Примерно 6 января 1381 года он решил отказаться от осады[581].

Но худшее ждало впереди. 15 января 1381 года Иоанн IV достиг соглашения с регентским Советом в Париже. Условия сделки стали плодом более чем двухмесячных переговоров между его представителями и группой королевских советников во главе с другим давним союзником Англии, Ангерраном де Куси. Иоанн IV согласился предстать перед Карлом VI, чтобы принести оммаж за герцогство Бретань и получить от короля прощение за свои многочисленные предательские деяния. За это он должен был выплатить репарацию в размере 200.000 франков (около 33.000 фунтов стерлингов). Французское правительство, со своей стороны, согласилось признать свободы и иммунитеты герцогства Бретань в том виде, в котором они существовали до указа о конфискации. Города и замки, которые французы все еще занимали в герцогстве, должны были быть сданы герцогу. Великая пограничная крепость Шамптосо на Луаре была возвращена герцогу вместе со всеми владениями, которые были конфискованы у него в других частях Франции. Договор означал капитуляцию короны по всем пунктам. Но при всем том он был дипломатическим успехом. Иоанн IV должен был отказаться от всех своих соглашений с Англией, уволить всех работающих у него англичан, за исключением офицеров и личных слуг, а также повернуть оружие против своего бывшего союзника и "нанести ему всевозможный ущерб". Единственной оговоркой, зафиксированной в секретном пункте, было то, что на практике от Иоанна IV не потребуется лично сражаться против англичан. В один миг основа стратегии Англии во Франции потерпела крах. Более проницательный человек, чем граф Бекингем, мог бы догадаться, что что-то подобное было задумано, когда Иоанн IV отказался даже пальцем пошевелить, чтобы помочь ему во время осады Нанта. Но нет причин сомневаться в сообщениях хронистов о том, что он был поражен как громом, когда ему принесли эту новость[582].

Сразу же встал вопрос о том, что делать с английской армией. Номинально она была самой сильной вооруженной силой во Франции и, вероятно, оставалась таковой, пока продолжался текущий финансовый кризис французского правительства. Но она была разбита, так же полностью, как и армия Джона Гонта после долгого похода через Францию в 1373 году. В течение нескольких недель Совет Ричарда II в Вестминстере отказывался признавать факты. Похоже, советники думали, что, получив жалованье для людей и свежие войска и лошадей из Англии, Бекингем сможет просто возобновить осаду Нанта весной. Они продолжали осуществлять свои планы, как будто ничего не изменилось. Люди Фельтона заключили свои контракты и получили авансы. Корабли начали собираться в Плимуте. В Англии были закуплены лошади, и были приняты меры по их отправке на Луару. В конце марта — начале апреля 1381 года Фельтону и его товарищам-капитанам было приказано отправиться в порты, где они должны были погрузиться на корабли. Но кораблей для них не хватало, не говоря уже о армии для Португалии. Войскам пришлось несколько недель бездействовать на берегу моря, пока офицеры адмиралов пытались найти суда[583].

Совет неверно оценил настроение людей Бекингема, возможно, потому, что его неверно оценил сам Бекингем. По крайней мере, один отряд, отряд Хью Калвли, в начале февраля ушел и вернулась в Англию. Остальные с унынием ждали приказов. Без денег они не могли купить еду. Без лошадей они не могли даже украсть ее. Наконец Бекингем решил отправиться в Ванн, где находилась резиденция Иоанна IV, и лично встретиться с герцогом. Иоанн IV встретил графа на дороге и должно быть, это была очень напряженная встреча. Герцог Бретани объяснил, что у него не было другого выбора, кроме как заключить сделку с французами. Города и церковь были категорически против союза с англичанами, а дворяне были заняты защитой границ герцогства. Без сделки с французами у него не было никаких перспектив удержаться у власти. Бекингем не был впечатлен таким заявлением, но ничего не мог сделать, кроме как договориться о наилучших условиях для своего организованного отъезда в Англию. В начале марта сэр Томас Перси и Уильям, лорд Латимер, договорились о сделке. Они обещали мирно уйти в обмен на 50.000 франков (8.333 фунта стерлингов), 30.000 из которых были получены быстро. Часть этих денег была потрачена на наем кораблей в портах южной Бретани для возвращения армии в Англию. Остальные были обещаны к Троице. Два дня прошли в поединках с отборными рыцарями из рядов французской армии в соответствии с тщательно разработанными процедурами герольдов — соревнованиях, которые Бекингем любил всю свою жизнь. Результаты этих героических демонстраций силы и мастерства оказались для англичан столь же плачевными, как и настоящая война. Примерно на второй неделе марта английская армия двинулась на запад к Бресту[584].

Соглашение Бекингема с герцогом Бретани вызвало сильное раздражение в Вестминстере. Примерно 15 марта 1381 года Совет решил отправить деньги, собранные для армии Бекингема, в Бретань раньше армии Фельтона. Сэр Джон Кентвуд, стюард герцогства Корнуолл, отплыл из Дартмута с двумя чиновниками казначейства, эскортом лучников и сундуком с золотом в конце марта и высадился в Бресте. Ему было поручено выяснить, сколько войск еще осталось у Бекингема, и убедить их остаться во Франции до окончания их контракта на службу в июне. Они настаивали на том, чтобы капитану, который откажется, не платили денег. В Бресте Кентвуд нашел графа Бекингема в крепости и передал ему неприятное послание Совета. Граф был непоколебим, так как дал слово герцогу Бретани. Его армия была сыта по горло войной и часть ее уже отплыла в Англию на бретонских кораблях а для остальных подыскивались суда. 30 апреля Кентвуд сдался. Он выдал деньги графу и наблюдал, как последняя часть английской армии садилась на корабли в гавани под стенами замка. 2 мая 1381 года Бекингем высадился со своими людьми в Фалмуте в Корнуолле. Эта кампания была для Бекингема возможностью совершить великие дела по образу и подобию своих умерших отца и брата, а ее неудача тяготила его до конца жизни. Тринадцать лет спустя, когда он основал колледж для светских священников, которому суждено было стать главным памятником Бекингему, его устав предусматривал ежедневные мессы за души тех, кто погиб в походе 1380–81[585].

Английская политика теперь представляла собой картину полного беспорядка. 2.000 солдат армии Фельтона для Бретани несколько недель находились в Дартмуте, пока Совет решал, что с ними делать. Судя по всему, рассматривалась возможность отправить их в Гасконь. В мае к людям Фельтона на побережье Девона присоединились граф Кембридж и около 3.000 солдат для Португалии, которые разбрелись по городу, соперничая с ними за еду, кров и место на кораблях. Никаких твердых планов еще не было, когда Джон Гонт, движущая сила португальского и бретонского проектов, отправился на переговоры с шотландцами о северной границе. В июне армия Фельтона была распущена. Что касается Иоанна IV, то он стал верным, но без энтузиазма вассалом короля Франции, которому покровительствовали дяди Карла VI, а его старый враг Оливье де Клиссон и группировавшаяся вокруг него партия при французском дворе относились к нему как к изгою. Англичане так и не простили Иоанна IV за то, что он их покинул. Его тесная личная связь с английской королевской семьей, его английский пэрский титул и дружба с видными деятелями при английском дворе только усугубляли обиду за его предательства. До возрождения англо-бретонского союза в следующем поколении отношения между Англией и двором Бретани оставались крайне прохладными. Правительство конфисковало у Иоанна IV графство Ричмонд и лишило имущества горстку англичан, оставшихся на его службе. Англичане держались за свой дорогой форпост в Бресте, хотя теперь события значительно снизили его ценность для них. Они интриговали с Оливье де Клиссоном и время от времени вынашивали идею продвижения притязаний Жана де Блуа. Даже герцогиня бретонская, Джоанна Холланд, единоутробная сестра английского короля, стала центром нового антагонизма. Она оставалась в Англии, несмотря на попытки Иоанна IV вернуть ее к себе. Джоанна вернулась к своему мужу в Бретань только в конце 1383 года, когда она уже была тяжело больна. В средневековые браки историку трудно проникнуть. Условности, долг и благоразумие создают непроницаемый барьер, особенно среди тех, чьи браки были, по сути, политическими союзами. Как и Ангерран де Куси, другой французский дворянин, некогда занимавший видное положение при английском дворе и женившийся на английской принцессе, Иоанн IV обнаружил, что их отношения с супругой не выдержат смены подданства[586].