Столетняя война. Том III. Разделенные дома

Глава VI. Брюггский конгресс, 1374–1377 гг.

"Война в начале своем имеет столь великий вход и столь обширна, что каждый рыцарь может войти в нее по своему желанию и легко найти войну, — писал Чосер, — но чем она закончится, знать нелегко". С 1369 года было предпринято несколько попыток договориться о прекращении войны, и ни одна из них не оказалась результативной. Две короткие конференции, в Гине в марте 1372 года и Брюгге в январе 1373 года, были всем, чего удалось добиться дипломатии, и они состояли в основном из повторного обмена официальными позициями двух правительств. Год спустя растущий пессимизм в отношении способности Англии защитить свои владения в Аквитании, естественно, подтолкнул к мысли об урегулировании путем переговоров.

У Джона Гонта был свой интерес в продвижении мира с Францией. Становилось все более очевидным, что пока война продолжается, у французского правительства будут самые веские причины поддерживать Энрике II деньгами и живой силой. В последующие годы герцог Ланкастер стал главным сторонником мира с Францией в Англии, к раздражению многих своих более воинственных соотечественников. Примерно в начале декабря 1373 года, когда он находился в Бриве во время своего шевоше по Франции, он вступил в контакт с местными представителями Гийома Роже, виконта Тюренна, брата Папы и его главного политического советника. Гонт хотел, чтобы в Авиньоне знали, что он заинтересован в идее проведения новой дипломатической конференции под эгидой Папы. Такой окольный метод взаимодействия с папским двором, вероятно, был продиктован ограниченными полномочиями герцога, но он вполне годился для этой цели. Послание достигло Григория XI примерно на Рождество. Его реакция была крайне настороженной. Он обсудил это с герцогом Анжуйским и в конце концов послал в Бордо своего агента с осторожным ответом. По его словам, не было ни малейшей перспективы того, что французский король пойдет на компромисс в своем притязании на окончательный суверенитет над Аквитанией, на чем и споткнулись предыдущие англо-французские конференции. Людовик Анжуйский ясно дал это понять. Поэтому, если бы еще одна попытка имела хоть какой-то шанс на успех, Джон Гонт должен был бы оказать давление на Эдуарда III и его министров, чтобы те пошли на уступки. Был ли герцог готов к этому, задавался вопросом Папа[307].

После возвращения в Англию в апреле 1374 года Джон Гонт стал играть более решительную и настойчивую роль в определении направления английской внешней политики, чем когда-либо прежде. После отдыха в западной Англии он, в начале мая, сразу же отправился в Лондон и провел там большую часть следующих трех месяцев. Хотя нет прямых свидетельств о его роли в Совете Эдуарда III, последующие события в некоторой степени говорят сами за себя. Архиепископ Равенны Пьетро Пилео ди Прата, проницательный итальянский прелат из Венето, служивший одним из папских легатов во Франции, в мае, прибыл в Лондон. Он привез с собой предложения о длительном перемирии и дипломатической конференции, на которой Эдуард III и Карл V будут представлены одним из своих сыновей. Этот план, вероятно, отражал обсуждения Гонта с представителями Папы в Бордо в начале года, и предположительно именно Гонта Папа имел в виду в качестве королевского принца, который возглавит английскую делегацию. Пилео ди Прата оказался искусным дипломатом. По завершении визита Эдуард III сообщил ему, что готов согласиться на общее перемирие до Пасхи 1375 года, чтобы можно было созвать дипломатическую конференцию в Брюгге во Фландрии. Он предложил назначить выдающееся посольство с полными полномочиями для его проведения и обещал назначить герцога Ланкастера его главой. Его единственным условием было то, что король Франции даст аналогичное обязательство[308].

Непосредственным препятствием на пути к дипломатическому решению была Бретань. Герцог Иоанн IV прибыл в Бретань морем из Бордо примерно в середине февраля 1374 года, чтобы попытаться возродить свою поддержку в герцогстве, из которого он бежал почти год назад. Этот визит лишь подтвердил крушение его власти. Он высадился в Оре, городе-крепости в заливе Морбиан, который его супруга защищала с помощью английского гарнизона. Там он созвал Штаты Бретани. Однако никто не явился без разрешения короля Франции и Карл V не был заинтересован в том, чтобы дать его. Бретонское герцогство формально не было конфисковано, но король отказался признать Иоанна IV герцогом после его письма с отказом от повиновения в прошлом году и на практике рассматривал герцогство как вакантное. Не позволив бретонцам встретиться с Иоанном IV в Оре, он, в апреле, послал Бертрана Дю Геклена и Оливье де Клиссона в Бретань с большими подкреплениями, чтобы напомнить им об их долге. Примерно в это же время Иоанн IV удалился в Англию, решив вернуться во главе английской армии. В мае, пока Пилео ди Прата вел переговоры с министрами английского короля, Иоанн IV торговался за поддержку Совета Эдуарда III. Вряд ли Джон Гонт благосклонно отнесся к этому проекту, который перечеркивал все его планы по проведению дипломатической конференции. Но в английском правительстве, похоже, были разногласия по этому вопросу. Иоанн IV оставался фаворитом короля и у него также были союзники в Совете, включая двух самых главных его членов, Невилла и Латимера, которые были погружены в дела Бретани и не желали бросать герцога на произвол судьбы[309].

История формирования внешней политики в этот период во Франции еще более туманна, чем в Англии. Папские легаты заранее проконсультировались с Карлом V по поводу предложенной ими конференции, и он дал свое благословение, по крайней мере, внешне. Карл V пересматривал свои военные цели. Вернув себе почти всю территорию, уступленную по договору в Бретиньи, он в принципе был готов пойти на компромисс с англичанами ради установления мира. Франция пережила пять лет почти непрерывных военных действий. Война была дорогостоящей и разрушительной для местного населения. Налоги, которые поддерживали ее, были непопулярны. Возобновившиеся эпидемии бубонной чумы обезлюдили деревни и города, что затруднило сбор подымного налога. В 1373 и 1374 годах произошло резкое сокращение налогов, которые взимались с продаж товаров и они продолжали тенденцию к снижению в периоды депрессии, после чего не восстанавливались в течение нескольких лет. Несмотря на неудачи английского оружия с 1369 года, англичан по-прежнему опасались за ущерб, который они могли нанести Франции и хрупкому равновесию ее внутренней политики. Карл V, хотя ему было всего тридцать шесть лет, был больным человеком. Страдая подагрой в течение многих лет, он был поражен летом 1374 года неясным, но, по-видимому, серьезным недугом. Король тревожился о политической ситуации в стране, которую он оставит своему шестилетнему сыну в случае своей преждевременной смерти, и уже готовил большую серию ордонансов, которые должны были попытаться контролировать соперничество трех его братьев во время, возможно, длительного регентства[310].

Эти изменения настроения в отеле Сен-Поль совпали с возникновением напряженности в самой королевской семье Франции. Людовик Анжуйский оставался таким же бескомпромиссным в своей враждебности к Англии, но он был оттеснен на второй план из-за своей удаленности от Парижа, из-за сомнений советников Карла V в его политических суждениях и из-за его умения наживать влиятельных врагов. Более значительным фактором в формировании французского мнения о войне и мире была личность и амбиции его младшего брата Филиппа, герцога Бургундского. Филипп постепенно стал самым влиятельным из королевских принцев. Он находился рядом с королем большую часть июня и июля 1374 года, когда рассматривался ответ Франции на планы папских легатов. Его основной интерес к мирному процессу был связан с его браком с Маргаритой Фландрской, дочерью и единственной наследницей Людовика Мальского. Он был в хороших отношениях со своим тестем и прислушивался к его мнению. Как наследник владений Людовика, он был также наследником многих его политических интересов. Филипп также был тонким дипломатом, сторонником компромиссов с пониманием политических дилемм англичан. Он познакомился с большинством ведущих фигур при дворе Эдуарда III во время своего долгого плена в Англии после битвы при Пуатье. Он один, среди советников Карла V, сохранил уже забытое представление о том, что королевские принцы Англии и Франции являются друг другу кузенами. Филипп Бургундский, при французском дворе, стал самым настойчивым защитником урегулирования с Англией путем переговоров, в точности как Джон Гонт по другую сторону Ла-Манша, но по совершенно иным причинам[311].

Для французского короля главная проблема конференции заключалась в сроках ее проведения и в требовании англичан о всеобщем перемирии на время ее организации. Французское правительство хотело вести переговоры с позиции силы. В частности, если предстояли переговоры о заключении постоянного мира, важно было ликвидировать сохранившиеся английские позиции за пределами центра Гасконского герцогства и Кале. На севере это означало крепость Сен-Совер-ле-Виконт на полуострове Котантен и сохранившиеся английские гарнизоны в Бресте и Оре в Бретани. На юго-западе военная ситуация была еще более тонкой. Герцог Анжуйский готовился к вторжению в долину Гаронны. Гарнизон Люзиньяна, самого опасного из сохранившихся английских анклавов к северу от гасконской границы, вел переговоры о капитуляции. Сэр Дигори Сэй все еще держался в замке Генсай в сердце Пуату. Так же как и важный, обнесенный стеной, город Коньяк, на реке Шаранта к востоку от Сента. Все эти незавершенные дела делали время заключения перемирия критически важным вопросом. Когда король, примерно в конце июня 1374 года, снова принял легатов, он явно тянул время, сказав им, что ему нужно подумать. Тем временем он начал подготовку к новой военной кампании[312].

Примерно 12 июля 1374 года в Вестминстер прибыли письма Пилео ди Прата, в которых сообщалось, что следует подождать, пока французский король примет решение. Советники английского короля ничего не знали о планах французского правительства, но они совершенно правильно предположили, что Карл V не заинтересован в замораживании текущего положения, и, естественно, обратились к своим собственным проектам. Сдержанный ответ Франции склонил чашу весов в Совете короля в пользу проекта герцога Иоанна IV и он получил добро на вторжение в Бретань менее чем через неделю после того, как гонец Пилео ди Прата покинул Англию. 17 июля были отданы первые приказы о реквизиции судов для людей герцога. Экспедиция была задумана с амбициозным размахом. Армия должна была состоять из 4.000 человек под совместным командованием самого Иоанна IV и сына короля Эдмунда Лэнгли, графа Кембриджа. Их личные свиты составляли около двух третей от численности всей армии. Остальное обеспечивали 22-летний Эдмунд Мортимер, граф Марч, и Эдуард, лорд Диспенсер, искусный придворный и покровитель Фруассара, который называл Диспенсера "лучшим рыцарем и самым галантным и обходительным человеком в Англии". Это была грубая лесть, но Диспенсер, безусловно, был опытным капитаном, сражавшимся во всех крупных английских кампаниях на континенте с 1356 года. Четыре командира заключили контракт на службу на целый год, первые шесть месяцев за счет короля. После этого они должны были содержать себя за счет грабежей и выкупов в Бретани и Франции — отголосок катастрофической кампании Ноллиса в 1370 году, который, скорее всего, уничтожил бы все, что осталось хорошего в отношении подданных к Иоанну IV. Но английское правительство было заинтересовано не столько в восстановлении власти Иоанна IV в его герцогстве, сколько в улучшении своих позиций на переговорах в Брюгге за счет решающего удара по Франции. Кампания всегда рассматривалась как дополнение к долгой дипломатической игре. В контрактах командиров армии было четко оговорено, что в случае заключения перемирия или мира армия будет отозвана. Поэтому, когда в середине августа 1374 года легаты наконец доложили Совету короля Англии, что Карл V готов обсуждать общее перемирие и конференцию, настал черед Эдуарда III тянуть время. Легатам было сказано, что королю понадобится совет ведущих людей королевства, но к сожалению, они разъехались по стране на каникулы и ответа не будет до начала октября. С оптимизмом, ставшим привычным для английских военных планов, можно было надеяться, что к началу октября экспедиция Иоанна IV уже отплывет[313].

Эти решения были приняты в исключительно трудное время для английского правительства, которое переживало кризис финансирования, ставший уже привычным для измученных чиновников Казначейства. Военно-морские операции в Ла-Манше были свернуты на три месяца раньше, чем в июле 1374 года, и флоты обоих Адмиралтейств прекратили свое существование, оставив для защиты побережья только корабли и баланжье короля и Пяти портов. Поскольку угроза со стороны французского и кастильского флотов в то время была на пике, вероятно, только сильные финансовые затруднения продиктовали это решение. Бретонская кампания создала для Казначейства еще одну серьезную финансовую проблему. Большая часть расходов должна была быть оплачена заранее. В ближайшие несколько недель необходимо было выплатить войскам более 32.000 фунтов стерлингов в дополнение к зарплате экипажам двухсот или около того кораблей, которые должны были перевезти их через Ла-Манш. В августе, когда капитаны набирали свои свиты в графствах, в Вестминстере начались поиски наличных денег. Синдикат лондонских купцов, имеющих коммерческий интерес в торговле через Кале, предложил королю помощь в виде беспроцентного займа в размере 10.000 фунтов стерлингов, если правительство согласится ввести теоретическую монополию Кале на английскую экспортную торговлю. Эта уступка показалась слишком дорогой, и в итоге был предоставлен еще более крупный кредит, якобы другим лондонским купцом, Джоном Пайлом, в партнерстве с финансистом Ричардом Лайонсом. Вместе они одолжили правительству 20.000 фунтов стерлингов для выплаты аванса, причитающегося Иоанну IV. Это была типично мутная сделка. Участие Лайонса в предоставлении кредита короне было достаточно реальным, но Пайл был просто прикрытием для Латимера. Более того, только две трети займа были фактически получены наличными от двух кредиторов. Остальная сумма была зачтена в номинальную стоимость погашения какого-то старого королевского долга, который кредиторы выкупили, предположительно с большой скидкой, у банка Барди и других кредиторов короны. Это представляло собой скрытую процентную ставку в размере около 50% годовых. Хотя, на первый взгляд, эта ставка была чрезмерной, она, вероятно, была приемлемой для правительства, чей кредит был слабым, а военная удача — низкой. Более спорным был источник денег. Часть денег, безусловно, поступила из личных состояний Латимера и Лайонса, которые были очень богатыми людьми. Но большая часть денег, по-видимому, была взята Латимером из остатков кассы королевской Палаты, так что король фактически одалживал деньги самому себе для выгоды своих министров. В общей сложности около 46.500 фунтов стерлингов, включая проценты, было одолжено на бретонскую кампанию у различных министров, придворных и профессиональных финансистов в период с августа по декабрь 1374 года, из которых около 8.800 фунтов стерлингов представляли собой очень краткосрочное финансирование (несколько дней), а около 9.300 фунтов стерлингов так и не были получены, но были направлены на погашения старого долга. Остаток, около 28.400 фунтов стерлингов, был деньгами, которые фактически авансировались под налоговые поступления следующего года[314].

Первой военной целью французского правительства был Сен-Совер, который был занозой в течение многих лет. В прошлом было три попытки захватить крепость: одна в августе 1369 года, которая сорвалась из-за склок менее чем через месяц; другая в 1372 году, когда гораздо меньшие французские силы попытались захватить крепость врасплох, но были обнаружены на подходе и уничтожены; и третья в начале 1373 года, когда была проведена тщательная подготовка к осаде, но она была прекращена в результате политического кризиса в Бретани. Эти неудачи, по крайней мере, позволили понять, какого масштаба операции потребуются. Сен-Совер занимал сильную позицию. Он располагал обширными кладовыми, большим запасом воды и достаточно многочисленным гарнизоном, чтобы совершать успешные вылазки против осаждающей армии. В конце 1372 года Карлу V было сообщено, что для осады Сен-Совера потребуется 3.000 латников и 600 арбалетчиков, а также огромное количество рабочих и мастеров, необходимых для строительства полевых укреплений и установки артиллерии. Стоимость осады оценивалась в 40.000 франков (около 6.700 фунтов стерлингов), и даже эта сумма была сильно занижена. Стоимость осады, вероятно, объясняет, почему в течение долгого времени после этого французское правительство отказывалось от этой идеи, несмотря на громкие и настойчивые жалобы нормандцев[315].

В июле 1374 года Карл V приказал своим офицерам приступить к осаде Сен-Совера. Они должны были захватить его как можно скорее и продолжать выполнять задачу день за днем, пока он не будет взят. Ответственным за эту операцию был назначен Жан де Вьенн, бургундский рыцарь, который еще в молодости завоевал свою военную репутацию в гражданских войнах 1360-х годов и с 1369 года практически постоянно служил капитаном во французских армиях. Примерно в декабре 1373 года он был назначен адмиралом Франции. Жан де Вьенн получил в качестве лейтенантов ряд видных нормандских баронов и видную фигуру в королевской бюрократии, Жана ле Мерсье, который считался главным чиновником по управлению финансами короля. Карл V не собирался оплачивать операцию из собственных средств, если бы мог этого избежать. Он предложил возложить все бремя осады на ту часть западной Франции, которая больше всего пострадала от бесчинств английского гарнизона, как будто его ликвидация никому больше не принесет пользы. Ожидалось, что осадные работы будут стоить около 15.000 франков (около 2.500 фунтов стерлингов) в месяц. 24 августа представители шести епархий Нижней Нормандии собрались перед уполномоченными короля в королевском замке в Кане и после недельного обсуждения согласились санкционировать сбор этой суммы в сентябре и октябре сверх обычных налогов. Они и представить себе не могли, что эта операция продлится почти год[316].

Основной причиной того, что операция длилась так долго, было то, что Карл V проигнорировал полученные советы и попытался взять крепость с недостаточными ресурсами. Жан де Вьенн прибыл на полуостров Котантен примерно в середине августа 1374 года с несколькими сотнями человек. Он основал свой штаб в деревне Пон-л'Аббе на берегу реки Дув, примерно в пяти милях к востоку от Сен-Совера. Рабочие начали строить там большую бастиду под защитой его войск. Другая бастида была построена в Безвиле, немного дальше на восток, руины которой до сих пор можно увидеть в полях; а третья — в Сен-Совер-де-Пьерпон, примерно в пяти милях к югу от крепости. Гарнизоны были размещены в главных сеньориальных замках региона. Кастильские галеры, которые прибыли в Ла-Манш в июле, были направлены к Котантену, чтобы перехватить любую попытку англичан поддержать Сен-Совер по морю. Подобная не плотная осада часто использовалась для ограничения грабежей вражеского гарнизона и препятствования его фуражирским и мародерским экспедициям. Но вряд ли удалось бы таким способом заставить сдаться крепость, гарнизон которой был настроен на решительное сопротивление. В итоге осада даже не смогла существенно ограничить активность гарнизона в поле[317].

Оборона Сен-Совера в 1374 году номинально была возложена на его капитана, сэра Алана Баксхалла, придворного, который взял его в аренду у Эдуарда III за 1.000 марок в год в обмен на доходы от войны. Но за несколько лет до этого Баксхалл вернулся в Англию, оставив оборону Сен-Совера на попечение своего заместителя Томаса Каттертона. Каттертон был малоизвестным английским сквайром, который в 1370 году был отправлен Латимером в Сен-Совер, чтобы взять под контроль прибыльные доходы гарнизона, и с тех пор оставался там. По словам язвительного английского хрониста, его работа заключалась в том, чтобы выполнять приказы министра "в мире и войне, в справедливости и несправедливости, в истинном и ложном". Ему помогали рыцарь из Сомерсета сэр Томас Тривет и бретонец по имени Эннекен Валлебретон. О Валлебретоне ничего не известно, но Тривет был значительной фигурой. Он был профессиональным солдатом примерно с шестнадцати лет и сражался вместе с принцем при Нахере и с Ноллисом при Понваллене. Он также имел некоторый опыт осадной войны, принимая участие в длительной обороне Бешереля и получив там посвящение в рыцари. Эти три человека командовали разношерстной группой искателей приключений: родовитыми охотниками за удачей с периферии двора Эдуарда III, людьми из бывшего гарнизона Бешереля и выжившими разбойниками из Великих компаний 1360-х годов. Общая численность гарнизона составляла около 300 человек. В последующие несколько месяцев эти трое подверглись резкому осуждению за свою роль в событиях, но правда заключается в том, что они держали оборону Сен-Совера с удивительным мужеством и выносливостью.

В любой средневековой осаде самым сильным оружием осаждающих было психологическое: постоянная угроза штурма, который сулил защитникам плен, разорение или смерть в случае успеха. Большинство гарнизонов в этот период сдавались после в основном символического сопротивления при столкновении с подавляющей силой, выторговывая себе жизнь, прежде чем открыть ворота. Но к тому времени, когда защитники Сен-Совера были призваны Жаном де Вьеном к сдаче, они были готовы к долгой борьбе. Они уже разрушили все здания, находившиеся на расстоянии выстрела из лука от стен и разобрали близлежащее бенедиктинское аббатство, чтобы помешать французам занять его, и забрали обтесанные камни в замок, чтобы они служили снарядами для их мангонелей. Защитники крепости совершали дерзкие набеги на французские позиции и линии снабжения и захватили несколько важных пленников под самым носом у Жана де Вьенна. Они даже продолжали захватывать добычу, угоняя скот из окрестностей и сжигая пригороды Сен-Ло и Байе. В осажденном городе было "много прекрасных воинов и рыцарских подвигов", согласно сообщениям, дошедшим до Англии[318].

Министры Эдуарда III рассчитывали, что экспедиция Иоанна IV и Эдмунда Кембриджа отвлечет большую часть французских войск от крепости. Но англичане, как обычно, недооценили логистические трудности. Адмиралы, похоже, намеревались реквизировать ежегодный винный конвой в Гасконь, который обычно покидал Англию с пустыми трюмами в начале октября и по пути заходил на мыс Сен-Матье на полуострове Финистер в Бретани. Но офицеры-реквизиторы, похоже, встретили неожиданное сопротивление со стороны капитанов судов. У многих из них уже реквизировали их корабли в том году для береговой обороны. Многие, похоже, уплыли, пока была возможность. Другие взяли авансы и скрылись. Требовалось около двухсот крупных кораблей, но к концу сентября, после двух месяцев интенсивной реквизиции во всех приморских графствах, офицерам адмиралов удалось найти всего шестьдесят[319].

Долгожданный Большой Совет собрался в Вестминстере 6 октября 1374 года, чтобы рассмотреть предложения папских легатов о мирной конференции. Пилео ди Прата находился в английской столице в октябре и, вероятно, присутствовал на нем. Решения Большого Совета, несомненно, были тщательно подготовлены министрами короля. В итоге английские магнаты согласились вести переговоры с Францией в Брюгге. Они также согласились на повторное назначение Джона Гонта главным переговорщиком Эдуарда III. Однако теперь они не хотели соглашаться на общее перемирие. Вместо этого предлагалось заключить лишь локальное перемирие на границе в Пикардии, чтобы представители обеих сторон могли без помех добраться до Брюгге. Эта оговорка, должно быть, встревожила легатов. Она означала, что конференция будет проходить на фоне шаткой стратегической ситуации. Но у обеих сторон сейчас на носу были масштабные военные предприятия, от которых они не желали отказываться. В конце ноября 1374 года французский король все же дал свое официальное согласие на проведение конференции на этих условиях. Но обе стороны опять явно тянули время. Тщательная предварительная подготовка, переговоры о перемирии и выдача охранных грамот на безопасный проезд были завершены только в новом году. До самого последнего момента французы сомневались в том, насколько серьезно настроены англичане. В итоге открытие конференции было назначено на 11 марта 1375 года[320].

По мере того, как осень переходила в зиму и приближалась дата начала конференции, в обеих столицах ощущалось чувство разочарования. Под Сен-Совером французские командиры не добились никакого прогресса. К октябрю Жан де Вьенн сумел убедить короля, что у него недостаточно войск для выполнения задачи, а бастиды вокруг крепости слишком малы и, возможно, находятся слишком далеко, чтобы сдержать английский гарнизон. Во второй половине октября начали прибывать свежие войска, но их количество все еще не соответствовало требуемому. 16 октября представители Нижней Нормандии предстали перед Жаном де Вьеном в Сен-Ло, главном городе Котантена, чтобы получить разрешение на продолжение сбора 15.000 франков в месяц с их провинции до конца декабря. Однако конец декабря наступил, а гарнизон Сен-Совера, находившийся в осаде уже пятый месяц, не проявлял признаков истощения. В январе 1375 года французский король направил Жану де Вьенну раздраженное послание, в котором приказал ему усилить давление на крепость и ускорить кампанию. Королевский Совет решил увеличить численность армии до 2.000 человек в дополнение к толпе рабочих, занятых на осадных работах. Вместо стратегии свободного окружения, которой придерживались с предыдущего лета, должна была быть предпринята тесная осада (siège fermée). Планировалось широко использовать пороховые пушки в дополнение к более привычным механическим камнеметам, которые уже использовались. Королевские большие пушки, хранившиеся в Лувре, были погружены на баржи, перевезены вниз по Сене и протащены по неровным дорогам южной Нормандии. Был нанят специалист из Лангедока, который организовал в Сен-Ло чугунолитейную мастерскую для изготовления большего количества этих грубых предков современной полевой артиллерии. Одна из них была рассчитана на стрельбу каменными ядрами весом в 100 фунтов (45 кг). Еще две литейные мастерские, одна для литья из чугуна, другая из латуни, были созданы в Кане для отливки артиллерийских орудий под руководством другого пушечного мастера, который, судя по всему, был итальянцем. Все это по стоимости было эквивалентно крупной кампании. Многострадальные Штаты Нижней Нормандии в третий раз собрались в Байе в конце января 1375 года, чтобы санкционировать еще два месяца чрезвычайных денежных выплат. Подобные налоги впервые взимались с остальной Нормандии к северу от Сены. Король даже открыл свои собственные сундуки и разрешил делать взносы из центральных фондов[321].

А в Англии Иоанн IV и его спутники все еще не отплыли в Бретань. Возможно, зимняя погода способствовала задержке, но главной причиной была нехватка судов. К концу года в гавани стояло 115 кораблей, что составляло едва ли половину от необходимого, и многие из них имели на борту только минимум экипажа. Иоанн IV и граф Кембридж, которые слонялись по Лондону со своими свитами, пока подыскивались транспортные суда, наконец, после Рождества отправились в Плимут с приказом посадить на любые доступные корабли столько людей, сколько смогут. Двум старшим рыцарям двора, Гаю Брайану и Ральфу Феррерсу, было поручено поторопить их и поступить к ним на службу, когда они будут садиться на корабли. Ситуация с кораблями улучшилась в январе с возвращением винного флота из Жиронды и активной вербовкой уполномоченными в портах южной Англии. К концу января в Плимуте находилось уже около 170 судов, большинство из которых теперь имели полные экипажи. Но теперь настала очередь войск вызывать задержки. Через месяц после прибытия командиров в Плимут отставших солдат из их свит все еще вывозили из Лондона и отправляли к своим товарищам. Люди из отряда Диспенсера начала прибывать только через несколько недель. Скучающие и бездельничающие солдаты, ожидающие на побережье, с готовностью занялись угоном скота и взломом домов. Задержки значительно усугубляли и без того серьезные финансовые проблемы правительства, поскольку за бесполезное сидение в Лондоне и на западе страны солдатам приходилось платить. Некоторые из займов, которые министры короля оформили осенью, были уже просрочены. У правительства не было выбора, кроме как заплатить тем, кто был уже собран в поход, и оставить остальных без средств к существованию. Гарнизону в Ирландии, например, сообщили, что из-за огромного оттока денег, вызванного Бретонской кампанией, их счета не могут быть оплачены. В начале марта в Вестминстере произошел взрыв негодования. В письме, адресованном Гаю Брайану и Ральфу Феррерсу, которое очень похоже было составлено самим Эдуардом III, король выразил свое удивление их бездельем и пригрозил расправой, если ситуация не улучшится. Аналогичные письма были направлены и самим командирам бретонской армии[322].

За пределами Сен-Совера меры, принятые французским королевским Советом в январе, начали приносить свои плоды. К концу февраля осаждающая армия достигла своей полной численности и заняла позиции вблизи стен крепости, среди руин города. Масса рабочих, набранных в городах Нормандии, рыла окопы и строила убежища. В развалинах аббатства, примерно в 500 ярдах от стен с южной стороны, была построена новая бастида. Несколько больших пушек, привезенных из Парижа, были установлены на позиции. Вскоре они начали наносить серьезный ущерб стенам и башням крепости. Защитникам пришлось оставить главный замок из-за его уязвимости для артиллерийского огня. Большая часть гарнизона укрылась в башенках на стенах, которые считались более прочными[323].

Мы не можем знать, понимали ли люди, наблюдавшие эти артиллерийские обстрелы, значение того, что они видели. С момента своего первого значительного появления на полях сражений в Европе, при Креси в 1346 году, пороховая артиллерия использовалась в основном как оружие пехоты, против людей, а не каменной кладки. При осадах она служила орудием обороны, использовалась для обстрела осаждающей армии небольшими железными ядрами со стен и, чуть позже, круглыми каменными ядрами по хлипким деревянным полевым укреплениям. Одно артиллерийское орудие, которое французы установили перед замком Пюигильем в 1338 году и два орудия, использованные против Мелёна в 1359 году, были предназначены для стрельбы металлическими ядрами по деревянным воротам и калиткам для вылазок, а не для разрушения каменных стен. Пороховая артиллерия имела мрачную репутацию. Один английский писатель того времени назвал ее "дьявольским орудием войны". Однако зафиксированные случаи ее использования более интересны тем, что они предвещают последующие события, а не тем, какой эффект они имели в то время. Использование пушек против каменной кладки было более поздним и потенциально более плодотворным развитием артиллерии, для которого требовались гораздо более крупные и мощные орудия, сделанные из железа, а не из латуни. Они требовали высокого литейного мастерства, а также огромных затрат на селитру, редкий и дорогостоящий товар. Их установка была сопряжена со многими трудностями. Осадные пушки были тяжелыми, трудно транспортируемыми, относительно неточными, с медленным темпом стрельбы и горизонтальной траекторией полета ядра, что снижало дальность стрельбы. Их стволы редко были абсолютно правильными, а снаряды, как правило, каменные ядра, плохо подходили для стрельбы. Порох и ядро приходилось закладывать в дуло, вставляя между ними газонепроницаемые пыжи из земли. Но именно при Сен-Совере новое оружие впервые сыграло решающую роль в осадных операциях. Началось развитие осадной тактики и конструкции крепостей, которое должно было стать главным вкладом следующего столетия в технологию ведения войны[324].

Великая каролингская церковь Сент-Донатьен в Брюгге уже давно снесена. Самая большая и величественная из шестидесяти церквей города, она стояла рядом с ратушей на площади, известной как Бург. Дипломатическая конференция, которая готовилась в течение последнего года, открылась в ней с опозданием на две недели 27 марта 1375 года. Оба правительства направили внушительные посольства. Французскую делегацию возглавляли герцог Бургундский и Жан де Ла Гранж, политик-бенедиктинец, епископ Амьенский. Англичан представляли герцог Ланкастер и епископ Лондона Саймон Садбери. Садбери был способным юристом с более широким взглядом на европейскую политику, чем большинство его коллег. Он был одним из последних английских епископов средневековья, получивших ученую степень в Парижском Университете, и одним из немногих англичан, сделавших карьеру в преимущественно французской бюрократии авиньонского папства. Третьим важным членом английской команды был Латимер, который, хотя формально и не был назван послом, присутствовал среди английских представителей и служил главным связующим звеном между участниками переговоров и Советом в Англии. Оба посольства сопровождали небольшие армии советников, военачальников, юристов, клерков и обслуживающего персонала, что увеличивало количество людей присутствовавших в церкви и заполнило все съемные дома в Брюгге. Французские послы, чьи охранные грамоты безопасный проезд позволяли иметь с собой до 500 человек, явились во всем великолепии. Герцог Бургундский получал на свои расходы пособие в размере 5.000 франков в месяц. Для его свиты, в которую входила вся его администрация с герольдами, трубачами, менестрелями и арфистами, была разработана специальная ливрея. Для его гардероба и гобеленов потребовалось три повозки, запряженные пятнадцатью лошадьми. Пособие Джона Гонта было меньше, но все равно в Англии ходили раздражающие слухи о его "огромной" свите и ее "ужасной, невероятной стоимости". Папские легаты приложили немало усилий для того, чтобы срежиссировать процесс так, чтобы удовлетворить гордость этих великолепных персон. Они встретили соперничающие делегации в один и тот же день на одинаковом расстоянии от ворот Брюгге и устроили так, чтобы они вошли в церковь в один и тот же момент с разных сторон. Они отказались выносить решение по вопросу о том, какая команда должна сидеть на правой стороне церкви на пленарных заседаниях, определив обеим находиться поочередно справа и слева, пока они сами не разберутся в этом вопросе. Архиепископ Равенны произнес вступительную проповедь. Епископы Амьенский и Лондонский также выступили с величественными проповедями. Два королевских герцога произнесли "самые красноречивые" речи, в которых заявили о своей преданности делу мира[325].

На таких конференциях существовала установленная процедура, которая в основном основывалась на методах судов общей юрисдикции. В этом и заключалась проблема. Обе стороны воспринимали процесс как средство установления справедливости, а не как поиск благодатного компромисса, который может не оправдать ожиданий обеих сторон. Много энергии было потрачено на обсуждения вопросов по процедуре. Это значительно удлинило официальные заседания, в то время как более продуктивные обмены мнениями происходили в других местах. Настоящие дебаты начались на второй день, 29 марта, когда представители двух посольств изложили свои позиции перед всем собранием. Англичане требовали, чтобы либо Эдуард III был признан королем Франции, либо был соблюден договор Бретиньи и им были возвращены все их территориальные потери с 1369 года. Епископ Амьенский ответил, что Карл V является единственным законным королем Франции и что не может быть и речи о возвращении к договору в Бретиньи, от которого англичане отказались, продолжая воевать во Франции в 1360-х годах. Все знали, что эти заявления были сделаны для проформы. Саймон Садбери в своем ответном выступлении легкомысленно обошел претензии на корону Франции, прежде чем перейти к другим, более сложным вопросам. Легаты предложили обсудить общие контуры будущего мира, прежде чем посольства перейдут к деталям, и на следующий день они представили ассамблее два предложения. Первое заключалось в том, что англичане должны были просто продать Карлу V свои оставшиеся территории на юго-западе Франции за наличные. Второе заключалось в том, что провинции, которые были уступлены Эдуарду III в 1361 году, должны быть разделены между Англией и Францией. Последний вариант, который был единственным, способным заинтересовать англичан, оставлял открытым важнейший вопрос о том, должны ли те части Аквитании, которые должны были остаться у англичан, принадлежать французской короне в качестве фьефов в обмен на оммаж и службу или находиться под полным суверенитетом короля Англии. Легаты рассмотрели эту проблему два дня спустя на следующем пленарном заседании. Они прекрасно понимали, что двойной статус английской династии как королей в Англии и вассалов во Франции послужил причиной войны. Очевидно, что требовалось чисто юридическое разделение прав между коронами. По их мнению, существовало две возможности. Одна из них заключалась в том, что за англичанами должны быть сохранены только сокращенные территории на юго-западе, которые они все еще занимали, в основном прибрежную полосу от Бордо до Байонны и долину по нижнему течению реки Дордонь, но с полным суверенитетом. Альтернативой было более спорное предложение, которое было предложено впервые: герцогство Аквитания должно быть расширено за счет восстановления, по крайней мере, некоторых территорий, отвоеванных французами, но оно должно быть закреплено за герцогом Ланкастером. Затем он должен был принести оммаж за герцогство королю Франции и отказаться от всех своих владений в Англии — решение, которое, как можно ожидать, на протяжении многих поколений превратило бы дом Ланкастеров в истинно французских принцев.

Легаты провели ряд встреч с каждой стороной по отдельности, чтобы получить первоначальную реакцию послов. Она оказалась совершенно несовместимой. Герцог Бургундский настаивал на том, что все территории в пределах традиционных границ Франции должны были иметь статус фьефов французского короля. Англичане, со своей стороны, отказывались рассматривать любой вид зависимого статуса для герцогства Аквитания. По их мнению, главный вопрос заключался в том, какими должны быть территориальные границы английского суверенного государства на юго-западе Франции. В последующие дни обе стороны смягчили свои позиции. Французы заявили, что они рассмотрят возможность разделения расширенного герцогства Аквитания, созданного по договору Бретиньи, на три части, одна из которых будет уступлена французской короне, другая будет находиться под полным суверенитетом англичан, а третья будет закреплена за английским принцем (сыном или племянником Эдуарда III) как фьеф Франции. В ответ англичане предложили разделить ее на две части: территория, которой они по-прежнему владели, должна была остаться под полным суверенитетом, а остальные обширные владения, которыми когда-то управлял принц Уэльский, должны были перейти к английскому принцу как фьеф Франции. Легаты предложили на рассмотрение несколько вариантов. В качестве альтернативы, если вопрос о суверенитете не может быть решен, стороны могли бы рассмотреть возможность сорокалетнего перемирия, в течение которого каждая сторона удерживала бы территорию, находящуюся под ее контролем, а французы делали бы ежегодные выплаты английскому королю в качестве компенсации за его территориальные потери.

Стоит остановиться на этих переговорах, поскольку в них отражены военные цели обеих сторон, а также сложность поиска решения, которое не привело бы к полной победе одной из них. Предложения, выдвинутые папскими легатами в Брюгге, возможно, не сразу нашли поддержку, но они послужили темой для всех англо-французских переговоров до конца XIV века. Однако непосредственная проблема заключалась в том, что все они выходили за рамки текущих полномочий послов. Поэтому 8 апреля 1375 года конференция прервалась, чтобы дать возможность послам проконсультироваться со своими правительствами. Руководители должны были остаться в Брюгге, в то время как их подчиненные вернулись в Париж и Вестминстер. Уехавшие дали клятву честно изложить предложения своим господам, а оставшиеся — непредвзято рассмотреть их на следующем заседании. В Авиньоне слухи о скором заключении мира начали циркулировать среди торгового и дипломатического сообщества. Датой следующего заседания конференции было назначено 6 мая 1375 года[326].

Однако к тому времени, когда делегации собрались вновь, политическая ситуация изменилась, и предзнаменования стали гораздо менее благоприятными. Латимер вернулся в Вестминстер из Брюгге, как только конференция закрылась, в сопровождении одного из юристов английской делегации. В середине апреля они отчитались перед Эдуардом III и его Советом. Ответ Совета соответствовал той линии, которую англичане занимали на протяжении многих лет. Они не были готовы отделить герцогство Аквитания от английской короны. Они также не соглашались, чтобы английский король держал его в качестве вассала Франции. Но они были готовы принять существенное сокращение его географических размеров по сравнению с огромными территориями, которыми владел принц Уэльский по договору в Бретиньи. Их заинтересовало предложенное французской делегацией о разделение герцогства на три части, при котором часть, находящаяся под полным суверенитетом короля Англии, была бы ограничена областью юго-запада, которую в настоящее время контролировали англичане.

К сожалению, в Париже была принята более жесткая линия. Совет французского короля, в состав которого вошли видные деятели не только королевского двора, получил отчет о конференции от епископа Амьенского. Предварительные компромиссы Филиппа Бургундского были восприняты весьма кисло, что, вероятно, было связано с присутствием при дворе его брата, Людовика Анжуйского. Но каким бы ни был ход обсуждения, результат не мог вызывать сомнений. Единодушно Совет отверг любое решение, которое оставляло часть французской территории в руках английской короны, свободной от оммажа королю Франции. Это фактически означало отказ от разделения герцогства на три части, которое выдвинула сама французская делегация. Это был не первый и не последний случай, когда желание Филиппа Бургундского положить конец войне не нашло понимания в Париже,. Возможно, англичане более серьезно рассмотрели бы идею передачи Аквитании сыну или племяннику Эдуарда III, если бы их не побуждали надеяться на лучшее. Как бы то ни было, конференция была обречена на провал, когда она вновь собралась в мае. К тому времени, однако, события на местах добавили свежих причин для споров[327].

В начале апреля 1375 года армия для Бретани наконец погрузилась на корабли в Плимуте. Через несколько дней она высадилась на Сен-Матье в Финистере. Если Иоанн IV ожидал найти сторонников, готовых сплотиться под его флагом, то он быстро разуверился в этом. Его прибытие в герцогство с иностранной армией было угрюмо встречено даже среди его старых сторонников. Но организованной оппозиции герцогу не было. Оборона Бретани была возложена на Оливье де Клиссона с небольшим войском из трех или четырех сотен человек, сформированным из свит ведущих роялистских домов Бретани: Роган, Бомануар, Рошфор и Лаваль. Единственные крупные силы французских королевских войск в поле находились вокруг Сен-Совера, где под командованием Жана де Вьена было около 2.000 человек, и на границе в Гаскони, где действовала другая армия, вероятно, меньшая, под командованием Бертрана Дю Геклена. Во время высадки англичан у Дю Геклена было полно дел. Он только что принял капитуляцию замка Гензей сэра Дигори Сэя, последнего уцелевшего английского анклава в Пуату, и взял штурмом Монтрей-Боннен, обнесенный стеной город к западу от Пуатье, который английская компания захватила несколькими неделями ранее. В середине марта Бертран Дю Геклен прибыл к Коньяку, который к тому времени оставался единственным английским оплотом к северу от Жиронды[328].

Вторжение Иоанна IV произошло на шесть месяцев позже, чем планировалось. Но с 4.000 человек за спиной и несколькими сотнями солдат из английских гарнизонов в Бресте и Оре он мог бы добиться больших успехов даже сейчас. Проблема заключалась в том, что у него были более ограниченные стратегические планы, чем у английского правительства. Его целью было подтверждение своей власти в пределах герцогства. Он и не думал использовать самую большую армию, действующую в настоящее время во Франции, для более широких целей. Возможно, большего можно было ожидать от его коллег-командиров. Но граф Кембридж был не из тех, кто настаивает на своем мнении, даже если оно у него было. Армия начала с вторжения в северную часть полуострова, где традиционно была сосредоточена оппозиция правлению Иоанна IV. Граф Кембридж взял штурмом небольшой портовый городок Сен-Поль-де-Леон, перебив большую часть населения. Затем он двинулся вдоль скалистого северного побережья, опустошая землю по мере продвижения. Примерно на второй неделе мая, после шести недель пребывания в своем герцогстве, Иоанн IV прибыл в Сен-Брие, небольшой епископский город на северном побережье, жители которого закрыли перед ним ворота. Сен-Брие был местом не сильно важным. Но герцог не мог потерять лицо, игнорировав его сопротивление. Поэтому он осадил город. Несмотря на огромную численность своей армии, он не смог произвести на его защитников никакого впечатления. Через две недели после начала осады Иоанн IV все еще терпеливо продвигал подкопы по труднопроходимой местности к стенам, в то время как его армия бездействовала [329].

В церкви Сент-Донатьен в Брюгге папские легаты почувствовали перемену настроения, как только на второй неделе мая дипломатическая конференция вновь открылась. Делегации выглядели "гораздо более жесткими и упрямыми, чем раньше", — писали они в своем отчете Григорию XI. Они быстро зашли в тупик в вопросе о суверенитете. Все компромиссы, рассмотренные до перерыва, были отвергнуты одной или другой стороной, и ни у одной из них не было никаких новых предложений. Единственным вариантом, который оставался открытым, было длительное перемирие, по крайней мере, на сорок лет, по сути, временный мирный договор с французским правительством, которое должно было выплачивать ежегодную ренту за отвоеванные части герцогства Аквитания. На самом деле это было основание для установления мира, оставляя неразрешимые вопросы нерешенными. Реакция англичан также не была обнадеживающей. Они приехали обсудить мирный договор, сказали они, и были сыты по горло тем, как развивались события, и подумывали о возвращении домой. 15 мая 1375 года конференция была прервана на три дня празднеств и поединков на рынке Брюгге, организованных Филиппом Бургундским, — повод для рыцарей продемонстрировать свое мастерство, а для герцога — поразить зрителей и противников великолепием королевского принца. 16 мая, пока шли эти торжества, в Англии собрался Большой Совет, чтобы выслушать, должно быть, довольно мрачный отчет о том, что происходит во фламандском городе. Ход заседания не записан, но результат, скорее всего, отражал истинные намерения правительства, подкрепленные сообщениями Джона Гонта из Брюгге. Никто, похоже, не считал, что пришло время покупать мир по цене, которую требовали французы, но и не хотел, чтобы конференция распалась после многообещающего начала. Было решено уполномочить Джона Гонта вести переговоры о перемирии на один год, что, по крайней мере, позволило бы конференции продержаться до новой сессии, на которой французское правительство могло бы оказаться более сговорчивым. Можно было также ожидать, что это позволит спасти от осады Сен-Совер и, возможно, Коньяк[330].

Даже это скромное предложение вызвало новые споры, когда несколько дней спустя оно обсуждалось в Брюгге. Проблема заключалась в том, что переговоры велись на переменчивом военном фоне, и каждый курьер из Парижа, Вестминстера или Бретани менял позиции сторон. Осада Сен-Совера приближалась к своему критическому моменту. Большая английская армия действовала в Бретани под командованием человека, движимого собственными политическими целями, который не был представлен в Брюгге. На юго-западе мужества гарнизона Коньяка хватило всего на два месяца. Отбив несколько штурмов и наблюдая за тем, как инженеры коннетабля собирают камнеметы на равнине под своими стенами, они примерно в середине мая согласились сдать город Бертрану Дю Геклену 1 июня, если к тому времени не прибудет помощь. Таким образом, ответственность за его судьбу перекладывалась на английское правительство в Бордо. Во второй половине мая, когда в Брюгге возобновились переговоры, коннетабль и маршал Сансер набирали значительные силы в долине Луары и по всей центральной Франции, чтобы пресечь любые попытки помощи Коньяку[331].

Неделя ожесточенных споров в Брюгге, наконец, завершилась принятием исключительно туманного документа. Судя по всему, произошло то, что две национальные делегации, не сумев договориться между собой об условиях перемирия, согласились оставить их на временное решение самих легатов. Легаты опубликовали свое решение 26 мая 1375 года в форме арбитражного решения. Этот документ был смелой, но безнадежной попыткой заморозить военную ситуацию в том виде, в каком она была, прежде чем новые события вновь подорвали их усилия. Легаты объявили перемирие сроком на один год, которое должно было вступить в силу немедленно. Но оно должно было быть подтверждено двумя королями, когда у них будет возможность его рассмотреть. Послы каждой стороны пообещали отправить некоторых сотрудников домой для решения этого вопроса. Они должны были вернуться с инструкциями своих правительств к 17 июня. Тем временем документ содержал подробные положения об осаде Коньяка и Сен-Совера. Коньяк должен был быть передан в руки Папы и его легатов на время перемирия. В Сен-Совере французская осада должна была быть снята. Осадные работы вокруг стен крепости должны были быть прекращены, но оставлены нетронутыми, и французам разрешалось вновь занять их по истечении срока перемирия. Бастиды к востоку и югу от города оставались в руках французских гарнизонов, но им запрещалось вести какие-либо военные действия[332].

Переговорщики в Брюгге не знали, что эти положения уже были излишними. Было слишком поздно останавливать сдачу Коньяка, и нет никаких свидетельств того, что французское правительство даже пыталось это сделать. Герцог Беррийский, в чье владение входил город, уже был на пути туда. Цитадель была сдана ее гарнизоном в назначенный день, 1 июня, в соответствии с достигнутой договоренностью. Что касается Сен-Совера, то Каттертон и его соратники заключили соглашение об капитуляции на условиях за пять дней до оглашения легатами договора. После девяти месяцев осады они достигли предела своей выносливости. Физическое истощение, пустые кладовые и непрекращающиеся бомбардировки — все это сказалось. Первая из больших железных пушек, заказанных в начале года, была доставлена на место в развалины аббатства 4 мая и установлена на подготовленном месте из дерева и земли. Она сразу же начала стрелять. Еще одно такое чудовище было установлено на Мон-де-ла-Плас, к востоку от крепости, несколько дней спустя. Таким образом, число крупных артиллерийских орудий и механических камнеметов у крепости достигло восьми. Высокие стены Сен-Совера не были рассчитаны на такой мощный обстрел и начали получать серьезные повреждения. Согласно отчетам, представленным впоследствии королю Франции, стены, крыши, мосты и башни были сильно разрушены артиллерией. Томас Каттертон едва не погиб, когда большое пушечное ядро попало в окно комнаты в башне, в которой он спал.

Почти столь же серьезным, как и ущерб от артиллерии, был прогресс, достигнутый французскими саперами, которые теперь могли подводить свои подкопы находясь на расстоянии полета стрелы от стен. Примерно в это время им удалось обрушить одну из башен и открыв пролом. Вскоре после этого гарнизон послал герольда во французский лагерь, чтобы сообщить офицерам французского короля о своем желании заключить договор о капитуляции. Условия были окончательно согласованы 21 мая 1375 года. Если к 2 июля крепость не будет освобождена английской армией, то она будет сдана на следующее утро, 3 июля. Восемь видных членов гарнизона, включая сэра Томаса Тривета, должны были быть переданы в качестве заложников для обеспечения своевременного выполнения этого обязательства. В то же время у крепости должно было быть заключено перемирие.

Более того, соглашение предусматривало крупные выплаты защитникам после капитуляции. Гарнизон должен был получить 40.000 франков (около 6.700 фунтов стерлингов), которые Жан де Вьенн и ведущие люди Нормандии поклялись выплатить им "по вере, которой мы обязаны Богу, Богоматери, воинскому ремеслу и узам чести и рыцарства". Кроме того, 12.000 франков (около 2.000 фунтов стерлингов) должны были быть выплачены лично Каттертону, 2.000 франков (около 330 фунтов стерлингов) — Тривету и 1.000 франков (около 170 фунтов стерлингов) — Валлебретону. Гарнизону также должны были выплатить выкуп за некоторых наиболее известных пленных, который, по слухам, составлял еще 4.500 франков. И наконец, они должны были получить безопасную доставку домой с предоставлением транспорта.

Выплаты гарнизонам за сдачу крепостей не были редкостью в эпоху позднего средневековья. Однако выплаты Каттертону и его коллегам были необычайно велики и, естественно, вызвали обвинения в сговоре, когда о них стало известно. Однако обвинители Каттертона игнорировали обстоятельства, при которых было заключено соглашение. Гарнизон ничего не знал о переговорах в Брюгге. Для них было важно то, что они получили шестинедельную передышку от артиллерийского обстрела и подкопов, а также от постоянной угрозы штурма. Они знали, что Иоанн IV и граф Кембридж находятся в Бретани с армией, вдвое превосходящей по численности армию Жана де Вьенна; и они вполне ожидали, что получат помощь до назначенной даты капитуляции. Одним из первых действий Каттертона после заключения соглашения было отправка гонца к этим двум командующим с сообщением об условиях и призывом прийти ему на помощь. Конечно, Иоанн IV мог проигнорировать их призыв или пойти к Сен-Соверу и потерпеть поражение под стенами. Но в этом случае крепость все равно была обречена[333].

Что касается французов, то соглашение имело очевидные преимущества, несмотря на его высокую стоимость и успехи, достигнутые ими при осаде. "То, что можно купить, не должно покупаться кровью людей", — говорил Карл V тем, кто считал зазорным выкупать крепости у врага. Договор с Каттертоном и его людьми предвосхитил переговоры в Брюгге. Можно было ожидать, что это выманит англичан из Бретани и заставит их противостоять французской армии на выбранной ею самой местности. Командиры Карла V были так же, как и Каттертон, убеждены, что Иоанн IV и граф Кембридж атакуют их осадные линии под Сен-Совером и готовились к бою. Первым ответным шагом со стороны французского правительства было решение перебросить армию коннетабля на север из Гаскони. Король приказал ему присоединиться к Жану де Вьену в Нормандии, как только Коньяк окажется в его руках. Таким образом, численность французской армии под Сен-Совером должна была составить не менее 4.000 человек. Еще три больших артиллерийских орудия были заказаны в литейных мастерских Кана и не менее двадцати девяти малых артиллерийских орудий, стреляющих свинцовой картечью. Последние были орудиями, предназначенными для усиления стационарных позиций армии против сил помощи крепости. Вероятно, предполагалось создать двойную линию обороны вокруг крепости: одна была направлена внутрь, чтобы сдержать вылазку гарнизона, другая — наружу, навстречу войскам, пытающимся оказать осажденным помощь[334].

Новость о соглашении Каттертона с Жаном де Вьеном достигла Вестминстера и Брюгге примерно в одно и то же время, в последних числах мая. Она вызвала оцепенение в обоих городах. Для французского правительства главным вопросом было, ратифицировать ли сделку, изложенную в решении легатов. Если они это сделают, то потеряют плоды девяти месяцев дорогостоящих усилий в тот момент, когда Сен-Совер вот-вот должен был перейти в их руки. Если нет, то, вероятно, будет предпринята попытка освободить это место, что могло привести только к масштабному сражению между английской и французской армиями в Нормандии и прекращению любых перспектив мира. Но если у французов была трудная дилемма, то у англичан она была еще хуже. В Вестминстере Совет немедленно отреагировал на это, организовав силы помощи Сен-Соверу. Точные планы неизвестны, но они должны были предусматривать использование английской армии в Бретани. Другого способа своевременно доставить достаточно крупные силы в Сен-Совер не существовало. Совет также предложил направить дополнительные войска из Англии. 31 мая был отдан приказ организовать небольшой экспедиционный отряд, который должен был отплыть из Саутгемптона к середине июня. Офицеры-реквизиторы действовали быстро. В течение недели было реквизировано по меньшей мере пятнадцать кораблей, и все время находились новые[335]. Это была лучшая возможность, которая была у англичан с 1369 года, навязать своим врагам решающее сражение. Однако, к несчастью для них, их лидеры не воспользовались этой возможностью. И пока они колебались, французы смогли обойти их.

Посланники Джона Гонта прибыли в Англию в первых числах июня с текстом перемирия, заключенного легатами. Было очевидно, что продолжение операции по оказанию помощи Сен-Соверу сейчас было бы равносильно отказу от него. Кроме того, это было бы совершенно излишне, если бы перемирие соблюдалось французами, как, очевидно, предполагал Джон Гонт. Поэтому Совет пересмотрел свое решение. 5 июня 1375 года его приказы были отменены. Офицерам, которым было поручено найти людей и корабли, было приказано немедленно вернуться в Вестминстер "из-за перемирия с Францией". Но что, если французы откажутся от перемирия? Этот вопрос уже возник у папских легатов. В начале июня они покинули Брюгге и направились в Париж, куда прибыли без предупреждения 6 июня и потребовали немедленной аудиенции у короля. Там они узнали, что их худшие опасения вот-вот оправдаются. Карл V не собирался ратифицировать условия легатов. Осада Сен-Совера не будет снята. Бастиды не будут эвакуированы. Литейщики в Кане и Сен-Ло продолжали работать по сменам день и ночь. Примерно 15 июня 1375 года французский король объявил арьер-бан для всех военнообязанных в провинциях Лангедойля, собраться под стенами Сен-Совера к 2 июля[336].

Весть о перемирии легатов была принесена Иоанну IV и его соратникам в Бретани в первых числах июня герольдом, посланным Джоном Гонтом из Брюгге. Герольд застал их все еще занятыми осадой Сен-Брие. Иоанн IV не был заинтересован в освобождении Сен-Совера, а графу Кембриджу не хватало ни воли, ни силы духа, чтобы настоять на своем. После некоторых дебатов командиры армии решили отложить принятие решения до завершения осады Сен-Брие, который, как они полагали (как оказалось, ошибочно), был на грани сдачи. В итоге им не удалось сделать даже этого.

В начале июня Оливье де Клиссон решил предпринять эффектную диверсию. В это время капитаном английского гарнизона Бреста был тот самый находчивый сэр Джон Деверо. Он построил бастиду, известную как Новый форт, примерно в пяти милях к северу от города Кемперле на южном побережье. Здесь он разместил вспомогательный гарнизон для охоты на жителей города и поддержания связи между Брестом и другим крупным английским гарнизоном в Бретани в Оре. Клиссон отрядил около 200 человек из крошечной французской армии в Бретани. В их число входили ведущие бретонские сеньоры, которые были с ним. Они прошли около семидесяти миль до южного побережья, чтобы застать врасплох и захватить Деверо в его логове. Иоанн IV увидел в этом возможность одним махом захватить всех своих главных противников-аристократов. Поэтому, оставив малую часть войск для осады Сен-Брие, он внезапно ушел с основной частью своей армии на юг в погоне за Клиссоном. Когда герцог приблизился к Новому форту, Клиссон и его соратники бежали и укрылись за стенами Кемперле. Они только успели закрыть ворота и поднять мост, как англичане бросились на стены. Иоанн IV методично окружил город, который был не намного важнее Сен-Брие, и принялся морить врагов голодом. Бретонские бароны, находившиеся внутри города, не слишком верили в свои шансы отстоять его с их небольшим отрядом и неуверенной помощью жителей. Но Иоанн IV не оставил им выбора. Когда они послали в его лагерь герольда с требованием выкупа, герцог отослал его с ответом, что не возьмет пленных, если они не сдадутся на его милость. "Это кажется очень жестоким, — ответил герольд, — так поступать с людьми, которые лишь верно служат своему господину". "Их господину? — спросил герцог, — у них нет господина, кроме меня, и когда я возложу на них руки, они это узнают"[337].

Вскоре после 17 июня 1375 года члены посольств вернулись в Брюгге, из Вестминстера и Парижа, с инструкциями правительств. Делегации сразу же вступили в ожесточенный спор, едва отмеченный в документах, в которых зафиксирован конечный результат. 27 июня 1375 года Джон Гонт и Филипп Бургундский заключили перемирие сроком на год. Отдельный документ содержал условия, касающиеся текущих военных действий в Нормандии и Бретани. Эти условия означали полное поражение англичан. Эдуард III должен был немедленно отозвать свою армию в Англию, тем самым решив судьбу Сен-Совера и лишив Иоанна IV всех его сил. Иоанну IV было разрешено оставить всего 200 человек, бретонцев или англичан, для гарнизонов в горстке мест, находящихся под его контролем, и небольшую личную свиту для поддержания его достоинства, но это было все. Дипломаты придумали для Сен-Совера выход, позволяющий сохранить лицо. Было решено, что сбор французской армии под Сен-Совером 2 июля будет отменен. Выплаты гарнизону и его командирам должны были быть произведены в назначенный день в соответствии с соглашением, заключенным с Каттертоном в мае. Однако крепость должна была быть передана двум папским легатам для временного удержания от имени Папы. Папа должен был удерживать это место в качестве заинтересованной стороны. В случае заключения постоянного мира его условия определяли бы судьбу Сен-Совера. Если же мир не будет заключен до 1 июня 1376 года, то место будет передано папским хранителем королю Франции после уплаты 40.000 франков Эдуарду III. Реальным результатом этого соглашения стало то, что англичане продали Сен-Совер Карлу V за 40.000 франков с годичной рассрочкой оплаты. Чтобы подчеркнуть это, было решено, что хранителем Сен-Совера от лица Папы будет не кто иной, как Бюро де Ла Ривьер, главный камергер французского короля[338].

Мучительный процесс извлечения из налогоплательщиков средств для оплаты гарнизона Сен-Совера был уже почти завершен. 4 июня 1375 года Штаты Нижней Нормандии собрались перед уполномоченными короля в кафедральном соборе города Байе — это была их пятая встреча с начала осады. Они признали себя неспособными собрать требуемые 60.000 франков. Вместо этого они предложили треть этой суммы, которую они предложили взять из королевской казны и погасить в течение определенного времени путем принудительного займа у более богатых жителей. Остальную сумму, причитающуюся Каттертону и его людям, а также огромные расходы на набор войск для осады Сен-Совера, внес король. Общую стоимость осады, выплат за капитуляцию и оплаты праздника по этому поводу, можно только предполагать. Но сумма, которая выпала на долю шести епархий Нижней Нормандии, составила 150.000 франков (около 25.000 фунтов стерлингов) в виде дополнительных налогов и принудительных займов в дополнение к обычному бремени военного налогообложения. Это примерно в четыре раза превышало обычное бремя подымного налога в провинции, а также налога, взимаемого с продаж[339].

Перемирие вступило в силу в Нормандии 2 июля 1375 года, в день, к которому Сен-Совер должен был быть освобожден, чтобы не быть сданным. Игнорируя условия перемирия, французы собрали на полях вокруг крепости огромную армию численностью от 6.000 до 10.000 человек. Гарнизон был в замешательстве. Гонец, посланный из Англии с указаниями короля, не прибыл. Люди, находившиеся в крепости, по-видимому, имели мало информации о перемирии и ничего о дополнительных декларациях, которые определяли судьбу крепости. По словам Фруассара, они стали спорить о том, заменило ли перемирие соглашение о капитуляции или более раннее соглашение превалировало над более поздним. Но Бертран Дю Геклен прервал спор, заявив гарнизону, что если они не сдадутся, то он убьет всех заложников и начнет немедленный штурм стен, после которого никому не будет пощады. На следующее утро Сен-Совер был сдан в назначенное время. Обещанные деньги были пересчитаны в монеты и выплачены гарнизону. Любопытным жестом соучастия Томас Каттертон вручил Жану ле Мерсье, одному из французских комиссаров, заключивших соглашение о капитуляции в мае, чаевые в размере 2.000 франков, как бы показывая, какую хорошую сделку заключил ле Мерсье для защитников. Он принял эти деньги с достойным смущением и перечислил их в фонд провинции Нижняя Нормандия. Багаж и трофеи, накопленные за годы успешных грабительских операций, были погружены на несколько десятков открытых повозок с вымпелами, украшенными гербом Франции, и под конвоем доставлены в близлежащую гавань Картерет для погрузки на корабли в Англию[340].

В Бретани похожая сцена разыгралась несколькими днями позже перед воротами Кемперле, но с совершенно иным исходом. Примерно 30 июня Оливье де Клиссон и его соратники заключили с герцогом Бретонским соглашение о капитуляции на определенных условиях. Они приняли тяжелые условия, которые он предложил в самом начале осады, и согласились сдаться на его милость. Но они попросили отсрочки на две недели, чтобы поддержать свою честь и дать возможность королю Франции прислать отряд помощи. Иоанн IV предложил им восемь дней, и так было решено. Ни одна из сторон еще ничего не знала о перемирии, которое должно было вступить в силу в Бретани 7 июля. К несчастью для Иоанна IV, это произошло незадолго до согласованной даты сдачи Кемперле. Вскоре после заключения соглашения с Оливье де Клиссоном два английских рыцаря прибыли из Брюгге с эскортом французских сержантов. Они преодолели около 450 миль за пять дней, чтобы привезти копию договора о перемирии. Они также привезли приказ герцога Ланкастера о том, что армия должна немедленно отправиться в Англию. Вскоре за ними последовал сэр Мэтью Редмэйн, прибывший из Англии с аналогичным посланием от Эдуарда III.

Иоанн IV потерял дар речи от разочарования и ярости. Если бы он не заключил соглашение с защитниками Кемперле, город и его главные враги в герцогстве были бы в его руках. После долгого молчания он сказал эмиссарам Гонта: "Будь проклят тот час, когда я дал эту передышку моим врагам". Возможно, ему пришла в голову мысль проигнорировать перемирие, которое не было для него обязательным, и продолжить борьбу с помощью тех своих людей, которые были готовы присоединиться к нему в его неповиновении. Эдуард III был вынужден 20 июля направить скрепленный своей личной печатью прямой приказ, в котором английским капитанам предписывалось прекратить боевые действия. Примерно в середине августа сэр Филипп Куртене прибыл из Бретани с кораблями западного Адмиралтейства, чтобы вернуть армию домой. Лишенный своей армии, Иоанн IV вынужденно согласился на перемирие. Но он не подкрепил его публичной клятвой и оставил при себе гораздо больше, чем 200 человек гарнизонных войск, разрешенных условиями перемирия. Он даже попытался сформировать новую армию совместно с бывшим английским капитаном Люзиньяна, сэром Джоном Крессвеллом.

Эти попытки продолжить сопротивление были пресечены Бертраном Дю Гекленом и Оливье де Клиссоном, которые прибыли в герцогство со значительными силами в конце августа 1375 года. Герцогство Иоанна IV теперь практически было ограничено стенами Оре и Бреста. О замке Ноллиса в Дервале больше ничего не было слышно, вероятно, он был заброшен. Единственным завоеванием, которым Иоанн IV должен был удовлетвориться в течение трех месяцев, был небольшой прибрежный форт в Сен-Матье. В начале следующего года герцог покинул Бретань и удалился ко двору графа Фландрии. Прошло два года, прежде чем он вернулся в свое герцогство[341].

Перемирие было воспринято в Англии с сильным недовольством. По общему мнению, конференция была фикцией, в которой английские послы слишком сблизились со своими французскими коллегами. Ходили сплетни, что их дни были наполнены "шутками и весельем", а ночи — "весельем и танцами". Замысловатые формулы, скрывающие капитуляцию Сен-Совера, никого не обманули, а отказ в поддержке Иоанну IV был воспринят как позорная потеря прекрасной возможности. Одни говорили, что герцог Ланкастер был обманут, другие — что Латимер был подкуплен. И ни у кого не нашлось хороших слов для гарнизона Сен-Совера, чья мужественная оборона крепости в течение десяти месяцев была забыта. Сам Каттертон подвергся особым оскорблениям, поскольку был протеже Латимера и заработал на капитуляции больше, чем кто-либо другой. Ему суждено было провести остаток жизни в тюрьме и на свободе, прежде чем он был убит на дуэли одним из своих обидчиков[342].

В июле и августе 1375 года герольды проехали через зоны военных действий на западе Франции, провозглашая Брюггское перемирие под звуки труб на рыночных площадях провинциальных городов и перед закрытыми воротами бесчисленных крепостей с гарнизонами. В результате последовательных продлений официальные военные действия между Англией и Францией должны были быть приостановлены почти ровно на два года. Задуманное как вынужденный компромисс, Брюггское перемирие рассматривалось в Англии как триумф французской дипломатической хитрости. Однако в итоге оно разочаровало даже французские ожидания.

Первая проблема, связанная с перемирием, стала очевидной почти сразу. Хотя перемирие теоретически распространялось на Кастилию, Энрике II не был представлен в Брюгге и никогда не считал его обязательным для себя. Едва успели высохнуть чернила на документе, как из бискайских портов Кастилии под командованием кастильского адмирала отплыла флотилия из восьмидесяти галер и карраков, чтобы напасть на английские суда. 10 августа 1375 года они заметили большой английский конвой, который зашел в залив Бурньеф, чтобы принять груз соли на обратном пути из Гаскони. Тяжело груженые английские корабли, загнанные в замкнутое пространство бухты, были легкой мишенью для галер. Тридцать девять из них были захвачены, в том числе двадцать два более чем 100-тонных судна, потеря которых будет ощущаться офицерами-реквизиторами еще долгие годы. В другом случае, несколько недель спустя, два корабля, направлявшиеся в Англию, были захвачены в Бискайском заливе вооруженными кастильскими торговыми судами. На борту одного из них находился Флоримон де Леспарр, бывший исполняющий обязанности сенешаля Эдуарда III в Бордо, который направлялся в Англию для переговоров с Советом. Он тщетно взывал к перемирию. Его отвезли в Кастилию в качестве пленника. Король Кастилии не раскаялся за свои действия на море и заявил, что до тех пор, пока Джон Гонт продолжает претендовать на его корону, он будет вести свою собственную войну с Англией, что бы там Карл V ни решил. В конце года он сообщил послам короля Франции и герцога Анжуйского, что считает себя по-прежнему в состоянии войны с англичанами[343].

Более постоянная угроза перемирию исходила от продолжающих действовать гасконских компаний в центральной и южной Франции. Условия перемирия не требовали от них сдачи захваченных крепостей на французской территории, но ограничивали их деятельность. Помимо принудительного взыскания задолженности по выплате patis по существующим соглашениям, компаниям было запрещено налагать выкупы на окружающую их страну или участвовать в актах насилия против подданных французского короля. Это стало серьезным испытанием для их довольно двусмысленных отношений с советниками короля в Вестминстере и Бордо. Проблема, как справедливо заметил Фруассар, заключалась в том, что эти профессиональные разбойники "не знали, как перестать драться". В начале 1376 года, когда перемирие действовало уже шесть месяцев, французы жаловались, что война все еще продолжается в юго-западных провинциях Сентонж, Перигор, Керси, Лимузен и Овернь[344].

Политически наиболее чувствительным из этих регионов был Перигор, который находился недалеко от Бордо и основных дорог и речных путей между Гасконью и Центральным массивом. Перемирие там почти не было замечено. Англичане по-прежнему надежно удерживали долину Дордони ниже Лалинда. Дальше на север их дело поддерживал большой англо-гасконский гарнизон в Брантоме на реке Дронна и Раймон де Монто, сеньор Мюсидана. Раймон был грозным партизанским лидером, который был одним из ближайших соратников принца Уэльского и оставался верен его преемникам еще долгое время после того, как большинство людей в его положении сменили политическую ориентацию. Его партизаны действовали в долинах рек Иль и Везер на протяжении всего перемирия. Их главной целью была столица провинции, Периге, богатая по меркам бедной провинции, имеющая в качестве защиты лишь полуразрушенные стены и сократившееся из-за несчастий прошлых войн, до 500 семей, население. С наступлением осенних вечеров горожане были вынуждены выставлять дозоры на стенах, как во время войны, и разводить костры во рвах за стенами, чтобы вовремя заметить приближение врага со штурмовыми лестницами в безлунные ночи. Уже через несколько недель после объявления перемирия в Перигоре маршал Сансер был вынужден направить в этот регион войска для его соблюдения. К сожалению, имевшиеся в его распоряжении силы не соответствовали поставленной задаче, и он так и не смог произвести особого впечатления на партизан, за исключением территорий в непосредственной близости, от которых он действовал. Французы выразили горький протест сэру Томасу Фельтону в Бордо и попытались привести в действие бюрократический механизм для обеспечения перемирия. Совместная комиссия хранителей перемирия собралась в конце ноября 1375 года в маленькой деревушке Каудро, на полпути между Ла-Реолем и Лангоном, где проходила граница между английской и французской территориями, насколько это вообще было возможно определить. Юристы обещали внести поправки и возместить ущерб. Рейды продолжались. В течение трех недель последовали новые жалобы[345].

Французское правительство непреклонно настаивало на том, что расходы на защиту от компаний должны покрываться за счет специальных взносов из непосредственно затронутых грабежами регионов. Эта политика применялась как в Перигоре, так и в других местах. В декабре 1375 года Карл V отозвал маршала Сансера и объявил, что в новом году коннетабль будет отправлен на юго-запад с гораздо большей армией. Но когда Дю Геклен прибыл в феврале 1376 года, его первым делом был денежный торг. Он сказал консулам Периге, что в принципе готов сосредоточить свои усилия в их области, но все будет зависеть от того, что они смогут ему предложить, ведь соседняя провинция Сентонж также попросила его вмешаться и предложила ему привлекательную плату. Сколько это стоило? В конечном счете, это стоило обещания бесплатного снабжения для его армии и сбора налога в один франк на жалованье войскам.

Получили ли налогоплательщики Периге соотношение цены и качества — вопрос сложный. Коннетабль осадил Брантом в начале марта 1376 года, и англо-гасконский гарнизон ушел за откуп шесть недель спустя. Но многострадальные жители региона должны были оплатить стоимость этой операции сверх расходов на его армию. Более того, операции коннетабля разожгли столько же новых пожаров, сколько и потушили старых. Пока его люди стояли лагерем в окрестностях Брантома, он сформировал рейдовые отряды, чтобы спуститься в долину Дордони, точно так же, как это сделал Раймон де Монто с противоположной стороны. Дю Геклен отрицал, что он нарушает перемирие, и, возможно, он был прав. Провести различие между оскорблением и возмездием было практически невозможно. Однако результатом стало распространение боевых действий на Бержерак и юг Перигора, где в течение нескольких месяцев будут происходить постоянные стычки между англичанами и французами. Без войск и денег представители Эдуарда III в Бордо были бессильны вмешаться. "Я думаю, что коннетабль причинит много зла, прежде чем уйдет", — смиренно писал мэр Бордо архиепископу Садбери, как будто речь шла о какой-то другой стране[346].

Перигор легко отделался по сравнению с провинциями Центрального массива, где перемирие было нарушено с жестокостью и упорством, сравнимыми с худшими годами правления короля Иоанна II. В долинах верхнего течения Дордони, реки Сер и их притоков господствовали гарнизоны Гарси-Арно де Каупена в Карла и других местах. Перемирие было публично провозглашено во всем регионе 6 июля 1375 года. Однако расследование, проведенное по поручению французского сенешаля Руэрга, показало, что в течение следующих трех месяцев только в его провинции было совершено восемь крупных набегов. За этим сухим документом, полным словесных юридических формул и заумных расчетов, скрывались тысячи загубленных жизней. Конные разбойники появлялись в маленьких деревнях практически внезапно в количестве до 500 человек, забирали лошадей и скот, врывались в дома, чтобы найти деньги или драгоценности, захватывали телеги и увозили их, набитые всем, что попадалось под руку. Солома, зерно, хлеба, сыры, бочки с уксусом, дрова, сапоги, одеяла и скатерти, подсвечники, посуда, одежда — все это упоминается в списках потерянного имущества. В нескольких милях от деревни налетчики разбивали свой лагерь, сортировали добычу и решали, сколько из нее им нужно оставить себе. Затем со всей округи приходили жители деревни, чтобы забрать остальное, платя выкуп за свое имущество в соответствии с приблизительной оценкой его стоимости. Скрытые сбережения более богатых крестьян и деревенских батраков выкапывались из земли их владельцами, чтобы выкупить скот: сорок золотых флоринов в одном случае, чтобы вернуть одиннадцать голов крупного рогатого скота и шесть лошадей, пять флоринов в другом — за ценного плужного вола. Две соседние деревни, не выплатившие patis, потеряли более ста голов скота, пять сгоревших домов и большую часть запасов ржи и соломы в результате одного набега. Их потери были оценены в 1.193 золотых флорина — немалое состояние. Один ограбленный фермер сказал следователям, что, хотя восемь коров и два плуга, которых он потерял, стоили 50 флоринов, он не мог оценить свои реальные потери. Без полной упряжки плугов он не мог обрабатывать свою землю и поэтому потерял и урожай. Однако его положение было далеко не самым худшим. Некоторые крестьяне, пытавшиеся сопротивляться налетчикам, были зарублены насмерть. Всех, кто выглядел достаточно состоятельным, схватили и увезли, связав ноги под брюхом лошади, а затем оставили в ножных кандалах в подвале, пока за них не нашли их выкуп. Некоторые из этих людей стоили не более 25 франков, что едва ли превышало стоимость их пропитания. Но даже в маленьких фермерских деревнях были богатые крестьяне, которых можно было продать их семьям за 1.000 франков.

Те же сцены, должно быть, повторялись на большей части Жеводана и Оверни. Примерно в августе или сентябре 1375 года бастард Каупен сразился в битве под Сен-Флур с армией, собранной Овернскими Штатами. В ходе этого сражения он захватил в плен командующего овернцами и нескольких видных местных дворян. Некоторые из этих людей оставались в плену в течение восемнадцати месяцев, пока гарнизон совершал набеги на их земли, чтобы заставить их выкупиться на разорительных условиях. Других заставили работать, чтобы добыть припасы, лошадей и медицинские услуги для нужд гарнизона. О процветании гарнизона Карла в этот период свидетельствует тот факт, что часть patis, взимаемой с города Сен-Флур, требовалась в тюках шелка, который жителям приходилось покупать у оптового торговца из Монпелье, и в декоративных серебряных изделиях, специально заказанных у ювелиров из Ле-Пюи[347].

Весной 1376 года рейдовые отряды из Карла начали проникать в Керси, провинцию, которая была более или менее оставлена в покое гасконскими компаниями после договора с Бертукой д'Альбре в 1373 году. Бернар Дуа, молодой протеже Бертуки, находившийся тогда в самом начале своей карьеры профессионального рутьера, захватил замок маркиза Кардайяка в Балагье на левом берегу реки Ло недалеко от Фижака. Известно, что Дуа действовал в Оверни, и есть некоторые свидетельства того, что его люди пришли из Карла. В течение трех месяцев в Балагье, по сообщениям, находилось более 500 человек, и это место стало базой для новых завоеваний. Летом был захвачен Белькастель, замок XIII века, чьи руины до сих пор возвышаются над Авероном между Родезом и Вильфраншем, благодаря чему весь Руэрг оказался в зоне досягаемости сателлитов Карла. В течение последующих недель люди Бернара Дуа создали в Руэрге по меньшей мере шесть гарнизонов сателлитов.

Провинциальные Штаты напрягли все силы, чтобы собрать постоянную армию из 100 человек для патрулирования провинции. Предварительный проект осады Белькастель был заброшен, очевидно, из-за отсутствия денег. Королевские власти в регионе почти ничего не предпринимали. В ноябре 1376 года герцог Анжуйский заверил делегатов Штатов Керси, прибывших к нему в Тулузу, что он готов наказать нарушителей перемирия, "чтобы они никогда не вытворяли подобного". Но, как и клиентам Дю Геклена в Перигоре, им придется за это заплатить. Он не хотел, по его словам, субсидировать оборону Керси из налоговых поступлений остального Лангедока. Его чиновники добавили, что им придется собрать с населения провинции сумму, эквивалентную подымному налогу в размере двух франков с домохозяйства и пятипроцентному налогу с продаж товаров. Это было бы дешевле, заметили они, чем платить patis врагу. Но когда делегаты удалились в близлежащий монастырь кармелитов, чтобы обсудить эту идею, они сразу же вступили в ожесточенные споры о распределении налогового бремени. Каор, самая богатая община в Керси, но удаленная от налетчиков и хорошо защищенная своими стенами, отказалась сделать более чем скромный финансовый вклад. Несмотря на то, что со всех сторон их называли fous et buzes (жадными безумцами), они оставались при своем мнении. В итоге Людовик Анжуйский получил не больше, чем налог с продаж. Обещанная кампания против компаний в Керси так и не состоялась. Большинство мест в Керси, занятых гасконцами в 1376 и 1377 годах, все еще оставались в их руках десятилетие спустя[348].

Для министров французского короля гасконские компании были лишь частью более широкой проблемы, в решение которой их собственные войска внесли не меньший вклад. Растущая зависимость обоих правительств от профессионалов, занятых в их войнах, означала, что любой длительный период перемирия должен был привести к тому, что большое количество вооруженных людей начнет бездельничать и совершать преступления. С французской стороны наиболее проблемной группой были бретонцы. Бретань была бедным и густонаселенным регионом с многочисленным дворянством, серьезным ущербом от войны и глубокими политическими разногласиями. Эти факторы создали большую военную диаспору, поскольку бретонские солдаты объединялись в самоуправляющиеся компании, чтобы воевать на службе короля Франции. Они были заняты на всех фронтах: в походах по самой Бретани, на гарнизонной службе в провинциях Луары, в личных свитах Дю Геклена и Клиссона. После отвоевания Пуату большинство из них нашли работу в войсках Людовика Анжуйского в Лангедоке. Опустошения чинимые бретонскими компаниями имели меньше дипломатических последствий, чем опустошения англичан и гасконцев, поскольку их жертвами обычно становились другие подданные короля Франции. Но здравомыслящие судьи, такие как поэт Эсташ Дешан, считали, что они были худшими из всех[349].

Людовик Анжуйский в течение 1374 года распустил почти все профессиональные компании, находившиеся у него на службе. Большинство из них были бретонцами. Некоторые из них перешли Пиренеи, чтобы поддержать безнадежное восстание против Педро IV в Арагоне, а затем весной следующего года вернулись в Лангедок. Некоторые пробирались в Берри, Лимузен и Овернь, традиционные охотничьи угодья гасконских компаний. Большинство в конце концов переправились через Рону, чтобы разграбить папские владения под руководством Оливье Дю Геклена и Сильвестра Будеса, брата и кузена коннетабля. К моменту заключения Брюггского перемирия бретонские компании на юге уже несколько месяцев были безработными и становились серьезной проблемой. "Они шли, ― говорит Фруассар, ― служить тем сеньорам, от которых они ожидали наибольшей прибыли". Но правда заключалась в том, что во Франции не было ни одного сеньора, который мог бы дать работу им или сотням других, с которыми расплатились после объявления Брюггского перемирия[350].

Французское правительство отреагировало так же, как и в 1350-х и 1360-х годах. Оно попыталось вытеснить компании из Франции, чтобы они творили свои злодеяния в других местах. Людовик Анжуйский заплатил ведущим бретонским компаниям, действовавшим за Роной, чтобы они не возвращались во Францию, и предпринял шаги, чтобы затруднить переправу через реку, если они попытаются это сделать. Сенешаль королевы Неаполя в Провансе успешно блокировал переправы через Дюранс, чтобы предотвратить их продвижение на юг. Папа заплатил им выкуп, чтобы они ушли, но затем обнаружил, что уйти им невозможно. Весной следующего года большинство из них были расквартированы в папских владениях вокруг Карпантра и на восточном берегу Роны в Пон-Сен-Эспри. Тем временем приходили известия о новых группах солдат, спускавшихся по долине Роны к Авиньону, очевидно, в надежде найти работу в Испании. Большинство из них, вероятно, были уволены из гарнизонов на севере Франции[351].

Примерно в мае 1375 года Карл V выдвинул план по зачислению нескольких тысяч безработных солдат в частную армию и отправке их в Германию под командованием Ангеррана де Куси. Ангерран был одним из самых выдающихся и беспринципных авантюристов того времени. По происхождению он был одним из ведущих баронов Шампани, и был обязан своей славой и состоянием благосклонности Эдуарда III. Он прибыл в Англию в возрасте двадцати одного года в 1360 году в качестве одного из заложников по гарантии выполнения договора в Бретиньи и произвел большое впечатление при дворе Эдуарда III, который в то время был самым роскошным. Фруассар, который встретил его там, описал его как изящного придворного, который прекрасно пел и танцевал и наполнял серебром руку нуждающегося историка. В 1365 году, все еще якобы будучи пленником, он женился на старшей дочери Эдуарда III Изабелле, был принят в Орден Подвязки и в следующем году стал графом Бедфордом. Не довольствуясь тем, что Ангерран стал одним из ведущих баронов Англии, Эдуард III купил своему зятю богатое графство Суассон на севере Франции. Начало войны между страной его рождения и страной его усыновления стало жестоким ударом для Ангеррана де Куси. В ответ на это он заявил, что не будет сражаться ни за одного из королей. Вместо этого он вел бродячую жизнь в Богемии и Италии, а затем, примерно в середине 1374 года, вернулся во Францию.

Куси унаследовал от своей матери довольно спорные притязания на группу территорий за восточной границей Франции, в Брайсгау, Эльзасе и немецкоязычных районах Швейцарии, которые были заняты австрийскими герцогами Габсбургами. Очевидно, два советника Карла V, Бюро де Ла Ривьер и Жан ле Мерсье, предложили королю принять участие в расходах по найму бретонской и гасконской компаний для возвращения этих мест силой. План заключался в том, чтобы Куси взял на службу как можно больше компаний, действующих в центральной Франции и долине Роны. К ним должна была добавиться вторая армия численностью около 1.500 человек, большинство из которых были взяты из войск, сосредоточенных в Нормандии для осады Сен-Совера. В их число входили около 500 бургундских воинов под командованием лейтенанта Карла V в Нормандии Жана де Вьенна и 400 человек из валлийской компании Оуэна Лаугоха. "Французскому королю, как нам сообщают, было все равно, каковы будут условия, лишь бы его королевство избавилось от них"[352].

В начале июня 1375 года бретонские компании, расквартированные в долине Роны, стали двигаться на север. Папа заплатил им 5.000 франков, чтобы ускорить их уход, а затем нанял гасконские компании Бернара де Ла Салля для охраны северных границ своих владений и предотвращения возвращения бретонцев. Первоначально их численность составляла около 2.000 человек, но по мере продвижения к бретонцам присоединялись другие отряды безработных солдат. К тому времени, когда они прошли Лион в начале июля, их численность оценивалась примерно в 4.000 человек, помимо 800 генуэзцев и огромной толпы пажей, "мародеров" и прихлебателей, которые всегда следовали за армиями рутьеров. В июле и августе они пронеслись через Домб и графство Бургундия. Виноград уже созревал, и сбор урожая вот-вот должен был начаться, когда бретонцы ворвались в Барруа в начале сентября. Везде, где они проходили, они оставляли за собой шлейф из горящих зданий и выкорчеванных виноградных лоз. 31 августа 1375 года Ангерран де Куси издал из Парижа многословный манифест, в котором излагал свои претензии к герцогам Австрии и заявлял о намерении с Божьей помощью вернуть свои владения. Затем, в первых числах сентября, он совершил марш через Шампань на большую равнину Сундгау к западу от Базеля и ждал, когда к нему присоединятся компании рутьеров[353].

Результат был почти точным повторением катастрофы, которая постигла попытку Арно де Серволя вести французские компании в Германию в 1365 году. Вместо того чтобы присоединиться к Ангеррану де Куси в Сундгау, рутьеры разделились на двадцать пять отдельных групп и бесчинствовали в Эльзасе и Лотарингии, сжигая и грабя сельскую местность, шантажируя города и вымогая patis у тех, кого они не трогали. Население бежало в обнесенные стенами города и замки со всем, что могло унести. Своих мучителей они называли англичанами. Само это слово стало синонимом насилия и грабежа, хотя мало кто из налетчиков когда-либо состоял на английской службе, большинство из них были "бретонцами из Бретани".

Потребовалось почти два месяца, чтобы собрать эти непокорные отряды под знаменем Куси. К тому времени в регион прибыл герцог Леопольд Австрийский, чтобы руководить обороной своих владений. Во всех крупных городах на Рейне были размещены большие гарнизоны. Все переправы через реку были блокированы. Поменяв свои первоначальные планы, Куси был вынужден вести свою разношерстую армию дальше на юг через перевалы гор Юра и через долину реки Ааре в швейцарский кантон Берн. Защитники очистили деревни от людей и припасов и уничтожили то, что не смогли спасти, поступив так, как люди научились делать во Франции. В результате армия Куси осталась бродить по региону, не имея ни врага, с которым можно сразиться, ни добычи, которую можно взять, ни еды, которую можно съесть. Рутьеры разбились на небольшие группы, пробуя на прочность оборону небольших городов, сжигая деревни, врываясь в заброшенные дома и монастыри и устраивая шумные демонстрации силы у закрытых ворот обнесенных стенами городов. В конце декабря 1375 года бернцы предприняли ряд яростных внезапных нападений на отряды армии Куси и уничтожили большое их количество. Оуэн Лаугох попал в плен со своим отрядом и значительной частью бретонского контингента, расположившегося лагерем вокруг цистерцианского монастыря Фраубруннен к северу от Берна. Несколько сотен рутьеров погибли в горящих обломках монастыря или были перебиты разъяренными швейцарцами при попытке бегства. 13 января 1376 года Куси заключил мир с Леопольдом в небольшом городке Ваттвиллер и с пустыми руками отправился домой[354].

Его армия, около 4.000 человек и огромные толпы разъяренных, лишенных лидеров и голодных последователей, была оставлена на произвол судьбы, и потекла обратно на запад в Эльзас, нанося ужасающие разрушения по мере прохождения. Карл V был вынужден собрать еще одну армию под командованием маршала Сансера, чтобы отбить тех, кто, казалось, намеревался вновь войти во Францию, и удержать их за ее пределами. Сансер развернул свое знамя в Реймсе 1 марта 1376 года. Бретонские компании повернули прочь, направляясь на юг. В течение двух месяцев Сансер преследовал их двигавшихся по территории империи по долинам река Сона и Рона, следя за ними с западного берега вплоть до Вьена. Часть его сил продолжила преследование до Пон-Сен-Эспри. В течение марта и апреля 1376 года большинство бретонских отрядов вернулись туда, откуда они начали свой северный поход ― в папские владения. Там к ним присоединились свежие отряды рутьеров из Лангедока, в основном такие же бретонцы, как и они сами. Эти люди получили от властей Лангедока эквивалент подымного налога в размере четверти франка, чтобы покинуть Францию. В апреле они прошли маршем по мосту через Рону в Пон-Сен-Эспри. В конце месяца около 5.000 конных рутьеров и, возможно, столько же прихлебателей теснились в Конта-Венессен к северу от папского города Авиньон[355].

Некоторые из этих изгнанных ветеранов войн Франции осели в сельской местности, устроив себе новую жизнь на имперских территориях за Роной. Многие другие, должно быть, ускользнули и вернулись домой в Бретани и другие провинции Франции. Но, как и в 1360-х годах, конечным пунктом назначения большинства из них была Италия, где постоянные войны папства против городов и деспотов севера открывали новые возможности для профессиональных воинов в одной из самых богатых стран Европы. Компания "английских солдат в Италии" сэра Джона Хоквуда, прибывшая в Италию с первой волной английских и гасконских наемников в 1362 году, к этому времени была, бесспорно, самой крупной и эффективной наемной компанией на полуострове, насчитывавшей около 2.500 латников и 500 лучников. Ранения и болезни изрядно потрепали людей Хоквуда, и многие из них уже наверняка были итальянцами, французами или немцами. Но офицеры и Совет компании, безусловно, были англичанами, и очевидно, что к ним постоянно прибывали рекруты из Англии и Гаскони. Знаменитый английский кондотьер был хорошо информирован о ходе переговоров в Брюгге и прекрасно понимал последствия для Италии. "У вас будет много проблем, если будет заключен мир между Англией и Францией", — сказал один из его лейтенантов послам Флоренции[356].

Зимой 1375–76 гг. положение папства в Италии было самым не устойчивым за многие годы. Представители Григория XI на полуострове были втянуты в новую войну, на этот раз с Флорентийской республикой. Большинство главных городов Папского государства восстали и объединились с Флоренцией. Урбино восстал в ноябре, Перуджа, резиденция папского викария, — в декабре. За ним последовали Витербо и Орвието. В марте 1376 года папский викарий потерял контроль над Болоньей, главным папским городом Романьи и северным форпостом папских владений. В отчаянии Папа обратился к вольным компаниям. Сэр Джон Хоквуд, главный кондотьер на службе у Григория XI, был направлен против непокорных городов Папского государства. Бернар де Ла Салль, все еще верховодивший среди гасконских компаний, действовавших на юге Франции, был вызван к Папе в его летнюю резиденцию в Пон-де-Сорг, к северу от Авиньона, и уговорен взяться за укрощение флорентийцев. Он пересек Альпы с компанией из 1.000 гасконцев примерно в ноябре 1375 года. Весной 1376 года, когда большинство отрядов армии Куси из Швейцарии расположились лагерем в долине Роны под носом у Григория XI, Папа решил добавить их число к орде разбойников, действующих от его имени в Италии. Григорий XI назначил нового легата для представления своих интересов на полуострове, Роберта, кардинала Женевы. Сын графа Женевы, Роберт, тридцати четырех лет от роду, был безжалостным и мирским церковным политиком. Он заключил сделку с двумя ведущими бретонскими капитанами в долине Роны, Жаном де Малеструа и Сильвестром Будесом. Они согласились взять на себя командование всеми компаниями рутьеров, занимавших в то время владения Папы во Франции, и провести их через Альпы. Общая численность этого войска, по итальянским оценкам, составляла от 10.000 до 12.000 человек, что было сравнимо с самыми большими армиями, которые английский и французский короли имели во Франции с 1369 года. Каким-то образом были найдены деньги для выплаты авансов. В конце мая 1376 года Малеструа и Будес перешли из Конта-Венессена через перевал Сузы на широкую равнину Ломбардии[357].

Эти события избавили Францию и франкоязычные регионы на востоке от большинства вольных компаний, которые не были задействованы в гарнизонах. Но они мало что дали Григорию XI. Города Италии многому научились со времени первой великой военной миграции из Франции в 1362 году. Коренные итальянские компании были лучше вооружены и организованы, чем их предшественники, а жители городов лучше защищали свои стены. В принципе, в распоряжении женевского кардинала было от 15.000 до 20.000 наемников, но честолюбие и ревность мешали ему координировать их передвижения, и никто из них не хотел браться за какую-либо крупную военную операцию, пока задерживали жалованье, как это обычно бывало. Хоквуд заключил частное перемирие с болонцами и удалился. Бретонцы и гасконцы рыскали у стен Болоньи, уничтожая фермы и виноградники, до начала 1377 года, когда невыплата жалованья и нехватка припасов заставила их отступить на восток к Адриатическому побережью. Там они объединились с некоторыми последователями Хоквуда и занялись грабежами. В результате было спровоцировано новое восстание против власти Папы в одном из немногих регионов, сохранивших ему верность. Разграбление Чезены в феврале 1377 года, в ходе которого объединенные силы английских и бретонских наемников уничтожили около 4.000 жителей, в то время как женевский кардинал призывал их к этому из цитадели, было шокирующим даже по меркам региона, привыкшего к зверствам наемных солдат. Рифмованные строки, которыми французский поэт прославил этот подвиг, показывают все презрение кардинала-аристократа и отряда профессиональных воинов к простым горожанам, которые отказывались их кормить и платить им откуп. "Бей и убивай, бей и убивай", — кричал Сильвестр Будес своим людям в Чезене, когда они проходили по "улицам, вымощенным мертвыми и изувеченными жителями города"[358].

На Рождество 1375 года английские послы вернулись в Брюгге на очередную сессию мирной конференции. Джон Гонт снова был главой делегации, но на этот раз его сопровождал брат Эдмунд, граф Кембридж. Компанию им составляли Саймон Садбери, вездесущий Латимер и другие видные советники Эдуарда III. Флорентийский купец, наблюдавший за их въездом в город, не был особо впечатлен. Английская делегация прибыла из Кале со свитой из 300 всадников, выглядевших как отряд солдат, вооруженных и одетых в походные кожаные куртки, герцог Ланкастер нес на руке ястреба.

Для сравнения, представители Карла V, прибывшие несколькими днями позже, 29 декабря, не упустили возможности продемонстрировать возрожденное богатство и мощь Франции. Двести всадников в ливреях герцога Анжуйского и плащах, расшитых гербами Франции, проехали через городские ворота, за ними следовали 250 пажей, ехавших по четыре-шесть в ряд. Далее двигались 30 повозок с багажом, запряженных четверками лошадей; 40 сокольничих, каждый из которых нес на руке двух больших птиц, все в окружении своры борзых и других охотничьих собак; 150 оруженосцев, одетых в черные и синие плащи из шелка и атласа, и 80 рыцарей в алом и черном, ехавших по четыре в ряд; 8 булавоносцев в ливреях короля Франции; 30 оркестрантов в золотых одеждах и с расшитыми драгоценностями воротниками; 6 дворян на больших боевых конях, одни в одеждах, отороченных мехом, другие с драгоценными воротниками и налобными повязками; и 2 человека, держащие перед собой мечи наперевес. За этой большой кавалькадой ехали герцоги Анжуйский и Бургундский и кардинал-епископ Амьенский, канцлер Франции; все трое были одеты в ткани из золотого и синего дамаста и головные уборы, усыпанные драгоценными камнями. За кавалькадой французских послов следовали два папских легата с большой свитой епископов и клерков и эскортом из 1.600 всадников. Английская делегация наняла дом на пути следования, чтобы незаметно наблюдать за зрелищем из-за занавесок окон верхнего этажа. Но их укрытие было указано французским королевским герцогам, когда они проезжали мимо. Наблюдателям пришлось спасать свое достоинство и отодвинув занавески, кланяться и отпускать неподготовленные шутки[358][359].

Конференция вновь открылась на бесперспективном политическом фоне в обеих странах. Первоначально назначенное на 15 сентября открытие неоднократно переносилось, как правило, по настоянию французов. Они отказывались согласиться на повторную встречу в Брюгге на том основании, что чувствовали себя там небезопасно, в то время как англичане отказывались встречаться с ними где-либо еще. Около двух месяцев герцог Анжуйский околачивался в Сент-Омере, а Джон Гонт — в Кале, пока решался этот вопрос. Этот спор имел все признаки стиля ведения переговоров герцогом Анжуйским, как признал герцог Ланкастер, когда ему об этом рассказали. В последнее время Людовик Анжуйский укреплял свое влияние в Париже после нескольких лет относительного забвения. Его появление в качестве главного шефа французской делегации было плохим предзнаменованием. "Давайте, по крайней мере, проявлять добрую волю в мирное время и воевать во время войны", — сказал герцог Ланкастер, опустив голову на руки[360].

30 декабря 1375 года оба посольства одновременно вошли в церковь Сент-Донатьен по разным лестницам. Послы каждой стороны сняли головные уборы, низко поклонились и поцеловали друг друга в губы. Но их переговоры не продвинулись ни на шаг. Легаты даже не пытались решить вопрос о суверенитете. Они сразу перешли к предложению, которое они выдвинули еще в марте, чтобы обойти этот больной вопрос. Предложение предусматривало сорокалетнее перемирие, фактически мир, но сохраняющий территориальный статус-кво, в целом благоприятный для французов. Обсуждение, однако, было омрачено едкими спорами о неудачах нынешнего временного перемирия. Английская делегация представила два списка жалоб на нарушение перемирия французами на юго-западе, на что французы ответили своим собственным списком встречных претензий по поводу деятельности гасконских компаний. После того, что легаты деликатно назвали "многочисленными спорами и дебатами", они, наконец, составили многословный проект предлагаемого перемирия. Практический эффект этого документа заключался в подтверждении оккупации французами всех отвоеванных провинций и удалении англо-гасконских гарнизонов с отвоеванных территорий. Взамен легаты предложили французам выплатить английскому королю единовременную ренту, распределенную на сорок лет перемирия. Все patis и личные выкупы, уже причитавшиеся на момент заключения перемирия, оставались в силе, но новые поборы прекращались. Примерно такие же меры были предложены для Бретани. Иоанну IV должно было быть позволено сохранить за собой три города — Оре, Брест и Сен-Матье, которые были заняты английскими гарнизонами от его имени, и получать пенсию из доходов герцогства. В противном случае он должен был покинуть герцогство и примириться с потерей своих земель, теоретически на время перемирия, а фактически навсегда. Примерно в середине февраля обеим делегациям было поручено отправить некоторых из них домой для консультаций со своими правительствами по этим предложениям[361].

Английский король и его советники изучали предложения легатов в течение последней недели февраля 1376 года и отнеслись к ним реалистично. В их ответе, в котором они спорили по деталям, но соглашались с основными принципами, чувствовалась усталость. В конце концов, от них не требовали уступить ничего такого, чего бы они еще не потеряли. Они отказались от надежды, которую когда-то питали, переломить свою судьбу на поле боя и даже были готовы отказаться от поддержки Иоанна IV , если бы смогли удержать за собой Брест. Их главным интересом было получение как можно большей ренты за потерянные провинции. Однако, когда заседания возобновились 4 марта 1376 года, стало очевидно, что опасения французов носили более фундаментальный характер. Их беспокоил статус английского короля в провинциях, которые он продолжал занимать в течение следующих сорока лет и они не были готовы согласиться с тем, чтобы он называл себя там королем Франции. Они не давали никаких обещаний относительно того, будут ли принимать апелляции из английского герцогства во время перемирия. Таким образом, проблема суверенитета, в конце концов, не была решена. Вторая сессия конференции закончилась, как и первая, тупиком и временным перемирием. 12 марта 1376 года было решено продлить действующее перемирие на девять месяцев до 1 апреля 1377 года. Послы должны были встретиться снова 1 июля, чтобы дать окончательные ответы своих правительств на предложения легатов. Тем временем французские королевские герцоги обещали сделать все возможное, чтобы сдержать Бертрана Дю Геклена, новости о действиях которого в Перигоре начали доходить до делегаций в Брюгге, и убедить Энрике II отменить морскую кампанию, которую он планировал на лето. Но они не дали никаких гарантий ни по одному из этих пунктов. Когда английская делегация вернулась в Вестминстер в начале апреля 1376 года, она, должно быть, чувствовала, что мало чего добились[362].

Через три недели после возвращения английской делегации буря разочарования и гнева, спровоцированная семью годами неэффективного правления и военными поражениями, обрушилась на головы министров Эдуарда III. 28 апреля 1376 года в Вестминстере открылся Парламент. На следующий день, в первый рабочий день, канцлер, сэр Джон Найвет, произнес традиционную речь, объясняя причины созыва. Главными заботами короля, объявил он, были оборона Англии и ведение войны на континенте. Для решения этих задач правительству, как всегда, требовались новые субсидии. Найвет попросил десятину у духовенства, десятую и пятнадцатую части у мирян и продление действия таможенных пошлин по крайней мере на год. Эти требования были сравнительно скромными. Но они стали прелюдией к крупному политическому кризису, первому из череды внутренних потрясений, которым суждено было подорвать военные усилия Англии в течение следующих двух десятилетий и изменить отношение английского правительства к миротворческому процессу.

После речи канцлера члены Палаты Общин удалились на свое обычное место для обсуждения в большой многоугольный дом капитула Вестминстерского аббатства. Там требования правительства сразу же встретили лавину возражений. Первый отход от традиций произошел почти сразу, когда кто-то предложил, чтобы все члены Палаты Общин принесли клятву откровенно высказывать свои мысли и оказывать друг другу взаимную поддержку против гнева короля. Парламентарии произносили свои речи за закрытыми дверями, обращаясь к переполненному залу с большого резной трибуны у центральной колонны. Первый выступающий, безымянный рыцарь, заявил, что народ настолько ослаблен и обнищал из-за прошлых податей, что больше не может платить. "Более того, — сказал этот человек, — в течение многих лет все, что мы платили за ведение войны, было растрачено из-за некомпетентности и предательства". "Король должен жить за счет доходов королевского домена, не напрягая своих подданных. У него было много золота и серебра, принадлежащего ему лично, и ему нужно лишь извлечь их из тайных кладовых министров, которые их присвоили". После него на трибуну вышел другой рыцарь, чтобы продолжить новую тему. Он утверждал, что король тратит 8.000 фунтов стерлингов в год на оборону Кале, в то время как все расходы могли бы взять на себя купцы города имевшие монополию на внешнюю торговлю Англии, а не Казначейство. За этим рыцарем последовала череда ораторов, высказывавших те же соображения во все более обвинительных тонах. В конце концов, было решено, что это трудные вопросы, по которым необходимо заручиться поддержкой Палаты Лордов. 3 мая 1376 года, после трехдневного обсуждения между собой, парламентарии начали составлять список мошенничеств и других проступков, которые они хотели бы поставить в вину министрам и чиновникам короля. Эта работа все еще продолжалась 9 мая, когда один из рыцарей королевского двора, сэр Алан Баксхалл, прибыл к дверям дома капитула аббатства с раздраженным посланием от короля. Он хотел знать, почему они так долго не соглашаются на его требования, и призвал их предстать перед королем и пэрами. Палата Общин избрала первого известного спикера палаты в качестве своего представителя. Им стал сэр Питер де Ла Маре, стюард и друг графа Марча[363].

Добрый Парламент, как его стали называть, собрался в период всеобщего недовольства в Англии, что стало следствием длительной сельскохозяйственной депрессии, усугубленной чумой, болезнями скота и неурожаями. Но гнев Палаты Общин был вызван недовольством, причины которого были непосредственно связаны с войной. Они включали в себя усталость от высокого уровня налогообложения с 1371 года, отвращение к малой военной отдаче за столь большие усилия и обиду на министров, которые руководили чередой дорогостоящих поражений. Но пока еще не было склонности ставить под сомнение необходимость самой войны, а жалобы касались средств, а не целей. Неутешительные итоги мирной конференции в Брюгге усилили гнев и дискредитировали ее главного архитектора, сына короля Джона Гонта. Казалось, что англичане безропотно отказались от многообещающей военной позиции, а французы полностью перехитрили их. Многое из этого было неверно. Парламентарии не знали о переменах в Париже, в результате которых герцог Бургундский был заменен Людовиком Анжуйским в качестве главного архитектора французской дипломатии как раз в тот момент, когда мирная политика Джона Гонта, казалось, была на грани успеха. Еще меньше они знали о финансовых трудностях правительства. Ежегодные расходы Эдуарда III на содержание Кале составляли не 8.000 фунтов стерлингов, как считали в Палате Общин, а почти в три раза больше, и эти расходы всегда ложились на королевскую казну, а не на купцов из Кале. Правительство короля никогда не было в состоянии оплатить войну без парламентских субсидий, за исключением короткого периода в 1350-х годах, когда таможенные доходы были исключительно высокими. Сейчас не было ни малейшей перспективы того, что война будет финансироваться за счет скромных доходов королевского домена, как бы тщательно они ни сберегались. Министры короля действительно набили свои карманы, как это часто делали министры в прошлом, но не в таких масштабах, как это представляли себе в Палате Общин, и уж точно не в таких масштабах, которые могли бы объяснить нынешнюю бедность короля. В их сундуках также не было больших запасов золота и серебра, которые можно было бы конфисковать, если бы они были уволены. Настоящая проблема, как считал хронист Фруассар, заключалась в том, что победы времен расцвета Эдуарда III вновь стали преследовать его. Они установили стандарт достижений, которому трудно было соответствовать, но от которого так же трудно было отказаться.

Для парламентариев, которые не понимали исключительных условий, в которых Англия одержала победу в 1350-х годах, казалось, что нет никакого объяснения, кроме предательства и глупости, тому повороту, который приняла война два десятилетия спустя.

Эти предрассудки не были новыми. Если в 1376 году они оказались более опасными, чем раньше, то только потому, что ими умело воспользовались люди с сильными корыстными интересами и более целенаправленными жалобами на политику правительства короля. Действовали три основные группы. Первой и наиболее активной были купцы из Кале, которые были тесно связаны с торговым сообществом Лондона. К 1375 году купцы из Кале были разочарованными и обиженными людьми. Они считали, что их бизнес был разрушен из-за продажи правительством лицензий на экспорт английских товаров в другие порты. Одним из побочных эффектов этих лицензий был обход местных английских оптовых торговцев шерстью, так как большинство лицензий было куплено иностранными купцами, как правило, представителями крупных итальянских торговых домов. Это усугубило недовольство и распространило его за пределы узкого круга купцов, занимавшихся торговлей основным товаром, на оптовиков провинциальных рыночных городов. В Парламенте Латимер и Лайонс, которые были тесно связаны с продажей лицензий, оказались главной мишенью для гнева торговцев шерстью. Совершенно очевидно, что именно они стояли за большинством обвинений в финансовых махинациях, выдвинутых против обоих чиновников[365].

Второй заметной группой противников было духовенство, у которого были свои причины с подозрением относиться к дипломатическим маневрам в Брюгге. Они связывали их с неясной сделкой, которую Эдуард III заключил с папскими легатами параллельно с более известными сделками с французами. На протяжении более чем столетия сменявшие друг друга английские короли стремились сохранить для себя налогооблагаемые ресурсы церкви, ограничивая власть Пап взимать собственные налоги с духовенства. Эти договоренности оказались под угрозой в связи с растущей потребностью Папы в деньгах для ведения войн в Италии в 1370-х годах. В результате отношения между Англией и папством становились все более напряженными в то время, когда министры Эдуарда III пытались договориться о мире с Францией под папской эгидой. В июне 1375 года, примерно в то же время, когда было заключено перемирие в Брюгге, представители Эдуарда III совершили неожиданный поворот. Они заключили с легатами сделку, по которой Папе было разрешено получить субсидию в размере 60.000 флоринов (около 8.500 фунтов стерлингов), взамен согласия на ряд повышений королевских слуг в английские епископства, включая уступчивого Саймона Садбери, который занимал видное место среди английских переговорщиков в Брюгге, а теперь стал архиепископом Кентерберийским. В результате, после пяти лет, в течение которых церковь была обложена большими налогами, чтобы оплатить войну с Францией, она подверглась одновременным требованиям со стороны Папы и короля. Многие из духовенства пошли на союз с другими противниками королевского налогообложения, хотя духовенство, конечно, не было представлено в Палате Общин. Их собственные собрания проходили в соборе Святого Павла в Лондоне и в йоркском соборе. Но многие прелаты, заседавшие в Палате Лордов, открыто симпатизировали критикам правительства, а другие активно влияли на мнение в Вестминстере. 18 мая 1376 года ученый бенедиктинец Томас Бринтон, епископ Рочестера, выступил в Лондоне с проповедью, которая, хотя и была облечена в аллюзивные условности официальной проповеди, недвусмысленно выражала враждебность. Бринтон порицал короля за то, что тот позволил разрушить Церковь в угоду нескольким амбициозным чиновникам жаждавших епископских должностей. Он поддержал многие претензии Палаты Общин к коррумпированным и корыстным министрам. По его словам, обязанностью Парламента было исправление этих злоупотреблений[366].

Третья и, возможно, самая грозная группа, присоединившаяся к этой разношерстной коалиции врагов правительства, состояла из значительной части английского дворянства. Оно было хорошо представлено не только в Палате Лордов, но и среди рыцарей широв, заседавших в Палате Общин. Из семидесяти двух представителей широв, заседавших в Добром Парламенте, по меньшей мере сорок четыре были настоящими рыцарями. Их коллективный опыт охватывал весь ход войны Англии за последние сорок лет, от громких побед до обидных неудач. У некоторых из них военная карьера началась еще в начале правления короля. Уильям Хасельриг, сквайр, заседавший от Нортумберленда, сражался при Халидон Хилл в 1333 году, когда ему было семнадцать лет. Сэр Джон Эйнесфорд, один из депутатов от Херефордшира, начал свою карьеру в возрасте тринадцати лет при осаде Перта (1335) и был с королем во Фландрии в 1339 году. Четыре члена Палаты Общин сражались при Креси, семь — при Пуатье и пять — при Нахере. Сэр Ричард Уолдегрейв, один из членов Парламента от Саффолка, был одним из нескольких возможных образцов для "истинно достойного рыцаря" Чосера, поскольку после службы в английской армии, напавшей на Париж в 1359 году, он сражался под началом графа Херефорда в войсках Тевтонского ордена в Литве и участвовал в штурме и разграблении Александрии в 1365 году, королем Кипра. Но некоторые из этих людей, включая сэра Ричарда, также стояли с молодыми людьми в мрачных болотах под Кале в 1369 году в ожидании решающей битвы, которая так и не состоялась. Другие сражались в армии, которую Дю Геклен разбил при Понваллене в 1370 году; ожидали посадки на корабли в 1372 году, так и не покинув английских берегов; участвовали в бесплодном походе Джона Гонта по Франции в 1373–74 годах или в неудачной экспедиции Иоанна IV в Бретань в 1375 году. Рыцари не были монолитным политическим блоком. Многие из них были сторонниками короля или герцога Ланкастера, которые, скорее всего, поддерживали двор. Но все они принадлежали к деморализованной и разочарованной касте профессиональных воинов. По выражению членов Палаты Общин в начале следующего царствования, они "жаждали участвовать в великих приключениях и совершать знаменитые подвиги каждый на виду у других"[367].

Поначалу Джон Гонт был склонен считать этих людей деревенскими мужланами ("рыцарями живых изгородей"). Но это было ошибкой, как сказал ему в лицо один из его оруженосцев. Они были "не простыми людьми, а опытными и сильными воинами", имевшими друзей и родственников среди самых влиятельных людей в стране. Вскоре выяснилось, что в число этих друзей и родственников входила большая часть светских пэров и все сыновья короля, кроме самого Гонта. Принц Уэльский, умирающий человек, но могущественный символ, демонстративно отказался поддержать министров короля в их бедах. Граф Марч не позволил бы своему стюарду заседать в Палате Общин, если бы тот не был того же мнения. Действительно, в некотором смысле его карьера стала примером разочарований, которые светские пэры разделяли с рыцарями. Человек с большими амбициями, граф носил имя, которое должен был оправдать. Граф Марч был слишком молод, чтобы разделить победы расцвета Эдуарда III, но его военные достижения в возрасте двадцати трех лет состояли из участия в неудачной морской экспедиции 1372 года и неудачной кампании в Бретани в 1375 году. Граф собрал собственный отряд из 800 человек для войны в Бретани и продолжал бы воевать на службе у Иоанна IV, если бы его не отозвали в Англию. Это была потеря лица, которое он, очевидно, тяжело переносил[368].

9 мая 1376 года сэр Питер де Ла Маре предстал перед Палатой Лордов в ответ на вызов короля. Лорды заседали в Белом зале, голом каменном помещении рядом с Расписной палатой в самом центре дворца. Когда он вошел в гнетущую обстановку Палаты Лордов, двери заперли, и Джон Гонт, председательствующий на заседании, велел ему изложить свое дело. Но Ла Маре не поддался на уговоры и не хотел говорить до тех пор, пока не соберутся все члены Палаты Общин, "ибо то, что говорит один из нас, говорят все". Когда остальные члены Палаты Общин в конце концов были допущены в зал, спикер представил просьбу о назначении комитета пэров для совместного обсуждения с ними. Палата Общин, сказал он, хотела обсудить с ними "многие недостатки и серьезные проблемы", которые они выявили в администрации короля и которые должны быть устранены, прежде чем они смогут рассмотреть требования короля о субсидии. Лорды, кратко обсудив это между собой, согласились; и после получения согласия короля Палата Общин назначила четырех епископов, четырех графов и четырех баронов, которых они хотели бы видеть в "межпарламентском комитете". Среди выбранных епископов не было ни одного человека, тесно связанного с королевской администрацией, а один (Куртене из Лондона) уже показал себя одним из самых ярых ее противников. Все графы и бароны были людьми, которые прославились как солдаты в прошлых кампаниях[369].

Король и принц присутствовали на первых заседаниях Парламента. Но оба они были больны и уже не могли заниматься делами более продолжительное время. Вскоре после этого Эдуард III удалился в свои личные апартаменты в Вестминстерском дворце, а принц — в поместье Кеннингтон. В разворачивающемся кризисе они фигурировали как отдаленные фигуры, которых информировали и консультировали в критические моменты, но навсегда убрали со сцены. В их отсутствие защита интересов правительства легла на плечи Джона Гонта. Но Гонт не имел такого же статуса и авторитета, как его отец и старший брат, а его главенствующая роль на мирной конференции слишком тесно связала его с предполагаемым провалом английской политики в отношении Франции. Более того, по своей природе он не был примирителем мнений. Его возвышенное представление о королевской власти было возмущено самонадеянностью рыцарей, и его первым побуждением было попытаться покорить Палату Общин демонстрацией силы. "Я не думаю, что они понимают, насколько я могущественен", — говорит за него враждебно настроенный к Гонту хронист. От проведения этого курса его отговорили его собственные советники. Они указали ему на то, что парламентские рыцари имеют слишком большую поддержку, чтобы их можно было запугать таким образом. Помимо принца и большей части дворянства, у них были важные союзники в Лондоне. Если бы им угрожала опасность, лондонцы, скорее всего, встали бы на их защиту и сам Гонт, его друзья и союзники оказались бы в серьезной опасности.

Двенадцать членов комитета от Палаты Лордов провели совещание с представителями Палаты Общин утром 12 мая. Они согласились с предложениями рыцарей после, по-видимому, очень недолгого обсуждения. Позже в тот же день представители Палаты Общин в сопровождении двенадцати лордов предстали перед Джоном Гонтом и пэрами, чтобы представить ответ Палаты Общин на вступительное заявление правительства. От их имени выступил сэр Питер де Ла Маре. Лорды, сказал он, не могли и представить себе, насколько тяжелым было для общин бремя военных налогов, взимаемых из года в год. Но даже это они перенесли бы с терпением, если бы война шла хорошо. Более того, они могли бы перенести и поражение, если бы их деньги были потрачены с пользой. Но они хотели получить полный отчет о том, куда ушли деньги. С учетом огромных сумм, полученных от выкупов королей Франции и Шотландии и от прошлых субсидий, в Казначействе должны были оставаться огромные не израсходованные суммы, без необходимости дальнейшего налогообложения. Если этого не было, значит, короля обманывали его слуги. Герцог Ланкастер попросил назвать имена. Сэр Питер назвал Латимера, Лайона и Элис Перрерс. Затем он расширил обвинения против них, упорствуя перед лицом постоянных укоров со стороны Джона Гонта, Латимера и других пэров, которые утверждали, что знают факты лучше. Латимер и Лайонс, утверждал сэр Питер, подорвали монополию торговли в Кале, тем самым обеднив купцов королевства и увеличив бремя защиты города для королевской казны. Они отклонили предложение о беспроцентном займе, который предложили купцы Кале при условии, что правительство откажется от продажи лицензий для обхода торговли через Кале. Вместо этого они сами ссудили деньги под непомерно высокий процент. Палата Общин хотела провести полное расследование этой сделки и вызвала двух последних казначеев, оба из которых заседали в Палате Лордов, для дачи показаний по этому вопросу. Далее сэр Питер перешел к вопросу о систематической скупке по дешевке старых королевских долговых обязательств, по которым Латимер и Лайонс добились того, чтобы казначейство погашало их им по номиналу. Эта тема, вероятно, была популярной, поскольку многие из присутствующих потеряли деньги из-за отказа короля от своих долгов. Последнее обвинение сэра Питера было выдвинуто против столь же непопулярной личности — любовницы короля Элис Перрерс. Сэр Питер потребовал прекратить поток подарков Элис и заявил, что для королевства было бы "большим преимуществом, если бы она была удалена из компании короля"[370].

Большую часть следующих двух недель Палата Общин вместе с назначенными лордами работали над подготовкой своего дела против министров короля. Они искали материалы для их дискредитации везде, где только могли найти, не особо заботясь о точности или объективности. Палате Общин уже было известно достаточно много о займе августа 1374 года, поскольку оба олдермена, заседавшие в Парламенте от Лондона, были вовлечены в это дело. Дополнительная информация всплыла 19 мая, когда в Уайт-холле были заслушаны показания обоих олдерменов и Ричарда Скроупа, который в то время был казначеем. Палата Общин "закричала в один голос", когда эти показания подтвердили, что за займом стояли Латимер и Лайонс и что деньги могли поступить из Королевской палаты. Свежие материалы попали в их руки, когда сэр Джон Эннесли, рыцарь из Ноттингемшира, чья супруга унаследовала долю баронства Сен-Совер, публично обвинил его капитана Томаса Каттертона в том, что тот продал крепость французам. Каттертон был и, возможно, все еще оставался сторонником Латимера. Палата Общин увидела возможность расширить расследование, чтобы охватить ответственность Латимера за крах английских позиций во Франции. Парламентарии решили обвинить его в причастности к продаже Сен-Совера. В то же время они начали расследовать дело о обороне Бешереля, который был потерян тремя годами ранее, когда Латимер номинально был его капитаном. Был получен список, очевидно, из архивов Казначейства, в котором были записаны выкупы, собранные в Бешереле во времена Латимера, что послужило основанием для обвинений в вымогательстве и растрате, относящихся к началу 1360-х годов. К этому добавились обвинения в том, что он добился освобождения французских шпионов, пойманных в Англии, что он не обеспечил должного снабжения крепости и не заплатил гарнизону, и даже что он намеренно сорвал морскую экспедицию 1372 года, которая должна была освободить это место. Эти весомые, хотя и бездоказательные обвинения были дополнены множеством мелких обвинений в растратах или злоупотреблении служебным положением против самих Латимера и Лайонса и различных мелких чиновников, которые, как можно было доказать, были как-то связаны с ними. Для сравнения, самое большее, что они могли найти, чтобы бросить Джону Невиллу, другому человеку, связанному с руководством войной в Совете короля, это то, что его свита грабила деревни Хэмпшира в ожидании отправки в Бретань в 1372 году и что он добился полного погашения двух старых королевских долгов, которые он купил по дешевке[371].

24 мая 1376 года на совместном заседании обеих Палат Парламента сэр Питер де Ла Маре официально представил обвинения Палаты Общин лордам. Он призвал к отстранению Латимера, Лайона, Невилла, Каттертона и Элис Перрерс. К ним добавился ряд менее значительных должностных лиц: торговец кожами Адам Бэри, который занимал должность королевского мэра в Кале и, как и Лайонс, конфликтовал с торговцами шерстью; богатый лондонский рыботорговец, приятель Лайонса, который обидел некоторых торговцев шерстью в суде олдерменов; и несколько мелких чиновников, которые внезапно обнаружили, что их мелкие проступки оказались втянуты в более крупные события. Сэр Питер потребовал отставки всех главных советников короля по причине продажности или некомпетентности и удаления Элис Перрерс от королевского двора. Вместо них королю было предложено назначить постоянный Совет из трех епископов, трех графов и трех баронов, которые должны были реформировать королевскую администрацию, прекратить раздачу подарков фаворитам и "не бояться говорить королю правду". До тех пор, пока это не будет сделано, они не будут рассматривать вопрос о предоставлении субсидии. Лорды одобрили оба предложения.

В последующие дни правительство Эдуарда III капитулировало. Были предприняты меры по обеспечению безопасности обвиняемых и их имущества. Латимер был передан под опеку графа Марча как маршала Англии до завершения судебного разбирательства и освобожден под залог. Лайонс был арестован и содержался под почетным арестом в Тауэре, к негодованию парламентариев, которые хотели, чтобы он находился в строгом заключении. Каттертон был задержан в городе и доставлен на лодке в королевскую крепость Куинсборо на острове Шеппи. Адам Бэри бежал во Фландрию. 26 мая король согласился уволить Латимера и Невилла. Он также поклялся удалить Элис Перрерс от себя и никогда больше не допускать ее к своему двору. Новый постоянный Совет, которого требовала Палата Общин, был назначен немедленно. Джон Гонт, слишком разгневанный, чтобы принять какое-либо участие в этом перевороте, отказался от назначения. Поэтому новый Совет был в основном заполнен критиками правительства. Большинство из них были членами комитета от Палаты Лордов, который работал с Палатой Общин над их обвинениями[372].

Суд над опальными министрами и чиновниками занял практически весь июнь и первые дни июля. Он проходил в атмосфере сильной враждебности к обвиняемым. Уильям Уайкхем, который так и не простил своего увольнения с должности за пять лет до этого, издевался над Латимером, когда его вызвали для ответа на обвинения сэра Питера. Будь его воля, обвинения были бы выдвинуты в упрощенном порядке, не оставив Латимеру ни адвоката, ни времени на подготовку. Обвиняемых прерывали, пока они излагали доводы в свою защиту . Время от времени лорды отвлекались, чтобы расследовать абсурдные слухи, порочащие того или иного обвиняемого: что Латимер посадил в тюрьму гонца, прибывшего из Ла-Рошели с не хорошими вестями для короля; что он выдал королю Франции тайные договоренности Эдуарда III с Карлом Наваррским и отделался от свидетеля, который мог бы это доказать; или что Элис Перрерс наняла монаха-доминиканца, чтобы тот наложил чары на короля, чтобы заманить его в ее объятия. Многие из этих слухов, по-видимому, возникли в Лондоне, где повсеместно распространялись насмешки и сплетни о происходившем суде, а на улицах собирались крикливые толпы. В итоге, похоже, было установлено нечто близкое к справедливости. Каттертон предстал перед лордами в середине июня, но отказался давать какие-либо показания о своем поведении в Сен-Совере. Поскольку против него не было никаких прямых улик, приговор ему так и не был вынесен. Его вернули в тюремную камеру но вскоре освободили. Латимер упорно защищал себя перед лордами и был оправдан по обвинению в предательской сдаче Сен-Совера и Бешереля, что повлекло бы за собой наказание как за государственную измену. Он был осужден только по двум обвинениям, одно из которых касалось продажи лицензий на торговлю в обход Кале, а другое — займа в августе 1374 года. За них он был оштрафован на сумму, которую должен был определить король, и объявлен не имеющим права занимать государственные должности. Лайон признал большинство инкриминируемых ему деяний, но утверждал, что король уполномочил его на их совершение. Поскольку он не занимал никакой официальной должности и не мог предъявить никакого письменного распоряжения, это было трудно доказать. Он был признан виновным по всем предъявленным ему обвинениям и приговорен к тюремному заключению на срок по усмотрению короля и конфискации всего его имущества. Несколько его соратников подверглись тюремному заключению и штрафам. Невилла обязали возместить прибыль от одной из сделок по погашению долгов, но в остальном он, похоже, остался безнаказанным. Элис Перрерс так и не предстала перед судом, возможно, из-за недовольства, которое это разбирательство вызвало бы у короля[373].

Последние недели Доброго Парламента были омрачены медленным угасанием героев прошлых лет. В конце мая 1376 года здоровье принца Уэльского внезапно ухудшилось. Стало ясно, что он умирает. Король, сам все более слабеющий, приехал в Кеннингтон, чтобы попрощаться со своим любимым сыном, в окружении плачущих сопровождающих. 8 июня 1376 года, в Троицкое воскресенье, Эдуард, принц Уэльский, умер. "С его смертью, — писал хронист Томас Уолсингем, — надежды Англии окончательно умерли". Современники наперебой расхваливали человека, который "не победил бы армию, с которой сразился, не взял бы город, который осаждал". Епископ Бринтон, который нападал в проповедях на королевский двор во время первых сессий Доброго Парламента, написал панегирик умершему человеку с откровенно политическим посланием, обращенным к его преемникам. Бринтон использовал извечную тему, которая использовалась для объяснения военных неудач еще со времен Тацита. Не так давно было время, говорил он своим слушателям, когда Бог благоволил к справедливому делу, и французские армии были чудесно рассеяны английским оружием. Стоит ли удивляться, что дворяне и рыцари нового поколения терпели неудачи в войне, когда они стали мягкотелыми, отказавшись от доблести своих предков в пользу роскоши и порока, или когда сами епископы больше не осмеливались обличать сильных мира сего за их проступки? "Власть без мудрости, — говорил Бринтон, — подобна мечу в руках безумца". Как и другие, писавшие некрологи о принце, Бринтон набросил вуаль на политические просчеты и неправильное управление, которые стоили ему большей части Аквитании и постоянной враждебности Кастилии. В Париже, который принц однажды угрожал взять со шлемом на голове и армией за спиной, в Сент-Шапель в присутствии короля Франции и его двора была отслужена великолепная заупокойная месса[374].

Эдуард III был слишком слаб, чтобы присутствовать на заключительной сессии Доброго Парламента в Вестминстере. Он удалился во дворец Элтем, где, испытывая явный дискомфорт, принял представителей Палат Лордов и Общин в Большом зале, чтобы ответить на их петиции. Парламент стал катастрофой для правительства Эдуарда III, а в последние дни он довершил разгром министерства, отказавшись предоставить субсидии. Хотя король уступил перед натиском по всем пунктам, Палата Общин согласилась только продлить сбор таможенных пошлин еще на три года, что было не больше, чем традиция давала королю право иметь в любом случае. Парламентарии отказались предоставить субсидию, ссылаясь на чуму, бедность, болезни скота и неурожай. Это был серьезный разрыв с конституционной традицией, единственный случай за последнее поколение, когда Палата Общин не выполнила свой долг помочь королю в его нужде. Это был также серьезный политический просчет. Если бы Добрый Парламент завершился предоставлением субсидии, правительство, возможно, посчитало бы себя обязанным оставить остальную часть его деятельности в неприкосновенности. Как бы то ни было, отказ от выделения субсидий оттолкнул светских пэров, которые в целом поддерживали позицию Палаты Общин. Близкие к королю люди пришли к тому же мнению, что и Джон Гонт: весь этот эпизод был актом неповиновения и неконституционного вмешательства в дела короля. Парламент закрылся 10 июля 1376 года. Это был последний эпизод государственной деятельности Эдуарда III. Через некоторое время после этого король переехал в свою любимую резиденцию в Хаверинге, где в конце сентября его здоровье внезапно ухудшилось. В течение нескольких месяцев он находился на грани смерти и едва ли был в состоянии оказывать даже то неуверенное и частичное влияние на дела, которое было характерно для последних нескольких лет. Его лекари сильно опасались быть обвиненными в его смерти. Фактическая власть перешла к Джону Гонту[375].

5 октября 1376 года принц Уэльский был торжественно похоронен в Кентербери в присутствии самых знатных людей страны и огромной толпы зрителей. Его тело провезли по городу на катафалке, перед которым шли два огромных, одетых в броню, боевых коня, и два рыцаря в доспехах и шлемах, один из которых нес геральдический военный герб принца, а другой — герб мира со страусовыми плюмажами. Принца положили между главным алтарем и хором собора, одетым в доспехами, которые он носил при жизни, а его могилу приготовили в часовне Троицы рядом с усыпальницей Томаса Бекета.

Джон Гонт начал свой государственный переворот, как только закончились траурные мероприятия. Члены постоянного Совета были кратко уведомлены, что король больше не нуждается в их советах, и были предприняты шаги, чтобы отказать им в доступе к нему в Хаверинге. Сам Гонт прибыл в Хаверинг около 7 октября и предстал перед королем в сопровождении канцлера и главных офицеров королевского двора с ходатайством о помиловании Латимера за все преступления, которые Добрый Парламент счел доказанными против него. Король подал знак, что прошение удовлетворено. Латимер официально согласился на штраф в 20.000 марок, который Эдуард III сразу же милостиво отменил. Затем королевский Совет был восстановлен, а опальный министр вернулся на свое прежнее место в нем. Через несколько дней Элис Перрерс была восстановлена во всех правах. Она получила прощение за все деньги, золото, серебро, ткани и драгоценности, которые она взяла в течение многих лет из Королевской Палаты или Казначейства, и большое пособие на новый гардероб[376].

Вскоре Джон Гонт обратил свое внимание на людей, которых он считал главными авторами парламентского переворота. Его первой мишенью стал Уильям Уайкхем, епископ Уинчестерский. Уайкхем был самым откровенно враждебным из противников Латимера в Палате Лордов и стал старшим членом постоянного Совета, который Палата Общин навязала королю. Есть некоторые свидетельства того, что он также распространял сплетни, ставящие под сомнение законность рождения Джона Гонта, — извечные слухи, которые ходили среди врагов герцога и всегда вызывал у него приступы гнева.

13 октября 1376 года в Белом зале Вестминстера собрался Большой Совет. Он был созван для того, чтобы подвести итоги мирных переговоров с Францией и разработать планы возобновления войны, если до этого дойдет дело. На самом деле первым делом был импичмент Уайкхема. Обвинения, выдвинутые Джоном Гонтом и Латимером, касались неправомерного ведения Уайкхемом дел короля в период, когда он был министром с 1361 по 1371 год. Несостоятельность этих обвинений и тот факт, что они были зеркальным отражением тех, что выдвигались против Латимера Добрым Парламентом, ясно показывали, что главным мотивом обвинителей была месть. Когда Уайкхем попросил время для подготовки своей защиты, Уильям Скипвит, покладистый юрист, который присутствовал, чтобы консультировать магнатов по вопросам права, напомнил ему, что в мае он выступил против аналогичного ходатайства Латимера, и заявил, что епископ имеет не больше прав на индульгенцию, чем Латимер. По настоянию Джона Гонта Уайкхэм получил краткий перерыв в заседании, и когда Совет возобновился, его защищали шесть сержантов-юристов. Это не принесло ему никакой пользы. 23 октября он был приговорен к лишению мирских владений своей епархии. Уайкхэм был вынужден уволить своих слуг, распустить ученых Нью-колледжа, своей опоры в Оксфорде, и несколько месяцев скитаться из дома в дом в поисках крыши над головой. Питер де Ла Маре, чья прямота так возмутила Гонта, не удостоился даже суда. Он был арестован по приказу короля в конце ноября 1376 года и отправлен в мрачный замок Ноттингем, а его покровитель, граф Марч, был лишен должности маршала Англии[377].

Уильям Уайкхем никогда не был популярной фигурой, а его собственная репутация администратора была не лучше, чем у Латимера. Но очевидно, что главной причиной его падения стало изменение политических настроений за короткий период после роспуска Доброго Парламента. Единственный современный хронист, рискнувший высказать свое суждение, предположил, что мнение изменилось после вспышки жестоких беспорядков в западной части страны, спровоцированных арендаторами графа Уорика, одного из постоянных советников, назначенных Парламентом[378]. Этот инцидент вполне мог показаться симптомом более широкого нарушения закона и порядка в провинциях, о чем есть некоторые свидетельства. Но более значительным фактором в изменении настроения было ухудшение международной ситуации. Перемирие на юго-западе Франции регулярно нарушалось, а надежды на компромисс по суверенитету в Брюгге таяли. Недовольство тех, кто возражал против неправильного ведения войны и условий перемирия, исчезало с перспективой возобновления боевых действий.

Отмена результатов работы Доброго Парламента была принята не всеми. Возмущение безжалостным использованием власти Джоном Гонтом вызвало пожизненное недоверие к нему многих его современников. Среди все более ярых врагов Гонта было распространено мнение, что он пытается стать преемником своего отца на посту короля. Хронист из Сент-Олбанс, Томас Уолсингем, считал, что Джон Гонт планировал оттеснить своего молодого племянника Ричарда Бордоского от трона и, возможно, даже отравить его. Опасения Палаты Общин по этому поводу, вероятно, и лежали в основе их просьбы, которая была должным образом удовлетворена, о том, чтобы Ричард предстал перед ними в последние дни Доброго Парламента, чтобы его чествовали как наследника короля. Герцог Ланкастер понял, что они хотели сказать, и был глубоко возмущен этим. Как он позже скажет в Парламенте после смерти Эдуарда III, он был сыном короля и одним из знатнейших людей королевства после короля и мог потерять от акта измены больше, чем любой из живущих людей. Однако сплетни в Вестминстере и на лондонских улицах быстро стали достоянием европейских дворов[379].

К осени 1376 года Григорий XI потерял всякую надежду на установление постоянного мира. Не раз откладывая свое возвращение в Италию, чтобы проследить за извилистым ходом Брюггского конгресса, Папа в последний раз покинул Авиньон 13 сентября 1376 года, отмахнувшись от причитаний кардиналов, двора Франции и купечества города. Через несколько дней он вместе со своим двором отбыл в Марсель. Факты полностью оправдывали его пессимизм относительно мирной конференции. В августе в Брюгге состоялись короткие и неудовлетворительные переговоры. Поскольку ни одна из сторон не выдвинула никаких новых предложений, и никто из королевских принцев с обеих сторон не присутствовал на переговорах, эти обсуждения вряд ли могли быть плодотворными. Большая часть времени была занята взаимными упреками по поводу нарушений перемирия. "Я действительно не знаю, какие новости тебе сообщить, — писал один из французских послов своему другу, — наши дни наполнены речами, но ни одна из них не дает никаких перспектив на мир". В начале сентября 1376 года конференция прервалась, чтобы правительства двух стран могли рассмотреть еще одно хитроумное предложение легатов. Идея заключалась в том, что территория, которую в настоящее время занимает Эдуард III, должна оставаться под полным суверенитетом, но только на время жизни самого Эдуарда III. После этого суверенитет либо перейдет к королю Франции, либо будет присужден тому или иному королю арбитрами или, возможно, Папой Римским. Английские послы представили этот проект на рассмотрение Большого Совета в октябре после суда над Уильямом Уайкхемом. И он был полностью отвергнут, а реакция короля Франции была столь же бескомпромиссной[380].

В середине ноября 1376 года делегации вернулись в Брюгге. И снова принцы с обеих сторон держались в стороне. Делами занимались королевские советники со строго ограниченными полномочиями. Как только встал вопрос о суверенитете, стало очевидно, что пропасть между ними непреодолима. Если бы они пошли на компромисс в этом вопросе, заявили англичане, их бы линчевали по возвращении в Англию. Легаты предложили написать обоим королям письма с просьбой назначить новых эмиссаров с более широкими полномочиями. Члены английской делегации ответили, что никто другой не может быть наделен более широкими полномочиями, и добавили, что поскольку они явно попусту тратят свое время, то предпочли бы отправиться домой. Французские послы были более тактичны, но не более уступчивы.

Изложив все это в частном письме королю Франции, легаты заставили его пойти на уступки. "Подумайте, — писали они, — о высших благах мира и спокойствия для христианского народа, который так сильно пострадал от этой войны". Карл V отдал письмо на рассмотрение своего Совета. Его ответ был доставлен в Брюгге 7 декабря 1376 года Жаном Ле Февром, аббатом Сен-Вааста, гражданским адвокатом, недавно принятым в Совет французского короля. Ле Февр передал послание короля легатам и французским послам на закрытом заседании на следующий день. Это было замечательное заявление. Карл V изложил свои взгляды с жестокой прямотой и без всяких искусных юридических аргументов и дипломатических умолчаний, которые были характерны для его предыдущих заявлений. Он заявил, что не может быть никаких обстоятельств, при которых он уступил бы суверенитет над какой-либо частью Франции. Хроники Франции показывают, что даже захватчики-викинги, поселившиеся в Нормандии в IX и X веках, признавали верховный суверенитет королей. Никто из его предшественников никогда не хотел иметь дело с владельцами великих фьефов на какой-либо иной основе, и он сам поклялся при коронации, что никогда не отступит от прав своей короны. Если бы он отказался от осуществления своего суверенитета в Аквитании, то опозорил бы себя, подстрекал бы других мятежных принцев во Франции и ущемил бы права третьих лиц, а именно жителей Аквитании, перед которыми он был в долгу. Более того, в компромиссе не было очевидной выгоды, так как если бы англичанам было позволено беспрепятственно владеть любой из французских провинций, они рано или поздно использовали бы их как базу для ведения войны против него или его преемников. Что касается условий, согласованных в Бретиньи и Кале, то они теперь были в прошлом. Если сам Карл V и поклялся соблюдать их, то только для того, чтобы вызволить своего отца из английского плена. К счастью, англичане избавили его от моральной дилеммы, отсрочив отречение Иоанна II от суверенитета над провинциями, уступленными Англии. Ведь оно так и не было сделано. По словам аббата, однажды один римский император спросил у пленного вождя, как долго продлится мир с его народом, если он его заключит. Пленник ответил: "До тех пор, пока он будет основан на разуме и справедливости, и не больше". То же самое, сказал он, будет справедливо и в отношении любого договора, заключенного с англичанами.

Французский король знал силу своей собственной позиции, но его понимание своих противников было менее впечатляющим. Он, казалось, не замечал реальных трудностей, которые вызвали феодальные отношения между Францией и Аквитанией за полвека до 1337 года, или того значения, которое англичане всегда придавали вопросу о суверенитете. Его министры не пытались следить за сложной внутренней политикой Англии и не имели представления о том, в какой степени Джон Гонт пошел на уступки, чтобы поддержать компромиссный мир при английском дворе. Мнение Карла V о причине нынешнего тупика было простым и ошибочным. Он считал герцога Ланкастера лично ответственным за это. По его мнению, Гонт был великим полководцем, чье влияние в Англии зависело от возможности найти занятие для своей огромной военной свиты. Поэтому он был кровно заинтересован в продолжении войны. Карл V слышал сплетни о стремлении герцога стать преемником своего отца и поверил им. Сравнив герцога с Юлием Цезарем, вернувшимся из Галлии, чтобы подавить Римскую республику, Карл V сказал папским легатам, что конечной целью Гонта является сохранение армии, с помощью которой он сможет захватить трон, когда придет время. На этом мирная конференция могла бы и закончиться. На самом деле она просуществовала в Брюгге до нового года, в основном потому, что ни одно из правительств не хотело навлечь на себя обвинения в публичном отказе от переговоров. Затем заседание было перенесено на 1 марта 1377 года. Это было всего за месяц до истечения срока перемирия[381].

Непримиримая линия Карла V объяснялась его сильной стратегической позицией и хорошо наполненной военной казной. В то время как английская Палата Общин сохраняла свою традиционную враждебность к сбору субсидий во время перемирия, система постоянного налогообложения, которая теперь действовала во Франции, не зависела, по крайней мере, на севере, от регулярного согласования с представительскими собраниями сословий. Это означало, что в период с 1375 по 1377 год, когда военные расходы были на сравнительно низком уровне, французские налоги продолжали поступать по ставкам военного времени. Есть много свидетельств того, что даже после погашения своих обширных личных обязательств, Карл V сохранил большой излишек средств после провозглашения перемирия. В Лангедоке и в уделе герцога Беррийского в центральной Франции по-прежнему требовалось согласие на налогообложение, но даже в этих регионах разбой рутьеров позволял собирать налоги на высоком уровне, который был традиционным до перемирия. Во время перемирия герцог Беррийский получал большие и более частые субсидии от налогообложения, чем когда-либо прежде. Большая их часть предназначалась для финансирования предприятий, которые на самом деле так и не были осуществлены. Людовик Анжуйский, во время перемирия, получил четыре субсидии от владельцев недвижимостью Лангедока, в общей сложности восемь с половиной франков с домохозяйства, в то время как его единственными значительными военными расходами было финансирование мелких стычек в Перигоре и подкуп компаний рутьеров в долине Роны. Есть правдоподобные сообщения о большом денежном кладе, хранившемся в его замке в Рокморе на Роне[382].

Когда министры французского короля начали готовиться к возобновлению войны после рождественских праздников 1376 года, основным направлением их планов стала подготовка большого флота и морской армии. В течение последних трех лет Карл V предпринимал напряженные попытки реформировать французский военный флот. Жан де Вьенн, который был адмиралом Франции с 1373 года, не был моряком. Но он был храбрым полководцем и компетентным администратором. Он решил проблему повальной коррупции в арсенале в Руане и разработал надлежащую программу технического обслуживания, чтобы поддерживать королевские галеры и баланжье в исправном состоянии. Примерно в феврале 1376 года в арсенале началась важная кампания по строительству новых судов. Большое количество древесины было вырублено в лесах долины Сены и отправлено вниз по реке, а количество квалифицированных рабочих было увеличено примерно до 160 человек. Было заложено десять новых клинкерных гребных баланжье. Еще больше было заказано в 1376 году и еще больше в 1377 году. От кастильцев ожидалось большое пополнение средиземноморскими галерами из Севильи. Кастильцы, в свою очередь, оказывали давление на португальцев, чтобы те предоставили свой собственный контингент[383].

Точный характер французских планов по использованию этого грозного флота столь же неопределенен, как и все остальное, что приходится выводить из свидетельств перехваченной переписки и допрошенных агентов. Южное побережье Англии было открытой, доступной и привлекательной целью. Есть свидетельства, что Карл V первоначально предложил, чтобы корабли двинулись на запад вдоль южного побережья, а затем высадили армию в Милфорд-Хейвене в Пембрукшире под совместным командованием Оуэна Лаугоха и английского рыцаря-изменника сэра Джона Минстерворта. Для Оуэна это означало возвращение к несбывшимся планам 1369 и 1372 годов и к мечте о восстановлении старого княжества Уэльс. Какой вклад мог внести Минстерворт, или что он ожидал получить от этой авантюры, сказать сложнее. Должно быть, он пользовался доверием, несмотря на свое сомнительное прошлое. В начале 1377 года Минстерворт был отправлен Карлом V в Кастилию с инструкциями по организации найма транспортных судов и войск, а также закупке оружия и снаряжения, которые должны были быть распределены между валлийцами после их высадки на английский берег[384].

В то же время французы надеялись, уже не в первый раз, разбудить шотландского льва, который был таким ценным союзником до 1357 года. Шотландцы обладали гораздо большим потенциалом, чем валлийцы, для отвлечения внимания Англии от Франции, что признавал даже Оуэн. Главным препятствием для амбиций Франции в этом направлении был не слишком дружелюбно настроенный к французам король Роберт II Стюарт. Фамильные владения Роберта лежали к северу от Форта. У него никогда не было времени на сложную пограничную политику, и он не хотел рисковать своей безопасностью, отказываясь от перемирия с Англией. Когда шотландские пограничные лорды время от времени совершали вылазки на север Англии, его реакция сводилась к тому, что он называл их злобными пьяницами и открещивался от них. Однако были признаки, к которым советники Карла V, возможно, были более чувствительны, чем советники Эдуарда III, что настроение в Шотландии меняется. Эдуард III в преклонном возрасте уже не был той ужасной фигурой, которой он был в расцвете сил. Шотландцы заметили раскол в английском политическом сообществе после того, как твердая воля короля ослабла и приграничные лорды уже не так легко поддавались контролю со стороны своего короля. Эти люди опирались в своей власти на обширный круг зависимых людей: родственников, арендаторов, друзей и последователей, которые надеялись на их лидерство и покровительство, а также на возможности, которые в бедной стране могла дать только грабительская война. И все же они были не просто главарями банд и вольными разбойниками. Сэр Арчибальд и его двоюродный брат Уильям, граф Дуглас, воспитывались во Франции и сражались вместе с Иоанном II при Пуатье. Хотя они и им подобные жили в суровом пограничном мире, но они разделяли европейские взгляды, и Фруассар относился к ним с уважением, причитающимся тем, кто принадлежал к миру европейского рыцарства. В начале 1377 года Карл V послал в Эдинбург своего агента, чтобы убедить Роберта II отказаться от перемирия. Он обещал прислать еще одно посольство с более подробными предложениями. Согласно Фруассару, Роберт II созвал Совет шотландских баронов и по их решению согласился возобновить войну. Если это правда, то скорее всего он решил, что так будет лучше, так как его подданные все больше склонялись к тому, чтобы взять дело в свои руки, независимо от мнения своего короля. Их поддержали видные офицеры его двора. Джон Мерсер, самый богатый купец Шотландии и давний друг французов, весной отправился во Францию, посетил королевский двор и лично проверил приготовления французской морской армии[385].

Надеясь, что англичане будут заняты крупными набегами на юг Англии, восстанием в Уэльсе и, возможно, шотландским вторжением на севере, французские министры занялись планированием собственных операций на лето 1377 года. Основные направления их стратегии, по-видимому, были намечены в начале февраля, когда герцоги Бургундский, Беррийский и Бурбонский, а также коннетабль Дю Геклен находились вместе с королем в Париже. Предусматривалось создание не менее четырех королевских армий, в дополнение к морской армии Жана де Вьенна. Планировалось два крупных наступления: одно под командованием Людовика Анжуйского против оставшихся английских опорных пунктов на юго-западе, другое под командованием герцога Бургундского против Кале. В то же время предполагалось, что Оливье де Клиссон атакует две уцелевшие крепости Иоанна IV в Бретани, Брест и Оре, а герцоги Беррийский и Бурбонский пойдут на замок Карлá и его крепости-спутники в предгорьях Оверни. "Никогда на памяти человечества не предпринималось столь великого предприятия", — заявил официальный хронист царствования[386].

1377 год был годом юбилея английского короля. К этому времени Эдуард III стал незаметной фигурой в своем королевстве, периодически переезжая между королевскими поместьями вокруг Лондона и держась в тени, вне поля зрения своих подданных. Есть некоторые свидетельства улучшения его здоровья в начале 1377 года, но, похоже, он по-прежнему был неспособен уделять больше, чем мимолетное внимание государственным делам, и доступ к нему строго контролировался его домочадцами. Есть яркие, но жалкие свидетельства его тогдашнего состояния: Элис Перрерс, неизменно стоящая у изголовья кровати короля, когда перед ним представали государственные чиновники; камергер, ссорящийся с просителями возле дверей комнаты, пока король не подошел к двери, чтобы узнать, что происходит, и не заставил их замолчать, выхватив петицию из их рук; старик, восседающий на троне на официальных аудиенциях, выглядящий как статуя и неспособный говорить, когда его сыновья и избранные епископы, чиновники и придворные стояли вокруг него; баржа с балдахином, несущая распростертого короля вверх по Темзе от Хаверинга до Шина во время заседаний Парламента и протискивающуюся через массу лодок, стоящих у Вестминстерского дворца, заполненных людьми, пытающимися бросить последний взгляд на него[387].

Парламент открылся в Вестминстере в отсутствие короля 27 января 1377 года. Совет был вынужден созвать его из-за нехватки средств на войну, которая теперь казалась неизбежной. По словам Томаса Уолсингема, Джон Гонт оказал давление на выборщиков графств, чтобы они вернули в Парламент более сговорчивых рыцарей, чем те, что были в 1376 году. Но даже без вмешательства неизбежность угрозы со стороны Франции, вероятно, была бы достаточной, чтобы вызвать более покладистое настроение парламентариев. Вступительную речь произнес недавно назначенный канцлер, Адам Хоутон, епископ Сент-Дэвидса. Его слова были рассчитаны на то, чтобы омрачить положение дел и ослабить кошельки людей. Он остановился на врагах, которые теперь окружали Англию: Франция, Шотландия, Кастилия. Совет, сказал он, получил "несколько писем и частных сообщений" о ходе военно-морских приготовлений Франции и Кастилии. Баланжье английского короля уже были мобилизованы. Комплексная программа реквизиций началась в начале февраля, пока заседал Парламент. И все же главное отличие нового Парламента от его предшественника заключалось не в составе или отношении Палаты Общин, а в позиции Палаты Лордов. Их поддержка парламентского переворота 1376 года была незаменима, но они больше не были склонны поддерживать радикальную программу реформ перед лицом очевидной финансовой нужды правительства. На этот раз комитет, который Палата Лордов назначила для помощи Палате Общин в их обсуждениях, был набит сторонниками правительства. Даже граф Марч, похоже, присоединился к правительству. В большинстве аспектов обе Палаты проявили готовность выполнять волю правительства. Контрпереворот Гонта был завершена отменой всех судебных процессов последнего Парламента против Элис Перрерс, Ричарда Лайонса и его соратников и восстановлением большей части их арестованного имущества. Несколько членов Палаты Общин, включая некоторых ветеранов предыдущего Парламента, подняли голос в знак протеста против обращения с Питером де Ла Маре, но их заставили замолчать. Руководство оппозицией перешло от Палаты Общин к рыхлой коалиции церкви и жителей Лондона[388].

Главной фигурой среди клерикальных противников правительства был Уильям Куртене, импульсивный и амбициозный, но чрезвычайно способный младший сын графа Девона. Куртене недавно, в возрасте тридцати четырех лет, был назначен епископом Лондона, чем он, вероятно, был обязан покровительству Черного принца. Он уже был известен как открытый противник королевского налогообложения и ярый враг Джона Гонта и входил в состав комитета Доброго Парламента и в недолговечный постоянный Совет, созданный на его основе. Он также выступал на суде в качестве адвоката Уильяма Уайкхема. Ни одно из этих дел не могло сблизить его с позицией правительства. То, что Куртене продолжал продвигать программу Доброго Парламента, стало очевидным уже в Парламенте 1377 года, когда он выступил с возражениями против предоставления каких-либо субсидий даже в условиях начинающейся войны. По крайней мере, три епископа поддержали его. Их оппозиция усилилась, когда, 3 февраля, собор южной церковной провинции собрался на свое традиционное заседание в соборе Святого Павла в Лондоне, через неделю после открытия Парламента в Вестминстере. Председательствующий, архиепископ Садбери, был надежным сторонником правительства и не скрывал этого факта. Уолсингем называет его "наемником, опьяненным ядом жадности". Но Садбери оказался совершенно неспособным управлять одним из самых непокорных соборов духовенства в течение многих лет. Первым предметом спора стало положение Уильяма Уайкхема, которому правительство отказало в разрешении приблизиться к Вестминстеру ближе, чем на двадцать миль. По настоянию Куртене собор отказался обсуждать какие-либо дела, пока правительство не смирится и не разрешит Уайкхему присоединиться к собравшимся. По настоянию Куртене члены собора снова открыли процесс по обвинению в ереси против королевского клерка и протеже Джона Гонта, Джона Уиклифа. Впоследствии Уиклиф станет гораздо более известной фигурой, чем в январе 1377 года, но уже тогда он был автором нескольких вдохновленных правительством трактатов и замечательного научного труда De Civili Dominio (О светской власти), в котором выступал за политическое подчинение Церкви светской власти и использование ее имущества в общественных целях. На несколько дней обвинение Уиклифа, как и обвинение Уайкхема, приобрело символическое значение в глазах всех главных действующих лиц по причинам, которые были мало связаны с самим человеком или его взглядами. Куртене и его сторонники видели в трудах Уиклифа признаки того, что они воспринимали как более широкую политическую угрозу автономии Церкви. Со своей стороны Гонт рассматривал обвинение в ереси как косвенное нападение на самого себя[389].

Другой силой, вовлеченной в противостояние, была лондонская толпа. Лондон был важным фактором в мятежах XIII века и в свержении Эдуарда II. Однако его повторное появление как политической силы в последние три десятилетия XIV века застало поколение Джона Гонта врасплох. С населением около 45.000 душ Лондон был лишь на четверть меньше Парижа, но он все еще входил в число крупнейших европейских городов в то время, когда городские волнения становились постоянной проблемой для большинства западных монархий. Олигархическая организация власти в городе и социальное неравенство населения делали Лондон таким же уязвимым для преступлений и беспорядков, как и любой из крупных городов. Политическая власть была сосредоточена в руках мэра и олдерменов, которые выбирались из небольшой группы богатых купцов, принадлежавших к основным гильдиям. Основная масса населения состояла из бесправных подмастерьев, рабочих, слуг и нищих, большинство из которых в лучшие времена жили на уровне, близком к прожиточному минимуму. Застройка города усугубляла естественную напряженность этого замкнутого мира. Люди жили плотно друг к другу в густой сети узких переулков и улочек, прерываемых садами монастырей, церковными дворами и особняками аристократов. Древние и обширные свободы города лишали министров короля какой-либо реальной возможности контролировать это многолюдное и политически активное место. В Лондоне не было аналога парижского Шатле, расположенного в самом центре города, с его королевскими судьями, тюремщиками и сержантами. Единственные видимые признаки королевской власти находились на окраинах города: Лондонский Тауэр на востоке, королевская крепость, арсенал и зоопарк, а также тюрьмы Маршалси и Суд королевской скамьи к югу от Лондонского моста в Саутверке.

Лондон в общем богател от войны. Это был важный центр по продаже доспехов, снаряжения и награбленных вещей. Строительство процветало благодаря крупным заказам успешных капитанов, вернувшихся из Франции, и крупных торговцев, разжиревших на прибылях от финансовых операций правительства. Кале был практически лондонской колонией. Однако лондонцы ощущали упадок успехов английского оружия с 1369 года так же сильно, как и все остальные англичане. Нарушение английской торговли и судоходства сильно затронуло интересы города. Возвращение тяжелых ежегодных налогов плохо отразилось на городах, которые платили как парламентские десятины, так и таможенные пошлины. Городские власти способствовали выдвижению большинства обвинений против Лайонса и его сообщников в Добром Парламенте, а когда они были осуждены, то с радостью лишили их должностей в городе. Герцог Ланкастер не был популярен в Лондоне. Будучи фактическим правителем Англии, главнокомандующим ее армиями и автором ее недавней политики в отношении Франции, он, вероятно, неизбежно должен был стать центром народного недовольства. Вызов епископа Куртене правительству на церковном соборе стал неожиданным катализатором этого недовольства. В общественных местах распространялись анекдоты про герцога и появились надписи на стенах, оскорбляющие его имя. Листовки повторяющие старую басню о том, что он был сыном гентского мясника, были прибиты к дверям собора Святого Павла и Вестминстерского аббатства.

Джон Гонт ответил на вызов со всем оскорбленным величием и импульсивным гневом, которые его подчиненным удавалось сдерживать во время заседаний Доброго Парламента. 19 февраля 1376 года он предложил Парламенту законопроект, который должен был произвести переворот в отношениях города с короной, передав полномочия мэра и олдерменов в вопросах общественного порядка королевскому капитану и наделив маршала Англии такими же полномочиями производить аресты в пределах его юрисдикции, какими он уже пользовался в большей части королевства. В тот же день Гонт лично сопровождал Уиклифа в собор Святого Павла для встречи с судьями. Он прибыл в сопровождении маршала Генри, лорда Перси, который держал перед собой жезл, четырех докторов, нанятых для защиты Уиклифа, и массы дворян и ливрейных слуг. Внутри собора он и Перси устроили шумную дискуссию и обменялись недостойными оскорблениями с епископом.

На следующий день в Лондоне вспыхнули беспорядки. Было созвано собрание видных горожан, чтобы организовать защиту города от того, что казалось систематическим посягательством на его привилегии. Перед ним выступили два недовольных светских пэра, Гай Бриан и Уолтер Фицуолтер. Оба были опытными военными, которые в предыдущем году были видными сторонниками парламентского нападения на правительство. Бриан был уважаемым ветераном ранних кампаний Эдуарда III и бывшим рыцарем королевского двора. Фицуолтер был честолюбивым и недовольным человеком, который попал в плен в битве при Ваасе в 1370 году и был вынужден заложить свои камберлендские владения Элис Перрерс на разорительных условиях, чтобы собрать деньги на выкуп. Фицуолтер взял на себя инициативу, выступив с зажигательной речью против Джона Гонта. По окончании собрания присутствующие лондонцы взялись за оружие, которое было под рукой, и отправились на поиски своих врагов. Они выломали двери дома Генри Перси в Олдерсгейте и силой освободили пленника, которого он там держал. Затем они отправились на поиски самого Перси, бесчинствуя в спальнях и пронзая копьями кровати. Не найдя искомого, они направились через Чипсайд к Савойскому дворцу Джона Гонта, собирая вокруг себя толпы людей и пронеслись по холму Ладгейт, заявляя о своем намерении схватить герцога. Они избивали всех, кто носил его герб и забили до смерти клерка, который высказал мнение, что Ла Маре — предатель, заслуживший все, что он получил. В это время герцог обедал с Генри Перси в доме своего друга. Они еще не успели доесть устрицы, когда послышался шум приближающейся толпы. Двое мужчин вскочили из-за стола так быстро, что герцог ушибся о столешницу. Добежав до ближайшей набережной Темзы, они взяли лодку и переправились на ней через реку в Кеннингтон, где вдовствующая принцесса Уэльская предоставила им убежище в поместье принца. Только личное вмешательство епископа Куртене спасло Савойский дворец от сожжения.

Насколько за этими беспорядками стояли городские власти, судить трудно. "Такую большую толпу невозможно успокоить даже уговорами мэра, — протестовали олдермены после событий, — бунт, начавшись, несется как вихрь то в одну, то в другую сторону, провоцируемый бездумными криками разных зачинщиков, пока в конце концов они не нанесут какой-нибудь ужасный ущерб". Министры Эдуарда III не стали осуществлять план назначения королевского капитана, возможно, потому что были напуганы бунтовщиками, а возможно, как говорит Томас Уолсингем, потому что король в период ясности ума запретил это. Но городские власти были вынуждены уволить мэра и просить помилования у герцога, пронеся большую восковую свечу с гербом герцога, по улицам до собора Святого Павла, где она должна была гореть вечно. Однако простые жители города так и не смирились с покорностью своих лидеров. Хотя городской герольд призывал всех присоединиться к процессии с гербовой свечой Гонта, все, кроме представителей городских властей, остались в стороне. Толпа оставалась такой же опасной угрозой, как и прежде. Некоторое время Гонт и Перси были вынуждены проходить между своими особняками и Вестминстерским дворцом по задворкам в сопровождении эскорта со щитами и мечами[390].

В конечном итоге успех политики герцога по подавлению инакомыслия измерялся его способностью получать налоговые субсидии. По этому критерию результаты были весьма неоднозначными. Выступая от имени принца Ричарда, Гонт в самом начале работы Парламента призвал к выделению более крупных субсидий, на которые соглашалась Палата Общин за одну сессию. По его словам, правительству необходимо было собрать две десятых и пятнадцатую часть за один год. Но если Палата Общин не захочет предоставить субсидию в традиционной форме, он предложил им рассмотреть альтернативные способы сбора тех же денег: общий налог на продажи в размере 5%, подымный налог в размере одного гроута (четыре пенса) с каждого домохозяйства или налог в размере одного фунта с рыцарского дохода от земельных владений. По его словам, "лучше отдать добровольно, чем потерять все из-за врага". Палата Общин отказалась предоставить двойную субсидию. По словам парламентариев, англичане пережили несколько трудных лет. В частности, они отметили большие потери в кораблях от действий противника, почти наверняка имея в виду флот, потерянный в заливе Бурнеф. В итоге, после длительного обсуждения возможностей, парламентарии выбрали форму налогообложения, которую правительство не предлагало. Примерно 22 февраля они ввели подушный налог в размере четырех пенсов с каждого мужчины и женщины в стране, что, по их мнению, было эквивалентно одной десятой и пятнадцатой долей от имущества. Исключение должны были составлять только дети до четырнадцати лет и признанные нищие. Церковный собор, несмотря на неприязнь, вызванную недавними событиями, а может быть, и благодаря ей, через четыре дня принял собственное решение: налог в размере двенадцати пенсов с каждого священнослужителя-бенефициара, включая четыре пенса, предоставленные Палатой Общин[391].

Хронист Томас Уолсингем, этот архиконсервативный и язвительный антиправительственно настроенный человек, осудил эти решения как "неслыханный налог", каковым он и был. Тем не менее, он имел ряд привлекательных сторон для тех, кто его придумал. Он, как и налог 1371 года, позволял уйти от устаревших стандартных оценок стоимости имущества 1334 года, на которых основывались десятые и пятнадцатые доли в течение последних сорока лет. Он устанавливал более широкую налоговую базу, определяемую по самому простому принципу. Его преимущество заключалось в том, что это был регрессивный налог, не связанный с доходом или имуществом, который не оказывал никакого влияния на землевладельцев и ведущих горожан, представленных в Палате Общин. Он также был очень легким для церкви, даже при трехкратном превышении ставки, выплачиваемой мирянами. Несомненно, многие были согласны с Джоном Робинетом, молодым домашним слугой из Ноттингема, который протестовал, когда его арестовали за неуплату налога, что это "несправедливо и неразумно, что он должен платить столько, сколько должен платить более богатый гражданин". Тем не менее, четыре пенса не были огромной суммой — примерно дневной заработок плотника или две трети дневного заработка лучника. Палате Общин было хорошо известно о повышении заработной платы после великих эпидемий, что способствовало снижению доходности земли с середины века. Парламентарии, как и их предшественники в 1371 году, должны были полагать, что существует большое количество людей, которые при старой системе не попадали под налогообложение, но могли позволить себе платить. В благополучные годы этот расчет, вероятно, был бы оправдан. Но в 1377 году он оказался серьезным просчетом. Чтобы оправдать ожидания Палаты Общин, в стране должно было быть около 2.300.000 взрослых налогоплательщиков-мирян. На самом деле около 1.355.000 мирян были оценены в 22.586 фунтов стерлингов, что составляло менее двух третей от традиционной субсидии. Такое расхождение частично объясняется тем, что Палата Общин переоценила численность взрослого населения Англии, а частично, несомненно, снисходительностью местных асессоров и некоторыми уклонениями и мошенничеством. Налог на священнослужителей принес всего 800 фунтов стерлингов по сравнению с 15.000 фунтов стерлингов, которые традиционно получали с десятины церковников. Эти исключительно низкие суммы совпали с одним из худших периодов для таможенных поступлений за последнее время. В результате английское правительство столкнулось с возобновлением войны в 1377 году с общим объемом поступлений от налогообложения менее 60.000 фунтов стерлингов, что было примерно вдвое ниже среднего уровня для того периода[392].

В начале марта 1377 года, через несколько дней после роспуска Парламента, Совет получил первое представление о масштабах французских военных планов на лето, когда узнал о планируемом вторжении в Уэльс. Сэр Томас Фельтон, сенешаль Гаскони, сообщил, что сэр Джон Минстерворт был схвачен гасконским оруженосцем в Наварре по пути к кастильскому двору. Его привезли в Бордо и посадили на корабль, направлявшийся в Англию. Бумаги Минстерворта рассказали большую часть истории, а остальное из него вытянули под пытками в лондонском Тауэре. Он был осужден, повешен и четвертован, в пример другим задумавшим измену. Вскоре после этого стало известно о переговорах французского правительства с шотландцами, когда Карл V решил послать одного из своих личных секретарей, Пьера Бурназо, с секретной миссией для согласования планов с шотландцами. К несчастью для Бурназо, его вычурные манеры и дорогая обеденная посуда выдали его. В порту Дамм его задержали офицеры графа Фландрии, когда он собирался сесть на корабль в Эдинбург, и обвинили в ведении дел французского короля во Фландрии без согласия ее правителя[393].

Эти сообщения усиливали чувство уязвимости англичан. Королевский Совет почти непрерывно заседал в течение весны. Великие люди королевства собирались примерно раз в месяц, чтобы обсудить состояние переговоров с Францией и ведение войны, которая должна была последовать за их крахом. Гарнизоны Бервика и Лохмабена на шотландской границе были усилены. Хотя французские министры отказались от своих планов в отношении Уэльса, как только секретность приготовлений была утеряна, валлийский паладин сэр Дигори Сэй был послан туда с поручением взять на себя ответственность за его оборону. В княжество было направлено триста английских воинов. Все крупные валлийские замки были отремонтированы и восстановлены, их гарнизоны приведены в порядок и оснащены артиллерией. По крайней мере, в Уэльсе у англичан было преимущество — разведка подсказывала им, где ожидать нападения. Проблема во всем остальном заключалась в огромной протяженности побережья, которое нужно было защищать от атаки, точное направление которой невозможно было предсказать. Береговая охрана была выставлена вдоль южного и восточного побережья. Гарнизоны были размещены на острове Уайт и в портах Девона и Корнуолла, все они были целями предыдущих французских рейдерских кампаний. Лондон, который уже тридцать лет не был целью нападения, был приведен в состояние готовности: на стенах выставили дозоры, а горожане сформировали отряды самообороны. Весь флот северного адмиралтейства и большинство кораблей западного были сосредоточены в Темзе[394].

Больше всего в этих условиях герцогу Ланкастеру нужно было время. В течение пяти месяцев, с февраля по июнь 1377 года, англичане пытались отсрочить грядущий конфликт, вдохнув жизнь в заглохшие переговоры с Францией. Папские легаты провели большую часть января и февраля в Париже, пытаясь убедить Карла V продлить перемирие. Трудность, как они обнаружили, заключалась в длительном времени подготовки, необходимом для проведения любой крупной морской кампании, а это означало, что Карл V уже был готов к практическим действиям. Кастильцы оказались в таком же положении. Флот Энрике II готовился к действиям в Севилье. Его послы в Париже возражали против любых переговоров с англичанами. Из Вестминстера Совет послал в Париж герольда, чтобы узнать новости. Они уполномочили графа Солсбери, который с осени прошлого года постоянно проживал в Брюгге, заключить перемирие на два года. Но когда в начале марта конференция в Брюгге открылась вновь, французским послам нечего было предложить, кроме приглашения встретиться снова на границе Кале и продления перемирия всего на один месяц до 1 мая. Вскоре после этого перемирие было продлено до середины лета, 24 июня. В начале апреля послы обеих стран в последний раз покинули Брюгге.

В Пикардии произошел краткий эпилог этой истории. В мае папские легаты расположились в городе Монтрей в Понтье и попытались возобновить там работу конференции. Оба правительства отправили торжественные посольства в знак важности, которую они придавали этому событию. Англичане отправили канцлера и камергера, а также графа Солсбери, пуатевинского дворянина Гишара д'Англе и множество клерков и чиновников, включая поэта Чосера. Карла V представляли его собственный канцлер Пьер д'Оржемон, его главный камергер Бюро де Ла Ривьер, а также два епископа и два графа. Зять Эдуарда III Ангерран де Куси, хотя формально и входил в состав французской делегации, действовал как нейтральный посредник, насколько это было возможно. В отчете французского канцлера о ходе процесса более или менее признается, что все это было грандиозным фарсом[395].

Как писал Оржемон и, вероятно, говорил, у французского короля не было причин быть особенно сговорчивым. В середине мая, пока дипломаты спорили в Монтрее, Карл V отправился в Нормандию, чтобы осмотреть королевский флот галер и баланжье в арсенале в Руане. В начале июня этот флот двинулся вниз по течению к своей морской базе в Арфлёре. В ближайшие дни к ним присоединился объединенный галерный флот Кастилии и Португалии. Все эти международные силы насчитывали от пятидесяти до шестидесяти кораблей, включая тридцать шесть галер. Шесть пушек, изготовленных для осады Сен-Совера, две из которых стреляли каменными ядрами, а четыре — свинцовой картечью, были доставлены с Котантена и установлены на носах ведущих французских кораблей. В начале июня для этих кораблей была собрана огромная морская армия: не менее 3.500 арбалетчиков — самая большая концентрация стрелков, которую когда-либо собирали французы; несколько сотен латников и не менее 3.000 вооруженных моряков[396]. По другую сторону Ла-Манша в Темзе у Тауэра и в Ротерхайте было собрано более 150 реквизированных торговых судов. На них предполагалось разместить около 4.000 латников и лучников, которых собирали по стране. Адмиралы работали над тем, чтобы назначить дату посадки на корабли на середину июля[397].

Случайно или намеренно министры Карла V идеально подобрали время для своих дипломатических маневров. 21 июня 1377 года, всего за три дня до истечения срока перемирия, папские легаты в Монтрее передали английским послам последнее предложение Карла V. Король Франции, по их словам, не вернет ни одной из завоеванных провинций к северу от Дордони, кроме полосы южного Сентонжа вдоль правого берега Жиронды. Самое большее, что он сделает, это выкупит английские претензии за 1.200.000 франков (200.000 фунтов стерлингов) наличными. Он также был готов рассмотреть возможность брака между молодым принцем Ричардом и своей дочерью Екатериной, с Ангумуа в качестве приданого невесты. К югу от Дордони он был готов уступить все провинции, которые принадлежали Черному принцу до 1369 года, при условии, что англичане оставят Кале. По оценке французских послов, территории, которые они предлагали, включали шестнадцать или семнадцать обнесенных стенами городов и не менее 4.000 крепостей. Это предложение не соответствовало минимальным требованиям англичан. Представителям Эдуарда III было поручено затянуть переговоры на как можно более долгий срок, и они старались не отвергать предложение, что бы они ни думали. Они заявили, что дадут свой ответ до 15 августа в Брюгге. Предположительно, они просили продлить перемирие, по крайней мере, до этого времени. Но если это было так, то им было отказано[398].

В итоге медленный ход военно-морских приготовлений Англии не повлиял на результат, поскольку весь английский план кампании был сведен на нет смертью Эдуарда III. В последнее время здоровье короля, казалось, пошло на поправку. Он был отправлен на гребном судне вверх по реке на ежегодные празднества Ордена Подвязки в Виндзоре в день Святого Георгия. На этом празднике, который оказался последним великим событием его правления, Эдуард III посвятил в рыцари своего внука Ричарда Бордоского, а также своего младшего сына Томаса Вудстока, Джона Саутери, бастарда от Элис Перрерс, и наследников домов Ланкастеров, Оксфорда, Стаффорда, Солсбери, Перси, Моубрея и Бомонта: целое поколение молодых людей, которым суждено было участвовать в поражениях и раздорах двух следующих царствований. Два месяца спустя, 21 июня 1377 года, в день, когда было сделано последнее французское предложение, Эдуард III перенес удар в королевском поместье Шин близ Ричмонда. Парализованный и потерявший дар речи, он стремительно слабел и умер еще до наступления ночи. Его смерть была столь же жалкой, как и последние годы его жизни. Злопыхатель Томас Уолсингем сообщал, что рыцари и оруженосцы его двора разбежались, чтобы уберечься при новом царствовании. Элис Перрерс, как говорят, сбежала, сняв драгоценные кольца с пальцев короля. Король умер в присутствии всего лишь одного священника. Его смерть не могла наступить в худший момент. Не могло быть и речи о том, чтобы ведущие члены английского политического сообщества находились в такое время вдали от места пребывания правительства. Поэтому английскую военно-морскую экспедицию пришлось отменить. Собранные для нее войска были распущены еще до прибытия в порт. Большая часть кораблей была задержана в Темзе в ожидании дальнейших распоряжений. Полномочия английских послов в Кале автоматически утрачивались после смерти назначившего их короля. Граф Солсбери и его коллеги, не имея возможности даже затягивать время, 23 июня переправились через Ла-Манш в Англию, чтобы застать страну наполненной плачем и плохими предчувствиями. Срок перемирия истек на рассвете следующего дня[399].