Столетняя война. Том III. Разделенные дома

Глава XIII. Война и мир, 1387–1389 гг.

25 июня 1387 года коннетабль Оливье де Клиссон был арестован в Ванне по приказу герцога Бретани, когда прибыл в город для участия в собрании баронства Бретани. Собрание завершилось большим пиром. По окончании пира герцог Иоанн IV заманил Клиссона в замок Эрмин, огромную крепость, которую он возводил у юго-восточных ворот в город, под предлогом продемонстрировать ее укрепления признанному авторитету в области фортификационного искусства. Там Клиссон был схвачен вооруженными людьми, закован в цепи и брошен в тюрьму. Непосредственным результатом этого стала отмена запланированного вторжения в Англию, в котором коннетабль должен был принять самое активное участие. Экспедиция была почти готова. Было реквизировано или нанято около 360 военных кораблей и транспортов. Большинство из них ожидали в Трегье в Бретани и в Арфлёре на Сене. Другие находились на пути из Ла-Рошели. Около половины армии уже достигла своих портов отправления, и еще большее количество было собрано по всей северной и западной Франции. В течение последующих недель все они были распушены или использованы для других целей в условиях неразберихи, последовавшей за арестом коннетабля. В долгосрочной перспективе этот инцидент имел еще более глубокие последствия. Спустя годы он стал рассматриваться как начало затяжного политического кризиса, охватившего Францию в последние годы XIV века и первые два десятилетия XV века[872].

С момента своего назначения коннетаблем Франции в 1380 году Оливье де Клиссон находился в центре интриг, которые раздирали двор Карла VI. За исключением герцога Анжуйского, с которым он в свое время поддерживал теплые отношения, Клиссон никогда не был близок к королевским герцогам, главенствовавшим в королевском Совете. Но он был единственной крупной фигурой при дворе, не входившей в узкий круг королевской семьи, которая имела надежную собственную базу власти. Он был защищен своим постом, который по традиции занимал пожизненно, своим статусом собрата по оружию великого Бертрана Дю Геклена и своей репутацией, признанной даже его врагами, как самого способного французского военачальника своего поколения. Он также добился более близких личных отношений с молодым королем, чем это удавалось любому из его дядей. В дополнение к этим солидным политическим преимуществам Оливье де Клиссон обладал одним из самых больших состояний во Франции. Он не только владел обширными владениями в Нижнем Пуату и вокруг Жослена в центральной Бретани, но и, что необычно, распоряжался очень крупными суммами наличными. В то время, когда доходы от сеньориальных владений сокращались, а наличных денег не хватало, он проявил себя как способный бизнесмен, заработав значительные суммы на королевских пожалованиях, трофеях и военном жаловании. Клиссон грамотно инвестировал свои доходы, спекулируя землей и закладными и ссужая деньги под проценты короне и обедневшим дворянам. Мало кто во Франции мог предоставить короне 80.000 ливров для выплаты военного жалования, как это сделал Клиссон летом 1380 года, или предоставить монетным дворам 600 марок золота из собственных сундуков (эквивалентных 40.000 ливров) для чеканки денег для солдат, собранных для вторжение в Англию в 1385 году. Богатство такого порядка было мощным инструментом политического влияния[873]. Клиссон заявил о своих политических амбициях в начале нового царствования, построив внушительный парижский особняк, чья сторожевая башня до сих пор возвышается на улицей Архива, следуя моде на грандиозные парижские резиденции, заложенной величайшими территориальными феодалами. Как человек с большими амбициями Клиссона легко наживал себе врагов.

Из всех многочисленных врагов Оливье де Клиссона самой стойкой и едкой была его вражда к герцогу Бретонскому. После подчинения герцога Карлу VI в 1381 году неослабевающая враждебность Клиссона стала глубоко дестабилизирующим фактором в политической жизни Франции. Хотя оба человека теперь находились в одном лагере, они оставались соперниками за землю, влияние и власть в Бретани. Клиссон был лидером тех в герцогстве, кто всегда стоял за дом Блуа. Иоанн IV ответил на вызов, заключив тесный политический союз с Филиппом Бургундским. У Филиппа никогда не было теплых чувств к честолюбивому и амбициозному коннетаблю, который представлял единственную реальную угрозу его собственной власти. У коннетабля же был еще более упорный враг в лице герцога Беррийского. Они рассорились из-за попытки Клиссона расширить свое влияние в северо-западном углу Пуату, который был частью владений герцога. При всей своей власти и достоинствах герцоги Бретонский, Бургундский и Беррийский чувствовали угрозу со стороны Клиссона, чтобы заключить в 1384 году официальный союзный договор, который, прямо не называя коннетабля, был явно направлен против него[874].

Вряд ли участники этого пакта всерьез задумывались о его более широких последствиях. Но сознательно или нет, они отстаивали политическую модель, в которой Франция функционировала как коалиция региональных княжеств. Клиссон выступал за совершенно иной принцип правления. Он собрал вокруг себя разношерстную группу клиентов и союзников, чья вера в безраздельную власть короны была их главной отличительной чертой. Многие из них были чиновниками и придворными предыдущего короля, людьми, оказавшимися на обочине жизни при правлении королевских принцев с 1380 года. Они с большим подозрением относились к Иоанну IV. Некоторые из них были тесно связаны с наступлением на бретонскую автономию, которое омрачило последние годы жизни Карла V. Бюро де Ла Ривьер, ближайший друг Карла V в конце его жизни, был обязан своим выживанием при дворе в основном поддержке Клиссона. Жан ле Мерсье, один из выдающихся экспертов по военным финансам в предыдущее царствование, только сейчас восстанавливал часть своего былого влияния. Амбициозный и авторитарный первый председатель Парижского Парламента Арно де Корби и дипломат Николя дю Боск, епископ Байе, были администраторами и технократами, которые, как и другие, возвысились благодаря благосклонности Карла V. Их союзниками были Жан де Вьенн и Ангерран де Куси, оба видные противники интересов герцога Бретани при дворе, которые достигли известности в последние годы правления Карла V. Французский историк XIX века Жюль Мишле назвал этих людей мармузетами короля (les мarmousets du roi, маленькие люди короля), позаимствовав случайную фразу Фруассара, которая означала шептунов короля, людей, которые тихо говорили ему на ухо. И это название прижилось.

Однако мармузеты были не просто ностальгией по временам, когда они шептали на ухо всемогущему монарху. На протяжении как минимум полувека во французской политике существовала значительная группа сторонников того, что можно условно назвать административной реформой, но на самом деле это была сложная смесь морального пуританизма, финансовой экономии и враждебности к повальной коррупции в государственной службе. Это была программа Генеральных Штатов 1347 года, которая была принята по личным причинам королем Наварры и вновь проявилась в более жестокой форме во время гражданских войн 1350-х годов и городских восстаний 1381 и 1382 годов. Она имела много общего с программой политической оппозиции в Англии. Во французском политическом сообществе она опиралась в основном на чиновников государственной службы, Парламента и Церкви, из которых происходило большинство мармузетов. Люди их склада ума вряд ли одобрили бы правление королевских герцогов. Герцог Анжуйский при жизни разграбил королевскую казну, чтобы финансировать свои личные расходы и амбиции в Италии. Герцог Бургундский проводил французскую политику в основном в собственных интересах, получая огромные субсидии в свою пользу из французской королевской казны. Герцог Беррийский не обладал трудолюбием и политическими амбициями своих братьев, но у него был такой же неуемный аппетит к деньгам. Грант в 300.000 франков, предоставленный ему в 1385 году, стал самым крупным подарком такого рода за первое десятилетие царствования. Королю уже исполнилось восемнадцать лет, и номинально он был совершеннолетним, но обычаи требовали, чтобы он дождался двадцатилетия, прежде чем его можно было оставить вести свои дела лично. По мере взросления Карл VI находил эти ограничения все более раздражающими. Его нетерпение усердно подпитывалось коннетаблем. Каждый год, по словам его племянника Жана д'Арпедана, Клиссон напоминал королю, что он на год ближе к тому дню, когда сможет избавиться от опеки своих дядей[875].

Истоки кризиса июня 1387 года лежали в сложных и манипулятивных сделках, связанных с наследованием герцогства Бретань. Вдова Карла Блуа, старая графиня Жанна де Пентьевр, умерла в сентябре 1384 года в Геранде в своем замке над Луарой. За ней, примерно через две недели, в могилу сошла супруга Иоанну IV, Джоан Холланд, которая, после восемнадцатилетнего брака, так и не родила ему детей. Эти смерти означали, что старший сын Карла Блуа Жан, более тридцати лет находившийся в плену у англичан, теперь был не только законным наследником Бретани, но и графом Пентьевр, имеющим право на владение всеми обширными владениями своей матери, включая некоторые главные крепости на севере полуострова. Иоанн IV был полон решимости не допустить, чтобы земли Пентьевра попали в руки его врагов. Поэтому в начале октября 1384 года он конфисковал владения графини под предлогом того, что наследник, будучи пленником, не в состоянии выполнять свои феодальные обязательства и послал своих офицеров захватить ее крепости. Вскоре после этого Иоанн IV атаковал Шамптосо, одну из главных крепостей на нижней Луаре, охранявшую границу с Анжу к востоку от Нанта. Шамптосо удерживала Мария, вдовствующая герцогиня Анжуйская, которая была сестрой Жана Блуа. Атака не удалась, но через несколько недель герцогине сообщили, что бретонец собирает войска и снаряжение для новой попытки[876].

Интересы Оливье де Клиссона были тесно связаны с судьбой дома Блуа. Он ответил на действия Иоанна IV серией смелых ударов и послал своих агентов в Англию, чтобы заключить сделку с новым графом Пентьевром. В январе 1385 года эти люди встретились с Жаном Блуа за стенами его тюрьмы в замке Глостер. Жан оформил генеральную доверенность, уполномочивающую Клиссона действовать в качестве его лейтенанта во Франции. Вооружившись этим документом, коннетабль занял земли Жана Блуа в Бретани, изгнал офицеров герцога и поставил на их место свои собственные гарнизоны. Более подробные условия договоренностей Клиссона с Жаном Блуа не записаны, но из дальнейших событий становится ясно, в чем они заключались. Клиссон предложил собрать деньги, необходимые для выкупа Жана. После освобождения Жан должен был жениться на дочери Клиссона и единственной наследнице Маргарите. Это означало, что потомки Клиссона со временем унаследуют Пентьевр и, если герцог не женится повторно и не родит наследника, Бретань. Вскоре после возвращения своих агентов из Англии Клиссон заключил параллельное соглашение с вдовствующей герцогиней Анжуйской. Герцогиня, постоянно испытывавшая финансовые трудности, назначила Клиссона своим лейтенантом в Анжу, вероятно, в обмен на очень крупный денежный аванс. Таким образом, коннетабль получил практический контроль над большим участком территории в низовьях Луары в дополнение к своим обширным родовым владениям на левом берегу реки, владениям в центральной Бретани и владениям дома Пентьевр на севере. В результате этих сделок Иоанн IV столкнулся с самой опасной угрозой безопасности своего герцогства с тех пор, как в 1379 году он вернул себе право владения им[877].

Одним из первых действий герцога после того, как он узнал о союзе своего врага с Жаном Блуа, стало налаживание собственных контактов с англичанами. Весной 1385 года он отправил своих послов в Англию, чтобы попытаться заключить соглашение, которое позволило бы задержать узника Глостера на неопределенный срок. Но Совет Ричарда II не оказал им должного внимания, так как некоторые из советников английского короля так и не простили Иоанна IV за предательство 1381 года. Некоторые просто не видели никакой выгоды для Англии в том, чтобы он оставался у власти. Брест все еще ценился, возможно, выше своей реальной стоимости, но остальная Бретань имела все меньшее стратегическое значение теперь, когда великие континентальные шевоше остались в прошлом. Сам король рассматривал этот вопрос с чисто финансовой точки зрения. Жан Блуа был ценным активом, который он стремился реализовать. В марте 1386 года Ричард II передал пленника своему фавориту Роберту де Веру, якобы для того, чтобы тот мог на выкуп за Жана Блуа покрыть расходы на предстоящую экспедицию в Ирландию. Де Вер начал переговоры с Клиссоном. К августу 1386 года дела продвинулись достаточно далеко, чтобы Папа Климент VI выдал разрешение на брак пленника с Маргаритой де Клиссон. Иоанн IV все больше отчаивался и посылал одного эмиссара за другим через Ла-Манш, чтобы наладить отношения с англичанами и помешать ходу переговоров своего соперника, но теперь, после примирения с французской короной, герцогу почти нечего было предложить англичанам. Его агенты в Вестминстере вообще не добились никакого прогресса[878].

Зимой 1386–87 годов планы Оливье де Клиссона по возвращению Жана Блуа в Бретань потерпели некоторые неудачи. Стороны не смогли договориться о выкупе. Попытки Клиссона собрать дополнительные деньги во Франции были умело пресечены герцогом Беррийским. Затем к власти в Англии пришла Правительственная комиссия, и весь политический настрой изменился. Члены комиссии, большинство из которых ненавидели Роберта де Вера, не были заинтересованы в том, чтобы помочь ему получить деньги за графа Блуа. Их более агрессивным представлениям о ведении войны отвечало возрождение союза с Иоанном IV. В феврале и марте 1387 года послы герцога Бретонского снова были в Вестминстере и вели переговоры с английскими дипломатами. Обсуждения могли дойти даже до проекта договора. В качестве залога будущего сотрудничества комиссия обещала, что Жан Блуа не будет освобожден без согласия герцога. В этом был большой элемент лицемерия с обеих сторон. Англичане не доверяли герцогу, а он, со своей стороны, не собирался вступать в союз с англичанами, если бы мог достичь своих целей без таких опасных друзей. 8 мая 1387 года он заключил письменный договор с герцогом Беррийским, второй подобный договор в течение трех лет. На этот раз не было никаких сомнений относительно их цели. Они обязались защищать друг друга от своих врагов, а в случае Иоанна IV — от Оливье де Клиссона и Жана Блуа, в частности, и от "всех других лиц, которые могут желать его прав и владений, оспаривать их или препятствовать их использованию". Герцог Бургундский не был участником этого договора, но он тесно общался с Иоанном IV в этот период, и можно не сомневаться, что он одобрил его[879].

Когда стало известно, что коннетабль был арестован в Ванне, многие предположили, что Иоанна IV подговорили англичане. На самом деле отчаянный шаг герцога имел все признаки импульсивного поступка, когда он не задумывался о последствиях и не планировал ничего заранее. Гийом д'Ансени, один из бретонских сеньоров, присутствовавших в Ванне, рассказал Фруассару, что герцог изначально намеревался убить Клиссона. От этого намерения его отговорил только шурин Клиссона, сеньор Лаваль, который всю ночь говорил с герцогом, взывая то к чувствам, то к политическому расчету. Достоверно известно лишь то, что через два дня после этого события, 27 июня 1387 года, коннетабль поставил свою печать на документе, который мог быть вырван у него только под самыми страшными угрозами. В нем говорилось, что по просьбе его друзей и родственников герцог Бретонский помиловал его за все "акты вымогательства, мятежа и неповиновения" против своего естественного сеньора. Условия были таковы: Клиссон должен был отказаться от союза с Жаном Блуа и отказаться от своего плана женить его на своей дочери. Он должен был приказать своим союзникам среди бретонской знати подчиниться герцогу. Все замки Клиссона в герцогстве должны были быть переданы офицерам герцога. Два из них, включая Жослен, должны были быть переданы герцогу навсегда, а третий — на всю жизнь. Все замки Жана Блуа в графстве Пентьевр должны были быть заняты гарнизонами герцога или разрушены. Кроме того, Клиссон должен был выплатить денежную компенсацию в размере 100.000 золотых франков. Передача крепостей и денежных средств была осуществлена агентами коннетабля в течение четырех дней. В начале июля Клиссон был освобожден из плена после того, как скрепил печатью подтверждение, якобы сделанное по его собственной воле. Два замка, являвшиеся частью его наследства, включая родовую резиденцию в Клиссоне, были ему возвращены[880].

Известие об аресте Клиссона вызвало серьезный кризис при французском дворе. В конце июня Карл VI покинул столицу и отправился в Нормандию, что бы быть ближе к событиям. Герцог Бургундский поспешил на юг из Фландрии, чтобы присоединиться к нему. В Ванн были отправлены гонцы с требованием немедленного освобождения коннетабля. К тому времени, когда Карл VI добрался до Руана, Клиссон был освобожден и ехал к нему навстречу, полный злобы и мыслей о мести. Первой мыслью дядей короля было использовать унижение коннетабля в своих интересах. По словам Фруассара, герцог Бургундский самодовольно сообщил ему, что он сам виноват в том, что отправился в Ванн, когда должен был наблюдать за последними приготовлениями к вторжению. Эта история, вероятно, является вымыслом, но отношение Филиппа, к коннетаблю, безусловно, было именно таким. Что касается герцога Беррийского, то он воспользовался случаем, чтобы при поддержке своего брата заставить коннетабля урегулировать их давние споры в Пуату. Но оба королевских герцога просчитались почти так же сильно, как и сам Иоанн IV. Они недооценили возмущение, которое вызовет поступок бретонского герцога. Пожилые люди, пережившие гражданские войны 1350-х годов, сравнивали это событие с убийством Карла ле ла Серда королем Наварры в 1354 году. Запах измены усилил страсти, особенно среди тех, кто должен был участвовать во вторжении. Король, теперь уже своенравный девятнадцатилетний юноша, всегда почитал коннетабля и расценил его арест как личное оскорбление. В последующие месяцы волна возмущения затронула и королевских герцогов[881].

Первым признаком нового настроения при дворе стало то, что препятствия, которые до сих пор мешали попыткам Оливье де Клиссона собрать деньги для выкупа Жана Блуа, были внезапно устранены. 1 октября 1387 года представители Клиссона встретились с представителями Роберта де Вера в Кале и заключили соглашение о выплате 120.000 золотых франков в рассрочку. Клиссон предложил выплатить половину этой суммы из своих собственных средств. Остальное гарантировал внушительный список французских королевских советников во главе с самими герцогами Бургундским и Беррийским. В ноябре Жан Блуа был наконец освобожден и через два месяца женился на Маргарите де Клиссон. В Бретани сторонники Клиссона, чувствуя, что события развиваются в их пользу, уже начали атаковать замки на севере полуострова, которые Иоанн IV захватил у дома Пентьевр. Коннетабль находился во французской крепости Понторсон на северо-западной границе герцогства, собирая силы и готовясь силой вернуть свои владения. Иоанн IV заперся в цитадели Нанта и привел свои замки в состояние обороны[882].

Столкнувшись с неизбежной перспективой гражданской войны на западе, королевский Совет собрался в присутствии короля в конце ноября 1387 года в обнесенном стеной городе Нуайон, к северу от Парижа. На заседании присутствовал герцог Бургундский, но если он и пытался спасти своего протеже, то потерпел неудачу. Совет решил предъявить ультиматум герцогу Бретани. Выбранный для этой миссии эмиссар не был другом Иоанна IV. Бернар де ла Тур, епископ Лангрский, был старым советником Карла V, и был связан с агрессивной политикой покойного короля в Бретани. Король, по его словам, намеревался взять дело против герцога в свои руки. Тем временем все имущество, конфискованное у Клиссона, должно было быть передано его офицерам. В конце декабря епископ встретился с герцогом в Нантском замке. Лишенный союзников и столкнувшись с угрозой лишения герцогства, Иоанн IV выступил с обвинениями против коннетабля. Он заявил, что Клиссон был виновен во многих преступлениях против него и что он заключил его в тюрьму как непокорного вассала, а не как коннетабля Франции. Но королевский эмиссар был непримирим, и герцог с плохой скрываемой неохотой подчинился. Он согласился предстать перед королем в апреле 1388 года в Орлеане, чтобы ответить за свое поведение. В ожидании решения Карла VI он отдал спорные замки и заложил свое графство Монфор в качестве гарантии возврата 100.000 франков. Затем он в отчаянии вновь обратился к англичанам[883].

В Англии ведение внешней политики было сведено к хаосу из-за конфликта между Ричардом II и Правительственной комиссией, которая управляла государством от его имени. С самого начала король отказался сотрудничать с комиссией. В феврале 1387 года он полностью покинул Вестминстер и отправился в долгое путешествие по средней Англии, которое с небольшими перерывами продолжалось до осени. Здесь, в компании Поула, де Вера и других друзей, он замышлял вернуть себе власть. Вокруг них собралась небольшая группа советников, которые все больше напоминали альтернативное правительство: конфликтный и упрямый Александр Невилл, архиепископ Йоркский, отпрыск одной из ведущих семей севера, который сам был членом комиссии, но отказался от своих полномочий почти сразу после назначения; сэр Роберт Тресилиан, коррумпированный и авторитарный главный судья Суда Королевской скамьи; богатый торговец шерстью и бывший мэр Лондона Николас Брембре, который, вероятно, помогал финансировать странствия короля. Ни у кого из них не было сторонников в стране, и никто из них не был человеком, к которому можно было бы обратиться за взвешенным советом. Невилл и Тресилиан, к которым король прислушивался больше всего, были непреклонными людьми с небольшим политическим опытом. Поул и де Вер были ненавистны всем, и у них было слишком много личных интересов. Брембре был проницательным градоначальником, имевшим некоторую поддержку среди лондонских гильдий, но очень незначительную на улицах Лондона.

Основными вопросами, стоявшими на кону между королем и Правительственной комиссией, были управление королем своими финансами и контроль, который его друзья осуществляли над королевским покровительством. Но отношение к войне с Францией продолжало разделять политическое сообщество и приобретало все большее значение. Недоверие короля к внешней политике комиссии было хорошо известно, но его взгляды приобрели новую твердость после того, как Глостер и Арундел сделали эффективное ведение войны основным элементом своей борьбы за политическую поддержку. События прошлого года, кульминацией которых стал переворот в ноябре 1386 года, показали Ричарду II, что он никогда не сможет осуществлять эффективный контроль над своим королевством, пока война истощает его средства и делает его зависимым от разобщенного Парламента, в котором периодически главенствовали его враги.

Правительственная комиссия обнаружила, что управлять с помощью эффективного правительства при бескомпромиссной враждебности Франции не легче, чем это делал Майкл Поул, когда находился у власти. Члены комиссии провели некоторые реформы в финансовом управлении правительства и начали сокращать горы накопившихся долгов. Королевский двор был лишен средств в пользу других ведомств. Но уже было очевидно, что не существует нового источника денег, из которого можно было бы финансировать войну, не прибегая к налогообложению. Небольшая парламентская субсидия, за которую проголосовал Чудесный Парламент, была исчерпана расходами на содержание континентальных гарнизонов и трехмесячное крейсирование графа Арундела. К июню 1387 года у комиссии закончились деньги. Несмотря на возобновление угрозы вторжения со стороны Франции, до конца года не планировалось никаких крупных операций, кроме отправки еще одной флотилии для пополнения запасов в Бресте под командованием Генри Перси, которая должна была покинуть Англию только в сентябре. Но даже это было омрачено неопределенностью. В договоре Перси содержалось необычное положение, которое предусматривало, что комиссия может оказаться не в состоянии обеспечить необходимые суда, и позволяло командующему в этом случае отказаться от всего предприятия[884].

Тем временем Ричард II активно боролся с врагами. В начале года он установил контакт с французским двором через регента Эно. К маю он уже имел дело с Карлом VI напрямую через ряд низкопоставленных членов его придворного персонала, которые были выбраны так, чтобы не привлекать внимания. Их целью было организовать встречу на высшем уровне между двумя королями на границе Кале. Об этом, судя по всему, уже договорились. Но какие предложения должны были там обсуждаться? Французское правительство прекрасно понимало слабость личной позиции Ричарда II. И условия выдвинутые французами отражали этот факт. Они требовали капитуляции всех английских барбаканов на побережье Франции: Шербура, Бреста, Кале и окружающих их крепостей. Растущая настойчивость в решении проблемы Кале несла на себе отпечаток Филиппа Бургундского, чьим владениям во Фландрии и Артуа непосредственно угрожал английский анклав. В любом случае, отмечали французские королевские герцоги, это место ничего не стоит, учитывая, во сколько английскому королю обходится его содержание. Почему англичане хотят сохранить его, если только они не планируют в будущем вторжение через Ла-Манш? В обмен французы были готовы возобновить свои предыдущие предложения по возвращению большей части территории, отвоеванной у англичан к югу от Шаранты и Дордони, но они сохраняли свою позицию в том, что все герцогство должно быть фьефом Франции. Что хотел предложить Ричард II, гораздо менее ясно. Его внутренние враги обвиняли его в том, что он планировал уступить всем требованиям французов, но его непосредственным приоритетом, по-видимому, было заключение длительного перемирия, скажем, на пять лет, в течение которых уступки такого рода могли быть рассмотрены более тщательно. Большинство из этих идей уже звучали на прошлых конференциях между двумя сторонами. Конечно, они были преданы анафеме ведущими членами комиссии. Но есть основания полагать, что Ричард II намеревался провести эту встречу в конце года после истечения мандата комиссии[885].

Если бы Ричард II был готов допустить прекращение полномочий комиссии без упреков, он, вероятно, смог бы вернуть власть мирным путем и даже смог бы осуществить свою дипломатическую программу. Но король и его советники были настроены на разборки с лидерами аристократической оппозиции. В частности, Ричард II был намерен свести счеты с Глостером и Арунделом, к которым он питал неослабевающую ненависть с тех пор, как они прочитали ему нотацию в Элтеме годом ранее. В августе 1387 года Ричард II и его Совет провели две встречи, в Шрусбери и Ноттингеме, с семью судьями высших судов. За закрытыми дверями и под присягой о неразглашении им были представлены на рассмотрение десять тщательно составленных вопросов. Все они отражали возмущение короля тем, как с ним обошелся Чудесный Парламент и касались законности актов Парламента и правового статуса назначенной им Правительственной комиссии. Вердикт судей, зафиксированный в документе, на котором каждый из них поставил свою печать, был одним из самых бескомпромиссных заявлений о королевской прерогативе, произнесенных до правления Карла I. Статут о назначении Правительственной комиссии был объявлен "противоречащим королевскому достоинству и прерогативе нашего господина короля", поскольку его согласие было дано под принуждением. Лица, ответственные за принуждение короля к принятию этого закона и лишение его возможности управлять страной, были объявлены виновными в преступлениях по общему праву, приравненных к государственной измене и караемых смертной казнью. Далее судьи заявили, что Парламент не имел права предлагать собственные дела и настаивать на их обсуждении до рассмотрения дел короля; что король имеет право распускать Парламент и увольнять его членов, когда ему заблагорассудится; и что приговор, вынесенный Майклу Поулу, был ошибочным "во всей своей полноте". Позже, когда разгневанный Парламент потребовал от них этот документ, судьи заявили, что их принудили к его подписанию. Есть некоторые свидетельства того, что так оно и было, даже если принуждение сводилось не более чем к гневным словам[886].

Вооружившись мнением судей, король приготовился к противостоянию со своими врагами. Шерифы, которые также присутствовали в Ноттингеме, не были оптимистичны в отношении шансов собрать армию. Они сообщили, что Правительственная комиссия пользуется поддержкой "всех общин" графств. Не успокоившись, Ричард II отправил своих придворных в валлийское пограничье, центральную и восточную Англию, регионы, традиционно близкие к короне, для сбора войск. Король поставил Роберта де Вера управлять воинственно настроенным роялистским палатинатом Честер, где тот готовился набрать большой отряд конных лучников. Ходили слухи, что к октябрю до 20.000 человек обязались прийти вооруженными к нему на службу, когда их позовут. В Лондоне Николас Брембре тайно работал со своими друзьями и союзниками среди гильдий и добивался клятвы поднять город против врагов короля, когда придет время.

К несчастью для Ричарда II, его планы стали достоянием общественности. Деятельность его агентов по вербовке неизбежно вызвала немалый шум. В ответ на это комиссия приказала арестовать посланников короля и изъять их письма. В октябре у некоторых приближенных Ричарда II сдали нервы. Они были встревожены курсом, который он взял, и который, по их мнению, мог привести только к гражданской войне. Одним из них был Роберт Уикфорд, архиепископ Дублинский, который присутствовал на тайных заседаниях с судьями. В октябре Уикфорд отправился к герцогу Глостеру и все ему рассказал. Вскоре после этого о переговорах Ричарда II с французским двором стало известно, когда рыцаря, сэра Джона Голафре, остановили и обыскали, когда он проезжал через Кале на обратном пути из Франции. Сам Голафре сбежал, но в его багаже были обнаружены копии писем Ричарда II к Карлу VI и пропуска, выданные французским королем для встречи на высшем уровне. Через несколько дней появились сообщения о том, что Ричард II готовится продать английские позиции на севере Франции в обмен на вооруженную поддержку против своих внутренних врагов. Это был второй раз за год, когда подобные слухи распространялись в Англии. Утверждение, конечно, не соответствовало действительности, но в него, как правило, верили[887].

У Ричарда II не было времени на то, чтобы призвать на помощь своих сторонников, которых он набрал летом и он решил нанести быстрый удар, заручившись поддержкой лондонцев. В столицу был послан клерк с ордером на арест герцога Глостера и его союзников и приказом мэру исполнить его. Мэр, Николас Экстон, дрогнул перед таким поручением. Он собрал на совещание олдерменов и советников и все вместе они решили, что город не имеет права исполнять подобное распоряжение. В Вестминстере Глостер, должно быть, очень быстро понял, что происходит. Первым его побуждением было успокоить племянника заверениями в своей верности ему. Вторым, когда эти заверения были отвергнуты, было решение посоветоваться со своими коллегами по комиссии Арунделом и Уориком. Совет судей не оставил им иного способа спасти свои шкуры, кроме неповиновения и вооруженного сопротивления. К концу октября Арундел, самый влиятельный из троих, удалился в свои поместья в Суррее и Сассексе. В конце концов он с большим вооруженным отрядом уединился в старинном замке, постройки XII века, Райгит, в двадцати милях к югу от Лондона. Глостер и Уорик отправились набирать войска в Мидлсекс и Эссекс, а остальные члены Правительственной комиссии остались в Вестминстере[888].

В начале ноября 1387 года Ричард II прибыл в королевский дворец в Шине на Темзе, располагавшийся к западу от Лондона. Здесь он решил отправиться в столицу, пока ситуация не вышла из-под контроля. Архиепископ Невилл и Майкл Поул, посланные вперед для подготовки почвы, доложили, что, несмотря на неудачу с ордером, поддержка короля там была твердой. 10 ноября король официально въехал в город, сопровождаемый олдерменами и советниками, а также представителями городских гильдий в своих цветах, со всем подобающим почтением. Позже, в тот же день, Ричард II в сопровождении Невилла, де Вера и Поула и своих личных войск прибыл в Вестминстер. На следующее утро Глостер и Арундел были вызваны к нему на аудиенцию. Однако оказалось, что Невилл и Поул сильно ошиблись в настроении лондонцев. Мэр Экстон был проницательным оппортунистом, чьей главной задачей было держаться подальше от неприятностей. При всем внешнем подхалимаже, олдермены, как говорили, "шатались, как тростинки". Поддержка оппозиции королю росла на улицах Лондона, где Арундела все еще почитали как героя Маргита и Кадсана. Жители Лондона не хотели отстаивать интересы короля, а у Ричарда II не было собственных сил, чтобы противостоять мятежникам, кроме его личных войск и солдат тех, кто был с ним в Вестминстере, — не более нескольких сотен человек. Попытки набрать большее число потерпели неудачу. Ральф, лорд Бассет, старый сторонник Черного принца, сражавшийся под его командованием при Пуатье, выразил мнение многих, когда сказал королю, что он всегда готов сражаться за правду и справедливость, но "не станет класть голову за герцога Ирландии". 12 ноября граф Нортумберленд был послан с вооруженным эскортом арестовать графа Арундела в Райгите. Но обнаружив, что замок кишит солдатами, а ворота закрыты, граф удалился, не выполнив свою миссию. Как только он уехал, Арундел покинул Райгит и, совершив ночной переход, соединился с Глостером и Уориком в парке епископа Лондонского в Харингее, к северу от Лондона. В течение дня к ним присоединилось большое количество вооруженных добровольцев из дворянства окрестных графств[889].

В Вестминстере среди друзей короля началась паника. 14 ноября состоялось беспорядочное заседание королевского Совета. На нем присутствовало не только ближайшее окружение короля, но и по меньшей мере восемь членов Правительственной комиссии, которые все еще находились в Вестминстере, а также некоторые уважаемые посторонние лица, такие как граф Нортумберленд. Поул выступил против графа Уорика, которого он обвинял в катастрофе, и попытался заинтересовать остальных в плане его убийства. Невилл, которого поддерживал сэр Томас Тривет, выступал за поход против мятежников с личными войсками короля и лондонским ополчением. Остальные понимали, что игра проиграна. Подавляющее большинство присутствующих советовали Ричарду II капитулировать. Их представителем был граф Нортумберленд, который считал, что Ричард II совершил ошибку, посчитав Глостера и Арундела своими врагами, и так и сказал об этом[890].

Король решил потянуть время. Из присутствующих на Совете были назначены уполномоченные, чтобы отправиться к мятежным лордам, выяснить их требования и предложить встречу с королем. Позже в тот же день они отправились в Уолтем-Кросс в Эссексе, где Глостер, Уорик и Арундел расположили свою штаб-квартиру. Три лорда выдвинули жесткие требования. Они объявили Невилла, Поула, де Вера, Тресилиана и Брембре "злейшими из предателей", представили "апелляцию об измене" против всех пятерых и потребовали, чтобы их взяли под стражу и отдали на суд Парламента. В противном случае они были готовы идти на Вестминстер со своей армией. Встреча с королем состоялась 17 ноября 1387 года. Глостер, Арундел и Уорик приехали во двор Вестминстера во главе 300 конных воинов. Король восседал на своем троне в дальнем конце Вестминстерского зала в окружении государственных чиновников и других членов ненавистной ему Правительственной комиссии. Зал был переполнен зрителями. Три лорда вошли с восточной стороны и направились к трону. Король, который всегда был непревзойденным актером, встал и подал каждому из них руку по очереди, "как это принято среди друзей". Ричард II принял их апелляцию и назначил дату в феврале, когда им будет позволено доказать свою правоту перед Парламентом. Тем временем он обязался задержать пятерых обвиняемых и предоставить свою защиту обеим сторонам. После завершения публичной аудиенции Ричард II принял трех апеллянтов в своих личных покоях и выпил с ними вина[891].

Когда апеллянты ушли, король удалился в королевское поместье Шин, чтобы организовать сбор армии. Саймон Берли предложил собрать 1.000 человек из Пяти портов, смотрителем которых он был. Есть некоторые, весьма косвенные, свидетельства того, что Поул пытался набрать людей в гарнизоне Кале, где его брат командовал цитаделью. Роберт де Вер отправился в Честер, вооружившись письмами, разрешающими ему набрать до 6.000 человек и получить королевский кредит на их жалованье. В последние дни ноября 1387 года он и его лейтенант, сэр Томас Молино, были заняты набором войск в Чешире, Ланкашире и северном Уэльсе. Через две недели после аудиенции в Вестминстерском зале маски были сброшены. Ричард II написал де Веру и Молино письмо с просьбой срочно прибыть на юг с тем количеством войск, которое им удалось собрать, а он встретит их со своими силами на дороге. Далеко не ясно, откуда Ричард II ожидал прибытия своих собственных сил. Попытка собрать войска в Пяти портах ни к чему не привела, а Поул был отправлен из Кале с пустыми руками офицерами короля, находившимися в городе. Все указывает на то, что, несмотря на их непостоянство, Ричард II, все же рассчитывал на лондонцев. 1 декабря мэр и олдермены Лондона предстали перед королем в Виндзоре. Ричард II прямо спросил их, сколько войск они готовы собрать для его дела. Экстон, не в силах больше уклоняться от ответа, стал оправдываться. Лондонцы, сказал он, были простыми ремесленниками и торговцами. Они будут защищать свои стены, но нельзя ожидать, что они выставят полевую армию. Затем он попросил освободить его от должности[892].

Версию о том, что в проступках короля виноваты его советники, теперь было трудно поддерживать. Глостер и Арундел, будь у них на то воля, свергли бы Ричарда II там и тогда. Но они думали о собственной безопасности в будущем и, возможно, в случае Глостера, о престолонаследии. В первых числах декабря 1387 года трое лордов-апеллянтов во главе своих войск выступили из Лондона на север. В Хантингдоне к ним присоединились старший сын Джона Гонта Генрих Болингброк, граф Дерби, и Томас Моубрей, граф Ноттингем. Оба графа были относительно неопытными политиками, которым тогда исполнилось по двадцати одному году. Болингброк имел самые тесные связи с короной. Он был первым кузеном короля и воспитывался вместе с ним. Во многих отношениях он был ближе к стереотипу представлений XIV века о том каким должен быть король: искренний, яркий и щедрый, знаменитый рыцарь, победитель на турнирах и крестоносец, полная противоположность нервному, неуверенному в себе Ричарду II. В 1387 году Болингброком, похоже, двигала главным образом обида на Роберта де Вера, чье влияние, и без того очень большое, стало бы подавляющим, если бы он победил лордов-апеллянтов на поле боя. Для Болингброка это был важный вопрос. Его отец был главным землевладельцем в Ланкашире и Чешире, где де Вер и Молино набирали свою армию и угрожали создать конкурирующий центр власти. Мотивы Моубрея, вероятно, были более простыми. Как и Болингброк, он был воспитан при дворе, но в отличии от него, Моубрей был близок к Ричарду II и собирался стать еще ближе. Он не испытывал особой привязанности к лордам-апеллянтам лично и не был идеологически привержен их делу. Но Моубрей был честолюбив, вероятно, жил не по средствам и не больше, чем Болингброк, хотел, чтобы его продвижение по службе зависело от благосклонности де Вера. Поддержка мятежа этими двумя людьми придала ему большую силу, но подрывала сплоченность мятежников. Линии разлома в союзе этих людей стали очевидны в Хантингдоне, когда Глостер и Арундел выдвинули свой план свержения короля. Для Болингброка и Моубрея врагом был де Вер, а не Ричард II. Граф Уорик согласился, и на время эта идея была отложена в сторону[893].

Армия де Вера, около 4.000 человек из северо-западной Англии и северного Уэльса, собралась в Флинте и Пулфорде в первую неделю декабря 1387 года. Через несколько дней она двинулась на юг через Шрусбери, Вустер и Ившем. Судя по всему, армия лордов-апеллянтов значительно превосходила армию де Вера, особенно в численности латников. Ее ядро составляли военные дружины пяти лидеров мятежа, людей, объединенных в основном узами личной преданности своим вождям. Но присутствие в армии лордов-апеллянтов людей из разных регионов Англии, говорит о широкой поддержке их дела, выходящей далеко за пределы территориальных интересов их лидеров, "крепкие сердца со всех концов земли", как выразился дружественный лордам-апеллянтам хронист. В середине декабря армия лордов-апеллянтов двинулась на запад из Хантингдона. Их целью было остановить де Вера в средней Англии и предотвратить объединение его с королем. Де Вер должен был избегать сражения и сохранить свои силы для решающего столкновения под Лондоном. Однако 19 декабря 1387 года он обнаружил, что за Ившемом дорогу ему заблокировали. Лорды-апеллянты разделили свои силы и заняли все основные дороги и переправы через реки в западном Котсуолде. Де Вер решил повернуть на юг и идти к переправам через Темзу. Под покровом густого осеннего тумана он прибыл к каменному мосту через Темзу в Рэдкоте, но обнаружил, что его удерживает Болингброк. Зажатый между армией Болингброка впереди и Глостером и Арунделом сзади, де Вер попытался пробиться через мост, но его армия была быстро разгромлена. Многие из его людей утонули в болотах Темзы, пытаясь спастись. Остальные сдались. У них отобрали оружие и отпустили. Сам де Вер переплыл реку на лошади и исчез в ночи[894].

В течение всей кампании Ричард II оставался в Виндзоре, никуда не двигаясь из-за нехватки войск. Битва при Рэдкот-Бридж стала для него катастрофой. Его друзья, которые знали, что не могут рассчитывать на пощаду от лордов-апеллянтов, бежали, как только до них дошли вести о поражении. Невилл уехал на север, переодевшись простым священником, и после многих перипетий добрался до Брабанта. Поул бежал в Халл, а оттуда во Францию, где нашел убежище при дворе Карла VI. Роберт де Вер, согласно одному из отчетов, сумел пробраться к Ричарду II, переодевшись конюхом. Его отвезли в королевский замок Куинсборо на острове Шеппи, где он нашел корабль для отплытия на континент. Тресилиан остался в Англии. Он переоделся нищим, нацепил фальшивую бороду и спрятался в доме своего друга у стен Вестминстера. Что касается самого Ричарда II, то он направился в Лондон и укрылся в Тауэре. Николас Брембре уехал с ним, надеясь привлечь горожан на свою сторону. Но мольбы Брембре были отвергнуты мэром и олдерменами. Они не были уверены в поддержке толпы и не хотели видеть, как ворота их города штурмуют, а дома грабят войска лордов-апеллянтов. 27 декабря 1387 года апеллянты прибыли со своей армией в полном боевом вооружении на поля у пригородной деревни Кларкенуэлл. Ворота города были открыты перед ними. 30 декабря они овладели Тауэром с отрядом в 500 латников и предстали перед королем[895].

Ричард II принял их, сидя на импровизированном троне в верхней комнате Белой башни. Это было унижение, которое он никогда не забывал. Пять мятежных магнатов появились в окружении вооруженных людей и сторонников, которые подняли такой шум, что королю пришлось удалиться вместе со своими врагами в близлежащую часовню Святого Иоанна. Там, под улюлюканье толпы у дверей, они предъявили ему его переписку с Робертом де Вером, найденную в багаже де Вера после сражения при Рэдкот-Бридж, и перехваченные письма короля Франции, изъятые у дипломатического курьера, недавно прибывшего из Франции. Они обвиняли его в том, что он нарушил свои обещания, данные в ноябре, замышлял их убить и предал свое королевство при поддержке предателей. Они добавили, по словам хорошо информированного хрониста, "много других вещей, которые не стали достоянием общественности". Свидетельства не отличаются последовательностью, но есть все основания полагать, что среди "других вещей", которые они поведали королю, было и то, что они намеревались его низложить. В течение двух или трех дней судьба Ричарда II висела на волоске. В конце концов лорды-апеллянты изменили свое решение, в основном, как кажется, потому, что не смогли договориться о его преемнике. Есть основания полагать, что Глостер надеялся сам занять трон. Но это было неприемлемо для его коллег и особенно для Болингброка. Его собственные претензии были сильнее, чем чьи бы то ни было, кроме отца, который находился за границей, и, возможно, молодого Роджера Мортимера, графа Марча (потомка второго сына Эдуарда III, Лайонела, герцога Кларенса), который был еще несовершеннолетним. Должно быть, им также пришло в голову, что они могли навязать свою волю без низложения короля. Согласно хронисту монаху-августинцу Генри Найтону, чей монастырь был тесно связан с домом Ланкастеров, Болингброк привел Ричарда II к стенам Тауэра, чтобы показать ему силу их армии. "И это войско, — сказал он, — не составляет и десятой части от того числа, которое хотело прийти сюда, чтобы уничтожить людей, предавших тебя и все твое королевство"[896].

В первый день нового 1388 года Ричард II поехал в Вестминстер, чтобы председательствовать на заседании Совета, на котором был установлен новый режим. Николас Брембре, единственный из пяти обвиняемых министров, который не сбежал, был арестован. Также были арестованы десять рыцарей королевского двора, включая Саймона Берли, Томаса Тривета, Николаса Дагворта и Уильяма Элмхэма, а также несколько капелланов Ричарда II. Через месяц настала очередь судей, которых арестовали прямо в зале суда, сняли с должностей и поместили в Тауэр. Все придворные короля были отстранены от должностей, а наиболее видные люди были вынуждены поклясться больше не появляться в суде. Для ведения повседневных государственных дел был назначен новый Совет, состоящий в основном из бывших членов Правительственной комиссии. Единственным заметным другом короля в новом Совете был Уолтер Скирлоу, который, предположительно, был включен в состав из-за большого дипломатического опыта[897].

3 февраля 1388 года в Вестминстерском дворце открылся Парламент. Во вступительной речи, произнесенной канцлером Арунделом, было объявлено, что задача собрания — решить, "как, по милости Божьей, великие споры, беды и разногласия, разделившие королевство из-за отсутствия хорошего правительства, могут быть мирно разрешены, король — лучше наставлен, страна — лучше управляема, а мир и порядок восстановлены". Белая палата дворца была переполнена, когда дверь напротив трона открылась, и пять лордов-апеллянтов вошли в нее рука об руку, одетые в однообразные золотые мантии, чтобы представить свою апелляцию против бывших министров короля. Апелляция была зачитана, за ней последовали тридцать девять подробных обвинительных статей, на чтение которых у клерка ушло около двух часов. Говорят, что они произвели сильное впечатление на собрание. Суть обвинений сводилась к тому, что пять министров присвоили власть короля себе и отстранили от участия в его Советах великих людей королевства, которые по праву должны были быть его главными советниками.

По мере того, как апелляция обрастала деталями, выделились три широкие категории обвинений. Во-первых, было привычное и в основном обоснованное обвинение в том, что министры, особенно де Вер и Поул, использовали свое влияние на короля, чтобы получить личную выгоду. Во-вторых, их обвиняли в том, что они пытались помочь королю избавиться от власти Правительственной комиссии. Но самой значительной группой обвинений была третья, которая несла на себе печать Глостера и Арундела и касалась ведения войны и дипломатии. Министров обвиняли в назначении некомпетентных капитанов в важные крепости на юго-западе Франции, в результате чего многие из них были потеряны. Говорили, что они не смогли организовать надлежащую оборону против французского флота вторжения 1386 года. Они позволили французам выкупить Жана Блуа, хотя национальные интересы диктовали, чтобы он продолжал оставаться пленником в Англии. Наконец, они обвинялись в попытке договориться с Францией. Лорды-апеллянты утверждали и, очевидно, верили, что переговоры Ричарда II с Карлом VI были задуманы как прелюдия к нападению на внутренних врагов короля при вооруженной поддержке Франции. Эти статьи предполагают последовательную стратегию ведения войны. Взоры их авторов были прикованы к Кале, Бресту и Шербуру, великим английским барбаканам на атлантическом побережье Франции. Лорды-апеллянты рассматривали эти места как ворота для будущих вторжений на континент, семена возможного английского военного возрождения. Ричард II и его друзья, по их мнению, готовились сдать их, тем самым сделав недавние поражения необратимыми. Эти убеждения во многом объясняют поведение Глостера и Арундела в эти месяцы. Все свидетельства говорят о том, что из пяти лордов-апеллянтов именно они и Уорик, "неразлучная троица", как назвал их один из поддерживающих памфлетистов, доминировали в суде над министрами короля. И именно они впоследствии настаивали на том, чтобы привлечь к суду мелких служащих администрации короля, людей, которые делали не больше, чем исполняли решения других. Лорды-апеллянты достаточно хорошо знали историю, чтобы понять, что если король останется на своем троне, то однажды они могут испытать на себе его месть и были полны решимости преподать его слугам такой страшный урок, чтобы никто не осмелился выполнять его приказы[898].

Современник, хронист Генри Найтон, впервые назвал его Беспощадным Парламентом. Судебные процессы над обвиняемыми открылись 5 февраля 1388 года. Даже новые судьи, которых назначили сами лорды-апеллянты, с недоверием отнеслись к процедуре, для которой они не смогли найти прецедентов ни в гражданском, ни в общем праве. Лорды отмахнулись от этого возражения, решив, что столь крупное преступление должно рассматриваться в соответствии с законом Парламента, который они разработали специально для этого случая. 13 февраля Невилл, Поул, де Вер и Тресилиан были осуждены за измену в их отсутствие. Невилл, как священнослужитель, был приговорен к конфискации всего имущества. Остальные трое были приговорены к волочению по улицам и повешению. Первым эта участь постигла несчастного Тресилиана, который наблюдал за происходящим с крыши дома в Вестминстере, где он укрылся. Толпа ворвалась в здание, нашла его прячущимся под столом и оттащила его от кричащей жены и дочери с воплями: "Мы нашли его! Мы его убьем!". В тот же день Тресилиана потащили из Тауэра в Тайберн, где уже на эшафоте обнаружили, что его одежда покрыта магическими формулами, защищающими его жизнь. Тогда его раздели и повесили голым. Суд над Николасом Брембре, прерванный из-за обнаружения Тресилиана, превратился в фарс. Обвиняемому не предоставили ни адвоката, ни даже копии обвинения. Его попытки защитить себя были пресечены Палатой Общин и отклонены Палатой Лордов. Когда король попытался выступить от имени своего друга, члены обеих Палат выступили единым фронтом, чтобы поддержать свои обвинения. Несмотря на это, комиссия из двенадцати пэров, которой было поручено рассмотреть обвинительные статьи, заключила, что Брембре не совершил ничего, заслуживающего смерти. Лорды-апеллянты, все же, добились своего, вызвав мэра Лондона и избранных олдерменов, которых попросили высказать свое мнение о виновности обвиняемого, и те довольно нерешительно заявили, что если инкриминируемые ему измены имели место, то они "предполагают, что он должен был знать о них". На этом Брембре был осужден без всяких разговоров и последовал за Тресилианом на эшафот[899].

В начале марта 1388 года лорды перешли к расправе над менее значительными фигурам. Джон Блейк, адвокат Тресилиана, составивший вердикт, скрепленный печатью судей, был схвачен и повешен. Заместитель шерифа Мидлсекса был осужден за попытку поднять лондонцев на поддержку короля, но его настоящим преступлением было то, что в октябре предыдущего года король назначил его обвинителем Глостера и Арундела в измене. Он был обезглавлен тридцатью ударами топора. Далее последовали смещенные судьи, которые предстали перед судом 6 марта. Им, по крайней мере, позволили защищаться, но их заявления о том, что они действовали под давлением, были проигнорированы. Их приговорили к смерти, а затем по ходатайству епископов отменили приговор и вместо этого приговорили к ссылке в Ирландию. К тому времени, как суд разобрался с делами, темп процесса уже сошел на нет. Среди парламентских пэров и даже среди самих лордов-апеллянтов начались разногласия. Парламентарии утверждали, что духовник Ричарда II, Томас Рашхук, епископ Чичестерский, был одним из тех, кто стоял за давлением на бывших судей в Ноттингеме, и, несомненно, присутствовал при вынесении ими вердикта. Но лорды отказались проводить суд над ним и в конце концов уклонились от решения вопроса, отложив его до Пасхи. 12 марта перед лордами предстали четыре придворных рыцаря Ричарда II, а также его личный секретарь и три его капеллана. Процесс против них вызвал столько споров, что дело против рыцарей было отложено вместе с делом Рашука, а обвинения против капелланов были полностью сняты[900].

Последний акт в кампании мести лордов-апеллянтов был разыгран в апреле и мае 1388 года, когда Берли и три других рыцаря были доставлены в суд для рассмотрения Палатой Общин выдвинутых против них обвинений. Основным обвинением против них было то, что они помогали королю противостоять Правительственной комиссии и мятежу лордов-апеллянтов. Также было выдвинуто обвинение, близкое сердцам Глостера и Арундела, в том, что они изменой заставили короля вести переговоры с Францией и организовали тайную доставку его посланников к французскому двору. Берли, который был ближе всех к королю, подвергся нападкам с особой яростью. Считалось, что он воспользовался молодостью Ричарда II, чтобы узурпировать королевскую власть и обогатиться. Среди лордов, которые должны были судить его, эти обвинения вызвали бурные споры. У Берли там было много сторонников. Ведь хотя он, несомненно, приобрел огромную власть и богатство благодаря своему влиянию на короля, у него была выдающаяся карьера солдата во Франции на службе Черного принца и администратора в Англии. Король и королева, а также два лорда-апеллянта, Болингброк и Моубрей, приложили немало усилий в его пользу и склонили на свою сторону большинство лордов. После двухнедельного бесплодного обсуждения Эдмунд Лэнгли, герцог Йоркский, встал и заявил, что он поручится за верность Берли, сразившись на дуэли с любым, кто это отрицает. Глостер ответил, что Берли лгал о своей верности, и предложил доказать это собственным мечом. Герцог Йоркский, побелев от гнева, назвал Глостера лжецом, и Глостер ответил ему тем же. Между братьями произошла бы ссора, если бы король не разнял их и не прервал заседание до конца недели. Когда, 5 мая, оно возобновилось Палата Общин жаждала крови, а лорды, уставшие после самой длинной парламентской сессии за последнее время, стремились поскорее закончить дела и Глостеру, Арунделу и Уорику удалось заставить их подчиниться. Берли был осужден и приговорен к смерти. Король, заявив, что Берли невиновен по всем пунктам обвинения, не хотел отказаться утверждать приговор. Но Глостер сказал ему в лицо, что если он хочет сохранить корону на своей голове, то ему лучше прекратить попытки спасти своего старого друга. Приговор был приведен в исполнение в тот же день. Через неделю та же участь постигла и трех других придворных рыцарей короля. Единственная уступка, сделанная приговоренным, заключалась в том, что их не тащили к месту казни на волокуше и обезглавили, а не повесили. Но даже в этой милости было отказано Джону Солсбери, который был одним из эмиссаров, посланных для переговоров с французским двором годом ранее, и заслужил особую ненависть лордов-апеллянтов. Епископ Рашук был объявлен виновным в измене, но благодаря своему статусу, был избавлен от казни и отправлен вслед за судьями в Ирландию. Оставалось судить еще шестерых членов двора Ричарда II. Но ни у одной из Палат не хватило духу затянуть слушания до лета. Поэтому обвиняемые были выпущены под залог, чтобы предстать перед судом следующего Парламента[901].

Как только они отняли власть у короля, лорды-апеллянты отказались от его внешней политики и положили конец его попыткам заключить мир с Францией. Порты были закрыты, и был отдан приказ останавливать гонцов Ричарда II на берегу Ла-Манша. Капитан замка Кале, брат Поула, Эдмунд, был смещен с должности вместе с несколькими другими королевскими капитанами в Кале, которые, как считалось, попустительствовали планам короля. Встреча двух государей на высшем уровне была тихо отменена. Людей, помогавших ее организовать, преследовали с особой жестокостью, а на тех, кто нашел убежище за границей, не распространялось общее помилование, объявленное в конце процесса, вплоть до мелких гонцов и клерков, выполнявших роль посредников. Филипп Бургундский написал герцогу Глостеру из Компьеня за три дня до битвы на мосту Рэдкот-Бридж, чтобы напомнить ему о недавних дипломатических предложениях и спросить, что происходит. На его письмо даже не ответили[902].

Однако по мере того, как шли заседания Беспощадного Парламента, стало ясно, что Палата Общин не готова оплачивать военные амбиции Глостера и Арундела за счет государственных налогов. Они продолжали верить, что война может быть профинансирована из собственных средств короля при условии честного управления ими, в то время как Арундел и Глостер к этому времени имели достаточный опыт управления государством, чтобы понять, что это невозможно. 21 февраля 1388 года Парламент прервал свои репрессии против слуг короля, чтобы санкционировать морскую кампанию под командованием графа Арундела. Но прошло три недели, прежде чем Палату Общин удалось убедить дать временное разрешение на налогообложение, но и оно было дано с большой неохотой. Палата Общин выделила правительству лишь половину стандартной субсидии. Условия выделения субсидии позволяют предположить, что парламентарии имели в виду серию крейсерских операций в Ла-Манше против французского судоходства и прибрежных поселений без серьезных сухопутных операций[903].

Возможно, лорды-апеллянты планировали вернуться к выбиванию средств из Парламента позже. Но любая перспектива этого исчезла в апреле, когда в Кенте и других регионах южной Англии вспыхнул ряд крестьянских восстаний. Они были спровоцированы целым рядом местных и общенациональных причин, но наибольшую ярость народа вызывало бремя военных налогов и неспособность правительства защитить побережье. На короткий миг показалось, что возможно еще одно всеобщее восстание по образцу 1381 года. Палаты Лордов и Общин были сильно встревожены. Когда они вернулись в Вестминстер после пасхальных каникул, одним из немногих пунктов, по которым они были согласны друг с другом, была невозможность наложения дальнейшего бремени на налогоплательщиков. Они составили замечательный совместную петицию против постоянных требований военного налогообложения:

Среди более конкретных предложений подателей петиции было назначение комиссии пэров для строгого изучения того, как ведется война, прежде чем она приведет к дальнейшему разорению общества. Целями этой петиции были, несомненно, Глостер и Арундел. Никого другого нельзя было назвать "ведущими людьми, которые контролируют ваш Совет". Когда в последние дни сессии Парламент обратился к будущему управлению королевством, он одобрил назначение нового Постоянного Совета из пяти человек, в который не вошел ни один из лордов-апеллянтов. 4 июня 1388 года самый противоречивый Парламент за всю историю Англии, был распущен[904].

Несмотря на исключение из Постоянного Совета, Арундел и Глостер оставались главными фигурами в правительстве. Они продолжали разрабатывать грандиозные планы продолжения войны, которые намного превосходили все, что было санкционировано Палатой Общин. Катализатором послужил новый кризис в Бретани, который развивался на протяжении всех заседаний Беспощадного Парламента. Столкнувшись с серьезной угрозой вторжения из Франции, Иоанн IV вернулся к двойной игре, которую он всегда вел в подобных ситуациях, чтобы оказать давление на Карла VI, и вынудить его на уступки; но не настолько, чтобы окончательно скомпрометировать себя в глазах французов или отвратить от себя герцогов Бургундского и Беррийского. Примерно в ноябре 1387 года Иоанн IV написал Ричарду II письмо, в котором напомнил ему о предложениях, которые его агенты обсуждали с Правительственной комиссией в начале года, и заявил о своей готовности поддержать английское вторжение во Францию. Герцог Глостер по опыту знал, как трудно доверять Иоанну IV, но он слишком нуждался в союзниках, чтобы сомневаться в нем сейчас. В январе 1388 года Ричард Фотерингей, капитан замка Иоанна IV в Райзинге в Норфолке, был послан Советом с секретной миссией в Бретань с предложениями о военном союзе. Фотерингей встретился с Иоанном IV в Ванне в марте. Был составлен проект договора. Документ не сохранился, но его содержание можно восстановить по другим источникам. Герцог выразил готовность принять английскую армию в Бретани, передать ряд крепостей ее командирам и согласился собрать свою собственную армию, чтобы объединиться с англичанами. Чтобы облегчить извечные проблемы судоходства, герцог обещал предоставить захватчикам верховых лошадей, как только они высадятся на берег. По крайней мере, на данный момент, Иоанн IV вел себя так, как будто он готов все это исполнить. 11 апреля 1388 года король Франции прибыл в Орлеан с большой свитой дворян, епископов и юристов, чтобы выслушать объяснения герцога Бретани за арест коннетабля. Иоанн IV не явился и не прислал вместо себя ни представителей, ни объяснений. Клиссон выступил перед собравшимся судом с ожесточенной тирадой против своего соперника, завершив ее вызовом герцога на поединок. Он бросил на землю перчатку, за ним последовали все главные члены его семьи. Это был драматический, но пустой жест. По традиции ответчик имел право на более чем один вызов, прежде чем его можно было осудить за неисполнение обязательств. Делать было нечего и 27 апреля суд отбыл в Париж[905].

В руках Глостера и Арундела скромные морские операции, задуманные Палатой Общин, превратились в крупную континентальную кампанию, включающую скоординированное наступление на Францию из Бретани и Гаскони. К моменту возвращения Ричарда Фотерингея в Англию в апреле 1388 года подготовка уже шла полным ходом. Граф Арундел должен был отплыть из Солента в мае и высадиться в Бретани с армией в 1.500 латников и 2.000 лучников. Кроме того, в его распоряжение был предоставлен Брест с его значительным гарнизоном, в результате чего общая численность армии должна была достигнуть почти 4.000 человек. В то же время разрабатывались планы по организации крупномасштабной отвлекающей кампании в Гаскони под командованием Джона Гонта. Этот амбициозный проект, по-видимому, был разработан на поздней стадии совместно с сэром Томасом Перси, который недавно прибыл в Англию в качестве личного представителя Джона Гонта. Перси взял на себя обязательство, что Гонт выйдет на поле с 1.000 латников и 1.000 лучников. Ожидалось, что 800 латников из них он наберет среди гасконской знати. Остальные 200 латников и все лучники должны были быть набраны в Англии и отправлены в Гасконь морем. Положение с морскими перевозками, хотя и было тяжелым, было лучше, чем в течение многих предыдущих лет. Реквизиция кораблей была завершена за шесть недель к концу апреля 1388 года, что было сделано так быстро впервые в истории. В результате было собрано более сотни крупных кораблей и балингеров, в два раза меньше, чем первоначально планировалось адмиралом, в дополнение к десяти галерам, присланным королем Португалии, которые присоединились к силам Арундела немного позже[906].

В этот критический момент главенствующим фактором в стратегических планах французского правительства была не Англия и даже не Бретань, а личные амбиции герцога Бургундского в Нидерландах. Эти амбиции вращались вокруг безопасности герцогства Брабант, самого большого и богатого княжества немецких Нидерландов, которое в течение многих лет было протекторатом Фландрии. Его правительница, герцогиня Жанна, была старой и больной женщиной, бездетной и политически безграмотной. Реальную власть в Брабанте осуществлял герцог Бургундский. Он и его супруга были назначены наследниками герцогства, их офицеры главенствовали в совете герцогини, а их войска составляли основу его обороны от врагов.

Главным из этих врагов был Вильгельм, герцог Гельдерна и наследник маркграфства Юлих, самый упорный и агрессивный противник французского влияния в регионе. Владения Вильгельма лежали за восточной границей Брабанта между Мезом и Рейном. История спорадических пограничных войн между Гельдерном и Брабантом насчитывала много лет, но в последнее время они приобрели новый накал. Герцог умело использовал события и перемены в англо-французских войнах. Он приурочивал свои главные наступательные действия к французским проектам вторжения в Англию 1386 и 1387 годов, когда точно знал, что французы не смогут послать войска на помощь Жанне. Вильгельм начал официальный обмен посольствами с англичанами, а в июне 1387 года заключил с ними военный союз и пообещав Ричарду II выделить 500 человек войска для его континентальных авантюр. Через месяц после заключения союза герцог Вильгельм объявил о нем в письмах, адресованных Карлу VI ("так называемому королю Франции"), а также Филиппу Бургундскому и герцогине Жанне и объявил войну всем троим[907].

Это событие дало Филиппу Бургундскому возможность использовать французские войска и французские деньги в крупной кампании против своего единственного серьезного соперника в Нидерландах. В разгар кризиса, спровоцированного арестом Оливье де Клиссона, послы Жанны предстали перед французским двором и получили то, что было равносильно французской гарантии целостности территории Брабанта. Осенью 1387 года французы начали вводить войска в северо-восточный Брабант. В течение зимы в долине реки Мез велась активные военные действия с перестрелками и засадами. Но Филипп не довольствовался укреплением границ Брабанта. Он хотел полномасштабного вторжения французской армии в Гельдерн, что позволило бы установить его власть в Брабанте так же окончательно, как это сделала победа при Роозбеке во Фландрии. Его влияние на французское правительство было значительно ослаблено событиями прошлого года, но герцог почти постоянно находясь рядом с молодым королем в течение зимы и весны использовав все свое влияние при дворе для продолжения кампании в Нидерландах[908].

Проект герцога Бургундского вызвал сильную оппозицию в Париже. Вторжение в Гельдерн не отвечало никаким очевидным стратегическим интересам Франции. Оно отвлекало ресурсы и внимание от гораздо более опасных действий герцога Бретани. И оно лишало Францию войск в то время, когда она столкнулась с серьезной угрозой со стороны Англии на западе. Министры Карла VI также уже некоторое время были обеспокоены угрозой со стороны Джона Гонта находившегося в Байонне. Они не имели представления о масштабах его потерь в Кастилии и предполагали, что в его распоряжении все еще находится значительная армия, высадившаяся в Корунье в 1386 году. Значительные французские силы уже были развернуты вдоль границы Гаскони, чтобы сдержать его. Провинции же по берегам Ла-Манша, по сравнению с юго-западом, были легкодоступны для англичан и лишь тонкая завеса войск защищала границу с Бретанью. Единственными действующими военными кораблями были шесть галер, посланные королем Кастилии, которые в настоящее время направлялись на север через Бискайский залив со смешанным составом португальских изгнанников, кастильских моряков и французских латников. Более крупный флот французских кораблей и гребных баланжье готовился к июлю в арсенале Руана. Французы были хорошо информированы о приготовлениях Арундела в Англии и имели некоторое представление о делах английского правительства с Иоанном IV. Они догадывались, что английские операции, проводимые из Гаскони, могут быть скоординированы с высадками в Бретани и такая перспектива внушала им тревогу[909].

Перед лицом этих многочисленных угроз единственной заботой герцога Бургундского было спасти свой проект вторжения в Гельдерн. Он направил все свои усилия на то, чтобы избежать серьезной конфронтации с Англией или Бретанью. Герцог начал переговоры с английским правительством в Кале, первоначально без согласия Карла VI, с целью заключения отдельного перемирия, охватывающего его собственные владения во Фландрии. Вероятно, он же стоял за попытками, которые герцог Беррийский предпринял примерно в то же время, договориться с Джоном Гонтом о другом локальном перемирии на юго-западе. Филипп активно продвигал компромисс с Иоанном IV, несмотря на решительное сопротивление коннетабля и других влиятельных людей при дворе. Все эти вопросы встали со всей остротой в мае 1388 года. Приготовления графа Арундела в Саутгемптоне подходили к завершению. В Брабанте истекал срок перемирия с герцогом Гельдерна, и по всему герцогству Жанны звонили колокола, призывая людей к оружию. В середине месяца в Париже собрался французский королевский Совет. На нем присутствовали все три дяди короля, а также большинство ведущих прелатов и дворян королевства и наиболее важные чиновники. Герцог Бургундский настаивал на продолжении кампании на востоке. Его поддерживал король, которого возбуждала перспектива обретения военной славы, и большая часть военной знати, которая сожалела о бесчестии, связанном с отменой широко разрекламированной экспедиции в Гельдерн, и предвкушала прибыль, которую можно было бы получить, сражаясь за пределами Франции. На другой стороне находились постоянные чиновники короля, не склонный к риску герцог Беррийский и, предположительно, Оливье де Клиссон, чьи личные интересы были затронуты не меньше, чем интересы Филиппа. В результате был достигнут компромисс, но в целом удовлетворительный для Филиппа. Кампания в Гельдерне была отложена до решения бретонской проблемы. Но Совет согласился предложить оливковую ветвь мира Иоанну IV. Ангерран де Куси, которого считали самым обходительным эмиссаром, был отправлен с небольшой делегацией королевских советников со срочной миссией в Бретань. Тем временем на многострадальных французских налогоплательщиков была наложена еще одна талья, вторая за год[910].

В течение нескольких дней, оставшихся до отплытия флота Арундела, Филипп Бургундский и его союзники прилагали все усилия, чтобы заключить соглашение, которое позволило бы сохранить верность Иоанна IV, удержать англичан в Бретани и сохранить германские амбиции герцога. Ангерран де Куси подействовал на герцога Бретонского своим обаянием и к концу мая он убедил его встретиться с герцогами Бургундским и Беррийским в городе Блуа на Луаре. В начале июня Иоанн IV отправился вверх по Луаре на флотилии вооруженных барок в сопровождении свиты из не менее 1.200 человек. Герцог твердо решил не выступать в качестве просителя. На набережной Блуа его встретили два королевских герцога со своими столь же великолепными эскортами. В замке были выработаны условия подчинения Иоанна IV короне. Об их сути можно судить по последующим событиям. Если Иоанн IV согласится предстать перед королем и оправдаться за свои действия в течение последнего года, Карл VI помилует его преступления и превратит текущий уголовный процесс против него в гражданский спор с коннетаблем. Король сам вынес бы решение. Это спасло бы достоинство короля и сняло бы угрозу конфискации, нависшую над герцогством Иоанна IV. Иоанн IV по-прежнему подвергался бы риску вернуть то, что он отнял у Оливье де Клиссона, но есть основания полагать, что королевские герцоги намекнули, что король может принять решение в его пользу.

Иоанн IV написал королю смиренное письмо, в котором извинился за то, что не явился в Орлеан, как он утверждал, по причине болезни. Затем он был доставлен в Париж. Там, около 8 июня, король принял его в большом зале Лувра под возмущенными взглядами придворных, которые не переставали считать его предателем и приспешником англичан. Для герцога Бургундского это был момент крайнего удовлетворения. Вскоре после этого французский королевский Совет разослал приказ о сборе армии для вторжения в Гельдерн. Сбор был назначен на середину августа в городе Монтеро, к юго-востоку от Парижа. Выручка от повторной тальи была направлена на новое предприятие. Что касается Иоанна IV, то, когда в июле король наконец объявил о своем решении, оно было почти полностью в пользу Оливье де Клиссона. Два соперника публично примирились, выпив вина из одной чаши на великолепном пиру, данном королем. Иоанн IV был обманут. Но к этому времени цель Филиппа Бургундского была достигнута. Стратегическая основа экспедиции графа Арундела была разрушена[911].

Арундел ничего не знал об этих событиях. Его флот отплыл из Солента 10 июня 1388 года, на месяц позже намеченного срока, в сопровождении португальских галер. Его армия состояла почти из 3.600 человек, что было немного больше, того количества, на которое он рассчитывал. Около трети транспортных судов были предназначены для перевозки провизии, поскольку, ожидалось, что кампания будет долгой. Это была самая подготовленная английская морская экспедиция за многие годы. Арундела сопровождали сэр Томас Перси со 150 латниками, предназначенными для передового отряда армии в Гаскони, и Ричард Фотерингей, с полномочиями для ратификации договора, который был заключен с герцогом Бретани в марте. Сначала английская армада направилась к побережью Нормандии. Оттуда корабли двинулись на юг от мыса к мысу, собирая призы, где только можно, но не имея возможности высадиться на берег. Повсюду порты были защищены, а береговая охрана выставлена. Примерно на третьей неделе июня Арунделу наконец удалось высадиться на необороняемый остров Бреа, расположенный у северного побережья Бретани. Там граф, к своему ужасу, узнал о встрече Иоанна IV с королем в Париже. Поскольку армия прибыла без лошадей, рассчитывая на то, что их предоставят офицеры герцога, в Бретани ничего нельзя было сделать. Арундел и его главные офицеры были вынуждены пересмотреть свои планы. После некоторых дебатов они решили попытаться высадиться на Бискайском побережье Франции. 23 июня английский флот достиг Бреста. Оттуда к концу месяца он взял курс на юго-восток и направился к заливу Бурнеф, традиционному месту охоты английских рейдеров на торговые суда. Здесь добыча была впечатляющей. Англичане взяли штурмом замок Нуармутье и сожгли большую часть острова, после чего собрали patis за свой уход. Та же участь постигла острова Батц и Буэн и четыре внутренних городка. После десяти дней пребывания в заливе они захватили большое количество золота, вина и скота и сожгли не менее 140 торговых судов. В середине июля флот Арундела снова двинулся на юг. Сэр Томас Перси отплыл в Байонну, чтобы посоветоваться с Джоном Гонтом. Остальная часть флота бросила якорь в Анс де л'Эгийон, большой закрытой бухте к северу от Ла-Рошели[912].

Вся армия высадилась на берег, за ней последовали экипажи кораблей. Взяв с собой около 400 человек, Арундел на небольших барках проник вглубь страны через сеть проток и каналов и обрушился на город Маран, находившийся в пяти милях на левом берегу реки Севр-Ниорез. Французы были захвачены врасплох. Сенешаль Сентонжа находился в Байонне и пытался договориться с герцогом Ланкастером о перемирии. Местное население покинуло свои дома и бежало в замки и обнесенные стенами города. Арундел продвигался со своей армией к Ла-Рошели, которая лежала в двенадцати милях к югу. По крайней мере, часть флота последовала за ним вдоль побережья. В нескольких милях от порта англичане были встречены и отбиты гарнизоном, поддержанным толпой вооруженных горожан, и отступили обратно в Маран. Там Арундел ждал около трех недель, пока его последователи жгли или грабили все, что могли найти. Точные намерения английского полководца неясны. Провинция Они (Онис) была бедным и малонаселенным регионом, безлесной пустошью, где не было нормальных дорог и было очень мало еды и добычи. Без надлежащего снаряжения не могло быть и речи о попытке осадить Ла-Рошель. Без лошадей войска графа не могли далеко уходить от своей базы. Наиболее правдоподобным объяснением его передвижений было то, что он надеялся скоординировать свои действия с Джоном Гонтом и, возможно, с англо-гасконскими компаниями все еще находящимися в центре Франции. Согласно Фруассару, Арундел высадил в Бретани гонца с письмами для Перро де Беарна, главного капитана рутьеров Лимузена[913].

Пока Арундел в Сентонже мечтал об этих великих возможностях, в Англии рушилась военная политика, за которую он стоял. В апреле 1388 года шотландцы отказались продлить действующее перемирие, срок которого истекал 19 июня. В отличие от предыдущих кризисов в англо-шотландских отношениях, этот не был спровоцирован французами, которые практически не общались со своими шотландскими союзниками с момента злополучной экспедиции Жана де Вьенна в 1385 году. Покуда Джон Гонт воевал в Кастилии, Совет Ричарда II сосредоточил все свои ресурсы и силы на экспедиции Арундела, а Парламент все еще не желал поддерживать расходы на активную военную политику. Слабость Англии была особенно очевидна на севере, где расправа Парламента с друзьями Ричарда II оставила опасный вакуум власти в верхах. Невиллы, которые большую часть десятилетия были главными фигурами в обороне обоих участков границы, были запятнаны падением архиепископа Невилла и вытеснены своими давними соперниками Перси. Для Шотландии потенциальная выгода от возобновления войны была значительной, это был шанс закрепить за собой владение анклавами на низменности, отвоеванными за последние десять лет; получить место за столом переговоров в случае возобновления таковых между основными воюющими сторонами и перспектива грабежа и поднятия статуса, которые стали цементом пограничного общества. Единственным тормозом агрессивных устремлений пограничных лордов был король, Роберт II, теперь уже больной старик, не любивший военные риски и обиженный плотной опекой своего сына Каррика, но все еще способный противостоять ему. В феврале 1388 года Каррик подавил последние остатки независимости своего отца, приказав арестовать его. С тех пор и до самой своей смерти, двумя годами позже, Роберт II стал игрушкой в руках сменявших друг друга дворянских клик, сформировавшихся вокруг его сыновей. Перемены ознаменовались немедленным переходом в наступление на границе. В конце апреля 1388 года король-марионетка председательствовал на Совете ведущих дворян своего королевства в Эдинбурге. Там похоже, было достигнуто соглашение о широкомасштабном вторжении в северную Англию летом[914].

Серьезность положения Англии, похоже, не доходила до герцога Глостера или Совета до начала июня. 8 июня 1388 года во всех графствах к северу от Трента были изданы приказы о сборе войск для отражения угрозы со стороны Шотландии. В следующие несколько дней пришли новости о скоплении вражеских галер, кораблей и баланжье в Сене. Англия лишилась своих самых больших кораблей и большинства моряков, чтобы обеспечить флот Арундела. На настоятельные просьбы казначейства о выделении средств были предприняты классические для каждого обанкротившегося правительства меры: займы, наложение ареста на таможенные доходы, временное прекращение выплат гарнизону Кале. Недавнее напоминание об опасностях, связанных с подобными финансовыми трудностями, прозвучало, когда один из отдаленных от Кале фортов был потерян после того, как набранные на месте войска гарнизона дезертировали к врагу из-за отсутствия жалования. 12 июня, всего через два дня после отплытия Арундела из Саутгемптона, стойкость Совета не выдержала. Англичане не могли сражаться сразу на трех фронтах. Собравшись в Лондоне, Совет решил, что нет иного выхода, кроме как обратиться к французскому правительству с просьбой о всеобщем перемирии. Герцогу Глостеру, присутствовавшему на собрании, пришлось написать неудобное письмо герцогу Бургундскому, напомнив ему о безответном письме, которое Филипп направил Глостеру в декабре, и намереваясь рассмотреть предложения, которые были так резко отброшены, когда лорды-апеллянты пришли к власти. Должно быть, написание этого письма стоило герцогу больших мучений[915].

29 июня 1388 года две шотландские армии одновременно вторглись в Англию. Одна прошла через восточный участок границы в направлении Ньюкасла, другая через западный в сторону Карлайла. Из Клайда вышла морская экспедиция, чтобы разграбить Ольстер и остров Мэн. Хранители севера оказались к этому не готовы. Серьезного сопротивления не было нигде. По словам современника, ущерб в восточном пограничье был самым серьезным за последние сто лет. Более 400 человек были захвачены с целью получения выкупа и увезены в Шотландию. Многие другие были сожжены в своих домах или убиты во время бегства. Сообщения о масштабах разрушений на севере достигли Вестминстера примерно в то же время, что и разведданные о том, что угроза атаки французов на южное побережье теперь неминуема. В середине июля состоялось еще одно кризисное заседание Совета. На нем был принят ряд радикальных решений. Флот и армия графа Арундела были отозваны в Англию, чтобы быть развернутыми против шотландцев. Северным магнатам было велено ждать его прибытия на побережье, а в Англии должна была быть собрана свежая армия для их подкрепления. Как и в 1385 году, король лично должен был принять командование. Тем временем все остальные военные предприятия были заброшены. План отправить 200 лучников в подкрепление герцогу Гельдерна был отменен. Подготовка армии для Гаскони была прекращена. 27 июля в Оксфорде был созван Большой Совет, чтобы найти способы финансирования внезапно возросшего бремени военных расходов на севере Англии. Эти поспешные и непродуманные решения оказались невыполнимыми. Из Дувра и Дартмута были отправлены корабли, чтобы прочесать моря в поисках графа Арундела и сообщить ему о его отзыве, но либо они его не нашли, либо он получил сообщение и проигнорировал его. Большой Совет собрался должным образом, но ничего не смог сделать. Магнаты напомнили министрам короля о том, что они уже и так знали: у них нет полномочий санкционировать новое налогообложение. Они предложили созвать Парламент, но самое раннее, когда он смог бы собраться, — это сентябрь. А к тому времени было бы уже слишком поздно[916].

В начале августа 1388 года французский флот вошел в Солент со своими кастильскими вспомогательными силами и нанес значительный ущерб Портсмуту и острову Уайт[917]. Почти в тот же момент произошло другое, еще более грозное вторжение из Шотландии. Основное направление новой шотландской атаки было на западном участке границы. 3 августа, граф Файф, второй сын Роберта II, в сопровождении сэра Арчибальда Дугласа, вошел в Уэстморленд во главе элитного рыцарского корпуса, за которым следовала огромная орда легковооруженных всадников и пехоты, "вся мощь Шотландии", согласно отчету, отправленному Ричарду II. Оборона состояла из местных войск, значительно уступавших шотландцам по численности и плохо руководимых хранителем западного участка границы Джоном, лордом Бомонтом. Это был человек без связей, с небольшим количеством местных сторонников и малым военным опытом, который только что получил свое назначение. Захватчики достигли Карлайла в течение нескольких часов, разгромили камберлендское ополчение, пытавшееся остановить их, убили 100 человек и увели 300 пленников, включая шерифа. На противоположном участке границы Джеймс, граф Дуглас, вторгся в Нортумберленд с гораздо меньшим, но более отборным войском, численностью, вероятно, около 3.000 человек. Они были набраны в основном из свит знатных семей Лоуленда и рыцарей Лотиана, которые собирались под знамена Дугласа и его отца с 1350-х годов. Позднее враги Дугласа говорили, что он отделился от основной армии и провел эту операцию без разрешения короля. Но более вероятно, что он все же согласовывал свои действия с графом Файфом. Его целью, по-видимому, было связать английские войска, большая часть которых была сосредоточена к востоку от Пеннинских гор, и помешать им отправиться на помощь Бомонту в Камберленд.

В итоге Дуглас добился гораздо большего. В первые дни августа он стремительным маршем прошел на юг через Нортумберленд, сжигая на своем пути фермы и деревни и проникнув за реку Тайн почти до Дарема. Возвращаясь на север, он провел короткую демонстрацию перед стенами Ньюкасла. Город защищал хранитель восточного участка границы, сэр Генри Перси. Перси, старший сын графа Нортумберленда, был знаменитым паладином, которого Эдуард III посвятил в рыцари в возрасте тринадцати лет, и вся его карьера прошла в сражениях на шотландской границе, во Франции и на море. Ему было всего двадцать четыре года, но он уже получил прозвище Хотспур (Горячая Шпора) за свою наступательную тактику и быстроту передвижений. Во время стычки у ворот Ньюкасла Дуглас захватил вымпел Перси и когда шотландцы отступили, он послал своему противнику оскорбительное послание, похваляясь, что установит его на стенах замка Далкейт. Перси ответил, что его вымпел никогда не покинет Нортумберленд. За стенами Ньюкасла он собрал вассалов своего дома и войска Йоркшира и Нортумберленда. Их число, должно быть, составляло от 5.000 до 8.000 человек. Еще одно войско собралось в Дареме под командованием местного епископа Уолтера Скирлоу и находилось в пути. 5 августа Перси получил сообщение, что армия Дугласа расположилась лагерем у реки Рид, недалеко от замка Оттерберн, примерно в тридцати милях. Ранним утром он вывел своих людей из города и отправился в погоню, оставив приказ, чтобы даремская армия следовала за ним.

Незадолго до наступления сумерек, 5 августа 1388 года, английская армия прошла через деревню Элсдон, расположенную в трех милях к востоку от шотландского лагеря. Англичане были голодными и уставшими после долгого перехода. Становилось все темнее. Английские лучники были бы бесполезны в таких условиях. Но Генри Хотспур не хотел позволить шотландцам сбежать под покровом темноты и считал, что преимущество внезапной атаки позволит одержать верх. Верный своему прозвищу, он приказал немедленно атаковать и разделил своих людей на две баталии. Одна, под его собственным командованием, должна была нанести фронтальный удар по позициям шотландцев, а другая была отдана под командование сэра Мэтью Редмэйна, которому было приказано обойти шотландцев с севера и атаковать их с тыла. Шотландцы заканчивали ужин, держа оружие наготове, и собирались расположиться на ночлег, когда в лагерь прискакал конный разведчик с вестью о том, что англичане почти настигли их. "Армия Хотспура на подходе", — крикнул он. В спешке граф Мурей забыл одеть шлем а у Дугласа вообще не было времени надеть доспехи. Шотландский лагерь находился у подножия холма и шотландцы вскарабкались вверх по склону и выстроились в боевой порядок на вершине. Баталия Перси поднялась на холм в пешем строю без особого порядка и обрушилась на шотландцев с криками "Перси!" и "Святой Георгий!". Люди Дугласа отступили перед первым натиском, но держались стойко, а затем контратаковали при сгущающихся сумерках и заставили англичан отступить. Дуглас, "истинный факел шотландцев", по словам поэта описавшего битву, был убит в этой схватке пронзенный тремя копьями. Согласно знаменитой, но, вероятно, апокрифической истории, рассказанной Фруассару двумя рыцарями, участвовавшими в этой битве, когда соратники Дугласа несли его обнаженного и полубессознательного с поля боя, он приказал им поднять с земли его знамя и размахивать им, крича "Дуглас!", чтобы шотландцы не были деморализованы его смертью. В жестокой рукопашной схватке, усугубляемой тем, что в темноте трудно было отличить друга от врага, шотландцы добились полного превосходства. У подножия холма англичане попытались перестроиться, но граф Данбар, командовавший шотландским резервом, сел на коня и провел кавалерийскую атаку вниз по склону, рассеяв их по полю.

Большинство современников винили в этом поражении Генри Перси. Их критика имела большую силу. Поспешив вступить в бой с врагом, он атаковал его до того, как баталия Редмэйна подошла с севера, а епископ Даремский и остальная английская армия были еще далеко. Редмэйн достиг лагеря шотландцев вскоре после начала боя. Его люди потратили время на вырезание конюхов и слуг, которых шотландцы оставили охранять свой лагерь, а затем потеряли дорогу в темноте. Рано утром следующего дня они обнаружили трупы своих соотечественников, разбросанные по полям у Рид, в то время как шотландцы с триумфом стояли на вершине холма. Баталия Редмэйна напала на измученных шотландцев, отбросила их и преследовала на север до самой границы. Что касается епископа Скирлоу, то посреди ночи на дороге его встретил гонец с вестью о разгроме и тот сразу же повернул назад в Ньюкасл. Обе стороны понесли большие потери. Англичане потеряли примерно 550 человек убитыми и много пленными. Генри Перси, его брат Ральф и еще двадцать один рыцарь оказались в плену. Потери с шотландской стороны были почти такими же высокими. Они потеряли около 500 человек. Среди пленных были сэр Джеймс Линдсей и несколько других видных пограничных лордов[918].

В свое время Оттерберн был знаменитым сражением. Немногие события так убедительно показали англичанам, насколько изменилась ситуация со времен расцвета Эдуарда III. Это была первая крупная победа шотландцев на поле боя со времен Бэннокберна. Она вдохновила шотландцев на создание патриотических эпических поэм, начиная со стихов на латыни Томаса Барри, написанных вскоре после битвы, и заканчивая Балладой о битве при Оттерберне, которую в различных редакциях продолжали петь еще долго после окончания пограничных войн. "Когда я услышал старую песню о Перси и Дугласе, мое сердце волновалось сильнее, чем при звуках трубы", — напишет сэр Филипп Сидни два века спустя, в царствование Елизаветы I. Жан Фруассар, который знал Джеймса Дугласа еще мальчиком, когда гостил у его отца в Далкейте, приложил немало усилий, чтобы опросить тех, кто сражался в битве, и посвятил несколько своих самых ярких прозаических произведений распространению славы о ней среди его аудитории на континенте. Сражение в рукопашной между равными силами дворян с известными капитанами с обеих сторон и без лучников, которые могли бы повлиять на результат, олицетворяло все то, чем он больше всего восхищался в рыцарских войнах.

В стратегическом плане, правда, на карту было поставлено немногое. Дуглас все равно возвращался домой и за победой не последовало продолжения. Потери обеих сторон были примерно равны как по численности, так и по значимости. Генри Хотспур в конце концов был освобожден после почти годового нахождения в плену в обмен на сэра Джеймса Линдсея и 7.000 марок наличными. Но в политическом плане битва имела огромные последствия. Смерть главы дома Дугласов не оставившего наследника оставила пустоту в политическом и военном руководстве шотландского пограничья и политическую нестабильность, которая сохранялась в течение многих лет. Сложная сеть вассальной верности, созданная в Шотландской низменности за четыре десятилетия рыцарями Лиддесдейла и графами Дугласами, внезапно распалась. Обширные владения, простиравшиеся вдоль границы от Бервика до Лодердейла и на север до Абердиншира, оспаривались между различными ветвями семьи Дугласов и ведущими представителями шотландской знати. Под Карлайлом граф Файф оставил осаду города и удалился со своей армией в Шотландию, как только до него дошла весть о смерти Дугласа[919].

За морем последняя континентальная кампания, предпринятая Англией в XIV веке, закончилась с полным провалом. Маршал Луи де Сансер, командовавший французскими войсками на Гасконской границе, вошел в Ла-Рошель в конце июля в сопровождении нескольких ведущих дворян Пуату и отряда из 1.100 латников. Арундел вызвал его на полевое сражение, но опытный Сансер не собирался растрачивать свои тактические преимущества и ответил уклончиво. От Джона Гонта не было никаких признаков помощи. Герцог Ланкастер не планировал проводить крупные военные операции против Франции, а без обещанного подкрепления из Англии он вряд ли был в состоянии это сделать. В любом случае, агрессивные планы Арундела противоречили всем политическим устремлениям герцога и перечеркивали его переговоры с Кастилией.

Последняя страница длительных и сложных дипломатических переговоров Джона Гонта с Хуаном I была перевернута только 8 июля 1388 года, когда окончательный текст договора был скреплен печатью во францисканском монастыре Байонны. Байоннский договор, как и все предыдущие варианты соглашения Гонта с Хуаном I, обязывал их обоих действовать на благо мира между Англией и Францией. Есть все основания полагать, что Гонт отнесся к этому серьезно. 17 июля 1388 года кастильский король ратифицировал документ в городе-крепости Кастрохериз, к западу от Бургоса. Как только ратификационный договор оказалась в его руках, Гонт начал переговоры с представителями герцога Беррийского. Обе стороны встретились в августе возле удерживаемой англичанами крепости Мортань на северном берегу Жиронды. Там, 18 августа 1388 года, они договорились о перемирии до марта следующего года, охватывающем всю Францию к югу от Луары. Перемирие положило конец походу Арундела. Его армия погрузилась на корабли и отплыла восвояси. 3 сентября 1388 года флот прибыл в Уинчелси. Кроме разграбления залива Бурнеф, Арундел так ничего и не добился[920].

Когда 10 сентября 1388 года Парламент собрался для рассмотрения кризиса, стало ясно, что доверие политического сообщества к режиму лордов-апеллянтов исчезло. Сессия проходила в Кембридже, в августинском приорстве Барнуэлл, предположительно потому, что оно находилось вдали от политической напряженности Вестминстера и Лондона. Сравнительно немногие из тех, кто был избран в феврале, были переизбраны в сентябре. Ход судебных заседания неизвестен из-за утраты официальных документов, но ясно, что судебное преследование рыцарей двора Ричарда II, которое было отложено по завершении Беспощадного Парламента, было прекращено. Это решение отразило всеобщее разочарование Палаты Общин в поведении ведущих лордов-апеллянтов. Они были особенно недовольны результатами экспедиции Арундела. Она стоила больших денег, около 34.000 фунтов стерлингов или почти в два раза больше, чем половина субсидии, за которую проголосовал Беспощадный Парламент. Палата Общин обвинила Арундела в том, что он отправился на месяц позже назначенного срока, что, по их мнению, стоило ему поддержки герцога Бретонского и требовали объяснить, почему он просит жалованье за четыре месяца, когда он отслужил только три. Предложенные экономические меры и реформы, которые, как ожидалось, должны были преобразовать финансы правительства, не осуществились, и правительство лордов-апеллянтов подозревалось в сокрытии или растрате ресурсов короны, как и предыдущие правительства. В этом мнении была определенная справедливость. Апеллянты убедили Безжалостный Парламент разрешить им взять 20.000 фунтов стерлингов из пошлин на шерсть за их труды "во спасение короля и всего королевства", сумма, которая превышала все поступления от половинной субсидии, предоставленной в марте. Львиная доля этой суммы, вероятно, досталась безбедному герцогу Глостеру, но аппетиты Арундела были не намного меньше. Он оделил себя премией в 1.000 марок и удвоил свое собственное вознаграждение в качестве капитана Бреста. Эти мелкие скандалы лишь укрепили парламентариев в общепринятом мифе о том, что честное правительство найдет способ финансировать войну из собственных источников[921].

Что касается Совета, то он не был занят ведением войны с июня. Его члены уже общались с французским двором по поводу возможности долгосрочного перемирия, но для того, чтобы иметь хоть какие-то преимущества для переговоров, им нужна была убедительная угроза военных действий. Они изо всех сил пытались убедить Парламент профинансировать еще одну кампанию против Франции. Но их мольбы остались без ответа. План отправить еще один военный флот в море в том же месяце, похоже, был объявлен на открытии сессии, но почти сразу же от него отказались. На его место был выдвинут другой, довольно туманный план, предусматривающий неопределенную континентальную экспедицию весной 1389 года. Палату Общин интересовали только действия против шотландцев, и в конце концов она проголосовала за субсидию, в одну десятую и пятнадцатую от движимого имущества, гораздо меньше, чем требовал канцлер, к тому же зарезервировав ее для кампании возмездия на севере в следующем году. Парламент был распущен 17 октября 1388 года. Глостеру, Арунделу и Уорику удалось сохранить контроль над правительством еще на несколько месяцев, но они уже отказались от большей части своей первоначальной программы. Вскоре после этого английское правительство согласилось принять участие в конференции с представителями Карла VI на границе в Пикардии. Примерно в то же время Джон Гонт получил полномочия начать переговоры о заключении сепаратного мира между Англией и Кастилией[922].

В начале сентября 1388 года французская армия двинулась на Гельдерн. Герцог Бургундский возглавил передовой отряд двигавшийся на север из Шалон-сюр-Марн. Король в сопровождении коннетабля, герцогов Беррийского и Бурбонского, а также большинства ведущих дворян Франции выступил из Монтеро несколькими днями позже. С общей численностью в 16.000 человек это было самое крупное кавалерийское соединение, сформированное во Франции со времен Бурбурской кампании 1383 года. Масштабы кампании, которые значительно превышали то, что действительно требовалось, были обусловлены главным образом участием короля, который настоял на участии в ней вопреки здравым советам своих дядей. Герцоги предпочли бы меньшую армию с гораздо меньшим обозом, которую было бы легче снабжать. Трудности усугублялись выбором маршрута. Логичнее всего было бы сосредоточить армию у Лилля и пройти через восточную Фландрию и Брабант. Но ущерб и стоимость прохождения большой французской армии через их территорию привели в ужас города Брабанта, несмотря на то, что ее предполагаемой целью была защита их от врагов на востоке. Брабантцы угрожали опустошить страну и закрыть ворота городов перед лицом французского наступления. Поэтому Филипп, чье влияние там частично зависело от их доброй воли, был вынужден изменить маршрут армии, введя ее в Германию дальше на восток через Арденны и пройдя через герцогство Люксембург. Это означало поход по крутым, густо заросшим лесом долинам с плохими дорогами и очень скудными запасами провианта, чтобы прокормить такое большое войско[923].

Гельдернская кампания не удовлетворила жажду военной славы короля. Армия продвигалась под проливным дождем в течение двух недель, прежде чем преодолеть безлюдные перевалы Шнее-Эйфель, где было холодно, а земля уже покрыта снегом. 25 сентября 1388 года французы вошли в плодородные низины Юлиха, направляясь к южной границе Гельдерна. Там они разбили лагерь вдоль дороги к югу от города Эркеленц, пока их командиры обсуждали, что делать, и ждали подвоза припасов. Французская армия оставалась там в течение трех недель. Дождь лил не переставая, превращая палатки в мокрые тряпки, а землю в болото. Лошадям приходилось пробивать себе дорогу в грязи. Караваны повозок, доставлявшие припасы через холмы с Меза и Рейна, были остановлены наводнениями и оползнями. Герцог Вильгельм нанял отряды иррегулярных войск, большинство из которых составляли отряды немецких разбойников из-за Рейна, чтобы противостоять французскому наступлению. Эти люди следили за передвижениями французов с вершин холмов, внезапно нападали на отставших и фуражиров и совершали убийственные ночные атаки на французские лагеря. Продовольствие заканчивалось. Жизнь солдат, жаловался Эсташ Дешан, который был одним из них, была сплошной "гнилью, холодом и трясиной". Когда наступит зима, условия могли только ухудшиться. Некоторые французские капитаны открыто говорили о возвращении домой. На пути армии стоял город-крепость Рурмонд, блокировавший дорогу у слияния рек Мез и Рур. Оливье де Клиссон попытался выйти из тупика, спровоцировав сражение за стенами этого города. Он отделил от основных сил около 4.000 человек и двинулся вниз по долине реки Рур к городу в сопровождении Жана де Вьенна и Ангеррана де Куси. Французы выстроились в боевой порядок на равнине, но защитники не поддались на провокацию. Они приняли ту же тактику, которую французы применяли на протяжении тридцати лет во время вторжения английских армий и держались за своими стенами, а с наступлением сумерек французы были вынуждены вернуться в свои лагеря. Герцог Гельдерна следил за ходом кампании из Неймегена на Рейне. "Наводнения, морозы и дожди будут вести мою войну за меня, — сказал он, согласно Фруассару, тем, кто убеждал его в непобедимости французов, — к февралю даже самый агрессивный из них захочет вернуться домой к жене и детям".

На самом деле Вильгельму не пришлось ждать так долго. 7 октября 1388 года он предложил французскому королю вариант окончания войны без потери чести, который был быстро принят: извинения за оскорбительный язык его писем, но не за их содержание; некоторые территориальные уступки герцогине Брабантской, но только при условии, что соответствующие владения будут быстро переданы одному из его союзников; и обещание прислать предупреждение за год до возобновления войны. Это было все. Что касается более широкого конфликта с Брабантом, который якобы послужил поводом для войны, Вильгельм согласился передать его на рассмотрение арбитража, но на условиях, которые давали ему широкие возможности для политического маневра. 12 октября герцог предстал перед королем в маленькой деревушке Карренциг, где Карл VI разместил свой штаб, чтобы поставить свою печать на документе. Чтобы произвести впечатление на непокорного герцога, не пожалели никаких усилий. По обеим сторонам дороги, ведущей к огромному шатру, расшитому золотыми лилиями, были выстроены войска. Внутри король восседал на троне в полном вооружении, за его спиной стоял оруженосец, державший его шлем, а вокруг собрались его дяди, коннетабль и главные капитаны армии. Лицо Карла VI было как бесстрастная маска, ничего не выражающая и не говорящая, которую он был приучен демонстрировать тем, кого хотел поразить величием Франции. Король поприветствовал герцога только жестом. "И ничего не сказал", — добавил хронист. Однако, хотя Вильгельм Гельдернский получил прощение стоя на коленях, все знали, что это был спектакль, призванный скрыть провал французской армии.

Если кто-то и сомневался в этом, то глаза его открылись во время похода обратно во Францию. Французам не удалось пройти по римской дороге, которая шла вдоль западного берега Меза, потому что люди из Маастрихта и Льежа охраняли мосты и отказывались пропускать их. В Люксембурге они были встречены с ненавистью. В сельской местности были уничтожены все продукты питания, а города закрыли свои ворота. Отряды герцога Гельдерна, видя беспорядок в рядах французов и чуя возможность поживиться, преследовали отступающие войска на каждом шагу. Мосты охраняли от захватчиков большие отряды пехоты. Реки вышли из берегов после шести недель непрерывных дождей. Броды были непроходимы. Люди и лошади тонули, пытаясь пробраться через бурные потоки воды. Телеги теряли колеса и оси в рытвинах. Охромевших лошадей пришлось бросить. К концу октября потрепанная и голодная армия достигла французской границы, выглядя как потерпевшая поражение[924].

Непосредственным следствием фиаско в Германии стала дворцовый переворот при французском дворе. Профессиональные администраторы всегда были недовольны личной властью герцога Бургундского. Гельдернская кампания принесла им новых и могущественных союзников. Это было предприятие Филиппа Бургундского, задуманное в его личных интересах и навязанное Совету французского короля вопреки мнению многих его более опытных членов. Выбор маршрута движения армии также принадлежал Филиппу, как и решение договориться с правителями Юлиха и Гельдерна вместо того, чтобы огнем и мечом уничтожать их владения, что, несомненно, отвечало политическим интересам герцога в Нидерландах, но лишало капитанов армии добычи, на которую они рассчитывали. Прежде всего, бесславный исход кампании стал сильным разочарованием для короля, который вскоре начал возмущаться давлением, которое его дядя оказал на него в начале года.

3 ноября 1388 года, через неделю после возвращения из Гельдерна, Карл VI председательствовал на Большом Совете в зале архиепископского дворца в Реймсе. На нем присутствовали все знатные вельможи, участвовавшие в кампании, и когорта постоянных чиновников и юристов, вызванных по этому случаю из Парижа. Момент и место проведения Большого Совета были символичны. Это была годовщина коронации короля, которая состоялась в этом же городе восемь лет назад. Через месяц ему должно было исполниться двадцать лет — возраст, когда он мог уже лично управлять страной. И все же, когда в начале заседания престарелый кардинал-епископ Лаона Пьер Айселин поднялся, чтобы предложить королю отказаться от опекунов, это, очевидно, стало шоком. Айселин был глубоко уважаемым человеком, который был близок к трем сменявшим друг друга королям Франции. Дяди были ошеломлены, когда по залу пронесся ропот одобрения. Архиепископ Реймса выступил в поддержку предложения кардинала. Так же поступили и капитаны армии. Карл VI, который знал, что затевается, был готов к этому. Повернувшись к герцогам Беррийскому и Бургундскому, он поблагодарил их за усердие и верность на протяжении последних восьми лет, и заявил, что всегда будет рад их советам и помощи во время войны, а затем отпустил их. Герцог Беррийский и сказал, что он и его брат готовы подчиниться желанию короля; но они хотели бы обсудить с ним этот вопрос как следует после его возвращения в Париж. Однако решение было принято немедленно. В течение следующих четырех лет герцоги Бургундии и Беррийский были отстранены от управления королевством. К ним обращались за советом по важным вопросам и иногда принимали его, но они потеряли право направлять политику и стали не более чем случайными советчиками среди других людей. Герцоги считали, что все это было заранее спланировано королем и Клиссоном при поддержке их врагов при дворе[925].

Это было более или менее правдой. Год спустя, когда камергер Джона Гонта, сэр Ричард Эббербери Младший, находился при французском дворе по делам своего господина, его отвел в сторону Оливье де Клиссон. "Вы видите короля?, — спросил его коннетабль, — и, что вы о нем думаете?". И прежде чем изумленный англичанин успел ответить, он продолжил:

Клиссон, конечно, имел при этом свои важные интересы. Его собственному положению в Бретани серьезно угрожала враждебность герцогов Беррийского и Бургундского и их упорная поддержка Иоанна IV. Но отставка королевских герцогов была не просто интригой из ревности. Одобрение, которым было встречено обращение кардинала Лаонского в Реймсе, свидетельствует о том, что Клиссон и его друзья пользовались широкой поддержкой в политических кругах Франции. В частности оттуда исходила сильная поддержка программы административной и финансовой реформы, которая вряд ли могла продвинуться вперед, пока у власти находились герцоги Бургундский и Беррийский. Но основной проблемой было состояние королевских финансов. Коннетабль указал на нее в своем хвастливом обмене мнениями с Ричардом Эббербери. Нынешнее бремя налогов было политически непосильным. За последние четыре года было проведено не менее шести сборов таьли, помимо регулярного бремени от налогов с продаж и габеля. Однако денег постоянно не хватало и пришлось бы сильно сократить государственные расходы.

С отставкой королевских герцогов и их ставленников личность короля стала более значимым фактором во французской политике. Уже было ясно, что Карл VI будет совсем не таким правителем, как его отец. В двадцать лет он был широкоплечим, атлетически сложенным молодым человеком с густой бородой и светлыми волосами, которые уже начали редеть. Карл VI был искусным воином с сильным интересом к военному делу. Он был отличным наездником, умел обращаться с копьем и стрелять из арбалета не хуже любого из своих товарищей. Он также хорошо понимал свой статус короля. На протяжении веков французская монархия обросла слоем религиозного символизма и ритуалов. Как и большинство его предшественников, Карл VI должен был играть на публике роль иконы государства. Холодное достоинство, с которым он принял герцога Гельдерна в Карренциге, ничем не отличалось от лица, которое он показывал своим собственным подданным или радостным толпам, которые однажды вышли на улицы Авиньона, чтобы увидеть, как его несут к воротам, словно высеченное изображение. "Я никогда не видел государя, который выглядел бы столь хладнокровным и сопровождался людьми, чей облик был бы так похож на его собственный", — сообщал своему корреспонденту в городе Прато купец и финансист Франческо Датини. Но за стенами своих дворцов вдали от взглядов толпы, Карл VI производил впечатление на просителей и послов своей готовностью слушать и памятью на имена и лица. Однако даже это было маской. По мере взросления Карла VI его личная жизнь все больше расходилась с тщательно создаваемым образом короля. Он игнорировал обычай, согласно которому король не должен был участвовать в рыцарских турнирах и устраивал шумные попойки, продолжавшиеся до поздней ночи. В кругу друзей он надевал маскарадные костюмы, к немалому огорчению своих более консервативных министров. Он поздно вставал с постели и был безрассудно экстравагантным и отъявленным бабником. Король всегда оставался личностью. Но задолго до того, как его разум был затуманен болезнью и безумием, его способность к государственным делам была ограничена. Он был праздным, тугодумом и легко поддавался хандре и это делало его податливым для тех, кому он доверял[927].

Теперь главными фигурами в королевском Совете были Оливье де Клиссон, который оставался самым близким к королю политиком, герцог Бурбонский, единственный из дядей короля, сохранивший прежнее влияние, и Пьер ле Бег (Заика) де Виллен, бывший капитан французских наемников в Кастилии. Повседневное управление находилось в руках группы бывших слуг Карла V, которые прочно завладели расположением молодого короля и контролировали все доступы к нему. Бюро де Ла Ривьер, который постоянно находился рядом с королем, стал его самым влиятельным камергером. Жан ле Мерсье был назначен Великим магистром королевского двора и взял на себя ответственность за королевские финансы. Арно де Корбье ушел с поста председателя Парламента, чтобы стать канцлером Франции. Двое восходящих мужчин впервые стали заметными фигурами. Жан де Монтагю, отпрыск знатной династии королевских бюрократов, стал личным секретарем короля. После пятилетнего перерыва титул купеческого прево Парижа был возрожден для главного королевского чиновника столицы и присвоен молодому юристу Жану Жювенелю де Юрсен. Эти люди сформировали сплоченную команду, которая установила более прочный контроль над громоздким механизмом управления, чем любое предыдущее министерство. Хорошо осведомленный, хотя и недружелюбный наблюдатель отметил их необычную сплоченность. Они действовали коллективно, советуясь друг с другом наедине и поддерживая решения друг друга на Совете. Никому не позволялось подняться в правительстве короля, если он не был готов присоединиться к ним на их собственных условиях[928].

"И тогда во Франции начались пиры, поединки и танцы, больше, чем в течение многих предыдущих лет, — писал современник-биограф Жана де Бусико, — ибо молодые, энергичные и знатные люди призывали молодого короля к веселью, как это естественно для молодых душой людей в расцвете сил". В течение следующего года Карл VI отпраздновал свое совершеннолетие, устроив ряд грандиозных празднеств в Париже и его окрестностях. Однако ни одно из них не имело такого символического значения, как впечатляющие недельные торжества в Сен-Дени, которыми новый режим праздновал свой приход к власти и добивался популярности среди военной знати, ведущих фигур королевской администрации и парижской элиты. Поводом послужило посвящение в рыцари сыновей герцога Анжуйского, одиннадцатилетнего Людовика, титулярного короля Неаполя, и его брата Карла. Торжества были тщательно срежиссированной пропагандой королевского дома, намеренно придуманной для того, чтобы показать, что его судьба находится в руках молодого поколения. Ведущее место в публичных церемониях занимал сам король и его сверстники среди королевских принцев: младший брат Людовик, герцог Туреньский, и его кузены Пьер Наваррский, младший сын Карла Злого, Генрих, сын герцога Барского, и Жан (Иоанн), граф Неверский, восемнадцатилетний наследник герцога Бургундского. В течение трех дней участники состязались в поединках по спискам, установленным перед воротами аббатства, и пировали в огромном деревянном зале длиной почти 600 футов, специально построенном в большом дворе. Все происходило в соответствии с тщательно разработанными ритуалами, воссозданными на основе сказаний о Ланселоте и легенд о Святом Граале. Приглашения были разосланы в Англию, но единственными английскими гостями были изгнанники: Роберт де Вер, граф Оксфорд, который жил в Париже на пенсию от Карла VI; и Матильда Холланд, графиня Сен-Поль, единокровная сестра Ричарда II, теперь натурализовавшаяся во Франции, которой, как самой красивой из присутствующих женщин, была предоставлена честь вести лошадь короля. Оба они, должно быть, помнили День Святого Георгия 1377 года, когда под пристальным взглядом дряхлого Эдуарда III Англия праздновала приход нового поколения накануне одного из самых мрачных периодов своей истории. Как и молодым людям 1377 года, многим из аристократов в Сен-Дени суждено было встретить безвременную смерть в течение следующих трех десятилетий от рук убийц, палачей или самосуда, или на полях сражений при Никополе или Азенкуре. Празднества завершились 6 мая 1389 года замечательной церемонией, посвященной памяти Бертрана Дю Геклена, умершего девятью годами ранее. Меч и доспехи покойного коннетабля были внесены в церковь аббатства при свете сотен горящих факелов офицерами короны в сопровождении толпы родственников и сторонников Бертрана. Людовик Туреньский и молодые принцы королевского дома вышли вперед, чтобы предложить свои собственные мечи, как бы в знак прямой преемственности от великих дней Карла V к дням его сына[929].

Новая администрация немедленно приступила к реформированию государственного аппарата и уничтожению пышных зарослей чиновничества, которые привели к экспоненциальному росту королевского жалования для них за последнее десятилетие. Герцоги Беррийский и Бургундский требовали официальной доли в доходах короны теперь, когда они больше не могли назначить ее сами себе, а также хотели получить гарантию, что назначенные ими протеже будут в безопасности. Их вежливо выслушали, но их пожелания были проигнорированы по обоим пунктам. В течение следующих четырех лет поток новых грантов Филиппу Смелому сократился до менее чем пятой части от прежнего уровня. Дотации Иоанну Беррийскому сократились до незначительной струйки. Большое количество лишних чиновников, предполагаемых противников нового режима и сторонников политики высоких налогов последних пяти лет, многие из которых были обязаны своими местами дядям короля, были сняты с должностей. В последующие месяцы из королевского Совета хлынул поток постановлений и указов. В Парламенте произошли серьезные кадровые изменения и радикальная реформа его работы. Была предпринята попытка ограничить штат провинциальных бальи и сенешалей и упразднить бесчисленные привилегии, которыми они дополняли свои гонорары и жалованье. Особое внимание было уделено раздутой и эндемически коррумпированной финансовой администрации, которая, как считалось, потребляла до половины доходов, которыми она распоряжалась. Доходы королевских поместий были резко увеличены. Было предпринято наступление на повальную коррупцию и небрежную бухгалтерию закупочных контор королевского двора, где многие королевские чиновники в прошлом нажили свои состояния. Счетная палата вернула себе роль строгого аудитора, которой она когда-то славилась.

Нелегко изменить административную культуру, сложившуюся на протяжении многих поколений, но есть много свидетельств в пользу утверждения Оливье де Клиссона о том, что финансы короля были преобразованы, по крайней мере, в краткосрочной перспективе. Впервые после смерти Карла V стало возможным не только покрывать текущие расходы правительства, но и делать крупные регулярные выплаты казначею королевского двора для поддержания щедрости короля и его все более показного двора. Удалось даже создать значительный ежемесячный резерв на случай непредвиденных расходов в будущем. В то же время уровень налогообложения был снижен примерно на треть, что во многом способствовало популярности нового режима. Сбор последней тальи был прекращен в январе 1389 года. В течение следующих семи лет больше не вводилось никаких специальных налогов такого рода. Когда герцог Беррийский издал приказ о том, что сбор тальи должен в любом случае продолжаться в его собственных владениях, королевский Совет отменил его[930].

Одним из первых действий нового правительства после прихода к власти было принятие предложения англичан о проведении новой дипломатической конференции[931]. Взгляды мармузетов на внешнюю политику не сильно отличались от взглядов герцога Бургундского. Но потребность в мире у мармузетов была более острой, чем у него. Судьба их финансовых реформ и, в конечном счете, их собственное выживание в правительстве зависели от того, чтобы положить конец ежегодным сборам армии и флота последних двух десятилетий и добиться значительного сокращения расходов на содержание постоянных гарнизонов на границах. В то же время менее ощутимые факторы меняли настроения в обществе. Последние годы XIV века были временем сильного морального пессимизма, характеризующегося растущей озабоченностью грехом и личным искуплением, незащищенностью жизни и вездесущностью смерти, не только среди образованных священников, но и среди влиятельных слоев дворянства. Их мировоззрение было во многом обязано всепроникающему чувству упадка, которое тяготило французское политическое сообщество. Настроение общества омрачалось и другими событиями в мире за пределами Франции: церковным расколом, успехами турок-османов на Балканах, периодическими эпидемиями бубонной чумы. Коррупция, упадок, тщеславие политических и национальных амбиций — эти темы постоянно звучат в стихах поэта Эсташа Дешана и в трудах политических моралистов, таких как анонимный автор Songe du Vergier (Сон Садовника) и плодовитый Филипп де Мезьер. Те же темы постоянно появляются в произведениях молодой лирической поэтессы Кристины Пизанской, юриста Оноре Бонэ и оратора и ученого Жана Жерсона. Эти писатели не просто проповедовали своим сородичам. Все они принадлежали к миру политики. Им нужно было делать карьеру и угождать покровителям, большинство из которых принадлежали к высшим слоям дворянства и церкви. Songe du Vergier почти наверняка был творением одного из мэтров-реквизиторов Карла V. Дешан всю свою жизнь прожил при дворе, в армии и на гражданской службе монархии Валуа. Филипп де Мезьер был одним из советников Карла V. Бонэ присутствовал на дипломатических конференциях в качестве юридического советника. Жерсон, видная фигура в самом политизированном Университете Европы, регулярно читал проповеди перед королем.

В конце XIV века ненависть к англичанам во Франции была, вероятно, как никогда сильна. Тем не менее, в эти годы поддержка войны резко снизилась. Она ассоциировалась с расколом в христианском мире, с убийственным и все более бессмысленным военным тупиком, невыносимым бременем налогов и развращением нравов и политики, которое обычно сопровождало высокий уровень государственных расходов. В последние годы своей жизни даже Фруассар, подлинный певец аристократических чувств и величайший защитник рыцарства, выступил против того, что он считал бездумной жадностью и неизбирательным насилием класса воинов. Осенью 1389 года Филипп де Мезьер представил Карлу VI свою огромную аллегорическую работу Songe du Vieil Pélerin (Сон старого пилигрима). Написанная после увольнения королем его дядей, книга Филиппа представляла собой длинную мольбу о мире между Англией и Францией, об устранении церковного раскола и проведении нового крестового похода против возрождающейся силы ислама. Филипп считал молодость и неопытность Карла VI и Ричарда II их главным достоинством. Пусть они отбросят ненависть своих предков и старших родственников, людей, запятнанных кровью, вскормленных и обогащенных войной, прежде чем они вырастут и разделят их участь. Пусть они встретятся и решат все вопросы непосредственно друг с другом, без вмешательства юристов и дипломатов, которые служат лишь для того, чтобы старые ссоры оставались злободневными. Филипп де Мезьер был теперь братом-мирянином ордена целестинцев и называл себя в своих работах Старым затворником. Однако он не был гласом вопиющего в пустыне. Его неустанное лоббирование и способность апеллировать к самым сильным эмоциям современников привели к тому, что он обрел влиятельных последователей, включая короля[932].

3 мая 1389 года в Вестминстере произошла сцена, напоминающая события в Реймсе в ноябре предыдущего года и, вполне возможно, вдохновленная ими. Большой Совет собрался в палате Маркольфа, небольшом расписном зале на берегу реки в пределах дворцовой ограды. Ричард II вошел в зал, чтобы открыть заседание подготовленным заявлением. Он отметил, что ему уже исполнилось двадцать лет, когда мужчина имеет право вступить в наследство (на самом деле ему было двадцать два года), и призвал присутствующих магнатов ответить, имеет ли он право лично управлять государством. Все они ответили, что да, имеет, и вряд ли они могли сказать что-то еще. Бывшие лорды-апеллянты сидели среди советников, но без своих союзников среди парламентариев и городских купцов они мало что могли сделать. Ричард II заявил, что на протяжении двенадцати лет его правления им управляли другие. Эти годы, по его словам, характеризовались бесконечной чередой налогов, "и я не заметил, чтобы мое королевство стало сильнее от этого". Поэтому король предложил взять на себя управление делами. Повернувшись к канцлеру Арунделу, он потребовал от него сдать печати. Удивленный прелат передал их королю. Казначей и хранитель личной печати были уволены вместе с канцлером. Глостер, Арундел и Уорик были исключены из состава Совета. Арундел был также лишен адмиральства и капитанства в Бресте. Новым судьям, навязанным королю лордами-апеллянтами, было сказано, что они будут смещены, как только на их места найдутся другие. Было приказано провести чистку государственных служащих, в результате которой были уволены все те, кого лорды-апеллянты поставили в администрации. Не менее 400 человек, которых Ричард II считал креатурами своих врагов, были уволены из его двора[933].

Ричард II разыграл свою партию с большим политическим мастерством. Помимо чистки своих противников в администрации, он не начал кампанию мести против тех, кто их туда поставил. Накопившиеся за последние три года обиды были скрыты за маской милости. Приговоры Безжалостного Парламента были оставлены в силе. Судьям, которые консультировали короля на печально известном Ноттингемском Совете 1387 года, было позволено сгнить в ирландской ссылке. Роберт де Вер, Майкл Поул и Александр Невилл были оставлены до конца своих дней изгнанниками на континенте. На место этих упрямых людей, имеющих свое мнение, Ричард II назначил покладистую администрацию во главе с Уильямом Уайкхемом и епископом Брантингемским из Эксетера, пожилыми профессиональными администраторами, которые с явными опасениями заняли посты, которые они в последний раз занимали восемнадцать лет назад при Эдуарде III. Если эти люди что-то и отстаивали, то честное, экономичное правительство и идеалы государственной службы, мало чем отличавшиеся от идеалов мармузетов во Франции.

Тем временем король незаметно создавал свою собственную партию. Джон Гонт был отозван из Гаскони и осыпан почестями и милостями. Политические навыки герцога Ланкастера и его положение среди английской знати будут крайне необходимы в последующие годы. В то же время Ричард II обрел новых союзников среди молодого поколения английских дворян и помог им укрепить свое положение в стране. Его вздорный и жестокий единокровный брат сэр Джон Холланд стал графом Хантингдоном в 1389 году, и обрел крупные земельные владения на западе Англии. Его двоюродный брат Эдуард, способный и безжалостный сын Эдмунда Лэнгли, герцога Йоркского, в следующем году стал графом Ратлендом и доверенным военным и дипломатическим советником короля. Ричард II, по словам язвительного современника, "любил его больше всех живущих". Болингброк и Моубрей, более умеренные из бывших лордов-апеллянтов, были оставлены в Совете, а Моубрей стал так же близок к королю, как и в детстве. Даже Глостер и Арундел через несколько месяцев были вновь приняты в Совет, хотя они так и не восстановили свое прежнее влияние[934].

В еще одним, возможно, сознательным отголоском событий во Франции стало заявление Ричарда II 16 мая, что если перемирие с Францией будет согласовано, он откажется от второй части парламентской субсидии, которая должна была быть собрана в июне. По его словам, это было "его собственное решение, принятое без чьего-либо совета"[935]. Вероятно, это было правдой. Ричард II хорошо понимал пагубные политические последствия высоких налогов и дестабилизирующий эффект войны, которая поставила его правительство в зависимость от постоянных субсидий Парламента. Со временем противостояние короля войне стало не просто политическим расчетом, а вопросом убеждения, имеющим важное моральное значение. Король всей душой включился в миротворческий процесс, который Глостер и Арундел терпели только из-за отсутствия какой-либо альтернативы. Возвращение Ричарда II к реальной власти в Вестминстере, последовавшее за захватом власти мармузетами в Париже, оказалось решающим моментом в долгой, полной разочарований истории англо-французских дипломатических контактов.

Новая мирная конференция открылась в Лелингеме на границе Кале вскоре после Рождества 1388 года. Обе делегации возглавляли ветераны дипломатии. Уолтер Скирлоу, епископ Даремский, в качестве клерка канцелярии, а затем хранителя личной печати участвовал в каждых англо-французских переговорах на протяжении десяти лет. Впервые он встретился со своими коллегами, Николя дю Боском и Арно де Корби, на заключительном заседании Брюггской конференции в 1378 году. Эти люди уже не раз пересекались на этой почве. К этому времени, разногласий между двумя главными воюющими сторонами оставалось совсем немного. Старые неразрешимые вопросы — оммаж, суверенитет и территориальные претензии на юго-западе — были отложены в сторону, пока стороны пытались согласовать условия долгосрочного перемирия, в котором они обе отчаянно нуждались. Кале перестал быть камнем преткновения, как только герцог Бургундский был оттеснен от власти. Кастилия, которая на протяжении многих лет была главным препятствием на пути к долгосрочному перемирию, исчезла из повестки дня после заключения соглашения Джона Гонта с Трастамарской династией. Единственным серьезным препятствием на переговорах в Лелингеме стала возрождающаяся мощь Шотландии. Англичане всегда отказывались рассматривать Шотландию как вопрос, который нужно обсуждать с французами. Это было их дело, внутренний вопрос с подчиненным королевством, чья ссора с Англией была старше войны с французами. "Они такие близкие наши соседи, что мы можем посетить их, не замочив ног, как и они нас", — говорили английские послы. Проблема заключалась в том, что шотландцы не были представлены в Лелингеме, а французы были связаны договором не заключать без них никаких долгосрочных соглашений. Насколько далеко готовы были зайти французы, чтобы защитить интересы этих неудобных союзников, еще предстояло выяснить. В середине января 1389 года конференция была отложена, а Николя дю Боск и его коллеги вернулись в Париж для консультаций[936].

Тем временем отношения между Англией и Шотландией резко ухудшились. 20 января 1389 года в Вестминстере собрался Большой Совет. Были утверждены планы большой карательной экспедиции на север, которая задумывалась еще с середины предыдущего года, а начало кампании было назначено на 1 августа. Томас Моубрей, граф Ноттингем, был назначен хранителем западного участка границы. Оборона Нортумберленда была поручена комиссии из четырех видных северных лордов. К сожалению, в целях экономии средств они были назначены только на июнь. В результате единственными организованными военными силами на месте были гарнизоны Бервика, Роксбурга и Карлайла. Воспользовавшись случаем, шотландцы возобновили свои вторжения. В течение марта и апреля была проведена серия исключительно разрушительных набегов. И снова основная тяжесть от этих операций пришлась на Камберленд и город Карлайл. По сообщениям, 200 человек были заживо сожжены в своих домах. "Все, что было у пограничных жителей, было сожжено и разграблено во время непрерывных набегов шотландцев, — жаловались они, — большинству из них теперь не на что жить, и они готовы покинуть эту пустыню". Лорд Бомонт, командовавший в Карлайле, предпринял короткий контрнабег на Тевиотдейл, но в остальном никто не выступил в защиту севера. Северным лордам, Перси, Невиллу, Клиффорду и Роосу, были обещаны средства на оплату их войск, но они ничего не получили. Насколько можно судить, они сидели по своим замкам, а Моубрей слишком поздно получил срочный приказ отправиться на север, чтобы принять командование обороной шотландской границы. Шотландия становилась дорогой головной болью. Военные действия на северной границе скоро начали съедать более 20.000 фунтов стерлингов в год, а авансы на военное жалованье для великой карательной экспедиции короля превысили эту сумму более чем в два раза. Такова была ситуация в начале мая 1389 года, когда Ричард II взял власть в свои руки[937].

В Кале дипломатический прорыв произошел через несколько дней после дворцового переворота в Лондоне. Английские послы достигли неофициального соглашения со своими французскими коллегами о статусе Шотландии. Французы отказались от настойчивого требования участия Шотландии в конференции. Это позволило возобновить официальные заседания в начале июня. Граф Солсбери, ярый сторонник мира с Францией и в свои шестьдесят один год последний оставшийся в живых из великих капитанов времен правления Эдуарда III, был добавлен к составу английского посольства и отправлен в Кале со свежими инструкциями по основным вопросам. Когда дипломаты собрались в церкви Лелингема 5 июня 1389 года, они почти сразу достигли соглашения. 18 июня они поставили свои печати на договоре о перемирии, которое должно было вступить в силу в августе и продлиться три года, в течение которых будут вестись переговоры о заключении постоянного мира. Шотландцы были оставлены на произвол судьбы, хотя король Шотландии был назван союзником Франции, так же, как и шотландские пограничные лорды, которые рассматривались как независимая держава, которой они к этому времени стали на практике. Чтобы убедить шотландцев сотрудничать, англичане, при поддержке французов, прибегли к комбинации дипломатии и силы. Моубрей, который к этому времени принял командование на границе, находился в Роксбурге и собирался возглавить большой конный рейд в Шотландию во главе объединенных сил восточного и западного участков границы. Позади следовало французское посольство с ультиматумом: если шотландцы не согласятся соблюдать перемирие, король Франции покинет их[938].

Но события развивались не совсем по плану. Военная сторона предприятия потерпела фиаско. Моубрей рассорился с северными лордами, которые считали его наглым чужаком и возмущались тем, что ему платили намного больше, чем им. Большинство из них отказались служить под его началом. В результате, когда 25 июня Моубрей выступил на север из Роксбурга, его сопровождали всего 1.500 всадников. Он оказался в значительном меньшинстве по сравнению с шотландцами и столкнулся с их решительными и эффективными действиями под руководством графа Файфа. Не имея возможности продолжать продвижение в Лотиан, Моубрей был вынужден отступить на восток и бесславно укрыться за стенами Бервика. Тем временем граф Файф обошел его и во главе большой шотландской армии вторгся в Нортумберленд, проникнув на юг до реки Тайн. Регион остался почти беззащитным и понес значительный урон. Примерно в середине июля шотландцы отошли, чтобы отвести домой добычу и пленных и перегруппироваться для новой атаки в еще большем масштабе[939].

Французские послы достигли шотландской границы в конце июля 1389 года. Они нашли шотландского короля в Данфермлине. Пьер Френель, молодой гражданский адвокат, возглавлявший посольство, имел большой опыт в шотландских делах и хорошо знал о напряженности, которую порождал союз с Францией. Он участвовал в 1384 году во французском посольстве в Шотландию, чтобы принудить союзников к нежелательному перемирию, и еще раз в 1387 году, когда в интересах Франции было подтолкнуть шотландцев к возобновлению войны. Два года спустя король Роберт II Стюарт был уже тенью того человека, которого знал Френель. Роберт, граф Каррик, его старший сын, который был главной фигурой при шотландском дворе во время его последнего визита, рассорился с ведущими лордами приграничья из-за наследства Дугласов, а затем стал инвалидом в результате несчастного случая. В результате его заменил младший брат, Роберт, граф Файф. Файф, принявший титул наместника, был более искусным политиком и гораздо лучшим полководцем, чем Каррик. Он также был самым настойчивым сторонником пограничной войны в Шотландии. Его союзник, сэр Арчибальд Дуглас, присвоивший себе графство Дуглас с большей частью его земель и последователей, был теперь самым богатым и могущественным из пограничных лордов. Между собой эти люди эффективно контролировали Шотландское королевство и их нелегко было убедить подписать перемирие. Они уже более года вели успешную войну против англичан без какой-либо существенной помощи со стороны Франции. Набеги были прибыльными и чрезвычайно популярными среди жителей низин и позволяли пограничным лордам инвестировать средства в прекрасных лошадей и доспехи, поддерживать своих сторонников в регионе и сохранять свое главенствующее положение в шотландской политике. Когда Френель находился при шотландском дворе, его вместе с сотрудниками повезли посмотреть на армию, которая готовилась к вторжению в Англию. Люди были собраны в дисциплинированные подразделения, хорошо одеты и вооружены. Многие из них заложили свои фермы и имущество, чтобы купить снаряжение. Увидев перед собой французских послов, солдаты стали насмехаться и выкрикивать оскорбления в их адрес. Потребовалось огромное терпение и сочетание угроз и уговоров, чтобы сдвинуть шотландцев с выбранного ими курса. Однако, в конечном счете, шотландские лидеры не были готовы рисковать потерей союза с Францией и в одиночку противостоять англичанам. Сам Дуглас, недавно вступивший во владение спорными землями и вызывавший неприязнь соперников, слишком много терял, если военная удача обернется против него. Поэтому предполагаемые силы вторжения были распущены. Примерно 2 августа 1389 года Роберт II поставил свою печать на Лелингемском перемирии[940].

На противоположном конце огромной территории Европы, которая была втянута в англо-французскую войну, короли Кастилии и Португалии получили уведомление о перемирии в конце июля 1389 года. На Жуана I, как и на Роберта II, распространялись условия перемирия при условии, что он согласится присоединиться к нему. По крайней мере, с ним консультировались заранее, поскольку его агенты находились в Вестминстере в ноябре 1388 года, когда готовились инструкции для Уолтера Скирлоу. Двусмысленность его положения, вероятно, его устраивала. С момента отъезда Джона Гонта в Байонну почти два года назад он и его коннетабль, Нуну Альвареш Перейра, вели периодическую войну против пограничных крепостей Хуана I и немногих уцелевших кастильских гарнизонов в Португалии, выбирая момент для нападения, используя проблемы противника и отвлекаясь на другие дела. Кампу-Майор, последний значительный кастильский оплот в Алентежу, сдался в декабре 1388 года во время первой сессии Лелингемской конференции. 23 августа 1389 года, примерно через месяц после того, как договор о перемирии достиг полуострова, Жуан I пересек северную границу и осадил галисийский город Туй, важный плацдарм в регионе, который все еще оставался самым недовольным правлением короля Хуан I. Напрасно кастильский король посылал гонцов с предложением соблюдать перемирие. Подвергшийся обстрелу артиллерии и неоднократным штурмам, Туй, наконец, сдался около 14 ноября, в то время как Хуан I все еще пытался собрать армию для оказания ему помощи[941].

Через две недели послы двух королевств договорились о трехлетнем перемирии на условиях, согласованных в Лелингеме. Перемирие ознаменовало окончательный триумф Жуана I. Его условия предусматривали, что в обмен на отказ от португальских завоеваний в Галисии кастильцы должны были вывести все свои оставшиеся гарнизоны из Португалии. Унижение Кастилии и истощение страны после сорока лет непрерывной войны были видны всем. Хуан I почувствовал это лично. Выступая перед Кортесами в Гвадалахаре в феврале следующего года, он назвал условия, которые он согласовал с португальцами, бесчестными для себя и своей короны. Но они были неизбежны. Страна была истощена выплатами жалованья французским наемникам короля и огромными компенсациями, причитающимися герцогу Ланкастеру. Опытных капитанов и кавалеристов, необходимых для сбора еще одной армии, больше не было. Совесть, по его словам, не позволяла ему больше затягивать войну. В более широком плане осада города Туй была незначительным делом. Но она оказалась последней организованной кампанией Столетней войны XIV века и последней из всех, которые велись на Пиренейском полуострове[942].