Столетняя война. Том III. Разделенные дома

Глава IX. Восстание городов, 1380–1382 гг.

Беспорядки в Лангедоке в 1379 году, как и городские налоговые забастовки 1380 года, были предупреждением о более глубоком кризисе, который в то время, возможно, понимал только сам Карл V. Они происходили на сложном экономическом фоне: болезни, депопуляция и углубляющаяся рецессия, характеризующаяся падением цен на сельскохозяйственную продукцию, промышленным застоем и острой нехваткой золотых и серебряных монет. Все это способствовало нарастающему кризису европейских городов. Разрушения, вызванные войной в Англии, Франции и Италии, а затем во Фландрии, Испании и Португалии, усугубили последствия. В Англии, богатой статистическими данными, почти каждый показатель экономической активности в этот период свидетельствует о заметном спаде. Документальные свидетельства и спорадические вспышки насилия подтверждают эту картину и в других странах. Народное восстание чомпи во Флоренции в 1378 году стало серьезным кризисом в одном из главных промышленных центров Европы, который прошел практически незамеченным за пределами Италии. Однако в течение следующих четырех лет аналогичные городские восстания, вызванные безработицей и непосильным бременем военных налогов, потрясли правящие классы как во Франции, так и в Англии. За стенами городов крестьянское восстание 1381 года в Англии и восстание тюшенов в центральной Франции оказались еще более тревожными для обществ, чье благополучие все еще основывалось на сельскохозяйственном производстве. Эти восстания ознаменовали начало периода, когда народное насилие вновь стало основным фактором, определяющим судьбу европейских государств. "Мир стар, времена немощны", — пел поэт Эсташ Дешан, выражая безрадостный пессимизм, который, при всей его условности, явно нашел отклик у его аристократической аудитории и отражение в произведениях его английских современников[587].

В сентябре 1379 года три Великих города Фландрии — Гент, Брюгге и Ипр — восстали против власти графа Людовика Мальского. Великие города были ведущими промышленными и торговыми городами Фландрии и одними из крупнейших в Европе. Их богатство и концентрация населения делали их грозной политической силой, особенно когда они объединялись. Города играли ведущую роль во всех гражданских войнах Фландрии за последние восемьдесят лет. Они утвердились в качестве промежуточного уровня власти, разделив графство на кварталы, над которыми они утверждали и периодически осуществляли навязчивый контроль. Однако в течение нескольких лет их благополучие стремительно падало. В какой-то степени это было связано с общим спадом западноевропейской экономики в конце XIV века. Но действовали и другие, специфически местные факторы. Три Великих города и Куртре, протеже Гента, который почти занял четвертое место, специализировались на производстве роскошных шерстяных тканей. Их затраты были высокими, в основном из-за сопротивления технологическим новшествам и зависимости от высококачественной сырой шерсти, импортируемой из Англии. К 1370-м годам на своих основных экспортных рынках они были потеснены роскошными шерстяными тканями итальянского производства, а также шелками и бархатом, которые все больше нравились покупателям, следящими за модой. Более низкокачественные ткани также сталкивались с жесткой конкуренцией со стороны производителей из деревень и небольших городов Фландрии и, все чаще, со стороны зарождающейся суконной промышленности Брабанта и Англии. Эти изменения подорвали хрупкое социальное равновесие, от которого зависело внутреннее спокойствие фламандских городов. Мастера ответили на сокращение спроса на продукт своего труда ужесточением ограничений на вступление в ремесленные гильдии, в результате чего все большую часть занятых в текстильной промышленности составляли случайные ремесленники и неквалифицированные рабочие. Тем временем инфляция съедала реальную стоимость заработной платы текстильщиков. Этот эффект усугублялся частыми девальвациями монеты осуществлявшимися Людовиком Мальским и резким повышением уровня налогов.

Муниципальные власти, особенно в Генте и Ипре, отреагировали на угрозу своему положению ужесточением контроля над своими кварталами, чтобы ограничить конкуренцию со стороны более мелких производителей сукна. Эта опека, при необходимости подкрепленная вооруженной силой, была источником многих конфликтов и привела к столкновению Великих городов с офицерами графа. Людовик Мальский не забыл о роли Гента, Брюгге и Ипра, и особенно их ткачей, в восстаниях времен правления его отца. Он сознательно стремился подорвать их гегемонию, поддерживая притязания мелких производителей привилегиями и защищая их в своих судах. Быстрое развитие административных и судебных учреждений графства дало Людовику гораздо более эффективные средства вмешательства, чем те, которыми пользовались его предшественники. В долгосрочной перспективе эти тенденции свели бы на нет древнюю автономию городов. Их непосредственным следствием стало большое восстание против графской власти, возглавленное городом, который был затронут создавшимся положением самым непосредственным образом, — Гентом.

В Генте, крупнейшем из трех больших городов, спад в текстильной промышленности происходил быстрее, чем где-либо еще. В 1370-х годах население города составляло, вероятно, не более 30.000 человек, что примерно вдвое меньше, чем за тридцать лет до этого. Безработица и бедность были серьезной и растущей проблемой. Как и другие фламандские города, Гент управлялся Советом, в котором главенствовал землевладельческий патрициат и меняющиеся коалиции ремесленных и торговых гильдий. В условиях спада экономики политическая власть стала средством, с помощью которого соперничающие группировки стремились набить свои карманы и защитить свои коммерческие интересы за счет других. Это соперничество быстро выплеснулось на улицы и в цеха. Заговоры, забастовки и уличное насилие между противоборствующими сторонами усугублялись личным соперничеством внутри основных гильдий и кровной местью между видными патрицианскими и купеческими семьями. Эти условия создали благоприятную среду для демагогов и мафиози.

Катализатором восстания 1379 года стало строительство жителями Брюгге судоходного канала от реки Звин до реки Лис. Этот канал, строительство которого было санкционировано Людовиком Мальским, рассматривался Гентом как прямое посягательство на его интересы, что, собственно, и произошло. Он должен был установить прямую связь по воде между Брюгге и зернохранилищами северных французских равнин, минуя Гент и уводя бизнес у влиятельных оптовых торговцев зерном. В Генте оппозицию каналу возглавил Ян Юнс, перевозчик зерна, оказавшийся в затруднительном положении и обладавший ораторским даром, который недавно возглавил свою гильдию. Его поддержали ткачи, некоторые из которых преследовали более широкие политические цели, а также Белые шапероны[588], полуавтономное городское ополчение, которое традиционно использовалось для навязывания воли города окрестным деревням. В июле 1379 года Юнс с помощью Белых шаперонов разгромил строительство канала, убив и искалечив многих людей, работавших на нем. Столкнувшись с перспективой возмездия со стороны графа, городские советники Гента быстро потеряли контроль над ситуацией. Горячие головы на улицах расширили поддержку повстанцев, апеллируя к более широким недовольствам населения, некоторые из которых были отголосками предыдущих гражданских войн: налогообложение, ущемление юридических привилегий города и извечный страх, что его хартии будут отменены, а жители отданы на милость графских чиновников, судей и сборщиков налогов. В начале сентября 1379 года советники были смещены в пользу Юнса и его союзников. Графский бальи, пытавшийся восстановить порядок, был линчеван, а знамя его господина разорвано на куски и растоптано. Вскоре после этого инцидента Юнс подтянул к своему делу двух людей, которые в последующие годы должны были стать руководителями восстания: ткача Франса Аккермана (Франциска Агриколу) и жестокого главаря банды по имени Питер ван ден Босше, вероятно, пекаря, который взял на себя руководство Белыми шаперонами. Они перевели город на военное положение, разрушили дома графских офицеров и изгнали их из города. Затем они повели Белых шаперонов и толпу горожан против укрепленных мест в округе, разрушая поместья, фермы и замки в ходе кампании, которая подпитывалась больше классовой ненавистью, чем необходимостью обороны города. Любимая резиденция графа, Вондельгем, расположенная за северным пригородом, была разграблена и сожжена[589].

Людовик Мальский уже начал готовить карательную экспедицию против непокорного города. Но прежде чем он смог собрать свои силы, Юнсу удалось распространить восстание на остальную Фландрию. Другие города, как и Гент, управлялись консервативными олигархиями, тесно связанными с дворянством и графом. Но в них были значительные меньшинства, часто связанные с гильдиями ткачей, которые были достаточно отчаянны, чтобы поверить, что они смогут улучшить свое положение, вырвав контроль над Фландрией из рук графа в союзе с Гентом. В сентябре 1379 года Куртре, давний союзник Гента, правительство которого открыто симпатизировало восстанию, открыл ворота перед Белыми шаперонами. Ипр был захвачен его ткачами, когда люди из Гента ворвались в ворота. Атакованный сразу с фронта и тыла, гарнизон графа бежал. Большинство небольших городов прибрежной равнины покорились восставшим вслед за Ипром. Остался только Брюгге и зависимые от него города на севере[590].

Брюгге ничего не выиграл бы от того, что присоединился к Генту. Политически город был союзником графа, и у него было много претензий к Генту. Обладая крупным судоходным, брокерским и банковским бизнесом, он также меньше зависел от производства текстиля, чем любой другой крупный фламандский город. Когда орда из Гента приблизилась к городу, капитан Людовика Мальского решил дать сражение. Его поддержала большая часть города и окрестных франков (так назывался квартал Брюгге). Но когда он выстроил своих людей перед стенами, городские ткачи подняли за его спиной восстание. Они захватили власть, оттеснили графских офицеров и открыли ворота перед капитаном Гента. Вскоре после этого без труда были захвачены порты Брюгге в Дамме и Слейсе. Ян Юнс умер, очевидно, по естественным причинам, в момент своего триумфа около 1 октября 1379 года. В Генте его похоронили "как если бы он был графом Фландрии". Но свое дело он сделал. В течение трех недель власть Людовика Мальского была свергнута в большей части Фландрии. Герцог Бургундский, призванный на помощь своему тестю, прибыл с передовым отрядом своей армии в ноябре и успел заключить унизительный мир, по которому Людовик был вынужден уступить почти всем требованиям Гента. Но все понимали, что заключенный мир является фикцией. Мало кто верил, что Людовик Мальский намерен соблюдать его дольше, чем ему потребуется для восстановления сил. Так оно и оказалось[591].

При дворе Франции значение этих событий мало кто понимал. В марте 1380 года Людовик Мальский приехал в Париж, впервые за много лет, чтобы получить поддержку. Он был принят очень холодно. Его практический нейтралитет в англо-французской войне и поддержка Иоанна IV Бретонского вызвали негодование и ярость во французской столице. Его недавнее признание Урбана VI Папой было расценено французскими министрами как измена. В результате его беды были восприняты с безразличием королевским Советом и со сдержанным удовлетворением многими другими. Несмотря на заступничество своей матери, Маргариты д'Артуа, и зятя, Филиппа Бургундского, он, похоже, ничего не получил, кроме туманных заверений о будущей помощи, которые сами по себе зависели от состояния войны с Англией[592].

В начале апреля 1380 года Людовик покинул Париж с пустыми руками, но полный решимости отомстить за унижения предыдущей осени. Его призывы о помощи были встречены с большим сочувствием в других княжествах Нидерландов, где угроза городских восстаний осознавалась лучше, чем во Франции. Граф призвал к себе всех озлобленных изгнанников, которые потеряли свои дома, богатство и влияние в результате восстания. Договор с Гентом и его союзниками был разорван. Сторонники графа получили свободу действий и начали дикую войну против беззащитных деревень южной Фландрии, в ходе которой было убито огромное количество ни в чем не повинных крестьян. Они опустошили земли вокруг Гента, прервав речную торговлю города и разрушив ветряные мельницы, от которых зависел помол зерна. Люди Гента ответили нападениями на замки и поместья знати по всей Фландрии[593].

Людовик решил сначала разделаться с союзниками Гента. Брюгге, самый поздний и самый неохотный из них, отпал первым. Город контролировался правительством меньшинства, в котором главенствовали ткачи, и зависел от вооруженной поддержки Гента. В мае 1380 года правительство было свергнуто другими гильдиями. Армия, посланная из Гента для восстановления свергнутой фракции, была рассеяна перед воротами города. В начале июня Людовик Мальский с триумфом вернулся в Брюгге. Два месяца спустя, в середине августа, граф двинулся на Ипр . Гентцы снова попытались вмешаться. Но они неразумно разделили свои силы. В результате часть их армии была уничтожена кавалерией графа, а остальные были вынуждены отступить. Граф прибыл в Ипр и застал ведущих горожан на коленях перед воротами, сжимавших в руках ключи от города и умолявших о пощаде. Людовик, однако, не был склонен к милосердию. В последующие дни от 300 до 400 сторонников Гента были задержаны на улицах Ипра. Их обезглавили одного за другим на огромном эшафоте, воздвигнутом на рыночной площади. В течение нескольких дней после этой демонстративной казни офицеры Людовика Мальского вернули себе большую часть Фландрии, за исключением самого Гента.

2 сентября 1380 года граф Фландрии осадил Гент с огромной армией, собранной со всего региона. Однако Гент оказался стойким противником. Жители города были более сплоченными и более преданными своему делу, чем население Брюгге и Ипра. И, несмотря на превосходство в численности своей армии, граф не смог перекрыть снабжение города. В начале октября 1380 года он был вынужден пойти на очередное притворное перемирие. Главными факторами заставившими его сделать это, были жадность и логистические проблемы, связанные с пропитанием армии в течение долгих зимних месяцев, но еще одним фактором был политический расчет. Были "другие способы навязать свою волю земле", как писал граф своему кузену вскоре после этих событий. В то время, когда было написано это письмо, Карл V уже умер, и дяди нового короля взяли в свои руки управление Францией. В конечном итоге именно зять Людовика Филипп, герцог Бургундский, обеспечит Людовику эти "другие способы"[594].

Английские политические круги не думали, что восстание во Фландрии может послужить для них уроком, не больше, чем это сделал французский двор. Когда народное восстание вспыхнуло на их собственном острове, это событие застало их врасплох. Но оно не было громом с ясного неба. Большинство экономических проблем сельской местности в конечном итоге возникло из-за резкой депопуляции населения, последовавшей за Черной смертью: падение арендной платы и цен на сельскохозяйственную продукцию сопровождалось сильным требованием повышения заработной платы. Лорды сельских поместий ответили на это систематическим принуждением к соблюдению своих сохранившихся манориальных прав и ревностным применением Статута о рабочих, который был принят после первой волны эпидемии, чтобы ограничить требования рабочих о повышении заработной платы и ограничить их возможность переходить от лорда к лорду. Эти меры были эффективны лишь отчасти, но они провоцировали острые конфликты, иногда переходящие в физическое насилие. Тень Жакерии 1358 года омрачила мысли людей, и страх перед восстанием стал постоянной темой политических дискуссий. Мрачный и консервативный поэт Джон Гауэр предупреждал, что простой народ однажды разорвет свои узы, "что и произошло в других Лондонах". Франция, несомненно, была главной из множества стран, которые имел в виду Гауэр. И он был не одинок. После серии инцидентов на юге и западе в 1377 году Палата Общин в первом Парламенте Ричарда II сообщила, что крестьяне создают скрепленные клятвами ассоциации, чтобы противостоять требованиям своих лордов, и открыто сопротивляются бальи маноров. Палата Общин высказала опасения по поводу восстания в сельской местности, "как это произошло некоторое время назад во Франции" и призвала к более жестким мерам подавления[595].

В Англии и раньше случались вспышки народных волнений. Но, как правило, это были локальные беспорядки, направленные против целей, которые находились в непосредственной близости. Но новое крестьянское восстание было уникальным по своему географическому охвату и принятию более широкой политической и идеологической программы. Непосредственным поводом для него послужил подушный налог, принятый Парламентом в Нортгемптоне. Этот налог был глубоко ненавистен все. Его ненавидели за исключительно высокую ставку и регрессивную основу его начисления. Его ненавидели за навязчивый способ оценки и сбора, который осуществлялся официозными внешними уполномоченными, а не местными жителями, которые традиционно занимались этой деликатной и неприятной задачей. Но восстание было не просто протестом против налогообложения или даже против восстановления манориального контроля над несвободными и частично свободными людьми. Влияние Доброго Парламента вышло далеко за пределы представленных в нем сословий, и оно положило начало радикализации народных настроений, сохранявшейся еще долго после его роспуска. Повстанцы были сосредоточены в столице и в регионах, где национальная внутренняя политика имела наиболее сильный резонанс. Они выступали против перекачки налоговых поступлений короля в карманы его министров, против предательства и коррупции, которые, по их мнению, подрывали военные усилия народа, как это сделала Палата Общин в 1376 году. От этих конкретных претензий они перешли к общему недовольству всем правящим классом. Когда после коронации молодого короля епископ Бринтон из Рочестера проповедовал против налогов, "отнятых у бедных и потраченных на поддержание гордыни богатых", он наполнил свою проповедь явными ссылками на споры предыдущего года, и его слова приобрели известность далеко за пределами Дворцового двора, где они, вероятно, были произнесены. Те же темы получили еще более широкое распространение из уст популярных проповедников, таких как Джон Болл, или сатириков, таких как широко читаемый автор поэмы Видение Уильяма Пирса Пахаря (Piers Plowman)[596].

Уже в феврале 1381 года стало очевидно, что от уплаты подушного налога люди уклоняются в больших масштабах. Когда сборщики пришли в Казначейство, чтобы представить свои счета за первый платеж, выяснилось, что местные общины заявили в среднем около двух третей, а в некоторых местах — менее половины от числа налогоплательщиков, которые были подсчитаны во время первого налога в 1377 году. 16 марта Совет назначил в пятнадцати графствах специальные комиссии, которые должны были объехать города и деревни, вооружившись грозными полномочиями к принуждению, взять показания под присягой у местных чиновников и составить списки незадекларированных налогоплательщиков для передачи сборщикам. Их деятельность никогда не была популярной, но проблема усугублялась их бесцеремонным поведением. Как позже заметил канцлер Поул в редкий момент рассудительности, если низшие чиновники короны вели себя неправильно, король и его министры были вынуждены поддерживать их, тем самым навлекая на себя гнев населения.

Именно это произошло в Брентвуде в Эссексе 30 мая 1381 года. Один из уполномоченных по Эссексу прибыл в город для проверки налоговых списков. Реакция окрестных деревень была тщательно спланирована. Их жители явились массово, вооруженные старыми луками и палками, полные решимости сопротивляться. Первыми выступили жители Фоббинга, большой деревни на северном берегу Темзы. Их представителем был некто Томас Бейкер, который, судя по всему, был одним из главных организаторов восстания в Эссексе. Он заявил, что Фоббинг заплатил по существующему тарифу, что у них есть квитанция и что они не признают никакого расследования. Комиссар прибывший в город с двумя королевскими сержантами и горсткой клерков, приказал сержантам арестовать Бейкера. В ответ на это разъяренные крестьяне набросились на него и его людей, избили их и прогнали из города. Несколько присяжных были схвачены и обезглавлены. Трех клерков линчевали, а их головы пронесли на шестах по соседним деревням. Откровенно политическое направление восстанию было придано три дня спустя на большом собрании, которое состоялось более чем в двадцати милях от города в деревне Бокинг. Здесь, согласно враждебно настроенному источнику, повстанцы из Брентвуда и недовольные со всего графства поклялись действовать сообща, "чтобы уничтожить некоторых сеньоров короля и его общие законы и все лордства, и чтобы в Англии не было никаких законов, кроме тех, которые они сами установили"[597].

Восстание в Кенте началось через два дня, 2 июня 1381 года. Это было Троицкое воскресенье, время народных гуляний и игр. Первые инциденты были намеренно скоординированы с действиями людей из Эссекса. Беспорядки начались на севере графства вдоль Темзы, когда крестьяне Эссекса собирались в Бокинге. 4 июня кентцы, при поддержке примерно сотни эссекских крестьян, вторглись в Дартфорд. Они ворвались в Рочестер и осадили древний нормандский замок, который вскоре был сдан им напуганным констеблем. В течение следующих нескольких дней люди стекались под знамена повстанцев со всего Кента. Примерно 7 июня они провели большое собрание в Мейдстоне, на котором избрали своим лидером малоизвестного авантюриста по имени Уот Тайлер. Тайлер, который на самом деле был мастером по кладке черепицы, по-видимому, был родом из Эссекса. Согласно сообщениям, дошедшим до Фруассара, он сражался во Франции, предположительно в качестве лучника. Его выбрали, потому что у него был бойкий язык и волевой характер, который вскоре превратил бесформенную толпу вокруг него в более или менее организованную армию. Программа Тайлера, насколько ее можно так назвать, была более амбициозной, чем все, что выдвигали бунтовщики из Брентвуда или даже заговорщики из Бокинга. Он хотел устранить предателей короля и отменить крепостное право вместе со всеми другими проявлениями манориальной системы.

Сначала Тайлер повел свою орду на юг через Кент к побережью. Самые серьезные инциденты произошли в Кентербери, где около 4.000 мятежников ворвались в город, разыскивая архиепископа Садбери. Как канцлер Англии он был удобным козлом отпущения за неудачи правительства. Садбери в это время находился в Лондоне. Но толпа разграбила его дворец и вторглась в собор, угрожая ему смертью как предателю, когда они его отыщут. "Этот канцлер… должен дать нам отчет о доходах Англии и о больших прибылях, которые он собрал после коронации короля", — кричали они, по словам информаторов Фруассара, когда увидели роскошное убранство дворца архиепископа. Затем они пошли занимать замок и освобождать заключенных из городской тюрьмы. На улицах города внезапное крушение порядка дало возможность многим людям свести старые счеты. "Нет ли здесь предателей?" — кричала толпа, проходя по улицам. Из домов на которые указывали доброжелатели, на улицу вытаскивали их обитателей и тут же отрубали им головы[598].

В последующие дни толпы двинулись через Эссекс и Кент, набирая силу по мере продвижения. Они были вооружены палками, боевыми топорами, ржавыми мечами, луками и стрелами "покрасневшими от старости и дыма". В общем их цели были тщательно выбраны. Повстанцев интересовало главным образом уничтожение документов: записей графств, хранившихся в замке Кентербери, документов, которые шерифы Эссекса и Кента хранили в своих домах, судебных и финансовых документов всех видов. Документы, запечатанные зеленым воском, который использовался в Казначействе, были специально выделены для уничтожения, поскольку предполагалось, что они относятся к налогам. Повстанцы атаковали поместья и городские особняки шерифов и других королевских чиновников, королевских судей и мировых судей, адвокатов и уполномоченных по сбору налогов. Любой человек, связанный с короной или Джоном Гонтом, мог стать целью для нападения. Исполнители этих преступлений были не только из беднейших или наиболее отчаявшихся слоев общества. Некоторые из них, включая многих главарей, были людьми, имевшими вес в деревне, занимавшими должности в поместьях в качестве управляющих, бальи или констеблей. Некоторые были свободными арендаторами владевшими большими земельными угодьями и скотом. Таким людям, должно быть, было относительно легко платить подушный налог. Но они происходили из тех самых групп успешных сельских предпринимателей, которым ограничения манориальных судов и вторжения королевских чиновников казались наиболее неприятными. Они также представляли наиболее политически информированные слои сельского общества[599].

Примерно 10 июня 1381 года Тайлер принял решение о скоординированном походе на столицу сил повстанцев из Эссекса и Кента. Сам Тайлер взял на себя командование людьми из Кента, которые подошли к городу с юга. В походе к нему присоединился человек, о котором известно довольно много, Джон Болл, "безумный священник из Кента". Болл принадлежал к распространенному клерикальному преступному миру, который процветал по всей Англии в эпоху позднего средневековья и дал большое количество местных лидеров для восстания 1381 года. Он был рукоположенным священником и странствующим проповедником, который распространял свои гетеродоксальные идеи около двадцати лет и в настоящее время томился в тюрьме Мейдстона. Повстанцы нашли его и освободили. Болл не был организатором. Он был идеологом, пророком и провидцем. Традиционной мишенью его проповедей были богатство и коррупция высшего духовенства. Но под влиянием событий июня 1381 года он расширил тему своих обличений, уйдя в мессианский утопизм, и в конечном итоге отверг всю политическую власть, светскую и церковную. В серии прокламаций, которые были широко распространены по всей Англии, он в неясных и аллюзивных рифмованных двустишиях обличал греховность власти. Самым известным изложением его взглядов стали слова из проповеди, которую он прочитал повстанцам Кента в Блэкхите:

Бог сделал всех людей свободными, говорил Болл, но люди сами создали узы, которые теперь держат их. Когда будут устранены деспотичные лорды, продажные судьи и нечестные министры, все станут свободными и все будут иметь "одинаковое благородство, звание и власть". По всей видимости, Болл имел в виду, что между королем и массой крестьян, рабочих и ремесленников не должно быть посредников. Его программа была сформулирована в лозунге: "С королем Ричардом и истинными общинами Англии", который стал девизом восстания[600].

Когда повстанцы начали свой поход на Лондон двумя колоннами, король находился в Виндзоре. 11 июня 1381 года его привезли в Лондон и поместили в Тауэр, который считался самым безопасным убежищем на юге Англии. В течение следующего дня или двух к нему присоединились его мать Джоанна Кентская, канцлер архиепископ Садбери, казначей сэр Роберт Хейлз, графы Арундел, Солсбери и Уорик, молодой граф Оксфорд, а также небольшая группа сопровождающих и профессиональных солдат, включая сэра Роберта Ноллиса, Роберта Намюрского и гасконского рутьера Бертуки д'Альбре, который в то время гостил при английском дворе. Единственными организованными войсками в столице были небольшой гарнизон Тауэра, рыцари с королем и около 150 латников с неопределенным числом лучников. Также там находился отряд солдат Роберта Ноллиса, которых он разместил в своем лондонском особняке[601].

Многое зависело от отношения к повстанцам массы лондонцев. И оно было крайне неопределенным. Регрессивный характер подушного налога был особенно неприятен в столице с ее резкими контрастами богатства и бедности. Более богатые купцы, которые ранее облагались налогом на основе стоимости своих торговых запасов, были обложены налогом всего лишь в несколько шиллингов за себя и своих ближайших родственников. Эти люди, среди которых были главенствующие фигуры в гильдиях и городском правительстве, были главными бенефициарами подушного налога. Они энергично продвигали регистрацию налогоплательщиков, организовывая обходы домов, благодаря чему масштабы уклонений от уплаты налога были ниже, чем в большинстве регионов страны. Гнев ранее не выявленных налогоплательщиков, которые теперь подверглись налогообложению, был настолько силен, что шерифы Лондона и графства Мидлсекс отказались оглашать их имена, опасаясь беспорядков. Однако очевидно, что значительное число лондонцев поддержало дело повстанцев по причинам гораздо более разнообразным, чем подушный налог. Некоторые, в основном из беднейших слоев населения, сочувствовали жалобам крестьян и, возможно, разделяли их утопические взгляды. Крепостное право не было проблемой в Лондоне, но отношения между массой рабочих и подмастерьев с богатеями от этого легче не становились. Однако большинство сторонников крестьян в столице, похоже, были мотивированы вовсе не социальным недовольством, а той же политической враждой, которая спровоцировала беспорядки в Лондоне в 1376 и 1377 годах. Для лондонцев это было старое незаконченное дело. Представление о королевском дворе как о коррумпированном сообществе, предавшем страну французам и преследовавшем цель собственного обогащения, никогда не умирало[602].

Группа министров, собравшихся вокруг короля в Тауэре, тянула время в надежде, что у мятежников закончатся припасы и энтузиазм. Они послали гонца встретить кентцев на дороге, чтобы узнать их требования. Гонец обнаружил, что повстанцы расположились лагерем в Блэкхите. Ответ их представителя был леденящим душу. Они пришли, по их словам, чтобы "спасти короля и уничтожить предателей его и его королевства" и требовали встречи с королем. Несмотря на опасения Садбери и Хейлза, советники короля предприняли серьезную попытку удовлетворить эту просьбу. 13 июня король сел судно у Тауэра и отплыл вниз по реке к Гринвичу. Воинство мятежников спустилось по склону от Блэкхита к кромке воды. Ричард II попытался вступить с ними в переговоры, не выходя на берег. Но мятежники отказались говорить, пока Ричард II не покинет судна. Тогда спутники короля приказали отвести судно от берега и вернулись в Тауэр[603].

Они прибыли в город лишь чуть раньше первых отрядов кентской армии. Утром 13 июня 1381 года повстанцы вошли в Саутверк, который не имел стен, и открыли королевскую тюрьму Маршалси. Примерно в то же время еще более многочисленное войско из Эссекса пробиралось по Майл-Эндской дороге к полям за Олдгейтом, к северу от Тауэра. По приказу мэра Уолворта все городские ворота были взяты под охрану. Лондонский мост защищала башня в его середине. Подъемный мост был поднят. Но когда толпа приблизилась, он был внезапно опущен и повстанцы хлынули через мост в город. Судя по всему, стража моста была вынуждена опустить его из-за организованного восстанию в городе. Оказавшись внутри стен, толпа двинулась на запад мимо собора Святого Павла и вниз по Ладгейт Хилл. Открыв тюрьму Флит и пополнив ряды освобожденными преступниками, повстанцы направились к Савойскому дворцу Джона Гонта. Дворец находился на Стрэнде у Темзы, между Лондоном и Вестминстером. Это была самая великолепная частная резиденция в Англии, построенная на выкупы за военнопленных в более благополучные времена и лишь недавно перестроенная и украшенная герцогом. Лидеры повстанцев запретили грабить имущество герцога, вместо этого предприняв политический акт, методично, почти ритуально уничтожая все во дворце. Столовая посуда герцога изготовленная из драгоценных металлов была брошена в Темзу а дорогие драпировки разорваны в клочья. Мебель выбрасывали из верхних окон, чтобы потом разбить в щепки внизу. Украшения разбивали молотами, а драгоценности перемалывали в ступах. Доспехи герцога были насажены на копье и использовались в качестве мишени для стрельбы. Затем все здание подожгли, а остатки взорвали порохом, захваченным из оружейной герцога.

Остальная часть армии Кента пробилась через город и объединилась с людьми из Эссекса, которых к этому времени пропустили через Олдгейт. Они открыли Ньюгейтскую тюрьму и все ее заключенные были выпущены на волю. Они бродили по улицам, выслеживая и убивая непопулярных чиновников и предателей. Приорат Святого Иоанна в Кларкенуэлле, штаб-квартира госпитальеров, был разграблен, поскольку казначей Хейлз был главой Ордена в Англии. Семь фламандцев, укрывшихся там, были зарезаны, чтобы удовлетворить извечное недовольство лондонцев иностранными конкурентами. В тот же вечер лидеры повстанцев собрались в доме одного из видных лондонских горожан. Там они составили списки людей, которых следовало казнить, как только их удастся найти: Джон Гонт, Садбери и Хейлз, сэр Роберт Белкнап, главный судья Суда по общим делам, епископ Куртене и другие. Это были символические жертвы. Лишь немногие из них были выбраны за то, что они сделали. Действительно, Хейлз был казначеем только с февраля и не нес никакой ответственности ни за подушный налог, ни за ведение войны. Они были включены в список, потому что были ведущими действующими министрами правительства, которое потерпело неудачу. В Тауэре автор Anonimalle Chronicle, присутствовавший при этом, наблюдал, как молодой король поднялся на вершину башни, чтобы окинуть взглядом горящие здания и пылающие угли Савойского дворца[604].

Захват Лондона повстанцами стал сигналом к новым вспышкам насилия в большей части восточной и центральной Англии. В Хартфордшире произошла серия восстаний, большинство из которых было направлено против крупных монастырских землевладельцев. В Саффолке лидером восстания был священник-отступник по имени Джон Роу. Во главе повстанцев он ворвался в город Садбери и разграбил поместье Ричарда Лайонса, коррумпированного финансиста, оказавшегося в центре протестов Доброго Парламента 1376 года. И настоятель Бери Сент-Эдмундс, и сэр Джон Кавендиш, главный судья Суда Королевской скамьи (который жил по соседству), были пойманы и убиты. Кембриджшир был поднят на восстание через день или два двумя эмиссарами от мятежников из Лондона. По всей восточной Англии толпы собирались под предводительством различных местных демагогов, чтобы охотиться на мировых судей, уполномоченных по сбору налогов и местных чиновников Джона Гонта. Далее на север по мере поступления новостей из Лондона последовали серьезные городские восстания в Скарборо, Беверли и Йорке[605].

Сам Гонт находился в Бервике на границе с Шотландией, когда до него дошли первые сообщения о восстании. Его первым побуждением было направиться на юг, к столице. Но быстро стало ясно, что он человек приговоренный повстанцами к смерти. Поползли слухи о том, что за ним охотятся вооруженные люди. Граф Нортумберленд узнал, что король объединился с мятежниками против его дяди и опасаясь слишком тесной связи с человеком, чьи дни, казалось, были сочтены, не пустил герцога в свой замок Алник, убеждая его отправиться в королевский замок Бамборо и оставаться там до окончания кризиса. В итоге Гонт бежал с горсткой приближенных и слуг в Шотландию и отдался на милость шотландского короля Роберта II Стюарта. Герцогиня была вынуждена бежать из замка Хартфорд, но ее не пустили в крепость мужа в Понтефракте. В итоге ей удалось найти убежище в ветхом замке Кнаресборо в северном Йоркшире. Екатерина Суинфорд, любовница герцога, тоже была вынуждена скрываться[606].

В Тауэре мнения разделились. Сэр Роберт Ноллис предложил совершить ночное нападение на повстанцев силами гарнизона Тауэра и войск, находившихся в его поместье. Мэр Уолворт считал, что он сможет собрать шесть или семь тысяч надежных людей из богатых семей города, как только будет отдан соответствующий приказ. Но остальные собравшиеся, чей голос в конце концов возобладал, были потрясены идеей поставить все на сражение, ведь в случае неудачи Тауэр стал бы их тюрьмой. Они советовали пойти на уступки. Была предпринята первая попытка убедить повстанцев разойтись добровольно, предложив им сформулировать свои требования в письменном виде и пообещав им общее помилование. Но два рыцаря, посланные из Тауэра, чтобы объявить об этом предложении, не смогли пробиться сквозь толпу. Поэтому была опробована вторая, более рискованная стратегия. Было предложено провести встречу между повстанцами и королем в Майл-Энде, к востоку от стен города. Идея заключалась в том, чтобы вывести повстанцев с улиц города и дать возможность министрам, скрывающимся в Тауэре, спастись. Рано утром 14 июня король вышел из Тауэра с небольшой вооруженной свитой и поехал по Майл-Эндской дороге навстречу с повстанцами. Несколько сотен из них собрались в Майл-Энде, чтобы встретить его. Их главными требованиями были немедленная отмена крепостного права; отмена всех законов, "кроме Уинчестерского статута" (который касался защиты от иностранного вторжения); отмена Статута о рабочих; и всеобщая рента за сельскохозяйственные земли, установленная законом в размере четырех пенсов за акр. Затем последовал ряд менее значительных требований. Король уступил во всем, одно за другим. Он передал повстанцам знамена, которые его сопровождающие держали в руках в знак своей доброй воли, и пообещал хартии вольности всем, кто их попросит. Единственное, в чем он не уступил, так это в требовании, чтобы повстанцам было позволено поступать с предателями так, как они того заслуживают. На это Ричард II ответил, что они получат головы тех людей, которые будут признаны предателями в соответствии с законом.

Был ли Ричард II искренен или его уступки были просто приемом, чтобы выиграть время, сказать невозможно. Ему, безусловно, удалось проредить ряды повстанцев, многие из которых начали возвращаться в свои дома. Но он не удовлетворил ни более решительных крестьянских лидеров, ни более радикальных лондонцев. Он также не удовлетворил жажду крови. Когда Ричард II находился в Майл-Энде, толпа из примерно 400 человек бросилась на ворота, охранявшие мост, служивший главным входом в лондонский Тауэр. Подъемный мост был опущен, а порткулиса поднята в ожидании возвращения короля. Не было предпринято никаких попыток остановить их, что говорит о том, что простые солдаты в крепости могли сами сочувствовать делу повстанцев, как это делали защитники Рочестера, Мейдстона и других замков. Садбери и Хейлза нашли в часовне Белой башни, где они провели свои последние часы, читая одну молитву за другой. "Вот он я, ваш архиепископ", — заявил Садбери, когда повстанцы ворвались внутрь. Они вытащили его из здания, протащили через дворы Тауэра на Тауэрский холм и обезглавили на деревянном полене. Казначея Хейлза постигла та же участь сразу после него. Тут были казнены францисканец Уильям Эпплтон, которого убили не иначе как за то, что он был врачом Джона Гонта, и Джон Легге, королевский сержант, которого, вероятно, ошибочно, посчитали ответственным за специальные комиссии по поиску уклонистов от уплаты подушного налога. Их головы были водружены на колья и установлены над воротами Лондонского моста. По всей столице по улицам прокатилась волна насилия, а Уот Тайлер в сопровождении нескольких сотен человек отправился на поиски новых предателей. Ричарда Лайонса вытащили из его дома и отвели в Чипсайд, чтобы обезглавить. Ричарда Имворта, маршала тюрьмы Маршалси, вытащили из убежища в Вестминстерском аббатстве и на следующий день казнили. Множество адвокатов, городских присяжных и предполагаемых сторонников герцога Ланкастера были схвачены и убиты. Восставшие также обрушивались на всех иностранцев, которых могли найти.

Политика уступок была дискредитирована, и советники короля, похоже, вернулись к более агрессивным планам, которые ранее навязывали им Уолворт и Ноллис. В ночь с 14 на 15 июня был разработан план, как заманить в ловушку и убить Уота Тайлера. Лидеру повстанцев было предложено явиться на еще одну встречу с королем, чтобы выяснить, какие еще требования могут быть у его сторонников. Встреча должна была состояться в Смитфилде, большом открытом пространстве, окруженном зданиями за пределами городских стен, где еженедельно проводился рынок скота. Внутри города был набран большой отряд лондонцев из более богатых семей, которым было велено выйти по сигналу. Утром Ричард II поехал в Смитфилд в сильную летнюю жару в сопровождении около 200 всадников на которых были доспехи и оружие, спрятанные под одеяниями. Они заняли позицию под зданиями Приората Святого Варфоломея. На другой стороне открытого пространства повстанцы расположились в боевом порядке. Вперед выехал Тайлер, верхом на маленькой лошадке в сопровождении единственного сопровождающего, который нес его знамя. Ричард II спросил его, почему его сторонники не разошлись, ведь он уступил всем их требованиям в Майл-Энде. Тайлер ответил, что есть еще вопросы, которые необходимо решить. Среди них было перераспределение земли среди населения, конфискация церковных владений, отмена всех епископов, кроме одного, и то, что "все люди должны быть одинаково свободны, без различий в статусе между человеком и человеком, за исключением короля". Наступила пауза, за которой последовала словесная перепалка перешедшая в потасовку, в ходе которой Уолворт ударил Тайлера тесаком, а один из королевских оруженосцев дважды проткнул его мечом. Тайлеру, тяжело раненному, удалось развернуть свою лошадь и с криком "Измена!" выехать на открытую площадку между двумя группами вооруженных людей. Там он и упал с седла на землю. В рядах сторонников Тайлера многие начали натягивать луки. Но их остановил сам Ричард II, который подъехал к ним и воскликнул: "Я буду вашим вождем и единственным капитаном, и от меня вы получите все, что ищете". Он призвал их собраться через некоторое время на полях к северу, у обнесенного стеной Кларкенуэлле. Но к тому времени, когда они собрались там, прибыли Уолворт и Ноллис с несколькими тысячами верных горожан за спиной. Ошеломленные этой массой вооруженных людей, мятежники согласились разойтись. Люди из Эссекса двинулись на восток через поля, а кентцев провели через город и Лондонский мост. Мэр Уолворт был посвящен королем в рыцари на месте[607].

Правительство быстро восстановило контроль. Уот Тайлер был вытащен, полуживой, из больницы Святого Варфоломея, куда его привезли друзья, и обезглавлен в Смитфилде. Зачинщики, все еще остававшиеся в Лондоне, были арестованы. Некоторые из них были приговорены к смерти. В других местах репрессии взял в свои руки Совет под руководством Уильяма Куртене, сменившего Садбери на посту архиепископа и канцлера. Он разослали во все уголки Англии весть о смерти Тайлера и разгоне мятежников в Лондоне. Это быстро охладило энтузиазм в отдаленных районах, где восстание только разгоралось. Сэр Томас Тривет был послан в Кент, чтобы погасить там затухающие угли восстания. Отряды армии Фельтона для Бретани, некоторые из которых все еще находились в Дартмуте, были отправлены для восстановления порядка в Хэмпшир и Уилтшир. Только в Эссексе была предпринята серьезная попытка организованного сопротивления, которая была подавлена с особой жестокостью под номинальным командованием самого Ричарда II. Возможно, реальное командование было у его капитанов, но нет сомнений в том, что Ричард II и сам с энтузиазмом относился к этому делу. "Убогие! — сказал он крестьянской делегации, которая явилась к нему просить подтверждения уступок, сделанных в Майл-Энде, — крестьянами вы были и крестьянами останетесь". Повстанцы предприняли короткую последнюю вылазку с импровизированной армией на вершине холма у деревни Биллерикей. Граф Бекингем разогнал их кавалерийской атакой, убив большое количество людей. В последующие недели несколько сотен главных действующих лиц были пойманы и предстали перед королевскими судьями. Джон Роу тщетно пытался спасти свою шкуру, дав показания королю. Джон Болл был обнаружен в Ковентри и доставлен в Сент-Олбанс для суда. Он открыто признался в содеянном и попросил помилования, обещанного королем. Но его все равно казнили[608].

Восстание длилось всего месяц. Однако оно имело глубокие последствия для способности Англии продолжать войну. На заседании Парламента в ноябре следующего года спикер сэр Ричард Уолдгрейв озвучил диагноз бедственного положения страны. Основными факторами недавнего восстания были гражданские беспорядки внутри страны, вызванные, по его мнению, тем, что высшее дворянство поддерживало действия своих низших чиновников, интенсивным и жестким управлением, а также чрезмерным налогообложением при особенно низкой доходности. Анализ Уолдгрейва не был ни полным, ни во всех отношениях справедливым, но мнение о его правоте стало одной из ортодоксий современной политики. Возможно, еще более важным было растущее признание Палатой Общин, что у Англии просто не хватало ресурсов для поддержания долгосрочной войны против самой богатой и густонаселенной европейской страны. Страна, заявили они, постепенно обеднела с 1360-х годов. Постоянный вывоз золотых и серебряных монет (большая часть которых находилась в карманах английских солдат) спровоцировал серьезную дефляцию. Условия торговли изменились не в пользу Англии, поскольку экспорт шерсти, олова и свинца сократился как по объему, так и по стоимости. Эти проблемы усугублялись военным ущербом на суше и на море, вражескими атаками на побережье и морские пути, а также неумолимым упадком английского торгового флота. Решение Палаты Общин заключалось в том, что масштаб войн должен быть "осторожно, но существенно сокращен". 6 декабря они объявили перерыв до нового года, чтобы проконсультироваться со своими избирателями о финансовых потребностях правительства. Текущая напряженность в королевстве, по их словам, исключала на данный момент возможность назначения еще одной парламентской субсидии[609].

Впервые после злополучного Брюггского конгресса Совет всерьез задумался о заключении мира с Францией. Дипломатические контакты между английским и французским дворами никогда полностью не прекращались. Из года в год на окраине Кале происходили отчаянные встречи английских и французских дипломатов. Но фрагментарные записи этих конференций свидетельствуют о том, что, хотя французы искренне стремились к достижению урегулирования путем переговоров, англичане этого не делали. Их послы склонялись к тому, чтобы принять какой-то компромисс по вопросу суверенитета на юго-западе Франции, но они имели очень ограниченные полномочия и не могли плодотворно продолжать эти переговоры. После крестьянского восстания тон английского правительства заметно изменился. Поскольку Палата Общин отказалась финансировать еще одну крупную континентальную экспедицию, советники молодого Ричарда II оказались в таком же затруднительном положении, как и советники короля Франции. В марте 1382 года английское посольство отправилось в Пикардию, чтобы договориться со своими французскими коллегами о проведении летом большой дипломатической конференции. Было достигнуто соглашение о прекращении военных действий. Обе воюющие стороны обещали не наращивать новых вооруженных сил на суше или на море по крайней мере до 1 июня 1382 года. Условия мира были выдвинуты каждой из сторон вместе с резервным предложением о двенадцатилетнем перемирии, условия которого, очевидно, были детально проработаны. Впервые с середины 1370-х годов англичане согласились направить послов с достаточным статусом и полномочиями для заключения соглашения. Вскоре после этого правительство объявило, что посольство будут возглавлять герцог Ланкастер, граф Бекингем и Томас Холланд, граф Кент. Это было настолько величественное посольство, какое только можно было придумать. Согласно сообщениям, полученным арагонскими агентами в Авиньоне, обе стороны были уверены в скором прекращении военных действий[610].

Экспедиция в Португалию была единственным континентальным предприятием, уцелевшим после грандиозных планов предыдущей зимы. Армия графа Кембриджа, насчитывающая 3.000 человек, оставалась на берегу в Плимуте и Дартмуте в течение июня 1381 года, задерживаемая неблагоприятными ветрами, дующими с юго-запада. Наконец, в конце июня вся армия отплыла на юг, втиснувшись на сорок один исключительно большой корабль. То, что шестнадцать из этих судов были португальскими, свидетельствует об сокращении английского торгового флота и растущем влиянии Португалии на торговых путях Атлантики. Сам граф был политическим деятелем, который показал себя полководцем весьма посредственных способностей в единственном случае, когда он осуществлял независимое командование, в Гаскони в 1369 и 1370 годах. Его назначили, потому что он был единственным человеком, который мог убедительно представлять своего брата. Но его сопровождала выдающаяся компания военачальников. Сэр Уильям Бошамп, ветеран Нахеры и давний военный соратник Джона Гонта, был констеблем армии и командовал самой большой свитой после свиты самого Кембриджа. Маршал армии сэр Мэтью Гурней, которому тогда было более семидесяти лет, сражался при Слейсе, Креси, Пуатье и Нахере, если верить надписи на мемориальной латунной пластине, которая когда-то покрывала его могилу в церкви Сток-суб-Хэмдона в Сомерсете. Этот старый знаток иберийской политики сражался на обеих сторонах в кастильских гражданских войнах и недолго жил при португальском дворе во времена отца короля Фернанду I. Джон Гонт поручил сэру Томасу Саймондсу нести его кастильский штандарт, который должен был быть развернут при вступлении армии в Кастилию. Кастильский секретарь герцога, Хуан Гутьеррес, был в армии вместе с кастильскими изгнанниками, включая самого Хуана Фернандеса Андейро. К ним добавилась горстка известных солдат удачи, в том числе гасконский капитан Судан де Ла Трау и Тьерри Робесар из Эно. Граф отправился в поход со своей супругой, Изабеллой Кастильской, и их маленьким сыном Эдуардом, которому тогда было всего восемь лет[611].

Несмотря на тщательно продуманные меры секретности, с помощью которых Фернанду I пытался скрыть свой союз с англичанами, слухи о нем циркулировали уже несколько месяцев. В феврале 1381 года кастильцы получили сообщения, вероятно, из Англии, что против них готовится экспедиция, но у них не было подробностей о ее маршруте. К следующему месяцу они получили подробности англо-португальского договора с договоренностями о совместном вторжении в Кастилию из Португалии. Численность армии графа Кембриджа должно быть стала известна при кастильском дворе в течение лета. Хуан I был серьезно встревожен. Англичане пользовались грозной военной репутацией, несмотря на все свои недавние неудачи. Хотя армия Кембриджа была в два раза меньше, чем было указано в договоре, она была значительно больше, чем французский наемный корпус, который его отец имел на последних этапах гражданской войны, к тому же большинство из французов к этому времени вернулись во Францию. Этого было более чем достаточно, чтобы переломить военный баланс на Пиренейском полуострове даже без призрачной английской армии, которая, как убеждал себя кастильский король, собиралась в Гаскони, чтобы открыть второй фронт в Галисии или Наварре. Хуан I обратился с настоятельным призывом о предоставлении войск к французскому правительству, вероятно, через Айялу, который находился в Париже для переговоров о возобновлении франко-кастильского союза. Айала официально скрепил новый договор в грандиозном особняке герцога Беррийского в Бикетре, к северу от Парижа, 22 апреля. Менее чем через месяц Хуан I публично заявил о поддержке французского кандидата на папский престол. К несчастью для Хуана I, все это не привело к получению немедленного подкрепления, в котором он нуждался. В Париже Совет был парализован продолжающейся налоговой забастовкой во французских провинциях и поглощен усилиями герцога Анжуйского по продвижению своих амбиций в Италии. Все, что Совет мог сделать, — позволить горстке добровольцев набрать собственные отряды, чтобы отправиться на помощь Хуану I[612].

Опираясь на собственные ресурсы, кастильский король решил повторить стратегию, которую его отец использовал в 1373 году, выбив Португалию из войны до прибытия англичан. Он созвал свою армию на сбор 20 апреля 1381 года на берегу Дуэро, традиционного пути вторжения в северную Португалию. Король предполагал лично принять командование. Тем временем южнее, в Бадахосе, формировалась другая кастильская армия под командованием магистра кастильского Ордена Сантьяго и единокровного брата Фернанду I, инфанта Жуана. Эти две армии начали наступление в Алентежу в мае. На море кастильский король планировал создать один из самых больших военных флотов, которые когда-либо развертывала Кастилия. Хуан I сообщил кастильским Кортесам, созванным в северном город Медина-дель-Кампо для утверждения чрезвычайных налогов, что в Севилье и северных портах Бискайи армия корабельных мастеров готовит до сорока галер. Это было примерно вдвое больше, чем количество уже имевшихся у короля галеры. Для их поддержки собирался флот из 130 парусных судов и гребных баланжье. Для подданных Хуана I эти планы означали еще один нажим фискального пресса. Кортесы выделили Хуану I субсидию в размере не менее четырех монед (условная единица, в которой выражалась субсидия). Они также санкционировали сбор принудительного займа под залог будущего дохода от алькабалы (или налога с продаж)[613].

Если кастильская стратегия потерпела неудачу в 1381 году, то отчасти потому, что не хватило времени на подготовку, а отчасти потому, что португальский король извлек уроки из катастрофы 1373 года. Южное направление кастильского наступления было остановлено серией энергичных португальских контратак вдоль долины реки Гвадиана. Северное направление было задержано на два месяца, когда португальцы успешно разжигали восстание в Леоне и Астурии в тылу Хуана I. Однако Кастилия смогла нанести один эффективный удар по Португалии до прибытия графа Кембриджа. 12 июня 1381 года португальский военный флот, состоящий из двадцати двух галер и четырех парусных судов, отплыл на юг от Тежу под командованием брата королевы, Жуана Афонсу Тело. Его целью было остановить кастильский флот, покидающий Севилью, блокировав устье реки Гвадалквивир. Флот обогнул мыс Сент-Винсент на юго-западной оконечности Португалии и проник в Кадисский залив 17 июня 1382 года. Прибытие португальцев застало кастильцев в невыгодном положении. Огромная армада, запланированная Хуаном I, все еще находилась в стадии оснащения. В Севилье было всего семнадцать исправных галер с полным комплектом солдат и моряков. Их вывели в открытое море и поставили на якорь у острова Сальтес в устье Рио-Тинто. Верхушки их мачт были видны португальцам, когда они приближались вдоль побережья Алгарви с запада. Оказавшись в меньшинстве, кастильский адмирал Санчес де Товар прибегнул к хитрости. Он притворился, что отступает, надеясь отвлечь португальцев на себя. Португальский командующий, видя, что его добыча ускользает, попался в ловушку. Он приказал своим кораблям идти вперед, не останавливаясь, чтобы выстроить их в строй. Не было времени даже на то, чтобы экипажи попили воды, а войска закончили вооружение. В результате португальцы потерпели катастрофу. Значительную часть гребных команд составляли призванные в армию крестьяне и нищие, которых заставили служить выловив на улицах городов. Это затрудняло сложное дело маневрирования этих больших гребных судов. Половина португальских галер, пройдя слишком близко к берегу, зацепилась веслами за сети рыбаков и была вынуждена остановиться, чтобы освободиться. Остальные в полном беспорядке приблизились к плотно стоящему флоту Санчеса де Товара и один за другим были взяты на абордаж и захвачены в плен. К тому времени, когда остальные галеры освободились от сетей, их постигла та же участь. Весь португальский флот был потерян за один день. Двадцать галер были захвачены, а одна уничтожена. Около 6.000 португальских солдат и моряков были убиты или взяты в плен. Среди пленных был и сам португальский командующий. Урон, нанесенный моральному духу короля, который в последние несколько лет потратил много средств и времени на создание своего флота, тяготил его до конца войны.

Хуан I ликовал. Он верил, что победа помешает англичанам высадиться в Португалии. И это могло бы произойти, если бы за победой сразу же последовали дальнейшие наступательные действия. Блокада кастильцами входа в Тежу или Дуэро на этом этапе была бы труднопреодолимой для англичан. Но Санчес де Товар был полон решимости вернуться в Севилью, чтобы высадить на берег своих пленных и, разграбить захваченные галеры. Португальский инфант дон Жуан, сражавшийся в составе кастильской армии, увидел, что возможность упущена. Он поспешил в Севилью, вооружился королевскими грамотами, собрал шесть захваченных португальских галер и уговорил некоторых пленных португальцев присоединиться к нему для нападения на Лиссабон. Небольшая эскадра вошла в Тежу в середине июля и направилась к Лиссабону. Дон Жуан полагал, что жители столицы поднимутся на восстание в знак поддержки при его появлении. Но они, вероятно, даже не узнали, кто был командиром этого флота. Как только корабли дона Жуана были признаны вражескими, их отогнали градом артиллерийского огня и арбалетных болтов и заставили отступить в Севилью. А флот графа Кембриджа уже приближался к Лиссабону. Корабли благополучно добрались до пункта назначения и встали на якорь под городскими стенами 19 июля 1381 года[614].

Как только английская армия высадилась на берег, все пошло наперекосяк. Несколько недель были заняты процессиями и пиршествами, а также дипломатическими делами. Фернанду I объявил о своей верности авиньонскому Папе в начале 1380 года, в то время, когда он пытался улучшить отношения с Францией. Однако английский Совет был полон решимости представить вторжение в Кастилию как крестовый поход сторонников Папы Урбана VI. Вполне возможно, англичане полагали, что это увеличит их поддержку в Кастилии. Поэтому португальскому королю пришлось отказаться от верности авиньонскому Папе. 29 августа он должным образом отрекся от Климента VII и вновь провозгласил себя сторонником Урбана VI. Заявление Фернанду I открыло путь для официального обручения восьмилетнего сына графа Эдуарда с принцессой Беатрисой, которое должно было скрепить англо-португальский союз. Эдуард был признан законным наследником короны Португалии и получил оммаж от ведущих дворян и городов королевства. Затем двое маленьких детей были торжественно уложены в огромную кровать в одной из комнат королевского дворца, покрытую великолепным черным гобеленом с геральдическими фигурами, расшитыми жемчугом. Толпа придворных стояла вокруг, пока над ними читали молитвы епископ Лиссабонский, ярый приверженец авиньонского Папы, и Хуан Гутьеррес, который уже тогда замышлял сместить его. 8 сентября 1381 года на большом собрании советников Фернанду I и капитанов английской армии было зачитано письмо Урбана VI, в котором римский Папа разрешал своим сторонникам повсеместно захватывать имущество клементистов и вести против них войну с теми же привилегиями и индульгенциями, что и крестоносцы в Святой земле[615].

Но это была всего лишь риторика. Армия графа Кембриджа была не в состоянии выйти в поле, поскольку у нее не было лошадей. Англичане приехали, ожидая, что в соответствии с договором для них будут подготовлены лошади. Но Фернанду I ничего не предпринял. Португальские Кортесы собрались, вероятно, в начале сентября, чтобы санкционировать массовую реквизицию лошадей и мулов. Найти по меньшей мере 3.000 животных в такой маленькой стране, как Португалия, не отбирая у собственных войск Фернанду I, было серьезной задачей, которая заняла некоторое время. Многие из собранных лошадей оказались низкого качества или необъезженными. Англичане завоевали много поклонников среди португальцев за мастерство, с которым они управляли этими дикими и неприспособленными к верховой езде животными. Но весь этот процесс стоил им еще двух месяцев кампании. Предводители армии провели большую часть этого времени, удобно устроившись в пригородных монастырях Лиссабона, в то время как их люди разбили лагерь в полях у Тежу, к северу от города. Но с наступлением осени им стало скучно, деньги закончились, а дисциплина стремительно падала. Англичане и их вспомогательные войска из Гаскони и Эно начали врываться в пригородные дома и сельские фермы, грабили отдаленные деревни и мародерствовали на дорогах вокруг столицы. Граф Кембридж оказался совершенно неспособным восстановить порядок. Начали распространяться преувеличенные рассказы о чудовищных зверствах английских солдат, которые, несомненно, становились все больше и больше. В течение нескольких недель англичане стали глубоко ненавистны в Лиссабоне[616].

Тем временем наступление кастильцев хоть и с трудом, но все-таки началось. Хуан I вошел в Португалию с основной частью своей армии в конце июля 1381 года, и осадил Алмейду, находившуюся к западу от кастильского города Сьюдад-Родриго. В южном секторе магистр кастильского Ордена Сантьяго начал одновременное наступление из Бадахоса и осадил Элваш. Эти две пограничные крепости, неоднократно расширявшиеся и перестраивавшиеся, были главными восточными оборонительными сооружениями Португалии с XII века и оставались таковыми до XIX века. Алмейда в то время была плохо защищена и город сдался кастильцам 9 августа, а замок — примерно через три недели. Но дальнейшее продвижение вперед остановилось. Король Хуан I, чье здоровье никогда не выдерживало суровых условий военной кампании, заболел. Затем, когда до него дошли известия о высадке англичан, у него сдали нервы. Южное направление кастильского наступления было оставлено, а войска вокруг Элваша были переброшены на север для усиления армии в Алмейде. В Лиссабон к графу Кембриджу был отправлен гонец с предложением сразиться в организованной битве где-то между Лиссабоном и границей. Но это был чисто формальный жест. Граф проигнорировал вызов, а Фернанду I приказал бросить в тюрьму несчастного кастильского гонца, доставившего его. В конце сентября 1381 года кастильский король удалился в замок Кока, расположенный к северу от Сеговии. Финансовое напряжение было больше, чем могла выдержать кастильская казна. Войска в Алмейде, моряки и корабельщики в Севилье и баскских портах, постоянные гарнизоны на границах Наварры и Гранады — все требовали жалованья. Кастильские Кортесы заседали с перерывами в течение двух месяцев в Авиле с октября по декабрь, прежде чем санкционировали очередное значительное повышение налогов[617].

Хуан I не мог поверить, что его враги останутся без движения всю зиму. Он планировал разместить вдоль границы большое войско численностью 5.000 человек, чтобы сдержать их. На самом деле, зимняя кампания, похоже, никогда не планировалась. Поскольку английские армии славились своим безразличием к временам года, предположительно, это было решение Фернанду I. Более энергичный английский командующий мог бы сдвинуть португальского короля с этой позиции, но граф Кембридж просто принял ситуацию такой, какая есть. Его армия оставалась в лагерях вокруг Лиссабона до конца года. Она была нужна там для защиты столицы и английского флота от кастильских галер Санчеса де Товара, крейсировавших в море. В декабре 1381 года галеры, наконец, вернулись на зиму в Севилью, и английские корабли смогли отправиться домой. Как только они ушли, Фернанду I отправился праздновать Рождество в Сантарем, а граф Кембридж вместе со своими непокорными войсками отправился на зимние стоянки в долину реки Гвадиана, недалеко от восточной границы Португалии и разместил свой штаб в августинском монастыре за стенами города Вила-Висоза, примерно в десяти милях от границы, и стал ждать весны[618].

В начале декабря 1381 года в Англию из Лиссабона прибыл оруженосец с докладом Совету и герцогу Ланкастеру. Должно быть, это было мрачное чтение. Граф Кембридж оценивал свое положение самым черным образом. Похоже, он пришел к выводу, что от португальской армии ничего нельзя ожидать и что его собственные силы находятся под угрозой уничтожения, если они не получат быстрого и мощного подкрепления из Англии. Для армии, которая еще даже не вышла на поле боя, это было экстраординарное заявление. Джон Гонт видимо чувствовал, что его великий замысел должен быть на грани триумфа. Он твердо решил, что этот шанс сейчас не должен ускользнуть от него. Поэтому он решил сам принять командование в Португалии и собирался взять с собой еще 4.000 человек. Но эти планы были совершенно нереальными. Главной проблемой, как всегда, были финансы. Армия графа Кембриджа получила жалованье за квартал до отъезда из Англии. Следующие четверти жалованья должны были поступить из казны португальского короля. Теперь же положение было несколько неопределенным, никто не предполагал, что армии придется так долго находиться в Португалии. Солдаты требовали выплаты жалованья за третий квартал. Расходы на погашение задолженности и отправку второй армии под командованием самого Джона Гонта оценивались еще в 60.000 фунтов стерлингов на шесть месяцев[619].

Парламент вернулся к работе после рождественского перерыва 24 января 1382 года. В делах новой сессии главенствовал великий проект Джона Гонта. Непопулярность герцога достигала максимума, когда стало видно, что он контролирует дела правительства. Настроение в Лондоне было крайне напряженным. Шестьсот членов лондонских гильдий предстали перед молодым королем в поместье Кеннингтон, чтобы попросить, чтобы у них был "только один король". Послание было слишком очевидным, чтобы его можно было оставить без внимания. В Вестминстерском дворце Джон Гонт изложил пэрам суть мрачного послания графа Кембриджа. Он сказал им, что необходимо спасти армию в Португалии и утверждал, что это в интересах Англии, а не только его собственных. Успешная война против Трастамарской династии в Кастилии была лучшим способом обеспечить оборону морей и побережья вокруг Англии. Гонт был достаточно реалистичен, чтобы не предлагать парламентариям полностью финансировать его португальское предприятие. Он предложил, чтобы деньги были одолжены ему Короной на три года с возвратом за счет доходов от его английских владений. Детали этой финансовой схемы не сохранились, но, судя по всему, Гонт предполагал, что Корона соберет 60.000 фунтов стерлингов за счет налогов, а затем выплаты из его доходов будут использованы для снижения необходимости дальнейших парламентских налогов в будущем. Но, как бы хитроумно это ни было обставлено, на самом деле Джон Гонт просил о новой парламентской субсидии, последовавшей за катастрофическим подушным налогом предыдущего года. Его требования вызвали яростную дискуссию в Вестминстере, которая продолжалась более двух недель. Это разделило Палату Лордов, где было много естественных сторонников Гонта и большинство из них приняли его аргументы. Но значительное меньшинство боялось нового народного восстания и не хотело лишать страну войск. Палата Общин отвергла предложение на более фундаментальных основаниях. По мнению парламентариев, военное налогообложение продолжалось из года в год слишком долго и они не будут санкционировать новую субсидию, будь то в виде займа или налога. Все, что они могли бы сделать, это продлить на четыре с половиной года действие скромных дополнительных экспортных пошлин, первоначально введенных в Глостере в 1377 году, чтобы финансировать оборону Англии. Если правительство хочет проводить наступательные операции, оно должно найти другой способ их оплачивать. Что касается стремления Гонта к кастильскому трону, то они заявили, что это его личное дело, не имеющее к ним никакого отношения. На этой ноте заседание было завершено[620].

Почти в тот же время внимание французского правительства было приковано к личной авантюре старшего королевского дяди, которая имела еще меньше отношения к французским интересам, чем наследование Кастилии к английским. Усыновление герцога Анжуйского в качестве наследника Неаполитанского королевства должно было укрепить королеву Иоанну I на ее троне. В итоге же это привело к ее гибели. Урбан VI узнал о переговорах королевы с герцогом в марте 1380 года, и решил низложить королеву объявив, 11 мая 1380 года, ее трон вакантным. Год спустя он заключил с Карлом Дураццо сделку. В обмен на предоставление неаполитанской короны Карл обещал завоевать ее, а затем уступить значительную часть ее территории никчемному племяннику Папы. Урбан VI, со своей стороны, совершил набег на сокровищницы римских церквей, чтобы собрать деньги, необходимые для оплаты войск Карла, и предложил им индульгенции как крестоносцам. 2 июня 1381 года Карл Дураццо был коронован в старой базилике Святого Петра в Риме перед аудиторией, состоявшей в основном из наемных мадьярских солдат.

Иоанна I отправила гонца во Францию с отчаянным призывом к Людовику Анжуйскому спасти ее. Она ссылалась на военные пункты их прошлогоднего соглашения. В качестве дополнительного стимула она предложила Людовику разделить с ней управление ее владениями при ее жизни. Но события развивались слишком быстро как для Иоанны I, так и для Людовика. 8 июня 1381 года Карл выступил из Рима с 7.000 мадьяр и около 1.000 солдат удачи, чтобы вступить во владение своим новым королевством. Армии королевы, какими они были, попытались остановить его продвижение на границе, но были сметены. Вечером 16 июля Карл Дураццо вошел в Неаполь. Жители отказались защищать столицу. Иоанна I бежала со своими ближайшими сторонниками под защиту мощно укрепленного замка Кастель-Нуово. Но в замке не было запасов продовольствия для осады. Через пять недель стало ясно, что он больше не может держаться. Иоанна I была вынуждена пойти на капитуляцию. Ей было дано всего пять дней на ожидание подхода армии помощи. Ее муж, Оттон Брауншвейгский, предпринял доблестную попытку до истечения срока освободить город. Но 24 августа он был разбит под стенами замка Сант-Эльмо и взят в плен. В начале сентября 1381 года Карл овладел замком Кастель-Нуово, а королева стала его пленницей[621].

Эти события стали прелюдией к продолжительной кампании лоббирования сторонников Иоанны I во Франции. Ее провансальские подданные обязались поддержать французскую экспедицию в Италию деньгами и людьми. Из Авиньона Климент VII неустанно добивался вмешательства французского двора. Он также значительно расширил свои собственные финансовые обязательства, предложив предоставить в распоряжение Людовика практически все доходы Апостольской палаты и налоги, взимаемые с французской церкви. Тем временем агент Иоанны I в Авиньоне поставлял постоянный поток обнадеживающих (но ложных) сообщений о том, что жители неаполитанского королевства и большинства государств Италии поддержат французское вторжение. Эти сообщения, усиленные агентами Климента VII в Париже, оказали значительное влияние на лиц, принимающих решения при французском дворе. 4 и 5 января 1382 года в Венсенском замке состоялось долгое и трудное заседание французского королевского Совета. На нем присутствовали все королевские принцы, кроме герцога Беррийского, советники короля, коннетабль Оливье де Клиссон, сеньор Куси и некоторые из самых опытных военачальников и дипломатов правительства. Делегация из пяти видных членов папского двора курсировала между залом Совета и преддверием дворца. Большинством голосов и с явными опасениями по поводу трудности задуманного, Совет высказал мнение, что Людовик Анжуйский обязан отправиться на помощь королеве Неаполя. Он уже слишком далеко зашел, чтобы теперь отступить не потеряв лицо. Собравшиеся посоветовали как можно быстрее подготовить экспедиционные силы. Некоторые из советников Людовика призывали к осторожности. Но их возражения были отброшены. 7 января 1382 года герцог Анжуйский решил завоевать Неаполь и вызволить из заточения его королеву. Решение было объявлено королю и его Совету на следующий день. В середине февраля 1382 года Людовик выехал из Парижа в Авиньон. Три недели спустя, в зале консистории папского дворца, он поклялся перед собравшимся двором Климента VII, что не покинет папский город, пока не придет время отправиться в путь в Италию[622].

Людовик Анжуйский отправился к Альпам из папского города Карпантра в середине июня 1382 года. Первоначально его армия насчитывала около 12.000 всадников. Совет, хотя и призвал герцога к экспедиции, запретил подданным короля присоединяться к ней, опасаясь ослабления страны перед лицом англичан. В результате большая часть армии Людовика была набрана на франкоязычных территориях империи к востоку от Роны. Еще больше было нанято его итальянскими союзниками. К нему также присоединилось большинство уцелевших гасконских и бретонских компаний в Италии, включая отряд Бернара де Ла Салля, а также итальянские и немецкие компании, действовавшие в папском государстве от имени Иоанны I. С этими новыми силами, Людовик командовал одной из самых больших армий, собранных в XIV веке: по его собственной оценке, к тому времени, когда он достиг границ Папского государства, она насчитывала около 60.000 всадников. Численность армии, писал он в город Марсель, увеличивалась с каждым днем, поскольку люди приходили в его лагерь "как стервятники, собирающиеся вокруг трупа"[623].

Это была любопытная фраза и, как оказалось, пророческая. Французское вторжение стало катастрофой для всех главных действующих лиц. Для королевы Иоанны I это был смертный приговор. Ее держали в отдаленном замке Муро в Апеннинах с тех пор, как о приготовлениях герцога Анжуйского стало известно в Италии. Там, в конце июля 1382 года, она была задушена своими тюремщиками по приказу Карла Дураццо. Тело привезли обратно в Неаполь, чтобы выставить в жутком мраке монастырской церкви Санта-Кьяра при свечах, пока Людовик продвигался к своему южному королевству. Вооруженное сопротивление было незначительным. Но герцог столкнулся с растущими трудностями в обеспечении своей огромной армии продовольствием. Он был вынужден разделить свои войска, чтобы облегчить проблемы со снабжением. В конце сентября 1382 года менее трети его людей последовали за ним на неаполитанскую территорию. Карл Дураццо вел искусную арьергардную войну. Его поддержал английский капитан-рутьер сэр Джон Хоквуд с компанией из более чем 2.000 наемников. Сильно уступая в численности, они применили ту же тактику, что и французы во время английских вторжений 1373 и 1380 годов, опустошая землю перед врагом, нападая на его фланги на каждом шагу и упорно отказываясь от решающего сражения. К концу года большая часть войск Людовика дезертировала. Оставшиеся были больны, голодали и не получали жалованья. Людовик решил, что его великое предприятие провалилось. В письме из Беневенто, где он расположился на зимовку, он призвал французский Совет срочно прислать средства и если это не удастся, пусть советники хотя бы найдут повод отозвать его на службу во Францию, чтобы он мог уйти без позора. Совет так и не получил его просьбу, так как гонец был перехвачен, а письмо было доставлено Урбану VI. В новом году Людовик обратился к Карлу Дураццо с просьбой об условиях соглашения. Согласно сведения дошедшим до Рима, герцог был готов отказаться от своих притязаний на неаполитанское королевство в обмен на Прованс и безопасный выход из Италии[624].

Непосредственным следствием итальянской авантюры герцога Анжуйского стало устранение с политической сцены главенствующей фигуры во французском регентском Совете. Власть перешла в руки его младших братьев, герцогов Беррийского и Бургундского. Герцог Иоанн Беррийский был старшим братом, но он был человеком праздным, не обладавшим политической хваткой и амбициями младшего, Филиппа Бургундского. В целом Иоанн довольствовался тем, что подчинялся Филиппу при условии, что ему дадут свободу действий в южных провинциях. Никто не сомневался, что настоящим местом пребывания правительства теперь был отель д'Артуа, роскошный особняк к северу от площади Ле-Аль, окруженный садами и хозяйственными постройками, где Филипп устроил свою парижскую резиденцию. Однако было бы ошибкой полагать, что Филипп мог делать все, что ему заблагорассудится. В администрации и Парламенте по-прежнему было много старых слуг Карла V, преданных его памяти. Были военачальники и территориальные магнаты, которые не были ему ничем обязаны и чье мнение нельзя было игнорировать: дядя по материнской линии и опекун молодого короля, герцог Бурбонский; коннетабль Оливье де Клиссон, прирожденный противник, чья должность, богатство и близкие личные отношения с молодым королем делали его в значительной степени независимым от покровительства других людей; маршал Луи де Сансер и адмирал Жан де Вьенн, которые были тесно связаны с победами 1370-х годов; придворные капитаны, такие как Ангерран де Куси и умудренный опытом ветеран трех десятилетий французских и кастильских гражданских войн Пьер де Вильнев, которые пользовались большим уважением среди военной знати и населения Парижа. Решения герцога Бургундского всегда сдерживались политическим весом этих людей, которые представляли собой сильный тормоз для его личного правления. Однако с течением времени переход власти от герцога Анжуйского к герцогу Бургундскому оказал значительное влияние на направление французской политики. Филипп Бургундский не разделял личной преданности герцога Анжуйского к авиньонскому Папе. Его гораздо меньше интересовали Гасконь и дела Пиренейского полуострова. Его интересы были сосредоточены на севере, где он намеревался восстановить власть Людовика Мальского во Фландрии. Филипп никогда не проявлял откровенной враждебности к Англии, как его старший брат герцог Анжуйский. В долгосрочной перспективе он понимал, что для эффективного контроля над наследством своей супруги в Нидерландах необходимо заключить соглашение с Англией.

Первой проблемой герцога Бургундского стало финансовое положение французского государства, которое Людовик Анжуйский оставил нерешенным. Частичное восстановление налоговой системы, проведенное Генеральными Штатами Лангедойля в начале года, потерпело неудачу. После заминки поток поступлений, по-видимому, составил около десятой части от ожидаемых сумм[625]. Постоянная армия в 6.000 человек, которую предполагали содержать делегаты Генеральных Штатов, так и не была создана. Кроме обороны Нанта в январе 1380 года, в которой участвовали лишь ограниченные силы, после восшествия короля на престол не было ни одного значительного военного предприятия. В значительной степени проблема заключалась в сокращении географической территории, с которой теперь взимались королевские налоги. Поскольку попытка ввести королевское налогообложение в Бретани была отменена, доходы южной и центральной Франции были зарезервированы за герцогом Беррийским, Бургундия поддерживала все более роскошный образ жизни своего герцога, а доходы провинций по Луаре были направлены на итальянскую кампанию герцога Анжуйского. Практически все бремя борьбы с англичанами должны были нести налогоплательщики очень ограниченного региона: Парижа, Иль-де-Франс, Нормандии, Пикардии и Шампани. Население этих провинций составляло, возможно, треть всего населения Франции, там же располагались самые плодородные сельскохозяйственные районы и большинство богатейших городов. Но это были также наиболее политически организованные регионы Франции, где оппозиция королевскому налогообложению после смерти Карла V была наиболее сильной.

14 января 1382 года купеческий прево и представители Парижа были вызваны в Венсен, где находился королевский двор. По прибытии они предстали перед королем, его дядями и остальными членами королевского Совета. Парижанам сказали, что король требует от них вернуть все налоги, действовавшие до смерти Карла V, те попросили время на размышление. Им дали один день. Когда они, 16 января, вернулись в Совет, их по одному вводили в зал и требовали дать свой ответ, не сообщая, что ответили другие. Покорные парижане подчинились. На следующий день Совет опубликовал новые налоги. Но правительству требовалось время, чтобы подготовить общественное мнение. С 1 марта 1382 года налог с продажи вина и других товаров, должен был быть восстановлены по ставкам, действовавшим при Карле V. Габель должен был быть вновь собираться по повышенной ставке. Столь же бесцеремонные, но менее известные переговоры велись в провинциях Лангедойля с тем же результатом. Но весть о случившемся постепенно распространилась по столице, а затем из города в город по всей северной Франции. В течение следующих шести недель, пока правительство искало налоговых сборщиков, в северных городах росла напряженность, каждый ждал, что предпримут другие[626].

В течение ужасной недели, когда Лондон находился под контролем Уота Тайлера и повстанцев, Мишель Пинтуан, будущий кантор аббатства Сен-Дени и официальный историк Карла VI, находился в Англии по финансовым делам своей семьи. Убийство архиепископа Садбери стало известно его маленькой группе французов в тот же день, когда оно произошло. Кто-то сказал: "Я говорю вам, что в скором времени во Франции произойдут еще более ужасные вещи, чем эти". "Не дай Бог, чтобы Франция была осквернена такими ужасами", — ответил глубоко потрясенный Пинтуан. Однако его собеседник оказался лучшим пророком.

Насилие началось в Руане. Крупнейший после Парижа город королевства, Руан жил в основном за счет судостроения и производства грубой шерстяной ткани — трудоемких отраслей, переживавших упадок. Город страдал от тех же проблем, что и текстильные города Фландрии: высокий уровень безработицы, масштабная миграция из сельской местности, растущее социальное расслоение. Напряженность усугублялась жестким контролем, осуществляемым богатыми церковными корпорациями, владевшими большей частью города, и мелким купеческим патрициатом, главенствовавшим в коммуне, — двумя группами, которые вызывали недовольство низших слоев населения и, как известно, враждовали друг с другом. 24 февраля 1381 года, за неделю до вступления в силу новых налогов, группа людей во главе с торговцем мануфактурой Жаном ле Гра звоном большого колокола на городской ратуше, призвала население к оружию. Их единомышленники закрыли ворота города, чтобы никто не смог покинуть его, и открыли тюрьмы. На улицы вышла огромная толпа состоявшая из беднейших слоев населения города, la merdaille (отбросов), как назвал их местный хронист. Их главными целями были богатые горожане: ведущие оптовые торговцы, евреи, члены городского Совета прошлого и настоящего, богатейшие церкви и сборщики габеля. Жертв было немного, в отличии от разрушений. Монастырь францисканцев был заполнен беженцами, поскольку их дома были разгромлены, мебель разбита, а припасы разграблены. Мародерство продолжалось весь день и всю следующую ночь, пока ополчение, состоящее из зажиточных домохозяев и членов гильдий, наконец, не опомнилось и не восстановило порядок. После этого горожане начали использовать наступивший хаос в своих интересах, сводя с друг другом старые счеты. Собор и аббатство Сент-Уэн были захвачены, их архивы и документы сожжены, а монахи вынуждены были поставить свои подписи под актом, подтверждающим их отказ от рент, исков, прав и привилегий. Однако без подписи самого аббата подобный документ был бы недействителен, и толпа рассыпалась по всему монастырю, пытаясь его разыскать. Наконец, в руки восставших попал коадъютор монастыря, который указал, что престарелый и тяжелобольной аббат находится в одном из монастырских поместий — Биореле. Толпа бросилась туда, разломав по дороге несколько монастырских виселиц, наконец, криками и угрозами вынудила старика выйти из своей кельи и подписать всё, что от него требовалось. Знаменитая Нормандская хартия, полученная от короля Людовика X во время восстания 1315 года, которая приобрела символическое значение, намного превышающее ее юридическую силу, была принесена на кладбище Сент-Уэн, обычное место городских собраний, и чиновники и церковники неохотно поклялись соблюдать ее. Гарель (от восклицания "Haro!" — "Ко мне!, Ату!"), как стали называть восстание в Руане, продолжалось всего три дня[627].

Первой реакцией герцога Бургундского на новости из Руана стало решение о проведении силовой операции. 1 марта молодой король в сопровождении своего дяди и сеньоров де Куси и д'Альбре отправился из Венсена с вооруженным эскортом, чтобы запугать руанцев, пока их пример не распространился на столицу. Они добрались только до Сен-Дени, когда стало ясно, что уже поздно. Ранним утром, когда сборщики налога с продаж прибыли на рынок Ле-Аль, чтобы приступить к своим обязанностям, там уже собралось около 500 разъяренных молодых людей, ищущих неприятностей. Первым торговцем, которого попросили отчитаться по налогу, была пожилая женщина, продававшая кресс-салат. Когда они подошли к ее прилавку, на сборщиков напали, нанесли им множество побоев и бросили умирать. Толпа, уже вкусившая крови, вылилась с рыночной площади на улицу Сен-Дени и распространилась по узким улочкам, выкрикивая оскорбления, собирая на ходу сочувствующих и увлекая за собой прохожих. В течение короткого времени на улицах оказалось несколько тысяч бунтовщиков. Они сошлись на Гревской площади в поисках оружия. За несколько лет до этого, когда Парижу угрожало нападение англичан, Гуго Обрио создал в ратуше Отель-де-Виль большой запас боевых молотов (maillet) древкового дробящего оружия, функционально аналогичного булаве. Толпа выломала двери здания, ворвалась в башню, где хранились молоты, и раздала их толпе на улице: отсюда и название Молотобойцы (maillotins), которое впоследствии было присвоено повстанцам. Как и в Руане, восстание было начато бедняками происходившими в основном из массы молодых подмастерьев и безработных, недавних мигрантов из деревень, нищих и преступников. Это были popolo minuto (маленькие люди), по словам флорентийского купца Бонаккорсо Питти, который в то время находился в Париже и хорошо помнил восстание флорентийских чомпи (ciompi) произошедшее четырьмя годами ранее.

Вооружившись боевыми молотами, толпа пронеслась по правобережным кварталам столицы, круша дома и врываясь в церковные сокровищницы. Первыми жертвами стали чиновники, отвечавшие за сбор налогов. Сборщиков налогов, которых видели на улицах, убивали на месте. Других вытаскивали их их домов или из церквей где те искали спасения у алтарей. Затем толпа обратила свой гнев против богатых буржуа: ростовщиков, королевских судей и чиновников. Все они успели бежать, а их дома были разгромлены и разграблены. Особняк герцога Анжуйского был захвачен и превращен в штаб лидеров толпы. Некоторые из бунтовщиков направились в еврейские кварталы, разграбили дома, уничтожили записи и залоги и убили тех, кто не объявил о своем переходе в христианство. Силы правопорядка бездействовали. Королевский прево, епископ Парижа, купеческий прево и оставшиеся в городе члены королевского Совета бежали с тем имуществом, которое смогли унести. Только старый бретонский рутьер Морис де Трезегиди, бывший королевским капитаном Парижа, попытался остановить насилие, но его люди были быстро перебиты, а гарнизон заперся в Большом Шатле

Король с сопровождающими к этому времени повернул обратно к Венсену. Герцог Бургундский, сопровождаемый канцлером, сеньором де Куси и небольшой группой чиновников, поскакал к воротам Сент-Антуан в восточной части города, чтобы выяснить, что происходит. Из ворот вышла группа парижан, чтобы поговорить с герцогом. Эти люди были видными членами парижских гильдий. Им нечего было сказать в защиту бунтовщиков, и они, конечно, не могли говорить от их имени. Но они так же были враждебно настроены по отношению к новым налогам и надеялись путем посредничества между мятежной толпой и правительством добиться уступок. Они выдвинули герцогу три требования: немедленная отмена всех налогов, введенных с начала века; освобождение четырех горожан, арестованных за организацию сопротивления налогам в феврале, и амнистия для участников событий этого дня. Позже тем же утром Совет собрался в Венсенском замке, чтобы рассмотреть эти требования и решил, что компромисса не будет, и что король не уступит ничего, кроме освобождения четырех горожан. Когда об этом сообщили лидерам толпы, произошел новый взрыв насилия. Молотобойцы направились к Шатле, резиденции королевского прево и символу королевской власти в городе. Они выломали ворота и открыли камеры где содержались арестованные, а сержанты охраны бежали, спасая свои жизни. Затем настала очередь других городских тюрем, большинство из которых принадлежали епископу и крупным аббатствам. Они были открыты, а их узники выпущены на улицы[628].

Внутри стен зажиточные горожане и гильдии уже начали восстанавливать контроль над городом. Городское ополчение было вооружено и передано под командование капитанов гильдий. В течение ночи и следующего дня ополчение постепенно восстанавливало контроль над улицами, по мере того как возбуждение толпы пошло на убыль. Но, как заметил проницательный наблюдатель Бонаккорсо Питти, как только муниципалитету удалось прекратить насилие на улицах, он просто взял дело мятежников в свои руки. Все городские ворота были заперты и началась торговля с правительством по поводу налогов. Со своей стороны, Совет в Венсене продолжал оказывать сопротивление. Королевские войска были посланы занять мост Шарантон, расположенный вверх по течению от города и остановить речной транспорт, перевозивший в город продовольствие. Герцог Бургундский созвал своих бургундских вассалов. Ходили слухи, что Иоанн IV Бретонский и даже Людовик Анжуйский направляются с войсками, чтобы подавить сопротивление столицы. Демонстрация силы отвечала авторитарному характеру Филиппа Бургундского, и он вполне мог задумываться об этом. Но это было уже нереально. Когда весть о восстании в Париже распространилась по северным провинциям, новые налоги были отвергнуты повсеместно. В Амьене, где времена жестоких фракционных конфликтов 1358 года не были забыты, люди ходили по улицам, выкрикивая слова поддержки парижским бунтовщикам. В Дьеппе городские ворота были закрыты перед сборщиками налогов. В Фалезе в Нормандии бунтовщики разгромили аукцион по продаже должности сборщика налогов по округу. В Кане сборщиков оскорбляли и избивали. Разъяренные толпы вышли на улицы в Орлеане и Реймсе. Подобные сцены разыгрались и в других городах севера страны. Правительство все же было вынуждено пойти на уступки. 4 марта 1382 года Совет объявил о временной отмене налогов и частичной амнистии для бунтовщиков. Парижане, со своей стороны, согласились подчиниться посредничеству Парижского Университета и выдать, 1 марта, сорок главарей мятежа, которые были арестованы городским ополчением и заперты в Шатле. Их обезглавливали или вешали у ворот города небольшими группами в течение последующих дней, пока угроза возникновения новых беспорядков не заставила приостановить казни[629].

Противостояние с Парижем позволило правительству преподать урок менее грозным противникам. 17 марта 1382 года король и герцог Бургундский во второй раз выехали из Венсена в Руан. Через две недели, 29 марта, ворота Руана были распахнуты и король со свитой, въехали в город в доспехах и с мечами в руках. В Руане были казнены только двенадцать главарей. Но буржуа, которые пытались использовать народное насилие, были усмирены. Муниципалитет был упразднен, а его полномочия переданы королевскому бальи. Городские колокола и герб были конфискованы. На город был наложен штраф в размере 100.000 франков, почти половина которого была фактически исполнена[630].

Власть короны была поддержана. Но вопрос о налогообложении остался нерешенным. Не было предпринято никакой попытки созвать Генеральные Штаты, которые показали свою неэффективность в 1380 году. Вместо этого в апреле 1382 года была созвана серия провинциальных ассамблей, начиная с пяти бальяжей Шампани и Пикардии. Их представители собрались перед королем и его министрами в Компьене. Председатель Парижского Парламента Арно де Корби, как и большинство юристов XIV века, отличавшийся глубоким консерватизмом и авторитарностью, изводил делегатов речами об отчаянном положением государственных финансов. Но самое большее, на что делегаты соглашались, — это посоветоваться со своими избирателями. В итоге четыре из пяти бальяжей отказались от предоставления субсидий. Пятый бальяж, Санс, согласился на введения налога с продаж, который оказалось невозможно собрать. Принятие требований короля в Амьене, единственном городе, чьи дебаты записаны, позволяет предположить, что проблема заключалась не столько в принципе налогообложения, сколько в его распределении среди населения. В Амьене с пониманием признали нужды короля и возможно, народ поддержал бы введение прямого налога, который не ложился бы в основном на бедных, но это было неприемлемо для купеческой олигархии, которая главенствовала в гражданской жизни города. Поэтому ничего не было согласовано[631].

Парижане не были представлены в Компьене, но их попросили предоставить собственный налог в размере, обещанном провинцией Санс. Капитаны городского ополчения созвали большое собрание, чтобы рассмотреть это требование. Подавляющим большинством голосов оно было отклонено. Несколько голосов было подано в поддержку правительства и их было бы больше, если бы не отвратительное настроение собравшихся. В Венсене Совет отказался принять ответ "нет" и послал Ангеррана де Куси, чтобы он образумил парижан. Ангерран был популярной фигурой в столице, одним из немногих людей, связанных с двором, которые могли свободно передвигаться по городу во время мартовских беспорядков. Но даже он смог добиться от парижан лишь ничтожного предложения в 12.000 франков. В конце апреля 1382 года Совет в отчаянии прибегнул к более жестким мерам. Сообщение с городом по реке снова было прервано у моста Шарантон, и на этот раз и у моста Сен-Клу, расположенного ниже по течению. Королевский двор переместился в Мелён, к югу от города. Оттуда войска Филиппа Бургундского начали кампанию давления на парижан, перекрыв сообщение с городом по дорогам и опустошая пригородные фермы и сады видных парижских буржуа. Поговаривали даже о штурме стен. В трапезной монастыря Сен-Дени состоялось долгое совещание, на котором представители короля и города выступали перед группой посредников, словно послы враждующих государств. Лидеры парижских гильдий, зажатые между страхом перед правительством и страхом перед толпой, в середине мая 1382 года наконец согласились на субсидию в размере 80.000 франков. Но эта сделка не имела никакой общественной поддержки и, они вероятно, знали об этом[632].

Когда 1 июня 1382 года Карл VI официально въехал в Париж, чтобы отметить свое примирение со столицей, советники, которые были наиболее тесно связаны с попыткой короны исправить налоговую систему, держались в стороне, опасаясь, что их присутствие спровоцирует новое насилие. Нормандия, аристократическая, консервативная, тесно связанная по традиции с судьбой монархии, последовала примеру Парижа с большим изяществом. На собрании, состоявшемся в Понтуазе в начале июня, Штаты Нормандии выделили 30.000 франков. Ропот горожан возникший при первом сообщении об этом решении в Руане говорит о том, что оно пользовалось не большей популярностью среди городских налогоплательщиков, чем парижская субсидия. Несколько недель спустя, когда налог начали собирать, толпа подмастерьев и слуг во главе с мясником ворвалась на суконный рынок Руана, опрокинула прилавки и разгромила рынок. Вполне вероятно, хотя свидетельства скудны, что подобное согласие на введение налогов на провинциальных собраниях по всей северной Франции и вызывало аналогичное недовольство. К середине лета деньги от налогов снова начали поступать, но напряженность в обществе была высокой, а доходы неутешительными[633].

В значительной степени сопротивление чрезвычайному налогообложению во Франции было вызвано тем, что город Гент продолжал оказывать неповиновение графу Фландрии. Гент, инициатор городских восстаний 1379 года, сильно пострадал после того, как Людовик Мальский жестоко подавил восстание во всех остальных частях Фландрии. Его торговля была уничтожена конфискациями и блокадой. Он потерпел поражение в сражении, а в войне набегов и контрнабегов, отличавшейся жестокостью с обеих сторон, город понес большие потери. В июне 1381 года он потерял своего последнего союзника, когда город Граммон был захвачен и сожжен, а его жители вырезаны капитанами Людовика Мальского. Однако сам Гент, защищенный стенами и болотами, а также своим расположением у слияния двух великих рек, отбивал все попытки графских армий захватить его.

Города Фландрии, немецких Нидерландов и северной Франции во многих отношениях принадлежали к одному экономическому сообществу, и за ходом гражданской войны во Фландрии с напряженным интересом следили ее соседи. Современники, которые редко понимали причины городских восстаний, глубоко осознавали заразность народных возмущений. Бонаккорсо Питти, несомненно, ошибался, когда сообщил, что восстания в Руане и Париже были спровоцированы агентами Гента. Но его мнение, вероятно, отражало общепринятую точку зрения сословия к которому от принадлежал и, безусловно, его худшие опасения. События, казалось, подтвердили это мнение. В Амьене подстрекатели прошли по улицам, призывая своих сторонников криками "Долой Париж! Да здравствует Гент!"[634]

В июле 1381 года граф Фландрии начал систематическую блокаду Гента. Имея гарнизоны в Куртре, Уденарде и Дендермонде, Людовик смог перерезать речные пути к Генту по Лису и перекрыть Шельду по обе стороны от города. В результате население Гента стало зависеть от набегов конных отрядов из города за провизией, а также от подвоза по суше из Эно и Брабанта или от поставок в порты Голландии и Зеландии и контрабанды через низменную местность к северу от города, известную как Четырехградье Vier Ambachten. Сырье для городских мастерских должно было доставляться теми же путями. Постепенно, в течение следующих шести месяцев, все эти пути были перекрыты. Гарнизоны Людовика Мальского патрулировали территорию вокруг Гента, нападая на обозы с грузами и убивая или заключая в тюрьму людей, сопровождавших их. Граф заставил правителей соседних государств запретить своим подданным торговать с Гентом и все они сделали это с большим или меньшим эффектом. Первым иссяк поток зерна из Эно, но поставки из Брабанта, Голландии и Зеландии продолжались, несмотря на указы их правителей, но с нерегулярными интервалами и в гораздо меньших масштабах. По мере нарастания бедственного положения города отношение графа к нему становилось все более суровым. Было предпринято несколько попыток найти решение путем переговоров, но все они потерпели неудачу, столкнувшись с непреклонностью Людовика, который не хотел принимать ничего, кроме безоговорочной капитуляции.

К концу 1381 года трагедия Гента привела к поляризации мнений во всей Северной Европе. Людовик Мальский набирал рыцарей и оруженосцев под свои знамена далеко за пределами своих владений. Многие из них не просто зарабатывали свое жалованье, а намеревались поддержать существующий социальный порядок. "Дворяне держатся вместе", — заметил Фруассар. По другую сторону волна солидарности объединила городских радикалов в самоуправляющихся городах. В Брабанте жители Лувена и Брюсселя поддержали Гент поставками провианта вопреки указам своей герцогини. Льеж, город, контролируемый гильдиями, с давней традицией политического радикализма и социальных разногласий, писал в Гент письма поддержки и обещал 600 телег пшеницы и муки в самый напряженный момент судьбы города. Даже в тех местах, которые обеспечивали блокаду и поддерживали графа деньгами и войсками, городские магистраты были напуганы силой чувств народа на улицах и в домах[635].

Отказ Людовика Мальского предоставить условия капитуляции людям Гента лишь подтолкнул их к еще более отчаянным мерам. Последняя серьезная попытка найти компромисс произошла в октябре 1381 года. Фламандские города и князья Нидерландов, отчаявшись найти решение конфликта, который начал заражать их собственные владения, созвали новую мирную конференцию. Она состоялась в Харельбеке, небольшой деревушке на берегу реки Лис недалеко от Куртре. Гент представляли двенадцать видных членов городского правительства во главе с двумя старшими эшевенами, Симоном Бетте и Жильбером де Грутере. Было заключено соглашение, подлежащее утверждению общим собранием города, предусматривавшее полное подчинение города и выдачу графу 200 главарей с которыми он поступит по своему усмотрению. Большая часть городского правительства стояла за это соглашение. Их поддержали гильдии перевозчиков товаров и виноторговцев, члены которых были разорены блокадой. Основная масса жителей, говорит Фруассар, была за мир, "за исключением сброда, который не любил ничего лучше, чем бунт". Но не только сброд был против соглашения с графом. Главными противниками мира были ткачи, которые не увидели в условиях ничего, что могло бы облегчить их отчаянное экономическое положение, а только все признаки того, что граф намеревался подавить автономию городского правительства. Ткачей подстрекали видные политики, которые были сильно замешаны в событиях последних двух лет и подозревали, что их имена будут включены в список 200 жертв для графа. Муниципалитет сделал все возможное, чтобы подавить оппозицию договору, а Питер ван ден Босше, самый видный противник соглашения, был заключен в тюрьму. 2 января 1382 года толпа, состоявшая в основном из членов гильдии перевозчиков зерна, ворвалась в ратушу, чтобы напасть на противников мира. Они убили городского клерка, который, как считалось, был одним из них, и выбросили его тело на улицу. Двух других несчастных схватили и пытали, пока они не признались в заговоре против заключения мира, после чего их в свою очередь убили. Снаружи, на улицах, шла ожесточенная битва между отрядами ткачей и перевозчиками зерна.

13 января 1382 года прибыл гонец от Людовика Мальского с ультиматумом, требующим от города ратифицировать условия соглашения о мире и предоставить заложников для обеспечения его соблюдения. 24 января, за день до того, как эшевены должны были рассмотреть это требование, было созвано общее собрание на Пятничном рынке, самой большой площади города. Противники мира пришли хорошо подготовленными. Когда горожане собрались под знаменами своих гильдий, они зачитали собравшимся декларацию, призывающую их к тому, что если они хотят, чтобы их город выжил, они должны передать все полномочия правительства в руки одного человека. У них уже был готовый кандидат: Филипп ван Артевелде. Филипп был главарем группировки, связанной с Питером ван ден Босше и гильдией ткачей, и лишь недавно начал принимать участие в городских советах. Главным же его преимуществом было то, что он был сыном Якоба ван Артевелде, знаменитого диктатора Гента, который сорок лет назад возглавил восстание города против отца нынешнего графа. Около половины присутствующих на Пятничном рынке были против этой кандидатуры. Но предложение противников мира было привлекательно своей новизной в отчаянной ситуации, и оно начало набирать популярность среди толпы. Понимая это, его противники попытались снизить легитимность собрания, выйдя из состава его участников, совершив ошибку, как это обычно бывает при принятии таких решениях. В результате у сторонников Артевелде были развязаны руки.

Сам Филипп ждал своего часа в общественной бане неподалеку. Его подхватили и с триумфом доставили в ратушу, где он был приведен к присяге в качестве капитана Гента. Было создано чрезвычайное правительство, состоящее из нового капитана и четырех советников по его выбору. Но реальная власть принадлежала самому Артевелде и Питеру ван ден Босше, который стал его постоянным советником и коллегой. Они быстро подготовили договор, который был официально предложен эшевенам на следующий день после прихода Артевелде к власти и отвергнут. Тут же против эшевенов был начат террор. Симон Бетте был линчеван а его коллега Жильбер де Грутер был обвинен в сговоре с графом и убит Артевелде собственной рукой. Три человека, включая декана гильдии перевозчиков зерна, были брошены в городскую тюрьму, а затем обезглавлены. В последующие недели Артевелде заявил о большом количестве других жертв, которые были либо убиты, либо вынуждены бежать: политиков-соперников, которых он хотел убрать с дороги, личных врагов, которые перешли ему дорогу в прошлом, и многих других людей, чья главная вина заключалась в том, что они или их предки участвовали в движении, которое свергло и убило его отца в 1345 году[636].

Методы Филиппа ван Артевелде в некоторых отношениях были поразительно похожи на методы его отца, которые он, вероятно, взял за пример. Он приступил к консолидации среди жителей. Мужчины носили на руках повязки, на которых был начертан девиз "Да хранит нас Бог". Городские Советы были открыты для участия бедняков. Были приняты жесткие меры по подавлению частных распрей и бандитизма. Последовательные популистские меры укрепили власть Артевелде. Впервые в городе была введена настоящая осадная экономика. Зерно на частных складах монастырей и более богатых горожан, имевших фермы за стенами города, было реквизировано и распродано по фиксированным ценам. Взимались круто прогрессирующие налоги, которые перекладывали бремя финансирования войны на владельцев крупного торгового капитала и больших земельных владений. Методы закупок Гента стали еще более агрессивными, чем раньше. Была организована флотилия небольших лодок для доставки грузов под усиленной охраной по реке. Франс Аккерман во главе большого вооруженного отряда совершил рейд по территории Брабанта и княжества-епископства Льеж, чтобы найти зерно и доставить в Гент. В ответ Людовик Мальский ужесточил блокаду. Его офицеры разрушили мосты через реку Дендер, по которым проходили обозы из Брабанта и наняли свой собственный флот из лодок, чтобы остановить движение по реке с севера. Поток поставок снова сократился до незначительной струйки[637].

Фруассар считал, что "в душе Филипп ван Артевелде был англичанином" ("имел мужество скорее англичанина, чем француза"). Несомненно, он был прав. Филипп был назван своим отцом в честь супруги Эдуарда III Филиппы, которая была его крестной матерью. Его ранние годы прошли в Англии, где его мать нашла убежище после смерти Якоба. Но преданность Филиппа Англии объяснялась не только чувствами. С 1369 года, если не раньше, он находился на жаловании у английского правительства, получая солидную сумму в 100 марок в год. В долгосрочной перспективе он понимал, что его меры не спасут город, если он не сможет втянуть Англию в гражданскую войну во Фландрии. Поэтому в феврале 1382 года, через месяц после прихода к власти, он отправил трех своих помощников в Вестминстер, чтобы начать переговоры с английским Советом. Он обещал признать Ричарда II графом Фландрии и королем Франции, если англичане снабдят оружием жителей Гента и приведут флот и армию в Нидерланды летом[638].

До сих пор английское правительство не предпринимало никаких попыток использовать события во Фландрии. Этот регион был экономически важен для Англии, но он отвлекал внимание от главной задачи — борьбы с Францией. Английских министров больше устраивало поддерживать теплые отношения с Людовиком Мальским. Когда эмиссары Филиппа ван Артевелде прибыли в Англию, они застали министров Ричарда II занятыми планами предстоящей мирной конференции. Проблема всех мирных инициатив, как узнал Джон Гонт в Брюгге, заключалась в том, что без реальной военной угрозы, послам было бы нечего представить в зале заседаний. Поэтому Большой Совет, одобривший проведение конференции, также постановил собрать армию из 6.000 человек для вторжения во Францию под командованием самого молодого короля в случае, если дипломатия потерпит неудачу. К сожалению, дворяне, собравшиеся в Виндзоре, не имели права назначать налоги и не смогли предложить других способов финансирования армии. У министров короля не было ни денег, ни союзников на континенте, кроме Португалии. В марте 1382 года они с горечью размышляли о том, что не смогут вести войну и не смогут заключить мир. Для тех в Вестминстере, кто искал выход из этого затруднительного положения, появление эмиссаров Филиппа ван Артевелде через несколько дней после закрытия Большого Совета было просто находкой. Оно открывало перспективу вторжения во Францию с севера при поддержке фламандцев, причем гораздо большими силами, чем Англия могла собрать из своих собственных ресурсов. Кампания на севере также с большей вероятностью могла найти поддержку в Парламенте и среди финансистов Лондона, где влияние гражданской войны во Фландрии на торговлю шерстью уже вызывало беспокойство[639].

Совет Ричарда II подхватил инициативу Артевелде. Но Совет представлял собой коалицию людей с разными интересами и предрассудками. Те, кто хотел добиться успеха мирной конференции, поддержали предложения фламандцев из тактических соображений. Но в последующие недели их вытеснили другие, преследовавшие более масштабные цели. Некоторые из них считали, что восстание в Генте действительно может послужить средством восстановления стратегического баланса с Францией. Некоторые были больше заинтересованы в том, чтобы покончить с делами на юге, которым отдавал предпочтение Джон Гонт. В результате интерес к миротворчеству начал ослабевать. Было созвано собрание корабельных мастеров, чтобы проконсультироваться по поводу логистических проблем, связанных с отправкой войск в восточную Фландрию. Были разработаны предварительные планы по доставке на континент предполагаемой армии в 6.000 человек на восьмидесяти больших кораблях и высадке ее в Антверпене в устье Шельды. Экспедиция, по оптимистичным прогнозам, должна была обойтись примерно в 60.000 фунтов стерлингов. Для рассмотрения способов сбора этой суммы без парламентского налогообложения была созвана еще одна ассамблея, состоящая из купцов и финансистов. В нее вошли представители всех торговых городов Англии и итальянских банковских домов в Лондоне. Финансисты решили, что деньги можно выделить, но только в том случае, если Парламент будет готов подкрепить заем обещаниями введения новых налогов. Итак, 24 марта 1382 года Парламент был созван на очередное заседание в надежде, что он пересмотрит свое предыдущее решение. Открытие было назначено на 7 мая. Эмиссарам Артевелде было сказано, что через неделю после этого они получат твердый ответ. Английские послы все еще находились в Пикардии, внося последние штрихи в подготовку к мирной конференции, но к моменту их возвращения в Вестминстер в конце марта Совет уже в частном порядке отказался от политики урегулирования с Францией. На смену ему пришла политика, характерная для оппортунизма английского мышления: программа дипломатических уклонений и временных решений, растянувшаяся на лето и призванная выиграть время, пока министры Ричарда II спорили о том, стоит ли вмешиваться в дела во Фландрии или Кастилии, и смотрели через Ла-Манш, что можно извлечь из все более запутанной ситуации во Франции[640].

Агенты Филиппа ван Артевелде покинули Англию 7 апреля 1382 года. Примерно через две недели исчезла последняя надежда на мир во Фландрии. В соборном городе Турне была созвана конференция, по крайней мере, третья по счету, под эгидой правителей Голландии, Эно, Брабанта и Льежа, которые были обеспокоены дестабилизирующим влиянием гражданской войны во Фландрии. Все крупные фламандские города прислали своих представителей. На Гент возлагались большие надежды. Когда Филипп ван Артевелде отправлялся в Турне во главе делегации, улицы города были заполнены людьми, молившимися за его успех. Но когда дело дошло до дела, Людовик Мальский отказался вести переговоры. Он никогда не желал никакой конференции, так как уже знал о переговорах Филиппа ван Артевелде с английским правительством, о которых ему сообщили его шпионы в Лондоне. Граф активно набирал войска для последней попытки подавить восстание силой и был уверен в победе. Находясь в замке Мале Людовик объявил, что Совет объявит его требования в надлежащее время. И когда в конце концов его требования стали известны, они были мрачными. Он согласится на сдачу Гента, сказал граф, при условии, что все взрослые мужчины города предстанут перед ним, чтобы покаяться в своих деяниях, одетые в одни рубашки, с обнаженной головой и с петлями на шее, а он решит их судьбу в тот же день. Бальи Эно пытался убедить представителей Гента покориться даже на таких условиях. Но Филипп ван Артевелде ответил, что он и его коллеги не имеют права распоряжаться жизнями своих сограждан, после чего уехал[641].