Сторожевая застава

Дикая кошка Рысь

В этом лесу она чувствовала себя хозяйкой.

На деревьях — от толстенных нижних веток, где так удобно отдыхать, и до верхних, которые и белку не удержат — она не имела себе равных.

Немногих она боялась и внизу, на далекой влажной земле.

Зато сама она наводила страх на весь лес. Зайцы и лисы едва заслышав ее запах, стремглав срывались с места. Косули и олени обходили десятой дорогой то дерево, на котором она отдыхала.

Все знали ее беспощадность и умение внезапно и молниеносно впиваться в незащищенную шею. Даже лохматый медведь или громадный зубр, что иногда заходили в эти места — и те, заслышав запах дикой кошки, нервно передергивали носом и осторожно оглядывались. Не боялся ее разве что дикий кабан, потому что его толстокожую шею не брали никакие когти. Зато над ним можно было вдоволь потешиться. Например, схватить только что рожденного поросенка и прыгнуть с ним на дерево…

И не было для нее большей утехи, чем лакомиться сынком или дочкой вепря и наблюдать как тот в истошной ярости пинает клыками дерево, на котором она пиршествует.

Единственно, кого остерегалась дикая кошка — это двуногих существ. Остерегалась и презирала, потому что те не умели толком ни по лазать по деревьям, ни бегать по земле. Да и шеи у них были такие нежные и незащищенные, что распороть их можно было одним когтем ее лапы.

Зато у двуногих были очень ловкие передние конечности. Они умели все, а особенно — выпускать длинные и жалкие жала, от которых не было никакого спасения. Единственная утеха, что эти существа имели плохое зрение. Такое плохое, что не могли увидеть ее даже тогда, когда она лежала, прижавшись к ветке за несколько прыжков от них.

Поэтому она привыкла не убегать, когда кто-то из этих двуногих проходил неподалеку. Разве что теснее прижималась к дереву и прищуривала глаза, чтобы от них не отразился солнечный луч. А еще она любила выбираться на опушку и подолгу наблюдать за жизнью двуногих. Особенно ей нравилось следить за их малышами. Те, точь-в-точь, как ее котята, не могли ни минуты побыть в спокойствии. Они бегали, прыгали, лазили по деревьям, брыкались и вообще поднимали такую веселую возню, что порою ей самой хотелось спрыгнуть из дерева и побегать среди них.

Однако несколько дней тому такая беспечность ей дорого обошлась. Толи она несвоевременно мигнула глазом, или улеглась на достаточно освещенном месте, однако один из группы двуногих, которая проезжала под ее деревом, остановился на ней взглядом. И тогда в его руках оказалась гнутая ветка. Что-то свистнуло, ударило в ветку перед ней и, улетев в сторону, застряло за ухом. От неожиданной боли, которая пронизала все ее естество, она едва не упала на землю. Все же каким-то чудом удержалась и исчезла в гуще быстрее, чем двуногий успел послать еще одно жало.

Несколько этих дней она мучилась так, как еще не мучилась никогда. Бурлящая в ее загривке боль доводила ее до сумасшествия, потому что ее нельзя было ни перележать, ни зализать языком. И с каждой минутой эта боль увеличивала и без того большую ненависть к двуногим, которые заставили ее чувствовать себя так плохо.

Что она им сделала? У нее тогда и мысли не было напасть на кого-то из них, особенно на их беззащитных малышей, которые были еще слабее, чем визгливые дети дикого вепря.

Но отныне она не будет иметь жалости ни к кому из этих двуногих. Ни к старому, ни к малому.

Внезапно до нее донесся отдаленный топот. Дикая кошка рысь злорадно зашипела и, превозмогая боль, которая на каждом шагу била ей в темя, начала красться к дороге, которую проложили двуногие.

Мономах любил быструю езду. Едва выбравшись за Римов, он сжал ногами конские бока и его белый жеребец сразу вырвался вперед. Галопом пролетел князь узкой лесной дорогой, первым промчался по мосткам через Портяную, затем через Ржавицу и исчез между присульских ивняков и камышей.

Когда сопровождение опять его догнало, княжеский конь уже щипал траву, а сам князь стоял на высоком, подточенном Сулой, холме. Порывистый ветер трепал его красное корзно, ерошил прихваченные первой сединой волосы, однако князь не обращал на это внимания. Он следил за двумя конными фигурами, что медленно уменьшались в поле зрения, и думал о чем-то своем. Слева из-за камышей выглядывал поселок, который состоял из половецких юрт и глинобитных хат, которых так много на Переяславщине.

— Как уживаетесь с горошинскими? — не поворачиваясь спросил он Муровца с дедом Овсеем, когда те спешились и следом взошли на холм — Не деретесь?

— Пока что Бог милует — ответил дед Овсей — потому что если по совести, княже, мы хоть и не сводим глаз со степи, но эти Горошинские знают, что там делается куда больше нашего.

— Это почему же? — поинтересовался князь.

— Они хотя и ютятся к нам, все же имеют родню чуть не в каждой орде. Поэтому ездят друг к другу в гости и порою узнают такое, что нам и не снилось.

— Молодцы — как-то рассеяно похвалил князь горошинских, не отводя взгляда от засульской дали. И как-то странно было видеть тоску и печаль, что на миг застыли в его серых глазах.

Муровец искоса поглядел на своего князя и сочувственно вздохнул: похоже, из мыслей князя не шла судьба его любимого сына Святослава.

Несколько лет тому, Владимир Мономах стал князем переяславской земли, истрепанной непрестанными половецкими набегами. Сначала у него не было дружины, которая бы давала отпор нападающим, и князь был вынужден заключить с половцами соглашение о мире и дружбе. Половецкие ханы охотно на него согласились, тем более что нарушение соглашения ничем им не грозило. А вот Мономах, по их требованию, был вынужден отдать в залог своего первенца Святослава. Поэтому стоит ему, преследуя нападающих, выбраться вооружено за Сулу, княжич Святослав мог сразу лишиться головы.

И все же эта передышка много дала переяславской земле. Половецкие набеги поредели, а, следовательно, укрепились порубежные села и городища. И главное — князь Владимир собрал сильную дружину, которая была способна выстоять против Степи. Однако перейти за Сулу, чтобы должно наказать нарушителей, князь все еще не осмеливался. Родительская любовь пока что брала верх над княжеским долгом.

За эти годы переяславские выведчики не раз и не два пытались выяснить, где находится княжич Святослав. Было известно только, что он под пристальным присмотром. Более того — его постоянно перевозили с одного стойбища в другое, чтобы люди Мономаха не смогли отыскать его следов.

Муровец переглянулся с дедом Овсеем. Тот кивнул головой: мол, пора.

Муровец осторожно кашлянул.

— Княже — сказал он вполголоса — тут такое дело. Нам наконец удалось узнать кое-что о княжиче Святославе.

Мономах порывисто повернулся к нему.

— И ты молчишь? — почти воскликнул он и невозможно было понять, чего больше было в его голосе — радости или страха.

— Прости, княже, но перед тем как посылать к тебе гонца, мы должны были проверить эти новости. Но если уж ты приехал… — Муровец помолчал — но лучше тебе об этом расскажет Попович. Потому что это он приложил к этому руку.

Муровец кивнул головой и на холм взошел Олешко. Мономах бросил на него нетерпеливый взгляд.

— Ну? — сказал он — Так что же тебе известно о княжиче Святославе?

Олешко на мгновение склонил голову.

— Мало что, княже — сказал он — Разве только то, что в настоящее время княжич Святослав находится в орде под сильной охраной нашего соседа хана Курныча…

— Как он? — перебил Олешка Владимир.

— Те, кто его видел, говорят, что у князя молодецкий вид и он может разъезжать в орде, где захочет. Но стоит ему хотя бы посмотреть в нашу сторону, как в то же мгновение рядом с ним оказывается кто-либо из охраны.

— Понятно — кивнул головой Мономах — И как же тебе удалось узнать об этом?

— Очень просто княже — улыбнулся Олешко — у деда Овсея есть в Горошине старый товарищ Горошко Печенег. А у этого Горошка родни чуть не в каждой орде. Вот он мне и рассказал о княжиче Святославе…

Олешко оглянулся вокруг, а тогда приблизился к Мономаху почти впритык сказал:

— А что, княже, если нам попробовать его похитить?

Князь Мономах распрямился как от удара. На миг в направленном на Поповича взгляде мелькнула надежда.

Однако князь сразу отрицающе покачал головой.

— Вряд ли это удастся — сказал он — сам же говоришь, что половцы с него глаз не сводят. И едва стоит нам лишь выбраться за Сулу, как они мигом запрячут его куда подальше вплоть до моря. Или того хуже.

— Да я, княже, не о том — доверительно, как будто близкому приятелю зашептал Олешко в ухо князя — Если ты не забыл, мы с княжичем Святославом когда-то попросили у тебя разрешение прогуляться к Суле, а очутились аж возле Хорола.

— Помню — ответил Мономах — вам от меня тогда так досталось, что вы несколько дней не могли сесть.

— Было такое — радостно согласился Олешко — но я, княже, о другом. Тогда нам на глаза попалось одно волшебное местечко. А что, если…

Княжеская охрана не слышала из того разговора ни слова. Лишь видела, как распрямился князь, будто сбросил с себя тяжелую ношу, как он оживился, как впервые за несколько лет в его глазах засветилась радость.

Назад возвращались без спешки. Мономах с Муровцем ехали впереди и тихонько разговаривали. Сразу за ними покачивались в седлах дед Овсей и Олешко Попович. Остальные дружинники, чтобы не мешать, отстали на десяток шагов. Иногда Мономах оглядывался, кивком головы подзывал Поповича или деда Овсея и о чем-то у них спрашивал.

Вскоре всадники сравнялись со сторожевым дубом и въехали в лес. Постепенно дорога сузилась к размеру тропки и Муровец придержал своего Гнедка, пропуская Мономаха вперед.

Внезапно в листве что-то прошумело. Мономах молниеносно отклонился в сторону — и в то же мгновение мимо его головы мелькнула какая-то серая тень и упала на шею коня. Княжеский конь пронзительно заржал, отшатнулся, зацепился за корень и упал, дрыгая в воздухе ногами. Серая тень воплотилась в невиданных размеров дикую кошку рысь. Она прыжком развернулась и кинулась на Мономаха, целясь в его шею.

Однако князь уже стоял на земле и в его руках неизвестно каким чудом оказался охотничий нож. За мгновение все было кончено. Дикая кошка, судорожно скребя землю огромными, как человеческая ладонь, когтями, откатилась набок и замерла. Мономах, будто ничего и не случилось, вытер нож о пучок травы, спрятал его в ножны, и только потом глянул на зверя.

— Странно — сказал он — Насколько я знаю, она не нападает на человека без причины. Впрочем… — он носком сапога перевернул рысь на другую сторону, и все увидели торчащий за ухом наконечник стрелы с обломанным древком — Теперь все понятно. Боль довела ее до сумасшествия. Это кто же у вас так неумело стреляет?

— Гм-мм — прокашлялся Муровец.

А дед Овсей свирепо глянул на Олешка. Однако смолчал, лишь неслышно прошептал что-то самими устами.

К сожалению, всего этого Витька не видел. Дед Овсей не взял его с собой к Суле.

— Ничего тебе лишний раз мозолить князю глаза — сказал он — потому что мало ли что…

Поэтому Витька так и не понял, почему Попович вернулся в Вороновку как в воду опущенный.

Однако вскоре опять стал похож на того Олешка, к которому все привыкли. Разве на второй день предложил Витьке прогуляться в лес.

Там он выбрал большую опушку и велел Витьке предупреждать, когда будет приближаться кто-то из дружинников. А сам нарисовал на одной из дубовых веток хищную кошачью рожу и почти до вечера пускал в нее притупленные стрелы одну за одной. Олешко стрелял и из-под руки, и с разворота, и с колена, и в прыжке, и на скаку. Остановился лишь тогда, когда стрелы семь раз подряд впились прямехонько в кошачью морду.

— Ну, попадешься ты мне теперь — пригрозил он. Однако кому именно, так и не сказал. Видимо потому, что принялся вытягивать стрелы из дерева. А это было нелегко, даже не принимая во внимание то, что стрелы были затуплены.