Сторожевая застава

В Горошине

Тетка Миланка сначала и слышно ничего не хотела. Она просто схватила дрын, и славный в будущем богатырь стрелой вылетел за ворота.

— Ну, что вы — начал обижаться Олешко с безопасного расстояния — сами же знаете, что такие, как Мирко, должны сопровождать воинов…

— Бровко, а ну возьми его — велела тетка псу. Согласилась она лишь тогда, когда к ней заявились Муровец с дедом Овсеем. Однако последнее слово оставила за собой.

— Только смотри: если с Мирка хоть один волос упадет, в Римов не возвращайся — пригрозила она Олешке.

— Не упадет, тетка — клялся Олешко, искоса поглядывая на дрын, который стоял, приклоненный к стене — мы только туда и обратно. Прогуляемся немного, да и только.

— Знаю я ваши прогулки — ответила на то тетка Миланка — но заруби себе на носу, что я тебе сказала, слышишь?

Так Витька и оказался в разведывательном отряде Поповича.

Сначала Олешко ехал впереди и что-то беззаботно мурлыкал. Но сразу за Сулой подозвал к себе Витьку и тихо спросил:

— Росанка говорила что-то, или нет?

— Росанка? — невнимательно переспросил Витька.

Голова его была забита совсем другим, ведь он вот впервые выбрался в такое опасное дело!

— Ага. Только ты не подумай, чего такого… Это я просто так спрашиваю.

Витька утвердительно покачал головой:

— Говорила. И, кажется, не очень хорошо.

— Не очень хорошо? — насторожился Олешко — Как это понимать?

— Понимаешь… она говорила, что тебе верить нельзя. Мол, сегодня ты здесь — а завтра ищи ветра в поле.

— Это я — ветер? — возмутился Попович — А знает ли она, что я тоже из Присулья? Из Ромен родом. И родители мои погибли от половцев. Так деда меня еще малым вывезли аж под Ростов. Тот, что за лесами. А три лета тому назад, там побывал переяславский князь, так я с его дружиной и вернулся назад.

— А там что — разве плохо было? — поинтересовался Витька.

- Да как тебе сказать. Будто не очень, но такая скучища! Сиди и из лесов не потыкайся. А здесь — Олешко обвел рукой вокруг — воля! И на мечах есть с кем сойтись… А больше она ничего не говорила?

— Вроде нет.

— Жалко — вздохнул Олешко и надолго замолк. Даже высвистывать перестал.

К Горошину добрались, когда солнце уже катилось на запад. Встречать Олешков отряд высыпали почти все. Витька с удивлением отметил, что много горошинцев были очень похожи на половцев.

— Да они ж такие и есть — подтвердил Жила, с которым Витька поделился своей догадкой — Породнились с нашими, взялись за плуг — и уже не разберешь, где кто.

— Тогда почему они не перебрались на нашу сторону Сулы?

— Тесно им у нас. А здесь, говорят, пространство, воля. Они же кочевники.

— А когда половец наскочит? Не заглядывает ли он сюда?

— Еще как заглядывает! Тогда старые с малыми, как и у нас, бегут в болота. А взрослые — хватаются за мечи…

А еще, Жила рассказал Витьке, что неподалеку от Городища пролегает Залозный путь. Залозный потому, что все время прячется за высокими лозами. Его еще Гречником называют, потому что это не что иное, как древний путь из варягов в греки. Только сухопутный. Ездят этим путем купцы варяжские и русские, греческие и арабские. Даже половцы встречаются среди них. Однако сейчас на Гречнике пусто. И это неспроста — видимо, степняки что-то затевают и задержали купцов, что бы те не рассказали русичам…

Слушал Витька и вспоминал Ваньку Федоренка, что сомневался, есть ли у их Вороновки хоть какая история. Вот пусть бы услышал хоть десятую часть из того, о чем узнал Витька — его бы глаза на лоб вылезли! И у Кольки Горобчика, видимо, тоже. Хотя и говорят, будто он знает вообще все на свете.

Потом Жила куда-то отбыл и Витька присоединился к Поповичу. Тот горделиво возвышался на коне между группы пеших горошинцев. Олешко как раз закончил повествовать, как одолел половецкого богатыря Рутеню, и теперь перешел на рассказ о том, как он пленял Змея.

— Если бы вы знали, какой он стал послушный! — втирал Олешко — Вот вчера подхожу к нему и говорю:

«А ну, дай лапку»! И что вы думаете — дает! Разве косит глазами и скрежещет зубами. Но ничего — у меня не сильно поскрежещешь!

— А ноги у него большие? — поинтересовался лысоватый дед.

— Какие ноги? А-а, у Змея… Они у него как у ящерицы, только намного грубее — и Олешко изобразил объятия своими длинными руками — где-то вот такие толщиной!

— Ого! — сказал кто-то из задних горошинцев.

— А что уж половецкий дух не переносит! — вел далее Олешко — Этому я его сам научил. Поднесу ему к ноздрям половецкое седло, или еще что-то — и у него от ярости аж шерсть дыбом становится. Ох, и плохо придется тем поганцам, которые попадут в когти моего Змея!

— А разве у Змея есть шерсть? — усомнился кто-то.

Олешко на миг смутился. Однако лишь на миг.

— Неужто я сказал — шерсть? Вот видите, я уже отношусь к нему, как к своему Серку… — и Олешко любовно похлопал по конской гриве — Конечно, у него чешуя. И крепкая, как панцирь. Правда, Мирко?

Витька кивнул головой. А что ему оставалось делать?

Теперь внимание горошинцев было приковано к нему.

— Это не тот ли, что выбрался из Змеевой норы? — поинтересовался горошинец Лыдькова возраста.

— Ага, тот — подтвердил Олешко — он знает привычки Змеев, как свои пять пальцев. И Змей его, кстати, тоже слушается. Почти, как меня.

На них смотрели, разинув рот. Однако Витька заметил, что несколько мужчин, что смахивали на настоящих степняков, мрачно поглядывают на Олешка. А у одного из них, упитанного усача с шрамом через всю щеку, из глаз, казалось, аж искры сыпались от ненависти. Правда, стоило Олешку повернуться в его сторону, как на лицо усача всплывала льстивая улыбка.

Наконец Попович сказал:

— Эх, заболтался с вами! Мы же по делу приехали, должны кое-кого встретить на Гречнике. К тому же, надо еще и Печенегу привет передать от старых друзей. Деды, знаете, дня прожить не могут без того, чтобы кому-то не передать привет.

Толпа с пониманием закивала головами и расступилась перед Олешковым конем.

Когда Олешко отбыл от группы, Витька рассказал ему о своих подозрениях относительно усача с шрамом. Выслушав, Олешко похлопал по плечу своего младшего товарища.

— Молодец, Мирко! Зоркий у тебя глаз, зря, что еще пешком под стол ходишь… Думаю, не сегодня-завтра там — он махнул рукой в сторону степи — будут знать мои слова о Гречнике и прирученном Змее.

— Так зачем же ты о них говорил? — спросил Витька.

— Надо же было же о чем-то говорить. А о чем? Неужели о том, что дед Овсей остерегается половецкого нападения? Нет, пусть уже лучше у поганина поджилки подрожат от ужаса, чем у нашего деда.

Горошко Печенег проживал на отшибе, у болота. Его низкая, исклеванная ненастьем и порой полуземлянка пряталась за высоким, почти в человеческий рост, палисадом из колючего боярышника и шиповника. Тропы к его подворью почти не были видно. Похоже, односельчане не очень часто навещали старика.

Сам Печенег, приземистый дедуган с плоским круглолицым лицом, в меховой шапке и такой же безрукавке, смахивал на одного из тех каменных идолов, что их Витька насмотрелся дорогой к Горошину. Дед Печенег вышел из хаты и мрачно поглядел на дружинников. Когда Олешко соскочил с коня, Печенег пробурчал:

— Ты что, не мог весь Римов привести за собой?

И, не ожидая ответа, исчез за дверью. Олешко оглянулся на своих спутников, развел руками и пошел за ним.

Говорили они недолго. И, кажется, не о приятных вещах, потому что когда вышли из хаты, Олешково лицо было крайне озабочено. Попович взмахом руки подозвал к себе Жилу и Витька, и все вместе пошли к болоту.

Из берега в сторону высоких камышей было проложено немало проточков. Возле них стояли на привязи лодки плоскодонки. Печенег, прихрамывая, шел впереди. Сравнившись с деревом, усохшая верхушка которого смахивала на молодой месяц, незаметным движением руки показал Олешку на один из проточков.

— Запомните это место — прошептал Олешко Жиле и Витьке — к Римову можно добраться лишь сим проточком.

После этого Печенег, не обращая на гостей никакого внимания, вернулся в свой двор. Трухлявая калитка закрылась перед самым Олешковым носом.

— Гостеприимные эти горошинские, ничего не скажешь — вздохнул один из дружинников — в пузе уже давно бурчит, а Печенег, ишь, калиткой хряпает.

— Зря ты так на деда — пристыдил его Попович — разве не видишь — живет уединенно, как отрубленный палец. До гостей ли ему?

— Теперь куда? — спросил Витька, когда дружинники опять выбрались на главную горошинскую улицу.

— На Гречник, куда же еще — где-то там и отужинаем. Потому что у этого Печенега, похоже, и снега зимой не выпросишь — громко ответил Попович, так громко, что эти слова долетели до ушей усача с шрамом, который будто случайно встретился им на пути. Усач с шрамом лишь криво ухмыльнулся на эти слова.