Сторожевая застава

Груши на вербе

Илья Муровец присел на обрубок дубовой колоды. Олешко примостился было рядом с ним, однако сразу же сделал гримасу и поднялся на ноги. Видимо, сидеть ему было неудобно.

Дружинники плотным кругом окружили гонца. Известие о внезапном появлении степных орд их нисколько не встревожило. Напротив, лица дружинников были возбуждены.

— Наконец — сказал кто-то из них — а то кони уже застоялись.

Один лишь дед Овсей не скрывал тревоги.

— Чего доброго, через них еще рожь осыплется — бубнил вон.

Гонца Витька знал. Это был Жила — тот, кто не пустил его к Змеевой норе.

— Ну, рассказывай — велел Жиле Муровец.

Гонец рассказал, что в степи между Пслом и Сулой сторожевые разъезды обнаружили несколько больших половецких орд. Одна исподтишка пробирается в сторону Римова и, похоже, будет не позже завтрашнего дня.

— Разведывают — выразил предположение дед Овсей.

Илья Муровец в знак согласия кивнул головой.

— Готовьтесь к битве — коротко велел он дружинникам — и надо разослать гонцов по близлежащим селам.

Засуетился, забурлил Римов и его околицы. Во все концы вихрем полетели вооруженные всадники. Над хатами поднялись дымы. Запахло жарким и свежим хлебом.

Олешко велел Витьке не отходить от него ни на шаг. Кривясь, сел в седло. Они выехали за врата, поднялись к поселку и медленно направились улицей.

То из одного, то из другого дворища доносился торопливый металлический перезвон: мужчины точили оружие. Какой-то древний дед, кривой на правый бок, уже испытывал свой меч — косил им будяки у ворот. Увидев Олешка, прекратил войну с сорняками и кивнул головой.

Олешко вежливо поклонился старому.

— Что там слыхивать? — спросил дед — Далеко те нечестивцы?

— Недавно будто близко были — ответил Олешко — но как услышали, что вы взялись за меч — бросились прочь.

— Тьфу — обиделся на это дед — язык у тебя как помело.

Олешко захохотал и натянул повод. Когда они отъехали, Витька сказал:

— Слушай, Олешко… давно хотел тебя спросить. Все дружинники ходят с длинными чубами, а ты нет. Почему?

— Еще не дорос — беззаботно ответил Олешко — Вот стукнет мне двадцать лет, тогда и отращу чуб-оселедец!

— А зачем он тебе?

— Ну как же! Это знак того, что я княжеский дружинник, а не какой-то бродяга. Эти чубы, Мирко, еще наш давний князь Святослав со своими дружинами носил, вот! А еще он сережку в ухе имел…

— И ты тоже будешь иметь?

— Я нет. Потому что такую сережку носят лишь князья.

— А зачем?

— Ну как ты не понимаешь? Это же так просто! Вот представь себе — мимо тебя едут оружные люди. То сразу видно, кто князь, кто его дружинники, а кто еще до них не дорос.

Они степенно приблизились к дворику тетки Миланки. У ворот Олешко остановился. Попросил:

— Мирко, позови-ка Росанку. Хочу попрощаться с ней.

Витька соскочил со своего конька и исчез за воротами. Вернулся за минуту.

— Ее нет дома — известил он — Куда-то ушла.

Олешко помрачнел.

— Жалко — сказал он — Ну что же, бывай здоров…

— Можно, я с тобой поеду? — попросил Витька.

Олешко ответил не сразу. Он думал о чем-то своем. Видимо, о Росанке.

— Ладно — сказал после некоторого молчания — Но недалеко. Только до Портяной.

Около Портяной суетились едва не все Римовские парни. Были среди них и ребята из младшей дружины Поповича.

— Быстро приплыли — похвалил их Олешко — Пока мы с тобой, Мирко, огибали болото лесом, они уселись на лодки — и напрямик через него!

И правда, большинство ребят были на лодках-плоскодонках. Они раз за разом переплывали на них чистые плеса с кучами накошенного камыша и исчезали в глубине плавней.

— Что они там делают? — поинтересовался Витька.

— О, у них в болоте настоящая крепость! — ответил Олешко — Оттуда они будут обстреливать поганцев. Так и пойдет: мы их в лоб, а ребята будут жалить сбоку.

— А что, когда половцы набросятся на них?

— Не набросятся. Край болота под чистоводьем такая трясина, что и сам дидько не проберется. А на лодках — в самый раз.

Откуда-то внезапно появился Лыдько. Его руки и лицо были напрочь измазаны болотной тиной.

— Прими к себе Мирка — велел ему Олешко — А я пока что за Сулу наведаюсь.

— И я с тобой — опять попросил Витька.

— Э, Мирко, закончились наши с тобой игры — ответил Олешко — Я даже Лыдька с собой не беру на это дело. Ишь, как он надулся!

Витька неохотно перелез в лодку. Лыдько оттолкнулся от берега шестом и камыши спрятали от него Олешкову фигуру.

Несколько раз Витька проезжал мимо этих камышей на коне. Однако ему и в голову не приходило, что здесь, за какой-то десяток шагов от суходола, может что-то быть. Теперь его глазам открылись четыре камышовых островка, которые выглядывали из воды. Ребята засыпали их землей и болотной тиной. Видимо, на тот случай, когда половцы пошлют сюда зажженные стрелы.

От суходола островки защищал плотный, стрелой не проклюнешь, частокол из сырого дерева. Частокол был обставлен еще и толстыми снопами зеленого камыша.

Распоряжался здесь дед Овсей.

— Колья ставьте как можно плотнее — приказывал он — вот так, молодцы. И камыша, камыша не жалейте!

А за миг приникал к окошкам-бойницам в частоколе и звал:

— А ну, Муха, срежь вон тот клок камыша, он все закрывает… А ты, Гурко, не очень старайся, а то останемся перед половцем, как птенцы на ладони. Камыши надо срезать так, чтобы не нас, а мы все видели…

Под вечер, когда работа уже заканчивалась, дед подзывал Лыдька с Витькой и велел:

— Поплывете со мной.

Дедова плоскодонка безшелестно скользила по застывшей поверхности болотного протока. Сам дед стоял на корме и вроде бы неохотно отталкивался от дна длинным шестом.

Вокруг стояла глубокая тишина. Тонкими голосами жаловались тысячи комаров — им недоставало людского общества. Изредка крякали невидимые утки. В стороне промелькнула бобровая хатка. А плоскодонка все сворачивала с одного проточка в другой. Дед будто поставил себе цель, чтобы от тех многочисленных поворотов у Витька голова пошла кругом.

Наконец дед Овсей присел на корму и изгибом локтя вытер увлажненное чело. Лодка остановилась в узкой корявой проточке. С обеих сторон к ней впритык подступили высокие камыши.

— Устали? — спросил Витька — Так, может, я немного погребу?

Дед Овсей не ответил. Он смотрел просто перед собой. Кажется, он даже не слышал Витькину просьбу.

«Странно — подумал Витька — Даже смотреть в мою сторону не хочет. Может, я что-то сделал не так»?

И Лыдько тоже сидел, словно чужой.

«Ничего не понимаю» — тревожился Витька.

И в это мгновение почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд.

Витька глянул на своих спутников. Нет, его рассматривали не они. Дед Овсей, как и до того, не сводил глаз из проточки перед собой. Лыдько узрел на дне что-то весьма интересно. Витька растерянно оглянулся вокруг, скользнул взглядом по стене камыша. И едва не лишился чувств — на него, сквозь узкую щель, всматривался чей-то не мигающий взгляд. Не звериным он был, и не птичьим — из нутра непроходимых плавней в парня всматривался человеческий глаз!

Из Витькиного горла вырвался тихий вскрик. Однако ни Лыдько, ни дед Овсей его будто и не слышали. А глаз, казалось, пронизывал своим острым взглядом Витьку насквозь, и не осталось, видимо, в его душе ничего, чего бы он не видел…

Вдруг глаз моргнул и исчез. Потом послышался легкий плеск и на середину протоки вырвалась мелкая рябь.

— Деда… — прошептал Витька — здесь кто-то есть…

Однако дед Овсей не ответил. Он поплевал на руки и деловито взялся за шест. И опять — первый поворот, третий, седьмой… Наконец лодка выплыла на широкий плес. Дед поднялся на ноги, приложил ладони к устам и вполголоса позвал:

— Велес, дидько болотный! Месяц ли на дереве?

— Бу-у — ревело в ответ из глубины болота. От того угрюмого рева волосы на голове у Витьки стали торчком. Лишь через минуту он понял, что это подавал голос водяной бугай, не такая уж и большая болотная птица.

А дед Овсей вел дальше:

— Велес, дидько болотный! Груши ли на вербе?

— Бу-у! Бу-у! — дважды отозвался водяной бугай. В этот раз будто с другого места.

Дед Овсей опустил руки и задумался. Лишь уста его шевелились, словно он разговаривал сам с собой. В конечном итоге, опять приложил ладони ко рту.

— Велес, дидько болотный! Упал ли уголек на порог?

От того вопроса Лыдько встрепенулся и опять замер.

Миновало, кажется, немало времени, пока из глубины болота долетело совсем отдаленное:

— Бу-бу-у!

— Ху-ух! — с облегчением выдохнул Лыдько и вдруг ни с того, ни с сего хлопнул Витьку по плечу.

— Спаси тебя Боже, Велес! — поблагодарил дед Овсей дидька болотного и взялся за шест — Бывай здоров!

— Бу-у… — донеслось едва слышно и утихло.

А потом дед еще долго кружил чистоводами и проточками, пока они, наконец, не выбрались на берег. Неподалеку в сумерках маячила сторожевая башня Римовского Городища.

— А ну, кыш домой! — велел ребятам дед Овсей — У меня здесь есть еще кое-какие дела.

И опять оттолкнулся шестом от берега.

Ребята рысцой направились наверх к Римову.

Лыдько молчал, как и ранее. Только несколько раз поглядывала в Витькину сторону и таинственно улыбался.

— Слушай, Лыдько, что там ревело? — наконец не выдержал Витька.

Лыдько ответил лишь около крайних хат.

— То был болотный дух, Мирко. Не приведи Господи чужестранцу или предателю попасть в его сети! От взгляда болотного дидька ничего не скроется.

Витька вспомнил человеческий глаз в камыше и невольно вздрогнул.

— И он…

— Конечно, захотел тебя увидеть. Ты же, Мирко, уж столько времен здесь живешь, а он тебя еще и не видел. Если же случайно сцапает близ болота — быть страшной беде. Вот дед Овсей и решил ему тебя показать.

— Так он что — знаком с самим дидьком болотным? — пораженно спросил Витька.

— Не знаю, Мирко — ответил Лыдько.

Однако по его глазам Витька понял, что Лыдько кое-что знает о дидьке, однако не хочет признаваться. Что же, тогда, видимо, не стоит и расспрашивать. Может, это какая-то уж слишком важная тайна.

И все же Витька не удержался.

— А что означают те груши на вербе? — спросил он.

Однако Лыдько лишь приложил руки к груди.

— Не спрашивай об этом, Мирко! Не могу я об этом говорить. Не могу, понимаешь?

— Понимаю — ответил Витька.