Страхи мудреца. Книга 2

ГЛАВА 82 ВАРВАРЫ

На следующий день мы с Темпи переносили лагерь, а Дедан с Геспе отправились обратно в Кроссон за припасами. Мартен осмотрел уединенную ровную площадку недалеко от воды. Потом мы собрали и перенесли вещи, вырыли отхожую яму, организовали костер и обустроились на новом месте.

Темпи был не прочь поболтать за работой, но я нервничал. Прежде я задел его своим вопросом про летани, так что теперь знал, что этой темы следует избегать. Но если его так вывел из себя простейший вопрос о песнях, как угадать, что еще его может задеть?

Кроме того, его лицо, лишенное выражения, и нежелание смотреть в глаза представляли для меня серьезную проблему. Как можно вести умные разговоры с человеком, когда не знаешь, как он реагирует? Все равно что бродить по незнакомому дому с завязанными глазами!

Так что я избрал самый безопасный путь и, пока мы работали, просто спрашивал его о новых словах. В основном о предметах — руки у обоих были заняты, и нам было не до пантомим.

А главное, пока я расширял свой адемский словарный запас, Темпи тем временем получал возможность упражняться в атуранском. Я обнаружил, что чем больше ошибок я делаю, говоря на его языке, тем увереннее он чувствует себя в своих попытках объясняться.

Конечно, я стал делать много ошибок. Иногда я бывал настолько туп, что Темпи приходилось объяснять мне одно и то же по нескольку раз, разными способами. И все это, естественно, по-атурански.

Разбивать лагерь мы закончили около полудня. Мартен ушел на охоту, а Темпи потянулся и принялся исполнять свой медленный танец. Он станцевал его два раза кряду, и я начал подозревать, что ему и самому несколько прискучило. К тому времени, как он закончил, его тело блестело от пота. Темпи сказал мне, что пойдет купаться.

Оставшись в лагере один, я расплавил купленные у лудильщика свечи и изготовил две маленькие куколки. Мне хотелось сделать это уже несколько дней, но изготовление восковой куклы даже в Университете считалось занятием сомнительным. А уж тут, в Винтасе… довольно будет сказать, что я счел за лучшее это не афишировать.

Получилось не особенно изящно. Свечное сало далеко не так удобно лепить, как симпатический воск. Однако даже самая грубая кукла может стать страшным оружием. И со временем, как в моей дорожной сумке окажется пара таких кукол, я буду куда лучше готов ко всяким неожиданностям.

Я стирал с пальцев остатки свечного сала, когда Темпи вернулся после купания, голенький, в чем мать родила. Годы актерской выучки помогли мне сохранить невозмутимое выражение лица, но я еле сдержался.

Темпи развесил мокрую одежду на ближайшем суку и подошел ко мне, нимало не смущаясь и не стыдясь.

Он протянул мне правую руку, большой и указательный палец которой были собраны в щепоть.

— Что это?

Он чуть раздвинул пальцы, чтобы мне было виднее.

Я пригляделся, радуясь, что мне есть на что отвлечься.

— Это клещ.

Оказавшись так близко, я невольно снова обратил внимание на его шрамы: еле заметные линии, исчертившие руки и грудь. После обучения в медике я научился определять происхождение шрамов и видел, что шрамы Темпи не имеют ничего общего с широкими розовыми полосами, какие остаются после глубокой раны, рассекшей все слои кожи, подкожного жира и мышцы под кожей. Эти раны были поверхностными. Но их было множество. Я невольно спросил себя, сколько же лет он служит в наемниках, что шрамы у него такие старые. Он выглядел немногим старше двадцати.

Темпи разглядывал тварь, зажатую между пальцами, не замечая, что я разглядываю него.

— Оно кусает. Меня кусает. Кусает — и остается!

Его лицо оставалось бесстрастным, как всегда, но в тоне слышался легкий оттенок отвращения. И левая рука подергивалась.

— А что, в Адемре клещей нет?

— Нет.

Он попытался растереть клеща между пальцами.

— Не давить!

Я жестами показал ему, как раздавить клеща между ногтями, что Темпи и проделал с некоторым злорадством. Он выбросил клеща и побрел к своему спальнику. Не давая себе труда одеться, он принялся вытаскивать и перетрясать всю свою одежду.

Я старался не смотреть на него, в глубине души подозревая, что именно сейчас вернутся из Кроссона Дедан и Геспе.

По счастью, они не вернулись. Минут через пятнадцать Темпи достал сухие штаны и натянул их, предварительно тщательно осмотрев.

Не надевая рубашки, он подошел ко мне.

— Ненавижу клещ! — объявил он.

Говоря это, Темпи сделал левой рукой резкий жест, как будто отряхивал крошки с подола рубахи у бедра. Если не считать того, что рубахи на нем не было и отряхивать было нечего. Более того, я осознал, что он уже делал этот жест раньше.

На самом деле теперь, когда я об этом задумался, то понял, что за последние несколько дней минимум раз шесть замечал этот жест, хотя он никогда не проделывал его столь энергично.

Меня внезапно осенило.

— Темпи! А что это значит?

Я изобразил тот же жест.

Он кивнул.

— Вот это!

Он скорчил мину, изображающую преувеличенное отвращение.

У меня голова пошла кругом, когда я вспомнил последние несколько дней и подумал о том, что Темпи непрерывно подергивался во время разговора. С ума сойти!

— Темпи, — спросил я, — а что, все вот это, — я указал на свое лицо и улыбнулся, потом нахмурился, потом закатил глаза, — это все по-адемски показывают руками?

Он кивнул и одновременно с этим сделал незнакомый жест.

— Вот это! — я указал на его руку. — Это что значит?

Он замялся, потом улыбнулся натянутой, неуклюжей улыбкой.

Я повторил жест: слегка растопырил пальцы и прижал большой палец изнутри к среднему.

— Нет, — сказал он. — Другая рука. Левая.

— Почему?

Он протянул руку и принялся постукивать меня по груди, слева от грудины: тук-тук. Тук-тук. Потом провел пальцем до левой руки. Я кивнул, показывая, что понял. Так ближе к сердцу. Темпи поднял правую руку, стиснул кулак.

— Эта рука — сильная.

Он поднял левую руку.

— Эта рука — умная.

Логично. Вот почему большинство лютнистов зажимают струны левой рукой, а перебирают струны — правой. Левая рука, как правило, действительно ловчее.

Я повторил этот жест левой рукой, растопырив пальцы. Темпи покачал головой.

— Это вот, — сказал он и криво улыбнулся.

Это выражение выглядело на его лице настолько противоестественно, что я с трудом сдержался, чтобы не уставиться на него, разинув рот. Потом я повнимательнее присмотрелся к его руке и слегка переменил положение пальцев.

Он одобрительно кивнул. Лицо его осталось бесстрастным, но теперь я впервые понимал почему.

В следующие несколько часов я узнал, что адемские жесты рук не полностью соответствуют выражению лица. Все было далеко не так просто. Например, улыбка может означать, что вам весело, вы счастливы, вы испытываете благодарность или вы довольны. Вы можете улыбнуться, успокаивая кого-то. Вы можете улыбаться оттого, что вам хорошо или что вы влюблены. Ухмылка или усмешка тоже похожа на улыбку, но означает совсем иное.

Представьте, что вы пытаетесь научить кого-то улыбаться. Представьте, что вы пытаетесь описать, что означает та или иная улыбка и когда именно ее следует использовать в разговоре. Это будет потрудней, чем учиться ходить!

Внезапно многое сделалось понятным. Разумеется, Темпи не смотрел мне в глаза. Какой смысл смотреть в глаза человеку, с которым ты разговариваешь? Надо слушать, что он говорит, а смотреть надо на руки.

В течение следующих нескольких часов я пытался запомнить хотя бы основы, но все это было безумно сложно. Со словами куда проще. На камень можно показать пальцем. Можно изобразить, как ты бежишь или прыгаешь. Но вы когда-нибудь пробовали изобразить жестами согласие? Почтение? Сарказм? Сомневаюсь, что даже мой отец был способен на такое.

Из-за этого я продвигался мучительно медленно. И все же это занятие поневоле захватило меня. Казалось, будто я вдруг обрел второй язык.

А кроме того, это была своего рода тайна. Я всегда питал слабость к тайнам.

Мне потребовалось три часа, чтобы выучить горстку жестов — извините за каламбур. Мне казалось, что я продвигаюсь черепашьим шагом, но когда я наконец выучил жестовое обозначение «преуменьшения», я ощутил неописуемую гордость.

Думаю, Темпи тоже это почувствовал.

— Хорошо! — сказал он и распрямил ладонь жестом, который наверняка означал одобрение. Он повел плечами, поднялся на ноги, потянулся. Посмотрел на солнце сквозь ветви над головой. — Теперь еда?

— Сейчас.

Оставался еще один вопрос, который все время меня терзал.

— Темпи, а зачем столько возни? — спросил я. — Улыбнуться легко. Зачем улыбаться руками?

— Руками тоже легко. Лучше. И еще…

Он повторил тот отряхивающий жест, который использовал прежде, но слегка видоизмененный. Нет, не отвращение… раздражение?

— Как называется, что люди жить вместе? Дороги. Правильные вещи.

Он провел большим пальцем вдоль ключицы — что это было, бессилие?

— Как называется, что хорошо жить вместе? Никто не гадить в колодец?

Я расхохотался.

— Культура, да?

Он кивнул, растопырил пальцы — веселье.

— Да, — сказал он. — Говорить руками — это культура.

— Но улыбаться же естественно! — возразил я. — Все люди улыбаются!

— Естественно — не культура, — сказал Темпи. — Жарить мясо — культура. Смывать вонь — культура.

— Так значит, вы в Адемре всегда улыбаетесь руками?

Я пожалел, что не знаю жеста для испуга.

— Нет. Улыбаться лицом хорошо с семья. Хорошо с друзья, некоторые.

— Почему только в семье?

Темпи снова провел большим пальцем вдоль ключицы.

— Когда ты делать так, — он прижал ладонь к щеке и подул в нее, издав громкий неприличный звук, — это естественно, но ты не делать так с чужие. Грубо. В семье…

Он пожал плечами. Веселье.

— …Не важно культура. В семье — больше естественно.

— А как же смех? — спросил я. — Я видел, как ты смеешься!

И добавил «ха-ха!», чтобы он понял, о чем я говорю.

Он пожал плечами.

— Смех да.

Я немного подождал, но продолжать он, похоже, не собирался. Я попробовал еще раз.

— Почему не смеяться руками?

Темпи покачал головой.

— Нет. Смех — другое.

Он подступил ближе и двумя пальцами постучал меня по груди напротив сердца.

— Улыбка? — он провел пальцем вдоль моей левой руки. — Сердитый? — он снова постучал меня по сердцу. Потом сделал испуганное лицо, смущенное, выпятил губу в дурацкой обиженной гримасе. Каждый раз он постукивал меня по груди.

— Смех — нет!

Он прижал ладонь к моему животу.

— Смех живет тут.

Он провел пальцем от живота к моему рту и растопырил пальцы.

— Сдерживать смех — нехорошо. Вредно.

— И плач тоже? — спросил я. И изобразил пальцем невидимую слезу, стекающую по щеке.

— И плач тоже.

Он положил ладонь себе на живот.

— Ха-ха-ха! — сказал он, демонстрируя мне, как движется брюшной пресс. Потом сделал печальное лицо. — Хнык, хнык, хнык! — он сотрясался от преувеличенных рыданий, держа ладонь на животе. — То же место. Вредно сдерживать.

Я медленно кивнул, пытаясь представить себе, каково Темпи жить в окружении людей, слишком грубых, чтобы не демонстрировать окружающим выражение своего лица. Людей, чьи руки постоянно делают жесты, которые ничего не значат.

— Тяжело тебе, наверно, тут, у нас.

— Не так тяжело.

Преуменьшение.

— Когда я уходить из Адемре, я это знать. Нет культура. Варвары грубые.

— Варвары?

Он развел руками, указывая на поляну, на лес, на весь Винтас.

— Тут все — как собаки.

Он изобразил гротескно преувеличенную ярость: оскалил зубы, зарычал и выпучил глаза.

— Вы не знать другое.

Он небрежно пожал плечами, как бы говоря, что не ставит это нам в вину.

— А как же дети? — спросил я. — Дети улыбаются прежде, чем научатся говорить. Это плохо?

Темпи покачал головой.

— Дети все варвары. Все улыбаются лицом. Все дети грубый. Но они стать большой. Смотреть. Учиться.

Он умолк, задумался, подбирая слова.

— У варваров нет женщина, нет учить их культура. Варвары не могут учиться.

Я понимал, что он не хотел меня обидеть, но это лишний раз укрепило мою решимость выучить жестовый язык адемов.

Темпи встал и принялся разминаться, делая растяжку наподобие той, которую делали акробаты у нас в труппе. Потянувшись так минут пятнадцать, он начал свою медленную, похожую на танец пантомиму. Это называется «кетан», хотя тогда я этого не знал.

Я все еще чувствовал себя уязвленным замечанием Темпи насчет того, что варвары, мол, не могут учиться, и решил, что начну повторять его движения. В конце концов, делать все равно было больше нечего.

Начав подражать ему, я обнаружил, что эти упражнения дьявольски сложные: складывать руки надо именно так, а не эдак, ноги ставить непременно под нужным углом, на нужном расстоянии. Несмотря на то что Темпи двигался со скоростью улитки, я понял, что не могу выполнять эти движения с тем же плавным изяществом. Темпи ни разу не остановился и не взглянул в мою сторону, не сказал ни единого одобрительного слова и ничего не посоветовал.

Упражнения были утомительные, и я обрадовался, когда они наконец закончились. Потом я развел костер и поставил треногу. Темпи молча достал копченую колбасу, несколько картофелин и принялся аккуратно их чистить мечом.

Это меня удивило: Темпи же носился со своим мечом не меньше, чем я со своей лютней. Как-то раз, когда Дедан взял его в руки, адем отреагировал довольно бурно. Ну, для Темпи это было довольно бурно. Он произнес целых две фразы и слегка нахмурился.

Темпи увидел, что я смотрю на него, и вопросительно склонил голову набок.

Я указал пальцем.

— Твой меч! Ты мечом картошку чистишь?

Темпи посмотрел на недочищенную картофелину в одной руке и меч в другой и пожал плечами.

— Он острый. Он чистый.

Я тоже пожал плечами, не желая развивать эту тему. Пока мы возились с обедом, я выучил слова «железо», «узел», «лист», «искра» и «соль».

Дожидаясь, пока закипит вода, Темпи встал, встряхнулся и снова приступил к растяжке. Я вновь стал повторять за ним. Во второй раз было тяжелее. Мышцы рук и ног еще подрагивали после предыдущей тренировки. Под конец мне приходилось прилагать усилия, чтобы не трястись всем телом, зато я подметил еще кое-какие секреты.

Темпи по-прежнему не обращал внимания на мои усилия, но это меня не пугало. Я всегда любил преодолевать трудности.