Страхи мудреца. Книга 2

ГЛАВА 109 ВАРВАРЫ И БЕЗУМЦЫ

По правде говоря, больше всего мне хотелось вернуться в Северен — снова спать в удобной кровати, воспользоваться благоволением маэра, пока оно не поостыло, отыскать Денну и наладить отношения с ней…

Однако Темпи попал в беду из-за того, что взялся меня учить. Я не мог просто взять и сбежать и бросить его на произвол судьбы. А главное, Ктаэх же мне сказал, что Денны в Северене уже нет. Впрочем, я это и так знал, безо всяких пророчествующих фейри. Я отсутствовал целый месяц, а Денна не из тех, кто любит засиживаться на одном месте.

Итак, на следующее утро наш отряд разделился. Дедан, Геспе и Мартен отправлялись на юг, в Северен, чтобы доложить обо всем маэру и получить свою плату. А мы с Темпи уходили на северо-восток, к Штормвалу и Адемре.

— Ты точно не хочешь, чтобы я отнес ему шкатулку? — в пятый раз переспросил Дедан.

— Нет, я обещал маэру, что если найду какие-то деньги, то верну ему их лично, — соврал я. — Однако я прошу тебя отнести ему вот это.

Я протянул верзиле-наемнику письмо, написанное накануне вечером.

— Тут объясняется, почему мне пришлось назначить тебя командиром отряда.

Я усмехнулся.

— Может, тебе еще и сверху чего накинут!

Дедан напыжился и взял письмо.

Стоявший неподалеку Мартен неопределенно крякнул, что вполне могло сойти за кашель.

По дороге мне удалось вытянуть из Темпи отдельные подробности. В конце концов я выяснил, что человеку его социального положения требуется получить разрешение, прежде чем заводить собственных учеников.

Дело усложнялось тем, что я был чужак. Варвар. Взявшись обучать такого, как я, Темпи, похоже, не просто нарушил обычай. Он нарушил доверие своего наставника и своего народа.

— И что же, будет что-то вроде суда? — спросил я.

Темпи покачал головой.

— Суда не будет. Шехин станет задавать вопросы. Я скажу: «Я увидел в Квоуте хорошее железо, ждущее ковки. Он принадлежит летани. Ему нужна летани, чтобы вести его».

Темпи кивнул в мою сторону.

— Шехин станет спрашивать тебя про летани, чтобы посмотреть, правильно ли я увидел. Шехин решит, правда ли ты железо, достойное ковки.

Его рука описала круг, делая жест, означающий «мне не по себе».

— А если нет, что тогда будет? — спросил я.

— Тебе? — Неуверенность. — А мне? Меня отрубят.

— Отрубят? — переспросил я, надеясь, что неправильно его понял.

Он поднял руку и пошевелил пальцами.

— Адем.

Стиснул кулак, взмахнул им.

— Адемре.

Потом раскрыл ладонь и указал на мизинец.

— Темпи.

Коснулся остальных пальцев.

— Друг. Брат. Мать.

Указал на большой палец:

— Шехин.

Потом сделал вид, что отрезал мизинец и выбросил его прочь.

— Отрубят.

Значит, не убьют, а отправят в изгнание. Я вздохнул было с облегчением, но тут я взглянул в светлые глаза Темпи. Всего на мгновение его безупречная маска безмятежности приоткрылась, и я увидел под ней истину. Смерть — менее жестокое наказание, чем это. Темпи был в ужасе. Я никогда еще не видел человека в таком страхе.

Мы сошлись на том, что будет лучше всего, если на время путешествия в Хаэрт я полностью предам себя в руки Темпи. У меня было примерно пятнадцать дней, чтобы довести до совершенства то, что я уже знал. Вся надежда была на то, чтобы произвести хорошее впечатление, когда я встречусь с начальством Темпи.

Перед началом похода Темпи велел мне снять шаэд. Я нехотя повиновался. Свернутый шаэд оказался на удивление компактным, он легко поместился в моей дорожной сумке.

Темп, который задал мой командир, оказался изматывающим. Начали мы оба с танцевальной разминки, которую я прежде наблюдал неоднократно. Затем, вместо быстрого шага, каким мы ходили обычно, мы в течение часа бежали бегом. Потом выполнили кетан, причем Темпи то и дело поправлял мои бесчисленные ошибки. Потом прошли шагом еще полтора километра.

Наконец мы сели и принялись беседовать о летани. Тот факт, что говорили мы по-адемски, дела отнюдь не упрощал, но мы договорились, что мне требуется полное погружение в язык, чтобы к тому времени, как мы придем в Хаэрт, я мог говорить как культурный человек.

— В чем цель летани? — спрашивал Темпи.

— Указать путь, которым надлежит следовать? — отвечал я.

— Нет, — сурово возразил Темпи. — Летани — не путь.

— Так в чем же цель летани, Темпи?

— Направлять нас в наших поступках. Следуя летани, ты поступаешь верно.

— Но разве это не путь?

— Нет. Летани — то, что помогает выбрать путь.

А потом мы начали все сначала. Час бега, потом кетан, пройти еще полтора километра, побеседовать о летани. На весь цикл уходило примерно два часа, и после того, как короткая беседа завершалась, мы начинали снова.

В какой-то момент в беседе о летани я принялся делать жест «преуменьшение». Но Темпи остановил мою руку.

— Когда говоришь о летани, не надо так делать.

Он стремительно показал левой рукой возбуждение, отрицание и еще несколько жестов, которых я не узнал.

— Почему?

Темпи немного поразмыслил.

— Когда говоришь о летани, это должно идти не отсюда, — он коснулся моей головы. — И не отсюда, — он коснулся моей груди напротив сердца и провел пальцами до левой руки. — Подлинное знание летани живет глубже. Вот тут, — он ткнул меня в живот, пониже пупка. — Говорить надо отсюда, не думая.

Я мало-помалу начал понимать неписаные правила наших бесед. Они были предназначены не только для того, чтобы обучить меня летани, — предполагалось, что они должны показать, насколько глубоко укоренилось во мне понимание летани.

А это означало, что на вопросы следует отвечать быстро, без тех размеренных пауз, которые обычно свойственны беседе эдемов. Ответ должен быть не продуманным, а искренним. И если ты действительно постиг летани, по твоим ответам это станет очевидно.

Бег. Кетан. Ходьба. Беседа. Мы повторили этот цикл трижды, прежде чем устроили перерыв на обед. Шесть часов. Я был весь мокрый и думал, что сейчас умру. Поев и отдохнув в течение часа, мы снова отправились в путь и повторили цикл еще трижды, прежде чем остановились на ночлег.

Мы разбили лагерь у дороги. Я в полусне сжевал свой ужин, расстелил одеяло и закутался в шаэд. В этом изнеможении он показался мне мягким и теплым, как пуховое покрывало.

Посреди ночи Темпи меня растряс. Какая-то глубинная животная часть моего сознания его возненавидела, однако, едва пробудившись, я понял, что это было необходимо. Тело затекло и болело, однако медленные, привычные движения кетана помогли расслабить напряженные мускулы. Он заставил меня сделать растяжку, напиться воды, и остаток ночи я проспал как камень.

На второй день было хуже. Лютня, даже плотно привязанная к моей спине, превратилась в тяжкий груз. Меч, которым я даже не владел, бил меня по бедру. Дорожная сумка сделалась тяжелой как жернов, и я пожалел, что не отдал Дедану маэрову шкатулку. Мышцы были застывшие и непослушные, на бегу дыхание жгло мне горло.

Те моменты, когда мы с Темпи беседовали о летани, были единственным подлинным отдыхом, но они были ужасно коротки. Голова шла кругом от усталости, приходилось сосредотачиваться изо всех сил, чтобы привести мысли в порядок и попытаться дать нужный ответ. И все равно мои ответы его только раздражали. Время от времени он качал головой, объясняя, как я не прав.

Наконец я сдался и перестал пытаться отвечать правильно. Я так устал, что мне уже было все равно, я прекратил приводить в порядок свои непослушные мысли и просто наслаждался возможностью несколько минут посидеть неподвижно. По большей части, я был слишком утомлен, чтобы запомнить, что я там говорил, но, как ни странно, эти ответы Темпи понравились больше. Это было счастье. Когда мои ответы его устраивали, беседы длились дольше, и я мог подольше отдохнуть.

На третий день я почувствовал себя значительно лучше. Мышцы уже не болели так сильно. Дышать стало легче. Голова сделалась прозрачной и невесомой, как листок, гонимый ветром. В этом состоянии ума ответы на вопросы Темпи слетали с языка легко и непринужденно, как песня.

Бег. Кетан. Ходьба. Беседа. Три цикла. А потом я рухнул, выполняя кетан на обочине дороги.

Темпи пристально наблюдал за мной и подхватил меня прежде, чем я коснулся земли. Несколько минут мир кружился и плыл, а потом я осознал, что лежу под деревом у дороги. Должно быть, это Темпи меня туда отнес.

Он подал мне мех с водой.

— Пей.

О воде даже думать не хотелось, однако я все же отпил глоток.

— Извини, Темпи.

Он покачал головой.

— Ты далеко зашел, прежде чем свалился. Ты не жаловался. Ты доказал, что твой дух сильнее твоего тела. Это хорошо. Когда дух управляет телом, это летани. Но и знать пределы собственных возможностей — это тоже летани. Лучше остановиться, когда нужно, чем бежать, пока не упадешь.

— Если только летани не требует упасть, — сказал я, не задумываясь. Голова по-прежнему казалась невесомой, как листок на ветру.

Он улыбнулся, что бывало редко.

— Да. Ты начинаешь понимать.

Я улыбнулся в ответ.

— Как ты хорошо говоришь по-атурански!

Темпи поморгал. Озабоченность.

— Мы говорим не на твоем языке, а на моем.

— Но я же не умею… — начал было я, но тут услышал себя со стороны. «Сцеопа тейас…» Голова у меня на миг пошла кругом.

— Выпей еще, — сказал Темпи, и, хотя он полностью контролировал свое лицо и голос, я все же видел, что он встревожен.

Я отхлебнул еще, чтобы его успокоить. А потом мое тело вдруг как будто поняло, что нуждается в воде: мне ужасно захотелось пить, и я сделал несколько больших глотков, но остановился, чтобы не выпить слишком много и не довести дело до спазмов в желудке. Темпи кивнул, одобрение.

— Так что, я хорошо говорю? — спросил я, чтобы отвлечься от жажды.

— Для ребенка — хорошо. Для варвара — очень хорошо.

— И только-то? Я что, слова путаю?

— Ты слишком много соприкасаешься глазами.

Он расширил глаза и уставился ими в мои, не мигая.

— Кроме того, слова у тебя правильные, но простые.

— Ну, так научи меня другим.

Он покачал головой. Серьезно.

— Ты и так уже знаешь слишком много слов.

— Слишком много? Темпи, да я же очень мало слов знаю.

— Дело не в словах, а в их употреблении. У адемов говорить — это целое искусство. Есть люди, способные сказать многое одной фразой. Вот Шехин как раз из таких. Они что-то скажут на одном дыхании, а другие поймут только через год.

Мягкий упрек.

— А ты слишком часто говоришь больше, чем нужно. Не следует говорить по-адемски так, как ты поешь по-атурански. Сотня слов только затем, чтобы восхвалить женщину. Это слишком много. Мы говорим короче.

— То есть, если я встретил женщину, мне следует просто сказать «Как ты прекрасна!», и все?

Темпи покачал головой.

— Нет. Скажи просто: «Прекрасная», и пусть уж женщина сама решает, что ты имел в виду.

— Но разве это не…

Я не знал слов, означающих «расплывчатый» и «неопределенный», и мне пришлось начать заново:

— Но ведь это приводит к недопониманию, нет?

— Это приучает к вдумчивости, — твердо ответил Темпи. — Это деликатность. Когда говоришь, все время следует беспокоиться. Не слишком ли много ты говоришь.

Он покачал головой. Неодобрение.

— Это…

Он запнулся, подбирая слово.

— Грубо?

Отрицание. Бессилие.

— Я прихожу в Северен, и там есть люди, от которых воняет. И есть люди, которые не воняют. И те и другие — люди, но те, от которых не воняет, — люди достойные.

Он постучал меня по груди двумя пальцами.

— Ты — не козопас. Ты учишься летани. Ты мой ученик. Тебе следует говорить, как человеку достойному.

— Но как насчет точности? Представь, что вы строите мост. Вам нужно многое обсудить. И все это должно быть сказано четко и недвусмысленно.

— Разумеется! — ответил Темпи. Согласие. — Иногда да. Но в большинстве случаев, в важных делах, деликатность нужнее. И чем короче, тем лучше.

Темпи стиснул мое плечо, поднял голову и ненадолго встретился со мной взглядом. Для него это была большая редкость. Он улыбнулся чуть заметной, спокойной улыбкой. И сказал:

— Горжусь.

Остаток дня я приходил в себя. Мы проходили несколько километров, выполняли кетан, беседовали о летани и снова пускались в путь. В тот вечер мы заночевали в придорожном трактире. Я жрал за троих и рухнул в кровать прежде, чем солнце закатилось за горизонт.

На следующий день мы снова вернулись к прежним циклам, но выполнили всего два до полудня и два после. Мое тело ныло и горело, но я уже не впадал в бред от переутомления. К счастью, путем небольших мысленных усилий я мог снова возвращаться в то странное прозрачное состояние ума, в котором я накануне отвечал на вопросы Темпи.

В следующие два дня я привык называть это непривычное состояние «листок на ветру».

Оно представлялось мне дальним родственником «каменного сердца», ментального упражнения, которому я научился уже давно. При этом сходства между ними было очень немного. «Каменное сердце» имело практический смысл: оно позволяло избавиться от эмоций и сосредоточиться. Это помогало разделять свой разум на отдельные части или поддерживать столь необходимый алар.

А «листок на ветру» представлялся мне практически бесполезным. Конечно, было очень приятно опустошить свой разум до полной прозрачности и предоставить ему возможность беспрепятственно перепархивать от одного к другому. Но, если не считать того, что это позволяло мне извлекать из воздуха ответы на вопросы Темпи, никакой практической ценности в этом, по всей видимости, не было. То был интеллектуальный эквивалент карточных фокусов.

На восьмой день пути мое тело наконец перестало непрерывно ныть. Именно тогда Темпи добавил нечто новенькое. Завершив кетан, мы переходили к поединку. Это было трудно, поскольку именно тогда я чувствовал себя наиболее усталым. Однако после поединка мы всегда садились, отдыхали и беседовали о летани.

— Ты почему улыбался сегодня во время поединка? — спрашивал Темпи.

— Потому что мне было хорошо.

— Тебе понравилось сражаться?

— Да.

Темпи продемонстрировал неудовольствие.

— Это несвойственно летани.

Я секунду поразмыслил над своим следующим вопросом.

— Но разве не следует получать удовольствие от битвы?

— Нет. Удовольствие следует получать от правильных поступков и следования летани.

— А если летани потребует сражаться? Разве я не могу получать от этого удовольствие?

— Нет. Ты должен получать удовольствие от того, что следуешь летани. Если ты сражаешься хорошо, тебе следует получать удовольствие от хорошо выполненной работы. Но сама по себе необходимость сражаться не должна вызывать ничего, кроме чувства долга и грусти. Только варвары и безумцы получают удовольствие от битвы. Всякий, кто любит бой ради боя, отрекся от летани.

На одиннадцатый день Темпи показал мне, как ввести в кетан меч. Первое, что я узнал, — это то, как быстро меч наливается свинцовой тяжестью, когда держишь его в вытянутой руке.

Теперь, когда добавились поединки и упражнения с мечом, каждый цикл занимал почти два с половиной часа. И тем не менее мы каждый день твердо выдерживали график. Три цикла до полудня, три после. Всего пятнадцать часов. Я чувствовал, как мое тело закаляется, становится жилистым и проворным, как у Темпи.

И так мы бежали вперед, я обучался, а Хаэрт становился все ближе и ближе.