Страхи мудреца. Книга 2

ГЛАВА 108 ЛОВКИЙ

Мы задержались на несколько дней в «Пенни и гроше», пока нам были там рады. Жили и столовались мы бесплатно. Чем меньше разбойников, тем безопасней дороги и тем больше постояльцев, к тому же Пенни понимала, что наше присутствие привлечет в трактир куда больше народу, чем скрипач, которого можно послушать в любой вечер.

Мы от души воспользовались ее гостеприимством, наслаждаясь горячей едой и мягкими постелями. Всем нам требовалось время, чтобы прийти в себя. У Геспе еще не зажила простреленная нога, у Дедана — сломанная рука. Мои собственные мелкие ссадины, оставшиеся после битвы с разбойниками, давным-давно зажили, но я разжился новыми, в основном сильно исцарапанной спиной.

Я учил Темпи основам игры на лютне, а он снова принялся учить меня сражаться. Обучение состояло из коротких, немногословных обсуждений летани и долгих напряженных занятий кетаном.

Кроме того, я сложил наконец песню о своей встрече с Фелуриан. Поначалу я называл ее «Сочиненное в сумерках» — не самое удачное название, сами понимаете. По счастью, оно не прижилось, и в наше время большинство людей знают ее под названием «Недопетая песня».

Не лучшая моя работа, зато легко запоминающаяся. Посетителям трактира она, похоже, пришлась по душе, а когда я услышал, как Лози насвистывает ее, разнося напитки, я понял, что она распространится стремительно, как пожар в угольном пласте.

Поскольку народ требовал все новых историй, я поделился еще несколькими интересными событиями из своей жизни. Я рассказал, как мне удалось добиться, чтобы меня приняли в Университет, хотя мне едва исполнилось пятнадцать. И как меня всего три дня спустя приняли в арканум. И как я призвал имя ветра, разгневавшись на Амброза, который сломал мне лютню.

К несчастью, на третий вечер подлинные истории у меня кончились. А поскольку публика требовала продолжения, я просто позаимствовал историю про Иллиена и вставил вместо его имени свое, заодно позаимствовав еще несколько эпизодов из Таборлина.

Гордиться тут нечем. В свое оправдание могу только сказать, что я был изрядно выпивши. К тому же в публике было немало хорошеньких женщин. В глазах восторженной девушки есть нечто завораживающее. На какие только безумства они не толкают глупого юнца — ну, и я не был исключением из правила.

Тем временем Дедан с Геспе обитали в своем маленьком отдельном мирке, какой поначалу всегда создают для себя влюбленные. До чего же приятно было на них смотреть! Дедан сделался мягче и спокойнее. Лицо Геспе утратило большую часть привычной жесткости. Они много времени проводили у себя в комнате. Отсыпались, не иначе.

Мартен отчаянно флиртовал с Пенни, купался в выпивке и вообще веселился за троих.

Через три дня мы ушли из «Пенни и гроша», не дожидаясь, пока наше присутствие надоест. Лично я был только рад уйти. Тренировки с Темпи, с одной стороны, и внимание Лози — с другой едва не уморили меня.

Обратно в Северен мы возвращались не торопясь. Отчасти из-за раненой ноги Геспе, отчасти же из-за того, что мы понимали, что подходит время расставания. А мы, несмотря на все наши разногласия, изрядно сдружились, и расставаться в таких случаях всегда нелегко.

Вести о наших приключениях обгоняли нас в пути. Так что, когда мы останавливались на ночлег, для нас всегда были готовы и ужин, и постели, хотя и не задаром.

На третий день после ухода из «Пенни и гроша» мы повстречались с небольшой труппой бродячих актеров. То не были эдема руэ, и выглядели они довольно жалко. Их было всего четверо: мужчина постарше, двое парней немного за двадцать и мальчишка лет восьми-девяти. Они как раз собирали свою скрипучую тележку, когда мы остановились рядом, чтобы дать ноге Геспе передохнуть.

— Привет, актеры! — окликнул я.

Они нервно оглянулись, увидели у меня за плечом лютню и успокоились.

— Привет и тебе, бард!

Я рассмеялся и пожал им руки.

— Да какой я бард, так, певец!

— Ну, все равно привет, — улыбнулся старший. — Куда путь держите?

— С севера на юг. А вы куда?

Они еще больше успокоились, поняв, что мне с ними не по пути.

— С востока на запад.

— И как у вас дела?

Он пожал плечами.

— Ни шатко ни валко. Но, говорят, в двух днях пути отсюда живет некая госпожа Чокер. И рассказывают, что никто из тех, кто умеет хоть чуть-чуть пиликать на скрипке или показывать представления, не уходит от нее с пустыми руками. Так что и мы надеемся заработать пару пенни.

— С медведем-то лучше было, — заметил один из парней помоложе. — За то, чтобы посмотреть медвежью травлю, люди платили щедро.

— Он у нас заболел от собачьих укусов, — пояснил второй. — Заболел и помер с год тому назад.

— Жалко, — сказал я. — Медведя добыть не так-то просто.

Они молча кивнули.

— А у меня для вас есть новая песня. Что вы мне за нее дадите?

Актер посмотрел на меня с опаской.

— Ну, если она для тебя новая, это не значит, что она новая для нас, — заметил он. — К тому же «новая песня» не обязательно значит «хорошая», если ты понимаешь, что я имею в виду.

— Что ж, суди сам, — сказал я и достал из футляра лютню. Я нарочно написал песню так, чтобы ее было легко запомнить и нетрудно спеть, и все равно мне пришлось повторить ее дважды, прежде чем он перенял все от первого до последнего слова. Я же говорю, это были не эдема руэ.

— Да, песня неплоха, — нехотя признал он. — Про Фелуриан все любят послушать. Однако ума не приложу, чем бы мы могли с тобой расплатиться.

— А я сочинил новый куплет к «Лудильщику да дубильщику»! — звонко заявил мальчишка.

Остальные зашикали на него, но я улыбнулся.

— Что ж, давай послушаем!

Мальчишка напыжился и запел тонким голоском:

Я расхохотался.

— Славно, славно! — похвалил я его. — А как тебе такой вариант?

Мальчишка поразмыслил.

— Мне мое больше нравится, — сказал он после недолгих раздумий.

Я похлопал его по спине.

— И правильно, настоящий мужчина держится своего слова!

Я обернулся к предводителю маленькой труппы.

— А как насчет слухов?

Он призадумался.

— К северу отсюда, в Эльде, шалят разбойники.

Я кивнул.

— Теперь с ними покончено, по крайней мере, мне так говорили.

Он поразмыслил еще.

— Я слышал, что Алверон женится на женщине из рода Лэклессов.

— А я знаю стишок про Лэклессов! — снова влез мальчишка и принялся декламировать:

— Цыц! — Старший отвесил парнишке легкую затрещину и виновато посмотрел на меня. — У малого цепкий слух, но вежливости ни грамма.

— На самом деле, — сказал я, — я бы послушал.

Он пожал плечами и отпустил мальчишку. Тот зыркнул на него исподлобья и начал снова:

— Ну, один из этих загадочных стишков, — виновато сказал отец. — Бог весть, где он их берет, однако же он соображает достаточно, чтобы не повторять всякие гадости.

— А где ты это слышал? — спросил я.

Мальчишка поразмыслил, потом пожал плечами и почесался под коленкой.

— Не знаю. Ребята пели.

— Ну, нам пора в путь, — сказал старший, взглянув на небо. Я порылся в кошельке и протянул ему серебряный нобль.

— Это за что? — осведомился он, с подозрением глядя на монету.

— Это вам на нового медведя, — сказал я. — У меня тоже бывали тяжелые времена, но теперь я при деньгах.

Они удалились, рассыпаясь в благодарностях. Бедолаги. Ни одна уважающая себя труппа эдема руэ ни за что не опустилась бы до медвежьей травли. Это не имеет отношения к искусству, этим нельзя гордиться.

Однако же трудно винить их за то, что в жилах у них не текла кровь эдема руэ, а нам, актерам, следует заботиться друг о друге. Кто ж о нас еще позаботится?

По пути мы с Темпи обсуждали летани, а по вечерам занимались кетаном. Это давалось мне все легче, и иногда я успевал дойти даже до «хватания дождя», прежде чем Темпи ловил меня на какой-нибудь мизерной ошибке и заставлял начать все сначала.

Мы с ним отыскали довольно уединенное местечко возле трактира, где остановились на ночлег. Дедан, Геспе и Мартен сидели внутри и пили. Я старательно повторял кетан, а Темпи тем временем сидел, прислонившись спиной к дереву, и упорно повторял базовые упражнения для пальцев, которым я его научил. Снова и снова. Снова и снова.

Я как раз закончил «вращение рук», когда уловил краем глаза какое-то движение. Я не стал останавливаться: Темпи приучил меня ни на что не отвлекаться, когда я выполняю кетан. Если бы я обернулся посмотреть, пришлось бы начинать все сначала.

Двигаясь мучительно медленно, я начал «обратный танец». Однако, как только я поставил ногу на землю, я тут же почувствовал, что у меня что-то не так с равновесием. Я ждал, что Темпи меня окликнет, но Темпи молчал.

Я прервал кетан, обернулся и увидел, что в нашу сторону грациозной и хищной походкой направляется группа из четырех адемских наемников. Темпи уже поднялся и шел им навстречу. Моя лютня была убрана в футляр и стояла прислоненной к дереву.

Вскоре все пятеро уже собрались тесной группой, почти соприкасаясь плечами. Они сошлись так тесно, что я не слышал ни слова из того, о чем они говорили, и даже рук их не видел. Но по развороту плеч Темпи я догадывался, что он чувствует себя неловко и виновато.

Я понимал, что окликнуть сейчас Темпи было бы невежливо, и потому подошел поближе сам. Однако не успел я подойти достаточно близко, чтобы услышать разговор, как один из незнакомых наемников вытянул руку и оттолкнул меня. Его распрямленные пальцы крепко уперлись в центр моей груди.

Я, не раздумывая, выполнил «укрощение льва»: ухватил его за большой палец и выкрутил кисть прочь от себя. Он высвободился без каких-либо видимых усилий и попытался опрокинуть меня «брошенным камнем». Я сделал «обратный танец» — с равновесием на этот раз у меня все было в порядке, — однако другая его рука тут же ударила меня в висок, ровно настолько, чтобы оглушить на мгновение, — мне даже больно не было.

Однако моя гордость была задета. Точно так же бил меня Темпи, в знак молчаливого упрека за неправильное исполнение кетана.

— Ловкий, — негромко сказала наемница по-атурански. Только услышав ее голос, я сообразил, что это женщина. Не то чтобы она выглядела особенно мужиковато, просто она слишком походила на Темпи: те же светлые волосы с легкой рыжиной, светло-серые глаза, безмятежное выражение лица, кроваво-красные одежды. Она была на несколько дюймов выше Темпи, и плечи у нее были шире, чем у него. Но, хотя она была худа как хлыст, под облегающими одеждами наемника были заметны изгибы бедер и груди.

Приглядевшись внимательнее, я без труда обнаружил, что трое из четверых наемников — женщины. У той, широкоплечей, что стояла напротив меня, был узкий шрам поперек брови и еще один — возле челюсти. Такие же бледные серебристые шрамы, как те, что у Темпи на руках и на груди. И хотя ничего жуткого в этих шрамах не было, они все же придавали ее суровому лицу некое мрачноватое выражение.

Она сказала «ловкий». На первый взгляд это была похвала, однако надо мной достаточно часто насмехались в жизни, чтобы я мог узнать насмешку, независимо от языка, на котором она звучит.

Хуже того: ее правая рука скользнула прочь и легла на поясницу, ладонью наружу. Даже я, со своими зачаточными познаниями в жестовом языке адемов, понял, что это значит. Ее рука оказалась как можно дальше от рукояти меча. Одновременно с этим она повернулась ко мне боком и отвела взгляд. Я не просто был объявлен безопасным — это было унизительное пренебрежение.

Я постарался сохранить спокойное лицо, подозревая, что любая гримаса только еще сильнее ухудшит ее представление обо мне.

Темпи указал назад, туда, откуда я пришел.

— Ступай, — сказал он. Серьезно. Официально.

Я нехотя повиновался, не желая устраивать сцен.

Адемы стояли тесной группой четверть часа, пока я занимался кетаном. До меня не долетало ни единого звука, но было очевидно, что идет спор. Они делали резкие, сердитые жесты, и ноги стояли в агрессивной стойке.

Наконец четверо незнакомых адемов удалились в сторону дороги. А Темпи вернулся туда, где я боролся с «волнующейся пшеницей».

— Слишком размашисто.

Раздражение. Он стукнул меня по задней ноге и толкнул в плечо, чтобы показать, что стойка у меня неустойчивая.

Я подвинул ногу и попробовал еще раз.

— Кто это был, Темпи?

— Адемы, — коротко ответил он и уселся обратно под дерево.

— Ты их знаешь?

— Да.

Темпи огляделся по сторонам и достал из футляра мою лютню. Когда руки у него, были заняты, он делался нем вдвойне. Я снова вернулся к упражнениям, понимая, что пытаться вытягивать из него ответы — все равно что зубы рвать.

Миновало два часа, солнце начало опускаться за деревья на западе.

— Завтра я уйду, — сказал он. Поскольку обе руки у него по-прежнему были заняты лютней, о том, в каком он настроении, я мог только догадываться.

— Куда?

— Хаэрт. Шехин.

— Это города?

— Хаэрт — город. Шехин — мой учитель.

Я задумался над тем, в чем может быть дело.

— У тебя неприятности из-за того, что ты меня учишь?

Он положил лютню обратно в футляр, закрыл крышку.

— Может быть.

Да.

— Это запрещено?

— Очень запрещено, — сказал он.

Темпи встал и приступил к кетану. Я принялся повторять за ним, и оба мы на некоторое время умолкли.

— Большие неприятности? — спросил я наконец.

— Очень большие неприятности, — сказал он, и я услышал в его голосе непривычный отголосок эмоций: то была тревога. — Может быть, это было неразумно.

Мы двигались одновременно, медленно, как заходящее солнце.

Я думал о том, что сказал Ктаэх. В нашем разговоре проскользнул один-единственный обрывок информации, которая могла оказаться полезной. «Ты смеялся над фейри, пока сам не встретил одну из них. Неудивительно, что твои просвещенные знакомые точно так же не верят в чандриан. Тебе придется оставить дорогие твоему сердцу места далеко позади, прежде чем ты найдешь кого-то, кто воспримет это всерьез. Тебе не на что надеяться, пока ты не дойдешь до Штормвала».

А Фелуриан сказала, что Ктаэх всегда говорит правду…

— Можно мне с тобой? — спросил я.

— Со мной? — переспросил Темпи. Его руки выписывали изящный круг, рассчитанный на то, чтобы сломать плечо или предплечье.

— Отправиться с тобой. Туда. В Хаэрт.

— Да.

— Это может избавить тебя от неприятностей?

— Да.

— Я пойду.

— Я благодарю тебя.