Страхи мудреца. Книга 2

ГЛАВА 124 ОБ ИМЕНАХ

— Ты, — сказала Вашет, шагая со мной по холмам, — хвастливый самодовольный показушный ублюдок, ты это знаешь?

Я слегка склонил голову и изящно сделал жест «смиренное согласие».

Она отвесила мне оплеуху.

— Хватит уже лицедействовать, ты, задница! Ты можешь одурачить их, но не меня.

Вашет прижала руку к груди, изображая говорливую кумушку.

— А вы слыхали, что Квоут принес назад от меч-дерева? То, чего варвару не постичь: безмолвие и бездействие. Сердце Адемре! А что он предложил Шехин? Готовность отдать свою кровь ради школы!

Она посмотрела на меня, на лице у нее отражалось отвращение и смех одновременно.

— Нет, серьезно, ты как будто сошел со страниц книги сказок!

Я продемонстрировал вежливое польщенное скромное преданное согласие.

Вашет больно щелкнула меня по уху.

— Ой! — вскрикнул я и рассмеялся. — Ну, ладно. Но кто бы еще обвинял меня в лицедействе! Да весь ваш народ — один сплошной театральный жест. Это спокойствие. Эти кроваво-алые одежды. Этот сокровенный язык. Эти тайны и секреты. Такое впечатление, будто ваша жизнь — одно большое представление.

Я посмотрел ей в глаза и добавил:

— Во всех смыслах!

— Ну, на Шехин ты впечатление произвел, — сказала она. — А это главное. И ты сделал это таким образом, что главы прочих школ тоже особо ворчать не смогут. А это не менее важно.

Мы наконец пришли туда, куда собирались: в невысокое строение из трех комнат, примыкающее к козьему загону, обнесенному щепленными жердями.

— Здесь живет тот, кто залечит тебе руку, — сказала она.

— А как насчет аптекаря? — спросил я.

— Наша аптекарша — близкая подруга матери Карсерет, — объяснила Вашет. — Я бы не отправила тебя к ней лечить руки, хоть мне золотом заплати.

Она кивнула на дом.

— И вообще, Даэльн — именно тот, к кому пошла бы я сама, если бы мне требовался лекарь.

Она постучалась в дверь.

— Может, тебя и приняли в школу, но не забывай: я по-прежнему твоя наставница. Так что о чем бы ни шла речь — мне лучше знать.

Мне туго перевязали руку, и некоторое время спустя мы с Вашет сидели вместе с Шехин. Мы находились в комнате, где я прежде никогда не бывал, — менее просторной, чем те комнаты, где мы обсуждали летани. Там стоял маленький захламленный письменный стол, цветы в вазе и несколько удобных, мягких кресел. На одной стене было изображение: три летящие птицы на фоне заката, — не нарисованное, а выложенное тысячами ярких глазурованных плиточек. Я подозревал, что это нечто вроде кабинета Шехин.

— Как рука? — спросила Шехин.

— Нормально, — сказал я. — Порез неглубокий. А Даэльн шьет такими мелкими стежочками, что я подобного и не видывал. Замечательный лекарь.

Она кивнула. Одобрение.

Я поднял левую руку, забинтованную чистым белым полотном.

— Самое сложное — это не шевелить ею в течение четырех дней. Я уже чувствую себя так, словно порезал язык, а не руку.

Шехин чуть заметно улыбнулась в ответ — меня это удивило. Это выражение лица выглядело как серьезный комплимент.

— Ты хорошо выступил сегодня. Кругом только и разговоров, что об этом.

— Я полагаю, у тех, кто это видел, есть более важные темы для разговоров, — скромно ответил я.

Недоверчивая усмешка.

— Быть может, это и так, зато те, кто наблюдал за тобой тайком, наверняка расскажут о том, что видели. Я могу ошибаться, но, думаю, одна только Целеана успела поведать об этом сотне человек, не меньше. К завтрашнему дню все будут думать, что у тебя земля дрожит под ногами, как будто ты не кто иной, как сам Аэте, вернувшийся нас навестить.

Я не мог придумать, что на это сказать, поэтому промолчал. Для меня это было редкостью. Но, как я уже говорил, я успел многому научиться.

— Я ждала этого дня, чтобы кое о чем с тобой поговорить, — сказала Шехин. Осторожное любопытство. — Когда Темпи тебя сюда привел, он многое мне рассказал о проведенном с тобой времени. О том, как вы искали разбойников.

Я кивнул.

— Правда ли, что ты использовал магию крови, чтобы убить нескольких человек, а потом призвал молнию, чтобы погубить остальных?

Услышав это, Вашет вскинула глаза и обвела нас взглядом. Я так привык говорить с нею по-атурански, что мне было странно видеть, как ее лицо обретает невозмутимое адемское бесстрастие. И все же я видел, что она изумлена. Она не знала.

Я хотел было как-то оправдаться, потом решил этого не делать.

— Да.

— Значит, ты могуществен.

Я никогда прежде не думал об этом с такой точки зрения.

— Ну да, я обладаю кое-какой силой. Но есть и помогущественней меня.

— Так ты за этим искал кетан? Чтобы обрести силу?

— Нет. Я ищу из любопытства. Я ищу знания.

— Знание — тоже сила своего рода, — заметила Шехин, а потом как бы сменила тему: — Темпи мне говорил, что среди разбойников был ринта, он был их предводителем.

— Ринта? — почтительно переспросил я.

— Ринта — это плохо. Человек, который более чем человек, но менее чем человек.

— Демон? — уточнил я, машинально использовав атуранское слово.

— Нет, не демон, — сказала Шехин, непринужденно перейдя на атуранский. — Демонов не бывает. Это ваши священники рассказывают сказки про демонов, чтобы вас запугивать.

Она коротко взглянула мне в глаза, вежливо прожестикулировала честно, извинение, серьезно и важно.

— Но в мире много плохих существ. Древних тварей в человеческом обличье. И среди них есть несколько, хуже всех остальных. Они свободно бродят по миру и творят ужасные вещи.

Во мне пробудилась надежда.

— Я еще слышал, что их зовут чандрианами, — сказал я.

Шехин кивнула.

— Я это тоже слышала. Но слово «ринта» подходит лучше.

Шехин окинула меня долгим взглядом и снова перешла на адемский.

— Судя по тому, что Темпи рассказывал о твоей реакции, ты уже встречался с таким существом прежде.

— Да.

— И ты хочешь повстречаться с ним снова?

— Да.

Я сказал это так уверенно, что сам удивился.

— У тебя есть цель?

— Да.

— Какая?

— Убить его.

— Убить такую тварь непросто.

Я кивнул.

— Ты собираешься использовать для этого то, чему тебя учил Темпи?

— Ради этой цели я использую все.

Я машинально хотел было сделать жест «абсолютно», но перевязанная рука помешала. Я сердито посмотрел на нее.

— Это хорошо, — сказала Шехин. — Твоего кетана для этого недостаточно. Он плох для такого взрослого человека, как ты. Для варвара — хорош. Для человека, который учился так мало, хорош, но в целом все равно плох.

Я изо всех сил постарался не выдать личной заинтересованности, в то же время жалея, что не могу показать рукой, насколько важен для меня этот вопрос.

— Шехин, я очень сильно хочу знать об этих ринтах как можно больше.

Шехин долго молчала.

— Я подумаю об этом, — сказала она наконец, сделав жест, который я истолковал как «содрогание». — О подобных вещах не стоит говорить походя.

Я, сохраняя бесстрастную мину, постарался сделать перевязанной рукой жест «глубокое почтительное желание».

— Спасибо, что согласилась подумать об этом, Шехин. Все, что ты можешь о них сказать, для меня дороже золота.

Вашет продемонстрировала сильный дискомфорт, потом вежливое желание и перемену. Пару оборотов назад я бы ничего не понял, но теперь я увидел, что она желает переменить предмет беседы.

Поэтому я прикусил язык и оставил эту тему. К тому времени я уже достаточно знал об адемах, чтобы понять: для того чтобы узнать побольше, лучше не настаивать. У себя в Содружестве я бы настоял на своем и не мытьем, так катаньем вытянул бы из собеседника все, что тот знает. Тут это не подействовало бы. Здесь могли сработать только безмолвие и бездействие. Требуется терпение. Пусть Шехин вернется к этой теме, когда сама сочтет нужным.

— Как я уже говорила, — продолжала Шехин. Признание помимо воли, — твой кетан плох. Но если ты будешь заниматься как следует в течение года, ты станешь равен Темпи.

— Ты мне льстишь.

— Не льщу. Я говорю тебе о твоих слабостях. Ты быстро учишься. Это ведет к опрометчивости, а опрометчивость противоречит летани. Вашет не единственная среди нас, кто считает, что в твоем духе есть нечто внушающее тревогу.

Шехин устремила на меня долгий взгляд. Она смотрела на меня дольше минуты. Потом красноречиво пожала плечами и взглянула на Вашет, одарив младшую женщину подобием улыбки.

— И все же, — странная мысль, — если я когда и встречала человека без единой тени на сердце, то разве что дитя, еще не научившееся говорить.

Она встала с кресла и обеими руками одернула свою рубаху.

— Идемте. Пойдем добудем тебе имя.

Шехин повела нас вверх по крутому каменистому склону горы.

С тех пор как мы вышли из школы, никто из нас не произнес ни слова. Я не знал, что сейчас будет, но спрашивать казалось неудобно. Это выглядело неподобающим, как если бы жених выпалил «Ну а что дальше-то?» в разгар собственной свадьбы.

Мы поднялись на поросший травой уступ, где росло наклонившееся дерево, крепко цеплявшееся за голый обрыв. Рядом с деревом была массивная деревянная дверь — один из скрытых домов адемов.

Шехин постучалась и сама отворила дверь. Внутри было совсем не как в пещере. Каменные стены были выглажены, пол выстелен полированными досками. Помещение оказалось куда просторнее, чем я думал: с высоким потолком и шестью дверьми, ведущими дальше в глубь утеса.

За низеньким столиком сидела женщина и что-то переписывала из одной книги в другую. Волосы у нее были белые, лицо морщинистое, как прошлогоднее яблоко. Мне пришло в голову, что за все время, проведенное мною в Хаэрте, это первый встреченный мною человек, который читает или пишет.

Старуха кивком приветствовала Шехин, потом обернулась к Вашет, и вокруг ее глаз разбежались морщинки. Радость.

— Вашет! — сказала она. — А я и не знала, что ты вернулась.

— Мы пришли за именем, Магуин, — сказала Шехин. Вежливая формальная просьба.

— За именем? — озадаченно переспросила Магуин. Она обвела глазами Шехин и Вашет, потом устремила взгляд на меня, стоявшего позади них, на мои огненно-рыжие волосы, на перевязанную руку…

— А-а! — сказала она, внезапно сделавшись серьезной.

Магуин закрыла свои книги и поднялась на ноги. Спина у нее была сгорбленная, и передвигалась она мелкими, шаркающими шажками. Она жестом подозвала меня поближе и медленно обошла вокруг, тщательно рассматривая меня с головы до ног. В лицо мне она старалась не смотреть, зато пристально разглядела мою перевязанную руку, перевернула ее, посмотрела на ладонь и на пальцы.

— Я бы хотела услышать твой голос, — сказала она, не отрывая глаз от моей ладони.

— Как тебе угодно, достопочтенная создательница имен, — сказал я.

Магуин взглянула на Шехин.

— Он надо мной издевается?

— Не думаю.

Магуин снова обошла вокруг меня, провела руками по плечам, по рукам, по затылку. Запустила пальцы мне в волосы, потом остановилась напротив и посмотрела мне прямо в глаза.

Глаза у нее были как у Элодина. Нет, не в мелочах. У Элодина глаза были зеленые, пронзительные и насмешливые, у Магуин — привычного адемского серого цвета, слегка слезящиеся и красноватые. Нет, сходство было в том, как она на меня смотрела. Кроме Элодина, я больше не встречал людей, которые умели смотреть так, словно ты — книга, которую они небрежно листают.

Когда Магуин впервые заглянула мне в глаза, я почувствовал себя так, словно из меня высосали весь воздух. На кратчайший миг я подумал, что ее может оттолкнуть то, что она увидит, однако, вероятно, это была всего лишь моя тревожность. В последнее время я слишком часто бывал на грани катастрофы, и, несмотря на то что мое недавнее испытание прошло удачно, где-то в глубине души я все еще ждал, когда прилетит второй сапог.

— Маэдре, — сказала она, по-прежнему не отводя взгляда. Отвернулась и направилась к своей книге.

— Маэдре? — переспросила Вашет. В ее голосе слышался чуть заметный намек на смятение. Она бы, возможно, сказала что-то еще, но Шехин замахнулась и отвесила ей затрещину.

Это было точно то же самое движение, которым Вашет тысячу раз осаживала меня за последний месяц. Я не выдержал. Я расхохотался.

Вашет и Шехин грозно уставились на меня. Действительно грозно.

Магуин обернулась и посмотрела на меня. Она, похоже, не рассердилась.

— Ты смеешься над именем, которое я тебе дала?

— Ни в коем случае, Магуин! — сказал я, старательно изобразив перевязанной рукой жест «почтение». — Имена чрезвычайно важны.

Она по-прежнему не сводила с меня глаз.

— А что может варвар знать об именах?

— Кое-что может, — сказал я, снова пытаясь что-то изобразить перевязанной рукой. Без этого я не мог придавать своим словам тонкие оттенки значения. — В своей далекой стране я изучал подобные вещи. Я знаю больше многих, хотя этого все еще мало.

Магуин долго смотрела на меня.

— Тогда тебе известно, что не следует никому называть свое новое имя, — сказала она. — Это очень личное, и делиться им опасно.

Я кивнул.

Магуин, похоже, удовлетворилась этим. Она опустилась в кресло и раскрыла книгу.

— Вашет, кроличек мой, заходила бы ты ко мне почаще!

Ласковый, любовный укор.

— Ладно, бабушка, — сказала Вашет.

— Спасибо тебе, Магуин, — сказала Шехин. Почтительная благодарность.

Старуха рассеянно кивнула, и Шехин повела нас прочь из пещеры.

Позднее, тем же вечером, я вернулся к дому Вашет. Она сидела на лавочке у входа и смотрела на небо и на заходящее солнце.

Она похлопала по лавочке рядом с собой, и я сел.

— Ну что, каково это — не быть больше варваром? — спросила она.

— Да в общем-то все то же самое, — сказал я. — Только чуть пьянее.

После ужина Пенте затащила меня к себе домой, там устроили нечто вроде вечеринки. Хотя лучше назвать это собранием: там ведь не было ни музыки, ни танцев. И все-таки я был польщен тем, что Пенте потрудилась отыскать еще пять адемов, которые были не прочь отметить мое принятие в школу.

Я с удовольствием обнаружил, что все адемское бесстрастие развеивается после нескольких кружек выпивки: вскоре мы уже все щерились, точно варвары. Это помогло мне расслабиться, тем более что мое собственное плохое владение языком теперь можно было списывать на перевязанную руку.

— Сегодня днем, — осторожно сказал я, — Шехин говорила, что знает историю о ринтах.

Вашет обернулась и посмотрела на меня. Лицо у нее было непроницаемым. Колебание.

— Я искал нечто подобное по всему миру, — сказал я. — Мало на свете вещей, которые я ценю выше.

Полная откровенность.

— И я тревожусь, что не сумел как следует дать это понять Шехин.

Вопрос. Настойчивая просьба.

Вашет посмотрела на меня, словно ожидая продолжения. Потом жестом показала: нежелание.

— Я скажу ей об этом, — пообещала она. Заверение. Кончено.

Я кивнул и оставил эту тему.

Мы с Вашет некоторое время сидели в дружеском молчании, пока солнце медленно опускалось за горизонт. Она перевела дух и глубоко вздохнула. Я осознал, что мы еще никогда не сидели вот так, за исключением тех случаев, когда дожидались, пока я отдышусь или приду в себя после падения. До сих пор каждая минута, которую мы проводили вместе, так или иначе была посвящена моему обучению.

— Сегодня вечером, — произнес я наконец, — Пенте мне сказала, что у меня прекрасный гнев и она хотела бы, чтобы я им с нею поделился.

Вашет хихикнула.

— Ей не потребовалось много времени!

Она понимающе взглянула на меня.

— И что было?

Я немного покраснел.

— Э-э… Она… напомнила мне, что адемы не считают телесный контакт чем-то особенно интимным.

Ухмылка Вашет стала почти что похотливой.

— И что она, накинулась на тебя?

— Ну, почти, — сказал я. — Я все-таки стал попроворней, чем месяц назад.

— О, вряд ли ты достаточно проворен, чтобы сбежать от Пенте, — сказала Вашет. — Она ведь хотела только любовных игр. Ничего дурного тут нет.

— Ну, я и решил у тебя спросить, — медленно произнес я. — Узнать, точно ли тут нет ничего дурного.

Вашет приподняла бровь, одновременно показав легкую озадаченность.

— Пенте, конечно, миленькая, — осторожно сказал я. — Но все-таки мы с тобой… Ну…

Я попытался найти подходящее выражение.

— …Были близки.

На лице Вашет отразилось осознание, и она расхохоталась.

— Ты имеешь в виду, что мы занимались сексом? Близость между наставником и учеником куда теснее этой!

— Ага, — сказал я, успокоившись. — Что-то в этом духе я и подозревал. Но все-таки хорошо знать наверняка.

Вашет покачала головой.

— Я и забыла, как это у вас, варваров, — сказала она. Ее голос был полон ласковой снисходительности. — Прошло так много лет с тех пор, как мне пришлось это объяснять моему поэту-королю!

— Так ты, значит, не обиделась бы, если бы я… — я сделал перевязанной рукой неопределенный жест.

— Ты молод и энергичен, — сказала она. — Для тебя это естественно. На что мне обижаться? Или я хозяйка твоему сексу, чтобы беспокоиться, с кем ты им занимаешься?

Вашет остановилась, как будто ей что-то внезапно пришло в голову. Она обернулась и посмотрела на меня.

— А тебя что, обижает, что я все это время занималась сексом с другими?

Она пристально вгляделась в мое лицо.

— Я вижу, ты изумлен.

— Изумлен, — признался я. Потом покопался в себе и с удивлением обнаружил, что не знаю, как именно я к этому отношусь.

— Я чувствую, что должен был бы обидеться, — сказал я наконец. — Но, по-моему, я не обижен.

Вашет одобрительно кивнула.

— Хороший знак. Это говорит о том, что ты становишься культурным человеком. Это еще одно убеждение, в котором тебя воспитали. Оно как старая рубашка, из которой ты вырос. А теперь, приглядевшись, ты видишь, что она и с самого начала была некрасива.

Я немного поколебался и спросил:

— Мне просто интересно, а сколько мужчин у тебя было с тех пор, как мы вместе?

Вашет этот вопрос, похоже, удивил. Она поджала губы, долго смотрела в небо, потом пожала плечами.

— Со сколькими людьми я с тех пор разговаривала? Или спарринговала? Сколько раз я ела, сколько раз выполняла кетан? Ну кто это считает?

— И что, большинство адемов думают так же? — спросил я, радуясь случаю задать наконец эти вопросы. — Что секс — не интимное дело?

— Интимное, конечно! — сказала Вашет. — Все, что связывает двоих людей, — дело интимное. Но мы секса не чураемся. Мы его не стыдимся. Мы не считаем важным присвоить себе чей-то секс, как скряга присваивает золото.

Она покачала головой.

— Вот этой странностью мышления вы, варвары, отличаетесь от нас более, чем всем прочим.

— Ну а как же тогда романтика? — с легким негодованием осведомился я. — Как же любовь?

Тут Вашет снова расхохоталась, громко, раскатисто. Ей явно было ужасно смешно. Наверное, ее смех слышала половина Хаэрта, и он откликнулся эхом в дальних горах.

— Эти мне варвары! — воскликнула она, утирая слезы с глаз. — Я и забыла, какие вы отсталые! Мой поэт-король был точно такой же. Бедняга долго мучился, прежде чем наконец понял: пенис и сердце — совершенно разные вещи!