Страхи мудреца. Книга 2

ГЛАВА 99 МАГИЯ ДРУГОГО ВИДА

На тот момент своей жизни я заслужил себе определенную скромную репутацию.

Хотя нет, это не совсем правда. Вернее будет сказать, что я создал себе репутацию. Я сделал это целенаправленно. Я ее долго и заботливо выращивал.

Три четверти историй, которые ходили обо мне в Университете, были дурацкими слухами, которые я сам же и распускал. Я говорю на восьми языках. Я умею видеть в темноте. Когда мне было три дня от роду, мать подвесила меня в корзинке на рябине при свете полной луны. В ту ночь некая фея наложила на меня могущественное заклятье, которое хранит меня от всех бед. И оттого-то мои глаза из голубых сделались зелеными, как молодая листва.

Понимаете, я же знал, как рождаются легенды. Никто не верил, будто я и впрямь купил у демона в обмен на горсть своей собственной свежей крови алар прочнее рамстонской стали. Но ведь я и в самом деле был лучшим дуэлистом на занятиях у Элксы Дала. В удачный день я мог одолеть любых двоих соперников зараз.

И эта нить правды вплеталась в легенду, придавая ей прочность. Так что, даже если сам ты в это и не верил, ты всегда мог рассказать об этом подвыпившему наивному первогодку, просто чтобы посмотреть на его физиономию, так, для смеху. А если ты при этом сам залил за воротник пару-тройку стаканов, ты мог и призадуматься…

Так и расходились истории. И так разрасталась моя невеликая репутация — по крайней мере, в Университете.

А ведь были еще и правдивые истории. Часть моей репутации была честно заслужена. Я действительно вынес Фелу из огненного ада. Меня действительно высекли на глазах у толпы, и я не пролил ни капли крови. Я в самом деле призвал ветер и сломал руку Амброзу…

И все же я понимал, что моя репутация — это плащ, сотканный из паутины. Ерунда, детские сказки. Никаких демонов, берущих плату кровью, не существует. Не существует добрых фей, налагающих на младенцев благодетельные заклятия. И, что бы я из себя ни строил, я все равно знал, что я — не Таборлин Великий.

Вот о чем я подумал, пробудившись в объятиях Фелуриан. Некоторое время я тихо лежал на подушках, ее голова легко покоилась у меня на груди, нога была небрежно переброшена поперек моих ног. Глядя сквозь кроны деревьев на вечернее небо, я осознал, что не узнаю этих звезд. Они были ярче, чем звезды на небосводе у смертных, и созвездия тут были незнакомые.

И только тогда я осознал, что моя жизнь шагнула в новом направлении. До сих пор я лишь играл молодого Таборлина. Оплетал себя ложью, строил из себя героя из сказки.

Но теперь мне больше не было нужды притворяться. Я на самом деле совершил то, о чем рассказывают в легендах, нечто столь же странное и дивное, как любая история о самом Таборлине. Я проник в Фейе следом за Фелуриан, одолел ее волшебством, которого сам не мог объяснить, не говоря уже о том, чтобы им управлять.

Я чувствовал себя другим. Более солидным, что ли. Нет, не повзрослевшим. И не более мудрым. Но я теперь знал многое, чего не ведал прежде. Я знал, что Фейе существует на самом деле. Я знал, что магия фейе реальна. Что Фелуриан способна сломить дух мужчины поцелуем. Ее голос мог управлять мной, точно марионеткой за веревочки. Сколько всего я мог здесь узнать! Сколько странного, дарующего могущество. Тайного. Быть может, у меня не будет другого шанса это узнать…

Я бережно высвободился из объятий Фелуриан и спустился к соседнему озерцу. Поплескал водой себе в лицо, зачерпнул несколько горстей, чтобы напиться.

Я пошарил в траве, растущей у воды. Сорвал несколько листочков и принялся их жевать, обдумывая, как лучше заговорить об этом с Фелуриан. Мята освежила мое дыхание.

Когда я вернулся к беседке, Фелуриан стояла, расчесывая бледными пальцами длинные черные волосы.

Я вручил ей фиалку, темную, как ее глаза. Она улыбнулась мне и фиалку съела.

Я решил подойти к делу исподволь, чтобы она не обиделась.

— Я хотел спросить, — осторожно начал я, — не согласишься ли ты учить меня?

Она ласково коснулась моей щеки.

— Милый мой дурачок, — нежно произнесла она, — я ведь уже тебя учу!

Сердце у меня радостно подпрыгнуло — я и не рассчитывал, что все окажется так просто.

— И что же, готов ли я к следующему уроку? — спросил я.

Она улыбнулась еще шире и смерила меня взглядом, загадочно прижмурив глаза.

— А ты готов?

Я кивнул.

— Хорошо, что тебе так не терпится, — сказала Фелуриан. В ее свирельном голосе слышалась усмешка. — Ты умен и одарен от природы, но тебе многому надо научиться.

Она заглянула мне в глаза, ее точеное личико было очень серьезным.

— Я хочу, чтобы мне не пришлось стыдиться тебя, когда ты вернешься бродить среди смертных.

Фелуриан взяла меня за руку и увлекла в беседку.

— Сядь, — указала она.

Я сел на подушку. Моя голова оказалась на уровне ее гладкого живота. Ее пупок меня ужасно отвлекал.

Она глядела на меня сверху вниз, гордая и царственная, точно королева.

— Амоуен, — сказала она, небрежно взмахнув рукой, — это у нас зовется «пойманный олень». Нетрудный урок для начала, думаю, тебе понравится.

Фелуриан улыбнулась мне, глаза у нее были древние и всеведущие. И еще до того, как она опрокинула меня на подушки и принялась покусывать шею, я понял, что она не собирается учить меня магии. А если и собирается, то магии другого вида.

И, хотя я надеялся научиться совсем не этому, по правде говоря, я был не особенно разочарован. Обучение искусству любви у самой Фелуриан было куда занимательнее любого университетского курса.

Я говорю не о той буйной потной возне, которую большинство мужчин — и, увы, большинство женщин тоже — принимают за секс. Без пота и буйства тоже не обойдется, ко взаимному удовольствию, однако Фелуриан посвятила меня в иные, более изысканные глубины. Она говорила, что, если уж мне предстоит вернуться в мир, я не должен опозорить ее, представ перед всеми неопытным любовником, а потому она взяла на себя труд многому меня научить.

Вот лишь часть того, чему она меня учила, — ее собственными словами: скованное запястье. Вздох в сторону уха. Пожирание шеи. Рисование губ. Поцелуи — в горло, в пупок и, как называла это сама Фелуриан, в женский цветок. Поцелуй с дуновением. Поцелуй как перышко. Взбирающийся поцелуй. Много-много разных видов поцелуев. Так много, что всех и не упомнишь. Ну, не без труда.

Потом еще «набрать воды из колодца». «Порхающая рука». «Птичья трель на заре». «Обогнуть луну». «Играющий плющ». «Загнанный заяц». Там одних названий хватило бы на целую книгу. Но, думаю, в моем рассказе не место таким вещам. Тем хуже для этого мира.

Я не собираюсь создавать у вас впечатление, будто все эти часы напролет мы только и делали, что резвились. Я был молод, а Фелуриан — бессмертна, однако же у всякого тела есть свой предел. Остальное время мы забавлялись по-другому. Купались, ели. Я играл для Фелуриан песни, она танцевала для меня.

Я обиняками расспрашивал Фелуриан о магии, не желая оскорбить ее тем, что выведываю ее тайны. Увы, от ее ответов проку было немного. Ее магия для нее была естественна, как дыхание. С тем же успехом можно было расспрашивать крестьянина, как он заставляет семена прорастать. В тех случаях, когда ее ответы не были безнадежно небрежны, они были неразрешимо загадочны.

И все же я не переставал расспрашивать, и она отвечала мне, как могла. И время от времени я чувствовал слабый проблеск понимания.

Однако большую часть времени мы рассказывали друг другу истории. Между нами было так мало общего, что нам нечем было поделиться друг с другом, кроме историй.

Вы можете подумать, будто мы с Фелуриан никак не могли быть на равных в этом деле. Она ведь древнее неба, а мне еще не исполнилось семнадцати.

Однако Фелуриан вовсе не была таким кладезем преданий, как можно было бы предположить. Могущественная и хитрая? Конечно. Энергичная и очаровательная? Еще бы. Но вот рассказчица она была так себе.

Я же был эдема руэ, а мы знаем все истории на свете!

Так что я рассказал ей «Призрака и гусятницу». Рассказал «Тэма и лопату лудильщика». Я рассказывал ей истории о дровосеках и дочерях вдовы и о находчивых сиротах.

А Фелуриан рассказывала мне за это истории о людях: «Рука и сердце жемчужины», «Про мальчика, который бродил посередине». У фейе имеются свои легендарные персонажи: Мавин Человекоподобный, Алавин Вселикий. Как ни странно, Фелуриан никогда не слышала ни о Таборлине Великом, ни об Орене Велсайтере, но Иллиена она знала. Я гордился тем, что один из эдема руэ попал в истории, которые рассказывают друг другу фейе.

Я не упустил из виду тот факт, что сама Фелуриан может быть источником информации об амир и чандрианах, которую я ищу. Насколько приятнее было бы узнать правду от нее, чем бесконечно рыться в древних книгах в пыльных библиотеках!

К несчастью, Фелуриан не смогла сообщить мне ничего из того, на что я надеялся. Она знала истории об амир, но истории эти были тысячелетней давности.

А когда я принялся расспрашивать об амир в более недавние времена, про церковных рыцарей, про киридов с кровавыми татуировками, она лишь рассмеялась.

— Люди никогда не были амир, — сказала она, с ходу отметая эту идею. — Те, о ком ты говоришь, похожи на детей, вырядившихся в родительские одежды.

Хотя я мог ожидать подобной реакции от кого угодно, услышав это от Фелуриан, я был особенно обескуражен. И все же я был рад услышать, что я оказался прав и амир существовали задолго до того, как сделались рыцарями тейлинской церкви.

Поскольку с амир у меня ничего не вышло, я попытался перевести разговор на чандриан.

— Нет, — сказала она, глядя мне в глаза и вытянувшись в струнку, — о семерых я говорить не стану.

Ее нежный голос сейчас не был ни капризным, ни игривым. Ответ не оставлял места для обсуждения или новых расспросов.

Впервые за все время после нашего первоначального противостояния я ощутил струйку ледяного страха. Она была так хрупка и мила, так легко было забыть, что она такое на самом деле.

И все же я не мог так просто оставить эту тему. Ведь это и в самом деле был шанс, какой представляется раз в жизни. Если мне удастся убедить Фелуриан рассказать мне хотя бы часть того, что ей известно, я могу узнать то, чего не знает никто на свете!

Я улыбнулся своей самой обаятельной улыбкой и набрал воздуху, собираясь заговорить, но не успел я вымолвить ни слова, как Фелуриан подалась ко мне и поцеловала прямо в губы. Губы у нее были теплые и бархатистые. Ее язычок коснулся моего языка, она игриво прикусила мою нижнюю губу.

Когда она отпустила меня, я остался запыхавшимся, с колотящимся сердцем. Она смотрела на меня, ее темные глаза были полны нежности и ласки. Она провела ладонью по моему лицу, коснувшись моей щеки мягко, точно цветок.

— Милый мой, любимый, — сказала она, — если ты еще раз спросишь о семерых в этом месте, я прогоню тебя прочь. Неважно, как ты об этом спросишь, твердо или нежно, напрямую или исподволь. Если ты спросишь, я прогоню тебя прочь бичом из змей и колючей ежевики. Я буду гнать тебя, рыдающего и окровавленного, и не остановлюсь, пока ты не умрешь или не покинешь Фейе.

Говоря это, она не сводила с меня глаз. И, хотя я ни разу не потупился и не заметил перемены, теперь ее взгляд уже не был ласков и полон обожания. Ее глаза потемнели, как грозовые тучи, сделались жесткими, точно лед.

— Я не шучу, — продолжала она. — Клянусь в этом своим цветком и луной, вечно изменчивой. Клянусь в этом солью, и камнем, и небом. Клянусь в этом пением и смехом, клянусь звуком моего собственного имени.

Она поцеловала меня снова, нежно прижавшись губами к моим губам.

— Я поступлю, как сказала.

На том дело и кончилось. Я, может, и дурак, но все же не настолько.

Зато Фелуриан более чем охотно рассказывала о самом королевстве Фейе. Многие из ее историй затрагивали тонкую политику фейенских дворов: Тайн Маэль, Даэндан, Двора Дрока. Мне было нелегко следить за ходом повествования: я ведь ничего не знал о фракциях, которые были замешаны в событиях, не говоря уже о тонкой сети союзов, фальшивых заверений в дружбе, всем известных тайн и старых обид, связывавших воедино общество фейе.

Дело еще усложнялось тем, что Фелуриан считала само собой разумеющимся, что некоторые вещи мне известны. Ну, к примеру, если я возьмусь вам что-нибудь рассказывать, я же не стану вам объяснять, что ростовщиками бывают, как правило, сильдийцы или что модеганская династия — самый древний королевский род. Кто же этого не знает?

Вот и Фелуриан, рассказывая мне свои истории, опускала подобные детали. Например, кто же не знает, что Двор Дрока вмешался в берентальту между Маэль и домом Файн?

А почему это так важно? Ну как же, ведь это означает, что теперь те, что на дневной стороне, презирают членов Дрока. Что такое берентальта? Ну, танец такой. А отчего этот танец столь важен?

После череды подобных вопросов глаза у Фелуриан мало-помалу начинали сердито сужаться. Я быстро понял, что лучше молчать и слушать, ничего не понимая, чем пытаться выяснить все подробности, рискуя навлечь на себя ее раздражение.

И все же я многое узнал из этих историй: сотни мелких, разрозненных фактов о фейе. Названия дворов, древних битв, имена известных личностей. Я узнал, что на тиана никогда нельзя глядеть обоими глазами сразу и что беладарам ни в коем случае нельзя дарить один плод цинны, это для них страшное оскорбление.

Вы можете подумать, что эти сотни фактов позволили мне что-то узнать о фейе. Что я каким-то образом соединил их между собой, точно кусочки головоломки, и понял истинное положение вещей. Ведь сотни фактов — это, в конце концов, очень много…

Но нет. Тысяча — это вроде бы много, но звезд на небе больше, и они не складываются ни в карту, ни в картину. Все, что я знал наверняка, наслушавшись всех этих историй Фелуриан, — это что я не имею ни малейшего желания впутываться в дела фейенских дворов, будь то даже самый благожелательный из них. С моей-то удачливостью с меня сталось бы засвистеть, проходя под ивой, и тем самым смертельно оскорбить Божьего цирюльника или что-нибудь в этом духе.

И еще одно я усвоил из этих историй: фейе не такие, как мы. Об этом так легко позабыть, ведь многие из них на вид ничем не отличаются от нас. Они говорят на нашем языке. У них два глаза, две руки, и губы улыбаются точно так же, как наши. Но все это — лишь видимость. Мы разные.

Я слышал, многие говорят, будто люди отличаются от фейе, как собаки от волков. Это удобная аналогия, однако она неверна. Волков отличает от собак лишь малая частица крови. И те и другие воют по ночам. Если их ударить, оба огрызнутся.

Нет. Наш народ и их племя различны, как вода и спирт. В одинаковых стаканах они очень похожи. Оба жидкие. Оба прозрачные. Оба мокрые — более или менее. Но один горит, другая нет. И ни темперамент, ни время тут ни при чем. Эти жидкости ведут себя по-разному потому, что вода и спирт — совершенно, абсолютно разные вещи.

То же самое можно сказать и про людей и фейе. Мы часто забываем это — и жестоко за это расплачиваемся.