Страсть и судьба

ГЛАВА 6

Ленч оказался спокойной трапезой в залитой солнцем столовой. Сара сидела в середине стола в стиле королевы Анны, с одного конца сидела Олимпия, с другого — Дэмьен. Все еще чувствуя себя чужой в этом новом, но очень привлекательном для нее мире, Сара подмечала каждую мелочь вокруг, пока все ждали, чтобы подали ленч.

Комната убрана так же красиво, как и весь дом. На буфете — множество серебряных вещиц, над столом висит сверкающий медный шандал. У северной стены позади стула Дэмьена стоит прекрасный кабинетный рояль, на пюпитре раскрытые ноты. Уж не Олимпия ли играла на нем, когда она проснулась в гостиной?

Она разглядывала стол. Скатерть накрахмалена и бела, как снег; сервиз из синего с белым стаффордширского фарфора с цветочным бордюром. Восточная ваза, синяя с золотом, наполнена желтыми бархатцами. Изумительное украшение центра стола! С обеих сторон от вазы — серебряные подсвечники со свечами. Серебряные приборы, серебряные бокалы для воды. Сара потрогала гладкие ручки ножа и ложки, как бы желая убедиться, что они реальны. Взяв свою фарфоровую чашку с нарисованной синичкой, Сара удивилась, увидев марку Джонса Джеймса Одабона[11].

Опустив руку на колени, Сара поймала на себе напряженный взгляд темных глаз Дэмьена Фонтана. На лице у него не было и тени улыбки, оно было, скорее, мрачно. Встретившись с ним на мгновение глазами, Сара ощутила дрожь. Она не привыкла, чтобы мужчина оказывал на нее такое воздействие. Даже просто находясь в одной комнате с ним, она чувствовала себя потрясенной и утратившей равновесие. Она с трудом сглотнула и отвернулась от его изучающего взгляда, выбившего ее из колеи.

Когда она входила в столовую, Дэмьен чопорно кивнул ей и отодвинул ее стул. Но кроме этого короткого жеста вежливости он не сказал ей ни слова. Раньше, в салоне, он казался прямо-таки разговорчивым по сравнению с теперешним Дэмьеном. Потом она вспомнила, как резко он оборвал разговор, объяснив ей ее обязанности. Он явно не многословен, явно замкнут в себе. И все же она понимала, что эта отчужденность нравится ей так же, как и вежливость, и что его сила и задумчивая мужественность будоражит все ее существо. Она опять удивилась, как непреодолимо ее к нему влечет.

Тем временем у тетки Дэмьена лопнуло терпение.

— Ну, где же эта лентяйка Баптиста с нашим ленчем? — спросила она.

Как по сигналу, в комнату, не торопясь, вошла хорошенькая негритянка, неся фарфоровую супницу на серебряном подносе и нарезанный горячий хлеб. Женщина была высока и сложена, как статуя; на ней было черное платье, белый передник и белый кружевной чепчик. Глаза были шоколадно-коричневые, щеки гладкие, цвета темного меда.

— Что ж, почти вовремя, Баптиста, — резко заметила Олимпия. — Наша гостья мисс Дженнингс вольна подумать, что у нас в Белль Фонтане не умеют принять гостей.

Подействовал ли этот упрек на Баптисту или нет, но она и бровью не повела, только при взгляде на Сару лицо ее стало как-то жестче. Подавая первое блюдо — густой черепаховый суп — негритянка медленно и бесшумно двигалась по персидскому ковру, С женщинами Баптиста была угрюмой и улыбалась только Дэмьену. Взяв к супу кусок французской булки, Дэмьен тоже улыбнулся ей, и Сара подумала, нет ли между ними каких-либо отношений. Ведь за все это время он впервые улыбнулся по-настоящему, и она призналась себе, что чувства ее задеты. Выражение его лица смягчилось, и Саре страшно захотелось, чтобы причиной этой радости была она.

Суп был густой и наваристый, весьма тонко приправленный специями, и теперь, когда у нее во рту была пища, Сара как-то больше уверовала в истинность происходящего. Кажется, она действительно находится в другом времени.

Когда они доедали суп, Олимпия заметила, обращаясь к Саре:

— Мой племянник сказал, что вы останетесь здесь и будете восстанавливать картины Винси?

Сара взглянула на Дэмьена, и выражение его лица показалось ей мрачным и непроницаемым.

— Да, это так, — ответила она.

Олимпия посмотрела на Дэмьена.

— Значит, ты удовлетворен профессиональным уровнем мисс Дженнингс?

Дэмьен пожал плечами.

— Если м-р Рильо удовлетворен им, почему бы нет?

Олимпия вскинула бровь, оценив это высказывание как проявление рыцарства со стороны племянника, но ничего не сказав, опять обратилась к Саре:

— Как там теперь, в Новом Орлеане, мисс Дженнингс?

Сара чуть не уронила ложку, поскольку вопрос застал ее врасплох.

— А… все очень хорошо, — ответила она, запинаясь.

— Хорошо?! — поразилась Олимпия. — Когда эти прохвосты северяне грабят всех без разбору? Я, конечно, не была там с 61-го года, когда мы ездили слушать Аделину Патти во Французскую оперу, но моя подруга Мэри Бруссард говорит, что там сейчас очень тяжело живется. Красивые особняки гибнут, все сходят с ума с этими лотереями, как будто хотят вернуть свои деньги. После войны, как известно, все повило по-другому.

— Да, конечно, все это верно, — осторожно согласилась Сара.

— И вы утверждаете, что там очень хорошо? — продолжала Олимпия.

— Говоря по правде, я только недавно переехала туда из Атланты, — не очень убедительно ответила Сара.

— Из Атланты! — Олимпия пришла в ужас. — Как же вы уцелели, дитя, во время осады, не говоря уже о Шермане, который выжег город дотла?

— Я… э-э-э… — Сара усиленно соображала. — Дело в том, что наша семья во время осады жила за городом, у друзей. Мы вернулись в город после войны, а теперь уже почти все отстроено заново.

— Ну что ж, вам виднее, раз вы там живете, — заметила Олимпия, всем своим видом выражая сомнение.

— Тетя, позволь, пожалуйста, мисс Дженнингс закончить ленч, — устало вмешался Дэмьен. Он замолчал, глядя, как Баптиста снова входит в столовую с главным блюдом — жареной рыбой и рисовым пловом. — Я уверен, что нашей гостье так же не хочется говорить о войне, как и всем нам.

Олимпия восприняла слова Дэмьена как выговор.

— Хорошо, племянник, — пробормотала она, и трапеза продолжалась в напряженном молчании. Сара предпочла бы шумное любопытство Олимпии, особенно если учесть, что она несколько раз заметила настойчивый, действующий на нервы взгляд Дэмьена.

Окончив трапезу, Дэмьен первый извинился: задержавшись у стула Сары, он положил перед ее тарелкой ключ от салона.

— Вероятно, он вам понадобится, мисс Дженнингс, — чопорно сказал он и вышел.

Сара взглянула на Олимпию, но та пила чай, глядя в окне. Пробормотав, в свою очередь, извинения, Сара взяла ключ и ушла, неловко ступая в тяжелых юбках и туфлях, мучительно жавших пальцы.

Оказавшись в коридоре, Сара подошла к двери, чтобы посмотреть наружу с другой точки осмотра. И опять, приблизившись к наружной стене, она почувствовала ту же легкую, почти мистическую вибрацию, как и раньше, наверху. Природное чутье подсказало ей, что дальше идти нельзя.

В замешательстве Сара пошла вверх по лестнице. Что означает эта странная невидимая преграда? Почему она чувствует, что не может пройти сквозь нее? Она тяжко вздохнула. Во всяком случае, придется допустить, что наличие этой вибрации не более причудливо, чем ее пробуждение в другом веке. И опять чутье подсказало ей, что нужно не спрашивать, а просто и дальше разыгрывать отведенную ей роль. Нельзя отрицать, что с тех пор, как она появилась здесь, ее мучит вопрос — с какой целью попала она сюда и правильно ли все это? Но ведь уйти отсюда она тоже не может, как не может понять, какие таинственные силы перенесли ее на столетие назад.

Сара вернулась в салон, где хранятся картины Винси. Этот день она решила посвятить их изучению, выяснить, насколько и как повреждено каждое полотно, и наметить план работ. И вновь свежесть и великолепие этой живописи захватили ее. Как трагично, что такой талант погиб для этого мира, как погиб талант Брайана для XIX века! Она вспомнила слова Дэмьена: «Это должен был быть я». Очевидно, он чувствует себя виноватым в смерти брата. Эту вину Сара очень хорошо понимала, чувствуя такую же огромную ответственность за гибель Брайана. Она вспомнила, как мучилась в то время, повторяя себе снова и снова, что могла бы сделать больше, что могла бы как-то помешать поездке брата в Европу. Этими обвинениями она довела себя до точки, и тогда ее пришлось поместить в больницу. Наконец, спустя многие недели бесполезного лечения, д-р Хоган убедил ее, что это самобичевание бессмысленно, что меньше всего на свете Брайан хотел бы этого от нее. И все-таки, иногда боль возвращается, преследуя ее.

Она постаралась отстранить свои мучительные воспоминания и сосредоточиться на стоящей перед ней задачей. Она уже ощущала связь и с Винси Фонтэноад, и с его страдающим, погруженным в себя братом. Если ее действительно перенесли сюда, чтобы восстановить работы Винси, она, конечно, сделает все возможное, чтобы сохранить для людей их совершенство.

Сара взяла альбом для этюдов и карандаш и занялась планом работы. Некоторые картины немного порваны или продырявлены, и это можно исправить при помощи заплаток из холста. Труднее будет с поцарапанными и обломанными досками, но, к счастью, Сара занималась кое-какой работой на добровольных началах для Высшего музея искусств в Атланте, расчищая и восстанавливая старую живопись, так что она, по меньшей мере, обладает скромными навыками в той технике, которая здесь необходима.

Она знала, что первый шаг в любом реставрационном процессе — хорошо изучить индивидуальный стиль художника и способ наложения мазков. Она взяла коробку с красками Винси и чистый холст и попыталась повторить его смелые, крупные мазки. Еще она попыталась смешать краски так, чтобы получить цвета для закрашивания царапин. Задача была труднейшая, поскольку, высыхая, краски изменяли цвет. Ей придется восстанавливать на некоторых полотнах большие куски, чтобы сохранить однородность красочного слоя.

Продолжая работу, Сара услышала, что снизу доносятся звуки фортепьяно. Наигрывали грустные, горестные мелодии Стефана Фостера[12]: «Прекрасная мечтательница», «Мой старый дом в Кентукки» и «Она уснула под ивой». Сара улыбнулась, поняв, что музыка, слышанная ею прежде, действительно существует.

Оторвавшись от работы и подойдя к окну, она опять ощутила вибрацию; и снова чутье подсказало ей остановиться. Она поняла, что инстинктивно боится мира, лежащего по ту сторону окон.

Поскольку опись работ была готова, Сара решила, что собственно реставрацию начнет завтра утром, когда освещение будет более подходящим; разумеется, если сама она еще будет здесь. Во всяком случае, она хочет в первую очередь восстановить автопортрет Винси; из всех картин он произвел на нее сильнейшее впечатление.

К вечеру в салон пришла Олимпия. Оглядевшись, она вскинула бровь и спросила:

— Полагаю, вы нашли все, что нужно для работы, мисс Дженнингс?

Сара сидела у мольберта, все еще созерцая автопортрет Винси и держа на коленях свои записи.

— Да, я нашла все, что нужно.

— Прекрасно. Я просто хочу сообщить вам, что сегодня мы не будем обедать в общепринятом значении этого слова. Дэмьен решил поработать и не хочет прерывать свои занятия.

— Поработать? — смущенно повторила Сара.

— Над воспоминаниями о Винси, разумеется.

— Ах, да.

— Во всяком случае, я послала Дэмьену поднос с едой. Не хотите ли вы, чтобы я велела Баптисте принести вам еду сюда?

— Да, это было бы очень славно, — согласилась Сара.

— Хорошо.

Когда Олимпия повернулась, чтобы идти, Сара окликнула ее:

— Мисс Фонтэн!

Та резко обернулась.

— Да?

— Это вы играли внизу на фортепьяно?

Впервые за все это время Олимпия улыбнулась.

— Да, конечно.

— Это было так хорошо.

— Благодарю вас. Игра на фортепьяно вносит разнообразие в мою жизнь. — И поскольку Сара продолжала смотреть на нее, Олимпия добавила: — Что-нибудь еще нужно, мисс Дженнингс?

Сара колебалась. Она хотела бы задать Олимпии тысячу вопросов — о доме, о Дэмьене, о странном времени, в котором она проснулась. Но, чувствуя, что вызывает у старой девы подозрения, решила пока не заводить с ней разговоров.

— Я просто хотела поблагодарить вас, — сказала она, наконец.

— Вы очень любезны, — чопорно отозвалась Олимпия.

Когда она ушла, Сара вздохнула. Вскоре после этого Баптиста внесла поднос, храня молчание также, как и во время ленча. Сидя за рабочим столом в гаснущем свете дня, Сара съела свой скромный обед из вареных устриц и бисквитов. Она пробыла в салоне допоздна, изучая, как выглядит живопись Винси при лунном свете. Она буквально ощущала исходящую от них энергию, его страдания, демонов, побуждавших его творить. И теперь поняла, что изучила эту живопись достаточно хорошо, чтобы утром приняться за реставрацию.

Ушла она из салона поздно вечером. Проходя по коридору, она заметила, что Баптиста стучит в дверь по другую сторону лестничной площадки. Тихий мужской голос сказала: «Войдите», Баптиста обернулась, кинула на Сару жгучий победоносный взгляд и шмыгнула в комнату.

У Сары перехватило дыхание. Вернувшись к себе, она прислонилась к двери, чтобы не упасть, в таком она была отчаянье. Значит, негритянка — любовница Дэмьена! Она думала, что это ей безразлично, но оказывается, это совсем не так! Ей небезразлично это в гораздо большей степени, чем она считает допустимым.

Внезапно Сара схватилась за дверную ручку — на нее набежала волна смертельной усталости. Конечно, она вымотана до предела, измучена, и ей не до разгадывания тайн. Ноги просто онемели — весь день они были засунуты в эти старомодные туфли, и тело изнемогает от бесконечного количества тяжелых шершавых одежд. Удивительно, как это женщины в прошлом умудрялись таскать на себе эти вороха тряпок!

Кажется, она начинает что-то понимать. Вот опять она подумала, не сошла ли с ума, но разве галлюцинации могут сочетаться с такой страшной болью в ногах?

Раздевшись, она обнаружила в комнате необходимую вещь — ночной горшок. Потом надела ночную рубашку из льняного полотна, тонкую, как носовой платок, которую нашла все в том же сундуке. Рубашка холодила и успокаивала ее горящую зудящую кожу.

Сара улеглась на великолепную кровать и утонула в пуховой перине. Она уснула, не ведая, когда и где ей предстоит проснуться.

В эту ночь ей опять приснился вещий сон и повторяющиеся слова: Три дара… Элисса — вот ответ.

Поздно ночью Олимпия Фонтэн сидела за письменным столом у себя в спальне. Керосиновая лампа отбрасывала зловещие отблески на ее лицо. Ей совершенно не нравится эта странная молодая особа, Сара Дженнингс, появившаяся сегодня в Белль Фонтэне.

Внезапность появления шокировала Олимпию, неприличная внешность Сары вызвала подозрение.

Олимпия никак не могла поверить, что м-р Рильо выбрал эту в высшей степени не подходящую особу для реставрации картин Винси. Но тогда кто она, эта женщина? Никого больше в Белль Фонтане не ожидали.

Нет, не нравится Олимпии выбор м-ра Рильо. Больше того, ей не нравится, как Дэмьен смотрел на эту мисс Дженнингс. Достаточно уже, что ее племянник утешается с Баптистой, но, по крайней мере, это связь чисто телесная. А если Дэмьен заведет роман с этой странной, малопристойной мисс Дженнингс, это очень рискованно с точки зрения его чувств. А он, бедный, столько вынес за последние годы!

И что хуже всего, Дэмьен даже не поинтересовался ни семьей, ни профессиональной пригодностью мисс Дженнингс. Кажется, ей придется взять бразды правления в свои руки и написать м-ру Рильо, чтобы выразить своё неудовольствие и опасения.

Решительно покивав головой в подтверждение своих мыслей, Олимпия вынула из ящика почтовую бумагу и обмакнула перо в чернильницу.