Ступени к чуду

Cauda normalis Рассказ

Против обыкновения реб Алтер всю ночь не спал. Накануне, должно быть, его продуло: ломило поясницу, побаливала голова, мучили кошмары. К тому же вечером он в очередной раз поцапался с невесткой, и, должно быть, она, готовя ему постель, что-то такое нашептала от доброго сердца. Он ворочался с боку на бок и с живота на спину, но сон не шел: снизу давило, наверное, складки простыни, и к рассвету, одуревший от бессонницы и тяжести в голове, он попытался эту проклятую простыню разгладить, выгнув мостиком спину и шоркая под ней рукой, словно крошки сметая со скатерти. Вдруг пальцы его нащупали что-то странное, постороннее, вроде витого шнурка, а скорее — ворсистой веревочки. Именно эта штука и не давала ему, оказывается, уснуть. Но откуда бы ей было взяться? Он прихватил ее большим и указательным пальцами и потянул, но находка не поддалась, словно что-то держало ее с другого конца. Реб Алтер немножко удивился. Снова поддев кончик обрывка, он его на сей раз накрутил на палец и, уже предвкушая, как, наконец, избавится от досадливой помехи, высунул, как маленький, язык и — дернул. В то же мгновение острая боль подбросила его на постели.

Несколько минут реб Алтер лежал без движения, боясь шевельнуться. «Что бы это значило? — думал он. — Неужели я все-таки сплю и мне снится какая-то чепуха?»

На дворе светало. Еще бледный, чуть живой свет разливался по стенам, открывая взгляду гору нераспакованной мебели («Ночами в очередях стояли, бегали отмечаться в списках, а когда наконец купили, так ее некуда деть») — пирамиду перевернутых стульев, обмотанных грубой оберточной бумагой и обвязанных бечевками, створки разобранного полированного стола, мягкие, завернутые в полиэтиленовую пленку кресла, широкий, на попа поставленный диван, укрытый клеенкой и занимающий чуть не половину комнаты… Кушетка, на которой провел мучительную ночь реб Алтер, выглядела среди этих роскошных вещей как бедная родственница на богатых именинах и, так же как бедная родственница, стеснительно ютилась в уголке.

Старик осторожно привстал и, спустив ноги, сел на край кушетки. Невыразимое место (намекнем дотошному читателю, что оно находилось чуть пониже спины) все еще побаливало, но уже не так сильно. Он снова провел рукой по простыне и даже вспотел от напряжения: «Что бы это могло быть? Перченого я вроде не ел, сладкого тоже… Может, нервы? Говорят, все болезни от нервов…»

Реб Алтер с усилием повернул голову и поглядел вниз, себе за плечо. Ничего… Тогда он включил ночник, что, впрочем, было уже и лишним: летнее утро быстро наливалось огнем. Новый осмотр постели ничего не добавил.

Тут реб Алтер с замирающим сердцем дотронулся до. своего копчика и в ужасе убедился, что загадочная веревочка была ничем иным, как личным его хвостом.

— Хорошенькое дело! — в оторопи сказал он. — Для полного гарнитура мне не хватало только хвоста.

Бухнувшись обратно в постель, он решил обдумать свое положение трезво. А задуматься было над чем. То, что он сегодня у себя обнаружил, трудно было отнести к приятным приобретениям. Во всяком случае, подарком это не назовешь. С другой стороны, не лезть же в петлю. Надо взять себя в руки… по крайней мере, до ближайшей поликлиники. Но что скажет доктор? И, главное, как такое покажешь? Это же не язык высунуть… А если консилиум? И пойдет, и поедет…

Короче, как бутерброд ни кинь, он падает маслом вниз.

О сне теперь речи не было, и реб Алтер, лежа лицом к стене, весь ушел в свои тягостные раздумья.

А время летело. И вот уже из соседней комнаты послышался тягучий голос невестки:

— Что-то папочка твой сегодня разоспался… В доме ни куска хлеба. Мог бы хоть чем-то помочь.

Послышались шаги. Дверь, скрипнув, приоткрылась.

Реб Алтер поспешно натянул на голову одеяло, словно хвост вырос у него не где-нибудь, а на носу.

— Папа, — негромко спросил сын. — Ты не спишь? Может, сходил бы за хлебом?

Реб Алтер повернулся и, выглянув из-под одеяла, молча уставился на сына.

Тот переступил с ноги на ногу, хмуро оглядел теснившуюся вокруг мебель, хотел как будто еще что-то сказать, но передумал. Махнул рукой и только буркнул:

— Ладно… сам.

Оставшись в одиночестве, реб Алтер встал с кушетки, взял со стула брюки и торопливо, не сводя глаз с дверей, стал натягивать их на себя.

Но не помешает ли ему хвост? Вот что было важнее всего. Оказалось, однако, что волноваться не стоило. Широкая мотня была словно специально приспособлена для человека, у которого может вырасти хвост. «Спасибо и на этом!»— облегченно вздохнул реб Алтер и, уже не спеша, надел рубашку.

Из кухни доносился звон посуды и привычное ворчание невестки:

— Все на меня! Прислуга я у них в этом доме…

«Завелась! — подумал реб Алтер. — Злая муха ее укусила…»

И направился в ванную.

Минут через десять реб Алтер уже пил чай, любовно поглядывая на семнадцатилетнего внука, над верхней губой которого уже обозначились настоящие усики.

Кажется, совсем недавно реб Алтер кормил его с ложечки, заговаривал зубы, чтобы заставить проглотить лишний кусочек хлеба с маслом. Время идет, Эдик вот-вот будет держать экзамены в консерваторию, и дед со вздохом думает, как быстро летят годы и как с каждым годом на душе его становится все холоднее. Не сегодня завтра постучится в его окошко малхэмо́вес, ангел смерти, и тихо шепнет: «Вот и все, реб Алтер, я уже здесь. Собирайся в дорогу».

— Эдик, — сказала невестка, — я думаю, ты должен подзаняться гармонией.

Эдик и ухом не повел. Он сидел за столом развалившись и лениво колупался в вареном яйце.

— Он делает нам большое одолжение, — взъелся отец. — Можно подумать, что не ему, а тебе надо поступать.

Реб Алтер открыл было рот, чтобы высказать и свое мнение, но невестка бросила на него такой взгляд, что рот закрылся сам собой. Вчера, пожалуй, он бы высказался в том духе, что ребенка лучше не нервировать, но сегодня…

После завтрака Эдик ушел в свою комнату и включил магнитофон. Невестка принялась за уборку, как всегда по субботам. А сын уже сидел за письменным столом и, с головой уйдя в работу, перекладывал с места на место какие-то бумаги.

Реб Алтер покрутился вокруг него, многозначительно покашливая и сморкаясь, словом, давая понять, что не прочь был бы кое о чем поговорить. Может быть, если бы он оторвался от своих бумажек и, например, спросил бы, как отцу спалось или какая нынче погода, он, реб Алтер, признался бы ему во всем: так, мол, и так… и что же мне теперь делать? Но сын даже не замечал присутствия старика.

— Ладно, — вздохнул реб Алтер, — нет так нет… Пойти взять шляпу.

Но и это ему не удалось, так как невестка начала уборку именно с его комнаты. Там царил полный кавардак. Клеенка валялась на полу, бумага со стульев была содрана, а сама невестка яростно пылесосила диван.

Увидев свекра, она только плечами передернула: дескать, опять под ногами путается. А вслух сказала, стараясь перекричать ревущий пылесос:

— Папочка, закройте двери — сквозняк. И вообще, на улице сегодня такая прелестная погода…

Реб Алтер почувствовал себя смертельно оскорбленным. Он готов был возмутиться: «Что вы все от меня хотите? Или я тут совсем пришей кобыле хвост?..» Но именно в это мгновение новорожденный хвостик встрепенулся, дернулся и хлестнул его по ноге, словно хотел сказать: «Ша, реб Алтер! Молчи! Ты действительно лишний. Стерпи — и живи дальше». Весь гнев старика выкипел, как молоко из кастрюльки. «В такой семье не то что хвост, а и горб вырастет, — подумал он. — Запросто можно верблюдом сделаться». И, опустив голову, он вышел вон из комнаты.

Надо заметить, реб Алтер не принадлежал к тем людям, которые, чуть что, сразу бегут к врачам, кряхтят, вздыхают, жалуются, осаждают поликлиники и аптеки, плачутся всем на свое здоровье и, когда ни встретишь их, вот-вот собираются на погост.

Реб же Алтер обращался к врачам чрезвычайно редко, справедливо полагая, что никакие лекарства не сделают его моложе. Он любил повторять: «Человек предполагает, а бог располагает». Обычные хвори реб Алтер лечил домашними средствами, без помощи медиков.

Но теперь случилось кое-что посерьезнее. Хвост — это все-таки не насморк, надо понимать. И кто знает, что он может выкинуть завтра?

На каждую болячку есть свой доктор. Какого же специалиста ему выбрать: хирурга? проктолога? А может быть, невропатолога или, не про нас будь сказано, психиатра? Но в регистратуре, не задавая лишних вопросов, его послали к терапевту. Само это слово никаких опасений у реб Алтера не вызывало и, дождавшись своей очереди, он довольно решительно вошел в кабинет.

За столом сидел, молодой человек в белом халате, в белой шапочке и что-то писал. На приветствие реб Алтера он кивнул головой и, не поднимая глаз, указал на стул:

— Садитесь.

Реб Алтер со вздохом присел, стараясь не прищемить хвост.

— Ну? На что жалуемся?

Старик растерялся, словно ожидал совсем другого вопроса.

— Понимаете, доктор, — начал он издалека, — сегодня ночью у меня была бессонница, а под утро…

— Так-так! — деловито перебил его врач. — Давление меряли? Закатайте-ка рукав.

Минуты полторы оба молчали.

«И чего он мне руку щупает? — думал про себя реб Алтер. — Какое отношение имеет рука к моей болячке?»

— Для вашего возраста, — сказал врач, закрывая тонометр, — давление просто замечательное. А до сих пор ничего не беспокоило?

— Нет, — правдиво ответил реб Алтер, — такого со мной еще не бывало.

— Опять-таки хорошо, — заметил врач. — Разденьтесь и прилягте на топчан: я вас осмотрю.

Реб Алтер встал, подошел к топчану и принялся расстегивать пуговицы на рубашке.

«Да, — думал он, — ты меня, конечно, осмотришь, мальчик, но что ты скажешь, увидев мое сокровище? Вряд ли к тебе часто ходят такие пациенты, как я».

Врач простукал его грудь, надавил на живот и спросил:

— Печень не беспокоит?

— Нет.

— Я бы вам все-таки посоветовал не есть острого… Теперь приспустите брюки пониже.

На лбу реб Алтера выступила испарина.

— Может быть, доктор, перенесем на завтра?

— Ну-ну, не стесняйтесь. Женщин тут нет. Я должен закончить осмотр, иначе нельзя поставить диагноз.

— Тогда я вам прямо скажу, — решился наконец реб Алтер. — У меня… хвост. То есть еще не совсем хвост, а так… хвостик.

И, сказав это, он замер, с ужасом ожидая реакции молодого человека.

Но тот ничуть не удивился.

— Ну что ж, — невозмутимо сказал он, — давайте посмотрим. Перевернитесь на живот.

Реб Алтеру ничего не оставалось, как подчиниться.

Врач повертел хвостик в пальцах, спросил, не мешает ли при ходьбе, затем достал из кармана сантиметр и деликатно измерил, как он выразился, объект. Реб Алтер только поеживался.

Потом, дрожащими руками застегивая штаны, он спросил:

— Доктор, а это опасно?

— Что?

— Ну… вот это заболевание.

— Это? Cauda normalis. Совершенно нормальный хвост.

Ноги у реб Алтера подкосились.

— Это, по-вашему, нормально — хвост у человека?

— Сядьте и успокойтесь. Я вам сейчас все объясню. Конечно, если бы хвост вырос у юноши, мы бы говорили об известной патологии. Но для ваших лет — самое обычное явление.

«Что он такое говорит, этот молодой специалист, этот пацан? Он меня идиотом считает?»

— Поверьте, — уговаривал его врач, — у вас самая типичная cauda normalis в начальной стадии. И зря вы пугаетесь, от этого еще никто не умирал. Правда, вы должны соблюдать диету, меньше волноваться, больше бывать на воздухе…

— Доктор! Но я же — человек!

— Ну и что? Посмотрите на человеческий зародыш. Тоже с хвостиком. И ничего…

— Может быть, нужна операция?

— Современная медицина, — авторитетно возразил врач, — предпочитает не прибегать к хирургическому вмешательству. Природа лучше нас знает, что человеку нужно, а что нет.

— И что же? Теперь этот хвост будет тянуться за мной до конца моих дней?

— Для вашего возраста, — терпеливо повторил доктор, — вы практически здоровы, и лучшее лекарство для вас — быть бодрым, веселым и не придавать значения пустякам.

С этими словами он протянул реб Алтеру рецепт:

— Принимайте эти таблетки перед сном.

Почти не надеясь, реб Алтер все-таки спросил:

— Они помогут избавиться мне от хвоста?

— Навряд ли. Но вы, по крайней мере, будете лучше спать.

Среди сквера, куда завернул реб Алтер, выйдя из поликлиники, бил фонтан. Мальчонка лет трех хлопотал вокруг него, таращился на серебряные струйки и пытался поймать рукой то одну, то другую: хотел, наверно, притянуть их к себе.

Здесь, в сквере, собираются летом старики. Они рассаживаются на длинных парковых скамейках с изогнутыми спинками и заводят бесконечные разговоры. Говорят, как водится, о политике, о футболе, о болезнях, а еще — о самых разных вещах, которые могут прийти в голову только людям пожившим. Несколько лет назад они не знали друг друга. Каждый из них, нынешних пенсионеров, был тогда занят своей работой и повседневными суетными делами. Теперь же у них появилась возможность, может быть запоздалая, оглянуться, осмыслить уроки прошлого, посмотреть друг другу в глаза. Но для этого надо было состариться.

На одной из таких скамеек сидело четыре старика. К ним и присоединился реб Алтер. Беседа с молодым врачом направила его невеселые мысли в новое русло. «Неужели, — думал он, — и у этих стариков та же болячка? Почему же они о ней не вспоминают, даже словом не обмолвятся? Впрочем, было бы чем хвастаться…»

Разговор между тем зашел о малыше, игравшем у фонтана. Его дед, как выяснилось, сидел рядом с реб Алтером.

— Представляете, — захлебывался он, — такой маленький и такой уже умный!

— Что вас так удивляет? — отозвался тучный старик, без конца вертевший пальцами на животе. — Поток информации. Они в этом возрасте уже знают о таких вещах, какие нам и не снились.

— Да, время как-то сразу рванулось вперед, — поддержал его другой старик с газетой в руках. — То есть, я хочу сказать, в последнее время. Кстати, какое сегодня число? А то у меня газета вчерашняя…

— Когда-то отец имел уважение от детей, — продолжал толстяк. — Если он что-то говорил, так это уже было сказано. И, между прочим, сделано. А сейчас?.. Вот, бывает, я спрошу что-нибудь у младшего сына, а он смотрит на меня так, словно я какой-нибудь верблюд. Я уже и сам думаю: может быть, я таки отстал от эпохи и гожусь только советы давать.

Реб Алтер молча прислушивался, присматривался. «Здесь, на скамейке, — думал он, — все мы великие деятели, ораторы, мудрецы. А на деле — смазываем слова салом из своего курдюка…»

— И все-таки я вам немного завидую, — вмешался в разговор старичок с белой собачкой на коленях. — У моей дочери детей вообще нет, и не потому, не дай бог, что она безмужняя, а потому, что ее муж пишет диссертацию. Как будто, чтобы делать детей, нужна диссертация. Я же все равно выгуливаю собаку… так я бы гулял с ребенком.

— Женщина без детей — что дерево без ветвей, — в рифму сказал счастливый дедушка и закричал внуку — Ты уже весь мокрый! Отойди от воды!

— И все-таки, друзья мои, мы живем в волнующее время, — встрял старик с газетой. — Посмотрите, что пишут в прессе. Какие перемены в воздухе! И как еще будет хорошо!..

— Хорошо уже было, — заметил тучный скептик. — Теперь может быть только лучше.

— Ах, оставьте ваши шутки! Если что-нибудь не так, то мы сами виноваты в том, что наши дети не любят нас.

— В чем же еще наша вина? — удивился толстяк.

— А вспомните, о чем мы всегда мечтали. Чтобы детям жилось лучше и красивее, чем нам. Легче. Беззаботнее. Чтобы они не знали голода и холода. Мы наобещали им золотые горы — и что же? Ведь все, кажется, у них есть, а они себя счастливыми не чувствуют. Почему?

— Посмотрим, что они оставят своим детям, — сказал хозяин собачки и накрутил ее хвост на палец.

— Кстати, — спросил реб Алтер, думая о своем, — не знаете ли вы, что такое «кауда нормалис»?

Все пять стариков сидели на скамейке, молчали, горбились под тяжестью прожитых лет, пережитых бед и нажитых болячек. А в их старых усталых глазах отражался летний день, наполненный птичьим гомоном, разливавшийся пьянящим запахом липы, веселой музыкой фонтана, как будто все вокруг говорило: ах, как она прекрасна, жизнь на земле!