Свет твоих глаз (СИ)

21. Эдуард. Сложности общения

Когда Тим довел-таки Веронику до слез, я чуть не набросился на него с кулаками.

— Ты что творишь? Что ты прицепился к моей домработнице? Понравилась — так ухаживай нормально! И имей ввиду: это не та женщина, с которой можно на одну ночь!

— Да я вообще не понимаю, почему она так реагирует! Мама вроде говорила, что нашла разведенку тебе в помощницы, а Ника ведет себя, как девственница с кучей тараканов в голове! — оправдывался младший брат.

— А в твою баранью голову не приходило, что от хорошего мужа не бегут, роняя тапки, за тысячи километров?

— Думаешь, ее бывший был с ней жесток?

— Уверен! И я требую, чтобы ты ничего подобного себе не позволял! Иначе больше на порог дома не пущу! — я был готов схватить братца за ухо, довести до дверей и выпнуть прочь — неодетым, необутым. Все равно у него машина во дворе — доберется до своей холостяцкой берлоги, не пропадет.

— Все-все. Убедил. Отныне только нежные романтичные ухаживания, — поклялся Тим.

— Ты готов жениться на ней? — у меня внутри назревал атомный взрыв. — Или намерен почем зря голову девчонке морочить?!

— А может, и женюсь. Она красивая, воспитанная, готовит хорошо…

— Пошел вон. — Я был на грани.

На Тимофея иногда находит: говорит так, что не поймешь, шутит он или всерьез. Сейчас был как раз тот случай. Но время братик выбрал совсем неподходящее. Даже если он готов увлечься Вероникой всерьез, то я не уверен, что готов ее уступить! Она — моя!.. Домработница.

— Что? — не поверил своим ушам Тимофей.

— Иди домой. Я от тебя устал. И Ника тоже.

— Ну нормально. Родного брата… — заворчал этот клоун.

— Уйди, просто уйди! — зарычал я.

Тимофей вздохнул. Откинул салфетку с плетеной корзинки, утащил какую-то выпечку, приготовленную Вероникой, завернул в салфетку, засунул в карман и пошел собираться. Я запер за ним дверь и пошел к Нике — утешать, успокаивать… Убедил девчонку выбраться из ванной и даже пойти со мной и Найджелом на прогулку.

Пока спускались по лестнице, вспомнил, как Тимофей спросил у Ники, есть ли у нее под платьем нижнее белье. Черт! Я носил ее на руках, держал за плечи и за талию, ощущал хрупкость ее плеч и упругость груди, упирающейся мне в куртку, и ни разу, ни разу не позволил себе лишнего! Почему? Я что — не только наполовину ослеп, но еще и нормальные мужские желания растерял?

Воображение разгулялось. Простора для него хватало. Что не мог увидеть — то придумалось само. Только теперь, на третий день знакомства, я внезапно осознал, что в моей квартире поселилась не просто помощница по хозяйству, не побитая жизнью разведенка, а молодая и очень привлекательная женщина. Внутри зашевелилось слегка подзабытое — горячее, нетерпеливое. Мужское. «Хочу!»

Сколько мы бродили по улице — столько я не мог избавиться от того самого вопроса, который озвучил Тимофей. Понял: не узнаю — буду мучиться всю ночь. И, когда уже добрались до подъезда, придержал Нику за локоть и спросил, стараясь смотреть куда-то в сторону:

— У тебя под платьем и правда не было белья?

Чего я ждал, когда спрашивал? Чем думал? Вот точно не мозгами…

Вероника удивила.

Выдохнула длинно. Потом положила руки мне на грудь, привстала на носочки и, почти касаясь губами моего уха, проговорила низким соблазнительным голосом:

— Было, Скворцов. Белые кружевные стринги.

Это было — как удар под дых! Неожиданно! Остро!

Я онемел и окаменел. И там, в штанах, дернулось и окаменело тоже.

Ника отошла на шаг, хмыкнула, взбежала на крыльцо, открыла дверь подъезда и, стоя на пороге, добавила уже обычным голосом:

— А теперь живи с этим, Скворцов!

Это что было?! Она и так умеет?

Я ломанулся следом — догнать, схватить, сжать ее хрупкие плечи, спросить, глядя в глаза: неужели она думает, что я не умею играть в эти игры? Что — не мужик? Так я докажу, что очень даже мужик!

Первую ступеньку поймал ногой удачно. О вторую — запнулся, полетел лицом вниз, успел выставить вперед одну руку — во второй по-прежнему сжимал рукоять поводка. С гулким звуком впечатался лбом в закрывшуюся железную дверь… из глаз посыпались искры.

Пару мгновений лежал на ступеньках, пытаясь прийти в себя.

— Надо же, такой приличный дом, а все равно какой-то алкаш на пороге валяется! — услышал женский голос откуда-то сбоку. Похоже, кто-то шел к соседнему подъезду.

Медленно перевернулся. Сел, подтянув к себе колени. Найджел топтался рядом, поскуливал: ну, что же ты, хозяин? Вставай! Надо домой! Там тепло, сухо, там миска с кормом!

Я горько хмыкнул. Потом, как безумный, захохотал во все горло: кем ты вообразил себя, Скворцов? Юным Ромео? Пылким и порывистым? Достаточно пары ступеней и железной двери, чтобы остудить твой пыл!

Сбитая ладонь саднила. На лбу зрела шишка. Отличное завершение романтической прогулки! И очень наглядное напоминание о том, кем я стал за последние месяцы.

Дверь за спиной лязгнула. Медленно, со скрипом отворилась.

Я чуть подвинулся, освобождая проход.

— Эд, ты что?! Ты упал? Сильно поранился?

Вероника.

Услышала, как я вмазался в дверь и прибежала спасать. Голос — озабоченный. Присела рядом, в лицо заглядывает. Не надо желать меня, Ника. И без тебя «жалелок» хватает. С избытком.

— Иди домой. Я сейчас поднимусь.

Странно, но желание схватить домработницу, смять, вдавить в себя и зацеловать — никуда не исчезло. Однако отрезвляющий удар вернул мозги на место. Я ведь догадывался, что так и будет. Что не смогу нормально флиртовать, ухаживать, соблазнять. Брачные игры бабуинов для меня в прошлом, а без них — какой я мужик? Так, кошелек на ножках, не более.

— У тебя ссадина на лбу. Нужно обработать и лед приложить! — Ника не послушалась. Продолжала сидеть рядом на корточках, разглядывая мою подпорченную физиономию. — Голова не кружится? Не подташнивает?

Кружится — от осознания собственной дури. И тошнит по той же причине.

— Ника, просто ступай домой. И Найджела уведи.

— Мы без тебя никуда не пойдем!

Непослушная девчонка собралась сесть рядом на холодные мокрые ступени. Неужели так трудно оставить меня одного?!

— Примеряешь на себя роль сиделки? — я изобразил кривую ухмылку. — Рановато. Ты пока только помощница по хозяйству на испытательном сроке. Вот ступай и займись своими прямыми обязанностями.

Ника задохнулась. Потом фыркнула возмущенно. Встала, постояла, глядя на меня сверху вниз. Потом бросила обиженно:

— Дурак! — и в самом деле ушла.

Найджел устал стоять на трех лапах, уселся рядом, вздохнул тоскливо, с подвыванием: ему не нравилась сырая погода, и сидеть на месте он тоже не любил. Я положил руку ему на холку, взялся почесывать за ухом. Пес прижался ко мне всем телом, ткнулся холодным носом в щеку: поцеловал.

Эх! Не таких поцелуев мне хотелось!

Но я буду хуже брата, если начну зажимать в углах и тискать собственную домработницу! А это означает что? ― правильно! Руки прочь от девчонки, Эд!

Лучше подумать, что я буду делать, если Ника все же решится разорвать или оспорить в суде подписанный контракт на суррогатное материнство. Впрочем, ясно ― что: придется просить маму Вику заняться поиском другой кандидатуры.

Бедная мама. Сколько я ей порвал нервов, пока был ребенком и подростком. И вот снова она из-за меня горюет. Ей совсем не нравится моя идея обзавестись ребенком без женитьбы. Но она все же помогает мне, переступая через себя.

…И возвращается она как раз через две недели. Получается, целую половину месяца я теряю впустую, и ничего не могу с этим поделать. Только считать убегающие дни и надеяться, что успею увидеть своего малыша раньше, чем ослепну полностью.

Найджел снова заскулил, ткнул меня носом. Я вдруг осознал, что сижу на крыльце уже минут десять. Штаны отсырели. Холод пробрался под легкую куртку, зябкой дрожью прошелся между лопаток. Вот мне еще заболеть не хватало… Доктор Слепнев предупреждал, что любая простуда может ухудшить и без того непростую ситуацию. Это соображение вынудило меня поспешно встать и отправиться домой: нужно срочно принять горячий душ и переодеться в сухое. Думаю, небольшое переохлаждение при моей закалке ― ерунда. Обойдется.

Вошел в подъезд, добрался до перил, начал подниматься по ступенькам вверх. Заметил, что Найджел ведет себя как-то странно. Он рвался вверх, радостно повизгивал, словно увидел знакомого. Прислушался на ходу. Похоже, впереди, на пару пролетов выше меня, кто-то есть. Эхо чужих шагов сливалось с моими шагами, утопало в громком дыхании и цокоте когтей лабрадора.

― Найджел? Там кто-то есть? ― признаю: верх идиотизма задавать такой вопрос собаке. Будто она способна ответить.

Парень и не ответил. Но как-то успокоился, перестал рваться с поводка.

Стало тише, и чужие шаги теперь были слышны более отчетливо. Но в подъезд за последние четверть часа никто не входил! Кроме моей домработницы.

― Ника? ― позвал негромко. Остановился, прислушиваясь, дожидаясь ответа.

Молчание. Даже если кто-то шел впереди ― этот кто-то не пожелал отвечать. Шаги тоже замерли.

Черт! Триллер какой-то! Вот только я ― не из пугливых. Двинулся дальше, не обращая внимания на эхо чужих ног. Только на всякий случай отпустил Найджела немного вперед: он, конечно, на защиту не натренирован, но хотя бы почует опасность и предупредит ворчанием. Но Найджел был скорее радостным, чем испуганным или настороженным. Значит, если впереди кто-то есть, то парень этого человека знает.

Рассуждая и прислушиваясь, я добрался до своей квартиры ― и никого не встретил. Правда, лестница уходила выше, на технический этаж, но кому и что там могло бы понадобиться в одиннадцатом часу вечера?

Дверь в мою квартиру была заперта. Я привычным жестом наощупь отыскал нужный ключ на связке, со второй попытки вставил его в замочную скважину, распахнул дверь, дожидаясь, когда Найджел пройдет вперед. Пес, вопреки обычному, входить не хотел. Упирался, рвался куда-то в сторону. Я решил пойти за ним. Глупо? ― возможно. Но я должен разобраться, что происходит! Вдруг кому-то нужна помощь?

Найджел, получив волю, понесся на технический этаж.

Снова заперев дверь, я поднялся следом.

Света на последней площадке не было. Можно было бы подсветить смартфоном, но мне такой свет помог бы мало. Поэтому я вслепую шагнул в самый дальний и темный угол, откуда доносилось повизгивание и поскуливание моего лабрадора, который будто выпрашивал у кого-то ласки.

― Найджел, кто здесь? ― я вытянул руку на высоте своих плеч и нащупал только стену.

Да что ж такое?! Как это возможно?

― Кто бы вы ни были, я знаю, что вы здесь. Просто дайте знать: вам нужна помощь? ― обратился я к темноте, вложив в голос как можно больше уверенности и, одновременно, доброжелательности.

Секундная заминка… и ― откуда-то снизу ― голос Вероники. Все-таки ― Вероники!

― Ничего не нужно.

― Так. ― Теперь я уже не знал, как поступать дальше. Не привык разбираться с женскими заскоками. ― И зачем ты сюда забралась? Почему не идешь в квартиру?

Первый вопрос Ника проигнорировала, предпочла ответить сразу на второй:

― Уже иду.

Она встала, и мои руки оказались у нее на плечах. Ника аккуратно оттолкнула одну руку, протиснулась мимо и зашагала вниз. Мне ничего не оставалось, кроме как пойти следом.

Один плюс во всей этой ситуации я все же нашел: не пришлось по второму разу самостоятельно возиться с ключами и замком. Вслепую попасть в скважину ― та еще морока. Не столько трудная, сколько унизительная. Будто нарочно придуманная, чтобы лишний раз подчеркнуть, что этот мир создан для людей зрячих.

Ввалившись в квартиру, я скинул на ходу обувь и первым делом повел Найджела мыть лапы. Заодно смыл грязь со сбитой ладони и немного промыл ссадину на лбу. Вернулся в гостиную, обнаружил, что домработница уже вовсю хлопочет, убирая со стола остатки ужина.

― Чай будете, Эдуард Евдокимович? ― о как! Вероника, похоже, решила вернуться к официальному тону.

Разозлилась, понимаю. Она помощь предлагала от всего сердца, а я ее отправил прочь, причем довольно жестко. Но по-другому в тот момент не получилось.

Ладно, желает подлатать меня ― пусть латает. Заодно смягчится и, может, все-таки признается, с какого перепугу ее понесло на технический этаж.

― Чай ― буду. Но сначала помоги мне обработать ссадины. Пожалуйста.

― Хорошо. Перекись есть? ― кажется, сработало!

Чтобы ответить на вопрос, пришлось напрячь память.

― Перекись ― в холодильнике на дверце. Аптечка ― в навесном шкафчике возле окна.

Вероника быстро отыскала нужное. Разложила на столе.

Я уселся на стул, подставил разбитый лоб.

Ника вскрыла упакованный в пластик бинт, отрезала кусок, сложила в несколько слоев, обильно смочила перекисью и, прислонив одну ладонь, чтобы едкая жидкость не текла мне в глаза, второй рукой взялась промывать ссадину.

Наверное, мне следовало зажмуриться, но я вдруг обнаружил, что прямо перед моим носом мягко покачиваются две весьма женственных округлости. Мягкий трикотаж батника больше подчеркивал, чем скрывал. И даже мое неполноценное зрение все равно позволяло по достоинству оценить и форму, и размеры этих округлостей.

Организм среагировал мгновенно и предсказуемо: я ощутил нарастающую твердость и неудобство под ширинкой. Кажется, я больше не смогу относиться к своей домработнице всего лишь как к безликой прислуге. Не знаю, чего добивался Тимофей, но результат его действий на лицо: я разглядел в Нике женщину ― привлекательную и желанную. И пока не знал, что делать с этим открытием.

Тем временем Вероника просушила кожу на лбу, нанесла ранозаживляющий спрей, который каким-то чудом нашелся в аптечке. Принесла из морозилки что-то заледенелое, обернула тканевой салфеткой, вложила мне в руку:

― Прижмите ко лбу, Эдуард Евдокимович, и подержите.

Голос ее звучал намного мягче, чем пару минут назад. Но она продолжала выкать.

― Ника, пожалуйста, зови меня просто по имени. А то такое чувство, что я не дома, а на светском рауте. ― Похоже, я и сам размяк. Говорить строго и требовательно не получалось, хоть тресни.

― Мне так лучше, ― неожиданно заупрямилась Ника. ― Это помогает помнить, что вы ― мой начальник. И тогда проще выполнять указания, даже если я с ними не согласна.

― А с чем ты не согласна?

Вероника замялась. Переставила ближе еще один стул, присела, взяла меня за сбитую ладонь:

― Сейчас руку обработаю.

― Так с чем ты не согласна, Ника? ― продолжал я настаивать на своем.

― Вы отправили меня домой, а сами остались сидеть на пороге. С разбитым лбом, с пораненной ладонью. Думаете, мне просто было уйти?

― И ты не ушла. Ни в первый раз, ни во второй. Ждала на лестнице? ― догадался я.

―А что мне оставалось? ― в голосе домработницы прозвучала обида.

― А на верхнюю площадку зачем пошла? От меня пряталась?

― Да. Думала, зайду в квартиру незаметно, пока вы Найджелу лапы моете.

― А парень тебя выдал. ― Я вдруг понял, что невольно начинаю улыбаться.

― Предатель хвостатый, ― ворчливо бросила Ника в сторону сидящего рядом пса.

Судя по звукам, тот в ответ зевнул и застучал по полу хвостом.

― Ну хоть на него не злись, ― заступился я за своего трехлапого друга.

― На него ― не буду.

― А на меня, значит, будешь…

― А вам не все равно? ― на этот раз голос Ники прозвучал тоскливо.

По-хорошему, мне именно что должно быть все равно! Если работника не устраивает его работа или начальник ― это проблемы работника. Только относиться к Нике и ее чувствам равнодушно у меня уже не выйдет. Осталось понять, как с этим жить.

― Боюсь, Ника, мне и в самом деле не все равно. Я сожалею, что повел себя грубо там, у подъезда. Постараюсь впредь быть… сдержаннее.

Пальцы Вероники, как раз прижимавшие салфетку с перекисью к ссадине на моей ладони, дрогнули.

― Что такое? Почему ты вздрагиваешь? ― все-таки реакции этой девушки однажды сведут меня с ума. Теперь-то что не так?

― Все правильно, наверное, ― домработница судорожно вздохнула, взяла сухую марлевую салфетку, промокнула с моей кожи остатки перекиси. ― Но я не привыкла, чтобы мужчины извинялись, тем более, такие…

― Как я? Большие начальники? Ника, кем был твой муж? Бандитом? Это он так запугал тебя?

Кажется, домработница собралась вскочить и сбежать, но я успел перехватить и удержать ее руку.

― Не беги. Хватит прятаться. На обоим будет проще, если я пойму, как с тобой разговаривать.

Не знаю, что повлияло ― усталость Вероники или мягкость моего тона, но девчонка перестала вырываться, обмякла на стуле.

― Муж… не бандит. Сын бандита. Но свекор погиб давно. Свекровь растила сына одна лет с десяти. И сумела взять бизнес в свои руки. Она ― очень властная женщина.

― А он? Твой муж?

― Бывший муж! ― подчеркнула Ника голосом. ― Муж ее слушается, хотя иногда капризничает и упирается.

― А к тебе он как относился?

Вероника снова напряглась, зажалась. Даже отвернулась и через силу ответила куда-то в сторону:

― Как к игрушке. Может даже любимой, но все равно… Захочу ― поиграю, захочу ― брошу или сломаю.

Уточнять, сломал ли ― я не стал. И без того видно: если не сломил окончательно, то поранил сильно. И тогда становится понятным, откуда у Ники такие бурные реакции на некоторые моменты. Жаль ее. Красивая и явно неглупая. Мама Вика упоминала что-то об университете и красном дипломе. Только никакой диплом не защитит от людской жестокости. Мне ли не знать?

― Вероника, я ― не твой муж. Мы, мужчины, все-таки разные, хотя сейчас, наверное, тебе в это трудно поверить.

Снова протяжный тоскливый вздох в ответ. Но хоть не пытается снова сбежать.

― Давайте на ладонь тоже ранозаживляющий спрей нанесу, ― Ника убрала салфетку, склонилась к моей руке, рассматривая царапину.

С трудом удержался от того чтобы приласкать ее, погладить по щеке.

― Спрей ― это хорошо. ― Что угодно, лишь бы не разрушить атмосферу доверия, которая снова возникла между нами.

И еще. На откровенность принято отвечать откровенностью. Будет честно, если я расскажу Нике кое-что о себе…