Свет твоих глаз (СИ)

26. Эдуард. Затишье перед бурей

Говорят, человеку, который долгое время был один, нужно много времени, чтобы научиться сосуществовать с кем-то еще. Я жил один почти пятнадцать лет. Даже своих временных подруг и любовниц у себя не селил, предпочитал встречаться с ними вне дома. По всему выходило, что появление женщины в моей квартире должно было превратиться в серьезное испытание для моих нервов.

Первая бурная неделя вполне оправдывала эти нерадостные ожидания. Но субботняя поездка к морю странным образом сблизила нас с Вероникой. Ее присутствие не напрягало меня. Отсутствие ― заставляло нервничать.

Особенно остро я ощутил это в воскресенье, когда Ника отправилась за покупками в гипермаркет и пропала на добрых четыре часа. Я сломал голову, гадая, отчего она там застряла. Несколько раз порывался позвонить, спросить, все ли с ней в порядке. И только когда щелкнул дверной замок, и Найджел с радостным лаем бросился встречать пропажу, я выдохнул с облегчением.

Начиная с понедельника жизнь покатилась по давно наезженной колее: завтрак, работа, ужин, прогулка с Никой и Найджелом. Два раза, во вторник и в пятницу, мы втроем побывали в школе поводырей на занятиях. Три раза за ту же неделю к нам на ужин заезжал Тимофей. Он продолжал заигрывать с моей помощницей, нахваливать кулинарные таланты Ники и баловать ее небольшими подарками: один раз привез блокнот, другой ― новый чехол для смартфона, третий ― брелок для ключей. Ника подношения принимала без особого восторга. Похоже, просто не находила повода отказаться.

Меня поведение Тима тоже не радовало, но запрещать брату ухаживать за Вероникой я не мог. Не имел права. Раз уж сам я от мысли о женитьбе отказался, то не должен вести себя как собака на сене и мешать двум взрослым людям строить отношения. Я повторял себе это раз за разом. Твердил, как мантру, и все же на душе было тяжело и горько при мысли, что, возможно, однажды Вероника сдастся, ответит на ухаживания Тимофея и оставит работу у меня ради семейного счастья с моим братом.

Наконец, вторая неделя испытательного срока, который я сам установил для Вероники, закончилась. Наступила суббота. Время подводить итоги и решать, будет ли Ника работать на меня и дальше, и на каких условиях. Некоторые соображения на этот счет у меня, разумеется, были. Оставалось узнать, что думает о них Вероника.

С этими мыслями я проснулся в то утро. С ними отправился выгуливать Найджела. Когда вернулся ― Вероника, как и ожидал, уже хлопотала над завтраком. Вдруг представил себе, что завтра ничего этого уже не будет ― ни тихих шагов, ни запахов кофе и поджаренных тостов, ни ее голоса ― грудного, мягкого:

― Доброго утра, Эд. Садись завтракать.

В груди стало тесно и больно. Захотелось вцепиться в руки Вероники, уже знакомые, тонкие, но сильные, и просить, требовать, чтобы она не смела уходить, чтобы оставалась у меня, со мной, без всяких условий. Чтобы согласилась разделить мою жизнь, стать ее частью ― навсегда.

«Стой, Эд! ― приказал я себе. ― Такое чувство, что ты собрался замуж ее звать, а не предлагать новый договор найма!»

― Завтрак? Да, спасибо. Что ты сегодня приготовила? Чем побалуешь? ― я заставил себя спокойно, без суматохи сесть за стол.

― Пшеничная каша, салат из свежей зелени с яйцом, фетой и оливками, тосты с сыром… ― начала перечислять Ника.

― Понял. Накладывай всего по чуть-чуть, ― приказал поспешно.

Говорить хотелось совсем о другом, но я взялся за вилку, через силу затолкнул в себя немного каши и салата. А потом, когда Ника поставила передо мной чай и тосты с сыром и моим любимым абрикосовым джемом, все же не выдержал.

― Ты помнишь, какой сегодня день, Ника?

― Суббота?

― А это значит ― что?

― Что у тебя ― выходной? ― голос моей помощницы звучал слишком ровно и бесстрастно.

Не понимаю: она нарочно? Или старается скрыть свои переживания, как я пытаюсь скрыть свои? Вот только у нее есть передо мной преимущество: она видит мое лицо, а мне остается только догадываться, что выражает сейчас ее взгляд и куда он направлен.

Я отложил тост обратно на тарелку. Запрокинул голову, пытаясь боковым зрением разглядеть глаза Ники, ее брови и губы. И я даже увидел их ― но, как всегда, смазано и нечетко, будто в запотевшем зеркале.

― Две недели, ― проговорил четко и заметил, как вздрогнула сидящая напротив тонкая женская фигура.

Значит, все-таки Ника тоже взволнована, но старается этого не показывать. От того, что нервничаю не только я, стало немного легче.

― Да, помню. ― Голос Вероники дрогнул. Она тоже отодвинула от себя тосты и чашку с кофе. ― Сегодня ― последний день испытательного срока. Ты что-то решил насчет меня, Эдуард?

― Я надеялся, что решать будем вместе. Ты и я.

― Хорошо, давай вместе. Слушаю. ― Ника судорожно втянула в себя воздух и затаила дыхание.

Дальше ходить вокруг да около было невозможно. Давай, Скворцов! Сказал «а» ― говори и «б». Я собрался с силами и бросился с головой в омут:

― Я не готов оставить тебя на должности домработницы, Вероника.

Произнеся эти слова, я запнулся, набираясь решимости озвучить другое предложение, но Ника вдруг начала медленно подниматься из-за стола.

― Ты куда? ― я едва успел прижать ее ладонь к столу своей ладонью.

― Собирать вещи? ― почему-то вопросительно отозвалась моя домработница.

― Разве ты нашла другое место? Тебя где-то ждут? ― меня, словно электрическим разрядом, прострелило болью от затылка до копчика при мысли, что Вероника могла найти новую вакансию. Нет-нет-нет! Я не позволю! Предложу ей такой оклад, что его никто не перебьет!

― Не ждут. Но это пока. Я устроюсь…

Уверенности в голосе Ники не было, но она все равно попыталась вырвать пальцы из моей ладони, и тогда я перехватил ее запястье второй рукой.

― Ника, мы не договорили! Я хотел предложить тебе…

― Суррогатное материнство?! Ни за что! ― Ника снова рванулась, и мне пришлось встать, чтобы удержать ее, не позволить сбежать.

― Да выслушай ты меня! ― я сам не понял, как перешел на рык. ― Неужели это так трудно ― дать мне договорить?!

Вероника обмякла в моих руках. Я тут же инстинктивно притянул ее ближе, прижал к груди, заговорил торопливо, задыхаясь:

― Дом могут убирать люди из клининговой компании. Ужины можно заказывать в ресторане, хотя домашняя еда, которую ты готовишь, мне нравится намного больше. Но за эти две недели я понял, что мне не помощница по хозяйству нужна, а личная помощница! Слышишь, Ника? Я хочу, чтобы ты стала моей личной помощницей!

Вероника не ответила. Ее плечи вдруг затряслись. Из горла послышались сдавленные звуки, похожие на рыдания.

― Ты плачешь, Ника? Скажи, почему? ― я немного отстранил ее от себя, провел подушечками пальцев по ее щекам, коснулся нижних век и обнаружил, что они сухие.

А Ника продолжала содрогаться и издавать звуки, похожие… на смех?

― Ты смеешься? Да!.. Ты смеешься! ― мне вдруг стало обидно до боли!

Я тут извелся весь, издергался, три ночи не спал, обдумывая новое предложение и предстоящий разговор, а она ― смеется!

― Ха! Ха-ха! Скворцов! Ой, ик! Прости, Эд, но ты… ик… ты ― осел! Ха-ха! ― Ника продолжала содрогаться в моих руках. ― Сначала твои слова звучали так, будто ты решил меня уволить. Потом ― словно собрался позвать замуж. А кончилось все тем, что, оказывается, ты желаешь немного изменить круг моих обязанностей!

― Ты бы предпочла, чтобы я позвал тебя замуж? ― я насторожился.

Это что еще за намеки? У меня и в мыслях не было!.. Хотя, если бы не зрение, возможно, с Вероникой я бы решился посетить ЗАГС.

― Господи упаси, Эд! Ха-ха! Даже если бы ты в самом деле попросил меня стать твоей женой… ик… я бы отказалась, не раздумывая! ― Ника продолжала посмеиваться, и это задевало вдвойне!

― Значит, не пошла бы за меня? Я что ― настолько плох? Уродлив? Беден? Ах, да! Зрение! Все правильно. Зачем тебе слепой пень, неспособный самостоятельно выбрать галстук и надеть трусы нужной стороной!

Вероника смеяться перестала.

Обхватила рукой мой подбородок, повернула мою голову вправо, влево, пристально глядя в лицо. От необычности ее поведения я растерялся и позволил ей делать все, что вздумается.

― Вот смотрю я на вас, Эдуард Евдокимович. Вроде ― умный мужчина, образованный. И собой хороши, и опыт руководителя имеете немалый. Но как надумаете себе что-нибудь ― так десяток психологов лопатами за год не разгребут!

― Ты о чем, Ника?

― Да все о том же! Тебе кажется, что весь мир вокруг тебя вертится? И если я не рвусь за тебя замуж ― так это потому что ты кривой, хромой, косой и недостойный?! А тебе не приходило в голову, что у меня могут быть свои собственные причины не желать близости с мужчиной?! ― Теперь уже Вероника рычала на меня, как разозленная пантера.

О чем это она? Как вообще получилось, что наш разговор из деловой беседы снова превратился в выяснение отношений?

― Хорошо. Я, видимо, не прав. Ты в самом деле многое пережила. Можно понять. ― Осознание сказанного Никой доходило до меня медленно. ― И тебе не сложно помогать мне справляться с моими… ограничениями?

― Несложно, ― подтвердила Вероника.

― Прекрасно. Есть еще один момент.

― Какой? ― Ника отпустила мой подбородок.

Ее ладонь скользнула по моей шее и осталась лежать на груди. От этой ладони исходило ровное тепло. Оно согревало и словно разжимало, освобождало что-то внутри меня. Даже дышать стало легче.

― Я не могу настаивать на том, чтобы ты родила мне ребенка по контракту. Теперь, когда я знаю, какую трагедию ты пережила ― я освобождаю тебя от этих обязательств.

― Но? Ты что-то задумал, Эдуард?

И где мое «спасибо»?

― Думаю, если ты согласишься стать моей личной помощницей, тебя не затруднит взять на себя поиски другой суррогатной матери взамен той, что так и не явилась на собеседование?.. ― мой голос звучал неуверенно, почти умоляюще, и я ничего не мог с этим поделать.

― А, вот чего ты хочешь! ― Вероника не отстранилась, не стала возмущаться. И то хорошо. Зная ее, я ожидал возражений. Может, даже возмущений.

― Да. Маме Вике тяжело… ― Мне удалось перевести дыхание и заговорить более уверенно и ровно. ― Ту, первую женщину, искала она. Ради меня. Но я знаю, что это стало для Виктории трудным испытанием. Поэтому я не хочу, чтобы она снова…

― Понимаю. Мне не нравится твоя идея растить ребенка без матери, Эд. Но ты ведь не откажешься от нее?

― Не откажусь.

― Что ж. Ради Виктории я согласна.

Что? Только ради мамы Вики?

Всего мгновением раньше мне казалось, что ладонь Вероники согревает меня. Теперь же появилось ощущение, что от нее исходит ледяной холод. Он мигом превратил мои внутренности в осколок айсберга.

Я отпустил Нику, почти оттолкнул ее, отошел на несколько шагов и оказался у подоконника. Присел на него. Прислонился затылком к оконному стеклу и закрыл глаза. Чувство одиночества, почти исчезнувшее за полмесяца в обществе Ники, снова охватило меня, приняло в свои вязкие тягучие объятия.

Вот так, Скворцов. Вероника четко помнит свое место. Это ты постоянно забываешься и придумываешь себе… лишнее. Что-то про симпатию и сочувствие. Про то, что Ника сможет тебя понять. Захочет разделить твои беды и радости. У нее своих бед хватает, Эд. От тебя она хочет только крышу над головой, приличную заработную плату и четко оговоренный круг обязанностей. Все эти поездки к морю, задушевные разговоры и хождения за ручку ничего не значат. Впрочем, разве это не то, к чему ты сам стремился?

Стремился, да. И, кажется, получил. Но тогда откуда это гадкое ощущение обманутых ожиданий и несбывшихся надежд?