Свет твоих глаз (СИ)

24. Вероника. У самого синего моря

Восторг овладел мной сразу же, как только перед глазами предстала бесконечная водная гладь. Море обладало какой-то мистической силой. Оно манило, звало, нашептывало, обещало и немножко пугало. Оно требовало остаться тет-а-тет и поговорить по душам. Некоторое время я сопротивлялась этому зову. Обустраивала место для отдыха, играла с Найджелом и беспечно болтала с Эдуардом.

Потом устроила Эда на коврике под навесом, сбегала к джипу, принесла пару пледов. Один подсунула Скворцову под голову, другим накрыла его от пяток до подмышек. Эд улыбнулся признательно, а потом неожиданно задремал. Точнее даже, не задремал, а уснул ― глубоко, спокойно. Я поняла это по ровному тихому сопению. Найджел прижался к боку Эда и тоже закрыл глаза.

Мне не лежалось и не спалось. Зов моря стал еще громче и настойчивее. Я сдалась: пошла к самой кромке прибоя и устроилась там, где волны, набегая, почти касались носков моих кроссовок. Наконец-то мы остались наедине ― я и море. Теперь мы могли поговорить по душам.

Я сидела, обняв подтянутые к груди колени, вслушивалась в прибой, растворялась в мерном движении волн, пока не погрузилась в какое-то странное состояние полусна. В этом странном состоянии вся моя предыдущая жизнь вдруг предстала передо мной, как долина, на которую смотришь с высоты.

Я представила, как в эту долину приходит цунами, обрушивается, затапливает ее горько-соленой водой ― и отступает, унося с собой обломки, осколки, обрывки разрушенных розовых замков, которые я имела неосторожность построить на песке. И когда вода ушла и унесла с собой все наносное, неважное и непрочное ― обнажилось то немногое, что по-настоящему имело значение.

А значение для меня имело лишь одно: оставаться человеком. В любое время, в любом месте, при любых обстоятельствах. Я знала, что это невероятно трудно, а потому попросила у моря: ты большое, ты бесконечно сильное ― так поделись со мной своей силой! И море влилось в меня ― через глаза, через легкие, через поры. Я сидела, наполнялась его мощью, впитывала его глубину, и сама становилась глубже.

Если существует нирвана, то в эти минуты я была близка к ней как никогда!

А потом раздался возбужденный тревожный лай Найджела. Я вздрогнула и очнулась. Вывалилась из блаженного катарсиса. Обернулась, чтобы посмотреть, что происходит, и обнаружила Скворцова сидящим на земле где-то на половине пути от навеса к джипу.

Эд локтем левой руки заслонял лицо от солнечного света, который к полудню стал почти по-летнему ярким. Правой рукой он ощупывал гальку вокруг себя.

― Найджел, очки! ― требовал он от лабрадора. ― Ищи Нику! Машина!

Пес бестолково суетился рядом, размахивал хвостом и всем своим видом показывал, что рад бы помочь, но не понимает, чего от него хотят. Пожалуй, я тоже растерялась бы, если бы мне давали столько разных указаний одновременно.

Попыталась встать, чтобы подойти к Скворцову и выяснить, что происходит, и обнаружила, что отсидела ногу. Она налилась жаром, болью и категорически отказывалась слушаться. Идиотская ситуация!

― Эд, не надо меня искать. Я здесь, у берега, ― крикнула негромко.

Скворцов услышал, но, кажется, не поверил своим ушам. Развернулся в мою сторону, опустил локоть, пытаясь что-нибудь разглядеть, тут же снова зажмурил веки.

― Ника? ― переспросил настороженно.

― Да тут я, тут!

― Тогда подойди, пожалуйста. ― Эд явно не понимал, отчего я не спешу на помощь. А я недоумевала, куда и зачем он собрался, пока я медитировала на волны.

― Сейчас, погоди пару минут. ― Я старательно растирала онемевшую икру, стянутую судорожным спазмом, и тянула на себя носок. ― У меня ногу свело. А ты куда направлялся-то?

Говорить приходилось громко, чтобы перекрыть шум прибоя.

― Тебя искать.

― Мог бы просто позвать.

― Я звал. Несколько раз. Ты не откликнулась. ― В голосе Скворцова прозвучали упрек и недоумение. ― Я взял Найджела и пошел тебя искать. Почему ты не отзывалась?!

Вот и как объяснить, что я так глубоко задумалась, что просто не слышала? Со мной такое вообще впервые случилось! И если я сама почти не верила в то, что со мной произошло, то поверит ли в это Эд?

Нога еще болела, но уже слушалась. Я встала и, прихрамывая, побрела к Скворцову. Продолжать перекрикиваться через добрую половину пляжа было глупо и неудобно.

― Ника, не молчи! ― потребовал Скворцов.

― Вообще-то я пытаюсь добраться до тебя, но нога пока плохо слушается.

Эдуард судорожно втянул в себя воздух и медленно выдохнул. Впился пальцами в гальку, стиснул зубы.

― Я жду, ― проговорил после паузы. ― Там где-то мои очки. Я снова их потерял, как тогда, в школе поводырей. Постарайся не наступить.

― Вот кстати. Почему Найджела до сих пор не научили находить и приносить такую важную для тебя вещь? ― задалась я вопросом.

― Тренер работает с Найджелом всего один месяц по специальной программе. Эту команду парень пока не освоил. Рано.

― Искать домработницу его тем более не учили… ― подытожила я.

Очки лежали метрах в трех от того места, где сидел Скворцов. На этот раз им не повезло: падения на камни одно из стекол не пережило.

― Очки разбились. У тебя есть запасные? ― оповестила Эдуарда, подбирая испорченную вещь.

― Да, в машине, но в них стекла обычные, без затемнения. ― Скворцов, похоже, немного пришел в себя и успокоился. Голос его звучал намного ровнее, чем за пару минут до этого. ― От яркого света они меня не спасут. Я уже хапнул лишнего освещения и сейчас вообще ничего не вижу.

― Понятно.

Теперь мне и правда было понятно, отчего Эд так распсиховался. Мало того, что я не отзывалась, так еще и очки разбились, и специальный поводок-трость Найджела остался в машине, а без него лабрадор не мог помочь хозяину сориентироваться в окружающей обстановке.

Со сломанными окулярами в руке я, наконец, дохромала до Скворцова, уселась рядом, сунула в его ладонь обломки. Эдуард ощупал их, скривился, убедившись, что одно стекло отсутствует. Засунул оправу в нагрудный карман.

― Так почему ты не откликнулась, когда я тебя звал, Ника? ― потребовал ответа.

― Не слышала. Вроде и сидела не так далеко, но задумалась сильно.

― Задумалась? ― с сомнением повторил Эдуард. ― Хотя ― да. Впервые у моря, на пустынном пляже, в тишине…

У меня от сердца отлегло: кажется, Эд понял! Поверил! Уже легче…

― Что будем делать? В машину и домой?

Уезжать мне ужасно не хотелось, но я обязана была предложить это! Все-таки Эд остался и без очков, и ― на время ― без тех остатков зрения, что у него были. Отчасти по моей вине.

― Ты хочешь уехать?

― Не так чтобы очень…

― Значит, остаемся. У нас вроде еще пикник намечался.

И тут мне на глаза навернулись слезы! В очередной раз.

Какой же он все-таки удивительный ― мой хозяин! Сидит, ослепленный, выдернутый из своей более-менее понятной, привычной и безопасной жизни, и думает о моих желаниях!

― Хорошо! Спасибо! ― выдавила я через спазмы в горле.

― Поможешь мне добраться до коврика под навесом? ― он встал, протянул мне руку, помог подняться.

― Да, да! ― я сжала сильную широкую ладонь, повела Эда к навесу, стараясь шагать с ним вровень и в ногу. Вдохнула поглубже и выдала то, что зрело на сердце и просилось наружу. ― Ты не думай! Я бы ни за что не оставила тебя одного! Хоть на пляже, хоть еще где-то!

Эд молча повел головой, стиснул покрепче мои пальцы.

― Вот и не оставляй, ― произнес еле слышно и больше ничего не добавил.

Я посмотрела на него искоса и поняла: объяснять свои слова Скворцов не станет. Что он имел ввиду ― мне придется догадываться самостоятельно.

Он хочет, чтобы я осталась у него работать, когда закончится мой испытательный срок? Или за его просьбой скрывается что-то более глубокое и значительное?

Не буду думать об этом сегодня…

Нет, буду! И сегодня, и завтра, и через неделю.

Пока не найду в себе ответ — честный. Единственно возможный.

Добравшись до навеса, я снова усадила Эда на один из ковриков для йоги. Посмотрела на часы: время близилось к полудню. Учитывая, что завтракали мы в семь утра, желудок начал подавать ненавязчивые пока сигналы о том, что можно бы и перекусить.

― Ты не против, если я начну понемногу готовиться к пикнику? ― спросила у Скворцова.

― Начинай. Помочь, извини, не смогу.

По тону, по лицу Эда я поняла: это не камешек в мой огород, а сожаление. Как будто Эдуарду было важно разделить со мной приятные хлопоты.

― Можешь, ― поспешила заверить его.

Когда моя мамочка слегла, а я ухаживала за ней, она тоже часто вздыхала, что чувствует себя бесполезной обузой. Тогда я стала придумывать для нее всякие посильные задания. Теперь я решила провернуть тот же номер с Эдуардом.

― Можешь! ― заверила твердо.

― Чем? ― разумеется, он не очень-то поверил.

Вместо ответа я поставила ему на колени ящичек с ложками, вилками и столовыми ножами ― с зазубренными лезвиями и скругленным кончиком.

― Вот тут столовые приборы. А вот салфетка, ― я вложила в ладонь Эда небольшое вафельное полотенце. ― Будет здорово, если ты протрешь каждый предмет отдельно.

― Но я не смогу увидеть, насколько хорошо протер его!

― Мы не в ресторане, Эд. Как протрешь, так и ладно.

― Уговорила. Куда перекладывать то, что уже вытер?

Ура! Согласился!

― Сюда, ― я подала Скворцову пластиковый тазик.

Он занялся делом. Неторопливо, сосредоточенно. Ну и хорошо. Торопиться нам некуда.

― А еще ты можешь рассказать мне что-нибудь интересное, ― мне хотелось, чтобы Эдуард отвлекся от грустных мыслей.

― Например? ― он заинтересованно приподнял брови.

― Вот я ничего не понимаю в плитке. Чем та, что для пола, отличается от той, что для стен? Как ее вообще делают?

― Тебе правда хочется это знать?

― Да, очень! Люблю открывать для себя новое.

Эд хмыкнул ― скорее, одобрительно, чем недоверчиво, и начал, как он выразился, «с азов». Через полчаса я знала о производстве плитки если не все, то значительно больше, чем среднестатистический покупатель. Состав каолиновых смесей, производственный цикл, устройство печей для обжига, способы нанесения матовой и глянцевой глазури…

Скворцов словно впервые получил возможность рассказать кому-то о том, что было важно ему самому. Он делился тонкостями, вспоминал, с какими проблемами сталкивался и как их решал, делился опытом так, будто я собиралась открыть такое же производство и пришла к нему за советом.

Я не просто слушала его ― я им любовалась. Таким увлеченным, вдохновленным, оживленным я Эда еще не видела! И таким он нравился мне еще больше! Почему я раньше не замечала и не ценила в людях страсти к любимому делу? Где были мои глаза? Мама всегда много работала, но в детстве мне казалось, что это ради меня, ради денег. Может, я ошибалась? Вдруг ей просто нравилось преподавать? Передавать знания?

Столовые приборы давно были вытерты и отодвинуты в сторону. Эдуард забыл о них, забыл о пикнике. Я расставила на клеенке контейнеры с сэндвичами, салатами, обжаренными в кляре кусочками рыбы, разложила бумажные салфетки и даже откупорила безалкогольное вино. Но, чтобы не прерывать Скворцова, продолжала шуршать пакетами и изображать неторопливую деятельность.

Эдуард сумел притормозить сам.

― Ника, дай-ка воды. В горле пересохло, ― попросил с улыбкой. ― Такое чувство, что я тебе целую лекцию прочел.

― Приблизительно так это и выглядело, ― пошутила я и вложила в протянутую руку полулитровую пластиковую бутыль с питьевой водой. ― Лекция, кстати, была очень увлекательной! При случае не откажусь послушать еще.

― Только при условии, что сама будешь задавать вопросы.

― Обязательно! Кстати, ты с чем сэндвич хочешь?

― А какие есть варианты?

Вариантов было два, сэндвичей ― четыре. Эдуард заявил, что мы должны поделиться по-дружески и попросил один с ветчиной и огурцом и другой ― с курицей и ананасом. Мне достались такие же.

Вино мы пили из пластиковых стаканчиков ― по-простому, можно сказать, по-студенчески. Салат жевала я. Эд предпочел консервированные оливки. Я догадывалась ― почему: их можно было брать наощупь, пальцами и не опасаться, что промахнешься.

Зрение к Эду возвращаться не спешило, и обедать ему пришлось вслепую. К счастью, мой хозяин сумел как-то отодвинуть переживания по этому поводу и продолжал общаться, улыбаться и шутить. Я поражалась тому, какой он, оказывается, харизматичный, когда не хмурится и не впадает в мрачность. Не понимаю. Категорически отказываюсь понимать, как так вышло, что он до сих пор не женат!

Сэндвичи были съедены.

― Что там еще вкусного у нас есть? ― поинтересовался Скворцов.

― Рыба в кляре.

― Костистая?

― Нет, я все косточки выбрала. Будешь?

― Не откажусь.

― К рыбе есть соус со вкусом сыра. Так вкуснее, ― предложила я.

― Соус сама делала?

― Да, магазинные вечно с какими-то добавками, и вкус у них химический.

― Очень хочу рыбы с сырным соусом. Но тебе придется меня кормить, а то ведь заляпаюсь весь, ― немного напряженно пошутил Эд. ― А тебе потом отстирывать…

― Могу и покормить.

Я пересела к Эду на коврик, придвинула поближе контейнер с рыбой, взяла баночку с соусом, обмакнула в нее кусочек филе и поднесла к губам Эда.

― А-а-м! ― скомандовала, как ребенку.

Эдуард открыл рот, и я вложила в него румяный кусочек.

Он откусил половину, прожевал, играя бровями и изображая неземной восторг.

― Еще! ― потребовал, проглотив угощение.

Я поспешила выполнить приказ.

Если бы в этот момент кто-то посмотрел на нас со стороны, наверное, решил бы, что мы ― счастливая парочка влюбленных, решивших подурачиться и позаигрывать друг с другом. Все выглядело так романтично!

― У меня все пальцы в соусе! ― хихикнула я, вложив в губы Эдуарда третий кусочек рыбы и осматриваясь в поисках салфеток.

― Дай руку, ― Эд поймал и удержал мою ладонь у своего лица.

Проглотил, не жуя, все, что было у него во рту, а потом склонил голову и принялся целовать и облизывать мои пальцы! Медленно, чувственно, один за другим.

― Что… что ты делаешь? ― по моему телу прокатилась волна странной дрожи, добралась до груди, и я почувствовала, как напрягаются и твердеют вершинки ареол под тканью лифчика.

― Слизываю соус. Очень вкусно! ― усмехнулся Эд и снова втянул губами подушечку указательного пальца. Пощекотал языком, легонечко прикусил зубами, отпустил. ― А твоя кожа еще вкуснее. Я бы хотел…

― Эдуард Евдокимович! ― взмолилась я. ― Не надо!

Скворцов тут же отпустил мою руку. Помрачнел.

― Прости. Тебе, наверное, неприятно.

Если бы неприятно! Все было бы проще. Но мне, к сожалению, было даже слишком хорошо. До дрожи. До спазмов внизу живота. Так, как никогда не было с бывшим…

Вот только это неправильно! Эдуард ― мой наниматель, а не любимый мужчина! Я не имею права думать о нем, мечтать о близких отношениях. Тем более что мне отношения вообще не нужны! Во всяком случае, не сейчас. Я не готова снова лезть в это пекло и гореть в адском костре боли, сомнений, метаний.

― Ты не так понял, Эд. Просто это неправильно. Мы не должны…

― Ты права. Не должны, ― Эдуард кивнул. ― Налей мне еще вина.

Я выполнила его просьбу и начала складывать еду обратно в контейнеры. Есть больше не хотелось ― ни мне, ни Эду. Значит, десерт вернется домой нетронутым.

На то, чтобы собрать остатки трапезы обратно в корзину, времени ушло совсем немного. Скворцов даже не успел допить вино. Впрочем, он и не спешил. Сидел, цедил по глоточку и о чем-то думал, механически почесывая за ухом приникшего к его боку Найджела.

Я глянула на таймер смартфона. Он показывал третий час. Надо же, как время пролетело! Я и не думала, что мы так долго обедали.

― Эд, я пойду, пройдусь вдоль прибоя, ты не против? Вернусь, и будем потихоньку собираться в обратную дорогу. ― Мне нужно было отвлечься, побыть наедине с собой еще хотя бы пять минут.

― Иди. Только недалеко.

― Ладно.

Я видела, что Скворцову не очень хочется отпускать меня. И я могла его понять. Но оставаться рядом с ним после того, что произошло, было невыносимо. Эдуард расшатал каменные стены, которые я так старательно возводила вокруг своего сердца последние годы. Из казавшейся надежной кладки начали вываливаться булыжники, посыпался песок. Мне требовалось срочно заделать бреши в своей обороне! Иначе я совершу очередную непоправимую глупость и отдам свое сердце человеку, которому я не ровня и ровней никогда не буду.

Прости, Эдуард Скворцов, но я не могу себе позволить влюбиться в тебя! И остаться с тобой могу только как помощница. Наемный работник. И, возможно, как преданный друг ― если, конечно, ты примешь мою дружбу…