Там, где кружат аспиды

Глава 1

«Я слышал песни о войне

И сказки о любви,

Где мир горел, горел в огне,

А потонул в крови.

Там пелось также, что земля

Родит нам новый хлеб,

Что снова реки и поля

Заблещут по земле.

Только нам непременно нужно верить,

Не нужно врать себе и лицемерить.

Ночь всего темнее

Пред рассветом».

На тёмно-синем небе не было ничего, кроме ярких стекляшек звёзд. Красивое зрелище. Но Лёля разучилась ценить его красоту. Когда живёшь под этим небом столько, сколько себя помнишь, начинаешь воспринимать его как самую привычную действительность. Хотя, казалось, ну сколько ей? Всего восемнадцать. Разве же это возраст!

Скользнув по синей пелене над головой кратким взглядом, Лёля продолжила бег. Она бежала меж толстых стволов сероватых деревьев с зеркальной листвой, мимо изящных лоз, плетущихся по жёсткой коре блестящей проволокой. То с одной стороны, то с другой слышался смех, мелькали серебристо-белые волосы Лёлиных подруг. Девушки мчались наперегонки по густой траве, аукаясь и задорно перекликаясь на ходу.

— Эй, Лёля, догоняй! Замечталась али поддаться нам сегодня решила? Ух, Прасковья тебя обойдёт! — звонко расхохоталась пробегающая мимо прелестница с вьющимися волосами до пояса, в платье длинном, светлом, подолом почти до травы нехоженой достающим.

Вняв поддразниванию подружки, Лёля прибавила шаг и теперь мчалась, касаясь земли лишь самыми мысочками. Вот бы ей ещё и крылья, как братцу Перуну, метателю молний! Ух, она бы тогда каждую слишком уж быструю зубоскалку обошла! А то ещё и молнией добавила бы, чтобы над ней, дочерью господина здешнего, не смеялись!

Впрочем, устыдившись собственных мыслей, Лёля остановилась. Она загляделась на белые фигурки в длинных платьях, что по одной исчезали вдали среди деревьев маменькиного сада. Весёлые, смешливые, ни одного бога без улыбки и ласкового взгляда не оставят. Леля знала, что девицы-подруги, парни-прислужники в главных палатах, даже старая нянюшка, чьё лицо покрывала морщинистая паутина, а глаза сияли под светом звёзд как у отроковицы — все они родились людьми в нижнем мире, в Яви. В награду за благочестие и доброту открыл им Род после смерти путь к Прави, заповедал служить живущим здесь богам. Богам, сотворённым Родом из высших душ, обитающих с ним над самыми дальними звёздами.

Раздалось мягкое мурлыканье, и из-за ствола дерева появилась пушистая белая кошка с серебряными пятнами. Каждое пятнышко круглое на белой шёрстке блестело как монетка и переливалось на свету, пока зверёк вальяжно потягивался. Не первый раз Леля кошку эту встречала, давними знакомыми они были. Приходила кошка к её порогу частенько, ласку выпрашивала или пирожка кусочек, а Лёля и не отказывала. Она присела на колени и потянулась к кошачьему ушку. Кошка благодарно заурчала и зажмурилась от удовольствия. От нечего делать Леля снова посмотрела на небо.

Когда-то и она была там, с Родом, летала в пустоте, как рассказывала матушка. А затем воля Создателя увлекла её к Прави. Взял Род Великий душу её в кулачок, дыхнул — и появилась новая богиня, чтобы на людские молитвы отвечать. Хоть и верила Леля рассказам этим, да не всё понять могла. Она понимала, почему людям так любы её батюшка бог-силач Сварог, матушка Лада — семейного очага хранительница, молодые да весёлые братья Лёль и Полёль. Но зачем кому-то возносить молитвы Чернобогу — властителю Нави, царства, где смертные души обретают последний приют? Или Мокоши — ткачихе человеческих судеб, обрывающей нити жизней по своей прихоти? А старику Велесу, что души человеческие в Навь пустынную на лодке своей перевозит по реке, воды которой самого чёрного цвета чернее? Ух, жутко стало, стоило лишь подумать о них.

Она рассеянно провела рукой по шелковистой шерсти, мягкой и будто бы слегка прохладной под пальцами. Приятное ощущение. Лёля медленно поглаживала кошку вдоль спины, размышляя о загадочной Нави. Если подумать, и её собственная жизнь однажды оборваться может. Бывало такое, и не раз, чтобы боги бессмертные гибли. Велика сила Мокоши! Уйдёт душа бога умершего снова к Роду и будет с ним беседы вести да мудрости набираться, пока тысяча лет в Яви не пройдёт. Интересно, многое ли видно оттуда, с небес? Не скучно ли там, в синеве этой бездонной?

Эх, пусть последняя прибежит сегодня, Род с ними, с догонялками этими. Не впервой ей подружек обходить, не впервой и в проигравших оставаться. Посидит она лучше здесь, комочек мурчащий обнимая, а догонялок было в её жизни — не счесть. В Прави тянулись дни плавно, неспешно, словно поток, бегущий у корней Царь-древа — говорят, это вершина самого Древа мироздания, где в кроне растут волшебные растения, отражающие звёздный свет, где, не зная усталости и горя, живут верховные боги, где живёт и Лёля в высоком тереме со своей семьёй и душами верных ей помощников — почивших людей, нет-нет, да и вспоминающих о жизни в далёкой Яви.

Ох, как же любила Лёля слушать такие рассказы от старой нянюшки! Ещё в сарафане детском ходила, а уже под песни земные засыпала, голосом тягучим, как патока, убаюканная. Под песни про то, что неведомо, но что узнать жуть как хочется. Про то, как вкусна вода холодная в жаркий день. Про то, как пахнет яблоневый цвет да цветок, акацией называемый. Про то, что самая тёмная ночь бывает пред часом рассветным. И про то, как сердце ланью трепещет, когда взглядом с любимым встречаешься. Последнее маленькая Лёля не понимала, а теперь подросла, да забыть не смогла: больно уж красиво сравнение с ланью слух ласкало, и сладкое что-то было в самих этих словах, будто мёд на устах… Но никому Лёля про мысли свои не сказывала, боялась засмеют.

Лишь однажды доверилась Леля в своей наивности Роду Великому — попросила послать ей сердце, ланью трепещущее, да только мать услышала и пристыдила. Негоже, мол, самого Рода по такой ерунде беспокоить. Не для того создана, чтобы мысли глупые в голову пустую вбирать. Честь Лёле великая выпала, ей одной только дозволено склонять колени у Царь-Древа и повторять заученный с младых лет обряд — просить мудрости для Прави, мира для Яви, спокойствия для тех, кто ушёл в Навь. Ну что за несправедливость — молить о милости для всех живущих, а о себе и словечка не замолвить?!

А как батюшка горд, что дочь его меньшая — Берегиня, заступница за род людской и род божеский! Не верила Леля, что она особенная, что есть до неё дело Роду Великому, однако ради батюшки похвалы да матушки одобрения склоняла голову под огромным дубом, ветвями, казалось, достающим до самого неба, ради отца и матери шевелила губами, бормотала бесконечные молитвы, а в мыслях же забавы новые сочиняла и лоскутки подбирала куклам тряпичным на одёжку. Но хоть играть ей разрешали, а то совсем не жизнь, а тоска.

Подруги на ступенях терема встретили Лёлю весёлым улюлюканьем:

— Последняя, последняя! — дразнились они, с шутливыми улыбками подбирая подолы длинных платьев, чтобы освободить Лёле место в центре. — Так и будешь в девках сидеть, всех женихов те, кто пошустрее, расхватают!

— До больно нужны мне ваши женихи, — насупилась Лёля, присаживаясь на ступеньку лестницы из светлого дерева. — Вот выйду замуж и буду, как сестрица Жива, постоянно на сносях. А коли не на сносях, так с детьми малыми нянчиться. Кто же веселиться с вами будет, Нянюшка?

— Так на то Жива и богиня плодородия, — возразила сидящая рядом девушка с румяными щеками и вздёрнутым носиком, Благослава. В Яви Благослава вытащила младшего братишку из полыхающей избы, но сама угорела. Не дожив и до шестнадцати годов, своей самоотверженностью Благослава заслужила право стать одной из ближайших Лёлиных подружек. — А ты дурная такая, тебе Род детишек не подарит, пожалеет бедненьких. Сама ещё дитя!

— Ой, чего это я дурная? — Лёля лениво отмахнулась от единогласного смеха подруг. — Неужто мне следует ходить нос повесив, словно лешачихе какой? Я хочу песни петь да хороводы водить. А батюшка вместо этого колени у Царь-Древа протирать заставляет! Вот почему Лёль и Полёль развлекаются, на дудочках играют весь день, а мне чуть только побегала, повеселилась — и снова молиться?

— Сколько ж ты веселиться будешь, егоза? Тебе уж восемнадцать лет стукнуло, совсем девка взрослая, — прозвучал позади скрипучий, но благожелательный голос. Нянюшка с большой плетеной чашей в руках осторожно спускалась по ступеням, задев по пути Лелю широкой юбкой, подчёркивающей хрупкость её старческой фигурки. Маленькая была Нянюшка, сухонькая, будто статуэтка из серцевины дерева вырезанная. — А братья твои не развлекаются. Они музыкой своей души людей соединяют. Взгрустнётся кому в одиночестве, и вдруг он будто мелодию флейты услышит, встрепенётся, потянет его сердечко куда-то, а там уже и судьба поджидает. А ты все дудочки, дудочки… — Няня провела ладонью по волосам Благославы, тут же расплывшейся в довольной улыбке. — Проголодались, небось, набегавшись, красавицы мои?

На нижней ступени лестницы Нянюшка сняла с глубокой чашки белое полотенце, и густой запах свежеиспечённой сдобы наполнил воздух. Лёля сглотнула, с наслаждением втягивая сладкий аромат. От удовольствия она даже зажмурилась на секунду, как кошка, которую давеча в саду гладила. Бедная Нянюшка считала, что не заслужила место в Прави, не сделала ничего особенного, разве что по совести жила, но Лёле казалось, Род вознёс её в Правь за заслуги в готовке. Воздушным сахарным булочкам старенькой няни суждено было стать кушаньем богов, а не кануть в забвение Нави.

— А помните, девоньки, как за Лёленьку нашу Кощей сватался? — Нянюшка обходила стайку девушек, начав с Лёли, как со своей любимицы, и каждая с нетерпением ждала очереди запустить руку в вожделенную чашу.

— Не надо, Нянюшка, не начинай даже! — с набитым ртом взмолилась Лёля совершенно искренне. Не было в рассказе этом для неё ничего нового, лишь воспоминания пугающие. — Спой лучше что-нибудь! Или загадки позагадывай!

— А я бы послушала про Кощея, — нерешительно высказалась с верхней ступени Плеяна, самая пригожая из Лёлиных подруг. — Любопытно ведь, я тогда ещё в услужении у тебя не была. — Она озиралась в поисках поддержки, и вот уже другие девушки закивали головами в знак согласия. Обречённо выдохнув, Лёля тоже кивнула, хоть и нехотя. Знала она, что рада будет Плеяна про сватовство её, пусть и неудачное, послушать да жизнь свою земную вспомнить.

Всех своих подруг Лёля любила, а о смерти Плеяны думала чаще всего. Красавица скончалась от болезни накануне назначенного дня свадьбы. Души она не чаяла в женихе своём, а когда того накрыла лихорадка, упросила Ладу Великую перевести его болезнь на себя. Лада, мать Лёли, противиться не стала, спасла парня, но взамен забрала душу юной невесты в Правь, даровав ей вечную жизнь и вечную молодость. Мокошь не обманешь, от смерти не убежишь, как в детских догонялках, своё она возьмёт, коли нить жизни уже перерезана.

— А как так вышло, что Лёля упустила суженного своего? — с любопытством поинтересовалась одна из девушек. — Иль увидел её да сам сбежал?

— Да кто сбежал бы от ягодки такой? Нет, несчастный Кощей голову из-за неё потерял. — Нянюшка придержала край тёмной узорчатой юбки, присаживаясь на высокую лавочку, которую девушки привыкли оставлять свободной специально для неё. Она поставила пустую чашку рядом, аккуратно сложила туда полотенце, а затем продолжила: — Да и сам он видом хорош был…

— Хорош?! — перебила Лёля, от возмущения поперхнувшись воздухом. Она резко присела, хотя до этого вольготно откинулась на колени Благославы, устроившейся ступенькой выше. — Выглянула я тогда из окошка, посмотрела на него. Хоть и за занавеской пряталась, а всё видела. Тощий, глазюки цвета невиданного омутом сверкают, волосы чёрные по спине лежат, точно змеи! И злым чем-то от него веет! Я даже из своей светлицы почувствовала: плохой он, Кощей, страшный, — с вызовом закончила она.

— Так может потому и страшный, что одиноко ему. Тоскует у себя в Нави, поди, из компании одни воины павшие, что после смерти покой не обрели, о мести мечтая, — пожала плечами старая няня. — Ну да не суть. Заявился, значит, к нам в один день Кощей, нарядный, причёсанный так, что волосья блестели аки листья с энтого дерева, — старушка кивнула в стороны ивы, зеркальными листиками тянущейся к ближайшему пруду. — И сразу к Сварогу-батюшке на порог. Говорит, отдайте Лёлю за меня. Жизнь за неё положу, ни в чём горя знать не будет, да и к сестре поближе.

Вторая сестра Лёли, средняя дочь Сварога, Морена, уже давно жила в Нави. Лёля сестру почти не помнила, знала лишь, что батюшка выдал её за верховного бога Нави — Чернобога. О причинах такого брака Леля всегда думала как о договорных — ну кому нужны междоусобицы между царством богов и царством умерших? Наверное, поэтому отец её за Кощея и не отдал. Не настолько знатен был жених её залётный, да и жертва добрым отношениям между Правью и Навью была уже принесена.

— И что дальше было, нянюшка, не томи, — сжала кулачки в нетерпении Плеяна.

— А дальше было такое, словно Перун-громовержец из Яви вернулся, — улыбнулась Нянюшка Лёле. Лёля улыбнулась в ответ этой нежной улыбке и морщинкам вокруг карих глаз. — Сварог наш батюшка только что молот свой кузнечный в горе-женишка не кинул. Уж так злился, так злился… Кричал, что ноги его дочери в Нави не будет, что долг её Роду молиться, а не во тьме прятаться, что юна она ещё и неопытна, а Кощей не тот, кому в Прави рады. Заступился за тебя отец, Лёленька, не отдал супостату тёмному.

— Ну а Кощей что? — Плеяна, заворожённая историей, подалась вперёд. Да и глазки остальных девушек сверкали так, словно за ними жених явился, а не за младшей дочерью властителя Прави.

Лёля, смутившись, перевела взгляд на круги, бегущие по водной глади там, где её касались острые кончики листьев ивы. Конец она и так знала: Кощей ушёл, поклявшись, что обязательно получит своё, да только Сварог-батюшка запечатал вход в Правь, и не стало с тех пор свободного прохода между тремя мирами. Лишь благословлённые Сварогом могли отыскать спрятанные врата, но тайну свою берегли, душами поклявшись перед Царь-Древом. Когда-то Лёля с подначки подруг заходила в запретный лес и пыталась найти выход, ибо где ему ещё быть, если не там, куда им и шагу сделать нельзя было, но быстро сдалась, не найдя ничего интересного.

— Кощей-то? Ушёл. Грустный ушёл, понурый, — уголки губ старой няни скорбно опустились. — Видно сильно её любил, Берегинюшку нашу. Лёлюшку-то Сварог из горницы к жениху не выпустил, а мы все там были, при его позоре. Как сейчас помню, глаза Кощей от земли поднял и молвит: «Столько лет забыть её пытаюсь, а не могу». И вышел в Явь. А батюшка твой руки поднял да давай заговор читать, чтобы запереть врата. С тех пор открыть их лишь с его позволения можно.

Лёля выпрямилась и резко повернулась к няне. Она слышала эту историю и от няни, и от матушки, но сейчас поняла: кое-что в рассказе Нянюшки прозвучало впервые.

— Нянюшка, а почему же Кощей меня забыть не может? Мы же не видались ни разу. Я подглядела за ним тайком, а он меня где мог встретить? Разве не Морена ему меня сосватала? Вы же с матушкой говорили, что сестрице скучно в Нави стало, вот она ко мне жениха и подослала.

— А я разве не так сказала? — Старушка чинно поднялась с места, однако чашку из-под булочек подхватила излишне торопливо. — Стара я, много ли помню? Может, и не говаривал он такого, батюшка тебя, бестолковую, дальше Царь-Древа не отпускает, а то потеряешься ещё. Конечно, не встречал тебя Кощей. Язык мой без костей, запутался совсем.

— Как-то слишком уж уверенно он у тебя запутался, — недоверчиво пробормотала Лёля, разглядывая няню, чьи точёные ноздри раздувались шире и шире, а грудь под вязанной белой шалью тяжело вздымалась и опадала.

— Не буду больше с вами на крылечке сидеть и лясы точить! — После полуминуты тишины Нянюшка обиженно вскинула голову и зашагала к входу в терем. — И вообще, брысь работать, бездельницы. — Она несильно ударила полотенцем замечтавшуюся Благославу, и та возмущённо взвизгнула. — А ты, — уже на самом верху няня обернулась и старалась смотреть Лёле в глаза, но взгляд её сбивался, как бабочка, у оконца мечущаяся, — марш к Царь-Древу. Проси у Рода защиты, девочка моя, — голос Нянюшки смягчился, — и о россказнях старой няни не думай. Глупости это всё, старушечьи небылицы.

— Род великий, Род всемогущий, — Лёля читала молитву, усердно проговаривая каждое слово, — храни души, взывающие к тебе. Храни отцов, храни матерей, храни детей малых, что под крыльями твоими покоятся…

Листья Царь-Древа, каждое размером с драгоценное хрустальное блюдо, колыхались над её головой, стоять на коленях было удобно, густая бело-серая трава покрывала землю, будто Род создал перед своим древом мягкий ковёр для удобства молящегося.

— Даруй исцеление страждущим, встречу — тоскующим, мудрости — неразумным. Благослови живущих в Прави слуг твоих, твоих созданий, пребывающих с тобой выше звёзд, но однажды сошедших на крону Древа мироздания по воле твоей. Ты, дающий жизнь каждому богу и каждому человеку, ты, забирающий её…

Слова лились легко, словно выученная песнь. Лёля не могла не думать: а слушает ли её Род? Зачем ему, такому мудрому и великому, эти её повторяющиеся изо дня в день речи? Совершенно одинаковые, неизменные, вложенные ей в голову отцом и матерью. Ей ведь чётко дали понять, что просить у Рода что-то для себя неправильно, недостойно Берегини. Однако…Отчего же так на душе неспокойно? Что же словно изнутри распирает, вырваться грозиться? Неужто слова Нянюшки разволновали так? Или скрывалось за ними что-то большее, то, что на языке крутится, будто слово позабытое, да на ум не идёт?

— Род всесильный, Род всемогущий, излей мудрость свою, благость свою, свет свой, — Лёля чеканила молитву, сражаясь с собой. И она проиграла. — Род великий… — впервые Лёля запнулась, подбирая слова, — не оставь. Прости за то, что о себе сейчас прошу. Если не случайно Нянюшка оговорилась, помоги правду узнать. Дай знак, что слышишь молитвы мои, что видишь меня…

Но не было ответа от Создателя. Тишина, и только едва слышно звенели на древе хрустальные листья. И непривычно зябко стало то ли от звона этого, то ли от ветра холодного, пригибающего мягкую траву.

— А я свою назову Цветава!

— Цветава? Вот же имя глупое, будто у девицы пустоголовой, что о цветочках да цацках думает! Любомира — иное дело! Царское имя, знатное, не каждой положено! Да я бы…

— Нет, девочки, не понимаете вы! Не бывает имени краше Лады, как у матушки всемогущей нашей! Лишь произнесёшь его, и на душе так тепло становится, так сладко!

— Да кто же куклу именем самой матушки называет?! Ух, узнает она, ух, разозлится!

Лёля слушала перебранку подруг, не сдерживая улыбки. Пусть имя придумывают, пусть стараются, только всяк знает, что не имя обережню куколку красит, а наряд её. Вот сейчас она крепко-накрепко ниткой голову куколке своей обмотает, чтобы не болталась, как у пугала вороньего, а там останется только руки лоскутками набить да платье смастерить покрасивее. Ой как же ладно получается, как хорошо! Что бы ещё придумать, чем создание своё порадовать? Может, венок из белых трав на голову? Или бусы из ягод, как роса, прозрачных, что в саду растут, на шею тряпичную повязать?

— А я свою Лёлька назову! Вон какие у неё волосы длинные и белые! Точь-в-точь Лёлька наша!

Благослава подняла над столом свою куклу, и Лёля фыркнула. Тряпочек Благослава на набивку не пожалела. Кукла выглядела так, будто не просто на сносях, а ещё и беременна двумя дитятками, не меньше. А волосы и правда удались на диво, густые, гладкие, один белый нитяный волосок к одному! Леля даже позавидовала, глядя на лысую макушку своей куколки. Косыночку бы ей, что ли…

— Ты так, Благослава, нас совсем без ткани оставишь! На куклянку свою всё потратила, а мне и косынку сшить не из чего. — Лёля перебирала оставшиеся на столе лоскутки, но ни один ей не нравился. Скучные все, серые или белые, да на ощупь как лëн. Хоть бы вышивки кусочек или нити золотой…

— Так а вот тебе чем не косынка? — ухватила Благослава треугольный лоскуток с растрёпанным краем.

— Не люб он мне, — Лля скривилась, разглядывая протянутый кусок ткани. — У меня из такой уже передник сшит.

— Хочешь, свой тебе отдам, пожруженька? — Ласковая Негомила, русыми волосами и большими светло-ореховыми глазами напоминающая юного оленёнка, показала Лёле крошечный отрез нежно-серого цвета, бликующий на свету серебристыми искрами. — Возьми, мне для тебя не жалко.

— Да что ты, не могу я красоту такую у тебя забирать! — Хотя блестящий лоскут очень приглянулся Лёле, она и помыслить не могла испортить работу Негомилы, которая уже почти закончила свой оберег и, должно быть, хранила красивую ткань для последнего штриха в его убранстве. — А где ты разжилась таким богатством, если не секрет?

— Нет у меня от вас секретов, девицы мои дорогие! — звонким колокольчиком рассмеялась Негомила. — Нянюшке на кухне помогала накануне, она меня и наградила. Матушке твоей, Ладе Великой, из ткани такой платья шьются.

— Ой, везёт же кому-то, — Благослава почтительно погладила кусок материи кончиками пальцев. — От платья самой матушки частица. Примерить бы такое платьице, да хоть разочек…

— Да кто же тебе дозволит? — оборвала её мечтания Плеяна. — Не по чину тебе. Мы слуги, а не господа. Даже у Лёли таких платьев нет.

— Нет, — согласилась Лёля.

Она и правда носила простые белые сарафаны с широким подолом поверх рубахи с длинным рукавом, как все девушки в её окружении, и не хотела других нарядов. Перед кем красоваться? Да и в догонялки али салочки так играть гораздо сподручнее. А вот Лада-матушка любила платья до земли, чтобы башмачки, драгоценными нитями украшенные, прикрывали. А чело её венчал обруч с камнем, будто бы из звёзды сделанным. Число граней у него было бесконечным, и легенда гласила, что сам Род украшение это Лёлиной матери подарил, красотой и чистотой её поражённый. Раздобыть кусочек её платья да на куклу-оберег надеть — это как благословение матушки получить, ни одна прислужница от такой чести не отказалась бы.

— А знаете что? — Лёля поднялась с места, осенённая идеей. — Я сейчас Нянюшку отыщу и выпрошу у неё лоскутков красивых столько, чтобы на всех хватило! У Нянюшки их много — она мне не откажет. А вдруг и от батюшкиного кафтана что-то найдётся — шнурок али тесёмка?

Перспектива обзавестись таким сокровищем взволновала всех девушек в комнате. Глаза радостно заблестели, щёки разгорелись, а Лёля в нетерпении покусывала губы. И как ей это раньше в голову не приходило? У няни в комнате столько сундуков, столько ларей, сколько же там должно быть интересного! И конечно же, Нянюшка не будет противиться своей питомице любимой. К тому же не только для забавы им лоскуточки нарядные нужны, упражнение в рукоделии никому не повредит.

Лёля выскользнула за кружевную занавеску из светлой горницы в неосвещенный коридор. Белый свет падал в проём двери, узорчатые тени лежали на деревянном полу. Обогнув дом по коридору да сбежав по лестнице широкой, Лёля спустилась ниже, на второй этаж, где жили прислужники главных богов Прави — Лёлиной семьи. Там же, в самом углу, была и нянина комнатёнка.

— Нянюшка, родненькая! — тихо позвала Лёля, налегая на тяжёлую дверь.

Дверь за что-то зацепилась на долю мгновения, но потом с лёгким скрипом распахнулась. Комната была пуста. Лёля в нерешительности замерла, не решаясь переступить тёмные, временем отполированные доски порожка, разделяющего комнату и коридор.

Когда-то она часто заглядывала в эту комнату. Когда-то бежала, чувствуя под босыми ступнями тёплое дерево пола, толкала дверь, влетала внутрь, чтобы с ногами забраться на высокий стул с резной спинкой и как на чудо смотреть на толстый самовар, слушать, как бурлит что-то неведомое в недрах его, что-то, совсем не страшное, а, скорее, таинственное и уютное. И ждать, пока достанет нянюшка с полки тарелки с голубым ободком и положит туда сладости, с которыми горький чёрный чай с травами казался на удивление сладким.

А вот и Лëлина колыбель, до сих пор стоит возле Нянюшкиной узкой кровати. И до сих пор маленький матрасик из соломы покрывает простынка такой ослепительной белизны, словно её крошечная хозяйка вышла во двор погулять, а не выросла и стала взрослой девушкой. Как Няня сказала? Взрослая она уже девица восемнадцати годов? Да ведь это не так уж и много! Куда спешить и зачем, если она даже в куколки ещё не наигралась!

Вспомнив, что подруги ждут её, чтобы продолжить забавы, Лёля повысила голос:

— Нянюшка, ты здесь? Отзовись, голубушка, просить тебя об одолжении хочу…

Никто ей не ответил. Где же Нянюшка? На кухне или на лавочке сидит своей излюбленной, от трудов отдыхает? И что же делать тогда? Решившись, Лёля быстрым шагом пересекла нянину комнату и отворила маленькое окошко. Она не ошиблась, няня и правда оказалась внизу, на завалинке. Белоснежная кружевная груда покоилась на её коленях, а пальцы ловко орудовали крючком, переплетая быстро бегущие нити из большого клубка.

— Нянюшка! — крикнула Лёля, перегнувшись через подоконник. — Дозволь потревожить тебя, с просьбой обратиться!

— Конечно, моя козочка! — Нянюшка отложила вязание и улыбнулась Лёле. — Проси что хочешь, золотая моя. Сейчас подойду к тебе, милая.

Старушка сделала попытку подняться, и Лёля поспешила её опередить:

— Сиди-сиди, я сама к тебе спущусь!

Она отбежала от распахнутого окна и уже хотела было выйти из светлицы, как взгляд её притянул большой сундук у стены. Богато изукрашенный, с ромбами да кругами, вырезанными на крышке. А зачем дважды ходить, когда подруги ждут, а она и за один раз оборотиться может? Няня же дала понять: всё, что Лёля у неё ни попросит — всё даст воспитаннице своей.

Лёля решила, что сама выберет тряпочек, каких поярче, а с ними уже спустится к Нянюшке и разрешения испросит. Она присела возле сундука и не без труда подняла его тяжёлую крышку.

Сколько же вещей там было! Но к разочарованию Лёли здесь лежали уже готовые наряды. Где бы Нянюшка ни хранила свои запасы тканей и собственноручно связанных кружев — то был не этот сундук. Одной рукой придерживая крышку, второй Лёля бездумно перебирала одежду, пахнущую ароматными травами из тряпичных мешочков, и узнавала богатые платья сестры и матушки. Она уже с надеждой присматривалась к маленькому угловому шкафчику, как вдруг…

Увидела среди нарядов драгоценных что-то странное, то, что не могла объяснить. Очень лёгкий, тонкий кусочек ткани с золотистым плетением будто бы сам попал в её пальцы. Ткань походила на ту, что была у Негомилы, такая же нежная и дорогая. Только шершавые пятна на ней, давно высохшие и заскорузлые, жёстко контрастировали с прохладной гладкостью. И цвет пятен этих чудной такой! Тёмный, но яркий, как глаза Кощея. Не было в Прави таких цветов.

Взяв загадочную находку, Лёля прикрыла сундук и выпрямилось. Сердце стучало дробью, кололо и ныло, и отчего-то захотелось прижать этот клочок ткани к беснующейся груди. Может, так она и поступила бы, но на пороге раздались шаги.

— Не дождалась я тебя, доченька, разволновалась и сама пришла…

Нянюшка замерла в дверном проёме, руки с зажатым кружевом опустились, клубок выпал и покатился к Лёлиным ногам. Лёля рассеянно отметила про себя, что закатился он под стол, о ножку его ударился и замер. Она знала, что должна что-то сказать, но слова не шли.

— Ох, милая… — в стоне старушки звучала скорбь и плохо скрытая тоска, — нашла-таки…

— Что это такое, родненькая? — Леля поняла, что осипла, прокашлялась, возвращая голос, взгляд снова уткнулся в тёмные пятна. — Неужто плохое что-то? И видом диковинное… — Несмотря на переживания, отдавать найденный кусочек ткани не хотелось. Было что-то знакомое в переплетениях золотых нитей, что-то тёплое, светлое, далёкое, как звёзды над головой.

— Это Догоды платочек. — То же самое светлое и тёплое чувство сквозило в речи няни, когда она обняла Лелю за плечи и бережно забрала платок. — Только в крови он. Твоей крови, дитятко моё.