Там, где кружат аспиды

Глава 14

У крохотного покосившегося причала было как-то слишком уж многолюдно. Их самих на одного человека больше стало, а ещё Морена проводить гостей вызвалась, за ней и Чернобог последовал. А за хозяевами и самые преданные из слуг пришли, да в сторонке скромно встали. И подозревала Лёля, что во внимании таком не её и не Похвиста заслуга. Усопшие души, прислуживающие в тереме Морены, Ульяна с Догодой зачаровали. Добрые, обходительные, для каждого слова ласкового не жалели… Эх, никогда ей такой не стать. А Похвиста с его лицом угрюмым все только сторонились.

— Надеюсь, свидимся ещё! — Морена крепко сжала в объятиях Ульяну, похожую на неё, словно сестра. — Как только нежить пограничная угомонится, мы с Чернобогом в Явь придём и тебя разыщем. И вас, братьев удалых, — властительница Нави подмигнула Догоду и Похвисту. — Хотя, боюсь, дед ваш поганой метлой нас выгонит.

Как не походила эта Морена на ту высокомерную и холодную царицу, которая встретила их по прибытии в Навь. Лёля только изумляться могла произошедшим переменам. Неужели так долго сестра её камень в себе носила, пытаясь день за днём Догоде помочь, да всё без толку? А теперь она будто порхает. К мужу ластится, к Лёле самой, над братьями-ветрами подтрунивает.

А может быть, другая причину Морену веселиться заставляет. Лёля поделилась с сестрой грустной вестью, что Велес им рассказал. Поделилась и решением в Нави на всю жизнь свою бессмертную поселиться. Ничего тогда Морена не сказала. Ну а что ей сказать? Даже её колдовские силы законы мира изменить не могут. Каждый живой должен в Навь с благословения её привратника, Велеса, ступать. И вот теперь старается Морена горькую минуту расставания младшей сестры с друзьями подсластить.

Аука, нахохлившись, точно шарик пернатый, уселся Похвисту на плечо, что было странно, обычно он Лёлю или Ульяну предпочитал. А сегодня вот отчего-то бога ветра избрал в компаньоны. С локтя Ульяны свисала большая корзина, прикрытая чёрным полотном. Снеди им Морена в дорогу собрала, да не только.

«Это вино особое, — заговорщическим тоном прошептала она, укладывая в корзину глиняную бутылку, укутанную в полотенце. Лёля же стояла рядом и, обжигая пальцы, собирала в ту же корзину свежеиспечённые пироги с капустой и странные, черно-серые отварные яйца местных птиц, впрочем, очень приятные на вкус. — Оно на травах Нави настоянное. После смерти тайн не остаётся. Всё Навь читает с души. Дурные воспоминания Березина забирает, а добрые Навь человеку обратно отдаёт. Между теми, кто вино это выпьет, тоже тайн не будет. Сделаю подарок водянице нашей напоследок».

И сейчас тяжёлая корзина оттягивала руку Ульяны. А Морена всё ещё держала новую подругу за плечи, не отпуская от себя.

— Запомни, что я тебе сейчас скажу, — строго приказала она, глядя Ульяне в глаза. — Боги через мост Калинов пройдут без труда, а ты нечисть, пусть и явьская. От нечисти видов любых мост заговорён. Но глаза ему застить ты моим заклятием сможешь: «Своя земля и в горсти мила. Своя земля — свой прах». Крепко-накрепко слова эти в памяти сохрани, иначе здесь сгинешь. А я хочу, чтобы снова ты свет солнца увидела.

— Какое заклятие мудрёное, — захлопала глазами Ульяна и улыбнулась с благодарностью. — Такое не позабудешь. Спасибо тебе, Моренушка, что приютила нас. И тебя благодарю, Великий Чернобог. — Она низко склонилась перед главным богом царства умерших, и Догода с Похвистом её примеру последовали.

— Ты это… извини меня, Морена, — Похвист неуклюже запустил пятерню в волосы, взлохматив затылок. — Многое я наговорил, ну… Понимаешь ты… Зол был… За брата переживал…

— Да иди уж с миром, бог ветра северного, — усмехнулась Морена. — Какие обиды меж нами быть могут? Ты, почитай, на моих глазах вырос, бегал по двору нашему, ягоды из сада таскал. Хоть и невоспитанный, да зато родной.

Похвист робко ухмыльнулся, заалел и попытался спрятать эмоции, склонившись погладить Ауку на плече. Догода улыбался, глядя на эту картину, но молчал. А ведь необычно это. Не ему ли первому нужно Морену благодарить за доброту ее сердечную, за то, что радела о нём, пока он ожогами её покрывал?

Со стороны реки раздался звук ударяющих по воде вёсел. Тяжёлый, гнетущий, по крайней мере, для Лёли. Вот и пробил час тот, когда ей прощание с близкими предстоит. Ульяна наверняка плакать начнёт, Похвист смотреть с сочувствием. Догода… А кто его знает, не успел он ещё к ней привязаться — и седмицы не прошло, как от личины аспида избавился. И то больше с братом время проводил, вот и сейчас подле него стоит. Вздохнула тяжко Лёля и к Березине повернулась.

Как старым знакомым им Велес кивнул величаво. Длинное весло то с одной стороны лодки по чёрной воде ударяло, то с другой, и скользила лодчонка слишком быстро для той, кто садиться в неё не собиралась. Она даже узнать не сможет, что необычного в вине, которое Морена для Ульяны подготовила! И на Калинов мост даже одним глазком ей уже не взглянуть! И так Лёле сдаться захотелось, назад свою клятву остаться в Нави забрать! Аж сердце закололо, до того жить она жаждала. Жить с Ульяной, Аукой, Похвистом и Догодой! Увидеть, какое выражение на лице младшего бога появится, когда в Явь он выйдет, когда впервые за время долгое ароматный воздух вдохнёт! Но взамен этого останется ей терем сестры, оранжевые всполохи чуждых звёзд, волшебные синие деревья с яркими цветами вместо плодов.

— Говорил же, что отыщете беглого вашего. Ну что, младой Похвист, в сборе теперь семья твоя? Душа успокоилась? — спросил Велес, когда нос лодки стукнул о доски причала.

— Благодарю тебя, мудрый Велес, — Догода выступил вперёд и отвесил перед старцем глубокий поклон. — Знаю я, что и ты обо мне заботился, сгинуть в пещере не давал, огнём души своей мятежной поглощённым. Благодарю и за то, что брата моего, друзей его и Лёлю в Навь привёз. Спасибо, что встретиться мне с ними дал. Большего и желать я не мог.

Велес прищурился, обводя глазами всех, застывших на причале. Казалось Лёле, или на ней он взгляд задержал особо? Тягостной минута прощания стала, липкой и тугой, будто паутина. И больно расставаться со всеми было, и хотелось Лёле, чтобы быстрее товарищи её к жизни новой уплыли, а она спряталась бы в горнице своей и выплакала горе на опустевшей постели русалки.

— В Навь вам проход Птица Сирин открыла, а я такими возможностями не обладаю. Так что высажу в двух-трех днях до Калинова моста, чтобы путь сократить. Ну а там в Явь чрез врата выйдете. Помните ли, что только четверых в лодку приму? Решили, кто в Нави остаётся?

Лёля опустила взгляд, увидела, как до белых костяшек сжала Морена руку Чернобога. Нет выбора, сам Род иного пути им не оставил, его не обмануть, не запутать. Набрала она воздуха в грудь и задуманное озвучила.

— Я остаюсь! — прозвучали одновременно с её два других голоса.

Вскинув голову, Лёля уставилась на Догоду. Впервые за долгое время она смотрела на него так открыто и с таким удивлением. Один из голосов точно его был. А второй… Это резкое карканье она ни с каким другим не спутала бы.

— Брат! — потрясённо воскликнул Похвист. — Мы за тобой шли так долго, а ты что же, так к Нави привязался, что Явь родную позабыл?

— Глупости не говори, — весело отозвался Догода, кивком откидывая с лица прядь светлых волос. — Никогда я о Яви думать не перестану. Потому я рад, что вас повидал. Словно дома кусочек вы мне принесли. А ты особенно. — Он подошёл к Лёле, высокий, красивый, возмужавший. Не осталось в Догоде и следа той слабости, что явил он перед Лёлей в пещере. Теперь Догода стал сплошной огонь ослепляющий. — Не ожидал, что хоть раз тебя ещё увижу. А теперь воспоминания эти в сердце сохраню.

— Не можешь ты так с Явью и с братом поступить, — Лёля стояла настолько близко, что заметила вокруг зрачка друга детства, в его серо-голубой глубине, золотистый ободок. — Люди явьские без тепла гибнут, дед по тебе скучает. А Моряна? Он изумительный мальчик, которому старшие братья нужны. Такие, как ты и Похвист. Возвращайся домой. А я здесь и так, считай, что дома, — слукавила Лёля, выдав давно заготовленное оправдание. — С Мореной стану жить, с сестрой родной.

— Почему тебе за ошибки мои страдать приходится? — проговорил Догода так тихо, что Лёля была уверена, никто его не услышал, лишь она одна. — Дай мне хоть раз мужчиной побыть. Позволь от вечной жизни во тьме уберечь.

Лёля не знала, что ответить Догоде. Не потому, что согласна с ним была. Совсем нет! Она готова была спорить, ругаться, силой в лодку его затолкать, но тело её не слушалось. И таращиться на него перед Похвистом, Ульяной, навьскими богами ей ой как не хотелось, но взгляд от лица его юного отвести было тяжело.

— Да что же вы за незораздки такие?! Кар!

— Ай! — вскрикнула Лёля и сразу обрела возможность двигаться, получив укол острым клювом в макушку.

Через секунду её крик повторил и Догода, а Аука взгромоздился на его голову, важно распушил грудку.

— Забирай их, старик, — прокаркал он, задрав клюв. — Пусть валят отседова, глуподырые, видеть их больше не могу! Надоели!

— Ты что удумал? — возмутилась Ульяна. — Похвист, они что, с ума посходили, что ли? Сделай что-нибудь!

Похвист беспомощно взглянул на русалку и развёл руками.

— Я — он откашлялся. — Я считаю, что коли остаться кому-то в Нави надобно, так мне с братом! А девушкам и тем более детям…

— А ты молчи, божедурье! Нашёл дитя малое! Когда меня мнение твоё волновало, божок глупорожий?! — Аука ехидно насмехался над Похвистом и только что рожи не корчил, птица всё-таки. — Слышь, старый, я остаюсь, и нечего нюни разводить!

— Иди-ка сюда!

Ульяна попыталась схватить разбушевавшуюся птичку, но та стремительно взлетела в воздух. Русалка с размаху врезалась в Догоду, споткнулась о его ногу, а он от неожиданности не успел ухватить её под локоть. Похвист ринулся Ульяне на помощь и поймал-таки у самой земли. Морена, не сдержавшись, фыркнула и залилась смехом, а Лёля смотрела на Чернобога, который обозревал всё это действо широко распахнутыми глазами. Ну что за друзья у неё? Сумели испортить даже грустный миг расставания!

— А расскажи мне, чистое сердечко, почему в Нави решил остаться? — Под шумок грач упорхнул к Велесу и сел на протянутое ему предплечье. Старец погладил птицу, а та злобно зыркнула на стоящих на берегу сердитыми глазками. — Неужто жизнь тебе, такому маленькому, не люба?

— А где ты живого увидел, старик? — ответил вопросом на вопрос Аука. — Я давно утоп. Почему тогда здесь не оказался? Мертвякам в Нави самое место.

— Кто знает, кто знает… — загадочно прищурился Велес. — Бранишь ты Явь и жизнь свою прошедшую, а, выходит, стремилась к ней твоя душа, нашла врата и обратно прошмыгнула.

— Я, наверное, это… — Грачик содрогнулся, подобрал перья, и все замерли, слушая тонкий птичий голосок. Даже с лица Морены улыбка сползла. — Я, наверное, мамку искал… Не хотел умирать так, один, без рук материнских… А теперь хочу! — пронзительно вскричал грач, размахивая крыльями. — Теперь я рад, что умер, потому что их спасти могу.

И все молчали. Каждый, должно быть, не хотел принимать, но понимал справедливость слов крошечного духа. Ведь и правда, лучше всех в Нави тому будет, кто и так уже мёртв. Лёля заметить не успела, когда её ладонь в руке Догоды оказалась, но забирать её не спешила. Не сейчас, не тогда, когда внутри гложет что-то. Вроде и славно, что доведётся ей ещё в Яви побывать, но тоскливо жутко, как представишь, что Аука снова один окажется. И как же тяжело детям, что без родителей растут! Хоть и не жалела Лёля, что тайком от батюшки с матушкой сбежала, а поняла сейчас, как ей родных не хватает. Несколько месяцев уж минуло, как расстались они. Как там семья её, волнуется ли, ждёт ли обратно?

— Добрая ты птичка, честная, — улыбнулся Велес, лаская маленькую пичужку. — И храбрая, какую ещё поискать. За то, что собой пожертвовала ради тех, кого любишь, я исполню одно твоё желание. Загадывай, чего больше всего душа алкает?

— Я не знаю, можно ли так, — пискнул Аука. — Слишком сложное это желание, старик. Раз я в Нави один остаюсь, можно мне хотя бы раз, хоть бы разочек крохотный в руках матери оказаться? Запомнить это чувство хочу, пусть греет меня днями одинокими.

Ульяна всхлипнула, у Лёли тоже в носу защипало, и Догода крепче ладонь её стиснул. Велес посмотрел на них, взглядом по каждому прошёлся, а на Чернобоге остановился.

— Чернобог, — начал он, — знаю я, о чём вы с Мореной Рода просите. Давно просите, а ответа не получаете. И не получите. Не дано чаду родиться там, где жизни нет.

— Справедливы слова твои, Велес Всезнающий. Спасибо и за такой ответ, чтобы не пытали мы надежд несбыточных, — Чернобог почтительно голову склонил, а на лицо Морены смотреть больно было. Казалось, ещё чуть-чуть — и разрыдается она.

— Примете ли душу эту, как ребёнка родного? Пусть не крови, так по духу. Нужна ему любовь отеческая так же, как и вам любовь детская, беззаветная.

Морена прижала руки ко рту, будто не веря в том, что перед ней происходило. А Чернобог напрягся, в струну вытянулся, и, казалось, дышать через раз стал.

— Сейчас мы только облик истинный пташке вернём! — Велес взмахнул рукой, грач ввысь вспорхнул.

И вспыхнул яркий свет. Лёля зажмурилась и непроизвольно к Догоде прижалась. А когда смогла она глаза открыть, то чудную картину увидала. Перья мягко на землю опускались, а посреди этого облака чёрно-синего девочка стояла.

— Так девчонка ты?! — выдохнула Ульяна. — Девочка?

По лицу русалки пробежали две слезинки. Чёрненькая всклокоченная девочка лет восьми смотрела на них огромными карими глазами в обрамлении пушистых длинных ресниц. Кто-то другой сказал бы, что глазищи эти были единственным сокровищем худой и оборванной крестьянской сироты, но для Лёли в этот момент пригожее ребёнка на свете не нашлось бы.

— Девочка… — всё ещё неверяще покачала головой Ульяна.

— Мавка, ну ты чего? Чего ты плачешь? — хныкнула девочка жалостливым тоном. — Не плачь, а то я и сама разревусь.

И она разревелась. Громко, испуганно, безутешно, будто выплакивая детство своё несчастливое рядом с теми, кто до сих пор в себя от удивления прийти не смог.

— Маленькая моя!

Ульяна бросилась к девочке, а та побежала ей навстречу, путаясь в подоле залатанного сарафана явно с чужого плеча. Русалка подхватила малютку на руки, и теперь они уже обе рыдали навзрыд.

— Так я с девчонками одними путешествовал всё время, — тихо заметил Похвист, подходя к Лёле со спины.

Лёля кивнула, утирая непрошенные слёзы. Но эти слёзы были не от горя. Они сами наружу рвались и останавливаться не собирались. В Прави познала Лёля слезы боли, в Яви — слёзы страха и сочувствия, и до самой Нави ей дойти пришлось, чтобы узнать, как слёзы радости сладки.

— Пойдём к ним. — Лёля потянула Похвиста за рукав.

Одной рукой она обняла Ульяну, а второй — обхватила подрагивающую худенькую спинку девочки. Маленькой девочки, которая бесстрашно ринулась в гущу коршунов и которая принесла себя в жертву, чтобы они смогли уйти. Как можно крепче обхватила Лёля рыдающую парочку, ощутив, как и Похвист с другой стороны сделал то же самое. Лёля попыталась дар свой Берегини применить, коснуться душ чужих, успокоить, узнать, что они чувствуют, но не разобрала где чья душа. Общей душа их стала в тот момент, счастьем, миром и лёгкой горечью расставания наполненная. Так и стояли они, прижимаясь друг к другу — четверо, в Навь пришедших, но лишь трое, кто покинет её.

— А мне можно? — несмелый голос Морены прозвучал взволнованно-нетерпеливо.

Лёля отстранилась, а Ульяна, всё ещё заходясь слезами, опустила девочку на землю. Хоть и самой простой крестьянской девчонкой курносой она была, а Морена склонилась пред ней так, словно царицу видела.

— Ты и правда ко мне пойдёшь? Дочерью моей станешь? — осторожно спросила она, точно ожидая грубого отказа.

— А ты меня примешь? Не выгонишь, когда надоем? Ты Нави хозяйка, красивая, как ясная ночь летняя. А я кто? — застенчиво ответила девочка.

— Ты дочь наша. — Чернобог положил ладонь девочке на голову, и она вскинула на него внимательный взгляд, прислушиваясь к чуждым, незнакомым словам. — Ты радость наша, Рода Великого подарок.

— И что же? У меня теперь мамка и папка будут? Настоящие? И не врёте?

Лёля вытирала и вытирала слёзы. Рукав её рубахи новой насквозь промок, но ей и дела не было.

— Не только мамка и папка, — с нежной улыбкой Догода опустился перед девочкой на корточки и взял обе её крошечные ручки в свою большую ладонь. — У тебя и дедушка есть, и бабушка. Дедушка твой ух строгий какой, да сильный, а бабушка красы такой, что звёзды меркнут. Уж поверь, я их сам видел. А Лёля — тётя твоя. У тебя семья большая да крепкая. Кстати, а как имя твоё? А то всё Аука, да Аука.

— Да, отчего мальчишкой прикидывалась всё время? Дерзила нам, вела себя отвратительно. Ух, Морена твоим воспитанием займётся, спуску не даст, — пригрозила Ульяна.

— Так разве же девчонки кому нужны? — удивилась безымянная девочка. — Мальчик в семье — радость, а девочка — лишний рот. Я боялась, что и вы меня ртом лишним посчитаете, с собой не разрешите пойти. А имя моё если и было, так позабыла я его.

— Ох, и глупая же ты, — потрепал её чёрные волосы Похвист.

— А ты, божедурье, руки-то не распускай! А то батьке нажалуюсь, надаёт тебе хворостиной да прям по заднице твоей божественной!

— Ну, удачи тебе, Морена, с наследницей такой языкастой, — улыбнулся Похвист, на всякий случай отходя от девочки подальше. — Так как звать-то её станешь?

— Как звать? — Морена задумчиво переглянулась с Чернобогом, а затем перевела ласковый взгляд на застывшую в ожидании девочку. — Ганна, птичка то бишь. Хочешь Ганной зваться, радость моя?

— Ещё бы не хотеть! Ох, мамочка, как счастлива я, что ты у меня теперь есть. И ты, батюшка! — Новоявленная Ганна неловко на месте мялась, переступая с ноги на ноги.

Хмыкнула Лёля сквозь слёзы и в спину девочку подтолкнула. А та будто только этого и ждала. Кинулась к матери своей приёмной и лицо в юбку её пышную спрятала.

— Никогда я дочерью чьей-то не была, мне ещё учиться и учиться, мамочка! — срывающимся голоском проговорила она, обхватывая Морену тоненькими ручками.

— Да и мне матерью оказаться впервые. Теперь мы все вместе, втроём, — она прильнула к Чернобогу, поглаживая дочь по растрёпанным волосам, — учиться будем.

Весело трещал разведённый Похвистом костерок. Лёля сама не знала, для чего они его разожгли. Для уюта если только, в Нави ведь холода не знали. Ну и ужинать в темноте никому не хотелось, а корзина, Мореной собранная, яствами до краёв полна была.

Как там сейчас Ганна? Спит, наверное, в постели собственной, а может, не отпустила мать, вместе они уснули в кровати общей. Лёля поймала себя на том, что улыбалась, думая об оставленной девочке. Хорошо, что всё кончилось именно так. Какое же чудо Родово, что однажды в лесу она плач Ауки услыхала, пусть и притворный. И ребёнку помогла в итоге, и сестре собственной. На две души мир счастливее стал. А то и на три, если Чернобога считать.

Напротив раздался заливистый смех. Лёля подняла взгляд. Раскрасневшаяся Ульяна смеялась над какой-то шуткой Похвиста, которую сама Лёля прослушала. Возле русалки лежала откупоренная бутылка вина, и им без стеснения угощалась и она сама, и Похвист. Немного тёмно-красной жидкости плескалось и в деревянной чашке Лёли, но она не решалась пригубить хотя бы малость, помня о предупреждении сестры.

— Пахнет странно, тебе не кажется? — спросил сидящий рядом с ней Догода.

— Цветами, вроде, — принюхалась Лёля. — Интересно, вкусно хоть?

Догода поднёс свою чашку к губам и сделал крошечный глоток.

— Горьковато, — признался он. — Но я вина не пробовал никогда. Дед мигом всё желание отбил бы, если бы увидел, как я по погребу его шарюсь. А они вон половину бутылки уже приговорили, — Догода фыркнул, глядя на брата и его подругу.

Ульяна, сорвав под ногами местную разновидность ромашки с бордовой сердцевиной и голубыми лепестками, пыталась закрепить её Похвисту за ухом, а он деланно сопротивлялся, со смехом ловя тянущиеся к нему руки и удерживая их, пока русалка не вырывалась, чтобы затем снова начать ту же игру.

А в лодке Велеса эти двое сидели ниже травы. Хотя все они тогда больше молчали, чем речи вели. Всё-таки с другом простились, и кто знает, когда снова свидеться смогут. Велес же вещал без умолку, про места, мимо которых они проплывали, рассказывал. Про Навь настоящую по одному берегу и междумирье, что по другому. Из междумирья душа ещё может обратно в Явь вернуться. Иногда живым человеком, иногда духом-хранителем, порой и нежитью, как Аука. Но в Нави и своей нежити хватало. Возникала она из ниоткуда, из тьмы, из сожалений тех, чья жизнь закончилась, из неудовлетворённых желаний. Но после войны со Скипер-змеем Чернобог, Перун и Велес создали заговорённый Калинов Мост. Теперь нечисти с Яви в Навь путь был закрыт, как и навьим исчадиям к людям не пробраться стало. Огнём они горели, едва только лапами нечистыми на священный мост ступали. И очень уж Лёле хотелось верить, что заклятье, Мореной созданное, Ульяну от участи этой жестокой убережёт.

Русалке и так несладко приходилось. Велес на излучине Березины их высадил и тропу к Калинову Мосту указал. Три дня им добираться предстояло, а рядом, кроме чёрной мёртвой воды, иной воды не было. Вся надежда Ульяны на маленькую баночку масла ароматного осталась. Хоть немного, но уберегало оно водное создание от сухости. Да только, похоже, Похвиста её ладони, чешуйками мягкими покрытые, не смущали. Реже и реже из рук своих он их выпускал.

— Скучаешь по деду? — Лёля с трудом отвлеклась от слишком уж смущающей, но одновременно волнующей игры русалки и неприступного бога. Теперь Похвист шептал что-то Ульяне на ухо, что-то такое, отчего та алела, как явьская роза.

— Скучаю, конечно. — Догода сделал ещё глоток, а Лёля опустила свою чашку на землю. Пожалуй, не стоит пить вино это, как-то слишком уж таинственно ухмылялась Морена, когда в корзину его прятала. Свои тайны лучше бы при себе держать. — Стрибог — бог великий. Сильнейший. Но превыше семьи никого для него нет. Ради своих умрёт он и не задумается. Хотел бы я когда-то таким же стать. Хотя умирать боязно, конечно, — Догода стыдливо улыбнулся поверх чашки.

— Ещё как боязно. Неизвестно, что там, за звёздами, — Лёля посмотрела на тёмное небо. — Вдруг Род всю тысячу лет за ошибки упрекать будет? Матушка говорила, что книга у него есть волшебная, все поступки наши дурные туда пишутся. Все-все. Даже каждая слива сушёная, что у Нянюшки я в детстве украла, на учёте стоит.

— О, тогда там ещё яиц три дюжины, не меньше. Помнишь, таскали мы у Дажьбога?

Лёля искусственно хихикнула. Ничего она не помнила и Догоде про это сказать не успела. Он так рад, что снова они втроём, как в детстве, а для неё всё не так. Для неё Похвист и Догода скорее новые друзья, верные, любимые, как Ульяна, но все же новые. Хотя Догода не просто другом ей стал. Да и об этом Лёля умолчала.

Похвист и Ульяна по другую сторону костра уже не смеялись. Лёля не слышала, о чём они говорили, да только посмотрел Похвист на Ульяну долгим взглядом, она на него, а потом вдруг припал он к губам её жадным поцелуем. Лёля глаза так и распахнула изумлённо. Знала она, что не только поцелуями они ограничивались когда-то, но чтобы вот так, прилюдно… И то, как удерживал Похвист затылок русалки, как пальцы его в темных волосах Ульяны путались, как руки её поначалу в грудь ему упирались, а после упали безвольно… Никогда такого Лёля не видела. И жарко ей стало вдруг и… Завидно? Не ожидала Лёля, что такие чувства испытывать будет.

Должно быть, Догода увидел её замешательство. Он легко подскочил на ноги, тонкий и стройный, залпом допил остатки вина и отбросил чашку в траву. Лёля в глазах его, пламя костра отражающих, потерялась, когда он протянул к ней руку.

— Полетаем? — спросил Догода.

Он увлёк её в сторону, за деревья, откуда не было видно целующуюся парочку.

— Пусть одни побудут. Сдаётся мне, соскучились они друг по другу сильно.

И показалось Лёле, что в голосе Догоды оттенок неодобрения прозвучал, но она больше другим была заинтересована. Во-первых, впервые они с Догодой наедине остались, и волновало это не меньше, чем наблюдение за влюблёнными Похвистом и Ульяной, а во-вторых… Не шутка ли, что полёт он обещал?

— Ты правда летать можешь? — негромко поинтересовалась она, боясь повысить голос в этой непривычной тишине, укрывающей только их двоих.

— Я… Я надеюсь… — Догода нахмурился с недоумением. — Странно. Я не это хотел сказать. Я хотел похвалиться, что способность оборачиваться в десять обрел, а Похвист в одиннадцать, но что-то словно язык вяжет, совсем другое говорить заставляет. Но, если подумать, я и правда не знаю, вдруг потерял я в Нави умение своё, вдруг опять аспидом чёрным стану?

— Я тоже не знаю, — честно ответила Лёля. — Надо было с Велесом посоветоваться, да поздно теперь. Но ведь Навь признала тебя взамен Ауки.

— И то верно. Давай попробуем. Если что, расколдуй меня обратно, уж не знаю, что ты для этого сделала.

Догода заозирался по сторонам, а Лёля смущённо вспыхнула. Она то помнила, что вернула аспиду вид Догоды поцелуем. И сейчас, глядя на его полные розовые губы, она корила себя, потому что думала совсем не о том, о чём стоило бы.

— Готова?

Догода обернулся к ней через плечо, должно быть, найти подходящее для превращения место, и Лёля снова мысленно обозвала себя пустоголовой, потому что не могла она не мечтать о том, чтобы и её Догода однажды поцеловал так же, как Похвист Ульяну. Ну если и не поцеловал, то пусть хотя бы взглянет на нее так же, взглядом жадным, от которого искры летят… Она громко выдохнула, пытаясь привести себя в чувство.

Наверное, Догода принял это за знак согласия. Он плутовски улыбнулся, взял три шага разбега. И Лёля перестала фантазировать о поцелуях.

Какую угодно птицу ожидала она увидеть, но только не его. Догода не был птицей. Он был змеем. Большим золотым змеем с широкими крыльями, будто бы бархатом обтянутыми, гордой головой, украшенной шипастыми отростками, словно короной. Глаза его серо-голубые, да только с узким зрачком вертикальным, смотрели задорно и хитро, а сильный хвост лениво ходил из стороны в сторону.

— Аспид! Янтарный! — восторженно взвизгнула Лёля и бросилась обнимать длинную шею.

В таком виде она Догоды не стеснялась. Не видя его смущающего лица, рослой фигуры, она смело прижималась к упругой чешуйчатой груди, слышала внутри клокотание и довольно урчание. Как чёрный аспид был уродлив и неказист, так этот аспид прекрасный точно со страниц сказок сошёл. Когда-то она готова была все деньги заработанные за кусочек янтаря выложить, а теперь у неё свой янтарный змей был, своё личное солнце.

Аспид затопал лапами и взмахом головы указал на свою спину. Видно, очень уж ему не терпелось крылья размять, высоту позабытую ощутить. Лёля себя долго ждать не заставила. На хвост широкий наступила, на спину змею вскарабкалась и ухватилась за основания крыльев. Крупнее братьев своих птичьих в этом обличие Догода был, из-за чего не видела Лёля, что рядом происходит. Но она и не хотела смотреть. Если с Варьялом полёт был как сон на пуховой перине, то с Догодой она точно на печи растопленной лежала, тёплой, твёрдой, но уютной. Уютной, как терем родной.

— Красиво здесь, — восхищённо выдохнул Догода.

Лёля угукнула, уткнувшись подбородком в колени. Они вдвоём сидели на траве, разглядывая Березину с высоты небольшого обрыва. По здешним меркам уже наступила ночь, что не слишком от дня отличалось, но звёзд оранжевых поубавилось, а Лёля всё усмирить сердце не могла, понимая, что она в этой полутьме наедине с парнем, в которого влюбилась. И она ведать не ведала, как поступить ей с этой любовью. А сейчас, когда она настоящую силу Догоды узнала, истинную красоту его души увидела, и того хуже ей стало. Будто иголок сотню на землю бросили, а её сверху усадили.

— Как думаешь, когда вернуться нам можно? — спросила она. На самом деле возвращаться к Похвисту и Ульяне ей не хотелось, но и как с Догодой себя вести, Лёля понятия не имела. Страшно ей было дурочкой несмышлёной перед ним предстать, а ведь она, воспитанная в Прави, такой и была. Глупой и наивной.

— Хм… — Догода закусил губы. — Давай отдохнём немного и обратно полетим. Наверное, отвык я от полётов. Утомился, хоть и не должен был.

— Это всё Навь. Ульяна тоже не может здесь водой управлять, не слушается она её. Вдруг и воздух в Нави такой же строптивый и неживой? Ведь ни ветерка нет… — Лёля заметила, как на миг исказилось лицо Догоды, когда она подругу упомянула. — Тебе Ульяна не нравится?

— Не то чтобы не нравится… Мне не нравится, какой Похвист рядом с ней…

— Такой же ты, как братья твои. Они её тоже нечистью обзывали, говорили, что недостойна она Похвиста, — Лёля расстроенно отвернулась.

— Нет, об этом я даже не думал… Не потому она мне не нравится, что нечисть… Она живая, а это плохо. Для Похвиста плохо, конечно же.

— А, ты про это… Я понимаю. Но они так любят друг друга… Может, лучше по-настоящему любить, пусть и недолго, чем вечность провести, подобием любви довольствуясь?

— И правда… Когда ты мудрой такой стала? — Догода взглянул на неё с улыбкой на губах.

— Так я сколько уже с ними хожу, — со смешком ответила Лёля. — Поневоле задумаешься.

— А я всегда знал, что на тебе женюсь и мы жить будем столько, сколько этот мир просуществует. — Догода изменился в лице и сбивчиво возразил: — Я снова сказал не то, что собирался. Род Великий, да что же такое! Я всего-то объяснить хотел, как хорошо, когда можно вечность разделить с кем-то родным. Хотя… Ну, теперь ты знаешь, — он безрадостно опустил глаза в землю. — Я для того сюда и пришел, чтобы спасителем твоим сделаться, а затем Сварога обручить нас просить.

Лёля уткнулась лбом в подобранные колени, отказываясь смотреть куда-либо, кроме как в темноту. Её щёки и уши пылали, а внутри всё ликовало. Оказывается, Кощей не единственным женихом её мог бы оказаться! А уж к этому жениху, к Догоде, она бы из горницы сама выбежала, никакая свита отцовских богатырей её не удержала бы.

— Раз уж ты правду сказал, я тебе тоже откровенностью отвечу, — глухо проронила она, не поднимая головы. — Чтобы меня уберечь, батюшка все мои воспоминания о Скипер-змее отобрал… и о тебе. Я совсем тебя не помню. Это ты меня знаешь давно, а я тебя в пещере впервые встретила.

Догода заговорил не сразу.

— А разве можно так? — Голос Догоды звучал таким подавленным, что Лёля пересилила себя и посмотрела на него, вопреки смущению. — Разве можно вот так просто у человека жизнь его отбирать?

— Нельзя. — Лёля вздохнула. Ей больно стало видеть Догоду настолько огорчённым. Она несмело погладила его по плечу, отметив про себя, какое оно широкое и крепкое по сравнению с её собственным. — Я отчасти из-за этого из дома бежала. Не простила батюшке поступок сей. Но не думай, что раз я тебя ребёнком не помню, ты теперь мне чужой. Я… Ты… Ты мне Похвиста дороже. Нет, я его тоже люблю, но тебя…

Лёля вздрогнула. И без вина Морены тайну свою выдала, ну точно дурочка пустоголовая. Что теперь Догода о ней подумает?

— И меня любишь? — В глазах Догоды будто отражался весь мир. Лёля не нашла ни одной причины, чтобы не кивнуть в ответ.

— Глупой считаешь? — с горечью спросила она. — Я и сама не знала, что так бывает. С тех пор как тебя увидела, не могу я о тебе не думать. И стыдно мне, что я себе такие мысли к другу детства позволяю. Но не вижу я в тебе мальчика, с которым росли мы вместе. Я мужчину вижу, и кажется мне, словно я этим и тебя, и Похвиста предаю, дружбу нашу детскую, светлую и безгрешную.

— А я, как только понял, что тебя нашел, любоваться тобой перестать не могу. Ты как сестра поначалу мне была, а потом… Подростком-то я просто с тобой быть хотел, а свадьбу нашу обрядом радостным представлял. Но теперь… Ты другой совсем стала… Я, как в свой облик вернулся, часто как о жене о тебе размышляю. — Щёки Догоды рдели, но он не отводил твёрдого взгляда. — Размышляю о том, как красива ты и какое счастье избраннику твоему выпадет ложе с тобой разделить… Я сам не понимаю, почему сейчас говорю тебе слова эти непристойные, а не бегу прочь, от позора сгорая. И почему слушаешь ты меня, того, кто кровь твою пролил.

— И как нам быть теперь? — шепнула Лёля. — Что сделаешь ты, зная, что люблю я тебя?

— Нам ещё сложнее, чем им будет, — Догода мотнул головой в пустоту, явно имея в виду оставленных в одиночестве Похвиста и его возлюбленную, и придвинулся ближе. Теперь сквозь плотную ткань дорогого сарафана ощущала Лёля жар его бедра у своего. — Никто не даст нам разрешение судьбы соединить: ни Стрибог, ни Сварог.

— А нужно оно тебе, их разрешение? — Лёля отвечала так тихо, что сама себя почти не слышала. Близость юноши, о котором до этого она лишь мечтала, дурманила голову, как настой полыни.

— Твоё нужно.

Лёля с трепетом изучала его лицо. Она знала, что Догода не врёт, не может он неправду под действием волшебного вина Морены сказать. Все тайны он ей свои раскрыл, но всё равно Лёля не верила: неужели все его чувства — все ей? Ей одной? За что такое счастье, от которого и без крыльев летать возможно?

— Разрешаю, — промолвила она одними губами.

И больше ничего сказать не смогла бы. Потому что лишил её возможности говорить Догода самым первым, самым волнующим, самым драгоценным поцелуем.