Там, где кружат аспиды

Глава 9

— Чудо, говоришь? — Похвист приподнялся, а потревоженная Ульянка села, впрочем, судя по улыбке, не сильно обеспокоенная нарушенной идиллией.

Лёля тоже присела и потёрла глаза. Ей, уже успевшей задремать, тяжелее других было возвращаться из мира сна. Она без единой мысли в голове смотрела, как Моряна забрался обратно на чердак и уселся на пол, скрестив ноги.

— Да, весной то ещё было! — затараторил мальчик, едва устроившись среди кип сена. — Лечу я, значит, от моря, ну того, что на юге, ты знаешь, Похвист. И вижу вдруг с высоты картину небывалую. Сад яблоневый, братец, представляешь?! Целый сад посередь леса!

— Может, попутал ты? Кто бы стал лес вырубать, чтобы яблони насадить? Фантазёр ты, Моряна. — Похвист зевнул и провёл ладонью по лицу. — Признайся честно, что уходить не хочешь, и дай уже поспать.

— Слепой я, по-твоему? Внизу всё будто снегом посыпано было! Белым-бело!

— Снегом? — удивлённо переспросила Лёля. — А что такое снег?

— Ты что же, сестрица, снег никогда не видела? И в снежки не играла? — Моряна повернулся к Лёле и с изумлением поднял брови.

— Никогда, — подтвердила Лёля.

— Это же чуть ли не самое лучшее, что в Яви есть! — всплеснул руками Моряна. — Карачун по миру ходит, посохом в землю бьёт, а куда ударит — там всё льдом и холодом сводит! Знаешь, какой восторг, когда засыпаешь ввечеру, земля ещё сера и непроглядна, а утром к окошку подойдёшь — а Карачун уже снегом белым из мешка своего всё присыпал! Кашу глотаешь кое-как, чаем горячим захлёбываешься, а всё потому, что первым хочется во двор выскочить, следы свои на карачуновском полотне оставить!

— Холодно ведь, нашёл чему радоваться, — проворчала Ульяна. — Для нас, речных жителей, ничего хуже зимы нет. Озёра льдом покрываются, как стеклом толстенным, и сиди себе в темноте, лясы с русалками точи. Как славно, что не вернусь я больше в Царство Водяного, у меня теперь защитник сильный есть, — Ульяна с благодарностью взглянула на Похвиста, а тот улыбнулся в ответ.

— Не волнуйся, не дадим тебе во время Карачуна замёрзнуть, — произнёс он довольно. — Шубку справим знатную. Так ведь, Моряна? Позовём Лёлю и Ульяну с нами крепости снежные строить? — подмигнул Похвист брату.

— Позвать-то позовём, да дедушка не дозволит, — опечалился Моряна. — Он их выгонит. А с ними и ты от нас уйдёшь? — Мальчик поднял на Похвиста грустный взгляд. — Снова пропадёшь, сам по себе будешь?

— Нет, братец. — Похвист протянул руку и потрепал Моряну по белобрысой макушке. — Я не от вас ухожу, а в путь дальний отправляюсь за Догодой. Мы вместе потом вернёмся. А как вернёмся, так сад твой волшебный смотреть пойдём. Ты, я, Ульяна с Лёлей и Догода.

— И я, — скрипуче проговорил Аука, почти по самую голову закопавшийся в уютном гнезде из сена.

— И ты, птица говорящая, Род бы тебя побрал, — согласился Похвист. — Ну как, договорились, будешь нас ждать?

— Буду! И вас, и брата Догоду! Я обязательно дождусь! — восторженно пообещал Моряна. — А грачик ваш товарища себе в саду том сыщет! Углядел я там на верхушке яблони птицу одну. Красивая, что радуга! Голубая, с крыльями красными! А лицо-то, лицо девичье, представляешь, Похвист? Вот умора! Зуб даю, болтать не хуже вашей сможет!

Похвист точно окаменел. Лёля не понимала, что насторожиться его заставило, но молчала, не хотела при Моряне спрашивать. Только взглядом непонимающим с Ульяной обменялась, но русалка в ответ лишь пожала плечами.

— А где сад тот находится, Моряна? Далече отсюда? — спросил Похвист, подаваясь вперёд.

— Да нет, рядом совсем. На юго-востоке. Дедуля бы меня далеко от дома не отпустил. Говорит, пока силы не наберусь, не доверит мне ветром собственным управление! Вот и скажи, братец, справедливо это? А я ведь уже и чайкой оборачиваться научился, и…

— Птица с головой человечьей… — пробормотал про себя Похвист, пока Моряна жаловался на строгость Стрибога. — Перья голубые… Моряна, шёл бы ты в терем, — обратился он к мальчику. — Дед прознает, что ты у нас полночи провёл, вообще дальше ворот не ходу не даст.

— Да иду я, иду, — обиженно надулся юный бог, но пополз к лестнице. — Клянёшься, что свидимся ещё?

— Клянусь! — уверил его Похвист. — Мы уйдём ещё до восхода, так что прощай, братишка. Спасибо, что единственный из семьи гостей моих принял.

— Так отчего же их было не принять? — Моряна широко улыбнулся напоследок. — Я, наоборот, рад страшно, что с русалкой и Аукой знакомство свёл, да ещё и с богиней из Прави. Это же страх, как интересно!

— Беги уже, пострел, — ласково напутствовал Моряну Похвист. — И не меняйся, — тихо добавил он, когда мальчик исчез из виду.

На чердаке воцарилась тишина. Даже лошади уснули и тяжело дышали внизу. Похвист невидяще смотрел на лестницу, молчал, думал о чём-то, а Лёля не решалась его отвлечь. Она ясно видела, что Похвист в лице изменился, когда птицу с женской головой Моряна упомянул. Сама же она никогда о диве таком не слыхивала, даже Нянюшка в сказках не упоминала о птице той.

— Похвист… — нежным голосом разрушила тишину Ульяна. Она коснулась плеча бога ветра, и он бездумно накрыл её ладонь своей. — Знаешь ты что-то. Не скрывай от нас, правду поведай. Одна у нас теперь судьба.

— Я могу и ошибаться… Но тут либо совпадение странное, либо Род неспроста нас к дому моему направил. — Похвист поднял голову и посмотрел на Лёлю. — Не к Стрибогу сердце тебя влекло, а к Моряне.

— Почему? — спросила она. — Неужто сад тот на самом деле волшебный такой? Или же… — Лёля ахнула, — врата в Навь в саду яблоневом открываются?

— Да ты коней-то не гони, — Похвист застучал длинными пальцами по колену, будто размышляя над чем-то. — Где врата в Навь, только навьским богам ведомо, Велесу и ей… Птице, что летает свободно среди трёх миров.

— Сирин! — выдохнула Ульянка. — Так думаешь ты, это её Моряна в саду встретил?

— Сирин… — повторила Лёля незнакомое слово. И снова что-то в сердце кольнуло иголкой.

— Сирин жуткая! — Ульянка отпрянула от Похвиста и закуталась в шаль. — Вестница смерти! Говорят, кто видел её, тот долго не протянет! Что же мы сидим тогда? За Моряной бежать надо, спасать его! Вдруг и над его головой зло уже нависло?

— Угомонись, Ульяна, дай подумать. — Похвист потёр виски и снова уставился на сено под ногами. — Сирин такую славу заслужила, потому что часто с Велесом её зрят, а он — привратник Нави. Моряна же Сирин ещё весной встретил и, как видишь, жив-здоров, проказник, деда всё так же не слушается. А что, если и мы её найти попытаемся? Если дорогу к Нави не вызнаем, может, хоть с Велесом нас Сирин сведёт? По мне, это надёжнее, чем среди камней капища на ответ надеяться.

— Я не против, — отозвалась Лёля. — Чувствую, что есть истина в словах твоих. Ну а если не сложится, всегда можно к капищу поворотить.

— Ох, вот уж вы, боги, неугомонные! И всё-то вам нипочём! — Ульяна с размаху откинулась на покрытый мягким сеном пол, разметав в беспорядке волосы. — Хорошо, идём искать эту страшную Сирин. Коли разгневается она, так хоть на птицу волшебную перед смертью гляну. Не здесь же мне оставаться? Здесь меня дед твой скорее прибьёт.

— Ну а ты? — Похвист обернулся к пернатому комочку, свернувшемуся возле Лёли. — Тебе здесь жить нельзя. Прознает Стрибог, что нечисть в амбаре завелась — мигом тебе голову свернёт.

— А я и сам не хочу в хлеву смердящем задерживаться, — прокаркал грач. — Я не для того за вами летел как проклятый, чтобы лес свой родной на халупу эту трухлявую менять.

— Ой, ну как ты выражаешься, уши мои скоро кровоточить начнут. Кто же тебя воспитал так? — Ульянка повернулась набок, чтобы лучше видеть наглую птичку.

— Да уж всей деревней воспитывали. Кто розгой, кто и просто пинком. Мамка моя померла рано, не помню я её. Когда маленьким был, помогал ещё кто подобрее, а потом гоняли просто. Лишние рты никому не нужны.

Грач спрятал крошечную тёмно-серую головку в солому, но Лёля на ощупь нашла и погладила гладкие пёрышки. Ещё мягкие, пушистые, так у только оперившегося птенца.

— Нам нужны, — проговорила она, поглаживая спинку птицы. — Ты же махонький, много не съешь. Мы всегда для тебя сыщем что-нибудь.

— Ты почему за нами увязался-то? — поинтересовался Похвист, укладываясь на сене рядом с Ульяной.

— Весёлые вы. Эвон как знатно потешились мы давеча.

— Это да. — Похвист закинул руки за голову и упёрся взглядом в потолок. — Вот Догода удивится, когда заявимся мы к нему в Навь компанией такой. Да только он хороший, не чета остальным братьям моим. Догода вас полюбит, как и я полюбить смог.

Никто ничего не ответил. Поздно было уже, со сном бороться сил ни у кого не осталось. Лёля закрыла глаза и прижала к груди тёплого Ауку.

«Быстрее бы встретить тебя, Догода. Ничего я о тебе не помню, да только с каждым днём будто бы лучше тебя узнаю. Страшно мне, вдруг я тебе такая не понравлюсь? Похвист сказал, что не признал бы меня в явьском обличии, вдруг и ты не признаешь? Не такой ты меня знал. Для тебя я дочь Сварожья младшая, вниманием родни и челяди избалованная. А сейчас, гляди — ноги в царапинах, руки изранены, платье из белого серым стало. И всё равно, как же увидеть я тебя хочу! Ты дождись нас, Догода. А мы-то уж путь к тебе отыщем».

Они ушли на рассвете. Никто из родни Похвиста проводить их не вышел, никто слова доброго на прощание не сказал. Лёля была уверена, что Моряна уж точно уход бы их не пропустил, но он, наверное, крепко спал, впечатлениями ночи утомлённый. Как славно, что хватило в его детском сердце сил следовать не чужим указам, а тому, во что сам он верит, тому, что правильным считает.

Лес встретил их радостным щебетанием и напевами звуков жизни. Рассветный воздух вливался в грудь, точно вода родниковая, мягкое солнце обволакивало верхушки деревьев, будто бы погружая их в зеленоватый туман. После ночи в конюшне Лёля чувствовала себя свежей и отдохнувшей. И это было хорошо, потому как предупредил Похвист, путь, что для чайкой парящего Моряны кратким казался, для них, пешком по ухабам лесным бредущим, не меньше трех седмиц составит.

По дороге они зашли в деревеньку, припасов прикупили, фляг берестяных в дорогу. С тех пор десять ночей минули. Не мёрзла Лёля, не голодала — а чего ей ещё желать было? Теперь частенько наедине с Аукой она оставалась, пока Похвист с Ульянкой по несколько раз на дню то за дровами бегали, то за ягодами, то воды к ручью набрать. Правда, возвращались они порой небыстро, с руками пустыми, но раскрасневшиеся и с видом таинственным. А Лёля зато всё о жизни Ауки в посёлке родном узнала да и пару словечек, не самых приятных, от птички переняла. Ох и ругался Похвист, когда услышал… Обещался Ауку камнем придавить и на съедение медведю оставить.

Расцветай-ка, расцветай-ка,

В поле розовый цветок!

Побывай-ка, побывай-ка

Ко мне, миленький дружок!

Посидим-ка, посидим-ка

Мы последний с тобой вечерок,

Поговорим-ка, поговорим-ка

Мы про прежнюю с тобой любовь.

Что такая любовь злая —

Наглядеться с милым не дала,

Наглядеться, насмотреться

На его бело лицо…

Кабы знала, кабы знала,

Не зачинала бы любить!

И с того горя-кручины

Пойду в зелен сад гулять.

Я сорву ли, я сорву ли

В саду розовый цветок,

Я завью ли, я завью ли

На головушку венок.

Мелодичный голос Ульяны разносился далеко нам лесным озером. Русалка сидела на траве и перебирала ягоды земляники, отбрасывая в сторону те, что были попорчены гнилью или насекомыми. Радостно скачущий рядом грач и такими не брезговал, быстро склёвывая каждую отброшенную Ульяной ягодку. Лёля помогала подруге, отрывая от пахучей земляники зелёные листочки.

— Ульяна, а почему песня твоя про любовь, но грустная такая? — полюбопытствовала Лёля, когда русалка замолчала.

— А любовь, Лёлюшка, часто с болью рядышком ходит, — грустно ответила Ульяна. — Кто знает, что у Рода на уме, когда он сердца влюблённых сводит. Иной раз думаешь, что счастья большего, чем любовь, испытать нельзя, а затем вспоминаешь, как хрупко оно, это счастье, и так тоскливо становится…

— Думаешь, лучше бы вообще любви не было? — Лёлю заинтересовал ответ Ульяны. Она никогда не слышала о том, что в любви страдания есть. Пусть даже Плеяна, подруга её правьская, и умерла за любовь к жениху, да никогда она о поступке своём не жалела.

— Без любви жизнь пуста. Всем нам любить кого-то надобно. Только иногда людям любовь спокойная достаётся, а иногда такая, что кажется — не переживёшь её. Настолько та любовь сильная, что жжёт изнутри, и не ожидал ты, что любить так можешь. И жить страшно потому, что знаешь — закончится она. Пресытятся тобой и оставят. И даже винить того человека не за что, ведь не ровня ты ему, совсем не ровня…

Ульяна посмотрела на Похвиста, старательно вглядывающегося в поплавок. Сидел он на крутом берегу озера и рыбы пытался на ужин раздобыть. Лёля тоже на друга взглянула. Мирный Похвист был, спокойный. Орудовал удочкой, и не без успеха. Ждёт их сегодня знатная уха! И отчего Ульянка речи такие печальные завела?

— А мне Нянюшка сказывала, что, когда любишь, сердце в груди ланью трепещет. Правда то?

— Правда. — Ульяна кивнула. — Да лань эта и затоптать может. Лёлюшка, — русалка повернулась к ней и улыбнулась ярко, но невесело. — Сдаётся мне, что сердечко твоё юное и неопытное уже к любви готово. И коли тот избранником твоим окажется, о ком я думаю, держись за него. Он тебе под стать, и боль любовная тебя обойдёт. — Не дав Лёле ответить, Ульяна отставила туесок с ягодами и подскочила на ноги. — Ох, как купаться хочу! Напои меня, водица холодная, тело омой, обнови!

Она бросилась к берегу, на ходу стягивая платье. Оказавшись совершенно нагой, русалка забежала в озеро возле Похвиста, обдав того брызгами и распугав рыбу. Похвист открыл было рот, но захлопнув его беззвучно, когда рассмотрел нарушительницу спокойствия — стройную, белокожую, длинными волосами окутанную. И даже чешуя, лентами тянущаяся вдоль позвоночника, по ногам и рукам русалки, её не портила, а наоборот, голубыми отблесками придавала коже Ульяны особое сияние.

Таков был бич водяницы. Чем дольше оставалась она без воды, тем проще становилось разглядеть в ней нечисть. Стеснялась Ульяна своей время от времени проступающей чешуи, хотя Лёля с Похвистом не раз убедить её пытались, что им дела нет до русалочьей особенности. Но перед заходом в деревню или путешествием по тракту оживлённому стремились они речку или озеро отыскать, чтобы вдоволь русалка наплескаться могла, а кожа её — водой напитаться, снова нежной, бархатной стать. И тогда ещё три дня ничто в Ульяне дух нечисти не выдавало.

— Нравится, что видишь? — Ульянка обернулась, позволяя длинным чёрным волосам окутать её, словно шёлковым покрывалом. — Со мной пойдёшь? — подмигнула она Похвисту.

— Да иди ж ты, ведьма! Клёв не порть!

Похвист вспыхнул, но отвернулся и нарочито упорно принялся разглядывать поплавок, колеблющийся на потревоженной Ульянкой озёрной глади. Русалка пожала плечами и медленно пошла на глубину. Войдя в воду по пояс, Ульяна остановилась и запрокинула голову. Лёле даже с берега видно было, как упивается Ульяна родной стихией, как разглаживаются морщинки тревоги на её красивом, молодом лице. Эти морщинки, небывалая задумчивость и отрешённость стали частыми спутниками обычно радостной и оживлённой русалки с того момента, как покинула Лёля с друзьями негостеприимный дом Стрибога.

— Далеко не заплывай! — крикнул Похвист, когда Ульяна наконец нырнула и, точно быстрая выдра, вынырнула уже почти на середине озера.

— Странные они. То хорошо общаются, то грызутся, как собаки дикие, — пробурчала Лёля, закидывая в рот ягоду земляники из оставленного русалкой туеска.

— Мавка любит его. Сильно любит, тупоголового недотёпу. — Аука взлетел и опустился к Лёле на колени. Она почесала маленькую головку птички, и та закрыла глаза от наслаждения, точь-в-точь котёнок разомлевший.

— Разве это любовь? Любовь — когда семью заводишь, детей рожаешь. Когда под руку с мужем ходишь, а все склоняются пред вами, приветствуют. Любовь тихая, спокойная, как у моих матушки и батюшки. А эти двое, даже если и коснутся друг друга, так будто искры в стороны разлетаются. Страшно порой стоять между ними в такие моменты.

— Серьёзно ты? — Грач распахнул глаза, и Лёля поклясться была готова, что птица смотрела на неё, как на самую большую дурочку Яви. — Кому из нас восемь лет — мне или тебе?

— Ну а что не так? — удивилась Лёля. — Я тоже Похвиста люблю. И Ульяну. Но я же не ругаюсь с ними в день по три раза. А они постоянно задеть друг друга пытаются. Похвист Ульяну бедную как только не обзывал, а она лишь фыркает.

— Ой, ну какая же ты глупая!

Аука взлетел, клюнул Лёлю в макушку и приземлился среди её волос. Острые коготки неприятно заскребли по коже, но Лёля не стала сгонять птицу, к которой привязалась за последние дни. Несмотря на вредный характер, тот ребёнок, что жил внутри птичьего тельца, пришёлся всем троим по душе. Особенно ласкова с крошечной нечистью была Ульяна, правда русалка часто от Ауки в ответ лишь привычную кличку «мавка» слышала, но не обижалась.

— А Похвист любит её? — спросила Лёля.

— Вот этого не знаю. У него рожа что камень подзаборный. Сам себе на уме этот божок недалёкий. Но знаешь что? Если он мавку расстроит, я его глазюки-то ледяные повыклёвываю, — гордо заявил Аука.

Лёля рассмеялась, представив, как Похвист убегает от рассвирепевшего грача, нацелившегося на его глаз. Да нет, быть такого не может, чтобы Похвист Ульяну обидел. Любит, не любит — в сердце его не заглянешь, но что заботится он о беглой русалке — так это любой бы заметил. Хотя о беглой богине он заботился не меньше.

Грач закопошился среди волос Лёли, и она убрала с плеч мешающиеся косы. Безучастно поглаживая кончик красно-рыжей косы, Лёля смотрела на озеро, над водной гладью которого виднелась голова Ульяны, рассекающей ровную поверхность с отражающимся в ней небом. Лёля почему-то снова думала о Догоде. Она сама себе отчёт не отдавала, но всё чаще и чаще свободное время посвящала размышлениям о том, кого надеялась и одновременно боялась встретить. Лёля корила себя, ругала, ведь понимала, что сама нафантазировала образ того, кто другим совсем оказаться может, но и выбросить из головы мысли о юноше таинственном, который ради неё в Навь пошёл, она не могла. Ведь когда кто-то из-за тебя на поступок такой решается, жизнь свою не щадит… Ну а что, вдруг это она и есть, та самая…

— Ульяна!

Крик Похвиста прервал поток Лёлиных мыслей. Бог ветра, отбросив снасти и опрокинув котелок с уловом, напряжённо всматривался в даль. Лёля проследила за его взглядом с замирающим сердцем. Она не понимала, что происходит. Ульянка то показывалась над водой, то снова скрывалась за взявшимися из ниоткуда волнами. А в следующую секунду Лёля уже была на ногах. Она чётко разглядела две крючковатые, словно изломанные, руки возле русалки.

— Ульяна! Нет!

Похвист кинулся в воду. Лёля не могла даже пошевелиться. Что это? А рук в воде стало много. Целый лес. И среди этого леса жадных рук билась, старалась вырваться из смертоносной ловушки Ульяна. Лёля вспомнила вдруг, как та же самая Ульяна пыталась утащить на дно и её. Грудь закололо, на глаза навернулись слёзы. Лёля задышала часто, будто не могла надышаться. Будто дышала за себя и за Ульяну, борющуюся с водной стихией и её неведомыми порождениями.

— Шишиги! — заверещал пронзительно Аука и взмыл в воздух. — Слуги Водяного!

Птица отчаянно махала крыльями, спеша в сторону берега. Лёля вышла из оцепенения и бросилась вслед за Аукой.

— Куда же ты?! И тебя утянут, стой! — выкрикнула она.

Лёля остановилась у самой кромки. Она не нашла Похвиста. Его не было. Невозможно, он же нырнул, она своими глазами видела. Но его не было! Сердце Лёли заходилось бешеным стуком. Она чересчур отчётливо помнила ощущение, с которым сама прощалась с жизнью, лишённая возможности сделать вдох. Забыв о страхе, об опасности, она вскочила на поваленный берёзовый ствол, лежащий над водой, добежала до самого его края и рухнула на колени.

— Видишь? Видишь что-нибудь? — Аука кругами летал над её головой.

И Лёля видела. Ещё не слишком глубоко, но уже недостижимо для неё, не умеющей плавать, Похвиста удерживала под водой крупная тварь с когтистыми лапами и гладкой чёрной кожей. Бог сопротивлялся, но Лёля заметила, как с каждой драгоценной секундой слабеет в безвоздушном водном капкане тот, кто был созданием воздухом. Она видела его лицо, искажённое болью и ужасом. И ничего не могла сделать.

— Нет… — шептала Лёля, а по её лицу текли слёзы. Потоки слёз, бесполезных, бессильных, которые стекали по щекам, падали в озеро и присоединялись к тем миллионам капель, что сейчас убивали её названого брата. — Похвист, нет…

Лёля попыталась опустить в воду руку, хотя понимала, что это ничем не поможет. Но страх свёл всё её тело, захватил каждую мышцу. Она могла только смотреть. Но видела Похвиста не она одна.

Ульяна смогла извернуться среди десятка рук шишиг. Её беззвучный крик, поглощённый толщей воды, был самым страшным криком, что Лёле доводилось слышать. Глаза Ульяны, подёрнутые мукой отчаяния, били Лёлю в самое сердце. Но, кажется, крик водяницы подействовал на шишиг. Карликовые скрюченные существа зажали уши, скрытые в зарослях спутанных зелёных волос, и отпрянули. Ульяна закрыла глаза. Лёля решила, что русалка потеряла сознание, но та свела руки вместе, ладонь к ладони. А через секунду от её голой кожи полился жёлто-зелёный свет. Яркий, сочный, ядовитый.

Водная нечисть забилась в конвульсиях. Тварь, сражающаяся с Похвистом, отпустила жертву и молниеносно скрылась на глубине. Ослеплённая, Лёля не успела разглядеть, куда исчезли шишиги. В пару мощных гребков Похвист оказался на поверхности.

Он жадно глотал воздух и крутился по сторонам. А затем нырнул к источнику света. Секунда — и он вынырнул снова, на этот раз с Ульяной на руках.

Лёля плакала. Она не переставала плакать и ей казалось, уже никогда не перестанет. Всего несколько минут длилось водное сражение, а Лёля точно дюжину лет прожила. Похвист побрёл к берегу, а она бросилась бежать по стволу ему наперерез. Лёля ревела белугой и тогда, когда бог ветра тяжело опустился на траву, всё ещё удерживая на руках русалку. Ульяна открыла глаза.

— Похвист, — выговорила она с такой радостью, что Лёля больше не сомневалась в словах Ауки. Какой бы ни была её любовь, Ульяна любила Похвиста, да с силой, с которой не всем любить дано.

Лёля перевела взгляд на Похвиста и поняла, что плакал и он. Его тело покрывали капли озёрной воды, потоками стекали с волос и бороды, но он несомненно плакал. Бессмертный бог с лицом камня, как назвал его вездесущий грач, рыдал, склонившись над обнажённым телом простой русалки.

— Зачем же ты, глупый, в воду полез? — тихим голосом произнесла Ульяна и погладила возлюбленного по щеке мягким, осторожным движением. — Не для тебя это. В моём мире воздуха нет.

— Я знаю, — ответил Похвист так, будто каждое слово пронзало его горло раскалённой спицей. — В твоём мире воздуха нет. В моём — нет воды… А мы не поняли. Мы слишком далеко зашли…

— Не надо… — глаза Ульянки влажно заблестели. — Не надо, пожалуйста… Похвист…

Её начала бить мелкая дрожь, а на щеках расплывались дорожки слёз. Лёля уже давно перестала утирать свои. Она просто плакала, зная, что сейчас происходит что-то важное, что-то личное, что-то, смысл чего понимают только эти двое.

— Не могу… Защитить не могу, постоять за тебя не могу… Столько было всего у нас… Больно слишком, тяжело. — Похвист на секунду прижал к себе Ульяну, которая всё сильнее дрожала от озноба, а затем снова отпустил. — Всегда мы по разные стороны будем. Мне даже согреть тебя не дано… Род богом северного ветра меня назначил, холодная кровь в венах моих. — Он посмотрел на Лёлю взглядом, в котором было одно только страдание. — Позаботься о ней, закутай во что-нибудь тёплое.

— Д-да… конечно. — Лёля сорвалась, быстро добежала до места, где перебирала ягоды, схватила свой светлый платок и вернулась к Похвисту. Он уже не плакал. Плакала Ульяна.

— Я хворост пойду поищу, — сухо сказал Похвист. Но очень бережно переложил свою хрупкую дрожащую ношу в Лёлины руки.

Лёля закутала подругу в платок и крепко обняла. На грудь Ульянки опустился и тут же угнездился Аука, будто пытаясь отогреть не только её тело, но и разбитое богом ледяных ветров сердце. Лёля прижимала к себе Ульяну, надеясь, что сможет забрать хотя бы часть её мучений.

— Похвист… не уходи, — простонала Ульяна.

Похвист ничего не ответил. Он встал и скрылся в лесу. Но видела Лёля, как плечи его поникли, точно гору какую Похвист с собой унёс. А Ульяна дрожала и тихо роняла слёзы, которые впитывались в белую шерсть платка.