Там, где кружат аспиды

Глава 18

И повсюду раскрылись зияющие окна. В одних виднелись в туманном мареве серебряные деревья и небо удивительной синевы, усыпанное тьмой-тьмущей звёзд. Что-то в душе Лёли сладко и болезненно сжалось. Как же давно не была она дома, в Прави своей родной, откуда бежала без прощания! В других же проходах, поддёрнутых мерцающей дымкой, зеленела трава, ярко светило Ярило-солнышко, и даже воздух оттуда, казалось, самой жизнью пах. Явь прекрасная всю себя по воле Сирин явила, отворилась, и хлынули оттуда духи лесные, похожие на крепких парней, да только с кожей цвета зеленоватого, как молодая листва. Тонкие девицы в длинных развевающихся платьях — полуденницы али иные духи полевые — ворвались, закружили в хороводе, и от силы хоровода того, от звонких их голосов прятаться побежали прихвостни Скипер-Змея, что послабее были — души крестьян изрубленных-иссеченных, утопленниц, стариков и старух, оставленных на погибель жадными родственниками.

Карликами сгорбленными проникали сквозь слишком высокие для них двери лесовики, падали, спотыкались, но быстро поднимались и становились в строй, кто луком вооружаясь, кто ветвями заострёнными, будто спицы. В тёмное небо Нави одна за другой птицы устремились. Распахивали крылья вольные ветры, кидались на врага без страха. Аспиды визжали тонко, до боли в ушах, в бой бросались, но рвали их, трепали семьдесят и семь ветров. Духи воздуха и земли пришли отстоять мир свой, и только водных не было, не их то битва, в мёртвой сухой Нави. Но за свой народ Ульяна уже повоевала знатно.

Войска Прави в белых одеждах шли степенно, ровными колоннами, но там, где проходили они, ни одного вражеского воина в живых не оставалось. Скипер-Змей взревел, видя, как полегает его рать. Полупрозрачные духи, челядь местная, бежали прочь, покидая своего новоявленного господина. Должно быть, слишком хорошо помнили они, как помирать страшно.

Но воины Кощеевы сдаваться не собирались. Свирепые, ладно обученные, гонимые в бой разъедающим желанием мести, не чета простым убиенным душам они были. В Явьской жизни пали эти несчастные на полях сражений, исколотые, израненные, умиравшие когда быстро, а когда долго и тяжело, и часто по воле князя или царя, которые за стенами отсиживались, пока смерть забирала других.

Лязг оружия, птичьи крики, женские тонкие вопли наполнили воздух. Но громче всех Скипер-Змей лютовал. Лёля с замирающим от ужаса сердцем наблюдала, как превращались в пыль на его рогах лесные защитники, как сминал он собой правьскую дружину, как разорвал пополам тоненькую полуденницу, которая до последнего пыталась дотянуться до его глаз длинными пальцами. Но вдруг воздух рассёк едкий хлёсткий звук. Кожа на спине Скипер-Змея закровоточила узким порезом. Змей крутанулся, отбросил в сторону пытающихся достать его пиками воинов Прави и дико заревел.

Напротив него стоял Стрибог. И в этот же момент разглядела Лёля среди дерущихся отца своего, Сварога Великого, что на голову над остальными возвышался. Он снял с плеча молот кузнечный и взвесил в руке, глядя на врага-злодея из-под зловеще нахмуренных густых бровей.

— Убить! — заревел Скипер-Змей так, что затряслась земля. — Убить верховных!

И весь чёрный поток Кощеева воинства рекой хлынул к Сварогу. Где-то в глубине поля боя мелькнули белые волосы Чернобога, оттеснённого к краю сражения. Лёля догадалась, что и Навьские войска присоединились к войне против захватчиков. Не сговариваясь, Стрибог и Сварог спиной к спине стали — один в белой рубахе простой, второй — в одеянии чёрном, до самой земли достающем. Разные, как ночь и день, но по силе и мощи своей одинаковые.

Молот кузнеца опускался и поднимался без устали, со звуком стрелы разрезал шум битвы свист хлыста. Лёля видела, как шевелятся губы главных богов двух миров, но ничего не слышала за грохотом боя. Удивилась она было, что никто не пытался к ним добраться, взойти на бывший Кощеев престол, захватить в плен Сварожью дочь, но поняла потом, что вид у Птицы Сирин в её сияющей красоте пострашнее был, чем у всех богов, вместе взятых, в их ярости. Даже просто смотреть на величие её больно глазам делалось.

Лёля опустила взгляд на Ульяну. Та дышала уже еле-еле. Прислонив ухо к её груди, Лёля вслушалась в сердцебиение подруги. Ещё совсем немного ей потерпеть осталось, ещё совсем чуть-чуть. Она ведь два дня боролась! Неужели сдастся, когда до победы рукой вытянутой достать можно?

Среди плюющихся огнём аспидов промчался один, золотой, гоня перед собой струю жёлтого обжигающего пламени. В жаре его корчились фигуры воинов, но аспиды, оставшиеся без всадников, взлетали в воздух, горя гневом. Один из них попытался напасть на Догоду, но в его спину тут же вцепился серый сокол. Горло следующего аспида, рискнувшего броситься на золотого собрата, разорвал метнувшийся молнией хищный ястреб, а затем он понёсся дальше, скидывая в толпу сражающихся оставшихся в сёдлах всадников мощными захватами когтей.

Чрез море крови и борющихся тел Скипер-Змей двинулся к Стрибогу и Сварогу. Не замечая ничего на стезе ненависти и жажды поработить Явь, он топтал своих, чужих, раня и калеча мёртвые души. Янтарный аспид спикировал и вцепился в загнутые рога. Змей рыкнул и рваным движением головы отбросил Догоду в середину толпы. Лёля вскрикнула, метнулась, но Сирин придержала её крылом.

Аспид поднялся. Тряхнул изящной головой, взмахом хвоста сбросил со спины пытающегося забраться на него воина с мечом наперевес и снова взмыл, целясь в Скипер-Змея. А дальше смешалось всё. Воинства кинулись на помощь своим предводителям. Легко кружился среди чужого войска Чернобог, продираясь к центру битвы, Сварог шагал твёрдо и упрямо, снося молотом каждого, оказавшегося на пути. Конец хлыста Стрибога обернулся вокруг острого змеиного рога, перепачканного в крови.

Скипер-Змей закричал. Не как зверь, а как человек. Он попытался на задние лапы подняться, но припал к земле, когда Стрибог хлыст на себя дёрнул. Догода подлетел сверху, обвился когтями вокруг рогов и придавил голову Скипер-Змея к песку. Время будто замедлилось. Уж как бы Лёля далеко от поля боя ни находилась, и то рассмотреть смогла, как играли мышцы на руках её батюшки, когда замахивался он грозным оружием. Ещё секунда, ещё всего ничего… Удар громовой почву каменную расколол. Молот бога-кузнеца под землю ушёл, и всё кончилось. Лишился Скипер-Змей головы, как и Кощей, когда-то его из-под печати богов освободивший.

Лёля знала, что это конец, это победа, но не могла поверить. Как же так, ещё недавно совсем только она и Ульяна за Явь сражались, а сейчас… Столько защитников Древа Мироздания пришли, что и не счесть! Она почувствовала, как в горле запершило. Спасены ведь? Спасены?

Её ветром обдало, когда рядом сокол приземлился. Птица Сирин отошла, место ему уступая почтительно. Ни секунды не мешкая, Похвист вид свой обычный принял и Ульяну в объятия заключил. А она уже не двигалась. Дышала ещё, но в себя не пришла.

— Похвист… — тихо позвала друга Лёля.

— Опоздал я? — будто не веря, спросил он, прижимая высохшее тело русалки к груди и укачивая её, как любимое дитя. — Ушла, меня не дождавшись?

— Нет, жива она ещё, приглядись. — Лёля осторожно коснулась груди Ульяны, ощущая слабое движение под своими пальцами. — Да только… Я не могу её исцелить, сил не хватает.

— А кто может? Кто?

Безумно сверкнув глазами, Похвист подхватил Ульяну на руки и бросился вниз по ступеням. Лёля побежала следом, но долго ей бежать не пришлось. У самого подножия Похвист рухнул на колени перед Стрибогом, протянул ему свою ношу. А рядом отец Лёлин стоял, но она подходить к батюшке не стала, возле Похвиста осталась.

— Стрибог, спаси её. Ты ведь бог великий, над Явью один из сильнейших. Если Ульяну мою мне вернёшь, клянусь, я тем внуком стану, каким ты хочешь! Никогда перечить тебе не буду, все приказы выполню безропотно, но помоги!

— Брат… — выдохнул Сарма, израненный, в окровавленной одежде. Даже он, самый из братьев старший, потерянным казался, а уж Стрибог и подавно на Ульяну смотрел с недоумением и жалостью.

— Внук мой… Да как помочь ей?.. Что произошло? — Стрибог опустил ладонь Похвисту на голову, погладил по спутанным, отросшим волосам.

— Чтобы Ульяна по Калинову мосту пройти смогла, доверила ей Морена, сестра моя, слова запретные… — нерешительно выступила вперёд Лёля, избегая смотреть на отца. — Скипер-Змей два дня над Ульяной измывался, а она ничего ему не сказала. Если бы она сдалась, всё это войско в Явь ушло, и тогда… тогда… — Лёля проглотила подступившие слёзы, но она не хотела плакать, не успев рассказать, как много для Яви сделала умирающая русалка. — Я не знаю, как она пытки снесла. Ульяна из любви к Яви держалась и из любви к тебе, Похвист… — Лёля обернулась к скорбящему богу ветра, но он не пошевелился.

— Дочь моя, — позвал её Сварог. — Как ты здесь оказалась? Почему из дома ушла, никого не предупредив? Как из Прави выбраться смогла?

— Почему бежала я от тебя, ты знаешь. — Лёля посмотрела на Сварога, и её сил хватило, чтобы не отвести глаза. — Я ушла того искать, кого ты из жизни моей выкинул. И всё равно мне, примете вы его или нет, потому что теперь…

Её прервал исступлённый крик. Похвист, не переставая кричать, выхватил из ножен стоящего недалеко Встока изогнутый кинжал и полоснул собственное запястье. Кровь брызнула на чешую русалки, на обескровленные тонкие губы, на грудь голубого сарафана.

— Пей, Ульянушка моя, пей! Только не умирай, родная, ты только живи! — Кровь бога ветра пропитывала одежду Ульяны, расплывалась багряными пятнами.

— Да что же ты делаешь, самоубивец! — Всток схватил брата за руку и дёрнул, заставляя уронить кинжал.

Всток оторвал Похвиста от окровавленной русалки, а с другой стороны его здоровую руку удерживал второй бог ветра, Лёле не знакомый. Лёля, так и не ответив отцу, в мгновение ока оказалась подле и положила ладонь на рану Похвиста, затягивая порез.

— Что же ты говорил, кровь у тебя холодная… Врал… Горячая она…

Лёля обернулась. Губы Ульяны, кровью любимого расцвеченные, застыли приоткрытые, будто в полуслове, а больше ничего не изменилось. Казалось только, что последние слова совсем без сил её оставили.

— Пустите его, — обратилась Лёля к братьям Похвиста. — Пустите, попрощаться им надобно.

Похвист, рыдая, упал возле Ульяны. Он что-то ей шептал, о чём-то просил, но Лёля не слушала. Как в тумане она обвела взором лица окружающих. Кто-то плакал, кто-то сдерживал слёзы, но никто не торжествовал, хотя их победа того заслуживала. И только одни глаза смотрели спокойно и уверенно. Они вспыхнули улыбкой и теплом, поймав Лёлин взгляд. Глаза, как у Похвиста, да небом Яви озарённые.

Лёля думала, что Догода идёт к ней. Она слышала удивлённые шепотки за его спиной, ведь многие погибшим бога ветра южного считали, а в обличие змея летающего не видели. Такой же, как остальные победители, будто бы выкупанный в чужой крови, он прошёл мимо Лёли, припадая на ногу. Догода опустился перед Ульяной на одно колено, а в кулаке его блеснула цепочка с висящей на ней серебряной монетой.

— Я принимаю тебя, сестрица, — мягко произнёс он. — Принимаю тебя как члена семьи своей. Стань брату моему спутницей хорошей. Кабы мог я ему жену отыскать, никого, кроме тебя, не пожелал бы. Храните любовь свою, сколько бы Род вам ни отмерил. А я, когда вернусь, с пра-пра-пра-правнуками вашими понянчусь.

Догода очень аккуратно, будто касаясь хрупкой бабочки, потянулся к Ульяне, приподнял её голову и застегнул цепочку на шее. Серебристая монетка опустилась Ульяне на грудь, словно здесь всегда было место её законное. И тогда, медленно, не сразу, до Лёли дошёл смысл сказанных Догодой слов. А когда дошёл, она метнулась к нему и напитанную кровью рубаху на его груди дёрнула.

В тот момент Лёля его возненавидела. Возненавидела за то, что он так светло и немного грустно улыбался, когда на теле его зияла рваная рана размером с её кулак. Слишком большая, слишком пугающая, слишком смертельная для его впалой мальчишеской груди. Лёля протянула руку, чтобы коснуться окровавленной кожи, вытянуть на себя боль, исцелить, но Догода перехватил её запястье.

— Не надо, — с печальной улыбкой он пожал плечами. — Ты не сможешь. Не нужно тебе страдать зазря.

Поняла Лёля, что не было никакой ненависти. Это просто сердце её треснуло от распирающей любви. Она ничего не могла сказать. Зачем, когда всё без слов ясно было. Он отдал свою жизнь, свою возможность спастись за жизнь Ульяны. Поступок такой простой, такой понятный и такой беспощадный.

— Ну что ты плачешь? — Догода заглянул ей в лицо лучистыми глазами. — Разве ты бы иначе поступила?

— Догода, внучек… Ты ли это? — спросил Стрибог, подходя к ним медленными, настороженными шагами. — Так ты жив был всё это время?

— Здравствуй, дед! Был. — Лёля не понимала, как несмотря на страшную рану, Догода не переставал улыбаться. — Я бы ещё пожить хотел, но ты уже раз меня оплакал, второй не так горько будет. Через тысячу лет вернусь, а твоя борода уже, поди, земли достигнет.

— Догода? Это тот самый Догода?! — удивился Сварог и насупился. — Что ты с дочерью моей рядом делаешь? Говорили мне, на путь зла ты ступил, Яви вредить вздумал…

— Не смей его трогать! И слова несправедливые не произноси! — перебила Лёля, прикрывая беззащитную спину любимого своими руками. — Ложь тебе сказали, а ты и поверил. И не он рядом со мной, а я рядом с ним. И всегда буду!

Монета на груди Ульяны зажглась мягким перламутровым светом. Его тонкие лучи пробежали по её телу, и там, где свет касался измождённой кожи, она розовела, разглаживались морщины, нежный румянец покрыл щёки. Окровавленные губы заалели, как ягоды спелой вишни, распахнулись, и Ульяна впервые за долгое время вдохнула глубоко.

Всего лишь взмах Лёлиных ресниц — и за спиной Похвиста появилась новая гостья на этом собрании умирающих и восстающих из мёртвых. Мокошь склонилась над Ульяной и внимательно её осмотрела.

— Так вот кому подарок мой пригодился, — музыкой переливчатой зазвучал её голос. — Теперь нить жизни этой девушки крепка, как и прежде. И с твоей нитью она перевита. — Мокошь перевела взгляд на Похвиста, всё ещё удерживающего русалку в своих руках. — Я в судьбах людей много чудес видела, а вот из богов ты первый такой, что смог Мокошь удивить. Неравную себе выбрал. Диковинное дело.

Мокошь выпрямилась. Только Сварог и Стрибог головы опустили, остальные лишь удивлённого переглядывались и вопросами обменивались. Мокошь, таинственную затворницу, мало кому видеть доводилось, и хоть назвалась она, да как поверить, что Рода сестра снизошла до русалки обычной.

— А вот и ты, зайчонок мой трусливый, — нежно обратилась Мокошь к Лёле. Она подошла ближе и погладила её щеку большим пальцем. — А ты, значит, мой южный ветер потерянный, — таким же жестом она ласково провела по лицу Догоды. — Мне больно это говорить, но нить твоей жизни вот-вот под ножницы попадёт, и не в моей силе это исправить. Лишь одна монета волшебная у меня была, а больше в течение времён мне вмешиваться не дозволено.

— Я не прошу иной судьбы, Мокошь Великая. — Даже перед лицом гибели Догода сохранял безмятежный вид, бередя сердце Лёли, которое кровоточило больше раны на его груди. — Я верю в Родов завет. Все боги умершие через тысячу лет возрождаются. И я вернусь. К братьям вернусь, к деду, к Берегине своей. — Догода нашёл ладонь Лёли и сжал её, и она поняла остро и бесповоротно, что держать он её теперь до смерти будет. И что рано или поздно, но одно воспоминание о руках его ей останется.

— Да как же так, Всемилостивая? Зачем же уходить ему, когда я только внука обрёл? — вмешался Стрибог.

— Я не Всемилостивая, ошибаешься, старец. Я лишь пряха, что нити прядёт…

— Эй ты, божедурье южное! Да ты никак подыхать вздумал?!

Сквозь толпу пробилась крошечная фигурка. Маленькая Гана в новом нарядном сарафанчике расталкивала воинство Нави руками, ногами, проскальзывала меж недоумевающих духов, словно птичка вёрткая.

— Аука! Ты что здесь делаешь? — удивлённо воскликнула Лёля.

Чёрные глазки блестели, а ручка детская вцепилась во вторую ладонь Догоды.

— Я за папкой в дырку прошмыгнула! Я всё видела! Ты сильнее всех был! — Из носа Ганы предательски потекло, но она только головой тряхнула, разгоняя слёзы. — И сейчас сильным будь! Исцелись, не умирай. Ты же бог!

— Тихо, не кричи, — Догода освободил ладонь и погладил Гану по голове. — Хочешь, тайну тебе открою? Я теперь дядя твой. И как дядя, наказываю: ты всё, что в мире происходит, запоминай, а потом мне расскажи. Когда время наступит, я тебя обязательно навещу, и мы долго-долго разговаривать будем. Обещаешь, что будешь за Лёлей, тётей своей, присматривать вместо меня? С тобой-то она не пропадёт.

— А ты можешь хоть что-то придумать, чтобы не уходить? — всхлипнула девочка.

— Прости, маленькая моя… Да и не так это страшно. Спасибо, что проститься со мной пришла…

— Ганна, — тихо позвала Ганну Ульяна. Она уже пришла в себя настолько, что смогла сесть, но Похвист всё ещё поддерживал её обеими руками. — Ганна, это ты здесь?

— Мавка! Мавочка… — бросилась к ней плачущая Аука. — Он умирает, ещё чуть-чуть — и совсем помрёт.

— Милая моя. — Русалка прижала к себе ребёнка, осмотрелась по сторонам и остановила на Догоде взгляд широко распахнутых в ужасе глаз. — Выходит, не привиделось мне. — Страх в её глазах сменился скорбью. — Я всё слышала, что ты мне сказал. Нам уж свидеться никогда не доведётся, но я скучать буду, братец мой солнечный. Вовек не забуду, что сделал ты для меня.

— И я не забуду, брат. Благодарю, что смысл жизни мне подарил. Ты уж возвращайся поскорее. Я ждать тебя буду. — Похвист протянул Догоде руку.

— Забери ветры мои, — Догода обхватил руку брата, и жёлтые свечения побежали от его плеча, вливаясь в тело Похвиста. — Раньше не совладал бы ты с ними, а теперь она такой жар в сердце твоём разожгла, что подчинятся тебе ветры южные. Позаботься о Яви, обогрей за меня.

— Не волнуйся, — Похвист улыбнулся впервые за многие дни. — Покуда жив я, люди о боге южного ветра слова плохого не скажут. Служить стану исправно, каждый день напоминать им о тебе буду дуновениями тёплыми. Сердце только моё болит из-за того, что не увижу тебя так долго, но знай, ради Лёли я так же поступил бы.

Лёля утёрла одиноко скатившуюся по щеке слезу. Какие же они сильные, братья южного и северного ветра! Прощания достойнее видеть ей не доводилось. И Лёля чувствовала, что Похвист не врёт. Для неё от тоже жизнью пожертвовал бы, лишь бы не видеть страданий родного брата.

— Ну и вы меня простите, боги сильнейшие, Яви и Прави властители. — Догода обернулся к молчаливому Сварогу и Стрибогу, сейчас больше походящему на усталого старика, чем на великого бога. — Простите, что мы без вашего благословения с Лёлей сошлись, что не успел я посвататься к ней, как подобает, не успел браком сочетаться. Да только честен я с ней был. Если захочет, пусть другого мужа ищет, гибель моя её освободит, да и клятвы мы друг другу не давали…

— Да что же ты говоришь такое, глупый! Подумаешь, клятвы! Я люблю тебя с момента первого, как увидела. А может, и раньше полюбила, но без воспоминаний о том осталась! — Лёля обхватила лицо Догоды и поцеловала его мягкие, ласковые губы, как дозволено лишь супруге законной. — Слово даю, все тысячу лет, каждый день, я о тебе думать буду и ни о ком другом!

— А я тысячу лет с тебя взгляда не сведу, Берегиня моя. Выполни просьбу последнюю — сохрани Явь для меня. Хотел бы я вновь её повидать, да вот, не добрался, — Догода виновато улыбнулся, и Лёля улыбнулась, отвечая ему.

Ей пока ещё слабо верилось, что они расстанутся. Она не знала, как поведёт себя в тот самый, последний момент. Одно Лёля понимала точно — она не хотела бы предстать пред Догодой слабой и разбитой. Она воздух его, поддерживающий огонь в затухающем сердце.

— Не бойтесь, дети мои. — Величественная Мокошь встала между ними. — Кровь Лёли ещё в детстве вас обвенчала, а кровь Догоды сейчас завершила обряд. Сколько бы раз вы ни перерождались, ваши нити всегда друг к другу притянутся и в одну сплетутся. И глупцы те, кто попытаются этому помешать. Слышишь ли ты меня, могучий Сварог?

— Слышу, Великая Мокошь. Я… — Кузнец переложил молот с одного плеча на другое, помялся, закусывая губы, но продолжил: — Я не могу сказанное и сделанное воротить… Коли была бы моя воля, я никогда не проклял тебя, сынок, никогда бы не изгнал из Прави. Ошибку я сделал и с ней всю жизнь жил… Друга верного лишился. — Сварог поднял голову и опустил тяжёлую ладонь Стрибогу на плечо. — Но мы все исправим. Поверь слову моему, Прави властителя: когда вернёшься ты, врата Прави для тебя, как для самого дорогого гостя, распахнуты будут.

— Как и Нави врата, — тихо промолвил появившийся из глубины скорбно молчащего воинства Чернобог. — Если ты муж Лёли, сестры супружницы моей, так и мой брат теперь.

— Папочка! — кинулась к отцу и прижалась к его ноге заплаканная Гана.

Чернобог погладил дочь по спине и глубоко склонился, выражая свою признательность.

— Я вас четверых благодарю, что отстояли моё царство. Не разглядел я предателя в Кощее, а то бы и мне головы не сносить, пал бы, сражённый ударом в спину, а Скипер-Змей мою дочь и жену забрал. Примите благодарность мою и всего моего воинства.

Чернобог опустился на колени. За ним поочерёдно на колени встали и его воины, затем к ним присоединилась бойцы Прави в белоснежных, перепачканных в крови одеждах. Опускались на землю и низко склонялись лесные духи, широкие подолы платьев лесавок и полуденниц раскидывались кругом, когда те присаживались в изящных поклонах. Даже Мокошь грациозно наклонилась, приложив руку к груди. Непреклонно остались стоять только Стрибог и Сварог.

Но затем и Стрибог сделал три шага вперёд и колени склонил, да не так, как другие. Его поклон не всем четверым адресован был, а лишь Ульяне одной.

— Дочь моя, — произнёс он скрипучим голосом, так непохожим на тот, которым властный Стрибог выгонял их к свиньям в амбар, — ты создание Яви, и жизнь у тебя одна. И самое ценное, что имела, ты отдать хотела ради царства нашего. Прав Догода, внук мой, — Стрибог повернулся к Догоде и по-отечески коснулся своим лбом его лба, а затем снова посмотрел на смущённую и испуганную Ульяну. — Лучше тебя подруги для Похвиста упрямого не сыскать. А тебя, дочь Сварога, я благодарить не перестану, за то, что верила, что искала Догоду, когда даже я сдался. — Лёля тут же вспыхнула, не ожидая, что гордый Стрибог сможет вот так, при всех трёх царствах, признать их обеих. — Для моего дома честью станет, коли под крышу вы его войдёте как часть семьи нашей.

Лёля видела, как расплылись в улыбках лица богатырей, среди которых она знала лишь Встока, Варьяла и Сарму, но догадывалась, что и остальные — часть братства ветров. Даже Всток, однажды ранивший Похвиста из-за Ульяны, и тот улыбался искренне, открыто. И Лёле вдруг стало гораздо легче. Она думала, уход Догоды обернётся похоронами её сердца, а он сделался празднеством новой жизни — жизни, в которой сгладились былые обиды, в которой каждый произнёс нужные слова, в которой все три царства стояли на одной стороне, на той самой, что заповедал им Род. Да, Догода заплатил за это тысячей лет, которые они в эгоизме своей любви могли бы провести вместе, но он был так богат широтой души, что мог позволить себе такую жертву.

— Ты этот мир изменил, — шепнула она ему, придвигаясь ближе, потому что видела, как тускнеют его голубые глаза. Догода и так продержался долго, и Лёля представить не могла, каких усилий это ему стоило. — Даже если бы до дня сегодняшнего я тебя не знала, то полюбила бы сейчас только за это.

— Без тебя я бы аспидом, запертым в тёмного своего дурного сердца, остался. Не моя то заслуга, а твоя. Это ты изменила наш уклад привычный. — Догода покачал головой, и Лёля заправила ему за ухо прядь волос, чтобы до конца, до последнего мига любоваться его лицом. — Не думай, что зря путь ко мне прошла. Ты скольким помогла, стольких изменила. Ты истинная Берегиня, хранительница Родова света. Я чувствую, что Род меня зовёт, — Догода посмотрел на небо, а затем снова на Лёлю. — Помни же, мы всегда найдём друг друга.

— А ты помни, что ты моя единственная любовь…

Рука Догоды в руке Лёли стала мягкой, а затем она и вовсе ощутила пустоту. Тело того, кого она любила, распалось сотнями серебряных искр. Они покружили вокруг неё, будто заключая в последнее объятие, взвились в небо прекрасным хороводом и растворились в его черноте. Но Лёля знала, куда они ушли. Она вернётся в Правь, вернётся в свою девичью комнату в доме родителей, чтобы ожидание не тянулось так больно. Там, в Прави, она всегда будет видеть душу Догоды, растворенную среди мириад других звёзд. Она будет смотреть на них до тех пор, пока срок его перерождения к концу не подойдёт. Всего лишь тысяча лет осталась…

— Лёлюшка, иди к нам, — тихо позвала её Ульяна.

И только там, среди тех, чьё сердце было пробито так же, как и её, Лёля расплакалась в голос. Она обнимала Похвиста и Ульяну, чувствовала губы бога теперь уже двух ветров на своём лбу, но не могла утихомирить льющуюся наружу тоску. Догоды не было с ней всего какие-то минуты, а она же скучала.

Оторвавшись от отца, маленькая Гана тоже присоединилась к их плачущей компании. Ульяна усадила девочку на колени, а Лёля и Похвист склонились к ним с разных сторон. И хотя вокруг сотни богов и духов стояли, мир сжался будто бы до точки, вмещающей лишь четверых. Четверо их в путь отправилось, четверо и вернутся. И всё же, слёзы принесли лёгкость, утолили печаль. Как когда-то флейта брата, что помог ей из дома бежать, плакала Лёля, да несчастной не была.

— Смотрите же, боги, — торжественно воззвала Мокошь. — Вот на кого равняться вам нужно. Навье дитя, дух водный, явьский бог и Берегиня из Прави. Подлинное единство, Роду угодное. И жаль мне, — её прекрасные глаза поддёрнула мрачная поволока, — что Догода жизнью своей заплатил за то, чтобы увидели вы их сейчас — три мира, в один обращённый…

— Матушка Мокошь, но почему всё именно так обернулось? Может, ошиблись мы где? — Лёля подняла взгляд на верховную богиню, чей горделивый силуэт расплывался в пелене её слёз.

— Нигде вы не ошиблись. Все верно сделали, — мелодичным колокольчиком разнёсся в тишине ответ Сирин.

Голубая птица с девичьей головкой спланировала с вершины каменного пьедестала и опустилась перед Лёлей. Поначалу пристальный, участливый взгляд Сирин смутил Лёлю, заставил сердце бег ускорить, а потом окунулась она в глубину удивительных глаз, переливчатых, таких, что нельзя было цвет их назвать определённо. Дивные глаза эти будто не на Лёлю смотрели, а куда-то вглубь её, и чувствовала Лёля, что прятать ей от Сирин ничего. Она вытерла слёзы и улыбнулась, потому что догадалась, кого скрывало диковинное обличье.

— Ну здравствуй, Род Великий! — Она легонько склонилась перед давним знакомым, молитвами которому полнилась с юношеских лет её жизнь. — А Мокошь говорила, не спускаешься ты на Древо Мироздания.

— Разгадала меня? — хитро прищурилась птица. — Как поняла?

— Брат, да ты что же, всё это время и от меня с Велесом прятался? — возмутилась Мокошь, обиженно скрещивая руки на груди.

— От тебя только, сестрица угрюмая. А уж с Велесом мы всю Явь и Навь вдоль и поперёк исходили, — с весельем в голосе отозвался Род. — Скучно мне в Прави, а Явь я люблю, оттого сад свой там разбил. А вас троих с самого детства избрал в защитники дома моего. Тебя, Лёля, и братьев. Я за вами со звёзд наблюдал: столько в вас было жизни, столько к миру любви, сколько открытости и желания других принять… Вы простите меня, чада мои, но необожжённая глина хрупка.

— Я понимаю тебя, мудрейший Род, — ответил Похвист, прижимая кулак к груди. — Раньше у меня здесь точно тряпки рваные были, а сейчас — камень твердейший. Как плакал я, как мучился последние дни, но теперь… Теперь я знаю, в ком пример мой. Как брат мой смерти не испугался, так и я в себе страх всякий искореню.

— И верным воином моим станешь, — кивнул Род. — Когда возродится Догода, пусть за южной стороной Яви присматривает, а тебе я северную отдам. А пока, уж не обессудь, потрудиться за двоих придётся.

— А мне? Мне что делать прикажешь, Всемогущий? — спросила Лёля, радуясь тому, каким умиротворённым выглядел Похвист, получивший благословение Создателя.

— Ты Берегиня моя, ей и оставайся. Только теперь, когда молиться будешь, в сердце своё меня пускай, не в разум. Глядишь, там чрез меня и Догода до тебя дотянется. Дети мои, то, что вы зло изничтожили, не значит, что не возродится оно. Через тысячу лет, две или три придёт на землю страх, боль, убийства и разрушения. Будут гибнуть дети, такие же, как Аука наша милая, — Род провёл крылом по подбородку малышки. — За злато и серебро люди мать-природу предадут: вырубят леса, реки водой ядовитой наполнят. Загорится земля, содрогнётся от огненных ударов. Но когда покажется, что наступила тьма, придёт рассвет. И чтобы он пришёл, молись, моя Берегиня. Будь смелым и сильным, мой воин Похвист. И не забывайте о доброте и жертвенности Догоды.

— А ты, когда увидишь Догоду, передай, что мы завет его исполним — сбережём Явь, которую он так любит, — попросила Рода Лёля, глубоко вдохнув и расправив плечи, точно скидывая тяжкий груз. — Правда ведь, Похвист? Мы сдюжим? Не сдадимся?

— Конечно, сдюжите, любимые мои! — Растроганная Ульяна прижала головы каждого к своей груди, отчего Гана на её коленях возмущённо пискнула. — Догода на вас с небес смотрит, уж не оплошайте!

Мокошь крутанула колесо исполинской прялки, и сотни тысяч нитей продолжили бег. Подперев подбородок ладонью, Мокошь вздохнула и принялась изучать через окно свой лес, служивший ей прибежищем и защитой. Давненько не забегали к ней весёлые Лёлины подружки. А ведь поначалу отбоя от них не было, от жаждущих полюбоваться на ход нитей, поболтать с Долей, издали посмотреть на пугающую всех Недолю.

Мокошь и сама всё чаще стала среди богов Прави появляться. Правь росла, крепла. После того как жизнь в Яви наладилась, как пошли годы урожайные, от благодарности людской боги сил набрались. Благочестивых служителей, ушедших после смерти в Правь, тоже прибавилось. В тереме Сварога достроили этаж верхний, а на нём — комнату супружескую, третью в большом доме.

Но пока пустовала комната, ждала своего нового хозяина. А хозяйка её всё также в девичьей светёлке жила, только причёску сменила — укладывала обе косы своих, снова белоснежных, вокруг головы, как замужняя. Тысяча лет ожидания к концу подходила, а Лёля лишь на пару лет старше выглядела. Пора её расцвета на двадцать лет пришлась, а после она уже не менялась, всё той же красавицей осталась, только взгляд серьёзнее стал, вдумчивее.

А вот друг её, братом ей ставший, Похвист, набрался полной силы только годам к тридцати пяти. Возмужал когда-то худой, высокий парень, настоящим витязем сделался. В любви и мире прожил он со своей русалкой пятьсот лет, прежде чем проснулся один в сырой постели. Ульяна, когда время её вышло, обратилась в воду, ушла не попрощавшись. Пятьдесят лет горевал по ней Похвист, пока не понял, что не расстаться им отныне никогда. Ульяна не просто ушла без возврата, она частью Яви стала — видел её Похвист в каждом озере, в реке, в дожде, в любом колодце и мокром тумане. И оттого с удвоенным рвением облетал он Явь, в каждый уголок заглядывал: ветром тёплым дул али холодным остужал.

Да и некогда скорби предаваться ему было — в Правь залетал он частенько, в Яви за семьей приглядывал. За пятьсот лет родила Ульяна Похвисту пятнадцать сыновей — смертных, как она сама, да только таких, что ни ветров, ни воды не боялись. От них пошёл по земле род героев отважных, тех, что другим помогали, зачастую своей жизни не жалея. Коли услышать доведётся, как кто-то утопающего ребёнка из воды вытащил, старушку из пламени вывел, телом своим другого от стрелы шальной закрыл — можно не сомневаться, это те, в ком кровь Похвиста и Ульяны смешалась.

Но то все дела былые. А пока Мокошь нетерпеливо ногой по полу постукивала, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не ускорить ход её колеса. Всему своё время, Родом установленное, но она-то знала, чувствовала, что срок закончится вот-вот. Уже несколько дней пытливо в каждую нить, выходящую из-под спиц прялки, Мокошь вглядывалась. Темно-алая нить Кощея накануне заплелась, значит, возродился бог, обманутый своей гордостью и жаждой признания. Если повезёт, эту новую жизнь он уже бездарно не растратит. Да и Нави нужен её бог, не одному же Чернобогу со всем разбираться. А Навь за тысячу лет новыми душами ой как пополнилась…

Замечтавшись, Мокошь ещё раз закрутила колесо прялки и не сразу заметила, что ей в глаз будто лучик солнца попал. Да только невозможно это в Прави, где солнца никогда не было. Спохватившись, она провела рукой по новым нитям, боясь, что почудилось ей. Да не почудилось. Ярко-жёлтая нить, ещё вершка не длиннее, огнём ярким в пальцах её горела.

— Явился-таки, — прошептала Мокошь, не сдерживая улыбки.

Она знала, что теперь эта ниточка продолжит путь среди тысяч и тысяч других, чтобы лет через двадцать переплестись с красно-рыжей нитью цвета крови. Такой же, как на платке, давшем начало это истории. Двадцать лет… Срок ещё немалый. Но что такое двадцать лет для Берегини, которая тысячу лет своего Изгоя ждала?

Больше книг на сайте - Knigoed.net