Тавриз туманный

Мамед Саид Ордубади

Тавриз туманный

Переводчики:

Книга первая - М. Гиясбейли

Книга вторая - С. Беглярбекова

Книга третья - С. Беглярбекова

Книга четвертая - А. Сабри

ОБЪЯСНЕНИЕ НЕПОНЯТНЫХ СЛОВ, ВСТРЕЧАЮЩИХСЯ В ТЕКСТЕ

Ага - господин. Азан - молитва, которой мусульмане призываются в мечеть. Амбал - таскаль. Баджи - сестра. Байрам - праздник. Джан - ласкательное обращение, душа. Думбек - ударный музыкальный инструмент. Кеманча - смычковый музыкальный инструмент. Кран - мелкая иранская монета. Мангал - жаровня. Марсия - элегия, песня о религиозных мучениках. Медресе - духовная школа. Муджахид - революционер, боец. Мутриб - танцор. Мюрид - последователь, сторонник. Ней - музыкальный инструмент вроде свирели. Палан - мягкое седло для ослов. Сарраф - меняльщик. Тар - струнный музыкальный инструмент. Туман - иранская монета; состоит из 10 кранов. Ханум - госпожа. Чурек - восточный хлеб. Шур - классическая восточная мелодия. Йя - призывное восклицание, соответствующее русскому "о!".

ТОМ 1

КНИГА ПЕРВАЯ

НА БЕРЕГУ АРАКСА

Большую Джульфинскую равнину Аракс делит на две части: Иран - на юге и русская Джульфа - на севере.

Аракс, струящийся спокойно к неведомой судьбе, еще не совсем замерз.

Окаймленная по краям тонкой ледяной корой, река широкой лентой вьется среди песков, разделяя мир на две части; в то время, когда на севере революция была уже задушена с бесчеловечной жестокостью, на юге - восставший народ, обвесившись оружием, шел на штурм деспотии.

Искра потрясшего всю Россию 1905 года, попав на юг, за Аракс, разгорелась в пожарище, охватившее Иран с севера и запада.

А Аракс?..

Не нарушая спокойного течения, точно усмиренный царскими нагайками, он бесшумно катил свои воды в объятия Каспия...

Ледяной дождь лил всю неделю. Туманный горизонт лишен был солнечных лучей. Холодные струи целовали джульфинскую землю.

Капли декабрьского дождя, как шальная дробь охотничьего ружья, ранили алые щеки Аракса*, а непрестанно дующий северный ветер, словно вздымая сорочку реки, - спешил открыть белые спины дремлющих в ее объятиях рыб.

______________ * Река Кызылсу - впадает в реку Аракс между Джульфой и Маку, имеет красную окраску.

И все же Аракс, не нарушая своего молчания, нес воды с тем же невозмутимым спокойствием.

Маленькое окно моей комнаты выходило на Аракс. Это - гостиница, которую содержал племянник Насруллы Шейхова, сыгравшего большую роль в иранской революции и самоотверженно снабжавшего оружием восставший Тавриз.

Все едущие в Иран, к какому бы классу они ни принадлежали, останавливались в этой гостинице.

И нам, при отъезде из Баку и Тбилиси, было предложено остановиться здесь и тут же свидеться с революционерами Шейховым, Бахшали-агой Шахтахтинским, Мамед-Гусейном Гаджиевым и другими. Нам пришлось задержаться здесь дня на два, чтобы запастись паспортами для переезда через границу, переправить с помощью контрабандистов нужные вещи, а потом перебраться самим.

Ледяной дождь не прекращался.

Десятого декабря мы были уже в иранской Джульфе, в стране шахин-шаха, представлявшей собою колонию русского царя. Перед выездом из русской Джульфы мы получили указание остановиться у начальника иранской почтово-телеграфной конторы.

Придя на станцию, чтобы нанять автомобиль, мы застали пассажиров, собравшихся, как и мы, ехать в Тавриз, в самом плачевном состоянии. Закутавшись кто во что мог, они тесно жались к стене, но холодный дождь успел уже промочить их до последней нитки.

Каждый старался вытеснить другого, чтобы самому занять более защищенное место.

Пассажиры, обратившиеся точно в ледяные статуи, не прекращали разговоров:

- В этом проклятом месте я никогда не видел хорошей погоды: летом ветры, пыль, а зимою - беспрерывный ледяной дождь.

- Эти места прокляты богом: с одной стороны революция, а с другой дожди убивают торговлю.

- Надо скорее бежать отсюда. Селения Гергер и Шуджа восстали. Они предъявили свои требования господам, только что прибывшим из Тавриза.

- Что с того, что предъявили требования? Ничего у них не выйдет. Это им не Тавриз. Тут, под самым носом России, революции не бывать.

Внимательно прислушиваясь к этим разговорам, я пытался уяснить, как относятся здесь к революции.

"Из крови сынов родины распустились красные маки..." - звонко распевал молодой крестьянин, водонос джульфинских чайных.

Крестьянин чувствовал себя действительно в революционной стране, распевая эту песню, запрещенную в царской Джульфе, всего в полукилометре отсюда.

Рядом со мной стояли две молодые белокурые девушки, промокшие и заледеневшие, как и все остальные.

Возле них кружились иранские купцы, заговаривая с ними на ломаном русском языке.

Даже лютый ветер не мог угомонить похотливых купцов, всячески задевавших девушек.

Стараясь не обращать внимания на докучливых ухажеров, девушки отошли в сторону. Их тоскливые, испуганные взоры были устремлены на холм, куда глядели все ожидающие.

В каждом появлявшемся у Дарадизского холма черном пятне мерещился автомобиль и это радовало десятки сердец.

Надежда и отчаяние сменяли друг друга. Ветер разгонял черные тучи, окутывавшие мелкие холмы на Джульфинской равнине.

Суровый северный ветер спешил, подобно царской нагайке, господствовать и над иранскими горами, и над средой, и над всей общественной жизнью Ирана.

Опять раздались голоса:

- Автомобиля все нет! Революция расстроила всякое движение на дорогах.

- Вот и благодать, дарованная нам революцией...

- Не смейся над революцией! А то я так посмеюсь, что ты имя свое забудешь!..

- Мир праху твоего отца! Мне не до драки.

- А разговаривать можешь?

- Ну, не понял, братец, ошибся! Прости меня, ради твоей благословенной головы!

- Благословенна твоя собственная голова!

- Видно, ты еще не знаешь царских подданных?

- Отлично знаю, но здесь Иран, и царь не при чем!

- Эй, ты, перестань! Это Гаджи-Саттар-ага из Хамене.

- Знаю, что из Хамене. Он царский прихвостень, один из тех, кто проел деньги учетно-ссудного банка и обещал продать страну царю!

- Ну-ну, ладно, перестаньте! Скажем, Гаджи-Саттар-ага не понял. Пусть я стану жертвой революции. Доволен?

- А ты не лай! Революция не нуждается в собачьих жертвах.

- Клянусь аллахом, я удивляюсь нашему правительству. Неужели не может справиться с кучкой бездельников?

- И к чему эта революция? Чего нам не хватает? Страна у нас хорошая, торговля идет своим порядком, живется нам неплохо. Чего еще надо? Разве мы не были свободны? А теперь, вы только поглядите, всякий холоп оскорбляет такую персону, как Гаджи-Саттар из Хамене. Это ли революция?

- Если речь идет о нашей стране, то я прекрасно знаю наш народ. Из нас ничего путного не выйдет.

- Сто раз я говорил: отдадим страну русским, англичанам, и все тут.

- Правильно. Если и дальше будет так, то камня на камне не останется, все купцы пойдут с сумой.

- А кто эти революционеры? Саттар-хан - сын разбойника Исмаил-хана! Да и сам разбойник и бандит.

- А кто такой Багир-хан? Какой-то каменщик с улицы Хиябан.

- А Гусейн кто? Садовник, батрак...

- Да о какой революции вы толкуете. Все это - плутни, все это безбожие...

- Не будь революции, разве мы гибли бы тут под дождем.

- Вот-вот, говорят, начнется восстание этих подлых крестьян. Кто ответит за нашу жизнь! Кто станет защищать нас от этих сволочей?

- Никто!

- Рано или поздно мы рассчитаемся с вами; не теперь, так после.

- Клянусь Имам Гусейном*, все они враги мусульман. Ни бога не признают, ни религии, ни молл, ни мучтеидов. Они погубят всю страну.

______________ * Имам Гусейн - внук Магомета, убитый в междоусобной войне.

- Что тебе до всего этого? Знай себе пой марсие и наполняй карманы.

- Одним словом, никакой конституции нам не надо.

- Вам-то она не нужна, без нее вам легче грабить. Конституция нужна тем, кого грабят, разоряют и доводят до нищеты...

Такие разговоры слышались повсюду. По ним можно было определить классовую физиономию ожидающих. Девушки, стоявшие возле меня, совсем изнемогали.

- Ираида, - говорила младшая из них, - ты виновница всех этих бедствий. Зачем мне было ехать сюда. Еще в школе, когда мы проходили историю этой страны, мне становилось не по себе.

- Потерпи немного, - успокаивала другая. - Кроме холода тут ничего страшного нет. Здесь царская колония. Самый ничтожный царский подданный чувствует себя тут властелином. Для них слабый русский выше самого всемогущего бога...

- Тише! - сердито прервала ее младшая. - Не говори по-русски. Колониальное население не терпит представителей господствующих наций, а к русским на Востоке питают особую ненависть. Ты забыла, где мы находимся?

- Где же мы находимся? - спросила старшая.

- Там, где царские агенты, царские ставленники сняли с населения последнюю рубаху!

- Знаю, знаю! Но нам нечего опасаться. На Востоке, особенно иранцы, относятся к белокурым иностранкам с большим уважением.

- Тем хуже для нас. Видишь, они готовы съесть нас глазами. Сумеем ли еще вырваться из рук этих развратных купцов?..

Старшая из девушек перестала возражать; готовая расплакаться, она вся дрожала, с мольбой в глазах озираясь по сторонам.

Молодая девушка прекратила свои упреки и стала успокаивать свою подругу:

- Ну, чего ты расстроилась, милая? Упущенного не вернешь. Посмотрим, что нам даст будущее!

Автомобиля все не было. Ожидающие окончательно потеряли надежду.

Тут были и фаэтоны, возившие пассажиров в Тавриз. Девушки подошли к одному из них, но купцы вмиг обступили его, спеша занять в нем место, чтобы поехать в компании девушек. Взволнованные этим преследованием, девушки отошли в сторону и снова прижались к стене.

Дождь, холод, ледяные вздохи, разгоряченные страсти, классовая вражда, полные ненависти, злобы и мести продолжали господствовать над толпой.

А Аракс безучастно нес свои воды к узким ущельям горной цепи "Кемтал".

Не зная, что делать, девушки растерянно поглядывали то в одну, то в другую сторону.

Но куда бы они ни поворачивались, жадные до женской ласки купцы начинали тотчас же оправлять себя, чтобы привлечь их внимание. Девушки же в отчаянии искали средств, как бы избавиться от них.

- Баришна, едим, - беспрестанно твердили фаэтонщики и купцы.

С одной стороны атака обнаглевших купцов, с другой - вести о беспорядках в пути приводили девушек в отчаянье; подобно людям, потерявшим последнюю надежду, они со слезами на глазах смотрели на каждого.

Наконец, младшая девушка решилась обратиться ко мне:

- Скажите, пожалуйста, не опасно ли двум девушкам одним ехать в Тавриз на фаэтоне?

Что я мог ей ответить?

- Бывает, что едут. Это зависит от пассажиров. По-моему, ехать одним не следует.

- Почему революционеры не устранят беспорядков на дорогах? - продолжали разговор девушки.

- Революция еще не всюду победила. Чтобы уничтожить ханов, живущих недалеко от этой дороги, нужно много времени.

Не получив от меня утешительного ответа, девушки переглянулись и умолкли.

Младшая девушка прервала молчание:

- А здесь есть гостиница, где бы можно было переночевать?

- Нет, гостиницы тут нет.

- А где остановятся все эти люди?

- Кто в чайных, кто у знакомых купцов, или у чиновников.

- А где же ночуют женщины? Неужели мужчины и женщины ночуют в одной комнате?

- Нет, когда бывают женщины, то в чайной протягивают занавес.

Опять наступило молчание.

Дождь перестал. Лужицы, образовавшиеся от дождя, стали примерзать, как растопленное сало.

Захватив свои чемоданы, хурджины, постели, пассажиры стали расходиться кто куда.

Мальчишки из чайных шмыгали среди пассажиров и, выкрикивая: "есть хорошая комната для ночлега", вырывали у них чемоданы.

- Зачем мальчишки насильно вырывают у пассажиров чемоданы? - спросил я своего соседа иранца.

- Это мальчишки из чайных, - объяснил он. - Если они не приведут гостей, то хозяин их выгонит.

В этот момент двое из мальчишек бросились к вещам девушек, но те, крепко ухватившись за чемоданы, не отдавали их.

Пришлось вмешаться мне, чтобы мальчишки оставили девушек в покое.

Толпа редела. Каждый из уходящих считал своим долгом приглашать с собой девушек:

- Гонак пайдем*!

______________ * Пойдем в гости!

- Самной пайдом*!

______________ * Со мной пойдем!

- Он вереш. Отак нет, маним ест...*

______________ * Он врет. У него нет комнаты. У меня есть.

Один из местных купцов, думая, что я знаком с девушками, подошел ко мне.

- Не осчастливите ли вы мой дом, пожаловав вместе с вашими дорогими знакомыми?

- Они мне не знакомы, - ответил я.

Купец тотчас же отошел от меня.

Все уже разошлись, кто в чайную, а кто к знакомым. У стены оставались лишь я да две продрогшие девушки.

Некоторые из купцов все еще поджидали за углом, чтобы проследить, куда пойдут девушки.

Я собрался идти к почтово-телеграфному начальнику, но положение беспомощных девушек беспокоило меня. Им нужно было отдохнуть, где-то переночевать, а в Иранской Джульфе для этого не было подходящего места.

Местечко было фактически без власти; революционеры, еще не вошли в него, а правительство уже покинуло его. Тут господствовали агенты российскоподданных Мамедовых из Ганджи - Кербалай Гусейн с братьями Таги и Мешади-Багиром. Вся местная власть находилась в руках этих трех братьев. Они-то и представляли самую большую опасность для девушек, так как переходившие границу женщины обычно вынуждены бывали первую ночь провести у них. Распространившиеся сегодня слухи о крестьянском восстании и приезд из Тавриза Гаджи-Джавада и Ага-Ризы, очевидно, помешали им выслать на станцию своих людей за приезжими женщинами.

Младшая девушка еще раз обратилась ко мне с просьбой:

- Пожалуйста, не можете ли вы помочь нам вернуться обратно на русскую территорию?

- Нет, это невозможно, - ответил я. - Мост и таможня уже закрыты.

Начальник почты, пришедший за мною, уложил мой багаж в фаэтон.

- Поедем! - торопил он меня. - Опасность приближается. Хакверди не успокоится, пока не выкинет чего-нибудь. Он организовал крестьян селения Шуджа.

Не отвечая ему, я огляделся по сторонам. Никого уже не было. Захватив свои легкие чемоданы, девушки неуверенно шагали в западную часть Джульфы. Они не знали, куда идут, но люди шли на запад, и они, слившись с течением, шли к неведомой судьбе.

Толпа, к которой они пристали, состояла из восставших крестьян, которые шли осаждать дом, где остановились помещики.

Толпа увеличивалась, видны были и вооруженные.

- Хозяева Шуджи, Гергера и Джульфинской равнины приехали из Тавриза, говорил начальник почты. - Крестьяне восстали. Они прогнали из сел всех представителен помещиков и отказались платить им оброк.

Мы ехали, а впереди слышен был угрожающий гул.

Вдруг послышался выстрел, и немного спустя, мы увидели, как толпа, направлявшаяся на запад, вдруг побежала к востоку и югу.

- Крестьянское восстание не достигло цели! - промолвил начальник.

Все разбежались. Никого уже не было видно.

Опять дождь ледяной струей, напоминавшей распущенные волосы седой старушки, заливал примерзший песок.

Глава крестьянского восстания Хакверди лежал распростертый на мерзлой земле. Он был застрелен из браунинга двоюродным братом помещика ганджинцем Ага-Ризой.

Группа крестьян окружала труп. А помещики, сев в ожидавший их фаэтон, спешили к русской границе, так как крестьяне из Шуджи не оставили бы безнаказанной смерть Хакверди.

Мы проехали. Сгустившиеся сумерки не позволяли видеть даль. Окутанное черными тучами солнце, бросая последние лучи на плетущийся по равнине Шуджа караван верблюдов, медленно скрывалось за горной цепью. Суровый северный ветер, как острый штык царского солдата, вонзался в бока истощенных, усталых людей восставшей страны.

То ли спасаясь от порывов северного ветра, то ли боясь вице-консула Жарского, этого северного охранника, и его вездесущих шпионов, люди, точно черепахи, втягивали головы.

Фаэтон остановился. Кучер спрыгнул на землю. Сошли и мы. Девушки, недавно стоявшие со мной в ожидании автомобиля, лежали замерзшие, в глубоком обмороке.

Долго стояли мы в раздумье. Мы имели полное основание относиться с подозрением к каждой русской женщине, едущей в Тавриз, тем более к девушкам, едушим по вызову царского консула в Тавризе. Но мы не могли их оставить на льду. Что бы ни случилось потом, мы решили взять их в фаэтон. Накрыв их примерзшими плащами, мы тронулись к дому начальника почты, идя пешком рядом с фаэтоном.

Очнувшись в доме начальника и сменив промокшие платья, девушки вместе с женой хозяина вышли в зал. Они впервые видели богато убранную в восточном стиле комнату.

Электричества не было, но зал был освещен очень ярко.

В Иране богатые дома располагают множеством красивых ламп, изящных канделябров, великолепных люстр - изделий Запада, где знают об отсутствии на Востоке электричества.

Кроме большой стосвечевой люстры, висевшей в центре комнаты, на столах были расставлены красивые, как убранная невеста, лампы.

На всей посуде, на лампах, даже на кальяне начальника была надпись по-фарсидски: "По особому заказу торговца хрусталем Гаджи-Мамед-Джафара"

Наше внимание привлекли развешанные по стенам фотографии вооруженных революционеров - Саттар-хана, Багир-хана и других героев.

Девушки внимательно разглядывали невиданные вещи, делились впечатлениями.

Горничная внесла самовар и поставила на стол. Хозяйка, разлив чай, пригласила девушек к столу.

- Простите, пожалуйста, мы даже не представились вам! - смущенно проговорили девушки, как бы очнувшись от чудесного сна.

Они поздоровались со всеми, назвали себя. Младшую звали Нина, старшую Ираида. Разговор за столом не клеился. Не знали, с чего начать. Молчание прервала Нина и, почему-то обратившись ко мне, сказала:

- Восточные дома внутри гораздо красивее, чем снаружи.

- Это правда, - ответил я. - То же самое можно сказать и о людях Востока: в то время как их внешний вид многих пугает, внутренний их мир красив, богат содержанием и далек от хитростей. Я думаю, что вопреки всему, что вы слышали о Востоке, встретите тут много положительных черт.

Нина поняла мой намек.

- Многие европейцы, - сказала она, как бы оправдываясь, - даже мы сами, знают Восток по сказкам "Тысяча и одна ночь". Но это неправильно. Ни о какой стране нельзя судить по легендам или по старым преданиям.

- К сожалению, все знакомятся с Востоком именно по этим материалам. Даже Пьер Лоти*, считающий себя искренним другом Востока, не знает его в достаточной мере. В 1902 году он изъездил "любимый" Восток, но ограничился лишь повторением слов русского поэта прошлого столетия.

______________ * Пьер Лоти - французский буржуазный романист, известный своими романами о Востоке.

Услыхав слова "русский поэт", Нина оживленно спросила:

- А что сказал русский поэт о Востоке?

- Красиво сказал, но теперь эти слова потеряли свою красоту.

...склонясь в дыму кальяна

На цветной диван,

У жемчужного фонтана

Дремлет Тегеран...*

______________ * Из стихотворения М. Ю. Лермонтова "Спор".

Собственно говоря, многие востоковеды знают Иран именно таким. Сколько бы они ни изучали Восток, как бы ни изъездили его, все же, вернувшись на Запад, ни о чем другом не говорят, как о зеленых куполах, о высоких минаретах, о крытых базарах и открытых кладбищах. Теперь смешно смотреть на людей, изучающих сегодняшний Восток по запискам путешественников или по миниатюрам из древних книг.

Мы все уже отогрелись. Беседа оживилась. Я с Ниной ходил по комнате. В разговоре, обращаясь к ней, я называл ее "ханум".

Девушка кокетливо возразила:

- Называйте меня просто Нина, так будет лучше.

- Отлично, - согласился я.

Нина остановилась перед окном и, глядя на темную Джульфинскую дорогу, спросила:

- Почему государство не проводит здесь культурных мероприятий?

- Во-первых, эти места не принадлежат государству. В Иране очень мало государственных земель. Земля здесь находится в руках крупных помещиков и мелких феодалов, которые пользуются слабостью правительства и повсюду укрепляют свою власть. Во-вторых, возможно ли при подобном строе создавать культуру?

- Кому, например, принадлежит вот эта Джульфа?

- Мамедовым из Ганджи, царским подданным. Все строения здесь принадлежат им. Иранскому правительству принадлежит только дом, где помещается таможня, да еще несколько мелких построек, занятых местными учреждениями. Тем же Мамедовым принадлежит селение Шуджа, находящееся в нескольких километрах отсюда, и два маленьких городка Гергер и Алемдар несколько подальше.

- Как же смотрят на это крестьяне?

- Для них безразлично, кто их грабит. Им, пожалуй, даже выгоднее быть под господством русских подданных, которые как бы ни обирали сами, не позволят еще более жадным правительственным чиновникам ежедневно грабить население под разными предлогами.

- Неужели крестьяне терпят все это зло и не восстают против своих угнетателей?

- Сегодня рассказывали, что Мамедовы убили Хакверди - организатора восстания в селении Шуджа. Здесь всё - и земля, и вода, и воздух принадлежит им...

Подали ужин. Девушки, впервые видевшие разнообразный восточный стол, не знали с чего начать и смущенно смотрели друг на друга. Им пришла на помощь хозяйка дома.

После ужина мы пересели к окнам и стали смотреть на Аракс.

Стояла ясная морозная ночь. На русском берегу, как звезды, мерцали электрические лампочки.

- Мне кажется, что те огни - последние огни, - задумчиво проговорила Нина, - а эта темнота начало мрака того мира, в который мы вступили.

В этом признании Нины отражалось все ее отвращение к Востоку, и то, что она говорила лишь недавно, исходило, по-видимому, не от сердца.

Я не сердился на ее слова. Ласково улыбаясь, я старался рассеять ее тяжелое настроение.

- Не представляйте себе Иран таким мрачным. И здесь вы увидите светлые дни. Я уверен, что вы полюбите его. У вас останутся прекрасные воспоминания о нем. И вас полюбят, и вы полюбите. Ведь это Восток, таинственная страна романтики, легенд, сказок "Тысячи и одной ночи", и одновременно это - страна новая, мятежная.

Нина слушала внимательно. Потом, недоверчиво взглянув на меня, спросила:

- Вы иранец? Если бы я знала это, то могла бы говорить с вами более откровенно.

- Можете говорить с полной откровенностью. Препятствий нет. Нас никто не слышит.

- Конечно, я не могу судить о всем Иране по пяти-шести личностям. Но мужчины, которых я видела сегодня, мало чем отличаются от тех мужчин, о которых я читала в "Тысяче и одной ночи". Сегодняшнее поведение мужчин произвело на меня отвратительное впечатление. Казалось бы, все они имеют и глаза, и язык, и разум, и вместе с тем они не умеют обращаться с женщиной, не понимают женщины, не считают ее за человека. Своим отношением к нам они показали, что они не лучше первобытных людей. Они готовы были съесть нас глазами и, будь у них возможность, пожалуй, уволокли бы нас насильно. Все это крайне некультурно. Почему такие интеллигентные люди, как начальник почты, не борются с этим?

- Все, что вы говорите, - правильно. Здешние мужчины очень падки до женщин. Особенно они любят незакрытых чадрой и белокурых женщин. Это объясняется тем, что на Востоке женщины находятся под чадрой. Кроме своих жен и дочерей, мужчины никого из женщин не видят. Поэтому, когда они видят женщин с открытым лицом, особенно иностранок, начинают живо интересоваться ими. Но вы должны знать, что не всякая, конечно, женщина может вывести их из душевного равновесия. Это случается, когда они встречают особенно красивых женщин, милых девушек.

- Я же некрасивая? - с улыбкой сказала Нина. Подняв раскрасневшееся лицо, она, не моргая, смотрела на меня, ожидая комплимента.

Дочь Запада, она с первого же дня вступления в Иран хотела узнать, как она будет принята на Востоке.

После долгой беседы мы с Ниной познакомились ближе. Она вкратце рассказала, что по приглашению русского консула в Тавризе они едут из Риги. Нина была учительница музыки, а Ираида певица.

Часы пробили одиннадцать. Девушки вместе с хозяйкой ушли спать. Мы же с начальником, оставшись одни, заговорили о революции.

Я выразил недоверие к девушкам, ехавшим в Тавриз по приглашению консула. Начальник в свою очередь сказал, что они могут оказаться агентами русской охранки.

Все это было правдоподобно и ничего удивительного в этом не было, так как еще задолго до революции в Иране царское правительство наводнило Иранский Азербайджан женщинами, прошедшими специальную школу шпионажа. Для того, чтобы изучить народ и узнать главарей, царская Россия широко пользовалась услугами женщин, преимущественно легкого поведения.

Города Азербайджана и даже маленькие местечки были наводнены такими женщинами. В гостиницах можно было видеть только таких женщин.

Особенное развитие получил женский шпионаж посла того, как царская армия заняла восточный Иран; эти женщины перевозились даже военным обозом.

Начиная с высокопоставленных чиновников, богатых купцов и помещиков и кончая моллами и мучтеидами, все верхи Ирана брали к себе на содержание таких женщин. К примеру, при помощи известной распутницы Сони царский консул узнавал о каждом шаге имама-джумы Мирза-Керим-аги. Все знали, что эта женщина, месяцами проживающая в имении имама-джумы "Кизилча-Мейдан", является консульским тайным агентом.

Для того, чтобы расширить поле деятельности таких женщин, в разных местах на деньги царской жандармерии открывались гостиницы.

Всюду, где жандармы и охранники были бессильны, пускались в ход женщины, которые добывали для царского правительства все нужные сведения.

О многом мы не успели переговорить, как в комнату вошла Нина и, улыбаясь, сказала:

- Мы вдоволь поели, попили, поговорили. Но, увлеченные милым приемом, мы забыли о самом главном: едем мы завтра или нет?

Проявляя свое гостеприимство, начальник предупредил меня ответом:

- Если захотите остаться, считайте себя, как дома, если же соберетесь ехать, мы приготовим все к вашему отъезду.

- Большое спасибо. Мы не смеем больше утруждать вас. Мы никогда не забудем вашего гостеприимства и вашей ласки. После этого мы будем судить об Иране по таким добрым и культурным людям, как вы! Было бы желательно выехать завтра рано утром, если только это возможно.

Потом Нина подошла ко мне.

- Конечно, мы поедем вместе с вами! - сказала она, пожимая мне руку.

Выходя из комнаты, она еще раз оглянулась и, улыбнувшись мне, вышла.

Сказать правду, я хотел избежать совместной поездки с ними, но это было уже невозможно. Во-первых, они боялись ехать одни, а, во-вторых, мой отказ мог возбудить лишние подозрения. Я задумался над ее поведением. Почему она не заговорила о поездке раньше? Зачем она вернулась вторично? Зачем она оглянулась, выходя из комнаты? Чему улыбалась? А руку почему пожала?..

- Ничего не поделаешь! - сказал начальник. - Может быть они и вовсе не подозрительные люди. Мне что-то не верится, уж слишком они молоды. Во всяком случае, надо быть осторожными.

К ТАВРИЗУ

Мир-Новруз, наш возница, был старик сеид. Девушки радовались, что он не молод.

Старик принадлежал к "еканским" сеидам, проживающим к северо-западу от города Меренда. Благодаря высокому росту и большой физической силе, они привлекались в иранскую армию, главным образом, в качестве артиллеристов.

При таком кучере мы могли не бояться нападения в дороге, так как грабители не нападали на еканцев, отчего их фаэтоны ценились намного дороже. Попасть в фаэтон еканца считалось особой удачей, и в этом нам помог наш гостеприимный хозяин.

Когда мы выехали из Джульфы, старик еще раз гарантировал нас от всякой опасности нападения, чем привел девушек в восторг.

Плата за проезд до Тавриза в пятьдесят туманов была уплачена вперед, так как в Тавризе была дороговизна и все нужное кучер должен был взять с собой из Джульфы.

Двигавшиеся навстречу нам караваны верблюдов сопровождали вооруженные люди.

Все это лишний раз доказывало, что дорога не безопасна.

Когда мы выехали из Джульфы, еще не рассвело. Камни Дарадиза казались тиграми, разинувшими пасть и готовыми проглотить направлявшиеся с севера на юг караваны.

Здесь не слышно было, звона бубенцов. Для того, чтобы грабители не слыхали проходящих караванов, бубенцы с лошадей и верблюдов заблаговременно снимались.

Дорога предстояла долгая. Нужно было подобрать интересную тему для разговора. Но что интересует девушек? История? Газетные сведения? Политика? Любовь? Этого как раз я и не знал.

Решив, что история самая безобидная тема, я начал с истории Ирана. Ираида внимательно слушала меня, а Нина, сомкнув веки с длинными ресницами, дремала.

Каждый толчок фаэтона заставлял ее вздрагивать и открывать глаза.

Ее молчание я понял, как возражение против выбранной темы и решил переменить разговор.

Начало светать. Солнце осветило высокие вершины Дарадизской горной цепи.

Мы ехали ущельем. Шоссейная дорога, проведенная русскими в этом узком ущелье, была удобна и многолюдна; по этому шоссе снабжались рынки восточного и северовосточного Ирана товарами русских фабрик и заводов.

Теперь же это шоссе было пустынно. Начавшееся в Тавризе революционное движение и грабежи караванов вокруг Маранда напугали "благоразумных" купцов, которые больше не рисковали вывозить свои товары.

Обо всем этом я рассказывал Ираиде, желая заинтересовать и Нину, которая продолжала сидеть с закрытыми глазами.

Я начал читать газету. Нина скользнула дремлющим взглядом по газете и склонилась головой на плечо Ираиды, как бы желая принять более удобное положение. Ее молчание начинало меня раздражать.

Как бы поняв мое настроение, Ираида прервала молчание.

- Нина не похожа ни на кого из членов нашей семьи. По характеру своему она совершенно чужда вкусам нашей семьи. Ни наука, ни техника, ни литература, ни поэзия ее не интересуют. Газеты же вызывают в ней отвращение. "Газета не вечна, она живет лишь один день", говорит она, и этого никак не выбьешь из ее головы.

- А разве молодая ханум не интересуется чтением?

Ираида не успела ответить на мой вопрос, как Нина, открыв глаза, возразила:

- Еще вчера я просила вас не называть меня "ханум", а звать просто Нина.

- Отлично, после этого будем называть так, - ответил я.

- Нина любит чтение, - продолжала Ираида, - но не все романы занимают ее. Она любит приключенческие романы, где герои, показывая в борьбе чудеса храбрости и отваги, наконец, достигают своей цели.

Ресницы Нины задрожали. Слова сестры оживили ее. Она приподнялась и, потирая маленькие пухлые ручки, заговорила возбужденно:

- Пусть героем будет кто угодно, пусть тайная организация преследует любую цель, пусть те, кто выставляют слабую силу против сильной, ищут в борьбе что им угодно, - все равно, я их люблю в одинаковой степени. Способы их борьбы, их искусство приводят меня в восторг. Читая в романах о похождениях искусных шпионов, часто я забываю, что все это вымысел, фантазия, и стараюсь отыскать их в жизни, встретиться с ними.

Глаза Нины метали искры.

- Это - избранные люди, редко встречающиеся в истории. Их деятельность тоже искусство. У них есть редкие качества, которых нет у других, их воля непреклонна, несокрушима. Я люблю людей, которые с такой же радостью бросаются в объятия смерти, с какой другие идут на пир. Такие люди занимают в моем сердце особое место. Да не только я одна, за исключением Ираиды, все девушки любят таких...

- Почему вы исключаете Ираиду-ханум? - спросил я.

Нина улыбнулась.

- Потому что взгляд ее на жизнь совершенно иной. Если наше знакомство продолжится, то вы сможете изучить ее. А пока познакомьтесь с некоторыми из прочитанных мною романов!

С этими словами Нина открыла ручной саквояж и достала несколько книг:

- Вот "Шерлок Холмс", "Король грабителей", "Три мушкетера", "Таинственные ночи", "Морские разбойники", "В стране шпионов", "Обитатели лесов". Смотрите, все это может заинтересовать любую девушку. Ведь гораздо интереснее читать об увлекательных событиях в этих книгах, чем киснуть над историческими трактатами о давным-давно сгнивших костях. Романы, которые я читаю, создают и воспитывают героев, обогащают людей жизненным опытом, вскрывают причины великих событий. Я люблю именно такие романы. А романы вроде "Дон-Кихота" я ненавижу. Там нет героя. Если он и есть, то вечно унижен, забит, и, кроме жалости, не вызывает никаких чувств.

Говоря все это, Нина сильно жестикулировала сжатыми кулаками.

Ее горячее признание еще более усилило мое подозрение относительно этой девушки. Нина дрожит от восторга, Ираида смеется над нею, а я все думаю о том, чем кончится наше путешествие...

Я презирал себя за допущенную ошибку, горько смеясь над революционером, добровольно вошедшим в общество шпионок.

Но делать было нечего: мы уже были в пути. Меня занимала и другая мысль: если бы девушка с таким настроением была в руках революционной организации, чего только она не могла бы сделать? Сколько храбрости могла бы она выказать!

Взошло солнце. Мы остановились в Дарадизе перед чайханой... На шум подъехавшего фаэтона оттуда выбежало несколько вооруженных людей. То были повстанцы из селения Шуджа и Алемдар, нападавшие вчера на помещиков.

Вожаком их теперь был Алекбер, двоюродный брат Хакверди, который был убит вчера помещиком.

Они бежали от преследования помещиков в Тавриз. Алекбер-старый революционер. Еще начальник почты говорил мне о нем. Тут я познакомился с ним.

Мы решили выпить здесь чай и позавтракать. Для девушек, которые не захотели войти в землянку чайчи, расстелили ковер на открытом воздухе.

Видя, как дружно я беседую с Алекбером, Ираида подозрительно поглядывала на меня.

Нина также с интересом наблюдала за мной. Видимо, она придавала большое значение моему знакомству с начальником вооруженного отряда.

Покончив с завтраком, мы продолжали путь. Алекбер с несколькими товарищами поехал проводить нас через узкие проходы.

- Почему эти всадники провожают нас? - спросили девушки с тревогой.

- Это - их обязанность, за это они получают жалованье, - ответил я, желая их успокоить.

Девушки удивленно переглянулись.

- Какое заботливое государство, - проговорила Нина. - Оказывается, ездить по этой дороге не так уж страшно.

- Верно, - ответил я, - но иногда бывают несчастные случаи.

Девушки больше не задавали вопросов.

Кучер наш распевал сложенные про Саттар-хана песни. Девушки, не понимая слов, с большим интересом прислушивались к восточному мотиву.

"Саттар-хан я, Исмаил-хана сын,

Великой революции молодой сын,

Оружие взяв, я пренебрег своей жизнью,

Из кубка революции шербета испил.

Семь-восемь джигитов-друзей я собрал,

На гнедом коне поскакал на фронт.

Войска разгромил я, отряды разогнал,

Из конца в конец весь Тавриз я прошел.

Амрахиз, Хиабан, Лилабад, Сурхаб,

Шешгилан, Маралан, Девечи, Ахраб,

Обо мне, Саттар-хане, повсюду говорят,

Моей доблести, силе хвалу воздают!.."

Я перевел девушкам слова песни, которая сильно заинтересовала Нину.

- Неужели Саттар-хан начал свое дело только с восемью товарищами? взволнованно заговорила она, и в глазах ее сверкнули искры восхищения.

Я стал рассказывать ей о Саттар-хане.

- Он отважен, в нем много величия. Он никогда не свернет с пути, если б даже впереди его ждала смерть. Саттар-хан начал борьбу, когда на его стороне была горсточка людей, но скоро число его сторонников увеличилось.

- А кто окружает его? - спросила Нина.

- Люди, недовольные правительством; крестьяне, доведенные до нищеты и бежавшие от ига помещиков в город; патриоты из духовенства; мелкие торговцы, которых грабили шахские чиновники; иранские социал-демократы, бедняки, мелкая буржуазия и другие...

Нина подскочила на месте и, потирая руки, сказала восторженно:

- Вот таких людей, как Саттар-хан, я и искала в романах, а теперь увижу живого героя революции. Я еду в самый центр героической борьбы!

Оживленная беседа не прекращалась до самой станции Чырчыр.

Эта станция, находящаяся на самом Джульфа-Тавризском шоссе, в центре сел, расположенных между Марандом и Джульфой, была особенно многолюдна.

Тут были чайные и другие лавки. Здесь останавливались на ночлег караваны, фаэтонщики кормили тут лошадей, а пассажиры завтракали.

На станции Чырчыр был размещен большой отряд повстанцев во главе с Хафиз-эфенди, охранявший дорогу Тавриз-Джульфа и поддерживавший связь с социал-демократами Кавказа.

Я повидался с Хафиз-эфенди, который пригласил нас на ночлег к себе, но мы отказались, решив доехать до города Маранда и переночевать там.

Тогда он остался обедать с нами.

Недалеко от нас сидели крестьяне, которые пели марсие и плакали. Удивительнее всего было то, что и поющие марсие и плачущие были моллы. У всех на головах были чалмы.

Девушки, впервые видевшие такую сцену, замерли в недоумении.

- Не удивляйтесь, - сказал я им, - это принято и на Кавказе, и в Иране.

- А что это за обычай? - спросила Нина.

- Внук пророка Магомета вел борьбу со своим врагом Езидом, был побежден и убит. Вот об этом они теперь поют и плачут.

- Это событие произошло в Тавризе?

- Нет, это было в Аравии.

- А плачущие арабы?

- Нет, тюрки.

- Чего же они оплакивают араба?

- Религию они переняли у арабов.

- Сколько дней, как это случилось? - продолжала свои расспросы Нина.

- Тысяча триста лет тому назад.

- Неужели они только теперь узнали об этом?

- Нет, это известно давно, но они ежегодно вспоминают это и оплакивают.

Не задумываясь над моими словами, девушка сказала:

- Какие добрые и верные люди иранцы. Они не забывают своих друзей, убитых тысяча триста лет тому назад.

- Им не дают возможности забыть, - ответил я, желая покончить с этим вопросом. - Если бы они были предоставлены себе, давно бы позабыли, но это не выгодно для тех, кто эксплуатирует их.

Тут в разговор вмешался Хафиз-эфенди:

- Недалеко отсюда есть маленький городок Зунуз. Все мужчины шеститысячного населения моллы и марсиеханы. С наступлением месяца Магеррама они разъезжаются по городам Кавказа на заработки и возвращаются на родину с крупными суммами денег.

Потом Хафиз-эфенди перевел разговор на революционеров, на их поведение и на тактику.

- Я сам революционер и люблю революцию, но не согласен с кровопролитием, так как это может вызвать всеобщее возмущение против революции. Но пока этого нельзя проводить в жизнь на Джульфа-Тавризской дороге. Отряды Беюк-хана, сына Рахим-хана, готовятся отрезать Тавризскую дорогу.

Внимательно слушая Хафиз-эфенди, я заметил кожаный ремешок на его шее. Приглядевшись, я увидел подвешанный у него на груди коран.

Говорить о революции с революционером, носящим на груди коран, было излишне, и я решил молчать, но некоторые вопросы Хафиз-эфенди вынудили меня отвечать.

- Для защиты революции надо выполнять все, что требуется.

Больше этого я ничего не мог ему сказать. Что можно было ожидать от человека, знавшего наизусть коран и за это получившего свое прозвище Хафиз.

Мы распрощались с ним и поехали дальше.

К вечеру, когда мы приближались к городу Маранду, нам опять встретился вооруженный отряд повстанцев.

Предводителем отряда был Айдин-паша из Карса.

Вместе со своим братом Ибрагим-беком Джахангировым он принимал активное участие в иранской революции. Я спросил у Айдин-паши о Гейдар-Ами оглы*. Оказалось, что тот находится в городе Хое и готовит силу против контрреволюционных вылазок Макинского хана.

______________ * Гейдар-Ами оглы (Гейдар-хан) - один из известных иранских революционеров. Происходил из гор. Гомри - Защищал Хой от макинских контрреволюционных отрядов.

Отозвав меня в сторону, Айдин-паша рассказал, что Багир-хан недоволен руководством кавказских социал-демократов и действует самостоятельно, чем способствует Дезорганизации движения.

Я не поверил, так как знал о глубокой религиозности и узком шовинизме Айдин-паши. Он сообщил далее, что турки сочувствуют иранской революции и готовы, оказать помощь людьми, если это потребуется. Он возлагал большие надежды на поездку Сайда Салмасского* в город Ван для установления связи с турками.

______________ * Сайд Салмасский - один из участников иранской революций, был убит макинскими контрреволюционными войсками в 1908 году.

Отряд поскакал дальше, а мы продолжали свой путь.

- Вы всех знаете, и вас все знают, - сказала Нина, - а мы, к сожалению, до сих пор не знаем, кто вы? Не знать того, кто оказал нам столько внимания, кто не раз вырубал нас из беды - более чем нехорошо!

Я не мог оставить ее слова без ответа. Этим я мог усилить проснувшееся в девушке подозрение.

- Я имел маленький капитал и занимался торговлей. Только что наладились мои дела, как начались беспорядки на Джульфа-Тавризской дороге и участились грабежи караванов. И вот я потерял все. Вы сами видите, что караваны идут в сопровождении вооруженной охраны, но это удовольствие доступно не всякому купцу. Словом, у "меня ничего не осталось, и теперь я еду в Тавриз хлопотать о своих пропавших товарах.

Девушки сочувственно умолкли.

- Может быть российский генеральный консул вам поможет? - взволнованно спросила Нина. - Я приложу все усилия, чтобы помочь вам. А может, мне удастся устроить вам и свидание с консулом.

- Приношу глубокую благодарность!..

- А кто были эти всадники? - спросила Нина.

- Это - люди ханов и помещиков, крестьяне, вооружившиеся по приказу помещика. Лошади у них свои, а оружие дает господин. Что же касается содержания, то лошадей и людей обязано кормить население.

- Для чего их держат помещики и ханы?

- Они защищают интересы своих господ, собирают налоги и проводят в жизнь чрезвычайные законы. Они подавляют крестьянские восстания. Когда же у их хозяев происходят нелады с соседними помещиками, то они идут в кровавые бои и умирают, защищая право и имущество своего господина.

- А что же делает правительство?

- Правительство - они сами помещики, так как и земля, и люди являются их собственностью.

- Не из-за этого ли вспыхнула теперешняя революция?

- Я не в курсе причин революции, но надо полагать, что одной из причин является это.

- В таком случае, - революционное движение должно быть очень сильным и организованным, так как в нем участвуют большие массы народа.

- Если этот спор ведется из-за земли, - вмешалась в разговор Ираида, то он не скоро разрешится. В Европе этот спор тянулся очень долго. Но я не знаю местных условий и потому ничего определенного не могу сказать.

- Земельный вопрос здесь стоит несколько иначе, - сказал я. - Здесь препятствуют этому движению не только правительство и помещики, но и духовенство.

- Почему? Какое отношение имеет духовенство к земле?

- В Иране духовенство владеет землей, как и помещики. Поэтому помещики и духовенство играют главную роль в подавлении аграрного движения. При существующих ныне условиях никакая аграрная революция не может быть успешной. Крестьяне невежественны. Большинство их не только землей, но и религией связаны с помещиками-мучтеидами. Религия так затемнила их рассудок, что они и не подумают поднять этот вопрос, так как тогда они должны будут восстать против мучтеидов, которым они слепо верят. Тут есть еще одно обстоятельство, которое тормозит разрешение аграрного вопроса; правитель Ирана, падишах, сам покупает деревни и является крупным помещиком. И никто не смеет поднимать этот вопрос, так как все понимают, что неоткуда ждать помощи. Возьмем хотя бы нынешнего шаха Мамед-Али: в одной только азербайджанской провинции он приобрел до пятидесяти деревень... Он крупнейший помещик. Поэтому против всяких восстаний и аграрных волнений выставляется большая объединенная сила - падишаха, духовенства и помещиков.

- Какой угнетенный и отсталый народ эти иранцы! - всплеснула руками Нина. - А вы, - обратилась она ко мне, - напрасно говорите: "я не знаю причин революции", вы отлично их знаете. Ваше знание совсем не похоже на знание купца. По-моему, купец никогда не станет интересоваться такими тонкостями. Купец может знать только два вопроса "прибыль" и "убыток"! А вы говорите о политических вопросах.

- Я не хочу беспокоить вас разговорами о себе, - возразил я. - Я часто имел дело с иранскими купцами. Большинство из них сторонники конституции. Об этом говорили мне и другие. Я слыхал, что руководство революцией не принадлежит пролетариату. Слыхал и то, что эти самые торгаши-революционеры хотят придать движению такое направление, чтобы оно не задевало их интересов.

Конечно, если подымится аграрная революция, такие типы могут бросить и предать революцию.

- Интересно знать, чем же занимаются настоящие революционеры? спросила Нина.

- Не могу сказать, я не был с ними; могу лишь добавить, что к этой революции примкнули и люди, ничего общего не имеющие с революционерами.

- Как же настоящие революционеры пускают их в свои ряды?

- По-моему, иногда можно использовать и таких людей. Лица, недовольные шахом, или жестокостью местных правителей, или влиятельными людьми, идущими в ряды контрреволюционеров, собрались вокруг Саттар-хана. К примеру: один из банкиров Тавриза Мир-Манаф имеет личную вражду с Мамед-Али-шахом из-за чести. Еще будучи наследником, Мамед-Али-Шах, живший тогда в Тавризе, приказал привести к себе сына Мир-Манафа и, обесчестив мальчика, отпустил его. И вот, как только началась революция, Мир-Манаф решил отомстить шаху за честь сына и вступил в ряды революционеров, которые стараются использовать в своих интересах каждого, кто недоволен существующим режимом и борется против него.

- Правильно! - сказала Нина.

- Я не поняла одного, как можно обесчестить мальчика? - спросила Ираида.

Мне стало неловко, что разговор принял такой щекотливый оборот; я не знал, как выйти из этого положения.

Как я мог рассказать девушкам о половых извращениях, особенно развитых в высших аристократических слоях на Востоке? Не отвечать на вопрос тоже нельзя было. Я начал так:

- На Востоке существует много дурных обычаев, развращающих мужчин. Женщины Востока закрываются чадрой и совершенно изолированы от общества. Условия брака тяжелы, и не всякий имеет возможность жениться. Некультурность и темнота Востока способствуют развитию животных инстинктов. Любовь к женщине считается унижением и оскорблением женщины, и это толкает мужчин к противоестественным половым отношениям.

Девушки слушали меня с удивлением. Им хотелось что-то еще сказать, но мы ехали уже по улицам Маранда. Усталые лошади едва тащили фаэтон, привлекавший всеобщее внимание.

Вокруг раздавались такие возгласы:

- Мамед-ага, смотри на "матышкэ"*?

______________ * Исковерканное русское слово "матушка". Так называли на Востоке иноземных женщин, ходивших без чадры.

- Ага-Бала, прими!

- Беюк-ага, ну и товар!

- Абдул-ага, смотри на крайнюю!

- Да, это - товар!..

- Как раз в моем вкусе!

- В Маранд до сих пор не прибывал такой товар!

- Вот это товар для знатоков!

По этим словам можно было судить о том, что сто процентов мужчин Маранда звались: Мамед-ага, Ага-бала, Беюк-ага, Абдул-ага, Гаджи-ага, Мирза-ага и т. д.

Толпа провожала нас до самой гостиницы "Шуджа-Низам". Служители забрали наши вещи. Мы стали подниматься по лестнице, а за нами вслед все еще неслись возгласы: - Смотрите на "матышкэ".

Хотя гостиница и не отличалась особой чистотой, но мы страшно устали и нуждались в отдыхе. Мне еще в Джульфе говорили, что эта гостиница - гнездо царских шпионов, но за неимением другого места мы вынуждены были остановиться тут. Мы заняли две смежных комнаты. Поужинав, заказали самовар. Каждую принадлежность стола и самовар с небольшими промежутками вносили разные лица и, поговорив с нами, уходили.

Нас очень ловко, даже не дав нам почувствовать, допросили. Мы принялись пить чай.

Шпионы Шуджа-Низама, марандского губернатора, все же часто заглядывали к нам в комнату.

Девушки боялись ночевать здесь, но внимательно осмотрев их комнату, я стал успокаивать их.

- Дверь крепка, если запереться изнутри, то открыть ее снаружи будет невозможно. Моя комната рядом с вашей, и я буду начеку.

Пришли проверять документы, хотя нигде в Иране такая проверка не принята. Здесь же ввели эту проверку по требованию царского консула в Маранде, чтобы знать едущих в Тавриз.

Сперва показали свои документы девушки и через меня сообщили, что едут на службу в русское консульство.

Услыхав слова "консул", служащие приложили руки к груди, вышли из комнаты и больше не возвращались.

В ЗОНЕ РЕВОЛЮЦИИ

Дорога от Маранда к Тавризу была совершенно иная. Это была главная магистраль, соединявшая Маранд, Хой, Салмас, Урмию и Карадаг с центром Иранского Азербайджана - Тавризом.

По ней всегда движутся караваны верблюдов, лошадей, мулов, ослов, повозок.

Фаэтон наш с трудом пробирался, лавируя между караванами.

Среди сопровождавших караваны раздавались революционные песни. Это показывало, что мы находимся в зоне революции.

Чем больше мы отдалялись от маранда и сферы влияния марандского губернатора Шуджа-Низама, тем чаще слышали такие песни.

В Тавризе теперь революции дни,

Молчи, Мамдали, иди лучше, спи!

Иль помощь себе ступай поищи,

Возьми одеяло, укройся и спи!

Проси англичан, пусть вышлют полки,

Молчи Мамдали, иди лучше, спи!

Иль русских, - чтоб пришли казаки,

Молчи Мамдали, иди лучше, спи!

Моли, чтоб помог Ляхов-атаман,

Молчи Мамдали, иди лучше, спи!

В Тавризе вершит все дела Саттар-хан,

Молчи, Мамдали, иди лучше, спи!

Консул направит солдат в наш Иран,

Молчи, Мамдали, иди лучше, спи!

Ты же продай и Тавриз и Тейран.

Молчи, Мамдали, иди лучше, спи!

Эти песни пели и женщины.

Возле дороги попадались караульные посты, назначение которых было не совсем понятно: с точки зрения защиты революции они не имели никакого значения, документов не проверяли, едущих в Тавриз не опрашивали.

Встречались и конные отряды, но и они, ничего не спрашивая, проезжали мимо.

"Эта революция - детище революции 1905 года. Сумеют ли тавризцы вырастить его?" - думал я, глядя на все это.

В селении София я предложил девушкам закусить.

Мы остановились перед чайханой. Хозяин зарезал для нас курицу. Пока мы пили чай, обед был готов. Хозяин снял виноград, подвешанный к потолку, вымыл его и подал к столу.

Кучер наш тоже подсел к нашему столу. Только потом мы узнали, что харчи фаэтонщиков относятся на счет пассажиров.

Новруз торопил нас, да и сами мы спешили, хотелось поскорее доехать и отдохнуть от утомительной тряски на фаэтоне.

Выехав после Софиана на ровную дорогу, мы увидели вдали Тавриз, над которым висел густой туман. Башня арсенала в центре большого города казалась издали поставленной стоймя спичечной коробкой. Дальше мы стали различать уже купола мечетей. Дома Тавриза, словно в ожидании больших событий, озирались вокруг, вытягивая из-за деревьев свои головы.

Нина сравнивала Тавриз по величине то с Петербургом и с Москвой, то с Харьковом и Киевом, и спорила с Ираидой. Затем она обратилась ко мне:

- Сможем ли мы видеться с вами в этом большом городе?

- Если останусь в Тавризе, конечно, увидимся.

- А вы не забудете меня?

Мне показалось странным, что Нина вместо "нас" сказала "меня"; за три дня нашего знакомства между нами не было никакой интимности, даже намека на интимность.

Но на вопрос девушки я как-то должен был ответить.

- Забуду ли я вас? Все зависит от возможностей, которые даст мне среда, взволнованная этими событиями.

- А вы разве связаны с этими событиями?

- Не связан, но может ли человек стоять около огня и не чувствовать жара?

- Правда, - сказала Нина, - жить в стране, совершившей революцию, и быть просто зрителем - глупо. Умный и сознательный человек не может быть в стороне. - При этих словах Нина внимательно посмотрела на меня. - Не так ли? - спросила она.

Во мне опять зашевелилось сомнение. "Не строит ля Нина мне ловушку", подумал я.

Не спуская с меня синих глаз и сжимая мою руку, девушка повторяла:

- Не так ли, скажите, не так ли?

- Конечно, человек мыслит, а мысль должна привести человека к одной из сторон. Но я еду в Тавриз впервые и мысли мои еще не имеют определенной точки; за будущее же я не могу ручаться.

В глазах Нины засверкали искры. В устремленном на меня взгляде чувствовалось биение ее сердца. Я еще больше насторожился.

- Я хотела бы видеть вас в определенной группе, - смело заявила она, на стороне слабых, на стороне тех, кто с малой силой выступает против большой силы, на стороне Саттар-хана!

- Почему же на стороне Саттар-хана? - спросил я.

- Потому что героев воспитывает среда, борющаяся за свое право с сильными.

После этих слов Нины мне не хотелось продолжать разговор, принимавший нежелательный для меня оборот. Я окончательно утвердился в мысли, что девушки выписаны консулом неспроста.

Дальнейшая беседа наша вертелась вокруг обыденных вопросов.

И сама Нина, почувствовав мою настороженность, старалась говорить о посторонних вещах, но все еще пыталась вырвать у меня откровенное признание.

- Два дня, как мы едем вместе и до сих пор мы не знаем, семейный вы или нет?

- Я не женат, - признался я.

- Почему? - удивленно спросила Нина. - Вы еще никого не любили?

В выражении лица, в движениях, в словах Нины сквозило кокетство женщины, старающейся понравиться.

- Скажите правду, любили ли вы кого-нибудь? - повторила она свой вопрос и продолжала задумчиво: - Есть мужчины, которые не женятся вовремя. Они думают этим оградить себя от семейных хлопот, но рано или поздно они обычно не сдерживают своего слова и вынуждены бывают жениться уже в летах, когда ни они не нужны женщине, ни женщина им не нужна. Теперь, скажите откровенно, любили ли вы кого-нибудь? Если любили, то почему не женились?

- Любил, - сказал я, - и вновь могу полюбить, но меня никто не любил, из-за этого я и не женился.

- Я не могу этому поверить, - недовольно возразила Нина. - Всякая умная девушка может полюбить вас. Вы молоды, красивы и держите себя при женщине, как настоящий европеец.

- Вы ошибаетесь в своих суждениях. По-моему, в каждом, даже самом красивом, человеке можно отыскать большой недостаток.

- Неужели и во мне есть этот "большой недостаток".

- Если вы считаете себя первой красавицей, то это само уже есть большой недостаток. Простите, но могут найтись и покрасивее вас девушки!

- Я больше не буду разговаривать с вами. Вы становитесь дерзким.

Нина, говорившая эти слова тоном обиженного ребенка, была похожа на актрису, играющую и отлично играющую роль капризного ребенка. Передо мной была прекрасная, капризная, коварная женщина, сознающая свою красоту. На самом же деле Нина не было такой. Правда, она была очень красива, но одновременно была, как будто очень скромной и кроткой девушкой.

Дальше говорили я и Ираида. Она расспрашивала меня про Тавриз и делала предположения о том, как они там устроятся. Она благодарила меня за внимание и, беря меня за руку, просила часто видеться с ними.

Нина ревнивым взглядом следила за нашими руками. В этом взгляде можно было прочесть увлечение, минутное необдуманное девичье увлечение.

Ираида пожимала мне руку, а у Нины дрожали губы и пульсировали маленькие жилки под глазами.

Но это тянулось недолго. Она сердито вырвала мою руку из рук сестры. Я и Ираида рассмеялись.

- Этот смех так же неуместен, как и многие другие поступки мужчин, сердито проговорила Нина, и краска залила ее лицо. Глаза ее были влажны от обиды. Разумеется, я смеялся не над ее слезами, а над ее минутным бессмысленным увлечением. Особенно меня рассмешило то, как она искусно проводила свою роль. Вернее всего, я был доволен и удивлялся способностям этой девушки.

Но я должен был заступиться за мужчин, которых она оскорбляла.

- Нина-ханум! - начал я...

- Я не ханум, - перебила она, - я просто Нина! Я об этом уже, говорила вам, кажется.

- Отлично, Нина, прекрасная Нина! - продолжал я, смеясь. - Если у мужчин часто бывает неуместный смех, то у женщин неуместных слез и неуместной ревности больше, чем следует.

Выражение ее лица опять изменилось.

- Скажите мне, какую девушку вы можете полюбите скорее: девушку быстро увлекающуюся, капризную и ревнивую, которую вы видели несколько минут тому назад, или такую, какую вы видите сейчас: скромную, искреннюю, способную быть хорошим товарищем?

- Они обе милы, - сказал я, улыбаясь, - но с первой можно пофлиртовать, провести время, а со второй жить и соединиться узами товарищества. Но и это лишь при одном условии.

- А что это за условие?

- Взаимная любовь!

После этих слов Нина опустила голову. Разговор прекратился. Мы въезжали в Тавриз.

Вот и мост "Аджикерпи", конечный пункт Джульфа-Тавризского шоссе, проведенного царским правительством. Здесь проходил фронт. Тут стоял большой вооруженный отряд, проверявший всех, кто въезжал в революционный Тавриз. Несмотря на все это, не чувствовалось революционной бдительности.

Контроль проводился не тщательно, хотя отсюда часто звонили в главный штаб Саттар-хана, сообщая о приезжающих. Было очевидно, что контроль ведется больше для формы.

Обращение с приезжающими было предупредительное. Революционное правительство строго-настрого приказало, охраняя дороги и контролируя въезжающих в Тавриз, не допускать никаких беззаконий.

Если караульщики старого правительства взимали с приезжающих чаевые и обирали крестьян, то теперь все это строго воспрещалось. Во всяком случае, хоть и недостаточна была революционная бдительность, но бросалась - в глаза революционная дисциплина. Это меня бесконечно радовало.

Увидав конституционных аскеров в разнообразном одеяния, обвешанных патронами, Нина спросила:

- Что это за люди?

- Это часть добровольной армии Саттар-хана и революции.

Нина не преминула отметить их вежливое обращение с проезжающими, но Ираида почему-то боялась их и в то же время высказывала сомнение в том, что они выдержат борьбу с правительством. В святой наивности она полагала, что правительство имеет регулярную армию.

Над мостом развевалось красное знамя революции, на котором золотыми буквами было вышито: "Да здравствует конституция!".

Остановив фаэтон, девушки внимательно рассматривали знамя.

Мы въехали в узкие и грязные улицы. Справа и слева тянулись бакалейные и чайные лавки. Дальше были караван-сараи.

- Это караван-сарай Эмир, - сказал наш кучер, - указывая на большой караван-сарай. - Саттар-хан всегда сидел тут, перед чайной, и курил кальян.

Караван-сараи эти были настолько просторны, что свободно вмещали арбы, везущие товар из России в Иран, караваны верблюдов, мулов и ослов, прибывающих из Карадаса, Маку и Хоя. Здесь всегда бывало сильное движение и толчея.

Теперь же, в связи с прекращением торговли, прежнего оживления не было. Лошади, по брюхо в грязи, двигались черепашьим шагом. Мы ехали мимо кладбища. Тавриз, как другие города Ирана, усеян кладбищами.

Запах сжигаемых у надгробных камней сандалового дерева и ладана наполнял улицы. На могильных плитах сидели одетые в шелковые шаровары женщины в белых покрывалах. Был четверг - день поминания усопших.

Прохожие поворачивались лицами к могилам и шептали молитву за упокой души их обитателей.

Сев верхом на пустой гроб*, стоявший тут же у могил, дети изображали всадников, готовясь с детства к встрече с конем смерти.

______________ * Мусульмане хоронят своих покойников в саване, без гроба. Общий гроб, в котором доносят покойника до могилы, находится на кладбище или в мечети.

Жалобные голоса женщин, обнимавших надгробные камни, сливаясь вместе, звучали траурной симфонией. Тавризцы, жившие в вечном окружении могил и ежеминутно читавшие на могильных плитах арабское изречение - "каждому предстоит умереть", казалось, рождены были для кладбища.

- Что здесь написано? - спросила Нина, указывая на один из камней.

- "Каждый должен умереть", - перевел я надпись. Она нашла, что в религии и в обычаях Ирана много пессимизма.

- А что означает гребешок, нарисованный на могильном камне? - спросила Ираида. Я рассмеялся. - Гребешки с односторонними зубцами употребляются для расчесывания бороды, значит, там покоится мужчина; гребешки с двухсторонними зубцами - женские гребешки, по ним можно судить, что в могиле лежат кости женщины. Указывая на дым, подымавшийся с могил, Нина спросила:

- Что значит это курение?

- По мнению мусульман, курить сандаловое дерево и ладан - полезно для покойников. Они верят, что фимиам доходит до ангелов, и тогда они славят пророка, это и есть благо, которое распространяется и на покойника с его предками. Но курение это имеет совершенно иное объяснение. Дело в том, что на кладбищах, особенно на тех кладбищах, где покойников зарывают не очень глубоко, всегда бывает вредный и неприятный запах разложения. Для того, чтобы не чувствовать этого запаха, и стали курить ароматические вещества. Но иранцы, придавшие религиозную окраску многим своим обычаям, и этот обычай объяснили религией...

Лошади устали. Чтобы дать им перевести дух, кучер остановил фаэтон. Это дало нам возможность понаблюдать некоторые обычаи, связанные с кладбищем, и поглядеть заодно на живых мертвецов.

Наше внимание привлекла раскрашенная картина, протянутая по ту сторону кладбища. Выйдя из фаэтона, мы подошли ближе к картине. Это был фантастический рисунок о событиях, происшедших в Кербале в седьмом веке.

Тут были нарисованы представители рода Гашимидов, красивые юноши, высокие женщины в покрывалах, арабские всадники в стальных и железных кольчугах, вооруженные длинными пиками и кривыми саблями.

Художник щедро разрисовал тут все виды тогдашнего вооружения - стрелы, пики, пращи, а также верблюдов, паланкины и прочие атрибуты кочевников-арабов.

В этом воинственном окружении художник вывел группу девочек, избиваемых кнутами, и молодых людей с отрубленными головами.

Дервиш давал разъяснение собравшейся у картины толпе. Слушатели били себя по голове и громко плакали.

Мы вернулись к фаэтону. Я сказал девушкам, что это событие произошло в седьмом веке, и еще раз повторил, что иранцы до сих пор помнят и оплакивают тех, кто пострадал тогда в этом столкновении.

Мы отъехали. Продающиеся на руках лакомства указывали на отсутствие в Тавризе продовольственных затруднений. Тавризцы продолжали лакомиться сладким и жирным печеньем.

- Настоящий хлеб, поджаристый хлеб! - выкрикивали торговцы хлебом, но хлеб этот не был ни настоящий, ни поджаристый. Собственно говоря, даже в мирное время тавризцы не знали чистого пшеничного хлеба. Теперь же этот похожий на бычий язык хлеб состоял из зелени и сырого теста.

- Нани-велиахд!

Это очень вкусное, сладкое и жирное пирожное, поэтому тавризские кондитеры называли его - "пирожным наследника".

Слышались новые выкрики с другими названиями пирожных и восточных сластей.

- Нафи-эрус!

Оно скручено как пупок, и похотливые тавризцы придумали этому виду пирожного возбуждающее название "пупок невесты".

- Лэбу-дохтэр!

Это очень искусно наложенные одна на другую две красные тонкие лепешки из сладкого теста, похожие на губы, и поэтому называют их "девичьи губы".

Всего этого невозможно было переводить девушкам, так как одно название следовало за другим.

Город шумел как пчелиный рой. Порой трудно было различить отдельные слова, выкрики торговцев сливались в сплошной гул. Каждый, расхваливая свой товар, пел громко и пронзительно. Даже амбалы предлагали свои скромные услуги не иначе, как пением.

Удивленно разглядывая женщин в белых покрывалах, в мешкообразных шароварах, Нина спросила:

- Неужели виденных нами мужчин родили эти женщины?

- Да, они! - ответил я. - Мужчины Востока первоначальное воспитание получают у этих несчастных затворниц. И не удивительно, что большинство этих мужчин побаивается свободы; вскормленные под этими покрывалами, они почти лишены были дневного света. Теперь, Нина, вы можете понять, что причина восстания народа не только в жестокости правительства, но и в дикой грубости законов.

Нина внимательно слушала меня. Я же спешил окончить разговор, так как гораздо интереснее было разглядывать волшебные виды утонувшего в тумане Тавриза, чем заниматься болтовней.

Тавриз - столица Иранского Азербайджана. Расположенный между высотами Уджан и Кизилдаг, он отличается прекрасным климатом. Если в Иранском Азербайджане есть город, славящийся своими садами, цветниками, бостанами и полями, то это только Тавриз.

В сравнении с жителями других городов Иранского Азербайджана, тавризцы более рослы и красивы. Белолицые, краснощекие, черноглазые, гордые женщины Тавриза прославились своим остроумием. Но красивых мужчин среди тавризцев почему-то мало, будто их родили не эти фасные женщины, привлекающие взоры. Удивительно, что многие мужчины, рожденные женщинами с лучистыми глазами, больны трахомой, а пятьдесят процентов детей болеют паршой, хотя на спине их матерей вьются по десять-двенадцать длинных черных кос. Всему этому виной грязные общие бани.

- Я не вижу тут мужчин, достойных этих красивых женщин, - сказал я Новрузу.

- В Иранском Азербайджане два больших города, один - Тавриз, а другой Хой, - ответил Новруз. - В Тавризе красивы женщины, а мужчины некрасивы, а в Хое, наоборот, женщины некрасивы, а мужчины очень красивы. Поэтому во всех аристократических домах Ирана для особых услуг берут мальчиков из Хоя и Урмии.

Мы сожалели, что кладбища портят прекрасные виды Тавриза, в котором, как и во всех других городах Востока, каждый район имеет свою мечеть, свою баню, кладбище, базар и прочее.

Какой-нибудь богач, желая заслужить себе спокойную загробную жизнь, жертвует свой сад под кладбище. И вдруг среди красивых садов района неожиданно вырастает кладбище и портит красоту города. Сурхаб, Черендаб, Геджиль, Шамгазан и много других районов города находятся в близком соседстве с кладбищами.

Художественно отделанные гробницы, склепы с элипсообразными куполами, сломанные памятники из белого и желтого мрамора, на которых еще до сих пор сохранились написанные куфийскими буквами надписи, и многое другое, что украшает заброшенные старые кладбища, свидетельствует о том, что некогда Тавриз был излюбленным городом ученых, философов, поэтов, служителей искусства. Со времени Аббасидов Тавриз, являвшийся центром провинции, был местом, куда стекались все избранные и известные ученые Востока.

Пока наш фаэтон проезжал мимо кладбища, я успел прочитать на памятниках громкие имена Баба-Фараджа, Баба-Гасана, Гусейн-Балгары, Нури, Хагани Ширванн, Захираддина Фаряби, Хадже-Мехти, Кяджуджанлы, Хадже-Зияэддина* и многих других арабских, тюркских и фарсидских ученых.

______________ * Баба-Фарадж - известный иранский историк. Баба-Гасан - известный иранский философ. Гусейн-Булгари - известный ученый. Хагани Ширвани - знаменитый поэт. Захираддин Фаряби - узбекский философ и музыковед. Кянджуджанлы - известный ученый, историк.

- Какой большой город Тавриз! - повторяла Нина.

- Да, большой! - подтвердил я. - Старый и древний Тавриз находится в центре тридцати сел, поэтому он и большой.

Все дома утопают в садах и цветниках. Город окружен просторными полями.

О величине города можно судить по тому, что берущая начало с гор Саханд и протекающая через город река Мехранруд теряется в нем до последней капли.

Тавриз имеет двести караван-сараев, девятнадцать больших мечетей, двадцать одну баню и до пятнадцати тысяч лавок из красного кирпича.

Это самый крупный торговый город Ирана. Он является торговым центром провинции, состоящей из двадцати городов и нескольких тысяч деревень с трехмиллионным населением.

На Тавриз обращены взоры капиталистов Европы и даже Америки, вот почему он стал гнездом дипломатов, политических дельцов, комиссионеров, тайных агентов, шпионов и всевозможных авантюристов.

Россия, Турция, Америка, Англия, Австро-Венгрия, Италия, Франция, даже Швеция и Голландия, не имеющие здесь ни одного подданного, держат здесь своих консулов. Все это превращает Тавриз в город таинственный, туманный и заколдованный, а его обитателей - в непроницаемую загадку.

Каждый тавризец - искусный дипломат. К характерным чертам их относятся еще неприязнь к иностранцам и сильная склонность к благотворительности. Они любят сладкие и жирные кушанья. Самые вкусные и разнообразные восточные блюда умеют готовить только в Тавризе. Поэтому падишахи и аристократы всегда приглашали поваров из Тавриза.

Веселые шутники, юмористы, насмешники, доводящие людей до белого каления и находящие в этом удовольствие - опять-таки тавризцы.

Тут живет народ торговый; особенные коммерческие способности проявляют женщины; женский базар в Тавризе; "Деллалезен" известен по всему Ирану.

Еще одной характерной чертой тавризцев является то, что они часто разводятся и женятся. Поэтому во дворе мечети "Хазрат-Сахиб" и вокруг святых мест "Сеид-Гамза" и др. толпятся вдовы, ищущие однодневного замужества "сийга".*

______________ * Сийга - весьма распространенный в Иране временный брак, заключаемый на определенный срок и на определенных условиях. Совершается этот брак упрощенным способом.

Доехав до гостиницы в армянской части города, мы стали прощаться.

- Не лучше ли нам остановиться в одной гостинице? - просяще сказала Нина.

Трепетавшие зрачки ее голубых глаз ожидали ответа.

Ответ мой не мог быть удовлетворительным для нее.

- Нет, - решительно сказал я. - Простите, но я не могу останавливаться в гостинице. Я поеду к кому-нибудь из знакомых. Может быть, на днях увидимся.

Лицо Нины выразило недовольство.

Я сел в фаэтон. Нина, не входя в гостиницу, смотрела вслед, пока фаэтон не скрылся с глаз.

ПЕРВЫЕ ВСТРЕЧИ

Улица, на которой я остановился, входила в полосу влияния Багир-хана второго героя Тавризской революции. Багир-хан считался в прошлом одним из авторитетных, отважных народных героев улицы Хиябан. В то время, как соседняя улица Шутурбан, улица мелких банкиров, была на стороне контрреволюции, улица Хиябан, на которой жил Багир-хан, стояла за революцию. В сравнении с Саттар-ханом, Багир-хан был очень отсталым и невежественным, но, несмотря на это, не отставал от своего народа. Он бесстрашно стал на защиту революции.

Если Саттар-хану за проявленный им героизм дали звание "Сардару-милли" - глава, полководец нации, то Багир-хана называли "Салару-милли" - водитель нации.

Район, в котором жил Багир-хан, был одной из важных позиций революции. Правительственные войска, наступавшие на революционеров, старались в первую голову взять этот район.

Все силы, мобилизованные на защиту революции, были собраны в районе Багир-хана. Поражение этого фронта было бы ударом для всей Тавризской революции, и, ясно понимая это, Саттар-хан придавал огромное значение району Багир-хана. А Багир-хан, не считаясь с серьезностью своего положения, отказывался принимать к себе добровольцев, присланных на помощь с Кавказа; и все они были размещены в штабе Саттар-хана в районе Амрахиз.

Между тем, когда правительственные войска готовы были прорвать фронт Багир-хана, Саттар-хан поспешил на помощь и силами кавказских бомбометателей сумел прогнать неприятеля.

Обо всем этом рассказал мне в первый же день моего приезда один из моих знакомых.

Что же касается направления революционного движения, то оно было в руках революционного военного совета под руководством Саттар-хана. Тавризский областной совет тоже находился в сфере влияния Саттар-хана.

Еще до приезда в Тавриз я много думал о вождях тавризской революции и интересовался их замыслами.

Я слыхал от многих, что между Саттар-ханом и другими руководителями произошли некоторые недоразумения, что Саттар-хан не считается с общим мнением.

Эти слухи произвели на меня удручающее впечатление, и я решил в первую очередь добиться свидания с теми, кто делает революцию с оружием в руках, и с идейно-политическими руководителями революции. Мне не терпелось встретиться с Саттар-ханом, приглядеться, найти правильный подход к нему.

Но только после встречи с Саттар-ханом и начала работы я понял, что нужно обладать особенным искусством и большой дозой чуткости, чтобы постигнуть тайну руководителей, восточной революции.

На другой же день после приезда в Тавриз я в девять часов утра вышел из дому. Прежде всего я хотел повидаться с одним из вождей революции Гаджи-Али-ага-Давачи.

На улице Хиябан то и дело слышались слова - патроны, оружие, перестрелка, революция, контрреволюция. Невооруженные люди встречались изредка. Я чувствовал себя как на фронте большой войны.

К оружию тавризцы привыкли давно, так как правительство никогда не запрещало им ношение оружия. Невооруженные тут казались людьми посторонними и безучастными.

На улицах чувствовалось большое возбуждение. Поблизости слышалось пение. Как было не посмотреть на того, кто пел революционную боевую песню.

Это оказался чистильщик сапог, юноша лет пятнадцати-шестнадцати. Он пел, сидя перед чайной:

Рахим-хан* идет на Тавриз,

______________ * Рахим-хан Карадаглы - крупный помещик, сторонник шаха, наступавший на революционный Тавриз.

Гостинцев нам везет.

Кровь доходит до колен.

Пусть рухнет твой трон, Мамдали*,

______________ * Исковерканное имя иранского шаха Мамед-Али.

Ослепнуть бы тебе, Мамдали!

Разгромлен вконец Тавриз,

Сколько раз горел Тавриз,

Тебе доверял Тавриз.

Пусть рухнет твой трон, Мамдали,

Ослепнуть бы тебе, Мамдали!

Бабка твоя Умму-хаган.

А сам ты лишен мужества,

Довольно, не проливай столько крови.

Пусть рухнет твой трон Мамдали,

Ослепнуть бы тебе, Мамдали!

Юноша пел восторженно, но слова песни звучали рискованно смело, так как Рахим-хан Карадаглы наступал на Тавриз, готовясь раздавить революцию.

Меня очень радовало, что в Тавризе боролись за революцию не только оружием, но и стихами, песнями. Литература и искусство помогали борьбе, и этот союз оружия и литературы вызывал в моем воображении картины будущих блестящих побед революции.

Первое мое свидание должно было быть с Гаджи-Али-Давачи. Но я не знал его дома. Я знал только одно, что Гаджи-Али самый известный человеке Тавризе: он, первый из тавризских тюрок, отдал дочь в американский колледж и не скрывал ее от взоров посторонних.

Я остановил проходившего мимо молодого человека, обвешанного оружием.

- Как мне пройти к Гаджи-Али? - спросил я. Тот задумался, окинул меня внимательным взглядом.

- Вы кавказец? - спросил он.

- Да, кавказец.

- Раз ваша милость кавказец, то вам надо явиться к его светлости сардару. Все кавказцы при его светлости сардаре.

- Я хочу видеть господина Гаджи-Ал и по личному делу, - ответил я.

- Отлично! Вы хотите видеть того самого Гаджи-Али, что не скрывает свою дочь? Не так ли?

- Да, так...

Пойле этого вояка призадумался, потом позвал чистильщика:

- Парень, поди-ка с этим братцем, покажи ему дом Гаджи-Али, дочь которого ходит открыто.

Мы уже двинулись, когда он остановил нас и, отведя меня в сторону, сказал:

- Если вы привезли оружие, то продайте революционерам. Не продавайте девечинцам, иначе это оружие направят против революционеров.

- Будьте покойны, я ничего не привез.

Чистильщик сапог шел впереди, выкрикивая "вакса!" По дороге он, попросив извинения, раза два останавливался, чтобы почистить сапоги прохожим; при этом я стоял, не скрывая свое нетерпение. Мне интереснее было осматривать город, наблюдать жизнь тавризцев, чем стоять на одном месте.

На улицах не было ни фаэтонов, ни арб, вообще никаких экипажей. Встречались всадники, торопливо ехавшие на белых ослах.

Я спросил чистильщика, куда они едут.

- Тавриз большой город, - ответил он. - В одном районе Девечи 60 тысяч домов. Туда и обратно пешком не пойдешь. Все, кто едет на ослах, - купцы. Живут они в отдаленных районах города. Рано утром купец приезжает в свою контору. Тут же под конторой находится и конюшня. Там привязывает осла. Вечером купец выносит из конторы палан и кладет на спину осла...

- Хорошо, но почему он прячет палан в конторе?

- О, здесь здорово крадут паланы. Чистильщик начинал дразнить и дурачить меня.

Через несколько минут он повернулся ко мне и назидательно добавил:

- Если у вас есть осел, то будьте осторожны с паланом - цена на них в Тавризе очень высокая.

Я много слыхал о том, как любят тавризцы дурачить людей, и слушал чистильщика с большим интересом. Прикинувшись простаком, я сказал:

- Благодарю тебя. Хорошо, что ты сообщил мне, а не то бы украли палан и бедный осел остался бы без палана. А ведь вся красота осла в палане.

Тавризский остряк смолчал. Прошли дальше. Проходя, мимо меняльных лавок, чистильщик остановился и прошептал мне на ухо:

- Приезжие меняют свои деньги здесь.

Мне как раз надо было обменять деньги. Подойдя к одной из лавок, я достал русскую пятирублевку.

- Сегодняшний курс двадцать семь кран пять шай, - шепнул мне чистильщик.

Услыхав это, меняла рассердился на него.

- Эй, стерва, кто тебя звал?

- От стервы слышу! - дерзко отвечал чистильщик. Меняла смолчал и занялся своим делом. Тавризцы привыкли к такого рода перебранкам.

Мы продолжали наш путь. Мой спутник молчал. Я удивился, что он так быстро отвязался от меня. Но не прошло и пяти минут, как он опять обратился ко мне:

- Знаешь, что?

- Нет, не знаю!

- Я боюсь...

- Чего боишься?

- Боюсь, что ты забудедць...

- Что забуду?

- Припрятать палан осла. Тавриз плутоватый город. Всякий, кто приезжает сюда с паланом, уезжает без палана.

- Не бойся, не забуду...

Мы все шли. Через несколько минут он продолжал:

- Ну смотри, я полагаюсь на тебя...

- Насчет чего?

- Насчет того, что ты не спустишь глаз с палана.

- Ты можешь быть совершенно спокоен. В этом я могу тебя уверить.

Мы шли очень долго, конца не было видно этой улице Раста-куча. Чистильщик все поручал мне следить за паланом.

Мы дошли до улицы Энгеч. Издали указав мне на дверь Гаджи-Али, чистильщик сказал:

- Вот дом того, чья дочь ходит с открытым лицом.

- Благодарю тебя, - сказал я и протянул ему два крана. Он взял монеты и, посмотрев вокруг, сунул их в карман.

Не успел я дойти до дома, как мой провожатый окликнул меня:

- Братец, если не трудно, подожди минуточку.

Он стал приближаться ко мне. Я решил, что он не доволен платой и, не дав ему раскрыть рта, вложил в его руку еще два крана.

- Ну, уж раз так случилось, - сказал он, - то я хочу просить еще об одном.

- Пожалуйста, говори.

- Я очень прошу не спускать глаз с палана!

Я рассмеялся. Он был разочарован.

Это в характере тавризцев, раздразнить человека, вывести его из себя и довести дело до брани. Я же не сердился, не ругался, и это разоружило молодого тавризца.

Я постучал в дверь. На стук вышла девушка, одетая по-европейски. Окинув меня взглядом, она спросила.

- Что вам угодно?

- Гаджи-Али здесь живет?

- Да, здесь.

- Он дома?

- Дома.

- Я хотел бы его видеть.

- А кто вы?

- Я его брат.

Девушка с удивлением оглядела меня. Не зная ее, я не мог назвать другое имя.

- Если так, - нерешительно сказала она, - то подождите минуточку, я сообщу гаджи.

Девушка ушла. Через минуту вышел ко мне сам Гаджи-Али; за ним шла та же девушка. Я назвался. Обнялись, поцеловались.

- Он на самом деле твой дядя, - сказал Гаджи-Али девушке. - Он мне ближе родного брата.

Девушка протянула мне руку, и они оба, взяв меня под руки, провели в большую комнату, напоминавшую приемную богатого француза.

Они еще не пили утреннего чая. Мы прошли в столовую. На столе были расставлены всевозможные печенья.

Отказавшись от еды, я попросил чаю. Девушка принесла мне чай и лимонный сироп в красивом флакончике. - Я капнул несколько капель сиропа в стакан. Чай был на редкость вкусный.

Позвав слугу, Гаджи-Али что-то шепнул ему на ухо и отпустил. Чаепитие кончилось. Гаджи-Али разрешил дочери уйти.

Дочь Гаджи-Али училась в американском колледже.

Ей было лет четырнадцать-пятнадцать. Высокого роста, полная, с большими черными глазами, светлым лицом и румяными щеками в оправе черных волос, она представляла из себя подлинный тип тавризской красавицы.

Первая во всем городе начав ходить открыто, она подвергалась всевозможным оскорблениям. Задевать ее на улице, пошло объясняться ей в любви, делать гнусные предложения - вошло в привычку тавризцев.

Она выдержала все это и отвергла требование моллы накинуть на себя чадру. Тавризские фанатики несколько раз угрожали ей смертью, запрещая ходить в американскую школу. Тавризский поэт Сарраф посвятил ей целый ряд любовных стихов, и девушка сохранила их у себя. Вот одно из них:

"Не распускай удил коня кокетства, - я жертва твоей головы!

Не играй бровью над черным глазом, - я жертва черных очей

и бровей!

Я несчастная темная туча, ты же ранняя весна.

Плакать должен я, ты не плачь - я жертва слез твоих глаз!

Ты хрусталь, в твоей чистой груди каменное сердце.

Источник моей жизни - жертва камня в твоей груди.

Кокетство твое, как страж, стоит и говорит "не подходи!"

Во владеньях души твоей царя-царей, стража я - жертва!

Если бы ты хоть с маковинку имела влечение к Саррафу,

Все, чем я владею, - жертва одной этой маковинки!

Немного спустя, собрались Машади-Аббас-Али - торговец сахаром, Юсуф меховщик, Ших-Мамед-Али - мясник, Аскер - содержатель кофейни и другие. Они принадлежали к руководящим лицам тавризской революции. Познакомились. После долгой беседы я сказал им о своем желании повидаться с мучтеидом Сигатульисламом. Гаджи-Али и Мешади-Аббас-Али сообщили, что он ничего общего с революцией не имеет, но, видя мой интерес к этой особе, согласились устроить мне встречу с ним.

Я слыхал, что он свободомыслящий мучтеид. А от мучтеида требовать большего не приходилось. Несмотря на возражения руководителей, я все-таки считал нужным повидать его.

Меня интересовали его отношение к революции, роль, которую он играл в ней, и в то же время мне хотелось понять, на что он способен. Все это казалось мне вопросом большой важности.

Я знал о победе, одержанной Сигатулъисламом в религиозной борьбе с мучтеидом Мирза-Гасан-агой, который пользовался большим авторитетом в Тавризе и теперь находился в лагере контрреволюции.

Сигатульислам был ярым приверженцем одной из сект шиитского толка "шейхи". Секта эта образовалась в 1800 году на юго-западном берегу Персидского залива, в маленьком городке Эхса. Организатор этой секты Шейх-Ахмед из Бахрейна собрал вокруг себя тысячи мюридов и сторонников; распространив влияние на всю территорию Ирана и Ирака, он поднял свое учение на высоту религиозной школы.

Шейх-Ахмед не мог оставаться в маленьком городке Эхса. Громкая слава его не вмещалась в узкие рамки. В 1804 году он переехал в Кербалу и в продолжение нескольких месяцев сумел создать многочисленную религиозную общину.

После смерти Шейх-Ахмеда общиной этой стал управлять Ага-Сеид-Кязим из Решта.

Заменив Шейх-Ахмеда, который мнил себя толкователем шиитского учения, Ага-Сеид-Кязим разбил его секту на несколько групп, чем вызвал большое недовольство шейхитов.

Часть из них осталась в старой секте Шейх-Ахмеда, а часть перешла в новую секту - "усули", выделившуюся из нее под руководством Ага-Сеид-Кязима. Один из самых способных учеников Ага-Сеид-Кязима Мирза-Али-Мамед-Баб основал новую секту "бабистов".

Сигатульислам которого я хотел видеть, в настоящее время руководил сектой ортодоксальных "шейхитов". Эта секта и раньше имела немало противников, а после появления Баба число их стало еще больше.

Отделение Баба от секты "шейхитов" послужило причиной длительных религиозных распрей в Иране. И тут выступили на арену полчища врагов против секты "шейхи" и рожденного ею сына - Баба.

Вот почему революционеров, работавших вместе с Сигатульисламом, мучтеидом секты "шейхи", объявили еретиками - "баби".

Как ни сильно было наступление мучтеидов секты "усули" Мирза-Гасан и Мирза-Керима Имама-Джумы против мучтеида секты "шейхи" Сигатульислама, но последний, пользуясь своим влиянием в северном и восточном Иране, продолжал ожесточенную борьбу.

В годы революции борьба эта обострилась до крайности, так как мучтеиды секты "усули" Мирза-Керим и Мирза-Гасан оказались в лагере контрреволюций. Это обстоятельство толкнуло Сигатульислама на сторону революционеров. Он вошел с ними в союз и, пользуясь их помощью, усилил борьбу со своими противниками.

Союз этот оказался выгодным и для революционеров; видя своего шейха на стороне революции, все его последователи - шейхиты - стали на ее защиту.

Гаджи-Али послал к мучтеиду слугу предупредить о нашем визите.

Дом мучтеида находился на берегу реки в районе Сурхабкапысы.

У ворот нас встретили несколько слуг. Сам мучтеид ожидал во дворе.

Вся эта встреча представляла собой образчик восточной дипломатии, применяемой важными персонами. Когда в дом приходит почетный гость, то для хозяина считается неприличным не почтить его вставанием на ноги, что в свою очередь как бы роняет достоинство хозяина. Поэтому именитые люди Ирана, зная о посещении гостей, встречают, их стоя, чтобы не вставать при их входе.

Вот из каких соображений мучтеид ожидал нас во дворе. Поздоровавшись с нами за руку, он сказал:

- Аллах свидетель, что опоздай вы еще немного, я вышел бы встречать вас на улицу. Сегодняшнее ваше посещение доставляет мне особую радость.

Гаджи-Али представил меня. Мучтеид вторично взял меня за руку и со словами:

Я считаю это особой благодатью, ниспосланной мне свыше, - повел нас не в свою комнату, а в гостиную, убранную в европейском стиле. Усадив нас, а потом сев сам, он начал: - Эта комната убрана по вкусу детей. Я обучал их в странной школе и сам имею большую охоту учиться странным языкам. Я серьезно советую это всем сознательным тавризцам. Главная причина всех наших бед наше невежество. Наша религия никогда не была против науки. Наоборот, она всегда призывала людей к изучению наук и искусств. Мучтеид долго говорил о новшествах, но в его словах не было ничего такого, чего нельзя было бы услышать из уст любого мучтеида. Вообще у тавризских мучтеидов была своеобразная политика: каждое новое начинание, которое им не нравилось, они любовно расхваливали, притворяясь истинными его сторонниками, а на самом деле проваливали его.

Я лично знал нескольких молл, при первом знакомстве с которыми у меня не оставалось сомнения, что они сторонники революции, а на самом деле они были непримиримыми врагами ее.

Желая, по-видимому, избежать беседы о революции, Сигатульислам вел ничего не значащие и ни к чему не обязывающие разговоры о науках, об образовании и прочих нейтральных вопросах, мы же старались перевести разговор на интересующую нас тему.

Я слышал еще до приезда в Тавриз о разногласиях между некоторыми идейными руководителями революции и исполнительной властью.

Желая знать мнение Сигатульислама об этих разногласиях, я попросил у него разрешения задать ему вопрос:

- Уважаемый господин мучтеид! Ваших покорных слуг очень интересует вопрос об отношениях между людьми, руководящими революцией и людьми, ведущими непосредственную борьбу за свободу во главе войск. Считаясь с вашим влиянием на сторонников революции и одновременно имея в виду ваш высокий духовный сан, я весьма интересуюсь вашим мнением по этому вопросу, чтобы руководствоваться им.

Я спешил поскорее закончить свою фразу, ожидая от мучтеида подробного, обстоятельного ответа.

Мучтеид улыбнулся и покачав головой, начал:

- Я знал многих кавказцев. Ваша милость также кавказец. Но вы совсем другой кавказец. Поэтому давайте отбросим дипломатию и поговорим, как задушевные друзья. Вас интересуют взаимоотношения вождей - руководителей революции и исполнителей, т.е. руководителей военной силы. По крайней мере, я именно так вас понял.

- Да, ваша светлость! - подтвердил я.

- Теперь будьте любезны выслушать вашего покорного слугу, - продолжал мучтеид. - Руководящих революцией центров - два. Один внутренний, а другой внешний. Внутренний руководящий центр представлен сидящими за этим столом, а внешний - это закавказская социал-демократическая рабочая партия. Для разрешения вопросов руководства и взаимоотношений между разными группами, нам необходимо прежде всего выяснить разницу между этими двумя руководствами. Мне, однако, думается, что об этом мы можем поговорить и в конце нашей беседы, теперь же займемся интересующим вас вопросом. Согласны?

- Да, согласен! - ответил я.

Из слов мучтеида я понял, что он недоволен закавказским руководством, и был рад отсрочке разговора на эту тему, так как получал возможность обдумать свой ответ.

- Стоит ли говорить, - продолжал мучтеид, - о руководителях вооруженной силой, не имеющих ни идей, ни знания дела, и их отношений к настоящим руководителям? Мучтеид замолк и стал перебирать четки.

Мне показалось, что мучтеид опять хочет избежать разговора на эту щекотливую тему, и я решил сыграть на его самолюбии и вызвать его на интересующий меня разговор.

- Если бы вы захотели, - сказал я, - то давно создали бы общее согласие и сотрудничество между Багир-ханом и Саттар-ханом; таким образом, вы помогли бы революции одержать победу.

- Правильно, - заговорил мучтеид, - если бы эти два лица имели одинаковый образ мышления, одинаковые понятия и могли бы в одинаковой мере, с одинаковым чутьем понять и усвоить поступающие сверху руководящие указания, то вопрос, о котором вы говорите, можно было разрешить без всякого затруднения. Но, к сожалению, способности к мышлению у Багир-хана и Саттар-хана различны. Я не, касаюсь убеждений, даже представления их о деле защиты революции разные. Один из них сторонник подражания, а другой творчества и революции.

Хотя я и понимал суть рассуждений мучтеида, но хотел, чтобы он яснее изложил свои намеки и недомолвки.

- Господин мучтеид! - сказал я. - Вы изволили сказать "подражание и творчество в революции". Если бы вы изволили разъяснить эти слова, то премного обязали бы вашего покорного слугу.

После этих слов мучтеид положил свои четки на чайный стол, приосанился и сказал:

- Теперь мы поневоле должны перейти к вопросу о внутреннем и внешнем руководстве. Вы, несомненно, знакомы с Ираном?

- Конечно, немного знаком.

- Жизнь Ирана нельзя сравнивать с жизнью по ту сторону Аракса. Там жизнь совсем иная, не такая, как здесь. Общественная жизнь идет там по одному пути, а тут - по другому. Ту работу, которую можно вести среди русских крестьян и русских рабочих, нельзя вести среди крестьян Ирана. Пищу, которую может переварить русский крестьянин и русский рабочий, желудок иранского крестьянина не переварит. Сознание иранского крестьянства, в сравнении с русским, недостаточно еще развито. В этом большое значение имеет и уровень культуры и образ правления. Нельзя отрицать того, что человек не в силах понять чуждых ему обычаев и чуждого строя. Среда - колыбель человека. Среда, создавшая людей, создает для них соответственно и обстановку и условия общественной жизни. Рыба на горе, куропатка в воде жить не могут, так как одну из них родила морская среда, а другую - горная. Таков и человек. Араб, попавший в Париж, будет чувствовать себя так же, как и француз, попавший в Геджас. Теперь перейдем к вопросам иранской революции. Полагаю, что ее родила та же среда, которая родила и иранцев, поэтому ее должны возглавить и довести до победного конца лица, ее начавшие. Лично я ничего не имею против социал-демократов, приезжающих к нам из Закавказья и оказывающих нам братскую помощь. Я приветствую их братскую помощь и инициативу, так как все это имеет огромное значение для нас. Но они не знают иранского народа, его особенностей, вкусов. Они хотят навязать участникам иранской революции - мелким торговцам, ремесленникам и городской бедноте ту же пищу, что дают русскому мужику. Теперь скажите, удовлетворены вы, или нет?

- Нет, - поспешил ответить я, - на мой вопрос я еще не получил полного ответа.

- Правильно, простите, - сказал мучтеид, - перейдем к Саттар-хану и Багир-хану, - один из них хочет подражать, а другой творить революцию... Саттар-хан, быть может, сам не сознавая этого, повторяет в теперешней революции опыт русской революции 1905 года, всю свою тактику строит на основе этого опыта. Что же касается Багир-хана, то он стремится согласовать течение революции с местными условиями Ирана. Теперь вы сами видите, насколько велико разногласие. Устранить его очень трудно. По-моему, неправильно ставить на одну доску помещика Востока и помещика Запада; равным образом, мало сходства имеют бедняки Востока и Запада. Я боюсь, что, идя по стопам потерпевшей поражение русской революции, мы также потерпим неудачу. Милый друг, народ наш религиозен. Осуждать его за это нельзя. Вождь такого народа должен быть из его же среды. Революция без вождя не бывает. Я думаю, что я сказал все. В заключение отмечу, что мои рассуждения относятся не только к Ирану, но и ко всем странам.

Когда мучтеид кончил, Гаджи-Али-ага многозначительно посмотрел на меня, дав понять, что вопрос исчерпан.

Мучтеид думал примирить религию и шариат с социал-демократией. Он полагал, что революцией и ее вооруженной силой должны управлять религия и шариат. По его понятиям, революция, рожденная в религиозной стране, должна развиваться на основах религии.

Эти рассуждения Сигатульислама ничем не отличались от мнения Мирза-Керим-аги Имама-Джумы и Мирза-Гасана-аги, бывших в лагере контрреволюции. Сгруппировавшись в обществе "Исламие", эти последние старались разрешить все дела страны руками духовных лиц.

Вот почему мучтеид из нашего же лагеря революции не терпел закавказских революционеров, непримиримых врагов духовенства и землевладельцев.

Мучтеид усиленно приглашал нас остаться обедать, но мне не хотелось больше оставаться у него. Товарищи выкурили по кальяну, а я выпил два стакана чаю.

Мучтеид был любителем анекдотов и шуток. Посидев еще с полчаса и послушав его анекдоты, мы стали прощаться.

Только после свидания с мучтеидом я уяснил себе тяжелое положение, в котором находится Саттар-хан.

Это подтвердили также Гаджи-Али и другие.

Саттар-хан, сумевший вовлечь мучтеидов и верящую в них массу в революцию и начавший борьбу против правительства, был бесспорно героем и одаренным человеком.

- Сигатульислам, - начал Гаджи-Али, - не из того духовенства, которое возглавляет контрреволюционную организацию "Исламие". По сравнению с ним, его можно считать другом революции. Но он старается связать революцию со старыми религиозными предрассудками. Он не понимает ни закона классовой борьбы, ни экономических противоречий. Главной причиной его недоброжелательного отношения к закавказским социал-демократам, особенно к бакинским рабочим, является то, что кавказцы ведут революцию по правильному пути и стараются изолировать революцию от влияния религии. Сигатульислам отлично знает, что закавказские рабочие поддерживают Саттар-хана и оказывают ему огромную поддержку. Вот почему мучтеид никак не может сблизиться с ним. Откровенно говоря, мучтеид стоит на перепутье. Перейти к контрреволюционерам он не может, так как все его духовные враги - мучтеиды секты "усули" находятся в том лагере. Принимать деятельное участие в революционном лагере тоже не может, так как видит противоречия революции и религии. Во всяком случае, из личных своих выгод он, если и не искренне, все же старается показать себя сторонником революции, причем везде и всюду в различных вариантах повторяет одну и ту же мысль.

- Совершенно правильно! - подтвердили мы слова Гаджи-Али.

По дороге от Сигатульислама мы встретили нескольких товарищей революционеров, которые приветствовали меня радостно и целовали, что среди революционеров считалось признаком искренности.

Я предложил товарищам повидаться и с Сеид-Гасаном Таги-заде, но Гаджи-Али решительно возразил:

- Таги-заде очень знающий человек, но в революции принимает пока только теоретическое участие. Он хочет подойти к революции с исторической точки зрения и все еще не хочет перейти от слов к делу. Во всяком случае, Таги-заде на стороне революции, только в практической деятельности слишком медлителен. Он предпочитает давать советы и философствовать. А мы сражаемся на фронте, и нам некогда заниматься философией.

Свидание с Таги-заде мы отложили на другой раз. Нам предстояло повидаться еще со многими лицами, особенно с Гаджи-Али-Кули-ханом Висугунизамом, который несомненно должен был сыграть в тавризской революции большую роль.

Иранский землевладелец Гаджи-Али-Кули-хан не мало способствовал безопасности сношения с русской Джульфой.

У ИРАНСКОГО ПОМЕЩИКА

В приемной Висугунизама нас принял его племянник Асадулла-хан.

- Дядя болен, - сказал он, - но он готов принять вас. Сейчас он выйдет к нам.

Я слыхал уже о том, что Али-Кули-хан неизменно принимает уколы морфия, и слова Асадулла-хана о болезни дяди не счел за дипломатический прием, твердо вошедший в традиции иранской знати.

В аристократических кругах Ирана принято вечно прикидываться больным, чтобы не принимать нежелательных гостей или не участвовать в обсуждении затруднительных вопросов. Поэтому в Иране, если хотят сказать, что вопрос, очень важный, говорят "вопрос, заставляющий болеть господ". Выражение это стало поговоркой.

Хан медленной поступью вышел из своей комнаты. Медлительность в движениях также является в Иране одним из признаков благородной крови. Ни один иранский сановник, даже военный, никогда не ходит быстро. Идя медленно, он все оглядывает, все замечает, постепенно отвечает на приветствия и запоминает, кто и как ему поклонился.

- Мы считаемся первыми сторонниками новой культуры в Иране. Особенно являясь сторонниками раскрепощения женщины, мы подвергаемся нареканиям консерваторов Сын моего брата - Асадулла-хан, которого я вам представил, писатель. Совместно с Мамед-Саидом Ордубади он написал книгу "Женщины ислама"*. Однако, к сожалению, наши идеи не могут найти развития в Иране. Познакомив нас с племянником, Али-Кули-хан закурил папиросу.

______________ * "Женщины ислама" - сочинение Асадулла-хана и М. С. Ордубади.

Высокий, полный, рябой и в то же время довольно симпатичной внешности, он был мягок и внимателен в обращении. Несмотря на полноту, он имел вид больного человека.

Впоследствии, побывав некоторое время в Тавризе, я убедился в том, что Али-Кули-хан намного либеральнее других ханов.

Али-Кули-хан говорил о своих взглядах на современные события. Разговор наш случайно коснулся аграрного вопроса в Иране. На все мои слова он отвечал односложно:

- Да, правильно!..

Подали чай. Во всех домах Тавриза мангал с жаром для кальяна и чай держат постоянно наготове, чтобы подать гостям немедленно. И нам, как только мы сели, подали чай и кальян.

Глотнув чаю, хан продолжал беседу.

- Я иранец, причем настоящий иранец, - говорил он. - Враги иранцев мои личные враги. Если тут будет поднят аграрный вопрос, - я первый покажу почин и раздам свои имения крестьянам.

Я невольно улыбнулся. Заметив мою улыбку, хан сказал со смехом:

- Я знаю, чему вы улыбаетесь. Вы хотите сказать, что если слова хана искренни, то кто ему мешает вызвать крестьян и отдать им земли? Не так ли?

- Да, так, - ответил я. - Стоит вам начать, как многие последуют вашему примеру.

- Правильно, - подтвердил хан, - но нынешняя революция еще не ставит в очередь аграрный вопрос. Эта революция пока не определила своих целей, она не выдвинула даже вопроса о свержении монархии, вернее феодального строя правления; так что об аграрном вопросе не может быть и речи. В этой революции бьются многие, а за что и за кого, сами не знают. Каждый бранит и каждого бранят, но за что - никто не знает. К сожалению, наша революция не сумела определить ни друзей, ни врагов. Мы не сумели разъяснить народу ни значения революции, ни движущих сил. Есть еще одно обстоятельство, снижающее шансы революции, - это то, что крестьяне не знают революционеров. Крестьяне узнают о революции понаслышке, как бы из сказок дервишей. Такого героя, как Саттар-хан, крестьянин представляет себе фантастическим героем из сказки "Гусейн-курд". Герои революции рисуются крестьянам, как легендарные существа, привязывающие дивов за рога и бросающие их в пучину моря "Гульзум" или летающие на крыльях Симурга на "Кафдаг". В Иране к революции, при нынешнем ее развитии, крестьяне не примкнут.

- Почему? - спросил я.

- Руководители революции не подняли своевременно вопроса о земле, ответил хан, беря новую папиросу. - Вернее, они оказались неспособными сделать это. Среди них есть крупные землевладельцы. Обобранный крестьянин, отдавший все плоды своих трудов помещику и оставшийся с пустым решетом на току, окидывая взором ряды революционеров, видит там своих угнетателей. Потому и не доверяет им, не считает революцию своей, родной, не хочет, пожалуй, и не может стать в ряды ее бойцов. Однако, пусть революционеры не подымают земельного вопроса, пусть работают совместно с мелкой и даже крупной буржуазией и помещиками, но зачем было привлекать к делу революции духовенство? Я вас спрашиваю, что общего между революцией и духовенством с мучтеидами во главе? Что общего между революцией и религией? Буржуазия и землевладельцы всегда были неверующими. Если они и оказывали какую-нибудь услугу религии, то вовсе не ради спасения души, а с единственной целью показать пример низшим классам и затемнить их рассудок. Исходя из этого, более допустимо работать с буржуазией, чем с духовенством. Я думаю, мы отчасти объяснили, почему широкие крестьянские массы не принимают активного участия в революции. Помещики же идут в ее рядах потому, что она не ставит земельного вопроса и помещикам бояться нечего. Остался еще один весьма интересный и важный вопрос, это о революционном настроении иранской буржуазии, которая симпатизирует вам и хочет работать с вами. Причина тут ясна. Взаимоотношения между капитализмом и монархией или феодальным строем в Иране совершенно иные, чем в других государствах. Скажем, к примеру, этот вопрос ставится здесь иначе, чем в России, которая в свою очередь отличается в этом отношении от Англии и Франции. Во-первых, развитие капитализма в России началось с XIX века, а в Иране только-только начинается. Во-вторых, Россия давно перестала быть страной маленьких феодалов и стала большой монархией. Иран же еще остается страной маленьких феодалов. Вот почему возможности, имеющиеся у капиталистов России, не имеются у наших капиталистов и буржуазии. В Иране немало мелких капиталистов, которые стремятся вырасти и широко эксплуатировать страну, но не находят почвы для роста. Начиная с большого феодала и кончая маленьким, все они препятствуют развитию капитализма. Пронюхав, что у кого-нибудь есть деньги, феодал начинает наступать на него, опутывает его и приводит к неизбежному разорению. До тех пор, пока существует в Иране такое положение, иранские капиталисты будут в революционном лагере выступать с оружием против шаха. По-моему, если иранские революционеры даже увеличат размах движения, буржуазия и капиталисты все равно пойдут с ними в ногу и будут бороться до тех пор, пока не заберут власть в свои руки. Вы можете не бояться буржуазии до тех пор, пока она не станет во главе власти, так как интересы ваши частично будут сходиться. После же того картина борьбы совершенно изменится, и ваши пути разойдутся. Все это я говорю к тому, что в этой стадии борьбы вы в своих же интересах не должны отталкивать от себя буржуазию. Она более опытна в борьбе с феодалами и может оказать революции большую услугу. Возьмем, к примеру, меня самого. Я искренний сторонник и друг революции, так как в ней нет ничего такого, что задевало бы мои интересы. Она не ставит вопроса об отобрании земли у землевладельцев и денег у капиталистов. Деньги мои в моем сундуке, а земли и деревни там же, где были. Ваша цель свергнуть одного падишаха, чтобы посадить другого, а от этого ни помещики, ни буржуазия ничего не теряют. И все же революционеры не умеют использовать нас, очень часто они принимают своих друзей за врагов. В частности, они не понимают всего значения той роли, которую могу сыграть я в тавризской революции. Они недооценивают географического положения моих земель и влияния моих родичей.

- Не можете ли вы разъяснить, - прервал я Али-Кули-хана, - в чем заключается это значение?

- Могу, почему нет. В настоящее время Джульфа-Тавризская шоссейная дорога находится под угрозой карадагских ханов. Не сегодня-завтра они могут закрыть путь и не дадут революционерам сноситься с закавказскими социал-демократами. Джульфа-Тавризская шоссейная дорога это важнейший нерв революции и ее закрытие парализует вашу борьбу. Эта дорога может быть сохранена для революционеров лишь при участии моих братьев. Довожу до вашего сведения, что карадагские ханы во главе с Али-Акбер-ханом Севлету-девле готовятся двинуться на Джульфинскую дорогу и разгромить города Гергер и Алемдар, которые поддерживают революцию. Путь этих реакционных ханов проходит через мои владения, и - мои братья - Гейдар-Кули-хан и Гасан-Кули-хан могут в любой момент занять Сияхрут (Карачай) и помешать их движению на Джульфу.

- Пока что этой опасности нет, - сказал я хану. - Несомненно, если она будет, то и вы, и ваши уважаемые братья докажете, что вы истинные друзья революции.

- Вы передайте это кому следует, - прервал меня хан, - и заверьте их, что, как только Рахим-хан Джелабянлы займет Софиан и Чырчыр, Али-Акбер-хан со своими всадниками будет гарцевать на Джульфинской дороге.

На этом Висугунизам закончил свою речь. Разговор наш затянулся. Нас пригласили в столовую обедать, Али-Кули-хан продолжал философствовать и за едой.

Я считал бесполезным и неуместным возражать ему и указывать на противоречия в его словах. Все иранские аристократы, воспитанные феодальным строем и рассматривавшие себя, как маленьких царьков, а свои слова, как непреложный закон, - не привыкли выслушивать какие бы то ни было возражения, поэтому в высшем обществе Ирана в ответ на всякую болтовню знатного человека можно услышать односложное, "господин изволит говорить правду". Вот почему наше свидание с Али-Кули-ханом прошло, как собрание без прений, хотя вся речь хозяина была полна противоречий. Что же касается крестьянского вопроса, то здесь Али-Кули-хан совершенно утопал в противоречиях. По его словам выходило, что крестьяне избегают участия в революции и смотрят на нее, как на сказку про дивов из "Гусейн-курда". Если крестьяне не принимали участия в революции, то зачем было карадагским ханам готовить нападение на Джульфу, Алемдар, Гергер, Шуджа, Чырчыр и Софиан? Если крестьяне не стали в ряды революционеров, то почему макинские войска разгромили и сожгли селения Алвар и другие?

Еще в первые дни революционного движения крестьяне прогнали из сел представителей и слуг помещиков.

Что касается революционности хана и беспокойства, которое вызывало у него опасность нападения Али-Акбер-хана на Джульфу, то и тут хан беспокоился больше о своей шкуре, о своих имениях, чем о революции, так как тысячи всадников Али-Акбер-хана, пройдя через его владения, дотла разорили бы их.

Хан и сам боялся, и нас запугивал.

После свидания с попутчиками революций - представителями духовенства, буржуазии и феодальной аристократии я направился к руководителю и герою революции Саттар-хану.

САТТАР-ХАН

Был четвертый час, когда мы стояли у дверей Саттар-хана, ожидая приема. Вокруг нас беспрестанно сновали вооруженные люди. Людям некогда было стоять и разговаривать, некогда было задумываться. Одни мы никуда не спешили. Здесь чувствовалась война. Двор Саттар-хана походил на бранное поле, это был действительно штаб главнокомандующего.

До пятидесяти оседланных лошадей стояло у ворот под седлом. Выходившие со двора люди вскакивали на них и гнали в разные стороны.

Еще не входя в дом и не видя героя революции, я уже понял несправедливость многого из того, что говорили о нем. Жизнь била здесь ключом, и обвинять Саттар-хана в революционной нераспорядительности не приходилось.

Молодой воин, входивший с докладом о нашем приезде, вернулся и со словами:

- Господин сардар готов принять вас, - пропустил нас вперед.

Двое часовых, стоявшие по обе стороны двери, взяли на караул.

Мы вошли в комнату. Герой революции, чем-то озабоченный, взволнованно ходил из угла в угол. При нашем входе он остановился посреди комнаты и первому мне протянул руку, хотя и не был лично знаком со мной.

- Полагаю, что это тот самый товарищ, которого мы ждем с таким нетерпением?

- Да, господин сардар! Он самый, - одновременно ответили Гаджи-Али и Мешади-Аббас-Али.

Услыхав это, сардар положил обе руки мне на плечи и поцеловал в губы; он встретил меня, как старого друга: весело шутил, смеялся и занимал нас сердечной дружеской беседой.

В комнате, кроме нас, были и другие. Саттар-хан взглянул на них. Видимо ему хотелось остаться с нами наедине.

- Простите меня! - обратился он к ним, приветливо улыбаясь, - я не хочу вас больше утруждать. Мы еще увидимся с вами и договоримся относительно сказанного.

Те встали, а Саттар-хан, приложив руку к груди, добавил:

- Милосердие ваше велико! Еще раз будьте великодушны!

- Это представители наших вооруженных сил, - сказал сардар, когда мы остались одни. - Они приходили для выяснения вопроса о жалованья наших воинов.

Я очень интересовался этим вопросом и хотел знать, из кого состоит военная сила революции и чем она живет. Почувствовав это, Саттар-хан стал показывать мне программу сбора военных сил, военный устав, порядок оплаты воинов.

- Прежде всего вас надо ознакомить с нашей вооруженной силой, - говорил он при этом. Вот некоторые статьи из устава:

1. Вооруженная сила состоит из молодежи, сочувствующей революции и доказывающей это сочувствие на деле, а не на словах, и находится в распоряжении председателя военного совета Саттар-хана.

2. Дальнейшее увеличение вооруженной силы, состоящей из четырех тысяч, зависит от положения дела.

3. Каждый воин получает в месяц шестьдесят кранов два крана в день.

4. Хлеб и другие продукты воинам отпускаются из особых лавок.

5. При назначении цен на продукты принимается во внимание дневное жалованье воинов - два крана.

6. Для того, чтобы воин мог существовать на свои два крана, необходимо особо позаботиться о членах его семьи.

7. Чем больше у воина членов семьи, тем дешевле он должен получать продукты.

8. Открываемые лавки должны строить свою работу с таким расчетом, чтобы воин мог существовать со своей семьей на получаемые два крана в день.