Оказалось, что и Николай II был сыном Шахи-Шэхида. Во время путешествия во Францию, шах гостил у Александра III, супруга которого забеременела от Шахи-Шэхида. Родившийся у нее сын и стал Николаем Вторым. Вот почему он привел войска в Иран и настаивает на своих правах, требуя своей доли в отцовском наследстве. Покойный Музафферэддин-шах еще при жизни выделил своему единородному брату Николаю его долю. Оказывается, Шахи-Шэхид перед смертью завещал своему сыну Николаю Решт, Гилян и тавризскую провинцию, но конституционалисты не согласились с этим, не захотели отдать человеку его законное достояние. И теперь русские пришли получить принадлежащее их царю наследство.
- Сударь, это их право, мы же этого не отрицаем.
Согласно этой внедрившейся в сознание невежественных масс сказке, оказывалось, что и английский король оккупировал южный Иран, как наследство, оставленное ему его отцом Шахи-Шэхидом.
Тут новое происшествие привлекло всеобщее внимание. По улице, громко распевая, шел какой-то человек. Все оглянулись назад, а часть толпы побежала за ним.
- Кер*-Аскер, Кер-Аскер! - послышались голоса.
______________ * Слепой.
Все на разные лады повторяли одно и то же.
- Ты только послушай, как он поет.
- Он сам слагает эти песни?
- Ну, конечно, сам.
- Он все поет по памяти.
- Он совсем неграмотный.
- Это дар аллаха.
Кер-Аскер подошел и стал у нагруженных имуществом Саттар-хана грузовиков. Его вел за руку мальчик, голова которого была вся покрыта паршой.
Слепой распевал памфлеты на революцию:
Погонщики ослов теперь - сардары.
От каменщиков терпим мы удары.
Ганбар-красилыцик, зеленщик-Гулам
Весь нищий сброд готовится к боям.
Как много в жизни перемен,
Весь разгромили Энджумен!
Когда уличный певец кончил свою песню, офицер бросил ему серебряный рубль. Слепой удалился, вознося молитвы за здоровье императора. За ним двинулись ценители его поэзии - ученики мучтеидов и чалмоносные шпионы царя.
- Тавризцы любят новизну, - сказал я Алекперу. - Всякую новизну, если даже она задевает их религию, веру, независимость.
Имущество Саттар-хана было вынесено. Когда, покончив с этим, царские погромщики принялись взрывать само здание, мы вместе с толпой удалились.
По дороге к Нине мы стали невольными свидетелями чинимых карательными отрядами насилий.
Было еще рано - Нина не могла вернуться из консульства, и мы решили продолжать свой путь.
До нас донесся вдруг страшный грохот; то взрывали дом человека, некогда доставлявшего немало хлопот царскому Петербургу и шахскому Тегерану. Дом героя революции Саттар-хана был разрушен. Этот грохот заставил одни сердца забиться радостью, другие - наполнил печалью.
Зайдя к Нине, мы застали ее дома.
- Под предлогом болезни я оставила работу и поспешила домой, - сказала она. - Садитесь, положение очень серьезно. Намечаются крайне суровые карательные меры. В телеграммах, отправленных в Тегеран и Петербург, консул требует для Тавриза такого наказания, которое послужило бы уроком для всего Ирана. Пока что я принесла список лиц, подлежащих аресту.
Нина достала небольшой список.
1. Сигатульислам.
2. Шейх-Салям.
3. Зия-уль-Улема.
4. Садикульмульк.
5. Оба сына Али-Мусье.
6. Купец Ага-Магомед, кавказец.
Имен аптекаря Гаджи-Али и других участников революции в списке не было.
Я поспешно собрался уходить.
- Куда ты? - спросила Нина.
- Надо предупредить Сигатульислама. Быть может, он еще успеет скрыться.
- Поздно! - удрученно покачала головой Нина. - Сядь. Сигатульислам и все остальные уже в руках военно-полевого суда.
- Откуда ты это знаешь?
- Сигатульислам был вызван в консульство, где ему предложено было подписать документ, в котором утверждалось, что Тавриз был занят царской армией в результате длительного упорного боя. "Я должен подумать!" - заявил Сигатульислам и отказался дать свою подпись. Тогда его объявили арестованным и вместе с другими направили в распоряжение военно-полевого суда. Этот документ нужен царскому правительству для того, чтобы оправдать захват Тавриза. Подписать документ было предложено и тавризскому воинскому начальнику Аманулла-Мирзе.
- И он подписал?
- Нет, отказался. Тогда к гробнице Сеид-Хамзы, где он засел, был послан эскадрон казаков, чтобы захватить его, но Аманулла-Мирза поступил, как подобает военному; он предпочел покончить с собой, но не сдаться.
- Что поделаешь? - проговорил я с горечью. - Всем им было предложено оставить Тавриз, но они не послушались. Они не сумели должным образом оценить колонизаторскую политику царя. Они не представляли, что это есть политика виселиц, крови, казней, арестов и грабежей.
- Верно, - подтвердила Нина - Вопрос вовсе не в виновности или невиновности заключенных. Царь намылил веревки, и ему нужны головы. Кому они будут принадлежать, - безразлично. В этом отношении русский царь мало чем отличается от латвийских феодалов. Чем, например, отличается царствующий в XX веке Николай Второй от древнего латвийского феодала, который приказал вздернуть на виселицу ни в чем неповинного случайного прохожего только потому, что настоящему преступнику удалось бежать. Если бы даже все революционеры скрылись из Тавриза, царские палачи не стали бы бездействовать. Положительная сторона этой расправы над мирным населением заключается в том, что она усилит единство масс, крепче сплотит их вокруг всеобщей борьбы и вызовет в них чувства гнева и ненависти к царизму и его образу правления. Гораздо страшнее английская колониальная политика. Если царские колонизаторы, откровенно и беззастенчиво попирающие свободу народов, возбуждают гнев и ненависть масс, то английские хищники, являющиеся к ним с лицемерным лозунгом свободы народов завоевывают симпатии невежественных масс Востока, представляя им английского короля как покровителя угнетенных и слабых народов. Вот почему надо особенно усилить борьбу с английской захватнической политикой. В борьбе с царизмом нам помогает политика самого царя.
Я не мог усидеть на месте, меня все тянуло на улицу, хотя там было не совсем безопасно. Вместе с Алекпером мы обошли многие районы и, наконец, очутились у кладбища Девечи. На кладбище было большое скопление народа, как это обычно наблюдалось только по четвергам.
Теперь же большей частью тут были солдаты, казаки и офицеры. Здесь было немало и молл, сеидов и купцов, переодетых в длиннополые одежды, чтобы сойти за молл.
Солдаты, словно баранту, гнали на кладбище собранных с улиц чалмоносцев; упиравшихся били прикладами, им угрожали штыками. Этих людей гнали к окружавшим кладбище рвам и выгребным ямам во дворах для извлечения из них трупов русских солдат.
По распоряжению консульства, половину привлеченных к этой работе составляли жители Девечинского района и прилегающих к нему улиц. Это были те самые контрреволюционные сеиды и моллы, которые с таким нетерпением ожидали вступления в город русских войск. Самое удивительное было то, что они все еще продолжали верить в консула, объясняя производимое над ними насилие неведением консула.
- Конечно, господин консул не имеет об этом понятия, - говорили они взволнованно.
- Ну, как же? Конечно, не имеет. Если господин генерал узнает, он не оставит это безнаказанным.
- Господа, это невозможно: ни в одном государстве не разрешается оскорблять духовных особ. Надо пойти и стать под защиту английского консульства.
- Были, ходили, все ворота на запоре. Говорят, приема нет.
- Если так, то конец вере.
- Скоро пришествие имама.
- Только пришествие святого избавит нас от них. В
се эти разговоры ни на кого не действовали. Раздевшись, они вынуждены были приняться за извлечение трудов. Некоторые с ног до головы были выпачканы в нечистотах.
С минаретов доносились звуки азана, призывая правоверных к молитве.
Усиленно жестикулируя и указывая в сторону муэдзина, пригнанные моллы пытались объяснить офицерам, что наступило время молитвы.
Один из них, подойдя к казачьему офицеру, поднес руки к ушам, затем воздел лицо к небу, потом, нагнувшись, приложил ладони к коленям и, поднявшись, снова воздел руки к небу, желая этими движениями, принятыми во время молитвы, объяснить офицеру о необходимости идти на молитву.
- Господин офицер, время молитвы, - умолял другой. - Разрешите пойти помолиться господу богу.
Офицер зажал нос от невыносимого запаха нечистот и, пнув моллу в живот, крикнул:
- Ступай в нечистоты, вонючка!
Моллы, когда-то оравшие во все горло перед зданием контрреволюционной организации "Исламие": "Император - оплот и защита ислама!", сегодня впервые познакомились с императорскими "защитниками ислама".
"Каждый житель Тавриза, перед домом которого будут обнаружены трупы русских солдат, будет арестован, имущество его конфисковано, а дом разрушен до основания", - говорилось в одном из приказов русского консула. Этим приказом консул немало содействовал тому, что жители Тавриза, находя у своего дома труп русского солдата, спешили убрать его и бросали в выгребные ямы.
Этот приказ консула, напечатанный на фарсидском языке и расклеенный по городу, мы сами читали еще два дня тому назад. Приказу консула вторило обращение, выпущенное от имени Гаджи-Самед-хана Шуджауддовле:
"К НАСЕЛЕНИЮ ТАВРИЗА:
С 6 числа месяца махаррема город Тавриз объявляется на военном положении. Начиная с этого дня, каждый житель Тавриза, в доме которого будет найдено оружие, каждый, в доме которого будут скрываться преследуемые царскими законами лица, каждый, кто позволит оскорбить словом или действием солдата царской армия или находящихся под покровительством царя иранцев, каждый, перед домом которого будут убиты царские солдаты, - будет расстрелян так же, как и все члены его семьи, имущество конфисковано, а дом сравнен с землей.
Нэйматабад. Гаджи Шуджауддовле Самед-хан
Махаррема 6 дня 1328 года Гиджры".
- Значит, - сказал Алекпер, прочитав обращение, - если раненый в бою солдат упадет перед домом, в котором нет ни одного мужчины, дом этот будет снесен, а находящиеся в нем женщины и дети расстреляны. Вот почему население в целях самосохранения подбирало трупы и бросало их в рвы и колодцы, чтобы скрыть следы.
Мы покинули кладбище. На ближайшей улице мы встретили большую толпу царских и шахских приспешников.
Мы отошли в сторону. Во главе этой толпы шел известный царский холоп Гаджи-Мир-Курбан. Подобрав чоху под мышки и засучив рукава, он громко читал следующие стихи:
Милость аллаха пребудет над тобой,
Но если перейдешь границы, опозорит тебя.
Читая эти стихи, Гаджи-Мир-Курбан поворачивался и осыпал руганью человека, которого вели следом.
Всмотревшись в лицо этого человека, мы с удивлением узнали Шейх-Салима, задержанного и препровождаемого теперь в русское консульство. Нас удивляли не действия царской оккупационной армии, так как она руководствовалась приказом свыше, а то, что один тавризец задерживал другого, чтобы предать в руки царского военно-полевого суда. Это действительно было достойно удивления.
- Теперь мы уже не боимся твоей революции, твоих Саттара, Багира, кричал Гаджи-Мир-Курбан, то и дело оборачиваясь к Шейх-Салиму и плюя ему в бороду. - Армия императора, словно лев, стоит за нами. Недаром меня зовут Мир-Курбаном, я уничтожу вас со всем вашим потомством, сукины дети. Всех вас я поодиночке повыловлю...
Многие из толпы бросали в Шейх-Салима камнями и кусками льда. Лицо и голова его были разбиты, кровь стекала по бороде
Снова послышался голос уличного певца Кер-Аскера, Сказанные в свое время Шейх-Салимом слова, переложенные им теперь на стихи, вызывали всеобщий гогот.
Даст бедняку хлеб с маслом конституция,
Каждая рисинка в плове будет с вершок, конституция.
Будет есть вкусные шашлыки бедняк
И не станет кланяться богачам.
В конце концов на обед и ужин мы траву едим,
Не нашли мы и кусочка халвы, о конституция.
Шейх-Салим шел, опустив голову и не оглядываясь по сторонам Уверенный в своей гибели, он ни на что не реагировал: даже удары камней, казалось, не причиняли ему боли, и он ни разу не вздрогнул.
Я еще раз почувствовал жестокую ненависть и презрение к себе за то, что в свое время, имея в руках оружие и возможность, мы не уничтожили изменников, от которых ждали в будущем всевозможных мерзостей. Тогда мы преспокойно могли бы раздавить Мир-Курбана, Мир-Мамеда, Гаджи-Рза-агу и всех прочих царских шпионов и лакеев. Тавризцы настаивали тогда на этом, но я был против.
"Вы живете, благодаря нашей ошибке! - мысленно сказал я, обращаясь к Гаджи-Мир-Курбану. - Я надеюсь, что наша смена этих ошибок не повторит. Она не оставит безнаказанными Мир-Курбанов, Мир-Мухаммедов, Мирза Фатуллаханов* и всех прочих, которые готовят гибель тысячам бедняков.
______________ * Все эти три сеида состояли на службе в царском консульстве.
- Нам не надо было распускать вооруженные силы! - проговорил Алекпер, дрожа от гнева. - Нам надо было драться до конца.
В ЦАРСКОМ КОНСУЛЬСТВЕ
Рано утром пришла Нина и принесла мне двенадцать пропусков.
- Если понадобится, принесу еще, - сказала она. - Раздай товарищам для беспрепятственного хождения по городу.
Затем она передала мне письмо Сардар-Рашида.
"Уважаемый Абульгасан-бек!
Излишне писать о тяжести постигшего нас горя. Как сообщает господин консул, голова покойного мужа нашей несчастной Махру найдена.
Уважаемый Абульгасан-бек, принимая во внимание наше родство, честь имею просить Вас пожаловать с вашими друзьями и знакомыми ко мне, чтобы должным образом почтить память покойного.
Смею надеяться, что нас почтит и уважаемая Нина-ханум, будет и семья господина консула. Прошу пожаловать к 11 часам дня.
Ваш покорный слуга
Рашид
Махаррема 7 дня".
Придется пойти, - сказал я. - Сейчас нам особенно следует еще теснее связаться с консулом и постараться рассеять подозрения, если они у него возникнут. Мы должны использовать знакомство с консульством в нашей борьбе с царской оккупацией. Возьмем с собой и товарища Алекпера.
Времени было еще достаточно. Служанка внесла самовар. Нина заварила чай. Вскоре пришли и жена Мешади-Кязим-аги с невестками Санубэр-ханум и Тохве-ханум, которые вот уже два дня жили здесь. Они узнали о приходе Нины и пришли с ней повидаться.
После завтрака, к 11 часам, Нина, Алекпер и я в фаэтоне отправились к Сардар-Рашиду.
- Ваш приход, сударь, еще более возвысит нас в глазах консула. Я безгранично благодарен вам! - воскликнул Сардар-Рашид.
Алекпер прочитал полагающуюся молитву по Смирнову и был Ниной представлен Сардар-Рашиду и Ираиде как мой компаньон.
Ираида и Сардар-Рашид вторично пожали руку товарищу Алекперу. Махру-ханум не показывалась. Когда я спросил о ней, Ираида объяснила, что Махру-ханум, потрясенная своим горем, лежит больная.
Попросив разрешения, Нина и я отправились к ней. Она была в постели.
- Вы умная, рассудительная женщина, - сказал я, стараясь утешить Махру, - у вас независимый образ мыслей. Как бы ни было тяжело ваше горе, вы не должны забывать о своем здоровье и о будущем. Не предавайтесь отчаянию, Махру-ханум. Будьте тверды. Вы знаете, что жизненный путь имеет подъемы и спуски, и люди вынуждены считаться с этим. Несчастье, случившееся с вами, постигло и тысячи других людей... Я хочу сказать, что не вы одни...
Махру вслушивалась в мои слова, переводя взгляд с меня на Нину. Казалось, она с трудом подавляла готовые вырваться, застрявшие комом в горле слова.
Чувствуя, что она сдерживается из-за Нины, не хочет говорить при ней, я взял ее за горячие от жара полные ручки и, гладя их, сказал:
- Махру-ханум, Нина любит и вас и меня. Она не враг вашему отечеству. Ужас охватывает ее при одной мысли о том, что тавризцы уничтожаются, что страна захвачена царскими войсками. Говорите, не бойтесь. Не сравнивайте ее с Ираидой.
Нина расплакалась и, наклонившись к Махру, прикоснулась к ее запекшимся от жара губам. Слезы их смешались и словно связали сердца этих двух молодых женщин.
Они обнялись. Эта сцена на мгновение заставила меня забыть всю горечь последних дней.
- Милая Махру! - воскликнула Нина. - Я друг иранской бедноты, изнемогающей под ударами казачьих плетей. Верь мне так, как веришь собственному сердцу.
- Рассказывали вы ей о том случае? - спросила Махру, пожимая мою руку.
- Да, рассказывал. Нина дорожит всем, что дорого вам.
Махру провела языком по горячим воспаленным губам и, тяжело вздохнув, сказала:
- Сколько людей уничтожили и сколько еще собираются уничтожить! А мой бесчестный брат радуется этому. Свое будущее он строит на трупах сотен бедняков.
И она вновь заплакала.
- Какое чистое, какое прекрасное сердце! - воскликнула Нина.
Нам не удалось говорить больше. Надо было отправляться в консульство. Сардар-Рашид и Ираида были готовы.
Нина и я уговорили Махру не выходить из дому и, оставив ее на попечении служанки, распрощались.
На прилегающих к консульству улицах было такое сильное движение, что мы вынуждены были ехать, с трудом пролагая себе путь в густой толпе. Тут на каждом шагу можно было натолкнуться на новое происшествие и в каждом происшествии стать свидетелем новых ужасов.
Среди задержанных казаками тавризцев, которых вели в сад Шахзаде, были и четыре женщины в чадрах. Их чадры при движении распахивались, и тогда можно было видеть надетые на них брюки с красными нашивками.
Казаки утверждали, что это скрывающиеся под чадрой бойцы незмие, задержанные в момент бегства из Тавриза.
Сардар-Рашид приказал кучеру остановить фаэтон. Очевидно, он верил в болтовню казаков, мы же, разумеется, не верили этому, зная, что все числящиеся в списках бойцы незмие успели покинуть город.
Сардар-Рашид. окликнул казачьего офицера. Обернувшись и увидев лицо, одетое в русский генеральский мундир с орденом на груди, офицер подошел и, вытянувшись, взял под козырек.
- Слушаю, ваше превосходительство!
- За что арестованы эти женщины? - спросил сардар, знаком разрешив офицеру держаться вольно.
- Это - восставшие против правительства его величества. Переодевшись, они собрались бежать из города.
- Это хорошо, что вы их арестовали, - рассмеялся Рашид - Только ведь это не мужчины, а женщины, из сочувствия к незмие переодевшиеся в их форму. Надо вызвать их мужей и примерно наказать. И он приказал кучеру трогаться.
- Слушаюсь, ваше превосходительство! - ответил офицер, снова вытянувшись и отдавая честь.
Мы молча наблюдали эту сцену из своего фаэтона.
- Если бы черная чадра ислама не угнетала и не ослепляла сочувствующих революции женщин, то несколько дней тому назад мы имели бы в рядах восставших тысячи вооруженных тавризянок! - сказала Нина, когда мы двинулись дальше.
- Тавризские женщины, - ответил я, - называющие своих бойцов не иначе, как "храбрый юноша", не зря дали им это прозвище.
А между тем контрреволюционная мразь, нагло хохоча, распевала в лицо переодетым женщинам памфлеты на незмие:
Храбрецом я стал, поверь.
В песьей своре - знатный зверь.
Раньше был Гулам-Гусейн
Имя мне Хавер теперь
- Клянусь! - с негодованием воскликнул Алекпер, - при виде таких безобразий, стыдишься назвать себя иранцем.
- Мы не стыдиться должны, а гордиться, - возразила Нина. - Ни в одной из колониальных стран не было до сих пор восстания в таком масштабе, как в Иране. Если тавризцы часто становились на ложный путь, то исключительно благодаря религиозному фанатизму и отсутствию руководства. Тавризцев обманывают и продают иностранцам, главным образом, духовные вожди. Вот почему безверие тут необходимо, как воздух и солнце. Причину революционной пассивности крестьян также надо искать в сильном влиянии духовников, которые являются в Иране одновременно и помещиками.
- Что можно сделать в стране, где сам государь, приобретая деревни и отбирая земли крестьян, становится одним из крупнейших помещиков? - сказал я, подтверждая слова Нины.
- Что можно сделать? - горячо ответила Нина. - Бороться против существующего строя и создать такой образ правления, который бы мог разрешить аграрный вопрос и отдать землю народу!
- Верно, - отозвался я, - в будущем иранская революция должна пойти и по этому пути.
Мы подъезжали к консульству. Группа организованных контрреволюционерами хулиганов во всю глотку распевала памфлеты.
У ворот консульства толпились царские подданные или находящиеся под покровительством царя лица, шпионы и предатели.. Словно бесы, шныряли взад и вперед моллы-чалмоносцы и длиннополые царские лазутчики, спеша вручить консулу списки революционеров. То и дело слышались разговоры:
- Задержу! Пусть хоть в небесах скрывается, от нас не убежит!
- Клянусь своими святыми предками, он не успел скрыться из Тавриза, ведь за ним слежка.
- Я справлялся. Мне говорил человек, видевший его собственными глазами.
Гаджи-Мирза-ага, Гаджи-Мир-Курбан и Гаджи-Мир-Мамед в знак траура по Смирнову имели на рукаве черные повязки. На их чалмах торчали какие-то белые лоскуты. Приблизившись, я прочел сделанную на русском языке надпись: "Охранная грамота, выданная консульством его императорского величества в Тавризе".
Мы вошли в консульство. Консул пожал нам руки.
- Наш компаньон! - представил я консулу товарища Алекпера. - Только что прибыл из России. Узнав о событиях, имевших место в Тавризе, и дерзких выступлениях против правительства его величества, в частности, о трагической гибели полковника Смирнова, он явился засвидетельствовать вам свое соболезнование и искреннее уважение.
Консул пожал руку Алекперу.
- Если бы хоть пятая часть тавризцев состояла из сознательных и благородных людей, как вы, они встретили бы с цветами русскую армию, несущую им культуру.
Когда мы сели, консул продолжал, обращаясь к Сардар-Рашиду:
- По донесению нашего агента, голова покойного Смирнова была отделена от туловища и унесена ювелиром Гаджи-Наги. Я послал отряд казаков за ним.
Вскоре консулу подали рапорт, в котором сообщалось об аресте Садикульмулька, Ага-Магомеда-кавказца и других.
- Сообщите по телефону Гаджи-Самед-хану, - приказал консул секретарю, чтобы срочно прислал приказ в отношении приговоренных к повешению. Нам некогда возиться с ними.
Этим распоряжением консул хотел подчеркнуть, что русские власти не вмешиваются во внутренние дела Ирана. Утверждение приговора он возложил на Гаджи-Самед-хана, который ради этого и был вызван из Нэйматабада. Как мы здесь узнали, Гаджи-Самед-ханом были утверждены приговоры о казни Сигатульислама и всех задержанных вместе с ним революционеров и борцов за конституцию.
За час, проведенный нами в консульстве, консулу подали до двадцати списков; в каждом из них было от тридцати до сорока имен. Консул передавал списки секретарю, одновременно делая распоряжения в отношении их.
По телефону сообщили об окончании работ по сооружению виселиц.
Подойдя к высокому худощавому русскому офицеру с длинной тонкой шеей и сухим жилистым лицом, консул что-то шепнул ему.
- Это председатель военно-полевого суда, - сказала мне Нина. - Он прибыл из Тифлиса.
Я не мог смотреть на этого офицера.
- Самая невыносимая пытка - это видеть убийцу революционеров, - заметил я.
Привели ювелира Гаджи-Наги. Он весь дрожал. Все его существо выражало испуг и растерянность. На нем не было живого места. Он был нещадно избит.
- Негодяй, как ты осмелился поднять руку на Ага-Исмаила? - заорал Сардар-Рашид.
- Клянусь всеми святыми, я никого не убивал. Он упал как раз у наших ворот. Он был гол, на нем ничего не было. Ведь вы же знаете, что я не умею стрелять, я всего-навсего купец, человек тихий, смирный. До сегодня я и курицы не зарезал, - лепетал Гаджи-Наги, дрожа всем телом.
- Так зачем же ты обезглавил его, мерзавец?
- Я не обезглавил его. Клянусь всеми святыми, на поклонение которым я ездил, не обезглавил.
- Кто же это сделал? Зачем ты это скрываешь?
- Я заплатил рубль амбалу, он отрезал голову и, положив ее в мешок, дал мне.
- Для чего ты это сделал?
- Солдаты схватили и убили моего ни в чем неповинного брата Гаджи-Таги. Тогда, взяв эту самую голову, я понес и показал ее детям и сказал: "Вот голова убийцы вашего отца".
- А потом куда ты ее дел?
- Я дал ее истопнику бани, что у маленького базара Ускюлэр в Девечимэхлэ. Не верите, приведите истопника и допросите его.
- Вероятно, голова несчастного сожжена! - с сокрушением заметили консул и Сардар-Рашид.
Консул приказал немедленно доставить истопника. Гаджи-Наги препроводили в сад Шахзаде.
Консулу сообщили о прибытии Этимадуддовле, председателя делегации, посланной в Нэйматабад для приглашения Гаджи-Самед-хана.
Этимадуддовле, семеня ногами, подошел к консулу и, угодливо согнув свою привыкшую к низкопоклонству спину, протянул ему лежавшее на обеих ладонях письмо Гаджи-Самед-хана.
Письмо, написанное по-фарсидски, было передано для перевода одному из драгоманов консульства Мирза-Алекпер-хану. Как я узнал после, Гаджи-Самед-хан писал консулу:
"Ваше превосходительство!
Передав мне ваше милостивое письмо, Этимадуддовле вместе с тем сообщил на словах о ваших дружеских намерениях.
Высокое доверие его величества к его покорному слуге осчастливило метя и мою фамилию. Честь служить правительству его величества издавна является одним из моих искренних желаний. Сегодня, получив письмо вашего превосходительства, я счастлив узнать, что достиг желанного.
Аллах свидетель, что беспримерная наглость и неблагодарность, проявленные этими бездельниками по отношению к правительству его величества, лишили меня душевного равновесия, и я чувствую себя весьма нездоровым. Однако, несмотря на это, с чувством живейшей признательности и с глубочайшей радостью я принимаю на себя предлагаемый мне правительством его величества пост генерал-губернатора.
В настоящее время я занят в Нэйматабаде проведением траура по имаму Гусейну и надеюсь, что это несколько успокоит мои расстроенные нервы.
Даст бог, махаррема четырнадцатого дня я прибуду в Тавриз и вступлю в исполнение своих обязанностей.
Покорнейшие прошу ваше превосходительство разрешить мне до этого дня заниматься делами в Нэйматабаде.
Даст аллах, после приезда в Тавриз я лично представлю вам составленный мной проект управления страной. Несмотря на то, что проект окончательно выработан, я не счел удобным прислать его через Этимадуддовле.
Излишне писать вашему превосходительству о верноподданнических чувствах господина Этимадуддовле к правительству его императорского величества, так как вашему превосходительству, конечно, небезызвестны его немалые заслуги в прошлом.
Будем живы, ваше превосходительство, и вы убедитесь, что у императора всероссийского есть сотни таких преданных слуг, каким является Этимадуддовле.
Честь имею просить ваше превосходительство направить сюда на подпись все вышедшие за это время приказы.
Самед-хан
Нэйматабад. Махаррема 7 дня".
Консул при нас же поручил секретарю обратить особое внимание на исправность телефонной линии Нэйматабад - Тавриз.
Гаджи-Самед-хан намеренно медлил с приездом в Тавриз. Желая показать народу свою непричастность к казням, он тем самым хотел остаться в стороне и избежать ответственности в будущем, но не было человека, не знавшего, что все смертные приговоры утверждались им.
Привели истопника. Он был жестоко избит казаками. Глаза его были в кровоподтеках, струившаяся из носа кровь заливала грудь.
- Зачем вы избили его? - спросил консул казачьего офицера.
- Ваше превосходительство, - вытянувшись в струнку и отдавая честь, рапортовал офицер, - не было приказа его не бить.
Достав из кармана грязный платок, истопник прижал его к голове. Из рассеченной прикладом раны бежала кровь. Он еле держался на ногах. Он и так был человеком старым и больным. Вся его одежда не стоила и сорока копеек.
Ему разрешили присесть. Он обвел глазами присутствующих. Заметив, что Сардар-Рашид - иранец, истопник обратился к нему.
- Господин мой, я человек тихий, смирный. Чем я провинился? Гаджи-Наги принес и дал голову какого-то русского и попросил бросить ее в печь и сжечь. Я ее взял. Ведь Гаджи человек почтенный. Откуда я мог знать, что надо мной стрясется такая бела?
- А ты сжег голову? - живо обратился к нему Сардар-Рашид.
- Нет, не сжег. Я сказал себе: я не могу предавать людей огню. Пусть он и русский. Господь бог на том свете поступит с ним, как найдет нужным.
- Куда же ты ее бросил?
- Зачем бросать? Я похоронил ее.
Слова истопника перевели консулу Консул, видимо, остался доволен сообщением истопника. Он выдал ему охранное удостоверение.
Слегка оправившись и придя в себя, истопник принялся возносить молитвы за консула и Сардар-Рашида. В сопровождении двух казаков его отправили за головой Смирнова.
На этот раз консул приказал казакам не трогать его.
Сардар-Рашид, вспомнив о ценных подарках, которые поднес ему Гаджи-Наги по случаю его бракосочетания с Ираидой, решил спасти его от смерти.
- Таких, как Гаджи-Наги, в Тавризе тысячи, - обратился он к консулу. Полагаю, что правительство его величества не станет пачкать руки в его крови. Однако оставлять виновного безнаказанным тоже не годится. Я советую конфисковать все его имущество, взорвать дом, самого же временно задержать. Остальное решим после.
Консул согласился с предложением Сардар-Рашида. Казачьему офицеру поручили привести его в исполнение.
Принесли голову Смирнова. Тело его положили в гроб и тут же решено было отправить его в Россию. Мы вторично выразили консулу свои соболезнования и вышли.
МЕШАДИ-КЯЗИМ-АГА
Сидеть дольше в консульстве мы не могли. Ни я, ни Нина не были в состоянии спокойно слушать, как консул отдает распоряжения о карательных мерах против наших товарищей.
Нина чувствовала себя совсем плохо. Усадив ее вместе с Алекпером в фаэтон, я отправил их домой, а сам решил немного пройтись по городу. Хотя прогулка и не могла принести мне успокоения, но я сейчас не мог сидеть в четырех стенах.
Бежавшие успели скрыться. За них я не беспокоился. Они были вооружены. Что бы ни случилось, они сумеют вырваться из рук царя и перейти на турецкую территорию. Большинство оставшихся в Тавризе революционных руководителей было арестовано и ждало виселиц. Те же, кто еще не был арестован, не имея возможности выбраться из Тавриза, жили в постоянной тревоге и страхе перед опасным будущим.
Я был бессилен что-либо предпринять. Надо было обеспечить всех оставшихся в Тавризе революционеров охранными удостоверениями и дать им возможность выбраться из города.
С помощью Тутунчи-оглы и Гасан-аги я успел раздать полученные из американского консульства охранные удостоверения. Но этих удостоверений было всего около двухсот, а в Тавризе ими надо было снабдить тысячи революционных борцов. Шпионы без устали шныряли по городу, ища их, чтобы предать в руки царского военно-полевого суда. Царский консул назначил определенную награду за поимку каждого, кто принимал участие в революционной борьбе Саттар-хана.
Удостоверения, полученные мной через мисс Ганну и Нину за период с пятого по седьмое махаррема, дали возможность спасти сто сорок пять революционеров. Нам удалось обеспечить бежавших и их семьи средствами на один месяц. Средства у нас были. Мы могли обеспечить и тех, кто сумел бы бежать, но не хватало удостоверений. Надо было ускорить их выезд из Тавриза, чтобы они успели скрыться до приезда Гаджи-Самед-хана, так как массовые аресты должны были начаться лишь после того. В нашем распоряжении оставалось всего семь дней.
Расставленные повсюду патрули казаков и солдат на каждом шагу требовали предъявления пропусков. Многие прикололи их булавками к груди, чтобы ежеминутно не лезть в карман. Обладателей пропусков было уже очень много.
У меня мелькнула новая мысль: "Надо попытаться самим заготовить такие пропуска!"
В городе шел безудержный грабеж. Воронцов-Дашков, подобно Бисмарку, который приказал вступившей во Францию германской армии грабить и никого не щадить, дал указание вступившему в Тавриз генералу Чернозубову: "В стране, где вы будете, кроме слез ничего за собой не оставляйте".
Об этой инструкции Воронцова-Дашкова я знал еще три дня тому назад. А царский консул перещеголял наместаика: своими действиями он воскресил не эпоху Бисмарка, а далекие времена средневекового варварства, напоминая феодалов десятого века. Не довольствуясь грабежом занятого без боя города, он приказал не щадить женщин и девушек.
Наблюдая ужасающие картины насилия над людьми и незримыми слезами оплакивая трагедию тавризцев, я услышал вдруг разговор, удививший меня своим цинизмом.
- Пусть грабят и тащат. Все они люди, которые называли царскими шпионами купцов, принявших русское подданство. Пусть себе грабят!
Это говорили между собой Гаджи-Габиб из Ляки* и Гаджи-Ибрагим Сарраф, которые приняли подданство царя. Около них толпились другие купцы, находившиеся под покровительством царя, и царские подданные. Не успел я отойти на несколько шагов от этих царских лакеев, как вопли и рыдания женщин и детей наполнили улицу. Казалось, из дома выносили тело покойного. Я так и решил вначале и ждал, что сейчас из ближайших ворот покажется похоронная процессия, но оказалось иначе.
______________ * Ляки - название местечка недалеко от Тавриза.
- Под предлогом обыска казаки ворвались в дом Га-джи-Али-Аги Хатаи и убили двух женщин, - говорили в толпе, состоявшей из бедняков, нищих и дервишей.
Неистовые крики женщин и детей настолько сильно подействовали на меня, что я вынужден был прислониться к стене.
Мысли путались... Вдруг около меня остановился фаэтон. Глаза мои были настолько утомлены всем виденным, что я не обратил внимания на сидевшего в фаэтоне и стоял, опустив голову. Чья-то рука коснулась моей груди, и в глаза мне бросились осыпанные бриллиантами ручные часы, которые я не раз видел на руке мисс Ганны.
- Дорогой друг, почему ты стоишь здесь? - ласково спросил знакомый голос, от которого я окончательно пришел в себя.
- Мне плохо! Я нездоров! - пробормотал я.
- О, я прекрасно понимаю тебя, - шепнула мне мисс Ганна и, подведя к фаэтону, усадила рядом с собой.
Мы ехали в закрытом экипаже и не видели всего происходившего на улицах. До нас доносились лишь непрерывные вопли и стенания.
"Какая польза утирать мне слезы? Найди средство, чтобы не сочилась кровь из сердца", - процитировал я в то время, как мисс Ганна своим надушенным платком вытирала мои слезы.
- Я знаю, что тебе тяжело видеть эти ужасы, - сказала она, - ведь это твоя родина. И все же вам надо терпеливо перенести это. Не терзай же себя Иран вынужден принести жертвы. И эти жертвы заставят подняться народ и объединиться вокруг революции.
Когда мы приехали к мисс Ганне, она протянула мне двадцать пять охранных удостоверений.
- Раздай их знакомым, я достану еще. Я - друг иранцам.
Затем она прочла мне ноту, посланную русским консулом американскому. В этой ноте царский консул давал объяснения по поводу приговоренных к казни тавризцев.
"Лица, поправшие международные законы, нарушившие безопасность иностранцев и организовавшие нападение на русских солдат, которые явились в Тавриз с согласия великих держав для водворения мира и порядка, будут преданы казни. Список приговоренных будет сообщен господину консулу дополнительно"*.
______________ * До нас дошло лишь краткое содержание ноты. Поэтому даты и подпись в приведенном тексте отсутствуют. (Примечание автора).
Мне не хотелось уходить, да и незачем было идти; все эти дни протекали у меня без всякого плана и порядка. Поэтому мы долго беседовали с мисс Ганной, которая делала все, чтобы эти часы были приятными.
Наконец, к девяти вечера я вышел от американки и вернулся домой.
Гусейн-Али-ами, сидя во дворе, по обыкновению ковырял в своей трубке и бранился с Сария-халой.
- Вас ждут у ханум, - сказал он мне.
Я пошел к Нине.
Оказалось, что вернувшись из консульства, Нина почувствовала себя плохо и упала в обморок. Собравшиеся в ее спальне сидели словно на похоронах. Ослабевшая Нина спала беспокойным сном.
Тахмина-ханум и ее дочери тихо всхлипывали. Мешади-Кязим-ага и Алекпер сидели удрученные болезнью Нины.
Подавляя свое волнение, я решил пойти за врачом консульства. Пока мы советовались по этому поводу, Нина, слышавшая сквозь сон наш разговор, подняла руку и покачала ею. Все мы были очень рады. Санубэр и Тохве наклонились над ней. Нина обняла их и несколько мгновений молча гладила их волосы.
- Не беспокойтесь, все прошло, - прошептала она наконец. - Мне только стало дурно. Дайте мне воды.
Она отпила воды и подозвала меня.
Она обвела глазами присутствующих и остановила взгляд на мне. Я взял ее руку и стал гладить.
События последних дней тяжело потрясли Нину, и она с большим трудом приходила в себя.
Как я мог, глядя на Нину, подобно другим мужчинам, обвинять женщин в слабости и невыносливости, если сам дважды находился на грани безумия: один раз у американки я едва не покончил самоубийством, а другой раз был близок к обмороку, когда меня спасла мисс Ганна.
Нина опровергла все существующие на этот счет ложные взгляды. Она оказалась более стойкой, более выносливой, чем я, чем многие из мужчин.
- Едва ли мы сможем сегодня угостить вас; вероятно, Тахмина-ханум была занята мной и ничего не приготовила, - сказала она, садясь в постели.
- Нет, все готово, - возразила Тахмина-ханум. - Ты с утра ничего не ела. Теперь с гостями и ты что-нибудь скушаешь?
В знак согласия Нина молча кивнула головой. Стол был накрыт тут же в спальне.
- Хорошо, что все живы и здоровы, - вздохнув всей грудью, сказала Нина. - Вот не пойму только, что с Асадом?
Еще не приступили к ужину, когда раздался стук в дверь. В комнату вошел Тутунчи-оглы, неся большую корзину.
Мы все удивились его смелости. Выйти на улицу в полночь, даже имея пропуск, было далеко не безопасно. Опустив корзину на пол, он разделся.
- Как ты вышел из дому в такой поздний час, Асад! - спросил я его с упреком.
- У меня есть пропуск. Кого же и чего мне бояться? Жизнь моя ведь не дороже жизни сестры!
- А кто тебе сказал о болезни Нины?
- Гасан-ага. Он не мог оставить дом. А мне за свой дом беспокоиться нечего, там, кроме старушки-матери, никого нет.
- А что в корзине? - спросила Нина.
- Виноград, зимние персики, айва и еще арбуз. Это твоя доля. Я все боялся, что со мной что-нибудь случится и я не сумею принести. А мать говорит: "Нина-ханум больна, фрукты утоляют жажду: возьми, пусть отведает".
Никогда не видел я Нину такой счастливой и ласковой, как в эту ночь.
- Спасибо, братец! - сказала она и, подозвав Тутунчи-оглы, поцеловала его в щеку. - Я всей душой сроднилась с вами и никогда не покину вас.
Когда мы кончили ужинать, было два часа ночи. Если бы даже можно было оставить Нину одну, мы все равно не могли уйти домой, так как было опасно.
- Сегодня я не выпущу вас отсюда, и сама не лягу, - сказала Нина.
- Ну, раз мы вынуждены оставаться здесь, то надо найти занимательную тему для разговора, чтобы время прошло незаметно, - предложил я присутствующим - Согласны?
- Пусть Мешади-Кязим-ага расскажет что-нибудь из своей жизни, из своей революционной деятельности, - предложила Нина.
Мешади-Кязим-ага заерзал на стуле.
- Сестра моя, что я могу рассказать о себе? Правда, я революционер, но ведь я же купец. А коммерческие разговоры будут не интересны присутствующим. Хотя наш Абульгасан-бек великолепно знает все коммерческие уловки и несколько раз помог мне ловко обставить американцев; на этом мы с ним кое-что заработали, и революции от этого перепала небольшая толика. Тем не менее надо мной станут смеяться. Нина-ханум, голубушка, прошу вас, не настаивайте.
- Да, но разве вы не можете рассказать о революции? - не отставала Нина.
- Почему это не могу? Разве я не принимал в ней участия?
- Вот об этом я и прошу. Я хочу знать, какое участие принимали вы в революции. Что может быть интереснее этого? Рассказывайте же! Как же вы участвовали в ней?
- Ну, так... - Мешади-Кязим-ага остановился и, смущенно потирая руки, стал оглядывать нас.
Я великолепно понимал его. Нина затронула самый щекотливый для него вопрос. Ей хотелось понять, как и с какой целью пришел к революции коммерсант, а Мешади-Кязим-ага не желал раскрывать этого, обнаруживать свое подлинное лицо.
- Как это - "ну так"? - спросила Нина.
- Ну, очень просто, так вот. Ну, я революционер...
- Принимали ли вы участие в революции? Будете ли принимать в дальнейшем?
- И будем и не будем, а как же?
Мы рассмеялись над уклончивостью ответов Мешади-Кязим-аги. Но как он ни старался уклониться, Нина вынудила его начать рассказ.
- Я прошу, чтобы вы рассказали, как и почему вы приняли участие в революционном движении
- Участвовали и будем участвовать. Да и как было не участвовать? Участвовали. Но говорю не за глаза, а в лицо Абульгасан-беку. Раз даже, переодевшись, я отправился в окопы. Забрал с собой винтовку и все прочее, когда же товарищ метнул бомбу, я растерялся, но превозмог себя и остался. Потом товарищ сам предложил мне отправиться домой, дескать, придут гости, надо приготовиться к встрече. Я и ушел. Все же аллах свидетель, что за революцию я готов отдать и жизнь и состояние и буду счастлив, если революционеры согласятся принять мой скромный дар.
Мешади-Кязим умолк, думая, что Нина довольствуется этим.
- Вы оказали революции немалые услуги, - сказал я. - Вы купец-революционер и не похожи на других. Когда революция нуждалась в средствах, вы не жалели своих денег. И даже, когда к вам не обращались, вы предлагали свою помощь. Другие же поступили совсем не так. Люди, бывшие в стократ богаче вас, предпочитали переходить в лагерь контрреволюции, лишь бы не дать революции пяти копеек. Все это мы знаем, и это - большая заслуга, но этим не исчерпывается ваша революционная деятельность. Есть же причина, влекущая вас в ряды революционеров. Об этой-то причине и спрашивает Нина
Невестки Мешади-Кязим-аги, Санубэр и Тохве, став одна справа от него, а другая слева, также стали настаивать, чтобы он ответил на вопрос Нины.
Видя, что большинство ждет его объяснений, Мешади-Кязим-ага повернулся ко мне.
- Как прикажете, продолжать или нет? Будет ли уместно?
- Очень даже. Раз вы включились в революцию, почему не рассказать о ваших мотивах? Все равно Нина не отстанет от вас.
Мешади-Кязим-ага приготовился говорить. Вопрос этот интересовал меня, пожалуй, не меньше Нины Ответ нашего друга дал бы возможность провести параллель между русскими и иранскими капиталистами. Без сомнения, в психологии царских капиталистов, бывших господами положения, и капиталистов Тавриза, находившихся в колониальной зависимости, разница существовала.
Была и другая причина моего интереса к ответу Меша-ди-Кязим-аги: желание изучить политическую физиономию человека, которого мы знали давно и средства которого тратили сотнями тысяч, желание узнать, с кем мы имеем дело.
- Нина-ханум! - начал Мешади-Кязим-ага. - Вы спрашиваете меня, с какой целью служу я революции. Должен заметить, что вопрос этот относится не только ко мне, но и ко всем иранским купцам, сочувствующим революционному движению. В Иране существует особенность, заставляющая всех коммерсантов бороться как против правительства царя, так и против правительства шаха. Тем не менее на ваш вопрос я отвечу не от имени всего купечества Ирана, а лично от своего. Возможно, что другие глубже подходят к вопросу и мыслят иначе. Иранские купцы, и я в их числе, люди необразованные, люди, как принято называть - восточные, азиаты, но в торговых и вообще экономических делах мы разбираемся лучше любого англичанина или русского. И несмотря на это, ни я, ни другие иранские купцы не в силах бороться с русскими и английскими купцами, мы бессильны против них. Отсутствие у местного правительства самостоятельной экономической политики, политическая и экономическая зависимость от иностранцев привели к тому, что каждый местный источник доходов находится в руках иностранных концессионеров. Лондон и Петербург великолепные, цивилизованные города. Английские и русские деревни много лучше наших. Каждый бы желал жить там. Тем не менее культурные англичане и русские предпочитают наши грязные деревушки с их глиняными домишками, наши узкие, кривые, извилистые улочки и тупички. Иностранных капиталистов влечет к нам не древняя культура нашей страны и не то, что она родина величайших поэтов Хафиза, Саади, Хайяма и других. С севера и с юга ринулись русские и английские капиталисты на Иран, чтобы захватить его естественные богатства, стать хозяевами его экономических ресурсов. Они поделили между собой Иран и пожирают его, а иранские купцы, иранские капиталисты вынуждены стоять, скрестив руки, и смотреть со стороны на этот грабеж. Каждая медная денежка, выходящая из сундука крестьян, мелких торговцев, кустарей и ремесленников и поступающая в иностранные карманы, выужена из карманов иранских купцов, иранских капиталистов. Всякий знает, что мы, иранское купечество, иранские капиталисты, лучше и легче, чем русские, английские и германские предприниматели могли бы использовать экономические ресурсы Ирана. Но делать это мы не можем, потому что нам мешают, нас не допускают к делу. Нашему прогрессу и расцвету мешают не только иностранцы но и наш собственный образ правления, и правители, на каждом шагу готовые продать наши интересы потому, что наше гнилое правительство этим и живет Иранские шахи, желающие сохранить в Иране отживший феодальный строй и свою деспотическую власть, ради собственного спасения распродают страну иностранцам. Наши падишахи могут существовать, только опираясь на иностранцев, ибо внутри государства они не пользуются никакой популярностью Мы не можем создать в Иране ни фабрик, ни заводов, ни других промышленных предприятий. На это имеются две причины. Договоры и соглашения, заключенные нашим правительством, не дают этому возможности. За что бы мы ни взялись, тотчас же какой-нибудь русский или германский предприниматель достает свои концессионные договоры и приостанавливает нашу работу. Мы построили сахарный завод, пришлось прикрыть. Хотели создать фабрику фарфоровой и фаянсовой посуды - не разрешили. Короче, при каждой попытке начать какое-нибудь крупное дело, мы убеждались, что все находится в руках концессионеров. Каждая отрасль промышленности продана по какому-либо договору. Это одна причина. Что касается второй, то она состоит в том, что местные правители чинят нам на каждом шагу препятствия. В нашей стране нет твердого правопорядка. Наши законы основаны на произволе шахов, визирей-грабителей и местных правителей. Вот почему иранский купец, иранский капиталист не может пустить в оборот имеющийся в его руках капитал. Шах и его чиновники ищут наличных денег, чтобы роскошнее устроить свою жизнь дармоедов и паразитов. И мы вынуждены отдавать местным чиновникам и правителям последние копейки, вырванные ценой тысячи уловок из лап иностранных капиталистов. Все это вместе взятое и заставило нас сплотиться вокруг революции. Мы должны и будем бороться до тех пор, пока не будет создан соответствующий образ правления. Нам нужен строй, способный обеспечить нам экономическую независимость. И если мы не добьемся создания такого образа правления сейчас, мы поднимем второе и третье восстание. Нам нужно свое правительство, своя собственная, независимая экономическая политика. Вот причина моего сочувствия революции, вот почему я помогаю ей добиться победы.
Мешади-Кязим-ага довольно складно разъяснил свое отношение к революции. Конечно, он выразил не узко собственные взгляды, а мнение вообще местной буржуазии и капиталистов колониальных и полуколониальных стран.
Разумеется, господа Мешади-Кязим-аги будут сочувствовать революции и участвовать в ней лишь до того момента, как создадут правление, отвечающее их интересам, то есть захватят государственную власть в свои руки и тогда, как и всюду, национальная буржуазия обратит оружие против своих вчерашних союзников по революции, против рабочего класса и беднейшего крестьянства.
ДВА ТРАУРА
Сегодня Тавриз справлял два траура сразу: один - в знак дня ашуры, десятого дня месяца махаррема, в который по преданию был убит имам Гусейн, а второй - по вздернутым на виселицы революционерам.
Больше всего занимал тавризцев траур по имаму Гусейну. Сравнительно с прошлыми годами, траур в этом году проводился еще более торжественно и широко.
По случаю дня ашуры царский консул приказал не препятствовать уличным процессиям и не требовать предъявления пропусков. А население, уверенное, что милость эта исходит не от консула, а ниспослана самим имамом Гусейном, с еще большим рвением соблюдало традиционный траур. У многих на лбу красовалась сделанная красным лаком надпись: "О, Гусейн!", в знак скорби на плечи были накинуты черные шали или банные простыни. Одни, вымазав лицо грязью, уподобили себя чудовищам, другие унизали тело кусками железа, третьи били себя цепями Кто колотил себя в грудь булыжником, кто, завернувшись в львиную шкуру, полз по земле, а следовавшие за ним правоверные били себя кулаками по груди и по голове и хрипло орали:
О лев! Приди от страшных мук избавить нас.
К потомкам Мустафы* приди в тяжелый час!
______________ * Одно из имен Магомета.
В этой суматохе были и притворно плакавшие и искренне обливавшиеся слезами; били в барабаны, трубили в трубы, носили, держа кончик древка в зубах тяжелые знамена, водили разнаряженных коней, изображавших коней имамов-мучеников, окружали равнодушных ко всему животных, осыпая их морды поцелуями; одетые в траур дети пронзительно распевали:
Где покинут тобой мой Хазрат-Аббас?
Кем Джанаб-Гасим был убит в странный час.
Где султан Кербалы был покинут тобой?
Кровь Гусейна кто пролил жестокой рукой?
Все это вызывало слезы у тавризцев и смех у иностранцев, с любопытством наблюдавших это шествие.
- Яман* Гусейн! - передразнивали казаки, ударяя себя в грудь в то время, как процессия с криками "О, Гусейн!" проходила по улицам, а группа молящихся пела, словно стонала:
______________ * Плохой, скверный.
Увы, Гусейн, чей дом разбит во прах.
Увы, Гусейн, чья дочь Зейнаб в цепях!
В это же самое время солдаты с ружьями наперевес вывели осужденных революционеров из тюрьмы и повели к возведенные у Сарбазханы виселицам. Впереди шагал Сигатульислам, за ним Шамсуль-улема и Ага-Магомед-кавказец, а за ними два младших сына Али-Мусье, Зиялуль-улема и Садикульмульк.
С площади доносились крики толпы:
"О лев, на помощь к нам сегодня ты явись!"
- Да, - сказал Садикульмульк шедшему с ним рядом Зиялуль-улема, именно: "о лев, на помощь к нам сегодня ты явись!" А мы продолжим от себя: "Проклятие такому вероломству!"
Сотни выстроившихся вокруг виселиц солдат стояли в полном молчании. В передних рядах находились все активные контрреволюционеры. Они внимательно слушали приговор, который читал председатель военно-полевого суда. В приговоре эти руководители революции характеризовались как бандиты, напавшие на мирных солдат, пришедших из России обеспечить населению Тавриза мир и тишину.
Ах, если б мы в тот миг кровавый
Могли быть в Кербале!
опять донеслось пение толпы с площади и прокатилось над виселицами в тот момент, когда Сигатульислам, сбросив верхнюю одежду, поднялся на помост. Намыленная царем петля Гаджи-Самед-хана была уже накинута на его шею, но табурет еще не был выбит из-под его ног. Использовав этот короткий миг, Сигатульислам, став лицом к толпившимся тут контрреволюционерам, успел произнести следующее Двустишие "Хейрета":
Мянсур у виселицы сказал: "Правда на моей стороне!"
Любящие правду мужи следуют по этому пути...
В этот момент солдат, на обязанности которого лежало выбивать табурет из-под ног приговоренных, сделал свое дело
Траурные процессии продолжались, и Зиялуль-улема, поднимаясь на табурет, не мог не слышать доносившихся с улиц криков:
Увы, зачем в тот страшный день
Мы не были с тобой в Кербале, о, Гусейн!
Встав на табурет, он обратился к толпе с двустишием Садика Тавризи:
Мы почивали во мраке небытия.
Очнулись и опять погружаемся в сон.
Смертные приговоры были приведены в исполнение, а мистерии, посвященные дню ашуры, все продолжались. Проходя мимо базара "Амир", я встретил Тутунчи-оглы.
- Откуда? - спросил я
Он хотел что-то сказать и не мог. Голос его пресекся, спазмы душили его.
- Возьми себя в руки, пойдем! - сказал я.
- Как могу я взять себя в руки!.. Мы раздавлены, кто у нас остается? На кого мы можем опереться?
- Мы можем опереться на широкие массы, на сочувствующие нам и понимающие нас массы. Помимо тех, кто оплакивает имама Гусейна, есть тысячи людей, оплакивающих повешенных сегодня семерых революционеров.
Несколько успокоившись, он рассказал о том, как раздал пропуска, изготовленные нами по образцу консульских.
Проходя мимо мечети, мы увидели у ее дверей дервиша, который был известен тем, что за определенную плату произносил проклятия и был прозван "проклинателем"
По случаю казни руководителей революции сегодня он несколько изменил содержание своих проклятий и не проклинал ни Езида и Шумра, ни Омара и Османа, ни других противников имамов. Для своих проклятий он избрал новые, злободневные темы:
Проклятье мучтеиду, носящему русские брюки!*
______________ * В момент казни на Сигатульисламе были диагоналевые брюки.
Проклятье мучтеиду, одевавшему пояс на плечи!*
______________ * Сигатульислам носил помочи.
Проклятье мучтеиду, почитавшему Али богом*
______________ * Шейх-Салим принадлежал к мучтеидам секты "шейхи" и его прозвали "признающим Али богом"
Проклятья тем, кто носит бороду на затылке!*
______________ * Магомед Кавказлы не брил головы, за что его прозвали "носящим бороду на затылке". (Примечание автора).
Пока он изрекал свои проклятия, собравшаяся вокруг толпа вторила ему в такт:
- Тысячи проклятий!
- Послушай, почему ты не поддерживаешь? - укоризненно говорили некоторые, обращаясь к соседям. - Ведь есть у тебя язык? Небось не немой?
Мы двинулись дальше и встретили Мир-Муртузу, сына Мир-Манафа Сэррафа.
В сопровождении своих слуг он ехал на белом осле, когда навстречу ему тоже верхом на осле и тоже в сопровождении толпы слуг показался Мирза-Масуд-ага, сын мучтеида Гаджи-Мирза-Гасан-аги.
Пока оба осла обнюхивали друг друга, седоки разговорились.
- Наконец-то выбили из голов тавризцев сумасбродные идеи этих еретиков! - начал Мирза-Масуд-ага.
- Сударь, ведь есть же у нашей страны и у нашей веры покровитель, не бросил же нас заступник веры на произвол? Видали? Ни пушки, ей пулеметы, ни войска не могли взять этих окаянных, а стоило протянуться руке императора, как сразу уничтожила проклятых. Без всякого сомнения этой рукой руководил сам аллах и наша святая вера.
- Тысяча благодарений всевышнему! - отозвался Мир-Муртуза. Покровитель ашуры примерно наказал тех, кто смеялся над ашурой и называл ее проявлением фанатизма. Если бы не милость императора, не очистился бы Тавриз от врагов веры и скоро эти проклятые отняли бы у нас возможность соблюдать ашуру. Сейчас я из консульства. Господин консул звал меня поговорить по делу и вскользь заметил, что пока Сигатульислам, Шамсуль-улема, Зиялуль-улема, Садикульмульк, Ага-Магомет-кавказец, и оба сына Али-Мусье...
- Тысяча благодарений аллаху! - воскликнул, прерывая его, Мирза-Масуд-ага и пришпорил осла.
Один из них повернул вправо, другой влево. Мы же отправились домой.
Темнело. Нина давно уже ждала меня. Не говоря ни слова, она протянула мне копию письма Гаджи-Самед-хана консулу.
"Ваше превосходительство! - писал Самед-хан. Направленный вами список пятнадцати лиц, подлежащих аресту, подписывать воздерживаюсь, ибо, арестовав их, мы тем самым будем содействовать бегству из Тавриза остальных. Я считаю более целесообразным произвести арест этих пятнадцати человек вместе с остальными, потому поручил Махмуд-хану* установить за перечисленными в списке лицами наблюдение и немедленно их задержать, если они вздумают скрыться.
______________ * Двоюродный брат Самед-хана, комендант Тавриза. (Примечание автора).
Сведений о казни Сигатульислама и его единомышленников не имею.
Даст аллах, махаррема четырнадцатого дня буду в Тавризе.
Ваш покорный слуга Самед-хан
Нэйматабад Махаррем".
Нина передала мне также список лиц, подлежащих аресту и казни:
1. Мирза-Ахмед Сухейли.
2. Аптекарь Гаджи-Али
3-5. Старший брат Саттар-хана, Гаджи-Азим и его сыновья.
6. Учитель Мирза-Ага-Бала.
7. Оратор Мир-Керим
8. Мешяди Мамед Ами-оглы.
9. Оратор Мирза-Али
10. Маклер КербалайТашим.
11. Александр, грузин
12. Мнрза-Риза, отеи редактора газеты "Шефек".
13. Тагиев с Кавказа.
14. Крестьянин Мешади-Аббас-Али, начальник арсенала Саттар-хана
15. Гусейн-хан из Марадана.
Предпринять что-либо к их выезду из Тавриза было совершенно немыслимо; в свое время мы неоднократно умоляли их покинуть город, но тогда они отклонили наше предложение. Теперь же все пути были отрезаны, они находились под наблюдением Махмуд-хана. Так или иначе, мы решили как-нибудь сообщить им об этом.
Нина рассказала, что Махмуд-хан, назначенный с согласия царского консульства и Гаджи-Самед-хана комендантом города, обходит по ночам дома тавризцев и требует предъявления охранных удостоверений.
- Сегодня утром, - добавила она, - в сопровождении своих слуг он явился и ко мне. Я показала ему свои документы, тогда он заговорил о вещах, не имеющих никакого отношения к его служебным обязанностям. Наконец, я вынуждена была попросить его оставить меня в покое.
"Как же обращается Махмуд-хан с местным населением, если по отношению к сотруднице консульства допускает такие вольности?" - подумал я.
- Не пускай его в дом, - предупредил я Нину. - Если даже будет ломиться в ворота, не открывай.
Мы сели писать прокламацию.
КРОВАВЫЕ РУКИ ПРИНЯЛИСЬ ЗА РАБОТУ
Жители Тавриза! Не падайте духом. Не забывайте, что в борьбе с контрреволюцией вы одержали победу. Не упускайте же из рук плодов этой победы. Не поддавайтесь лживым уверениям царских лакеев, молл и сеидов, играющих роль шпионов, не предавайте в кровавые руки царя своих сограждан-революционеров, которые ради вас жертвуют жизнью! Расправу с ними царские палачи поручили своему холопу Гаджи Шуджауддовле Самед-хану.
Семь революционеров, боровшихся за дело вашего освобождения, повешены. Их повесили палачи царя-деспота по приговорам, подписанным Гаджи Шуджауддовле.
14-го махаррема Гаджи Шуджауддовле вступит в Тавриз. Тавризские реакционеры и контрреволюционеры готовятся к новому торжеству, к массовым арестам и казням революционеров.
Жители Тавриза! Царская оккупация не может продержаться долго. Самодержавие гниет изнутри. Страна наша вновь будет принадлежать нашим рабочим трудящимся, крестьянам.
Берегитесь, не предавайте своих сынов в руки палачей.
Революция не умерла. В нужный момент она встанет с новой силой. Страшитесь проклятий и мести грядущего.
Долой реакцию!
Долой Гаджи-Самед-хана, готовящего по приказу царя гибель иранцам!
Долой царских холопов в бело-зеленых и синих чалмах!
Долой аристократию, богачей и коммерсантов, принявших царское подданство, чтобы еще легче угнетать иранскую бедноту!
Иранский Революционный комитет.
ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР
В этом году произошло невиданное на протяжении сотен лет событие. Обычно население Тавриза соблюдало траур "Махаррем" в течение сорока дней после ашуры, дня гибели имама Гусейна, но в этом году все траурные сборища, посвященные кончине имама, были прекращены на четырнадцатый день месяца махаррема и на четвертый день после ашуры, так как в этот день в город должен был вступить назначенный царским правительством генерал-губернатор Гаджи-Самед-хан.
Русское консульство и местные реакционеры готовились к торжественной встрече царского ставленника и, радуясь победе колонизаторов, спешно сбросив облегавшие их еще вчера траурные одежды, высыпали на улицы.
Вместо черных траурных флагов с надписью "О, Гусейн, мученик Кербалы!", над воротами домов, на площадях и перекрестках развевались праздничные знамена с лозунгом: "Да здравствует император!"
Из богатого дома, откуда еще вчера раздавались вопли "Ва, Гусейн", сегодня лились звуки кеманчи и певец пел:
Я спросил у эпохи, где Александр Великий?
Кто он? - ответила она, - теперь господство русского падишаха.
Аристократки доставали из-за благоухающего корсажа портрет малолетнего шаха* и, нежно целуя, пели.
______________ * Ахмед-шаха - сына Мамедали-шаха. (Примечание автора).
О, отец дервиш, приди, где твой пояс золотой?
О, отец дервиш, о, отец дервиш!..
Политические проститутки, ежедневно бросавшиеся в объятия то одной, то другой державы, облачившись в праздничные одежды, готовились к выезду на встречу.
Нина и я получили письмо от Сардар-Рашида. Он предлагал и нам отправиться встречать Гаджи-Самед-хана.
Независимо от этого Нину очень интересовала церемония встречи. Не решаясь отпустить ее одну, я собрался с ней. К нам присоединились Мешади-Кязим-ага и Алекпер, которые ехали в другом фаэтоне.
Вся дорога от Нэйматабада до будущей резиденции генерал-губернатора сада Низамуддовле охранялась кавалеристами Марагинского полка, находящегося в личном распоряжении Гаджи-Самед-хана. Этот полк, в течение ряда дней без устали грабивший и убивавший жителей Тавриза, был вооружен выданным накануне из русского консульства новым оружием. Для сопровождения Гаджи-Самед-хана консулом был снаряжен эскадрон казаков.
Ограждение особы генерал-губернатора от всяких неожиданностей и охрана дорог были поручены также казакам.
Триумфальная арка, воздвигнутая на могиле независимости Ирана, была разукрашена цветами и зеленью, выращенными в садах тавризских аристократов и контрреволюционеров.
Следовавший за экипажем Гаджи-Самед-хана казачий военный оркестр исполнял национальный гимн погибшего Ирана, и звуки труб, казалось, издевались над слушателями.
Личный же оркестр Гаджи-Самед-хана играл похоронный марш, посвященный траурным дням махаррема.
В первых рядах встречающих шествовали тавризские моллы. Кто пешком, а кто на белых ослах, в белых и зеленых чалмах и повязках; двигались они во главе процессии, то и дело оборачиваясь и кидая через плечо ответ на приветствия запрудившей всю дорогу толпы:
- Салам алейкум, ве алейкума-салам!
За духовенством - моллами, мучтеидами и сеидами - следовали дервиши. Многие из них в свое время частенько распевали хвалебные оды у ворот Саттар-хана. Присвоенные им по форме секиры образовывали целый лес Все эти величавые нищие в живописных одеждах с перекинутыми через плечо черепашьими чашами, пели самые разнообразные касиды, Нину сильно заинтересовали манеры дервишей, то кружившихся, то подпрыгивавших и производивших ряд смешных телодвижений. Поэтому я приказал кучеру держаться возможно ближе к группе дервишей
Дервиши распевали хвалебные гимны имаму Али, который считается их покровителем.
В пределах возможного я старался разъяснить Нине смысл религиозных песен дервишей.
- А создается ли у вас, в противовес этим религиозным стишкам, новая революционная поэзия? - спросила Нина - Есть ли у вас поэт или писатель, хотя бы отчасти отражающий сегодняшнюю борьбу?
Я не успел ответить на вопросы Нины, так как в этот момент Махмуд-хан заметил в экипаже меня и Нину и, пришпорив коня, подъехал к нам. Он поклонился Нине, но та отвернулась, не удостоив его ответом.
- Полюбуйся на этого наглеца! - раздраженно сказала она. - Под предлогом проверки удостоверений ворвался к нам и был выставлен за дверь, а теперь изволит кланяться, как хороший знакомый, да еще скалит зубы.
Я предвидел, что этот инцидент чреват для Нины неприятностями, но, не желая сейчас тревожить ее, ограничился словами:
- Не обращай внимания.
За дервишами шел "проклинатель" Мешади-Мухаммед и проклинал конституцию, но на этот раз никто не слышал его и не вторил его проклятиям. Гаджи-Самед-хан был близок.
- Осади назад! Посторонись! Берегись, берегись! - послышались окрики телохранителей Гаджи-Самед-хана, заглушавшие голос "проклинателя" Мешади-Мухаммеда.
"Проклинатель" заметался в поисках свободного места, чтобы пробиться вперед, поближе к Гаджи-Самед-хану, но тесно обступившие экипаж губернатора "шатыры"* отбросили его в сторону, и "проклинатель" очутился в группе нищих.
______________ * Слуги, бегущие впереди влиятельных особ и расчищающие ему дорогу.
Фаэтон Самед-хана проехал к саду Низамуддовле*.
______________ * Один из самых крупных и красивых садов Тавриза. Тавризский генерал-губернатор Самед-хан жил во дворце, находившемся в этом саду. (Примечание автора)
Сидевший на козлах слуга из медной чаши пригоршнями бросал в толпу нищих мелкие серебряные монеты. Сотни нищих и калек, толкая и топча друг друга, бросились подбирать монеты. Среди криков и воплей слышен был и голос "проклинателя" Мешади-Мухаммеда.
Позади всех шел Кер-Керим. Охотников до его памфлетов против конституции было мало. Льстивые голоса сотен подхалимов мешали этому.
Гаджи-Самед-хан въезжал в сад Низамуддовле.
Больше часа мы прогуливались вокруг сада Низамуддовле, наблюдая за толпой входивших туда лиц. Это были в большинстве духовные лица и сеиды, несшие губернатору списки подлежащих аресту лиц. В их толпе в сад проехал на белом осле Гаджи-Мехти Кузекунани*, спешивший встретиться со своим старым другом Гаджи-Самед-ханом.
______________ * Ввиду его происхождения из села, где все население занималось выделкой фаянса его прозвали "Кузекунани", т.е. делающий фаянс.
- Во времена конституции его именовали "отцом нации", - сказал я Нине Это Гаджи-Мехти Кузекунани. По болезни он не мог отправиться на встречу и теперь спешит повидаться со своим другом. Это весьма предусмотрительный купец. В свое время он примыкал к революции, теперь же перебрался в лагерь контрреволюции.
Мы только что вернулись с церемонии торжественной встречи Самед-хана.
- Ты много говорил мне о Рудеки, Фирдоуси, Хафизе и Саади, возобновила Нина прерванный в фаэтоне разговор. - О них я имею кое-какое представление. Теперь изволь сказать, в каком положении литература сегодня? Принялись ли у вас за создание новой, революционной литературы?
- Конечно, - воскликнул я. - Наряду с религиозной поэзией создается, хоть и в слабой, зачаточной форме, своя, революционная литература. Только наши революционные поэты не могут еще открыто выражать свою ненависть к шаху. Свои нападки на шаха они выражают аллегориями, намеками, символикой. Слова, которыми они хотят поразить шаха и деспотов, они обращают к жестокой возлюбленной, к ее поражающим сердца взглядам, ранящим подобно стрелам, ресницам. Вот что говорит, например, один из поэтов:
"Мое сердце запуталось в твоих черных волосах и обратилось в твоего подданного. Береги же его, заботься о нем. Чем лучше живется подданному, тем больше благоденствует страна".
Поэты-оппозиционеры пытаются в своих стихах критиковать окружающую их среду и быт. Вот что говорит в одном из своих стихотворений азербайджанский поэт Овхеди:
"Пьяницы всего мира успели очнуться, наши же продолжают спать".
Смелее других изобличает шаха поэт Эсади:
"У трона шаха можно найти две вещи: одна из них - надежда, другая страх,
пишет он в одном из своих стихотворений.
У падишаха разные забавы: одному протянет шербет, другому - яд. Отправляясь пред лицо царей, ты должен пребывать в постоянном страхе и держаться с ними не как свободный человек, а как бесправный раб. Не зная вины за собой, ты все же должен покорно стоять перед падишахом, как виноватый. Заметив на устах властелина улыбку, не считай его добрым человеком. Когда лев скалит зубы, - это не значит, что он смеется".
Принужденный скрывать свои мысли, иранский поэт-революционер Джебали говорит еще более печальными словами:
"Совесть и верность исчезли. Эти два понятия, как рождение птицы Феникс или тайна превращения меди в золото, обратились в миф. Мудрые остались в стороне. Достойные ввергнуты в печаль. В наш век не делают разницы между мудрецом и глупцом. Никто уж не обладает умением различить недруга от друга и даже в моей прозе нет следа упрека, а в стихах сарказма".
Астрабадец Садик в одном из своих стихотворений, изобличая отношение шаха к подданным, пишет:
"Голодный сокол не настолько милосерден, чтобы в своих очах дал приют беспощадному воробью".
Другой поэт, пишущий под псевдонимом Надим, в двух строках отображает муки и страдания народа:
"Самый несчастный и достойный милосердия человек на этом свете тот, кто думает, что мы не несчастны"
А вот какими яркими красками рисует свою непримиримую вражду к падишаху поэт исфаганец Шах-Назар:
"Или мы должны размозжить о камень голову врага, или враг украсит свои виселицы нашими телами. Лучше одному погибнуть, чем сотням пребывать в унижении"
Плачевная участь масс, их нищенское существование оказали свое влияние и на поэтов-суфистов.
"Мой шах! Ни трон, ни корона не останутся тебе. Единственное, что тебе останется - раздать наполняющие твои сундуки богатства голодным и неимущим"
пишет, обращаясь к шаху, поэт Суфи.
Современный революционный поэт Адибуль-Мемалик говорит в одном из своих стихотворений:
"Увы, наши нивы затоплены водой, несчастные же пахари спят непробудным сном".
Поэт Хейрат, бичуя падишаха, продающего страну иностранцам и обрекающего своих подданных на произвол двойной эксплуатации, говорит:
"О, падишах, ты более жалок, чем мышь или кот. Оставь заячий сон! Искусству охранять страну и следовать верным путем поучись хотя бы у собак"
Я собирался на этом закончить свои пояснения, но Нина не унималась:
- А теперь скажи несколько слов о литературе азербайджанцев.
- Еще до организации азербайджанской типографии на царском Кавказе, азербайджанцы в Иране издавали на своем языке сказки и повести, - сказал я и, желая разъяснить причины, мешающие развитию культуры азербайджанцев в Иране, добавил:
- Иранские шахи постоянно разжигают фарсидско-азербайджанский антагонизм и устраивают даже погромы, чтобы совершенно подавить азербайджанский народ в Иране. Они принимают все меры к тому, чтобы заставить его забыть о своей национальной культуре. Правительство покровительствует фарсизму и всячески преследует азербайджанскую литературу. Начиная с времен Насреддин-шаха, на печать на азербайджанском языке налагается запрет, все появившиеся до того времени на их языках книги подвергаются преследованиям, запрещается чтение даже вышедших в Тавризе народных сказов. Местные мучтеиды и молы объявляют чтение и письмо на азербайджанском языке делом греховным и неугодным богу. Дело доходит до того, что по указке и директивам определенных политических организаций начинают в исторических книгах доказывать, что вообще в Иране азербайджанцев нет, что местное население принадлежит к фарсидской народности. В этих исторических книгах пытаются даже доказать, что не только иранские, но и кавказские азербайджанцы являются частью фарсидского народа. Постоянно в фарсидской литературе начинают появляться произведения, воспевающие эту политику преследования азербайджанцев. Фарсидский поэт Ариф, игнорируя проживающие в Иране четыре миллиона азербайджанцев, пишет:
"Они, кроме ослиного невежества, ни в чем себя не проявили. Душа культуры вечно страдает из-за азербайджанцев; между иранцами и азербайджанцами такая же разница, как между шелком и рогожей".
А в одном своем произведении он ставит вопрос еще резче.
"Нужно с корнем уничтожить азербайджанский язык в стране"
Отняв у азербайджанцев национальную культуру, иранские падишахи теперь утверждают, что азербайджанцы - те же фарсы...
- Мне все ясно, - сказала Нина.
МИССИОНЕРЫ И ОРИЕНТАЛИСТЫ
Я никогда не любил встречаться и вступать в полемику с миссионерами. И не только сам, но даже когда другие вступали с ними в спор, я чувствовал отвращение.
Порой рассуждения мисс Ганны на религиозные темы раздражали и утомляли меня. Она и сама чувствовала это и тем не менее любила подолгу говорить о религии, вере и сектах. В самом начале нашего знакомства мисс Ганна заявила, что она приехала в Иран, как представительница американского миссионерского общества.
Войдя в контору Мешади-Кязим-аги, я застал там мисс Ганну. Меня это удивило, так как я впервые встречал ее там; я даже несколько растерялся, ибо Нина довольно часто заглядывала в контору Мешади-Кязим-аги и без сомнения встреча с американкой могла возбудить ее подозрения.
Увидев меня, мисс Ганна взяла лежащее перед Мешади-Кязим-агой письмо и протянула его мне. Не успел я ознакомиться с его содержанием, как она сообщила мне:
- Сегодня я жду гостей, они хотят познакомиться с вами.
Времени оставалось мало. Распрощавшись с девушкой, я вернулся домой. Придя к мисс Ганне, я застал гостей уже в сборе. Здесь были американский консул и его жена Мария, первый секретарь американского консульства мистер Фриксон и его супруга Сара, прибывший недавно из Америки ориенталист Гертман и бэхаистский миссионер Ага-Мир-Асадулла
Из собравшихся незнакомы были мне лишь миссионер и ориенталист. Я познакомился с ними
- Один из культурнейших иранских купцов, - отрекомендовали меня американский консул и его секретарь.
Все вопросы вертелись вокруг религии. Не вмешиваясь в беседу, я только слушал. Разговоры эти крайне раздражали и утомляли меня. Мне было жаль каждой потраченной на эту болтовню минуты.
Спор касался существующих на Востоке религий и сект. Однако рассуждения ориенталиста о восточных религиях и сектах обличали в нем полного невежду. Его слова показывали, что он изучал Восток только по произведениям своих предшественников. Вот почему бэхаистский миссионер своими доводами вынудил его к молчанию и всецело овладел вниманием общества.
Мисс Ганна, видимо, придавала большое значение этой беседе и время от времени делала в своем блокноте какие-то заметки.
Поведение мисс Ганны мне не нравилось. Она часто говорила мне о своей революционной настроенности и даже клялась следовать за мной и, несмотря на это, устраивала у себя религиозные диспуты, да еще приглашала на них и меня, очевидно, не чувствуя всей бестактности своего поступка
- К какой из сект ислама изволит принадлежать досточтимый господин? обратился ко мне миссионер Ага-Мир-Асадулла.
Я не сразу ответил на этот вопрос, обдумывая свой ответ. Молчание мое, как я заметил, вызвало тревогу у мисс Ганы.
- Я не сумею дать вам решительного ответа, к какой из сект я принадлежу, ибо я слишком молод; существующие же на Востоке течения так разнообразны и сложны, что для отыскания подлинной истины, короткой жизни человека молодого и незрелого недостаточно, - ответил я наконец.
- В исканиях нет никакой нужды, - возразил Ага-Мир-Асадулла, почувствовав, что я хочу уклониться от прямого ответа. - Эта истина в свое время найдена, и для распространения премудрой и пресветлой воли господа бога были ниспосланы на землю пророки.
- Кто же они?
- Эти пророки - Баб, Бэха и Абдул-Бэха.
- Великолепно. Я весьма признателен, что благодаря мисс Ганне, сегодня я имею честь познакомиться с такой выдающейся личностью. Но, к сожалению, мое полное невежеству в религиозных вопросах серьезная помеха тому, чтобы наш с вами разговор мог достигнуть определенной цели.
- Выскажите свои мысли так, как вы их сами понимаете Я готов помочь вам и постараться очистить находящиеся в чаше вашей души мутные воды и, процедив их через фильтр истины, обратить в прозрачную, живительную влагу.
Я раскусил цель Ага-Мир-Асадуллы. Он не верой моей интересовался, а жаждал обратить меня в бэхаизм.
Я не раз встречался и говорил с бэхаистами, но мне не приходилось еще беседовать с их миссионерами и, в частности, с таким известным проповедником-миссионером, как Ага-Мир-Асадулла. И потому, чтобы заставить его всесторонне осветить вопрос о Бабе и бэхаистах, я заметил:
- Мы родились в эпоху, когда религия и вера, потеряв свой авторитет и значение, служат препятствием прогрессу человечества, тащат его назад. Религии Моисея, Иисуса и Магомета...
- Доводы многоуважаемого господина, - быстро прервал меня Ага-Мир-Асадулла, - абсолютно верны в отношении старых религий. Религии эти бессильны дать народу новую культуру. Баб, Бэха-Улла и Абдул-Бэха говорят именно об этом. Они в своих проповедях проводят ту же мысль, призывая народ принять религию, отвечающую требованиям века, религию "прогрессивную, передовую, несущую мир всему миру и способную создать братство всего человечества". И такой религией является религия Баба, Бэха-Уллы и Абдул-Бэха. И в то время, когда весь мир задыхался во мраке невежества, луч божий, как это бывает всегда, проявился в лице ниспосланных им пророков и озарил вселенную.
Скажите пожалуйста, разве пророк Моисей не явился в мир во времена произвола фараонов? Когда завершился пророческий путь народов Израиля, разве не воссиял Иисус? Спустя 622 года после появления Иисуса разве лик Магомета не озарил мир со стороны Мекки? И спустя 1260 лет после Магомета на фарсидском горизонте взошла яркая звезда аллаха и пламя истинного сияния вспыхнуло в Ширазе. Весь мир услышал глас Мехти-Сахиб-Аззамана*. В мир явился Баб.
______________ * "Владыка времен" - 12-й имам, который якобы должен явиться в мир для полного утверждения ислама во всем мире.
Решив, что слова эти достаточно меня убедили, Ага-Мир-Асадулла, обратясь ко мне, спросил:
- Вероятно, мы сумели удовлетворить вас?
- Нет
- Почему? Очевидно вы не смогли должным образом охватить изложенное мной?
- Нет, я все великолепно понял, однако, я подчеркиваю разницу между словами "понять" и "принять"; раз мы начали религиозный спор, разрешите не смешивать эти два понятия. Прежде всего я должен вам задать вопрос...
Ага-Мир-Асадулла снова прервал меня:
- Вы должны серьезно продумать учение Баба и Бэха-Уллы. Доказательством того, что и Баб и Бэха-Улла являются пророками, служит то, что оба они, подобно пророку Мухаммеду, родились мудрецами. Иначе говоря, были мудры и учены, еще не зная ни мектэбов, ни медресе.
- Об этом я читал в "Китаби-Эгдэс" и "Бэян", - заметил я.
- Прекрасно. А в "Китаби-Эгдес" и "Бэян" написано: "Бог выразил свою волю и свой свет в лице человека, не бывшего учеником мектэба и не видевшего медресе".
- Все это со всеми подробностями я читал не только в "Китаби-Эгдэс", но и в произведении "Фэраид". Ошибок, допущенных здесь, больше, чем в упомянутых выше книгах. И я прошу вас сравнить 464 страницу с тем, что написано в "Китаби-Эгдэс" и "Бэян". Что же касается вопроса о том, что Баб и Бэха родились мудрецами, то и тут я должен заметить несколько слов: если бы история Баба и Бэха-Уллы насчитывала, как история Магомета, тысячелетие, то возможно нашлись бы люди, верящие в их чудесное рождение. К сожалению, школьные товарищи Баба и Бэха-Уллы живы, а школы, в которых они обучались, полностью сохранились.
Начнем хотя бы с Баба. Он сын ширазца Мирза Рзы. Зовут его Алимэхэр. В Ширазе они известные мануфактуристы. Еще будучи юношей, Баб обучался под руководством Шейх-Мухаммеда, известного под прозвищем Шихабид. Затем он поехал в Кербалу. И там брал уроки у ученика Шейх-Ахмеда - Ахсаи, Руштюли Сеид-Казыма. Помимо того, Баб как в самом Ширазе, так и в Бэндэрпуште и Багдаде учился в нескольких медресе. О каком же тут чуде и учености от рождения может быть речь?
А теперь скажу несколько слов о якобы родившемся в свет мудрецом и ученым Мирза-Гусейн-Али, называемом Бэха-Уллой. Почему в юности Мирза-Гусейн-Али брал уроки у доктора Мирза-Назарли, если он действительно, как вы утверждаете, родился ученым? К чему было ему брать уроки у учителя, не имеющего законного образования? Зачем он учился в городе Сулеймание? Зачем он брал уроки у Шейх-Абдурахмана, почитавшегося "раиси урефа" (глава мудрецов). Разве не в городе Сулеймание написал Бэха-Улла свой религиозный трактат "Икан"? Разве произведение это не называлось прежде "Китаби хулия"?
Доказав здесь всю несостоятельность теории о рождении Баба и Бэха-Уллы учеными, я должен осветить еще один вопрос, остающийся темным и не совсем ясным.
- Какой же это вопрос? - растерянно спросил Мир-Асадулла.
- К сожалению, для разрешения этого вопроса, я снова должен сослаться на ваши религиозные трактаты "Вэян" и "Икан" Если господин сеид разрешит, я остановлюсь на этом вопросе.
- Прошу, - проговорил Ага-Мир-Асадулла.
- Просим, просим, - воскликнули мисс Ганна и ориенталист Гертман.
- Прежде всего я должен остановиться на вопросе о так называемой божественности Баба и Бэха-Уллы. Как Баб, так и Бэха-Улла основали свое учение на базе одной из весьма спорных исламских сект. Каждый из них вынужден был выступить как имам шиитского чтения, ибо Магомет заявил, что является последним пророком и потому к каждому, именующему себя так, отнеслись бы, как к лжепророку. Прав ли я сударь?
- Да, правы.
- Объявившись имамом, они, чтобы стать пророками, в своих религиозных трудах выдвинули лозунг: "В каждом веке луч божий проявляется в лице одного человеческого существа. Сперва явился в мир Моисей, затем Иисус, затем Магомет, а после Магомета - я". Так ли как я говорю судар?
- Да.
- Прекрасно. А теперь скажите, какие у вас доказательства божественности Баба и Бэха-Уллы?
- Мы не называем их богами.
- Нет, называете. Разрешите напомнить вам несколько фраз из произведения Баба "Бэян". Вот что пишет Баб: "Кто хочет узреть Адама, Ноя, Сама, Авраама, Исаака и других пророков, пусть узрит меня. И Магомет и Али это я. И Гасан и Гусейн во мне". Предположим, что все это - истина. И верить этому возможно. Ибо подобно тому, как у Баба не было никаких сверхъестественных и сверхчеловеческих черт, так их не было и у перечисленных им пророков, и в том, что он говорит об этом громко, нет никакого безбожия и греха, ибо и сам Магомет в своей книге пишет: "Я такой же человек, как вы". Однако Баб не довольствуется тем, чтобы быть только пророком. В своем "Бэяне" он говорит: "Я бог". Бэха-Улла в "Икане" пишет об этом еще откровенней. Он говорит: "Баб не пророк, не халиф, не имам. Явление его - это явление бога. Это пришествие бога на землю. Бэха-Улла - бог единый, абсолютный. Он творец неба и земли. И на горе Синайской с Моисеем говорил сам Бэха-Улла". Теперь я спрашиваю вас: верите ли вы в эти истины, возвещенные в "Бэяне" и "Икане"?
- Должны верить.
- Действительно ли Баб, явившийся на землю, бог?
- Да.
- В таком случае, как быть с утверждаемой мусульманами теорией о незримости бога? Остается ли она? Или, отбросив божественное свойство незримости, бог перебросился на землю?
- Нет, бог по-прежнему незрим
- Теперь я задам вам еще один вопрос: по верованию мусульман бог един и иного бога нет. Что вы скажете на это, могут ли быть два бога?
- Нет, не могут.
- В таком случае на основании ваших же слов мы придем к выводу, что... Хотя, по правде говоря, это будет большой дерзостью...
- Говорите.
- Бэхаистов, дающих богу совладельцев, и Баба, почитающего себя богом, должно считать нечестивцами, а их учение и книги ложными. Если б у Баба и Бэха-Улла проявились сверхчеловеческие черты, возможно, невежды и те, кто пока не отрешился от дурмана религии, могли бы сплотиться вокруг них.
- Они у них есть! - воскликнул Ага-Мир-Асадулла. - И у Баба, и у Бэха-Уллы имеются черты, не присущие людям. В этом я могу уверить вас.
Стол был накрыт. За ужином Ага-Мир-Асадулла был не в своей тарелке. Его авторитет перед ориенталистом был подорван, и он потерял возможность привести его к бэхаизму.
***
Встав из-за стола, мы перешли пить чай. Я и Ага Мир-Асадулла старались избегать дальнейших споров; мне не хотелось углубляться в этот вопрос, я не хотел оскорбить Ага-Мир-Асадуллу. Мисс Ганна и ориенталист Гертман настояли на продолжении спора. Сначала они обратились ко мне, но я сослался на то, что очередное слово принадлежит Ага-Мир-Асадулле, в прерванном споре он обещал привести доказательства божественности Баба
- Великолепно! - отозвался он. - Я могу привести вам много случаев, о которых вы, вероятно, не слышали. Вам следует знать, что истины, возвещенные Бабом, не провозглашал ни один из пророков. Баб не делит человечество на классы, он возвещает братство всего человечества. Баб говорит: "Лишь через возвещенную мной религию мир придет к истине". С распространением на земле религии Баба, среди народов исчезнут религиозные распри и войны. Религия Баба уничтожит между народами вражду, культура и цивилизация расцветут на прочных основах новой веры.
Сказав это, Ага-Мир-Асадулла обратился ко мне:
- Что вы можете возразить на это? От кого до сих пор приходилось вам слышать что-либо подобное?
- В этих словах, - отвечал я, - нет ничего, доказывающего божественность изрекшего их. Все это выдвинуто было еще задолго до Баба, но с той разницей, что с незапамятных времен великие люди для уничтожения существующей между людьми вражды находили нужным прежде всего ликвидировать религию. Баб же принес человечеству новую веру.
Ага-Мир-Асадулла на мгновение умолк. Бессильный доказать мне свою правоту, он задал вопрос:
- Если б Баб и Бэха-Улла не обладали божественной силой, как могла религия, возвещенная двумя обыкновенными людьми, распространиться по всему миру?
- Иранцы, вынужденные принять ислам, в свое время ввели в него совершенно особое толкование - шиизм. После династии Сефевидов, создавшей под знаменем шиизма могущественное государство, Иран стал ослабевать как политически, так и экономически, уступая свое значение соседним государствам. Шиизм, не опирающийся больше на твердую государственную политику, начал сеять в умах иранцев семена упадочничества и растерянности. И бэхаизм - одно из выражений этой реакции. Иранская интеллигенция рассчитывала, что новая религия создаст решительный перелом в положении Ирана и будет содействовать прогрессу; это способствовало некоторому распространению воззрений Баба.
Учение бэхаистов восприняли недовольные, не желающие мириться с политикой правительства, и когда ученики Баба подняли в Мазандаране, Тегеране, Зэгнане восстания против правительства, уставшие, измученные тиранией шахов и местных правителей мелкие ремесленники, торговцы и другие недовольные элементы примкнули к последователям Баба.
В столкновениях в Ширазе и Джахриге правительственными войсками и последователями Баба было пролито немало крови. Один из последователей Баба - молла Мухаммед-Али с помощью разорившихся кустарей и мелких торговцев овладел городом Мазандараном. И это одна из главных причин, содействовавших распространению бэхаизма. Есть ли необходимость приводить вторую?
Ориенталист поднялся и пожал мне руку. И даже сам Ага-Мир-Асадулла вынужден был любезно заметить:
- Я счастлив, что начал спор не с неопытным и неосведомленным лицом, а с человеком вполне культурным. Если б вы не симпатизировали бэхаизму, вы не смогли бы его так подробно изучить. Что касается некоторых допущенных вами ошибок, надеюсь, с помошью всеблагого Хэзрэти Абдул-Бэха вы их исправите и вступите в лоно истинной религии.
Мисс Ганна, до сих пор восторженно отзывавшаяся и превозносившая бэхаизм, напоминала теперь человека, готового к отступлению.
- А теперь объясните вторую причину распространения учения Баба, предложила она, обратясь ко мне.
И, обрушивая на бэхаизм новый удар, я начал:
- Турецкие султаны, занятые в XIX веке войнами с Россией, вынуждены были приостановить свой нажим на Иран. Освободившийся из-под турецкого влияния, Иран становится ареной политических интриг Англии и России. Появление в это время Баба, возбудившего разногласия в умах, разрушавшего основы иранского государства, отвлекавшего внимание правительства от важных политических вопросов и втягивавшего население в пустые религиозные дискуссии и потому парализовавшего его способность к самозащите, было весьма на руку английским и русским интервентам.
Одновременно с появлением Баба, способствовавшего английской интервенции в южном Иране, русский посол подготовлял в Тегеране явление пророка Мирза-Гусейн-Али Нури. Выступления Мирза-Мухаммед-Али и Мирза-Гусейн-Али Нури начались в пограничных городах, постоянно являвшихся ареной иностранных интриг.
После того, как Баб был пристрелен в Тавризе, по приказу Насрэддин-шаха был заточен в тюрьму Бэха-Улла. Арест Бэха-Улла вызвал открытое вмешательство русского посла в Тегеране, потребовавшего его освобождения. Не успел Бэха-Улла выйти из заточения, как русское посольство в Тегеране торжественно приняло его. Бэха-Улла долгое время пробыл в русском посольстве в качестве гостя. И до этого события Бэха-Улла находился в тесной связи с русским посольством. Брат его, Мирза-Гасан, постоянно оказывал содействие русскому посольству.
По требованию иранского посольства, в результате англорусских переговоров, решено было отправить Бэха-Уллу в Багдад. Русское посольство устроило ему торжественные проводы, и один из ответственных работников посольства сопровождал его до самого Багдада. По приезде в Багдад, Бэха-Улла стал сколачивать своих последователей из числа приехавших на паломничество к гробу имама Гусейна шиитов. Ирану снова стала угрожать бэхаистская пропаганда. Поэтому правительство, опираясь на существующий с Турцией Багдадский договор*, потребовало высылки Бэха-Уллы. В результате этого Бэха-Улла перебрался в Адрианопольский вилайэт. Религиозные распри, возникшие среди вождей бэхаизма, заставили турецкое правительство выслать Бэха-Уллу в город Хайфа. Начиная с этого дня англичане, стремящиеся отторгнуть от Турции Палестину, стали использовать учение Бэха-Уллы в своих интересах.
______________ * По этому договору турецкое правительство могло назначить правителя Багдада лишь с согласия иранского правительства.
Откровенная и беззастенчивая зашита империалистических держав способствовала увеличению авторитета Баба и Бэха-Уллы как среди продающих свою родину иранцев, так и среди западных империалистов, рассматривающих Восток, как свою колонию. И теперь ни для кого уже не секрет, что бэхаизм является политической организацией, защищающей интересы империалистических держав
- Ошибаетесь! - крикнул, разгорячась, Мир-Асадулла.
- Нет, не ошибаюсь. О том, что Баб и Бэха-Улла действительно являлись орудием в руках империалистических держав, еще ясней и подробней доказывает статья Абдул-Бэха "Сэйях".
- А вы ее читали?
- Да, читал.
- В таком случае, обратив внимание на эти стороны, неужели вы не остановились на других откровениях Абдул-Бэха?
- Каких?
- Разве Абдул-Бэха еще до Маркса и Энгельса не выдвинул идеи коммунизма?
- Нет, это не так, - воскликнул я - Абдул-Бэха говорит, что в противовес коммунистам он не считает религию враждебной культуре, ибо культура, не опирающаяся на религию, недолговечна. Это вы можете прочесть и на 541 странице произведения Бэха-Улла "Фэриад". Бэхаизм - организация не только не социалистическая, а чуждая социализму, преследующая идеи монархизма. Исповедующие же бэхаизм лица в большинстве мелкое и крупное купечество, торговцы и ремесленники. Сначала Баб, за Бабом - Бэха-Улла, а затем Абдул-Бэха, один за другим занимали крупные государственные должности. Абдул-Бэха, претендующий на то, что он возвестил марксизм, является законченным монархистом и поддерживает дружеские сношения с иноземными "монархами. "О, боже, помоги светозарному правительству России", - говорит Абдул-Бэха в изречении, выведенном на цветном стекле и посланном в дар Николаю. А знаете ли вы, что пишет Абдул-Бэха в своих "лоухах"*, в частности по случаю восшествия на престол Мамед-Али-шаха?
______________ * Лоух - послание.
"О, друзья! Не примыкайте к начавшейся в Иране революции против Мамед-Али-шаха. Престол Ирана достался справедливейшему падишаху. О, друзья! Не примыкайте ни к какой партии, ни к каким политическим группам. Помогайте правительству!"
Теперь вы поверили в то, что бэхаизм - организация монархическая? Если господин сеид разрешит, я скажу несколько словно других положениях, выдвинутых Бэха-Уллой и Абдул-Бэха
Сеид-Асадулла молчал. Я решил довершить удар
- По учению Баба одним из фактов, объединяющих народы мира, является общий язык и письменность. Между тем идея эта выдвинута задолго до Бэха-Уллы и Баба. Сторонники эсперанто* считали, что искусственное объединение языков будет способствовать сближению народов, и даже выпускали книгу, посвященную этому вопросу.
______________ * Искусственный международный язык. Язык этот был создан доктором Л. Л. Заменгофом.
Я кончил.
- Каковы взгляды бэхаистов на образование и воспитание детей? обратился Гертман к Ага-Мир-Асадулле.
- Пусть уважаемый Абульгасан-бек ответит на этот вопрос, - ответил он, улыбнувшись.
- Если господин сеид разрешит, я могу сказать несколько слов о взглядах бэхаизма на науку и воспитание. Бэха-Улла пишет: "Религия, не связанная с наукой, не нужна". Эта "истина" весьма часто повторяется во всех ее "откровениях". Однако "Китаби Эгдэс" говорит совершенно противоположное.
- Это клевета, - воскликнул Сеид-Асадулла.
- Я никогда не клеветал и клеветать не стану. Я вынужден напомнить вам одну цитату из "Китаби Эгдэс". Там написано: "Обучайте ваших детей откровениям, возвещенным великими людьми (пророками)". Теперь я задаю вам вопрос, в какой из книг вождей бэхаизма имеется хотя бы одно слово о науках? Написано ли об этом хотя бы слово в одном из их религиозных трактатов?
- Нет.
- Ни один подлинный бэхаист не разрешает своим детям изучать науку и иностранные языки. Они открыли для своих детей особые училища со строго ограниченной программой, очень напоминающие церковно-приходские школы христиан.
- Однажды Иисус Христос шел вместе со своими учениками,. - заговорил наконец Ага-Мир-Асадулла. - На дороге валялась падаль. Ученики заткнули носы. "Как скверно пахнет эта собака!" - воскликнул один из них. Иисус возразил: "Самый скверный характер у того, кто стремится во всем видеть дурное. Почему ты не заметил чистых белых зубов у этого дурнопахнущего собачьего трупа?" И вы, сударь мой, не изволили сказать ни слова о наших положительных качествах. Между тем, в учениях Бэха-Уллы и Абдул-Бэха женский вопрос и вопросы брака, например, разрешены полностью. До сих пор ни один из пророков не сумел дать женщинам таких прав, какие им представили Бэха-Улла и Абдул-Бэха.
- Действительно, я не коснулся женского вопроса и вопроса брака, так как это наиболее слабые места бэхаизма. Простите, я не решился, вернее, постеснялся коснуться этих вопросов. Во-первых, там много вульгарного, а во-вторых, в присутствии мисс Ганны и дам я не смел подробно осветить эти вопросы.
- Но ведь эти слова написаны в книгах пророка, какой же может быть грех в том, что вы произнесете их?
- Абульгасан-бек, я очень прошу вас продолжать, - вставила мисс Ганна.
- Раз мисс Ганна разрешает и сам уважаемый сеид настаивает на этом, придется продолжать.
- Но все ваши слова должны быть основаны на религиозных книгах бэхаистов.
- Обещаю это. Бэха-Улла в своей книге "Китаби-Эгдэс", касаясь вопросов брака, пишет: "Вам было запрещено вступать в брак с женами ваших отцов". Бэха-Улла писал это по-арабски. В коране Магомета тоже имеется такое веление. Однако Магомет перечисляет всех женщин, брак с которыми не дозволен.
Бэха-Улла же ограничивается запретом: "Не женитесь на ваших матерях". Это дает возможность различным толкованиям. Исповедующий бэхаизм мужчина может жениться на сестре, племяннице, тетке и даже на собственной дочери. И, действительно, если сегодняшние бэхаисты не пожелают этого сделать, значит, они не подлинные бэхаисты.
Взгляды Бэха-Уллы на брак встречены были многими бэхаистами с большим недовольством. Тогда Бэха-Улла в своем произведении "Вопросы - ответы" разъяснил недовольным:
"В Китаби Эгдэс" я запретил браки только с матерями. Браки же с остальными подлежат рассмотрению Суда Совести".
А теперь поговорим немного и о правах, предоставленных бэхаизмом женщинам. В "Китаби Эгдэс" Бэха-Улла говорит: "Мы воздерживаемся утверждать дозволенность близости с отроками". Этими словами Бэха-Улла дает возможность своим последователям, помимо женщин, вступать в сношения с лицами своего пола. Слова эти породили множество разногласий; Бэха-Улла подвергся суровой критике. И опять в своем ответе Бэха-Улла сослался на "Бей-туль-эдль"*.
______________ * Дом справедливости.
По законам бэхаистов, каждый вступивший в противоестественную связь с женщиной или девушкой, должен уплатить суду девять золотников золота.
Открытое в Тегеране по инициативе бэхаистов общество "Освобождения женщин" было закрыто по предложению пекущегося о свободе женщин Бэха-Уллы. А когда этот вопрос выплыл и стал обсуждаться на страницах европейской и американской печати, Бэха-Улла разослал по всем зарубежным издательствам фотографии своей жены, изображенной с открытым лицом. Самое смешное в этом то, что эти фотографии в восточные страны было запрещено посылать. Думаю, что сказанного достаточно. Я и без того утомил и вас, и господина сеида.
Спор наш закончился. Мы переменили тему. Была уже полночь, и я, распрощавшись с мисс Ганной, вышел.
БАНКЕТ В ЦАРСКОМ КОНСУЛЬСТВЕ
Два дня тому назад я слышал, что в царском консульстве предстоит торжественный банкет, устраиваемый в честь Гаджи-Самед-хана. Я не сомневался, что на этом банкете будет положено начало новым козням и интригам.
Еще не было известно, примет ли в нем участие Нина, но мне хотелось поговорить с ней и дать ей некоторые инструкции на случай, если она попадет на банкет. Я приказал заложить экипаж и поехал в город, так как к Нине было еще рано.
У ворот парка Баг-меша огромная толпа, запрудив улицу, смотрела на валявшийся тут же труп кавказца Тагиева. Он был задушен.
Еще накануне, когда Тагиев был арестован на улице Нобер и препровожден к Гаджи-Самед-хану, я предвидел нечто подобное. Махмуд-хан с честью выполнил возложенную на него задачу.
Тагиев не был настоящим революционером. В трудные минуты он всегда прятался и не показывался на глаза. Едва наступало затишье, Тагиев появлялся на улицах на белой лошади и в полном вооружении, и тогда тавризцы уже знали, что в городе наступило затишье. Тавризские лавочники при встрече друг с другом, на вопрос: "Какие новости?" неизменно отвечали:
- Тагиев гуляет, значит, ничего страшного нет.
Как бы то ни было, убийство Тагиева и надругательство над его трупом произвели на меня тягостное впечатление. Ведь его убили как революционера и, выбрасывая труп на улицу, хотели этим подействовать на массы и нагнать страх на участников революции. Но подобными актами мести царский консул все равно не в состоянии был взять реванш за свое недавнее поражение.
Только я проехал дальше, как навстречу показался экипаж консула. При виде его тавризские лавочники, даже не рассмотрев, кто в нем едет, вытянувшись, готовились еще раз склонить свои привыкшие к поклонам головы.
В толпе раздавались различные восклицания:
- Эй, малый, что ты мычишь теленком? Не видишь, фаэтон генерала?
- Эй ты, стань в сторону!
- Кучер прямо на нас смотрит!
- Просто страх берет!
Наиболее любопытные, работая локтями, старались протискаться вперед, едва не угождая под копыта лошадей.
В консульском экипаже ехали Нина и старшая дочь-консула, Ольга. Заметив меня, они остановили фаэтон. Дочь консула, пожимая мне руку, сообщила, какую радость она испытала, узнав от Нины, что я не пострадал во время последних событий
Я был доволен этой встречей; она могла дать мне повод попасть на устраиваемый консульством банкет.
Мы пошли пешком, приказав экипажам следовать за нами
Лавочники, высыпавшие из лавок, и встречные кланялись, снимая папахи, улыбались, покачивая головой и выражая нам присущую тавризцам любезную почтительность.
За нами следовал незнакомец, который, держа карандаш и бумагу, поглядывая на девушек, слагал стихи.
- Это художник? - спросили меня девушки, обратившие внимание на незнакомца.
- Нет, поэт
- Что же он пишет?
- Очевидно, он хочет посвятить одной из вас газеллу.
- Ах, как это интересно! Если бы можно было знать, что он пишет?
- Это совсем не трудно.
Я знаком подозвал поэта, но тот, оробев, хотел скрыться. В толпе стали подбадривать его и толкать вперед.
- Почему вы боитесь подойти к нам? - обратился я к нему по-азербайджански - Разве мы не такие же люди?
Узнав, что я азербайджанец, тот набрался храбрости и подошел к нам, пытаясь спрятать карандаш и бумагу.
- Вы художник? - спросил я его.
- Нет, сударь, я поэт.
- Как вас зовут?
- Мирза-Давер.
- А псевдоним?
- Бина. В Тавризе каждый знает вашего покорного слугу
- Прекрасно, я рад встретить в Тавризе поэта, но жаль, что не знаком с вашими произведениями.
- А вы читаете по-фарсидски?
- Свободно. Почему же вы, азербайджанец, пишете по-фарсидски?
- Стихи на азербайджанском не пользуются успехом. Уж так у нас принято Что поделаешь, государственный язык.
- Вы писали посвящение нашим дамам?
- Да, но я еще не успел закончить
- Много времени понадобится вам для этого?
- Нет, минут пять-шесть.
- Куда мы едем? - обратился я тогда к Нине и Ольге.
- За покупками в магазин, - ответили они
- Это - поэт, - сказал я, указав на Мирзу-Давера. - Он посвятил вам стихи, и ему нужно несколько минут, чтобы закончить их
Девушкам это понравилось, и они протянули поэту руки. Тот весь преобразился, не зная, куда деваться от радости. Он сопровождал нас до самого магазина, у которого стал прощаться.
- Не дадите ли вы мне эти стихи? - сказал я - Дамы интересуются ими. Кстати, которой из дам они посвящены?
- Той, что с родинкой на верхней губе.
Когда поэт, протянув мне стихи, хотел удалиться, я вложил в его руку двадцать пять рублей.
- Быть может, мы еще увидимся.
В один миг его окружила толпа. Он был вне себя от счастья, так как ни один тавризский поэт еще не получал такого гонорара за свое стихотворение; посвящения и оды купцам и дворянам не вознаграждались больше, чем одним туманом.
Газелла Мирзы-Давера Бина, посвященная Нине, хотя и написанная наспех, была очень недурна.
Я перевел ее Нине, которая была очень польщена и жалела, что отпустила Мирзу-Давера без награды.
Газелла Мирзы-Давера была написана по всем требованиям старой классической школы.
- Его образы красивы и свежи, - сказала она. - Подобные сравнения в восточных стихах я встречаю впервые.
- Это не более, как подражание классическим образам. Что же ты скажешь, когда познакомишься с фарсидской классической поэзией?
- Германия, что гордится своей новейшей литературой, очень сильно интересуется классической поэзией Востока. Недавно мне попалось стихотворение современного немецкого поэта, у которого почти повторяются те же образы, что в этой газелле. Вот послушайте:
"Хотел бы птицей стать, чтобы опуститься на розу, цветущую у твоих окон. Хотел бы соловьем я стать, чтоб, пенью моему внимая, наслаждалась ты. Хотел бы горстью праха стать, чтоб по нему нога твоя ступала".
- Мы еще будем иметь случай подробнее поговорить об этом, - сказал я. Ювелирный магазин не совсем подходящее место для таких бесед. Отложим эту тему. Скажите лучше, что вам здесь нужно?
- Сегодня торжественный банкет. На нем будут все иностранные консулы, объяснила Нина, - Ольга готовится принять в нем участие, но у нее нет подходящих серег. Мы пришли выбрать сережки.
- Вы знаете толк в драгоценных камнях, - добавила Ольга - Это ваша специальность. Прошу вас выбрать мне пару хороших серег.
- Как жаль, что из-за этих событий мы временно приостановили торговые операции и наши товары сейчас в пути. Пока они прибудут, мы выберем что-нибудь здесь, и, если надо будет, после заменим. Для Нины мы получим заказанные в Италии особенные серьги. Там найдутся и достойные вас ценные вещички.
Ольга, тронутая моим вниманием, пожала мне руку и поблагодарила.
- Для ханум требуются изысканные серьги. Хорошо, если они будут итальянской работы, - сказал я хозяину магазина.
- Есть, есть! - ответил тот и достал пару великолепных серег.
- Дайте еще пару таких же.
- Нет, нет, не надо, - запротестовала Нина. - Ты же знаешь, что у меня есть серьги.
- Это ничего не значит, - возразил я. - Пусть на банкете у вас будут одинаковые серьги.
- Какой любезный! - проговорила Ольга. - Неужели ты не считаешь себя счастливой, Нина?
- Я счастлива! - ответила Нина.
Ольга справилась о цене.
- Последняя цена за обе пары три тысячи рублей русскими деньгами, ответил хозяин.
- Ой-ой-ой! - воскликнула Ольга. - Вот так "дешево!" Отец дал мне всего триста рублей.
- Подождите, ханум! - остановил я Ольгу, которая уже направилась было к выходу, и я сделал знак хозяину завернуть обе пары.
- Это должно остаться на память о нашем добром знакомстве, - сказал я.
Расплатившись с хозяином, я передал серьги девушкам, которые не знали, как благодарить меня. Особенно была взволнована Ольга. Она до самого экипажа продолжала благодарить меня.
Я проводил их до самого консульства. Ольга настойчиво приглашала меня зайти к ним, но я отказался: какой смысл было идти к ним днем?
- Вечером я пришлю за вами экипаж, - сказала Ольга, прощаясь у дверей.
Меня очень интересовало, пригласит ли меня консул на банкет, и правда ли, как обещала его дочь, за мной будет прислан фаэтон?
Я не верил этому. Я знал, что консул с большим уважением относится к Нине, но считал маловероятным, чтобы он пригласил простого купца на банкет, устраиваемый в честь генерал-губернатора.
Я только что вернулся домой, когда послышался цокот лошадиных копыт о мостовую, и мне показалось, что у ворот дома остановился фаэтон. Через несколько минут появился слуга консула и передал мне письмо.
"Уважаемый Абульгасан-бек! Прошу Вас пожаловать на банкет, устраиваемый в честь его превосходительства Гаджи-Самед-хана".
Я понял, что поднесенный дочери консула подарок не остался без оценки.
Как мне ни хотелось быть на этом банкете, но я чувствовал, что сидеть там лицом к лицу с убийцами тавризских революционеров будет мне очень тяжело.
В консульстве я встретил Нину и Ольгу еще на балконе, вместе с ними вошел в зал и был весьма тепло встречен консулом и его супругой Анной Семеновной.
Консул представил меня гостям как близкого его семье человека. Среди многих кровавых рук мне пришлось пожать и ту, что подписывала смертные приговоры тавризским революционерам - руку председателя военно-полевого суда. Гости продолжали еще прибывать. Среди них были и такие, что, соблюдая старинный иранский обычай, считали за честь появляться последними, заставляя при этом все общество, поднявшись на ноги, приветствовать их.
Присутствующие подходили к буфету выпить и закусить.
Я прогуливался по залу с Ниной и дочерьми консула Ольгой и Надеждой, когда жена консула с упреком сказала девушкам:
- Дайте же гостю подойти к буфету!
- Мы его не задерживаем, - отозвалась Нина. - Только Абульгасан-бек не пьет.
Мы подошли к фортепьяно. Пока собирались гости, дочери консула поочередно пели и играли. К нам подошел и консул.
- Я ценю иранскую музыку и глубоко уважаю народ, обладающий такой богатой музыкальной культурой, - сказал консул, опускаясь в кресло возле меня. - Только жаль, что этот народ не имеет понятия о счастье, которое несет ему император. Он слишком темен, и каждый, кому не лень, легко вводит его в заблуждение, обманывает, увлекает за собой и повергает в несчастья. Подумайте какие только катастрофы не пришлось пережить несчастным тавризцам с восстания Саттар-хана до последних дней! Если бы народ последовал нашим советам, Мамед-Али-шах давно вернулся бы в Иран, сел бы на свой трон, страна продолжала бы благоденствовать.
- Ваше превосходительство правы. Наш народ легко ввести в заблуждение, - подтвердил я.
- Конечно, легко, - продолжал консул. - И что за нелепость звать народные массы Ирана на путь русских социал-демократов! Какую долю уготовил себе русский рабочий класс, чтобы дать счастье иранцам? Мы рассчитались с ними по заслугам. Мы уничтожили русских социал-демократов не только в России, но и в Иране. Теперь в Тавризе не осталось ни одного их представителя. А тех, кто, действуя по их указке, затевает бунты и сеет беспорядки, уничтожили и будут дальше уничтожать все честные иранцы и их глава Гаджи-Самед-хан.
- Никак не могут успокоиться, - сказал я, пока консул закуривал папиросу, - отравляют людям жизнь. Народ не знает своих истинных вождей. Я решил покинуть Иран и навсегда переселиться в Россию. А эти прокламации, что выпустили против такого достойного человека, как Гаджи Шуджауддовле Самед-хан? Какое счастье могут принести отчизне подобные люди?
- Вопрос о прокламациях следует рассматривать несколько иначе, - начал консул. - Возможно, что тут замешана рука представителей иностранных держав. Об этом говорить нельзя. Что же касается дальнейшей судьбы Ирана, она разрешится только после возвращения Мамед-Али-шаха
- А разве его возвращение невозможно?
- Возможно, но требуется большая работа. В этом нам должны помочь такие интеллигентные иранцы, как вы, и влиятельные духовные особы. Страна гибнет, мятежи и смуты растут день ото дня. Мятежники нападают на войска соседней державы, стремящейся водворить в стране мир и порядок
- Всей душой я готов служить этой цели. Вы знаете, что я получил русское воспитание. Если его превосходительство господин Шуджауддовле за распространение в Иране русской культуры, я даю слово помочь ему и готовить народ к восприятию этой культуры.
В краткой беседе консул раскрыл свои намерения, высказал свой взгляд на происхождение прокламаций, дал понять, что он не отказался от мысли вернуть Мамед-Али в Иран.
Переходя затем к подарку, сделанному его дочери, консул заметил:
- Я не знаю, чем отблагодарить вас за такое внимание. К сожалению, вы до сих пор не обращались ко мне ни с какой просьбой. Я бы охотно исполнил ее. Об этом я не раз говорил и Нине. Сейчас иранские купцы обивают наши пороги, чтобы прибрать к своим рукам наши торговые операции. Стоит вам пожелать, и мы все свои дела будем проводить через вас.
- Весьма признателен! - поблагодарил я. - Коммерция - нечто такое, что может испортить хорошие отношения. Я не хотел бы рисковать вашим благосклонным ко мне отношением, к тому же я торгую только драгоценными камнями, но если вам будет угодно, я подышу для ваших торговых операций честных и надежных людей.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги