- Возможно ли это? - воскликнула в ужасе Нина.
- Возможно, дочь моя, возможно. Частенько бывало, что арестанта освобождали за взятку и забирали на казнь несчастных амбалов. В те времена я еще был садовником наследника престола. Через его камердинера я сообщил об этом случае наследнику, но ничего не вышло. Сыну было 22 года. Это был красивый, добрый парень. Нам не выдали даже трупа.
- А что же было дальше?
- А что дальше? Чтобы замести следы, братья Имана признали его труп, заявив: это наш брат. И, взяв тело Сафи, сами предали его земле. А я стоял в стороне, сгорая от пожиравшего меня пламени. В царствование этих подлых шахов я не раз бывал свидетелем таких случаев. Да на другое они и не способны. Чего можно ожидать от человека, который, будучи сыном наследника, связывался со всякими проходимцами и головорезами Карадага и грабил по ночам караваны, разбойничал по дорогам.
- Кто же это делал?
- Мамед-Али-мирза. Когда еще отец его был наследником престола, он каждую ночь отправлялся на разбой. Целого года не хватит мне чтобы рассказывать тебе об их преступлениях.
- Говори хоть год, Гусейн-Али-ами. Рассказывай, что знаешь, Нине это очень интересно, - попросил я.
Гусейн-Али-ами снова набил трубку.
- Я пользовался у дворовых наследного принца большим уважением. Часто ходили ко мне и жены из гарема за цветами. Я связывал букеты и подавал им, а они иногда дарили мне что-нибудь. Когда привезли сюда из Тегерана новую жену Музаффериддин-мирзы Уммульхаган, я был садовником у Шемсуль-имаре. Отец Уммульхаган был известным человеком в Иране; Мирза-Тагихана называли Эмир-Кэбир - великий эмир - и все уважали, но дочь его Уммульхаган-ханум была крайне распущенная. Она связывалась с людьми самого низкого пошиба. Из-за этого я тоже как-то попал в историю.
И, помолчав минуту, он продолжал рассказ.
- Ночью, полив цветник, я запер ворота на замок и улегся спать. А эта негодница, оказывается, была в саду с погонщиком мулов Музаффериддина Бехбуд-ханом. И вот они не могли выйти из сада, так как ворота были заперты. Вдруг чувствую, кто-то меня душит. В страхе открываю глаза - Бехбуд-хан. Взяв у меня ключи, он хотел прикончить меня, но за его спиной раздался женский голос: "Бехбуд-хан, не трогай Гусейн-Али, он славный парень и умеет молчать". Бехбуд-хан отпустил меня. Я отпер ворота, и выпроводил их. Никому, конечно, ни словечка. Да и незачем было говорить. Все знали, что она живет с погонщиком мулов Бехбуд-ханом. Сам Музаффериддин-мирза тоже знал и молчал, так как и он любил разврат, только другого рода. После рождения Мамед-Али-мирзы Бехбуд-хана я больше не встречал. Как-то раз главный евнух гулял по саду с Мамед-Али-мирзой на руках. Мальчику было всего два года. Это был ни дать, ни взять погонщик мулов Бехбуд-хан. Короче говоря, когда мальчик достиг двух лет, Музаффериддин-мирза удалил Уммульхаган из Тавриза, так как она стала вести себя уж слишком безобразно. Мать, взяв ребенка в Тегеран, не захотела держать его при себе, и тогда жена Насреддин-шаха Шукуиссалтане отобрала ребенка и до двенадцати лет воспитывала у себя. Когда, Мамед-Али исполнилось двенадцать лет его привезли в Тавриз, а когда ему исполнилось семнадцать, отец поручил ему управление делами командования особого батальона охраны арсенала. Это было сделано с целью дать ему средства на карманные расходы. Учиться он не учился, а воспитателей своих бил и гнал от себя. Во время его управления в батальоне не осталось ни одного человека. За освобождение от службы он брал с каждого сарбаза по два, по три крана. Командиры батальона сами были грабителями и, чтобы спокойно и беспрепятственно заниматься своим делом, крепко держались своей службы. Многие из них являлись на службу раз в год, а остальное время преспокойно отдавались разбою. А Мамед-Али брал с них определенную сумму. Он постоянно изгонял честных служащих, которых назначал его отец, и заменял их грабителями с большой дороги. При помощи этих людей Мамед-Али захватил в свои руки многие поместья в Азербайджане. Я собственными глазами видел, как по ночам он садился на коня и, окруженный разбойниками, выезжал на большую дорогу грабить своих же подданных. По ночам они отнимали у сельчан ослов, лошадей и поклажу. Во всех этих грабежах он имел, конечно, львиную долю. Его супруга Мульки-Джаха была еще наглее. Все дни она проводила с гадалками и колдунами. Когда Музаффериддин-шах расхворался, из Хорасана был специально доставлен предсказатель и колдун, который колдовал, чтобы Музаффериддин умер поскорее и престол достался Мамед-Али. Как на грех, вскоре Музаффериддин умер, и Мамед-Али был вызван в Тегеран. Это заставило придворных и самого Мамед-Али уверовать в силу чар колдуна. Мамед-Али собрал весь свой штат бандитов, предсказателей и колдунов и поехал в Тегеран. Вся его жизнь прошла в разврате. Это был безжалостный человек, скупой, жадный. Верил одним ворам да заклинателям. Все, что я видел, слышал о нем, и в целую книгу не поместится...
Гусейн-Али-ами отер со лба пот и вновь принялся разжигать трубку. К этому времени вернулась и Сария-хала, посланная за Тахминой-ханум и Меджидом.
Мальчик тотчас же бросился к Гусейн-Али и, таща его за полу к бассейну, начал просить:
- Рыбок, дай рыбок!..
- Уж и не знаю, куда мне бежать от тебя, - говорил тот.
Нина отозвала Меджида и внушительно сказала ему:
- Если ты еще раз попросишь рыбок, я встану и уйду.
Меджид притих, а Гусейн-Али-ами продолжал свой рассказ.
- Будучи в Тегеране, Мамед-Али все еще продолжал верить в заклинания и заговоры. Посылая из Тегерана в Казвин и Тавриз войска для подавления революции, он призвал к себе командиров и передал им прах, взятый с заговоренных колдунами могил, чтобы те развеяли его над вражьим станом. А для победы над Саттар-ханом и Багир-ханом он призвал из Хорасана колдуна, который лепил из воска фигуры Саттар-хана и Багир-хана и, заговорив их, совершал над ними казнь, а затем, чтобы уверить шаха в своем искусстве, в подметных письмах распространял сообщение об убийстве в Тавризе вождей революции. Вот почему в Тегеране так часто распространялись слухи о смерти Саттар-хана и Багир-хана.
Вернулся Мешади-Кязим-ага и объявил, что сведения в час ночи будут переданы в Тегеран.
Беседа наша продолжалась до двенадцати часов ночи. Большей частью говорил Гусейн-али-ами, хранивший в своей памяти семидесятипятилетнюю историю Тавриза.
Мисс Ганна сообщила мне письмом, что, почувствовав недомогание, вернулась из консульства домой. Я пошел навестить ее. У нее была повышенная температура, и она часто облизывала пересохшие и потрескавшиеся губы.
Доктор только что ушел; горничная отправилась за лекарством и еще не возвращалась.
Девушка пожала мою руку.
- Сегодня у консула был пожалуй больший жар, чем у меня. Он рвал и метал. Может случиться, что старший секретарь будет уволен...
- За что?
- Три дня тому назад секретарю было поручено созвать представителей американских торговых фирм и сообщить им полученный послом, из Вашингтона приказ о том, чтобы, ввиду неустойчивого внутреннего положения Ирана, временно были приостановлены операции, не открывали иранцам кредитов и повысили цены на имеющиеся в складах товары. Секретарь не созвал вовремя собрания, и какой-то иранский купец успел закупить в кредит по пониженной цене все товары. Американским фирмам нанесено убытка до полутора миллионов. Вот что привело консула в бешенство. Он объявил, что доложит об этом послу. Действительно, какая подлость! Потерять полтора миллиона! И это из американского кармана!
Сама мисс Ганна тоже была недовольна случившимся, ей жаль было оставлять полтора миллиона американских долларов в Иране. Долго еще она не могла успокоиться и часто возвращалась к этой теме.
- Наши сильно прогадали! - повторяла она. Наконец, она перешла к последним политическим новостям.
- Иранское правительство, - рассказала она, - послало ноту правительствам Англии и России. Оно выражает протест по поводу возвращения Мамед-Али в Иран и содействия этих правительств его авантюре. В американских политических кругах утверждают, что нота эта - проявление большого мужества со стороны Ирана. Я переписала фарсидский текст ноты. Он у меня под подушкой.
Вот выдержка из ноты
"Согласно пункту второму протокола от 7 сентября 1909 года, шахское правительство, заинтересованное в том, чтобы бывший шах и его агентура не имели возможности вести враждебную правительству агитацию, считает себя в праве ожидать принятия в этом отношении соответствующих мер со стороны правительства его величества короля Великобритании и его Величества Императора Всероссийского. Принимая во внимание дружбу и добрососедские отношения, существующие между нашими странами, мы не можем понять причины равнодушного и безучастного отношения к этому делу правительств их величеств короля Великобритании и Императора Всероссийского. Равным образом, шахское правительство не допускает мысли, чтобы правительства Англии и России не были в состоянии принять должные меры к прекращению агитации, которую ведут на территории Ирана бывший шах и его агентура.
Правительство шаха сожалеет, что оно лишено было поддержки, которую оно вправе было ожидать от правительств их величеств короля и императора, согласно пункту 2 протокола от 7 сентября 1909 года.
Шахское правительство считает нужным заявить, что оно снимает с себя всякую ответственность за последствия, которые могут быть вызваны прибытием бывшего шаха на территорию Ирана на русском пароходе "Христофор Колумб".
- А не знаете, как ответили на эту ноту Россия и Англия? - спросил я, внимательно прочитав ноту.
- Нет, - пробормотала мисс Ганна, мучимая жаром.
Горничная принесла лекарство. Оказав мисс Ганне необходимую помощь, я хотел распрощаться и уйти, но она не выпускала моей руки.
- Не уходи, я больна. Ты должен посидеть со мной, и никаких отговорок быть не может.
- Я не хочу вас беспокоить.
- Наоборот, мне будет легче.
- В таком случае, вечером я зайду опять.
- Я буду ждать через час... - сказала Ганна.
Я был ошеломлен только что прочитанной нотой. Я не знал, что решить, к кому пойти, с кем посоветоваться?
"Ответят ли русские на эту ноту?" - говорил я себе, направляясь к дому Нины. Я не застал ее дома. Тахмина-ханум сообщила, что Нина отправилась куда-то на кружковые занятия.
Во всяком случае, к обеду она должна была вернуться. Я сел в ожидании Нины и, беседуя с Тахминой-ханум, забавлялся с Меджидом. Наконец, Нина вернулась.
- Я с утра ничего не ела. Пообедаем, а потом я прочту тебе ноту иранского правительства, - сказала Нина и принялась накрывать на стол.
После обеда она прочла ноту иранского правительства. Я, конечно, не дал почувствовать, что содержание ее мне известно.
- Ответила ли Россия на ноту Ирана? - спросил я.
- Да, - сказала она и прочла краткое содержание ноты:
"Правительство России будет, как и прежде, считать иранское правительство ответственным за все, могущие возникнуть в результате восстаний, убытки и ущерб, нанесенные особым интересам России в Иране.
Помимо того, правительство Его Величества решило рассматривать бывшего шаха не как бунтовщика, а как одну из воюющих сторон".
Прочитав краткое содержание ноты, Нина добавила, что почти таково же содержание ноты английского правительства.
МИСС ГАННА О ВОСТОКЕ
Отправляясь к мисс Ганне, я встретил Мешади-Кязим-агу и попросил его на сегодняшнее заседание пригласить только Гаджи-Али-агу, Мирза-Ахмеда и Амир Хашемета.
Горничная мисс Ганны сообщила, что мисс спит. Усевшись на балконе, я углубился в чтение принесенных Ниной из консульства русских газет.
Немного спустя горничная доложила, что госпожа проснулась и спрашивает меня.
- Я помню все свои слова, - сказала она, выходя навстречу и пожимая мне руку, - не думай, что я говорила под влиянием высокой температуры. Я была в полном сознании и все, все помню. Я также знаю, что вместо часа, ты задержался на целых два с половиной часа.
- Правда, - ответил я, - но явись я раньше, я все равно должен был бы просидеть на балконе в ожидании твоего пробуждения, а это было бы истолковано, как невнимание к гостю, и сконфузило бы тебя.
Девушка посмотрела на меня в упор.
- Ты снова говоришь, как гость? И весьма дипломатичный гость?
- Как ты теперь себя чувствуешь? - спросил я, желая переменить тему.
- Температура спала, и я дышу значительно свободнее, но эта замкнутая жизнь меня подавляет. Я задыхаюсь, в целом доме только я и служанка, а во всем Тавризе у меня ни одной знакомой души, - пожаловалась она.
- Я познакомлю тебя с такой же молодой, прекрасной девушкой, как ты. Она твоя ровесница. Приготовься, завтра мы приглашены к ним. Ты увидишь семью, какой до сих пор на Востоке не встречала. Правда, ты живешь в Тавризе, но не имеешь понятия о том, что творится в стенах его кирпичных домов. Таковы все приезжающие в Тавриз из заграницы. Они судят о Востоке по внешним впечатлениям. Прости меня, но и сами американцы изучают Восток только по книгам.
- Почему? - спросила мисс Ганна.
- Потому, что европейцы приезжают на Восток, как колонизаторы, жаждущие наживы, захвата новых земель, рынков, концессий и т. д. Для оправдания себя и своего поведения эти колонизаторы описывают Восток диким, варварским, мятежным, врагом цивилизации, культуры к прибирают его к рукам, прикрываясь щитом "защиты жизни интересов культурных европейцев", живущих на Востоке "культурных наций". Разве настоящее положение Тавриза не подтверждает это? Кто из европейцев, спрашиваю я тебя, был убит в Тавризе.
- Никто, - ответила мисс Ганна.
- Какой русский подданный или русский купец здесь был ограблен?
- Я не слыхала!
- Под каким же тогда предлогом и по какому праву заняли русские Тавриз? Почему же вот уже несколько месяцев они воюют с правительственными войсками и оккупируют родину тех, кто готов отдать жизнь за революцию? - продолжал я свои вопросы. - А потому, что русским и англичанам революция на Востоке не выгодна. Победа революции здесь наносит ущерб интересам обеих держав. Вот почему и Великобритания, и Россия твердят в один голос, что жизнь и имущество иностранцев в Тавризе в опасности, и спешат "спасать" Тавриз, "родину диких зверей", наводняют весь Иранский Азербайджан агентами тайной царской полиции. Ты, Ганна, до сих пор изучала Восток по книгам, по произведениям "ученых" мужей, продавшихся капиталистическим державам. Сегодня же ты изучаешь и видишь Восток непосредственно. Ты наблюдаешь поведение тавризского населения, ты видела и русских офицеров на границе. Скажи, не имеем ли мы право порицать после этого тех, кто называет народы Востока "дикими и некультурными"?
- Конечно, имеете!
- Пишущие о Востоке применяются к вкусам и требованиям своих хозяев империалистов. Такого описания Востока требуют интересы мирового капитала, и буржуазные писатели и ученые из кожи лезут вон, чтобы угодить своим господам, оправдать их зверства, их погоню за колониями, рынками, льготами, концессиями.
Мисс Ганна, на первый взгляд, как будто соглашалась со мной, но ее устремленные вдаль глаза говорили обратное.
- Раз, - заговорила, наконец, девушка, - этого требуют интересы развития капитализма, а писатели и дипломаты стремятся удовлетворить эти требования, то по какому праву можем мы порицать их? - и, не давая мне возможности возразить, продолжала со скрытым укором: - Я не сомневаюсь в том, что ты попал под влияние русских социал-демократов. Ты не забывай, что всякий, кто содействует развитию капитализма, тем самым служит интересам прогресса.
Политическая физиономия мисс Ганны окончательно выявилась. Мои мысли о ней начали оправдываться, стала понятна и причина помощи, которую она оказывала нам в борьбе с Россией и Англией.
- Милая Ганна! - прервал я ее, стараясь говорить как можно мягче. Капитализм давно уже перестал быть носителем прогресса...
При этих словах девушка вздрогнула. Ей впервые приходилось слышать от меня такие слова. Она не ожидала таких слов от человека, которого она любила, быть может, именно потому, что принимала его за купца, а не за политика.
- Если бы я не знала, что ты коммерсант, я решила бы, что ты социал-демократ, - проговорила она решительно.
- А что, если бы это оказалось правдой? Могло бы это помешать искреннему чувству?
- Любовь не может держаться долго у людей различных убеждений, если только одному не удастся подчинить своему влиянию другого, потому что любовь сама по себе тоже есть убеждение... Но ты не закончил своей мысли.
- Для освобождения из лап капитализма и все усиливающегося угнетения и эксплуатации, у пролетариата всего мира, у народов колониальных стран и вообще у всех трудящихся имеется один единственный путь...
- То есть? - пытливо спросила американка.
- Путь пролетарской революции. Только этим путем можно свергнуть власть капиталистов, установить диктатуру пролетариата и положить конец эксплуатации человека человеком во всех ее формах и проявлениях.
Мисс Ганна больше вопросов не задавала. Взгляд ее словно настаивал на прекращении этой беседы.
- Наш разговор затянулся. До чего только мы не договорились. Я считаю, что не следует затевать с любимым человеком споров об убеждениях. Мы с тобой мира не исправим!
И с этими словами мисс Ганна снова завела свою нескончаемую песню о любви.
Я спешил на заседание и, попрощавшись с мисс Ганной, вышел.
ПЕРВАЯ НЕЛЕГАЛЬНАЯ ЛИСТОВКА
В сегодняшнем заседании принимал участие и учитель русско-иранской школы молодой революционер Акбер Акберов. Это было очень важное заседание, на нем мы должны были определить линию нашего поведения в создавшихся условиях.
Заседание вел Гаджи-Али-ага. На поставленный им вопрос: "Как мы должны действовать?" - некоторые товарищи отвечали пространными речами, точно не отвечая на вопрос. Выступая одним из последних, я сказал:
- Мы должны вести среди масс разъяснительную работу о том, при содействии кого и с какою целью возвращается Мамед-Али в Иран, должны доказать народу, что революция еще не побеждена, и что конституционные войска могут победить вражьи силы, должны решительно бороться против интриг России и Англии и помешать выступлению сторонников Мамед-Али в Тавризе.
- Каким путем и какими силами? - спросил Мирза-Ахмед. - Не силами ли Мухбириссалтане? Мы видим, что у местной власти нет никакого авторитета. Мухбириссалтане не в состоянии защитить даже самого себя. Не сегодня-завтра русские вынудят его бежать из Тавриза.
- Мы будем действовать собственными силами, - старался убедить я. - Мы должны прибегнуть к средствам нелегальной печати, снова ввести в практику нелегальные газеты. Гектографы и типографские станки сохранились, и мы должны пустить их в дело. Население Тавриза любит такого рода литературу, особенно нелегальные листовки.
Мешади-Кязим-ага тут же обещал отпустить необходимые средства.
После долгих дебатов решено было с завтрашнего дня приступить к печатанию и распространению нелегальных листовок.
Организацию этого дела, составление материла и выпуск поручили мне и учителю русско-иранской школы Акберу Акберову, после чего перешли к обсуждению вопросов, связанных с распространением листовок.
Решено было привлечь к этой работе учеников русско-иранской школы, двадцать восемь человек молодежи, участвующей в кружках, пятнадцать человек испытанных добровольцев, указанных Тутунчи-оглы и Гасан-агой, и человек сто молодежи, работающей в незмие.
- Товарищи, - сказал я собравшимся, - тут имеется весьма серьезный момент, о котором мы забыли. Расклеенные нами нелегальные листовки могут осложнить положение незмие, которую мы создали с таким трудом. Русские, безусловно, станут требовать принятия мер против нелегального органа и ареста его организаторов. Мухбириссалтане призовет нашего друга Амир Хашемета и потребует их с него. Как нам тогда быть?
Снова молчание овладело обществом, а сам Амир Хашемет как бы только что очнулся.
Некоторые товарищи поспешили отказаться от этой затеи.
Наконец, решено было листовки заготовить, а вопрос о способах распространения обсудить после.
В час ночи, по окончании заседания, мы отправились вместе с товарищем Акберовым в русско-иранскую школу, чтобы подготовить выпуск листовки на небольшом типографском станке, который находился в школе.
Наконец, листовки наши были готовы. Люди, которые должны были расклеить их по стенам домов, были собраны в определенных местах.
Я просмотрел список мест, где мы хотели расклеить листовки. Были выбраны действительно самые людные и оживленные места Тавриза, в том числе здания отдельных консульств, площади, караван-сараи, мечети, сады, правительственные учреждения и так далее. Наклейка их на здания консульств была возложена на Гасан-агу и Тутунчи-оглы.
Листовки должны были появиться на улицах города уже к 28 июля 1911 года.
Утром, когда я сидел над составлением программы работ нового общества раскрепощения женщин, пришел Мешади-Кязим-ага, который, услышав что-либо из ряда вон выходящее, обычно являлся ко мне с сообщением.
- Браво! - сказал он, весело входя ко мне. - Дело с расклейкой закончено блестяще. Ни один человек не пойман. Я обошел полгорода. Все население толпится у стен домов и читает наши листовки. У дверей консульств выставлены караулы. Боятся народного возмущения. "Долой царские войска! Долой колонизаторскую политику царя!" - кричит народ. Раздаются протесты и по адресу англичан. Много говорят о предательстве Каджаров.
- А других новостей нет? - спросил я.
- Я ничего не слыхал, знаю лишь, что по приказу правительства, вся тавризская незмие поставлена на ноги. Боюсь, как бы тайна не была раскрыта, - сказал он задумчиво.
- Бояться незачем. Если даже дело откроется, все закончится нашей победой.
Быстро покончив с чаем, мы вышли. Дорога наша лежала мимо "Гёй мечети". Там я снова пробежал наклеенную на ворота листовку.
"Граждане Тавриза! - говорилось в ней. - Вы вышли победителями в борьбе как с внутренней контрреволюцией, так и с царем и англичанами. Чтобы отнять у вас плоды этой победы, правительства Англии и царя хотят вновь вернуть выгнанного из Ирана Мамед-Али. Пусть будет вам известно, что революция таким путем побеждена не будет. И англичане, и царское правительство сами не верят в то, чтобы Мамед-Али мог одержать победу, удержать в руках трон и корону. Тем не менее, они хотят запугать конституционное правительство и добиться лучших условий для Мамед-Али. Они прекрасно знают, что бывший шах, с помощью нескольких диких шахсеванов, туркменов, джафарбейлинцев, талышей, микаиллинцев, гаджиходжа-линцев, поладлинцев и других мятежных племен, не сумеет разгромить революцию.
Иранское правительство послало решительную ноту протеста по поводу нарушения англо-русского договора и разоблачило покровительство, оказываемое этими державами бывшему шаху. А те объявили правительству Ирана, что они рассматривают Мамед-Али не как мятежника, а как одну из воюющих сторон.
Граждане Тавриза! Вам известно, что царское правительство однажды уже создало подобную авантюру, разгромив, при содействии Рахим-хана Челебиянли, несколько городов.
Вам также известно, что Ефрем и Сардар-Бахадур разбили тогда Рахим-хана и вынудили его к бегству в Россию.
Вам известно, что после истории с Рахим-ханом, русский офицер Дараб-мирза от имени бывшего шаха объявил войну защитникам конституции, но в битве при селении Чаркар добровольцы наголову разбили Дараб-мирзу, уничтожив весь его отряд. Вы хорошо помните, что только царские казаки вырвали тогда Дараб-мирзу из рук конституционной армии и убили командира революционеров Али-хана. Теперь царское правительство вновь выдвигает Мамед-Али. Граждане Тавриза! Вы должны всеми силами защищать конституцию против этой авантюры русских и англичан, пытающихся обратить территорию Ирана в свою колонию.
Спешите на помощь конституционным войскам! Враг наступает на Тегеран. Конституционные войска уже выступили навстречу ему, чтобы не допустить его в столицу.
Готовьтесь к борьбе с колонизаторами и внутренними контрреволюционерами, являющимися слепым орудием в их руках.
Тавриз снова должен проявить свою былую доблесть и геройство.
Редакция ночного листка".
По замечаниям читателей Можно было судить о впечатлении, произведенном этим воззванием.
- Выпуск подпольных листков - наиболее действенный путь!
- Верно, в открытой печати всего не выскажешь!
- Безусловно, писать там всего нельзя. Сударь, не даром они называются - русские да англичане. А что нам осталось, кроме листков бумаги.
- Эй, малый, помолчи! Ведь все с бумаги-то и начинается. Разве эту бумажонку наклеил не такой же юноша, как ты? Кто сумел написать это, сумеет сделать и кое-что другое.
- И тут не без руки русских и англичан. Ага-Гасан, клянусь могилой матери, они хотят испытать нас. При виде подобных листков надо закрыть глаза и бежать без оглядки.
- Довольно мы закрывали глаза. Отсюда и все наши несчастья. Конституция еще жива. Она еще сумеет победить! Поднявшие тавризское восстание тоже еще не погибли. И идеи те живы. Я, Зейнал, опять-таки утверждаю, что с авторами этого листка я готов даже на смерть пойти. Этот листок доказывает, что наши работают!
- Браво, Зейнал! И я утверждаю, что вожди движения нас не покинули.
- От тебя, приятель, порохом пахнет. Кто может сказать, что Тавриз в настоящее время иранский город? Какая там конституция? Какие вожди? Эй ты, непутевый, над твоей головой развеваются императорские знамена, а ты не можешь оставить своих дурацких идей.
- Эти слова неуместны. Еще неизвестно, кто будет побежден и кто победит.
У дверей мечети было еще больше народу. Тут были представлены все слои тавризского населения, начиная с молл, купцов, торговцев и кончая амбалами и чистильщиками сапог. Все они, побросав дела, толпились у листовки... Один из толпы, выступив вперед, читал настолько громко, что голос его слышали стоявшие в последних рядах.
Когда мы отошли, показались чины незмие Амир-Хашемета, которые срывали листовки.
Мы заметили, как они выжидали момента, когда чтение будет окончено, и затем уж делали свое дело.
Видно было, что русское консульство уже успело предъявить местным властям свои требования.
Что касается находившихся под покровительством царя верноподданных и вышедших из их рядов почетных шпионов, то они, словно отравленные крысы, тихо снюхиваясь, перешептывались друг с другом и вновь разбегались в разные стороны.
Отношение населения Тавриза к нашей нелегальной листовке, пробудившей в нем ненависть к царскому и английскому империализму, подбодрило нас.
Нас интересовали теперь два вопроса. Во-первых, как приняли появление листовок иностранные консульства, и, во-вторых, каково отношение властей к незмие Амир Хашемета. В результате протестов русских и англичан Мухбириссалтане неминуемо должен был призвать Амир Хашемета и потребовать от него поимки участников этого дела.
Раздумывая над этими вопросами, мы проходили мимо медресе Гаджи-Сафар-Али.
Незмие с четырех сторон окружали медресе.
Из толпы любопытных раздавались разные замечания.
- Листки были отпечатаны здесь, и незмие ищет...
- Одно время это было гнездом монархического студенчества.
- Да и теперь оно остается тем же...
- Все они любимцы имама-джумы Мирзы-Керима, его верные помощники.
- Здесь какая-то ловушка. Если и тут найдут что-нибудь, то, несомненно, это дело рук вероотступника мучтеида, Мирзы-Гасана, собачьего сына. Он не в ладах с Мирза-Керим-агой и, наверное, хочет таким путем оклеветать и унизить Мирза-Керим-агу в глазах императора.
- Будем уповать на милость аллаха! Я никак не могу поверить, чтобы мюриды Мирза-Керим-аги допустили такую вещь.
Прислушиваясь к этим разговорам, я думал: "Сумеет ли Амир Хашемет провести Мухбириссалтане и русского консула и рукой самих же русских поймать в расставленные сети несколько человек из медресинских шакалов, сторонников царя?"
В это время из медресе вышел Амир Хашемет в сопровождении десяти чинов незмие, которые вели четырех известных контрреволюционеров из студентов духовного медресе.
Один из чинов незмие нес мешок из белой бязи с надписью на фарсидском языке: "Кишмиш без косточек. Принадлежит главе мучтеидов и служителей истины Гаджи-Мирза Гасану".
- Сударь, - начали говорить в толпе, где было много сторонников реакционного мучтеида, - это все происки бесчестного Мирза-Гасана. Это затеяли враги Мирза-Керим-аги. Зря не арестовывайте этих бедных студентов.
- Господа! - обратился Амир Хашемет к особенно ретивым защитникам контрреволюционера. - Волноваться и произносить неуместные речи не следует. Незмие до конца расследует эту историю, и, будьте уверены, что виновные понесут заслуженную кару.
И он направился вместе с арестованными к управлению незмие.
Было еще рано, чтобы навестить Нину или мисс Ганну и разузнать о положении дел в консульствах и о впечатлении, произведенном там арестом студентов и обнаружением мешка Мирза-Гасан-аги.
Во всяком случае узнать все это я мог не раньше четырех часов. Обе девушки были в это время на службе, и потому мы отправились в контору Мешади Кязим-аги. Перед конторой была большая толпа.
- Все это купцы, связанные с американскими торговыми фирмами, - шепнул мне на ухо Мешади-Кязим-ага. - Они узнали, что я скупил все товары раньше, чем американцы приостановили свою торговлю. Теперь они пришли попытаться хоть что-нибудь урвать у меня. Садитесь и внимательно слушайте, какие небылицы они тут будут рассказывать.
Мы вошли в контору. Пришедшие купцы не говорили ни о торговле, ни о товарах. Они ничего не просили у Мешади-Кязим-аги. Спустя некоторое время один из присутствующих извлек из кармана телеграмму и хладнокровно сказал:
- Я только что из американского консульства. Там говорилось о получении из Вашингтона телеграммы о том, чтобы возобновили открытие кредитов и отпуск товаров. Я и сам получил телеграмму такого содержания, - и с этими словами он прочитал содержание телеграммы: - "Поспеши с продажей всего наличного товара. Из Вашингтона отправлена в Иран большая партия товаров".
- Какой глупец станет теперь держать товары в складах, - сказал другой купец. - Кто может быть уверен, что завтра тавризские базары не будут разнесены. Время такое...
- Да, американцы не дураки, - подтвердил третий, - не то они не постарались бы скорее сплавить свои товары.
- Да американские товары и не имеют большого сбыта, русские и английские товары потоками устремляются в Иран.
Купцы нанизывали эти слова, словно кольцо цепи, прилаживая их одно к другому.
Что касается Мешади-Кязим-аги, то он, казалось, ничего не слышал и с присущей всем иранским купцам деликатностью рассыпался в любезностях или давал распоряжения.
- Подайте господину чай! Подайте кальян! Вы очень любезны. Мы чрезвычайно признательны вам, сударь. Не лишайте нас вашего внимания! Ваш покорный слуга! Вы правильно изволите говорить! Вы осчастливили нас своим посещением! Надеемся, что вы пожалуете вновь!
Говоря все это, он порой бросал на меня выразительные взгляды. Я видел подобное общество впервые и действительно очень заинтересовался.
Отвечая на все разговоры купцов любезными фразами Мешади-Кязим-ага ни слова не говорил о торговле и товарах. Купцы, почувствовав, что им ничего не удастся у него вырвать, по одному стали покидать контору.
- Так-то, товарищ, - сказал Мешади-Кязим-ага, проводив последнего посетителя. - Нет ни одной организации, которая отпускала бы средства на наше дело. Мы должны черпать их из собственных карманов. А деньги у нас можно заработать только таким путем. Торговля - это сплошной обман. Кто сумеет обмануть, тот и победит. Раз таково положение вещей, я не могу не считаться с ним. Я должен лгать, клясться, приспособляясь к их языку. Я знаю, что это противоречит нашим идеям, но ничего тут не поделаешь.
- Верно, - ответил я, - этого требуют законы местной торговли. Ваша положительная сторона в том, что часть вашей прибыли идет на дело освобождения народа. И это оправдывает все недостатки вашей профессии. В Тавризе я знал многих купцов, претендовавших на звание революционера, но чуть вопрос касался сбора средств на выплату жалования добровольцам, они, придравшись к какому-нибудь пустяку, спешили оставить собрание.
- Не только часть прибыли, но и весь мой капитал принадлежит революции. Справьтесь обо мне у Гаджи-Али-аги. Я готов исполнить любое ваше требование, - старался уверить меня Мешади-Кязим-ага.
Когда я вернулся домой к обеду, вслед за мной вошла Нина.
- Теперь я привыкла заходить сюда. Из консульства я направилась прямо к тебе. Почему ты не приходишь домой обедать? Разве нужно каждый день ходить за тобой? - голос Нины звучал взволнованно и сурово. - Сегодня я хочу серьезно поговорить с тобой. Нам надо покончить с этой двусмысленностью в наших отношениях. Так нельзя продолжать, нам нужно ликвидировать одну из наших квартир.
Выпалив все это, Нина умолкла и в ожидании ответа уставилась на меня сердитым взглядом.
- Ты знаешь, дорогая Нина, - начал я спокойно и ласково, чтобы успокоить ее, - что оба дома принадлежат тебе. Мы вынуждены держать две квартиры, чтобы не возбуждать подозрений консульства. Здесь происходят наши собрания, сюда приходят мои гости, на днях должен вернуться и Алекбер. Мы с тобой ликвидируем не только одну, но и обе квартиры. Пока твоя работа в секретном отделе оказывает нам огромную услугу. Наша революционная работа нуждается в твоей помощи и требует сохранения настоящей обстановки. Ни ты, ни я не останемся здесь навсегда. По-моему, тебе об этом беспокоиться незачем. Ради того, чтобы оказать Тавризу помощь и спасти его от колонизаторов, мы вынуждены временно согласиться на эти неудобства. Мне самому совестно, что я поставил тебя в такое неудобное положение. Кроме того, ведь и я молод, и я люблю красивую жизнь, и я жажду счастливого безоблачного существования с любимой. Но где? Как? В каких условиях? Я верю в то, что мы эту возможность найдем, что мы уйдем отсюда с победой. Тогда и мы Тавриза не забудем, и он нас помянет добром.
- Вот это вынуждает меня терпеть все невзгоды, - сказала Нина, прижав платок к глазам.
В это время вошла Сария-хала и, увидя плачущую Нину, стала упрекать меня.
- Зачем ты обижаешь эту бедную девушку?
Нина вытерла слезы и ласково сказала Сария-хале:
- Пожалуйста, хала, сходи к нам и скажи Тахмине-ханум, что я к обеду не приду, буду обедать здесь, - и сунула в руку Сария-хале кучу серебряной мелочи.
- Возьми-ка лучше их обоих и приведи сюда, - крикнул я Сария-хале вдогонку.
Нина молчала. Обычно, рассердившись на меня, она быстро успокаивалась, и тогда ей становилось немного неловко за свою выходку.
- Ну, рассказывай, - попросил я, ласково беря ее руку. - Какое впечатление произвела нелегальная листовка в консульстве?
- Не расскажу! - закапризничала она, отталкивая мою руку.
Я снова взял ее за руку и, не выпуская из своих рук, заставил ее сесть на диван. Несколько минут длилось молчание. Нина сидела, опустив голову. Я решил выждать и, почувствовав через несколько минут, что она исподлобья следит за мной, готовая к примирению, нарушил молчание.
- Нина, мы прошли уже большую часть расстояния, которое должны пройти молодые люди, и нам возврата нет. Наше счастье в будущем, и ради этого будущего мы должны претерпеть временные неприятности и не давать пути недобрым мыслям. Ты даже сердиться не умеешь, ты не способна причинить кому бы то ни было страдания. Когда ты хочешь показаться сердитой, твои глаза, помимо твоей воли, смеются, и твой гнев доставляет человеку просто художественное наслаждение, он облагораживает душу... Нина встала и принялась накрывать на стол. Она совершенно изменилась в лице и, окончательно повеселев, начала рассказывать:
- Я передаю то, что слышала из уст самого консула. "Это не дело пяти-шести студентов. Это - дело организованной силы, дело целой организации. Сделано все это так, чтобы направить наши мысли в другое русло. Если это организовало медресе, то, значит, там сильная организация. Это доказывает, что революция в Тавризе еще не потухла, что в нужный момент она может вспыхнуть с новой силой. Это - выступление сотен людей, прошедших школу подпольной работы. Эта сила может в нужный момент обратить Тавриз в гнездо революции. Правительства короля и императора не должны оставаться равнодушными к этому".
- Ну, а что было потом?
- О событии было сообщено в Петербург и Тегеран. Была еще послана нота местным властям. В ноте выражается протест против оскорбления их величества в печати и против попустительства иранского правительства.
- А что показали задержанные студенты?
- По полученным в консульстве сведениям, студент, в комнате которого были обнаружены прокламации, показывает, что они были принесены слугой Мирза-Гасан-аги. Оба они в русском консульстве. У Мирза-Гасан-аги и Мирза-Керим-аги потребовали объяснений по этому поводу.
- А не слыхала ты что-нибудь по поводу объяснений тавризской незмие?
- Слыхала. По словам незмие, в четыре часа ночи постовые обратили внимания на двух подозрительных лиц, которые несли что-то в белом мешке. Следуя за ними, постовые дошли до медресе Гаджи-Сафар-Али, куда скрылись неизвестные. После обыска в медресе и ареста четырех студентов, двое из них были опознаны ночными постовыми. Консул абсолютно не сомневается в верности тавризской незмие. В этом отношении вы можете быть спокойны. Но, - добавила Нина, - будьте начеку. Все царские шпионы поставлены на ноги.
- Не бойся, - ответил я. - У нас испытанная организация!
В ГОСТЯХ У ГАДЖИ-АЛИ-АГИ
К мисс Ганне я попал с некоторым опозданием и застал ее шагавшей по комнате в сильном волнении.
При виде меня она заговорила так, как никогда еще не говорила.
- До полуночи не торгуют. Тут нечто другое, что обратило тебя в раба. Я в этом уверена, я это чувствую. При мне ты вечно задумчив и напоминаешь человека, растерявшего и мысли, и сердце... Во время путешествия ты любил меня гораздо сильнее, ты был со мной куда нежнее, а я тогда боролась, старалась сохранить свое сердце, свою волю. Теперь я не властна над ними. А ты... - она замолчала и, словно решившись на что-то серьезное, добавила:
- Дорогой друг! Я потеряла возможность спокойно мыслить, ты должен создать мне эту возможность. Вот уже два часа, как я жду тебя, целых два часа!.. За каждую минуту этих двух часов в голове пронеслись тысячи мыслей! Порой я презираю себя и, если что утешает меня, то это вечно звучащая в душе фраза: "Терпи, Ганна, падающий по своей вине не плачет!".
Все это мисс Ганна произнесла в глубоком волнении, Она ни разу не взглянула на меня, словно говорила сама с собой. Слова ее были злые, сердитые, капризные, а лицо выражало нежность, мольбу, надежду.
Наконец, она устала говорить, метаться по комнате и села в глубокое кресло спиной ко мне.
Мне неоднократно приходилось быть свидетелем подобных вспышек. Теперь требовалось погладить ее кудри, приласкать ее, сказать несколько утешительных фраз. В этом отношении я имел некоторый опыт, но ее состояние меня настолько огорчило, что я не успел овладеть собой и поскорее успокоить ее. Это вызвало в девушке вторичную вспышку, словно заранее готовые слезы брызнули на голубое шелковое платье. Она плакала, а я стоял за ее креслом. Слезы ее словно взывали ко мне, твердя:
"Успокой ее! Приласкай ее!"
"Оставь, уйди отсюда!" - говорил мне какой-то внутренний голос. - Брось все, если даже это повредит революции! Пользоваться положением невинной девушки, погибающей в сетях собственной страсти, пленницы своих чувств немилосердно".
Однако я решительно отверг эту мысль. "Нет, это ложный путь, ее слезы не должны сердить меня, - думал я. - Любовные страдания доставляют молодым девушкам огромное удовольствие".
Размышляя так, я незаметно для себя стал гладить и ласкать кудри Ганны.
"Любовь, - рассуждал я про себя, - жизненное явление, любовь, это первый плод юности. Она неизбежна. Если несколько месяцев тому назад мисс Ганна боролась со своим чувством и старалась победить его, она вела напрасную борьбу с неизбежным, естественным явлением природы. Если бы я в свое время почувствовал это, я мог бы избавить ее от бесплодных терзаний и отчасти помочь ей. К сожалению, я тогда не мог найти доступа к сердцу Ганны, лелеявшей искренние и нежные чувства".
Наконец, Ганна не выдержала. Она поднялась и, улыбаясь, с еще мокрыми от слез глазами, взяла меня за руку.
- Скажи, где ты был?
- Я спешил сюда увидеть вспышку любви и посмотреть на мисс Ганну.
- Значит, ты смотришь на меня, как на актрису, а себя чувствуешь зрителем?
- Нет, я и сам актер. У меня в жизни своя определенная роль, - сказал я серьезно и произнес фарсидский стих:
В сущности, вся жизнь - театральная сцена,
Человек же - актер, меняющий свой лик без конца.
- Как бы критически ни относиться к этому стиху, продолжал я, - он очень соответствует нашему сегодняшнему положению.
- Я не играю роли, и ты оставь свою. Мы оба должны построить настоящую жизнь, полную искренности.
- Дорогая Ганна, роль не пятнает ни искренности, ни доверия. Наоборот, она очищает жизнь от пятен и, как ты говоришь, придает ей настоящий вид.
- Скажи, мы идем сегодня в гости?
- Идем, мы приглашены к Гаджи-Али-аге. Ты познакомишься там с иранской девушкой и будешь говорить с ней по-английски. Ты ее видела, но не познакомилась, а сегодня познакомишься.
- А слышал ты о сегодняшних листках? - вдруг вспомнила она.
- Ну как же не слышал, я сам читал их.
- Я сделала перевод с воззвания и послала американскому послу в Тегеран и министерству иностранных дел в Вашингтон. У американского консула возникла замечательная мысль. Он решил помочь тайному обществу. В этом отношении уже даны кое-кому определенные инструкции, чтобы расширить это дело.
- Да, но ведь виновники уже пойманы...
- Это не имеет значения. В это дело замешаны два известных мучтеида, ярые монархисты и сторонники России. Поэтому царский консул постарается замять это дело. О каждом из них в свое время были им написаны и посланы в посольство и министерство иностранных дел целые фолианты хвалебных од. Теперь для того, чтобы не подорвать собственного авторитета в глазах центра, консул вынужден всячески выгородить их. Для американского консульства это ясно.
После этого девушка ушла переодеваться, а я стал раздумывать о намерении американского консульства использовать нас против русских и англичан.
Переодевание мисс Ганны отняло целых полчаса. Наконец, она вышла в новом роскошном платье.
Это был первый мой выход с мисс Ганной в Тавризе, и она была очень довольна. Всю дорогу она говорила о своем неопределенном положении.
- Я не могу тебя понять, - сказал я, - ты умная, развитая девушка. Ты знаешь, что любви свойственно возбуждать различные мысли и подозрения. Порой, раздувая мелкие чувства, любовь может придать им непривлекательный вид. Те, кто не умеет обуздать и отогнать эти мысли, могут дойти до самоубийства. Вот почему ты не должна давать места подобным размышлениям. У нас должна быть одна цель; мы должны любить искренней, чистой любовью и с корнем вырывать мешающие нам тернии и колючки. А колючки и тернии, это неуместные сомнения, беспочвенные подозрения.
Мы подошли к дому Гаджи-Али-аги.
- Все это я знаю, - беспомощно сказала Ганна, слушавшая меня молча, но что из этого? Нужно уметь побороть себя, а я этого не могу.
Дверь нам открыл сам Гаджи-Али-ага с фонарем в руке. До самого дома мы шли по саду, освещенному всего парой фонарей.
На террасе же было светло, как днем. Не успела мисс Ганна подняться на террасу, как навстречу ей вышла стройная черноглазая девушка с длинной, густой косой, переброшенной через плечо на грудь.
Я был с ней знаком и представил ей мисс Ганну.
- Дильбер-Али-заде! - назвала она себя, пожимая руку мисс Ганны.
Они заговорили по-английски, и я ничего не мог понять. Мы перешли в большой салон, а мисс Ганна и Дильбер-ханум во внутреннюю комнату. Через некоторое время явился и Мешади-Кязим-ага. Вся семья собралась вокруг чайного стола. Девушки продолжали говорить по-английски.
- Иранские девушки крайне восприимчивы к культуре, - заметила мисс Ганна, обратившая внимание на безукоризненное английское произношение Дильбер-ханум. - Не понимаю, почему их не определяют в американские школы?
- Обучение в этих школах требуют, во-первых, больших средств, возразил Гаджи-Али-ага, - а во вторых, никто не согласится, чтобы его дочь ходила с открытым лицом.
- Разве наши школы не бесплатны?
- Нет, - ответила Дильбер-ханум. - Обучение бесплатно лишь для тех детей, которые собраны американцами. Остальные обязаны вносить плату за учение.
...- Американская школа, - продолжал Гаджи-Али, - не дает возможности определять туда азербайджанок, так как ее программа, включающая такие дисциплины, как христианский закон божий, церковное богослужение, изучение евангелия и т. д., отталкивает азербайджанок, не желающих воспринимать воспитание священников и монашек. Они поддаются воздействию миссионеров.
- Ну, что же, - возразила мисс Ганна. - Можно ведь проходить все предметы и даже уроки закона божьего, чтобы не нарушать школьной программы, и в то же время не подпадать под влияние миссионерской школы. Американские школы - большие культурные очаги на Востоке. Можно только сожалеть, что иранцы не пользуются ими!
- Особенно жалеть не о чем, - вмешался в разговор я. - Не надо забывать, что человек и особенно молодое существо не может забыть впечатлений, полученных в детстве; школа имеет огромное влияние на формирование ума и характера. Вот в этом и наше разногласие с мисс Ганной. Она говорит, что можно проходить все предметы и в то же время не подпасть под влияние пройденного. Это неверно. Во-первых, душа ребенка не в силах защитить себя от педагогического воздействия. Если мисс разрешит, вопрос можно немного углубить...
- Пожалуйста, пожалуйста, - поспешила ответить мисс Ганна с деланной улыбкой. - Говорите, не стесняйтесь.
- Ваши замечания правильны. Я прошу вас продолжать! - в свою очередь попросила Дильбер-ханум.
- Ребенок не может остаться свободным от влияния школы. Если возьмем педагогические приемы и методы, применяемые в иностранных школах в Иране или других странах Востока, и внимательно присмотримся к ним, мы убедимся, что там, помимо религиозной опасности, кроется опасность более грозная; помимо миссионерского гипноза, в этих школах налицо и все условия колонизаторской политики. Эти школы, каким бы правительством они ни были открыты, следует рассматривать, как подготовку к будущей колонизации, будущему захвату. Эти школы препятствуют развитию местной национальной культуры. Окончившие их люди Востока, напичканные различными взглядами, воспитанные не в едином духе, не сумеют создать собственную национальную культуру и, что еще хуже, даже не захотят ее создавать.
- Но хотя бы один факт изучения языка и умения говорить по-английски, как англичанин, разве не культурное достижение? - спросила мисс Ганна.
- Опять-таки я не могу с вами согласиться, - возразил я. - Одно знание языка не определяет еще культуры. Если бы эти школы давали здоровое знание, не отравляли детей догмами религии и церкви, не прививали им миссионерских идей, и не завлекали в сети колонизаторов, тогда я присоединился бы к мисс Ганне и вместе с ней сказал бы, что американские школы на Востоке - огромные культурные очаги. Спросим теперь саму мисс Ганну, есть ли у нее возражения?
- Нет, - ответила та.
- Теперь я возвращаюсь к вопросу о том, что знание языка делает человека культурным. Конечно, язык играет огромную роль в деле повышения культуры. Но это не значит, что культура зависит от знания языка.
- Что же вы предлагаете? - спросила Ганна.
- Иран должен добиваться закрытия всех иностранных школ, преследующих колонизаторские цели, и открыть школы, могущие создать собственную национальную культуру. Если бы иностранные школы на Востоке были открыты с целью воспитать детей в интернациональном духе, каждый должен был бы приветствовать это начинание. В таких школах нужно было бы наряду с государственным языком колонизаторской страны вести занятия и на местных языках. Если б колонизаторское правительство, являясь сторонником религии, вело преподавание вероучения местного населения, то и это было бы не так уж страшно, так как учащийся, получив в школе научные знания и повысив свой культурный уровень, мог бы постепенно освободиться и от собственной религии и стать противником фанатизма. А в американских и иных иностранных школах дело обстоит иначе; в них основным предметом является религия и все знания даются под этим углом зрения. Согласитесь, что такие знания не могут возбудить желания борьбы с религией.
- Если мисс разрешит, - вмешался в разговор Гаджи-Али-ага, - я подкреплю фактами высказанные товарищем мысли. Дильбер-ханум в этом году окончила американскую школу. Теперь я наблюдаю за ней, хочу определить ее характер, навыки и склонности, и вот, к чему я прихожу. Девочка не тавризянка и не американка, не азербайджанка и не англичанка, девочка не мусульманка и не христианка. Если бы Дильбер-ханум могла, отрешившись от одного, всецело присоединиться к другому, избрать в жизни один, определенный путь, на этом пути она построила бы свое будущее. Теперь же она не может создать себе круга, общества ни среди нас, ни в семьях, с которыми мы общаемся. Все в нас ей чуждо. Это относится ко всем обучавшимся в миссионерских школах. Так, например, питомцы французской школы, преследующей французскую колонизаторскую политику, хотели бы не сами переселиться во Францию, а Францию перетащить на родину, так как они воспитаны, как пропагандисты колонизации.
- Верно, - подтвердил я его слова. - Если бы духовенство, выступающее против иностранных школ в Иране, подходило к вопросу с этой стороны, я поддержал бы его. Но этому духовенству и в голову не приходят вопросы колонизации и миссионерства; его беспокоит лишь то, что девочка пойдет в школу и бросит чадру, а это оно считает гибельным для мусульманства. Положительной чертой иностранных школ является то, что учащиеся там девочки сбрасывают чадру. По мнению духовенства, они заражаются там и безверием, но это мнение ошибочно. Если ребенок входит в школу, исповедуя одну религию, то покидая ее, он приобретает другую. Если бы антирелигиозные вопросы были поставлены в школах правильно, мы все еще могли бы приветствовать иностранные школы, так как отрицание религии облегчает усвоение культуры,
- Вот мило, разве религия - враг культуры? - спросила мисс Ганна с удивлением.
- Да, враг!
- Почему?
- Потому, что законы религии и законы культуры несовместимы.
- Ваше мнение не верно. На этот счет можно с вами очень поспорить.
- Здесь же и начните ваш спор, - попросила Дильбер-ханум. - Думаю, что и отец поддержит меня.
Все повернулись в нашу сторону, а Мешади-Кязим-ага, впервые наблюдавший наши дружеские споры с мисс Ганной, выглядел особенно заинтересованным.
Держа в руке чашку, мисс Ганна с улыбкой смотрела на меня. Мне казалось, что она уже предвкушает победу в предстоящем споре со мной и готовится отомстить за критику колонизаторской деятельности Америки.
- Сумеете ли вы доказать вашу мысль, что религия - враг культуры? сказала она, поставив чашку на блюдце.
- Постараюсь, но с одним условием.
- С каким?
- Спор будет вестись лишь в плоскости искания истины, упрямству и самолюбию не будет места.
- Так и должно быть. Я сама за то же. Но и у меня свое условие.
- Прошу.
Мисс вытянулась и, сурово взглянув на меня голубыми глазами, сказала:
- Во многих случаях, когда вопрос носил личный характер я имела возможность убедиться, что вы, растягивая вопрос и направляя его в другое русло, стараетесь замять существо вопроса, ответить на который бессильны. В этом отношении вы очень искусны, но в сегодняшнем споре вы не станете прибегать к этому приему.
- Такое впечатление у вас могло создаться потому, что каждый вопрос я стараюсь осветить со всех сторон. Теперь же я готов. Вы можете привести ваши доводы и возражения на мой взгляд.
- Говоря о религии, - начала девушка, - я буду иметь в виду лишь религию культурных народов. По-моему, религия управляет культурой. Почему? Потому что культура каждого народа есть продукт исповедуемой им религии и степень всякой культуры зависит от того, насколько благоприятствует ее развитию породившая ее религия. Рожденная язычеством древняя китайская культура; культура идолопоклонников, поклонявшихся змеям, животным и всяким одушевленным предметам; культура ассирийцев и египтян; древняя культура Ирана, сошедшая ныне со сцены; арабская культура, одно время пытавшаяся подчинить своему влиянию Европу, - все они были порождены разными религиями, и разница между ними обусловлена разницей между породившими их религиями. Это доказывает и христианский мир, исповедующий религию Христа и создавший на ее основе высокую культуру... Ну, как? Достаточно ли все это убедительно для вас?
От слов мисс Ганны Дильбер-ханум была в восторге. Она радостно обняла и расцеловала американку. Ее горевшие торжеством черные, как агат, глаза, возбужденно трепетавшие губы, сочувственная улыбка, которой она ласкала мисс Ганну, ясно выражали результат американского воспитания.
Увлеченный наблюдением за взволнованной девушкой, отравленной христианской школой, я не спешил с ответом.
- Скажите, вы признаете эти истины? - повторила вопрос мисс Ганна.
- Нет, - ответил я решительно.
- Почему?
- Во-первых, доказывая истину, мы не должны вести здесь религиозную пропаганду. Сама жизнь от нее изнемогает. Во-вторых, я должен напомнить вам, что культурная часть христианского мира не религиозна. Те, кто является рабом христианской религии, в большинстве некультурны и даже более отсталы, чем самые нецивилизованные народы мира. Культурная часть христианского общества, приобщаясь к культуре, сбросила с себя религиозные оковы и, используя религию, как орудие эксплуатации, переложила ее оковы на низшие слои, чем нанесла огромный ущерб их культурному и политическому развитию.
Девушка слушала со сдержанным вниманием, и чувствовалось, что она ищет наиболее удобного пути для отступления, и слова, которыми она выразила свое согласие со мной, были в достаточной степени многозначительны.
- В этом отношении вы совершенно правы, - сказала она серьезно. Религия нужна человеку до тех пор, пока он не обретет культуры. В сущности, религия для того и создана. Низшие слои, о которых вы говорите, также подчиняются этому закону и, становясь культурнее, овладевая культурой, постепенно будут освобождаться от религии.
- Мисс Ганна думала удовлетворить меня своим ответом и, быть может, даже доставить мне удовольствие, но мое возражение показало, насколько она ошиблась на этот счет.
- Мой дорогой друг Ганна, - начал я. - По-вашему, культурные слои христианского мира, овладев культурой, отбросили религию. Однако их агенты, всякие миссионеры, созданные ими религиозные общины, церковь и даже огромные суммы, затрачиваемые ими на дело укрепления религии, наводят на одну мысль. Если разрешите, я продолжу.
- Пожалуйста, пожалуйста! - попросили все сразу.
- Отрешившиеся от религии культурные слои, о которых вы говорите лживы. Они никогда не позволят низшим слоям приобщиться к культуре и отбросить религию, так как в этом случае низшие слои перестанут подчиняться приказаниям "культурных", откажутся дешево продавать им свой труд на фабриках и заводах, восстанут против законов эксплуатации. Вот почему эти господствующие классы добиваются и будут добиваться, чтобы крест, являющийся символом рабства, никогда не был снят с шеи трудящихся масс.
Мисс Ганна промолчала. Нас пригласили к ужину. За столом мисс Ганна и Дильбер-ханум говорили по-английски, а мы по-азербайджански.
Было уже за полночь, когда мы попрощались и вышли.
Мисс Ганна и Дильбер-ханум условились часто встречаться и бывать друг у друга. Мы проводили мисс Ганну до дома, и, когда Мешади-Кязим-ага на обратном пути спросил про нее, я ответил с улыбкой:
- Это та самая девушка, которая дала вам заработать миллион туманов.
ВТОРАЯ ЛИСТОВКА
Сегодня по всем улицам Тавриза были расклеены сообщения российского телеграфного агентства. Это было новостью в жизни Тавриза. Во время царской оккупации и до нее подобных случаев не было. Это было одной из мер царского консульства против нашей нелегальной листовки. Печатая ложные сообщения, русские хотели добиться перемены отношения народа к Мамед-Али.
Вот о чем говорилось в телеграфном сообщении:
"По сообщениям русского телеграфного агентства, победоносные войска Мамед-Али-шаха, перейдя в наступление, движутся на Тегеран. Доблестная конница племени Джабарбейли уже проявилась у имам-заде*.
______________ * Имамзаде - место паломничества.
Племена Талыша, Микаиллы, Гаджи-Ходжалы, Джан-Ханымлы и Поладлы, поклявшиеся вернуть корону и трон законному шаху, двигаются на Тегеран".
Напечатанное на фарсидском языке, это сообщение не только было расклеено на стенах всех тавризских домов, но пачками распространялось на базарах и площадях.
На улицах, на площадях, у мечетей иных разговоров не было; все говорили только об одном.
Гаджи-Мир-Мохаммед, Гаджи-Мир-Курбан и все, находившиеся под покровительством царского консульства, указывали на газету "Новое время", говоря:
- Сударь, пожалуйста, вот прочтите!.. Клянусь своими святыми предками, что дело уже кончено. Эту газету изволил преподнести нам сам господин консул и лично заявил, что это вопрос двух-трех дней... Кончено...
Точно проверенные сведения я мог получить только от американки или от Нины.
Квартира мисс Ганны была ближе, и я, недолго думая, направился к ней, надеясь застать ее дома, но мне пришлось ждать ее более получаса.
Она пришла румяная и радостно возбужденная.
Быстро сбросив шляпу и перчатки и кинув пальто на руки горничной, она взяла меня иод руку и потащила на балкон.
- Что случилось? - спросил я.
- То, что мы хотели...
- А именно?..
- Мамед-Али разбит.
- Что ты говоришь, Ганна! Милая Ганна!..
- Передовые отряды Мамед-Али под командой Сардар-Эршада атаковали расположение на тегеранской дороге имамзаде, где они впервые столкнулись лицом к лицу с конституционными войсками. Произошло кровопролитное сражение. В результате, конституционная армия взяла в плен триста человек. Оставив до ста человек убитыми, Сардар-Эршад обратился в бегство...
Сказав это, девушка спросила:
- Ну, доволен этими вестями?
- По правде говоря, я не знаю, где истина...
- Дорогой мой! Ведь этих слов я никому не скажу. Я открываю тебе эту тайну, как честному иранцу. Победа иранцев в настоящее время радует американцев. Американское правительство за сохранение неприкосновенности Ирана. Ну, теперь скажи, будешь ты сегодня обедать со мной?
- Кто же не захочет обедать в обществе прелестной Ганны?
- А зачем ты пришел сейчас?
- Это ты знаешь лучше!
- Если бы я знала, что это правда, то не беспокоила бы тебя, слушалась бы твоих советов и была бы спокойна за будущее.
- Это правда, клянусь в этом всеми желаниями твоего сердца. Ведь эти желания для меня святы.
Попрощавшись с ней, я вышел.
Полагаться всецело на информацию американцев, врагов русских, было нельзя. Надо было навести справки и в русском консульстве.
Когда я вошел к Нине, она только что вернулась и, переодевшись в домашнее платье, собиралась заняться работой. Увидев меня, она хотела уйти, чтобы переменить туалет, но я поймал ее за руку и усадил на диван.
Нина посадила Меджида на колени и принялась расчесывать его волосы.
- Есть две важные новости, - начала она.
- Какие?
- Сегодня из Тегерана получено сообщение, уничтожившее все надежды консула. В битве при имамзаде войско Сардар-Эршада разбито наголову и понесло большие потери: сто человек убитыми, триста пленными. Войско обращено в бегство. Из Тегерана получена инструкция повлиять на местную печать и скрыть весть о поражении Мамед-Али. Это первая новость. А вот и вторая: мы приглашены в гости к Сардар-Рашиду. Наконец, они поженились. Доволен ли ты этими новостями?
- Первой - да, а второй - нет. От нашего пребывания в этом обществе вреда больше, чем пользы.
- Ты ошибаешься. Сардар-Рашид - человек, близкий к русскому консулу. Он один из главных сторонников царя, и консул старается придать этому бракосочетанию большую торжественность. Иначе Ираида и не согласилась бы на этот брак. Ее несчастью способствовала царская колонизаторская политика. По-моему, в случае возникновения каких-либо событий твое знакомство с Сардар-Рашидом может сыграть большую роль. Кроме того, игнорирование нами этого приглашения может возбудить подозрения Ираиды и обидеть её. Ведь, кроме нас, у нее, в конечном итоге, никого нет.
- Это верно, но раз Ираида не послушалась моего совета, то и обижаться не имеет права, - ответил я решительно, - Я знаю, что у Сардар-Рашида нет будущего. Заявить ей об этом открыто я не мог, но все же достаточно ясно намекнул ей. Она сама между прочим, дала понять, что не продается Сардар-Рашиду и заставила меня поверить в это, но ее слова оказались ложью.
- Дело было так, - старалась уверить меня Нина. - Супруга Сардар-Рашида вела себя непристойно, сардар решил развестись с ней и жениться на Ираиде. Ираида не хотела разбивать семью, и дело довольно долго оставалось в таком положении. На этих днях приехали братья жены сардара и увезли ее к себе, в Ардебиль. Это раз. А второе то, что Ираида согласилась на этот брак под давлением консула. В гостях нам будет неплохо. Там же будет придан официальный характер отношениям сестры Сардар-Рашида с командиром Апшеронского полка Смирновым. Во всяком случае, пойти на вечер нужно.
- Я не возражаю, пойдем, но знай, что мы должны сегодня выпустить второй номер листовки. Выпущенное русским консульством телеграфное сообщение заставило большую часть тавризцев поверить в победу Мамед-Али. Необходимо сегодня же мобилизовать членов кружка. Когда придет к тебе Гасан-ага, поручи ему оповестить всех членов, а потом зайти ко мне. Теперь я иду в русско-иранскую школу.
Поцеловав Нину и Меджида, я поспешно вышел.
У магазина Меджидульмулька я встретил учителя Акберова Акбера и, передав ему известие о поражении войска Мамед-Али, предложил сегодня же выпустить вместе со мной листовку.
- Когда мы встретимся? - спросил он.
- Жди меня вечером к десяти. Я принесу с собой готовый материал, а ты заготовишь листки такого же формата, как и в прошлый раз. Опять мобилизуй своих учеников. Я сообщил и другим. Утром листовка должна быть уже расклеена по стенам. Расставшись с Акберовым я отправился в контору Мешади-Кязим-аги. Он опять был окружен купцами, делавшими новую попытку урвать хотя бы часть американских товаров, и пустившими в ход все увертки и расточавшими медовые речи.
Шепнув Мешади-Кязим-аге, что Мамед-Али разбит у имамзаде, я посоветовал ему поскорее сбыть товары, пока война окончательно не завершена.
- Что же теперь нам предпринять? - спросил Мешади-Кязим-ага.
- Продай часть товаров, но не все. Затем сегодня мы должны отпечатать листовку. К восьми созовите совещание. Место сбора сообщите мне вечером.
- Придешь ты сегодня обедать?
- Нет, я обедаю в другом месте, - сказал я, выходя, и отправился к мисс Ганне.
Все места, где были расклеены первые наши листовки, находились под постоянным наблюдением царских шпионов и потому решено было второй номер листовки расклеить на новых местах.
Второй номер нашей листовки возбудил небывалый подъем духа у тавризцев. Молчавшие в течение ряда месяцев языки развязались, начавший было угасать революционный дух вспыхнул с новой силой.
Чистильщик сапог, уличные торговцы и даже амбалы, как и в победные дни революции, свободно распевали памфлеты на Мамед-Али:
Мамед-Али бежит, держи!
Сорвался с привязи, держи!
Листовки наши не были еще сорваны.
Проходя мимо караван-сарая Мирза-Исмаила, я увидел большую толпу, собравшуюся перед одной из них. Кто-то читал ее громко. В стороне сидел на разостланном коврике Ага-Магомет-Али из Карабаха и, потягивая кальян, слушал чтеца.
"Граждане Тавриза! Истина не может быть побеждена. Задушить идею свободы нельзя. В первом номере листовки мы сообщали вам, что бывший шах Мамед-Али при содействии России и Англии, вернулся на территорию Ирана. Это сообщение взволновало революционное население Тавриза. Под давлением империалистского царского правительства официальная печать скрывает от вас истину. Вот почему мы сообщаем в этом номере о первых действиях Мамед-Али в Иране.
По достоверным сведениям, полученным из Тегерана, 5 сентября войска Мамед-Али, под командованием Сардар-Эршада, встретились лицом к лицу с конституционной армией. Отряд Сардар-Эршада, потерял 300 человек пленными и 100 человек убитыми. Войска Мамед-Али бегут. Силы конституционной армии растут с каждым днем. Революционные племена присоединяются к конституционной армии.
В следующем, третьем, номере мы сообщим о дальнейшем ходе событий".
Став в стороне, я наблюдал за настроением толпы, как вдруг по базару рассыпались кокамирские сеиды с дубинками в руках и принялись срывать расклеенные по стенам листовки. Подойдя к караван-сараю Мирза-Исмаила, сеиды хотели сорвать листок, наклеенный на ворота, но, заметив Ага-Магомет-Али, не решились сделать это.
Оттуда я решил пройти к кладбищу Геджиль и Аджидан-Ганысы, чтобы поглядеть и там на отношение тавризцев к нашим сообщениям. По дороге я встретил Мешади-Кязим агу.
- Слава мастеру! - проговорил он со смехом.
- Что случилось? - спросил я.
- То, что привело меня в восторг.
- А именно?
- Чины незмие раздобыли документы, свидетельствующие об участии в этом деле американского консульства. Какой-то неизвестный поздно ночью бросился к зданию американского консульства и скрылся там, но по дороге потерял свой мешок. В мешке обнаружены подпольный листовки. Надпись на мешке также доказывает правильность предположений незмие.
- Возможно, - сказал я. Русско-американские разногласия могут вызвать доверие к этой версии. Посмотрим, чем это кончится!..
Мы пошли дальше. Повсюду в городе чувствовалось большое оживление. Сегодня в Тавриз были введены новые части царской армии. Вся незмие была поставлена на ноги. Караул у ворот консульства был удвоен, и в этой части города были расставлены еще казачьи посты.
РОМАН ПОЛКОВНИКА СМИРНОВА
Нина нарядилась в свое лучшее платье и надела на себя все свои драгоценности. Я был немало удивлен таким поведением девушки-революционерки, но не возражал, чтобы не создавать недоразумений.
Когда мы подошли к дому Сардар-Рашида, Нина оглядела его и сказала, поджав губы:
- Наружный вид ничего собой не представляет... Посмотрим, как внутри.
"Неужели таковы и другие наши девушки и женщины, участвующие в революционном движении? - подумал я, почувствовав в словах девушки какое-то ревнивое отношение к сестре. - Подобает ли это чувство такому юному и чистому созданию, как Нина, к тому же революционерке? Или это в характере всякой женщины?"
У ворот я постучал висячим молоточком по металлической дощечке. Дверь открыла старая служанка Ираиды, немка Матильда, и, увидев нас, побежала докладывать. Навстречу нам тотчас же вышли Ираида и Сардар-Рашид.
Когда мы вошли во двор, мясники, повалив на землю двух баранов, хотели заколоть их у наших ног.
- Дайте мы пройдем, тогда и режьте, - попросила Нина и прошла вперед.
Сардар-Рашид взял меня под руку и провел по аллее к террасе.
- Добро пожаловать! Ваше посещение осчастливило нас. Этот день я буду считать самым счастливым днем в моей жизни, - любезно говорил Сардар-Рашид по дороге.
Ираида что-то рассказывала Нине, но та, казалось, ничего не слышала и мысленно сравнивала себя с сестрой, желая взять над ней верх своей внешностью. Мы обошли комнаты, балкон и сад. Нина не могла не почувствовать преимущества своей квартиры перед квартирой Сардар-Рашида.
В доме Ираиды нельзя было найти ни одной вещички, которая привлекла бы внимание посетителя. В столовой висел на стене портрет Николая второго в окружении маленьких русских флажков. Я сел с Сардар-Рашидом за столик.
- Сардар, взгляните, это преподнес мне супруг Нины, - сказала Ираида, показывая подаренную ей Ниной дорогую пудреницу.
- Я тронут вашим вниманием, - обратился ко мне Сардар-Рашид. Любезность, проявленная вами к моей семье, служит доказательством прочности нашего родства... - Он выразительно взглянул на Ираиду.
Та поднялась и вышла из комнаты. Нина подсела к нам. Немного спустя, Ираида вернулась с двумя маленькими коробками, обтянутыми зеленым бархатом. В одной из коробок была пара дорогих браслетов, в другом - изящные мужские часы.
- Сардар приготовил это для вас, - сказала Ираида, передавая браслеты Нине, а часы мне.
- О, мы весьма смущены вниманием сардара... Эти подарки господина сардара останутся для нас драгоценной памятью.
Зажгли лампы. Несмотря на наличие в Тавризе электрического освещения, в доме Сардар-Рашида его не было; электричество заменяли керосиновые лампы французских и английских фабрик. Кроме этих ламп, десятки свечей, горевших в огромных канделябрах, ярко освещали комнату, и в ней было светло, как днем.
Махру-ханум не было, она должна была прийти со своим женихом Смирновым.
- Сударь, мы оба сыны Востока, - начал Сардар-Рашид, - мы скорей других наций умеем ориентироваться и понять, где и как следует начинать и где остановиться. Я говорил об этом и Ираиде-ханум. Наша жизнь связана с русскими. Лишь русская культура и русское воспитание смогут обеспечить наше счастье. Наша национальная независимость находится в прямой зависимости от величия и славы российской державы. Под ее сенью мы скорее сумеем пойти по пути прогресса. Этого многие не понимают. Я считаю, что надо слиться с русскими, брать в жены их девушек, выдавать своих дочерей за них, слить жизнь воедино. С этой целью я и сестру мою Махру выдаю за Смирнова и сам женюсь на Ираиде-ханум. Я вижу прекрасные результаты своих идей. Господь бог дал мне счастье встретиться с прекрасной девушкой. Вы сами - человек, получивший русское воспитание. Ираида-ханум, по меньшей мере, сотню раз твердила мне о вашей воспитанности и культурности. Она с радостью рассказывала о счастье своей сестры. Прошу прощения, что я позволяю себе касаться этой темы. Не упускайте случая, исполните предписание нашей религии; она разрешает женитьбу на иноверках, и вы не должны обходить этот вопрос. Поступите согласно предписанию священного шариата. Разве трудно заключить брак сийга? Быть может, в будущем девушка примет магометанство, и заслуга этого богоугодного деяния зачтется вам и вашему потомству до семьдесят второго колена.
Сардар вышел на балкон, чтобы дать слугам какое-то распоряжение, и я стал обдумывать свой ответ, когда дверь распахнулась и в комнату вошла Махру-ханум со Смирновым.
Махру-ханум была в чадре. Мы уже слышали, что она показывается на улице в чадре. Пока Махру-ханум возилась в другой комнате, Смирнов, франтоватый русский офицер, стоял в стороне, никому не представляясь. Вернувшись в зал, Махру-ханум стала знакомить нас со своим женихом.
- Это сестра нашей невестки, Нина-ханум, - проговорила она. - А это будущий зять нашей невестки, Абульгасан-бек, господин, о котором я вам говорила.
Смирнов был слегка задумчив, видимо, он подвергал сомнению мое аристократическое происхождение. Вот почему первой же фразой он пытался разрешить свое сомнение.
- Вы дворянин?
- Да, я бек.
- Великолепно, я счастлив познакомиться с вами, как с будущим родственником, - удовлетворенно проговорил он.
Лицо этого человека показалось мне знакомым. Где-то я встречал этого офицера, но где?
Салон был ярко освещен.
Три девушки сидели рядом, одетые в роскошные туалеты и блистая драгоценными камнями. При малейшем движении их сверкающих белизной рук, блеск бриллиантов на их пальцах слепил глаза. Как ни были гости и хозяйка увлечены разговором, они не могли оторвать глаз от украшавших руку Нины дорогих часов.
Сардар-Рашид, сидя между Ираидой и Смирновым, говорил по-русски, а Махру-ханум, Нина и я - по-азербайджански. Сардар-Рашид владел русским языком довольно плохо и сильно коверкал слова, так что Ираида и Смирнов понимали его с трудом. Я заинтересовался его разговором, но мог только понять, что он рассказывает о своем путешествии в Европу.
Во время разговора Сардар-Рашид часто оборачивался и поглядывал во двор, словно ожидая новых гостей.
Мне было скучно, я не мог усидеть на месте и, поднявшись принялся прогуливаться по залу. Моему примеру последовал и полковник, который также не мог выдержать болтовни своего будущего шурина.
- Действительно, ваш Восток многообразен и чудесен, - сказал он, присоединяясь ко мне. - Я объехал много стран, называемых поэтами земным раем, и убедился, что между описанным в стихах и прозе раем и действительностью нет ничего общего. Порой писатели, отдаваясь, чувству, старались какую-нибудь маленькую захолустную страну представить в виде рая. В Тавризе я еще раз перелистал написанные о Востоке стихи и прозу и убедился в их ошибочности. Эта страна больше, чем рай, это - страна чувств, страна любви, а писатели показали ее в ином свете. Я объездил почти всю Европу. Был помощником атташе при германском посольстве, занимал должность атташе в Швейцарии. В Петербурге я командовал лейб-гвардии его императорского величества полком и посещал почти все аристократические дома. Но того, что я видел в Тавризе, не встречал ни в одной стране, и нигде я не любил так, как я люблю ту, что встретил здесь.
Сказав это, офицер задумался.
- Вы любите? - спросил я, желая разузнать историю его знакомства с Махру-ханум.
- Никогда в жизни я не испытывал чувства любви, но был любим много раз. Я был красив и молод и часто издевался над теми, кто любил меня. Еще с восемнадцати лет я научился копировать тех, кто говорил мне о своих чувствах и страданиях. В Петербурге мои увлечения не длились больше одной недели. Самые красивые девушки из лучших фамилий не могли удержать меня около себя. Через неделю они надоедали мне, и я переходил к другим. Увлечения женщин я всегда считал не постоянными, ненадежными и всегда отворачивался от них. Вот почему, несмотря на настояния родителей, я до тридцати пяти лет оставался холостым. И вот здесь я убедился в неверности своих былых взглядов, изменил себе и полюбил так сильно, как никто другой. Моя судьба оказалась связанной с иранской революцией. Отправляясь сюда, я думал, что отправляюсь в объятья лютого зверя, но оказалось наоборот, я сам лютым зверем вошел в объятия прекрасного Востока. Я, как и другие мои товарищи, шел растерзать, растоптать Восток. Таков был и приказ: "дикари не любят милосердия, им нужна плетка". На Востоке мы дошли до пределов зверства, но и здесь, как, впрочем, и во всех других делах, я пошел дальше своих товарищей; с неслыханной жестокостью я как-то разбил из-за собачонки голову одному старику.
При этих словах легкая дрожь пробежала по телу полковника. Теперь я все вспомнил. Это был тот самый офицер, который в Маранде бросил чашку со сливками в голову старого торговца.
- Простите. А ваша собачонка жива? - спросил я.
- Ее больше нет, - сказал он, взглянув на меня. - А вы откуда знаете, что собака была моя?
Я рассказал ему сцену, свидетелем которой мне пришлось быть по дороге в Тавриз.
- Этой собаки больше нет. Моя невеста не выносит собак, и я пристрелил ее, - сказал полковник и продолжал: - Простите меня, как уроженец Востока. Я больше не враг Востока, а друг его. Здесь нет ничего, чего бы я не любил, потому что любимая мной девушка - дочь этого Востока. На кого бы я не взглянул, передо мной встают ее глаза, ее лицо, вся она. Каждое услышанное мною слово напоминает мне ее слова, и мне кажется, что она чувствует то же самое, так как и она любит меня, - добавил он.
- Вы долго страдали, пока не познакомились с Махру-ханум? - Да, наше знакомство имеет свою историю. Я один из близких знакомых сардара по службе. Мы познакомились с ним в доме господина консула. Я и мои товарищи по оружию с их женами часто бывали в гостях у сардара. Несколько раз я видел Махру издали и. чувствовал, что она хочет быть замеченной мною. Как-то раз мы были в гостях у одного из наших офицеров. "Вы теперь человек Востока, между прочим сказала мне жена его, - вас полюбила прелестная девушка Востока". Я был удивлен и спросил о девушке. "Это сестра Сардар-Рашида Махру-ханум", - сказала она. Это меня сильно взволновало, и я попросил ее нигде не говорить об этом, так как, если б это дошло до Сардар-Рашида, то могло отразиться на наших взаимоотношениях. Как-то раз на параде, среди женщин, толпившихся вокруг сада Шахзаде, я заметил высокую стройную девушку; она заметно выделялась среди остальных. После этого я часто встречал ее одну. Девушка словно изучила часы моего выхода из сада Шахзаде и каждый раз попадалась на моем пути. Отправляясь в консульство к генералу, я видел, как она, словно тень, скользит за мной. Сказать правду, ее поведение возбуждало во мне недоверие. "Это - Восток, - говорил я себе, - страна чудес, таинственная страна заклинаний, колдовства, заговоров. Кто она? Не подослана ли она какой-нибудь из конкурирующих с Россией держав? Не хотят ли при ее посредстве возбудить на этом фанатичном Востоке возмущение против русских, попирающих религию и посягающих на честь женщин? Мысли эти томили и терзали меня, а не думать о ней я не мог. Девушка все чаще и чаще попадалась мне на глаза. Я не мог никому открыться. При виде этой завернутой в черную шелковую чадру девушки я дрожал, как при виде черного призрака, и терял всякое самообладание. Завидя ее издали, я прибавлял шаг, хотел бежать от этого кошмара, но девушка также прибавляла шаг, не выпуская меня из виду, и я доходил до исступления. Такое положение длилось довольно долго. Как-то раз заседание в консульстве затянулось. Я был рад, думая, что так поздно я не встречу преследовавшего меня черного призрака. Я не находил выхода из создавшегося положения. Дошло до того, что у меня порой мелькала мысль о похищении девушки при помощи солдат и избавлении от нее раз и навсегда. Другого пути не было. Если не сегодня, то завтра это неминуемо должно было совершиться. Да... Я вышел из консульства. Был вечер. На улице ни души. Подойдя к саду Шахзаде и не заметив ее среди прохожих, я облегченно вздохнул, но, приблизившись к воротам сада, я снова увидел загадочную фигуру, ожидавшую меня. Я замер. Я не был в состоянии ни двинуться вперед, ни повернуть назад; мне надо было пройти мимо нее. Повернуть обратно я не мог, наступал час моего дежурства. Она проговорила мне что-то на непонятном языке. Я растерялся. В звуках ее голоса мне почудилось нечто таинственное, волшебное. Уже стемнело. С минарета раздались последние звуки азана; роскошные дворцы Востока, спрятавшись в объятьях уродливых кирпичных стен, собирались уснуть. Я был на одной из узких улиц. Черная фигура незнакомки сливалась с наступающей вечерней мглой. Поблизости не было фонарей. Лишь издали брезжил тусклый свет фонаря в саду Шахзаде, да еще в небе мерцали звезды, как будто смеясь над моей судьбой. А из-под черной чадры сверкала пара обольстительных глаз. Когда женщина, сказав несколько слов хотела подойти ко мне, я с безумным криком обнажил шашку. Руки, поддерживавшие покрывало, опустились в ужасе вдоль стана. Передо мной стояла изумительной красоты девушка, подобной которой я не встречал до тех пор. При взгляде на ее похожие на пару сабель брови я бессильно опустил свою шашку и не помню, как вложил ее в ножны. В одно мгновение промелькнули в моей памяти все, когда-либо виденные мною красавицы, и ни одна из них не могла соперничать с ней в красоте. Я чувствовал отвращение к ним и всепоглощающую, захлестывающую страсть к стоявшей передо мной таинственной девушке, Я видел настоящую живую восточную красавицу, воспетую в книгах, украшающую гаремы. Девушка сказала еще несколько слов и, не получив ответа, скрылась в объятиях ночного мрака. Долгое время после того я не встречал ее и тщетно бродил по улицам Тавриза в надежде еще раз увидеть девушку, которая раньше вселяла в меня какой-то животный страх. Теперь я сам искал ее, но не находил. Я начинал любить ее. Это чувство росло во мне день ото дня. Я вспоминал ее лицо, я не мог забыть ее знойных очей, ее взгляда, ее голоса. Прошло много времени. По случаю какого-то байрама мы были у Сардар-Рашида. На этом самом балконе мы сняли пальто. И вот, уходя, я нашел в кармане записку. Она была написана не по-русски, прочесть ее я не мог. Тогда я позвал поставщика армии, и вот что он прочитал мне: "Если восточные женщины скрываются от мужчин, то и мужчины Запада прячутся от женщин. В течение нескольких недель я искала вас, чтобы сообщить вам что-то, а вы хотели убить меня. Против любви вы выступили с кинжалом. Я люблю вас. Если вы захотите дать на мое признание положительный ответ, обратитесь к моему брату Сардар-Рашиду. Постарайтесь выучиться нашему языку. Я буду ждать вас у сада Шахзаде". Вечером я снова встретил девушку. Лицо ее было открыто, но она не смела поднять на меня глаза. То ли от страха, то ли от стыда, чело ее покрылось легкой испариной. Она вся дрожала. Мы заговорили друг с другом, но многих слов мы не поняли. Поняли одно: мы любим друг друга. Расставаясь со мной, она бесстрашно протянула мне руку. Я колебался, страх снова овладел мной. Тогда она приблизила руку к моим губам, и я поцеловал ее. После этого она сама поцеловала свою руку в том месте, куда прикоснулись мои губы. Мы встречались еще несколько раз, как-то она заходила ко мне на квартиру. И каждый раз она твердила одно и то же...
- Что? - спросил я.
- За все время знакомства я только раз поцеловал ее руку. После того, сколько бы раз мы ни встречались, она не разрешала прикасаться к ней. Я не смел держать даже ее руку. У нее было одно условие: "Любимый мною человек должен исповедовать мою веру, мои обычаи"...
- А как вы сами смотрите на это? - спросил я.
- Я долго думал над этим. Сперва я хотел было отступиться, но, видя ее вновь и вновь, я решил принять ее предложение. Я не могу бороться с собой. Я решил отречься от христианства, хотя это будет ударом для всей нашей фамилии. С моей карьерой также будет покончено. Ведь полковничьего чина я добился упорным трудом. Теперь меня должны были произвести в генералы. И все это я готов потерять. Любовь к Махру побеждает все. Я каждый день встречаюсь с девушкой и твержу ей о своем согласии на все ее условия. Свое сердце я открыл и Сардар-Рашиду. Он повторил условия своей сестры. Сегодня вопрос разрешается окончательно... Вы, человек Востока, должны сохранить в тайне этот роман полковника, пожертвовавшего всей своей карьерой ради девушки Востока. Я взял отпуск на две недели и думаю, что за этот срок сумею закончить все дела...
В этот момент появились двое молл, и девушки быстро скрылись в другую комнату. Сардар познакомил нас с моллами.
Сложив руки на груди, полковник склонился перед ними.
- Который из этих господ желает перейти в лоно ислама? - обратился к Сардар-Рашиду старший молла.
Сардар-Рашид указал на полковника. Тогда молла обратился к Смирнову:
- Что служит причиной вступления господина в лоно ислама и принятия им веры и обычаев Магомета?
Я перевел Смирнову вопрос моллы, и он начал рассказ о причинах, побудивших его принять ислам. Я по частям переводил моллам то, что говорил офицер.
- Многие положения ислама нравятся мне, - начал Смирнов. - Долгие годы я изучал эту святую религию. Особенно нравились мне разрешение женского вопроса и структура семьи. Как-то раз, очень давно, я, читая книгу о религии ислама, в глубоком раздумье заснул над книгой и... увидел страшный сон. Двери дома распахнулись и вошел святой старец.
- Аллауммэ сэлли эла Мухаммедин вэ али Мухаммед!* - произнесли моллы и, проведя рукой по лицу, совершили салават**.
______________ * Благословение аллаха на Магомета и на семью Магомета. ** Салават - жест, сопровождающий популярную среди мусульман молитву, славящую Магомета и его потомков.
Их примеру последовал и Сардар-Рашид.
- Старец подошел и провел рукой по моей груди, коснулся головы, продолжал Смирнов. - Проснувшись, я почувствовал необычайную легкость, словно освободился от чего-то гнетущего.
После этих слов раздались новые звуки салаватов. Полковник продолжал:
- Как раз в этот день его величество, государь император, должен был принять парад перед Зимним дворцом. В то время я еще не был в чине полковника. После смотра, по приказу его величества, я был произведен в полковники. Получение этого чина я связываю со своим сном. Я поверил в то, что ислам - наиболее истинная и самая светлая из всех религий, но прежние условия жизни препятствовали моему вступлению на путь истины. Теперь же жизнь, которую я веду на Востоке, и, особенно, желание создать семью приблизили меня к этому счастью.
- Итак, вы хотите принять ислам? - снова спросил мола.
- В сущности, я уже почти принял ислам, - ответил Смирнов.
- Слава аллаху! Честь и хвала вам, - сказал молла и начал произносить слова заповеди. Полковник повторял их, записывая при этом в свой блокнот.
Обряд был окончен. Полковника поздравили с принятием ислама. Я думал, что дело ограничится этим, но вопрос обстоял иначе - надо было дать полковнику новое мусульманское имя.
- Как звать господина полковника? - спросил молла.
- Александр Смирнов, - ответил Сардар-Рашид.
Молла, слегка призадумавшись, достал четки и, перебирая их, стал гадать.
- Искендер, сын Исмаила, - сказал он через минуту. - Да благословит аллах, аминь.
С этим вопросом также было покончено. Теперь оставалось совершить обряд бракосочетания. Кебинная сумма* была определена в две тысячи рублей русскими ассигнациями. Молла позвал Махру. Она вошла закутанная в черную чадру и молча поклонилась моллам.
______________ * Кебинная сумма - сумма, включаемая в брачный договор и выплачиваемая женщине при разводе.
- Согласны ли вы выйти за Искендера Исмаил-оглы? - спросил молла у девушки.
Догадавшись, что таково новое имя ее жениха, девушка в знак согласия склонила голову и вышла.
Были прочитаны соответствующие молитвы, написан и скреплен печатью кебинный акт.
Полковник вручил каждому из молл по 25 рублей за труды.
- Да, благословит всевышний это благое начинание Ага-Искендера! Да ниспошлет он ему счастье! - в один голос сказали при этом моллы. - Да сохранит аллах ему жизнь на радость любящего его родителя Ага-Исмаила! Да ниспошлет аллах ему в своих щедротах богатства Авраама! Да осчастливит всевышний наши очи ниспосланием потомства его супруге! Аминь!
Моллы, низко кланяясь и пятясь, вышли из комнаты. После ухода посторонних мужчин, женщинам было разрешено вернуться в зал.
Мы поздравили Махру-ханум и ее мужа Смирнова. Сардар-Рашид, выражая радужные надежды, сказал несколько слов о том, как он счастлив породниться с благородной русской семьей, с культурной нацией, и поцеловал сестру в голову.
Мы перешли в маленькую столовую, где был сервирован роскошный ужин. Во всем чувствовалось слепое подражание европейским обычаям. Сардар-Рашид считал себя европейски воспитанным человеком и гордился этим.
Сервировка стола, посуда, приборы, салфетки, меню, даже занавеси на окнах, портьеры на дверях, картины на стенах напоминали Европу.
Ираида выглядела очень довольной и, видимо, гордилась перед Ниной своим умением создать жизнь на вполне европейский лад.
Махру-ханум приковывала к себе все мое внимание. До сих пор я не раз видел и говорил с ней, но никогда не обращал на нее особенного внимания. Романтическое описание Смирновым своей любви заставило меня вновь приглядеться к ней.
Одно то, что в восточном городе, еще не освоившем западной культуры, ведущая затворнический образ жизни девушка, поправ местные обычаи, традиции, религиозные предрассудки, могла полюбить русского офицера, могло заставить задуматься каждого. Раздумывая над молниеносной вспышкой этой любви, я искал причины, содействовавшей ее возникновению.
Девушка была прекрасна, точно она сошла с классической картины восточного художника. Нежное лицо сверкало, как лепесток лотоса; обрамлявшие ее лицо черные волосы, соперничая с агатом, еще резче оттеняли белизну её матовой кожи. Глядя на девушку, я начинал понимать взволнованные чувства Смирнова. Ее бархатные брови были так черны и изогнуты в такую правильную дугу, что нельзя было не вспомнить о воспеваемых западными художниками бровях, присущих красавицам Востока. Вглядываясь в их. очертания, я сравнивал их рисунок с двумя молодыми полумесяцами, которые, обнявшись, разошлись в разные стороны. Эти брови, это матовое лицо с розовыми щеками, эта чудесная красота составляли особенность чистокровных тавризских красавиц.
Без всякого сомнения, тавризский поэт Уссар*, создавая свои "Ожидающие взгляды", писал их под вдохновением одной из таких же красавиц, как сидевшая передо мной Махру-ханум. Ее сверкавшие, подобно утренней звезде, глаза выражали глубокую тревогу ожидания; она быстро поводила ими, словно стараясь увидеть кого-то близкого, кто стоял за ее спиной.
______________ * Уссар - тавризский поэт.
Передо мной сидели две западные и одна восточная красавицы. Первая из них Нина, я ее знал достаточно и изучил вполне. Она была младшей по возрасту и первой по красоте, и нрав ее был еще милее, чем ее наружность. Она обладала здоровыми взглядами, правильным суждением. Ее любовь была искренней и чистой. Она была девушкой упорной, ее волю не могли сломить ни законы, ни обычаи, ни традиции. Она обладала умением разбираться в жизни, создавать любовь постепенно, выбрать любимого человека.
Вторая была ее сестра - Ираида. Она также была прекрасна, но подобных ей женщин можно встретить на каждом шагу. Такие женщины не лишены способности любить мужчину, но их любовь не зависит от их собственных желаний, она порождается извне, со стороны, причинами, ничего общего с их духовной жизнью не имеющими, их любовь создается не ими, а другими. По мнению таких женщин, каждый мужчина, способный удовлетворить их нужды и требования, может составить их счастье. Их связь ничего общего не имеет с любовью, и главное ее основание состоит в неправильном понимании ими жизни.
Овладеть каким-либо мужчиной и, переложив на него все свои заботы, требовать от него удовлетворения всех внешних потребностей жизни, не зная, кто он, не интересуясь его внутренней жизнью, - таков удел женщин, подобных Ираиде. У них любовь и дружба - второстепенные вещи и могут возникнуть и после физической связи с мужчиной, они могут даже вовсе обойтись без них. Их любовь - это сумма временных вспышек, связанных с получением ценных или красивых побрякушек.
К числу таких женщин принадлежала Ираида.
Третья - Махру-ханум - подлинная женщина Востока. Ее любовь имела иной характер, она не родилась ни в результате нужды или необходимости, ни в процессе изучения мужчины. Ее любовь была безрассудна и потому временна и бесплодна; это была любовь, рожденная страстью. У закрытых девушек, не вращающихся в обществе, бывают минуты, когда они готовы полюбить и сблизиться с первым встречным мужчиной. Такая безрассудная любовь встречается чаще всего в странах, где женщины ходят под чадрой и ведут затворнический образ жизни. Закрытая женщина, не бывая в обществе, лишена возможности изучать мужчину, находить наиболее подходящего друга жизни, поэтому она любит случайно, любовь ее бывает обычно не постоянна, кратковременна.
Вот почему так жестки на Востоке брачные законы, прикрепляющие женщин к мужчинам. Народные сказки и поговорки убедительно иллюстрируют и разъясняют беспочвенность подобной любви. Так, запертая в четырех стенах дочь визиря начинает интересоваться сыном служанки - кечалом; дочь падишаха убегает с пастухом и так далее. Все эти мотивы народных сказок, доказывающие, что любви неведомы классовые различия, говорят также о любви, порожденной затворничеством.
Нет никакого сомнения в том, что и в романе Махру-ханум со Смирновым была налицо не духовная близость, а голая страсть.
Махру-ханум любила в этом полковнике, в этом человеке, за которого выходила замуж, мужчину и только мужчину. Ей было неизвестно ни кто он, ни что его ждет впереди, ни какою была его жизнь в прошлом. Сегодня он в Тавризе, а где он будет завтра, она не знала и даже не интересовалась этим. Махру с ним не бывала; не понимая его языка, не могла говорить с ним; она полюбила его одним лишь взглядом. И такова любовь почти всех восточных девушек.
Размышляя обо всем этом, я пришел к выводу, что они недолго проживут вместе.
Между тем ужин продолжался. Все ели, пили, говорили. Размышления утомили меня. Нина торопилась, беспокоясь за Меджида, который не лег бы спать, не дождавшись ее. Со стола убрали и, немного погодя, вошел слуга.
- Господин сардар, он явился! - доложил он.
- Великолепно, проводите его в другую комнату, - приказал сардар, поднимаясь с места.
Он сделал знак полковнику. Тот побледнел, простился с гостями, поклонился Махру-ханум и пошел следом за Сардар-Рашидом.
Махру-ханум перешла в другую комнату. Я не знал, зачем они вышли.
- Ах, боже мой! - послышался вдруг стон.
Голос принадлежал полковнику. Я растерянно взглянул на Ираиду.
- Не обращайте внимания, - сказала с усмешкой Ираида. - Над полковником совершили обряд обрезания. Таков обычай!
ЛИСТОВКА №3
Я только что вернулся из русско-иранской школы, где мы собрались для обсуждения циркулировавших по Тавризу тревожных слухов.
Русские и англичане ежедневно распространяли самые разнообразные версии о восшествии на престол Мамед-Али. Они держали в большой тайне известия о бывшем шахе. Даже в консульствах не было достоверных сведений.
Я только что умылся, чтобы сесть обедать, когда вошел слуга мисс Ганны и подал мне коротенькую записку.
"Срочно жду тебя. Приходи, не задерживайся ни на минуту.
Ганна".
Я понял, что у нее есть важная новость, и отправился к американке.
Мисс Ганна была настроена веселой, казалось, омыла и себя, и всю квартиру благоуханиями.
- На чьей стороне будут симпатии Америки, та и победит! - торжественно заявила она, завидя меня. - Америка - сторонница независимости Ирана... Америка - враг тем, кто проводит в Иране политику колонизации.
- Верно. Этого требует конкуренция государств.
- Нет, - ответила девушка, - независимости народов требует американский образ правления.
- Я слушаю тебя, - прервал я ее, желая поскорее услышать новости. Твое письмо было очень кратко.
Мисс Ганна, по обыкновению, погладила мои волосы и сказала укоризненно:
- Чем больше бы я написала, тем дольше бы ты не шёл... Теперь слушай. Мамед-Али окончательно разбит. Сегодня в консульстве получена официальная информация, и Тегеран требует ее опубликования. Были созваны редакторы местных газет, но за отсутствием санкции русского консула они от опубликования отказались. Сражавшиеся у Саве и Баручирда главные силы Мамед-Али, составляющие его последнюю надежду, окончательно разгромлены. Сам он бежал в Россию.
Новость, сообщенная девушкой, сильно меня обрадовала. Кое-как пообедав у мисс Ганны, я быстро поднялся. Она стала протестовать, но я успокоил ее обещанием зайти еще вечером и вышел.
Надо было повидать и Нину, узнать о сведениях, полученных в русском консульстве. Нина оказалась дома. Она сообщила, что сведения эти были получены очень поздно через русского шпиона из американского консульства. По словам Нины, консул оказал давление на редакторов местных газет и потребовал обойти вопрос молчанием.
- Не беда! - заметил я. - Мы опубликуем их сами, и все будут в курсе событий.
Выйдя от Нины, я снова зашел в школу, где мы вместе с Акбером Акберовым составили содержание очередной листовки. Оттуда я направился в контору Мешади-Кязим-аги, где застал снова купцов, все еще уговаривавших Мешади-Кязим-агу продать им американские товары.
Несмотря на значительное повышение цен, Мешади-Кязим-ага не хотел выпустить товары из своих рук.
- Мамед-Али разбит, - шепнул я ему, - и бежал в Россию. Сегодня же распродайте все товары, но только за наличный расчет. Завтра листовки будут опубликованы.
Не меняясь в лице, Мешади-Кязим-ага принялся торговаться.
Вечером, закончив дела и вернувшись в контору Мешади-Кязим-аги, я узнал, что все товары распроданы на американские доллары, английские фунты и иранское серебро. Когда деньги были сосчитаны и перевязаны, Мешади-Кязим-ага заметил:
- Из этой сделки на долю революции перепадает пятьсот тысяч туманов. Где их хранить и на что тратить - зависит от вас.
- Держите их при себе, а в случае нужды, будете тратить...
Затем я достал одну из напечатанных листовок и прочитал:
ЛИСТОВКА № 3
Поддерживающие в течение ряда месяцев иранскую контрреволюцию правительства Англии и России потерпели полное поражение в своих недостойных действиях. Наступление, предпринятое Мамед-Али на трон, окончилось крахом. Конституционные войска под командой Ефрема и Сардар-Бахадура разгромили банды Мамед-Али, который снова бежал в Россию. Эта авантюра России и Англии разорила страну от берегов Каспия до самой столицы, ввергла в нищету шахсеванов, туркменов и всех крестьян. Действия англичан и русских вызывают заслуженную ненависть всего крестьянства Ирана. Интриги обоих государств разоблачены, их коварное лицо выявлено, иранцы узнали своих друзей и врагов.
Население Тавриза вновь должно сыграть главную роль в борьбе с царскими и английскими оккупантами. Население Ирана может и должно рассчитывать только на свою революционную энергию.
Необходимо вести решительную борьбу с англофилами и русофилами, являющимися орудием в руках колонизаторов.
Граждане Тавриза! Читайте сообщения английского министерства иностранных дел об Иране. Читайте и вникайте в смысл этих слов:
"В отношении Ирана мнения Англии и России совпадают. Иран обязан признать интересы обеих держав".
Это означает, что Иран должен отрешиться от самостоятельного существования и стать такой же колониальной страной, как Египет, Марокко, Тунис.
Тавризцы! В ближайшие дни ожидается новая авантюра этих держав.
Они требуют удаления американского советника по финансовым делам Моргана Шостера, приехавшего для приведения в порядок финансового положения Ирана.
Англия и Россия готовятся предъявить Ирану ультиматум по этому поводу.
Иранское правительство, оказывается, "не имеет права" без санкции этих государств призывать советников со стороны.
Население Тавриза! Все это свидетельствует о том, что борьба не окончена. Нужно снова бороться, нужно снова влиться в окопы революции".
НОВАЯ АВАНТЮРА ЦАРСКОГО КОНСУЛА
Сегодня мисс Ганна собиралась ехать в селение Паян. Сообщив об этом мне за день в письме, она настойчиво просила сопровождать ее. Я и сам был заинтересован в этой поездке. За последние дни Англия и Россия старались создать новые осложнения в Иране и усиленно добивались изгнания финансового советника Моргана Шостера, который работал независимо и рассматривал Иран, как самостоятельную державу, не считаясь с интересами Англии и России.
И вот в такой ответственный момент Сардар-Супехдар с Сардар-Асадом затеяли внутреннюю борьбу за руководство правительством. Дошло до того, что они установили очередность внесений обязанностей председателя правительства.
Мы задались целью выяснить отношение Америки к вопросу о Моргане Шостере, и потому я старался почаще навещать мисс Ганну. Было неизвестно, выступит ли Америка в защиту Моргана. Приписывая мои частые посещения влиянию растущей любви, девушка не могла скрыть своей радости.
Когда я вошел к мисс Ганне, она, стоя перед закрытым окном, любовалась растущими у балкона деревьями, которые низко склонили свои ветки под тяжестью сочных плодов.
Экипаж уже стоял у ворот. Позавтракав, мисс Ганна надела пальто.
Я думал, что девушка едет в селение Паян на обследование, но вопрос обстоял иначе. Когда экипаж тронулся, девушка достала из сумочки письмо, написанное по фарсидски, с переводом на английский язык, и адресованное американскому консульству. Письмо было от тавризского мучтеида Мирза-Гасан-аги.
"В селении Паян, - писал мучтеид, - являющемся моей собственностью, американцы без моего ведома и разрешения открыли организацию. Самовольные действия американцев и вмешательство их во внутренние дела Ирана вызывают справедливое негодование иранцев. Как духовный вождь я не могу остаться равнодушным к тому факту, что американцы в селении Паян отбирают детей у родителей и посылают их в Америку, где воспитывают в духе христианства.
Поэтому я требую немедленной очистки селения Паян, в противном случае, рассматривая действия американцев, как вмешательство во внутренние дела Ирана, я вынужден буду обратиться к представителям великих держав.
Мирза-Гасан".
Это письмо очень взволновало меня. Я боялся за участь спрятанного с таким трудом оружия. После ухода американцев оно оставалось под большой угрозой, поэтому необходимо было озаботиться его переброской, а это при данных условиях, когда агенты царского консула не давали нам вздохнуть, было почти немыслимо.
Нисколько не стесняясь, эти агенты врывались в гаремы и тщательно обыскивали все уголки, настойчиво требуя сдачи оружия.
- Что делать? - говорила девушка уныло, прерывая мои невеселые думы. Это - царская колония и не более. Все это - проделки царского консула. Русские обвиняют во всем американцев, даже в появлении нелегальной газеты. Даже такой пустяк, что прокламации были найдены в мешке с американским штампом, послужил для русского консула неопровержимым доказательством. Пожалуй, если бы русское и английское консульства и были уверены в непричастности американцев к этому делу, то и тогда они не отказались бы от такого удобного предлога. Вот почему они всячески притесняют наши учреждения в Иранском Азербайджане. Ну что же, не беда. Мы приняли предложение Мирза-Гасана и попросили лишь две недели сроку для ликвидации дел. Теперь я еду приостановить прием новых детей.
- Неужели правительство Америки не может принять меры и защитить вас? Разве Тегеран и Вашингтон не могут оказать давление?
- Тут вопрос не в селении Паян. Главное в русско-американской и англо-американской конкуренции. Это связано с Морганом Шостером. Оба правительства не могут этого вынести. И в том, что царское правительство считает Иран своей провинцией, виновна Англия. Являясь по многим причинам противниками свободы Ирана, англичане не могут действовать открыто. Протестует английский пролетариат. Многие либеральные депутаты требуют изменения политической линии Англии в Средней Азии. С другой стороны, Англия старается сохранить свой авторитет среди исламских народов, она считается с симпатиями семидесяти миллионов мусульман Индии, питающих чувства глубокой симпатии к независимости Ирана. Особенно тяжело отражается политика Англии и России на английском торговом капитале. Фирма Линч потерпела колоссальные убытки. Ее представители как в самом парламенте, так и в парламентских кругах выражают резкий протест против английского министерства иностранных дел и критикуют его образ действий. Манчестерская и другие торговые палаты также выступили против иностранной политики Англии. В результате, Англия, не выступая открыто, использует русский штык, стараясь его силой проводить свои намерения. Это небезызвестно американскому правительству. Возможно, что, не желая углублять противоречия, Америка согласится на отзыв Моргана Шостера.
Наш фаэтон снова ехал по неровной ивовой аллее. Дул резкий осенний ветер. Пожелтевшие листья падали на белый жакет девушки. Спасаясь от ветра, мисс Ганна тесно прижалась ко мне.
- И тебе холодно? - спросила она, взяв мою руку, и задумалась.
Некоторое время мы ехали молча.
- Как твоя торговля? - спросила Ганна, как бы очнувшись от охвативших ее мыслей.
- Ничего, дела мои недурны, - ответил я.
- Правда, торговля драгоценными камнями дело чистое, но таким путем капиталистом не сделаешься.
- Почему? - спросил я.
- Потому, что торговля драгоценностями может охватить лишь очень ограниченный круг людей. Я могла бы предоставить тебе случай заработать большие деньги и за короткое время стать миллионером.
- Каким образом?
- Американцы вынуждены временно приостановить в Иране все торговые операции. Из Нью-Йорка и Вашингтона получены определенные предписания на этот счет.
- А чем это вызвано?
- Для сопровождения торговых караванов необходима вооруженная охрана. Россия на севере и Англия на юге держат вооруженную армию для защиты своих торговых караванов. Американские же купцы такой охраны не имеют. Разграбленные в пути товары мы не можем ставить в счет Ирану, как это делают другие державы. Русские и англичане не окажут нам помощи, если наши товары будут расхищены даже у них на глазах. Охрану торговых интересов Америки они считают изменой собственному государству. Принимая все это во внимание, наши торговые организации вынуждены прикрыть свои дела. У американских торговых фирм в Иране в настоящее время много таких товаров, каких нельзя найти ни у немецких, ни у русских, ни у английских торговых фирм. Если ты закупишь эти товары и сумеешь придержать, через месяц ты станешь обладателем миллионов.
- Я очень признателен. Торговля ценностями - дело чистое, но и это предложение недурно, - сказал я, подумав о Мешади-Кязим-аге.
ЦАРСКИЙ УЛЬТИМАТУМ
Тавриз был в сильном возбуждении. Ультиматум, предъявленный иранскому правительству с требованием отстранения финансового советника Моргана и угрозой в противном случае оккупировать северный Иран, вызвали нескончаемые толки. Площади, улицы, часовни, мечети были полны народу. Ультиматум этот совпал с траурным месяцем магеррамом, когда правоверное, фанатически настроенное население и без того приходит в движение, готовясь к религиозным процессиям.
С утра до полудня я бродил по городу, чувствуя всю безвыходность положения и угрозу кровавых столкновений. В два часа дня должно было состояться заседание в доме начальника незмие Амир Хашемета. Собирались с большим опозданием, так как на улицах было небезопасно. Сильно задержался и сам Амир-Хашемет. Его приход совершенно изменил вопросы, поставленные на повестку дня. Вместо царского ультиматума мы принялись обсуждать вопрос о положении Тавриза.
- Положение серьезное, - начал Амир Хашемет. - Разногласия между царским консулом и Мухбириссалтане растут день ото дня. Мухбириссалтане не в силах противиться консулу, который распоряжается в Иране, как у себя дома. Все его протесты остаются без последствий. Два дня тому назад царские солдаты обезоружили двух чинов незмие, стоявших на посту у телефонной станции. Мухбириссалтане выразил официальный протест с требованием возвратить оружие и привлечь виновных к ответственности. На это царский консул заявил, что действия военных властей, предпринятые для спокойствия населения и охраны безопасности города, не подлежат рассмотрению "местных и гражданских властей, так как это противоречит условиям военного времени. Вчера русское командование захватило все телефонные линии в управлении незмие, и незмие была лишена каких бы то ни было средств связи. На протесты Мухбириссалтане русский консул опять-таки ответил: "В то время, как в городе печатались и распространялись подпольные листки с призывом к восстанию и оскорблениями по адресу их величеств императора всероссийского и короля английского, тавризская незмие бездействовала. Консульство российской империи находит, что давно настала пора разоружить тавризскую незмие. Гражданские учреждения и мирное население Тавриза не нуждаются в местной незмие, так как их спокойная жизнь, а также общественный порядок в полной мере обеспечиваются военными властями российской империи". После такого ответа Мухбириссалтане повел переговоры с Тегераном и решил покинуть Тавриз. А русская политика как раз этого и добивается.
После сообщения Амир-Хашемета мнения разделились. Амир-Хашемет, его братья, Мешади-Ага, Мирза-Мохаммед Сухейли и многие другие были за вооруженное выступление. Остальные вместе со мной возражали против этого. Мы знали, что вооруженное выступление неминуемо приведет к печальной развязке.
- Необходимо подумать, - сказал я. - Русские не осмелятся разоружить незмие. Если же это случится, мы можем действовать по-своему. Мы не должны давать им повода к продолжению оккупации Ирана.
- Русские займут северный и восточный Иран без всякого повода, заметил Ага-Али. - Мы не сдадим им своих позиций. Пусть царское правительство знает, что революционный Тавриз не умер.
Я был бессилен против подавляющего большинства, которое упорно и настойчиво стояло на своем. Амир-Хашемет был взволнован.
- Я еще раз попытаю свое счастье, - говорил он. - В один день я уничтожу все находящиеся в Тавризе царские силы. Пусть это будет наукой консулу. Я докажу и английским и русским рыцарям с большой дороги, что Восток еще в силе создавать героев, способных на вооруженное восстание.
Когда присутствующие в восторге начали целовать Амир-Хашемета, я окончательно убедился, что бесполезно спорить с ними. Тогда я обратился к ним со следующей речью:
- Раз вы торопите наступление серьезных событий, раз вы не хотите считаться с возможными последствиями этих событий, то необходимо всем известным руководителям революции и принимавшим в ней активное участие сегодня же покинуть Тавриз и вывезти семьи отсюда. В результате восстания русские безусловно жестоко отомстят Тавризу. Выслушайте и вникните в мои слова. Я не могу голосовать за убийство вождей тавризской революции, за то, чтобы их вздернули на виселицы. Вы должны уйти из Тавриза. Я знаю, что Амир-Хашемет склонен к партизанщине, не привык работать под руководством организации. Об этом говорилось и в Джульфе, об этом говорил ему самому и Саттар Зейналабдинов. Поэтому я требую следующего. Как сам Амир Хашемет, так и незмие должны отдать себя в распоряжение той группы, мнение которой завоюет большинство в нашей организации. Он не должен действовать самолично, на свой страх и риск. Если вооруженное восстание неизбежно, пусть оно произойдет организованно. Тогда, я думаю, наши потери будут минимальны.
- Даю слово подчиняться большинству, - проговорив Амир-Хашемет, пожимая мне руку, - но я должен заявить, что если вооруженного восстания не будет, то вслед за отъездом Мухбириссалтане во главе правления станет Самед-хан, и тогда виселицы неминуемы. Раз так, то пусть Тавриз еще раз покажет захватчикам свою силу.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги