Тавриз туманный

Сидя в белье, хан курил кальян. При нашем входе, он бросил трубку.

- Зачем изволили пожаловать в ночную пору? - спросил он.

- По распоряжению его превосходительства нас послал к вам Махмуд-хан. Вы должны выдать нам скрывающихся у вас революционеров.

- Каких революционеров?

- Ваших племянников!

Говоря это, мы вынули и показали известный вам ордер, за подписью Махмуд-хана.

- Удивляюсь! - воскликнул Муктедир-хан, пробежав глазами ордер. - Разве Гаджи-Самед-хану и Махмуд-хану не известно, что я не принадлежу к революционерам? Я просил бы вас прежде всего просмотреть мои документы.

С этими словами он принес маленький сундучок и, достав оттуда кипу бумаг, протянул нам.

- Просмотрите! Вот письмо, где я доношу Гаджи-Самед-хану о революционной деятельности моих племянников, а вот и грамота, пожалованная мне его превосходительством за мои услуги.

Мы отобрали и то и другое.

- Этого недостаточно, - сказал я, - вы должны выдать укрытых вами лиц!

- Я их не укрывал, они бежали из Тавриза. Я сам хочу разыскать и уничтожить их. Лишь сегодня мне удалось открыть их местопребывание.

- Где же они?

- Я слышал, что они в Миянд-Абаде, а вот и мое собственноручное письмо об этом. Завтра же я вручу его Гаджи-Самед-хану!

- Не беда! - сказали мы, отбирая у него письмо. - Мы и это передадим Махмуд-хану. А теперь, будьте добры раскрыть сундуки. Мы должны произвести обыск.

- Что вам нужно?

- Нам нужны другие бумаги!

Он не протестовал. Сперва мы обыскали сундучок, в котором хранились документы. Там оказалась пачка американских долларов и большое количество английских и русских кредиток. Мы просмотрели и бумаги: это были векселя, акции и договоры на земли и поместья.

- Зачем вы забираете деньги? - завопил Муктедир-хан.

- Деньги нам не нужны, мы только составим опись и вернем их вам. Теперь откройте другие сундуки.

Открыли один из сундуков, обыскали и забрали золото и драгоценные камни. Мы взяли и все находящиеся в остальных сундуках золотые турецкие и русские монеты и сложили все это в большой мешок. Покончив с обыском, мы осмотрели костюм хана. Там, кроме золотых часов, ничего не было, и только во внутреннем кармане жилета оказался портрет какой-то девушки. Когда мы спросили, кто она, он заявил, что это его племянница.

- Тьфу! - плюнула жена хана, увидев карточку. - Зачем ты таскаешь на груди портрет девушки, которую прочишь сыну?

Говоря это, она в бешенстве схватив со стола тяжелый медный подсвечник с такой силой хватила им мужа в висок, что Муктедир-хан свалился. Осмотрев тело и убедившись, что он умер, жена хана, лишившись чувств, упала на диван. После этого мы ушли. Вот как было дело. Захваченных ценностей и денег так много, что ими мы сумеем обеспечить всех находящихся в изгнании товарищей!

После этих слов Тутунчи-оглы вручил мне список отобранных при обыске документов, денег, ценностей и карточку. То был портрет Набат-ханум.

Спешно написав письмо, я вручил его Гасан-аге.

- Этой же ночью отправишься в Миянд-Абад и передашь это письмо Салех-аге и Пэрвизу. Сумеешь ты это сделать?

- Конечно, сумею, - ответил он и поднялся.

Я вручил ему крупную сумму для Салех-аги и Пэрвиза и, распрощавшись, проводил его до дверей.

Гасан-ага ушел. Было два часа ночи.

- С этим делом мы покончили блестяще, а теперь надо приняться за другое, - обратился я к Тутунчи-оглы.

ТАВРИЗСКАЯ ВЕСНА

Сегодня с шести часов вечера я был у Гаджи-Самед-хана. Убийство Муктедир-хана и похищение его несметных богатств разгневали хана.

В семь часов он принял Махмуд-хана.

- Твои люди окончательно дискредитировали меня перед русским консулом, - сказал он. - Консул говорит, что я не только не в состоянии управлять Тавризом, но не могу даже проследить за твоей работой. Ты творишь в городе все, что тебе заблагорассудится. Как мне доносят, по ночам город остается без всякого надзора.

Слова Гаджи-Самед-хана произвели на продолжавшего стоять коменданта ошеломляющее действие.

- Если его превосходительство разрешит, я вкратце доложу ему эту историю, - с большим трудом овладев собой, дрожащим голосом проговорил Махмуд-хан.

- Говори, но не смей оправдываться!

- Дело об убийстве Муктедир-хана подозрительно. Я знаю моих людей, как свои пять пальцев.

- Знать-то знаешь, но осадить их не умеешь! Кто разграбил дом Гаджихейтиба? Кто похитил дочь Эбачи-баши? Кто ограбил жену Сулейман-хана? Кто ворвался в дом Хазчиларова и посягнул на честь женщин? Кто похитил внучку судьи и обесчестил ее? Кто похитил сына Гаджи-Муртузы? Этого мало?! Если бы подобные действия могли бы совершать революционеры, мы бы и в этом обвинили их, но этому никто не поверит. Я доверил тебе огромный город. Я вручил в твои руки свое имя, свой авторитет, но ты злоупотребляешь этим!

- Что я могу поделать? Я до утра не смыкаю глаз. Город большой, конечно, могут оказаться упущения. Что ж, вы хотите взвалить на меня ответственность и за преступления воров и грабителей?

- Разве твои люди не могут быть ворами?

Гаджи-Самед-хан позвонил. Вошел лакей.

- Ступай и приведи сюда эту женщину! - приказал он. Спустя минуты две вошла закутанная в черную чадру высокая женщина. Она поклонилась.

- Сядьте! - мягко обратился к ней Гаджи-Самед-хан. - Расскажите нам правду.

Женщина рассказала Гаджи-Самед-хану все обстоятельства прихода Тутунчи-оглы и Гасан-аги, передала хану список отобранных вещей. Узнав о стоимости похищенных ценностей, Гаджи-Самед-хан пришел в ярость.

- Они сложили все наше богатство в большую торбу и унесли, - сказала женщина, заканчивая свой рассказ. - Когда они уходили, муж хотел подняться и пойти за ними. Тогда один из них, да отсохли бы его руки, ударив прикладом по голове, повалил его. Что было дальше не помню, я сама потеряла сознание.

- Вы сами своими глазами видели, что у них был ордер Махмуд-хана?

- Как же, я сама видела ордер. Муж взял, прочел и затем вернул этим злодеям, да отсохли бы их руки!

- Прекрасно, можете идти!

Женщина вышла.

- Клянусь головой его превосходительства, - воскликнул Махмуд-хан, - я никому никаких ордеров не давал!

- Если на этот раз не дал, то в других случаях давал, иначе бы в Тавризе не привился обычай входить в дома по ордерам. Ступай, но помни, я приказываю до последнего гроша принести мне все отобранные у Муктедир-хана ценности. Иди, но если еще раз повторится что-либо подобное, я поговорю с тобой по-другому!

Махмуд-хан вышел. После этого, протянув мне несколько писем, написанных по-фарсидски и адресованных, консулу, Самед-хан сказал:

- Очень прошу вас перевести эти письма на русский язык. Дайте Нине-ханум напечатать их на машинке и пришлите мне.

Я распрощался и вышел. У ворот парка Низамуддовле меня ждал наш кучер Бала-Курбан. Усевшись в экипаж. и отъехав несколько шагов, я услышал условный сигнал Тутунчи-оглы. Остановив экипаж, я усадил его рядом с собой.

В это время мы заметили какую-то женщину, торопливо сошедшую с подкатившего к воротам парка фаэтона Гаджи-Самед-хана.

- Шумшад-ханум! - шепнул мне Тутунчи-оглы. - Этой ночью Усния будет гостьей его превосходительства.

Действительно, женщина ростом, походкой и манерами напоминала Шумшад-ханум.

В половине третьего я добрался до дому. Вместе с самоваром Гусейн-Али-ами подал письмо. Оно было от американки.

"Дорогой, любимый друг!

Шумшад-ханум, как поэтесса, описала мне весну тавризских садов. Особенно хорошо в этих садах по пятницам. По установившейся традиции тавризцы любят в эти дни устраивать пикники в парке "Хэкемвар"" готовить там "кюкю"*. Шумшад-ханум приглашает меня на пикник, устраиваемый ею в саду "Хэкемвар" и обещает показать там интересных людей.

______________ * Омлет с зеленью.

Увидимся завтра в 5 часов вечера.

Любящая Ганна".

Кровь бросилась мне в голову и я внутренне содрогнулся. Без сомнения, в этом пикнике примут участие Рафи-заде и другие. Я был убежден, что весь пикник затеян с целью овладеть мисс Ганной.

"К чему тебе все это! - думал я, стараясь успокоить себя. - Пусть делает, что хочет, идет куда хочет! Как бы она ни была мила, умна, образованна, она тем не менее принадлежит к тем, кто считает, что "немцы превыше всех".

Погасив лампу, я лег. Но не сумел сомкнуть глаз. Письмо Ганны не давало мне покоя. Я не мог бросить девушку на произвол судьбы.

Придя к такому решению, я вздремнул. В девять часов утра я отправился к Ганне. Она уже приготовилась к прогулке, была одета в элегантный костюм, придававший ей сходство с юным американским джентльменом.

- Мы поедем вместе! Сейчас придут Шумшад-ханум и Рафи-заде! Как вовремя ты пришел! - с этими словами она обняла меня.

Я был в затруднении. Если запретить ей ехать на пикник, она спросит о причине, а мне не хотелось сообщать ей своих открытий о Рафи-заде и Шумшад-ханум; я собирался до конца проследить за этой авантюрой и в нужный момент защитить Ганну и рассчитаться с Махмуд-ханом, заодно и за Нину.

Я довольно резко сказал:

- Сегодня в парк "Хэкемвар" ты не поедешь!

Девушка не проронила ни слова. Разжав руки, обнимающие меня, она хотела пройти в следующую комнату переодеться.

- Подожди, - сказал я. - Выслушай меня.

Ганна, словно застыв, осталась стоять на месте. Повелительный тон моих слов не мог не изумить ее: впервые она встречала с моей стороны подобную резкость. Внезапная перемена, происшедшая во мне, не осталась для нее незамеченной, она растерялась.

Заметив, как брови ее надломились и задрожали губы, чтобы не дать разразиться слезам, я снял с ее головы кепи и, гладя золотистые кудри, сказал:

- Мой дорогой, прекрасный друг! Не сердись на меня за повелительный тон! Я пришел взять тебя на другой пикник. Я не нашел иного выхода разлучить тебя с твоими новыми друзьями. Сегодня в Тавризе есть прогулка более занимательная, чем пикник в садах "Хэкемвар". Смотреть на скачки куда интереснее, чем есть омлет с зеленью в "Хэкемваре". Сейчас особенно прекрасны сады, расположенные на берегу Аджичая. Экипаж готов!

Со слезами на глазах она радостно бросилась мне на шею и внезапно, как бы сконфузившись своего порыва, поспешно убежала в соседнюю комнату.

Я сел и начал просматривать лежащие на столе газеты и журналы. Вошла служанка и внесла чай. Вместо того, чтобы выйти, она остановилась. Видно было, что она хочет что-то сказать мне, но ищет предлога.

- Как вы себя чувствуете, мадам? - спросил я, желая облегчить ей задачу. - Довольны вы маленькой мисс?

- Очень! - ответила она. - Но маленькая мисс нуждается в помощи. Ее подруги подозрительны. Я очень страшусь ее сегодняшней прогулки: не отпускайте ее на пикник. Она считается с вами.

- Не беспокойтесь! - ответил я тихо. - Мисс поедет со мной на другой пикник.

Обрадованная моими словами, служанка вышла.

Мисс Ганна все еще не показывалась. Я знал, что мне придется долго ждать ее. Так бывало всегда. Пока она не успокаивалась, не выходила ко мне.

Я думал, как мне избавиться от девушки, заботы о которой я невольно навязал себе на шею. Ганна была очень горда. Она была более самолюбива, чем другие девушки. Я думал, что малейшая резкость с моей стороны разлучит нас и заставит ее отказаться от своей безумной любви ко мне.

Однако я вскоре убедился, что был неправ. Хоть я обошелся с ней резко, она не обратила на это ни малейшего внимания, любовь как бы убила в ней гордость.

Природа и характер женщин так же разнообразны, причудливы и непостоянны, как моды европеянок. Если некоторые гордые и самолюбивые женщины при виде грубости и невоспитанности любимого охладевают к нему и даже навсегда расстаются с ним, то других женщин тот же поступок еще больше привязывает к любимому. Мисс Ганна принадлежала к числу последних.

Любовь - болезнь! Эта болезнь должна длиться определенный период. Ничто не может заставить ее остановиться на полпути. Она держится до известного времени со всеми страданиями и радостями, слезами и наслаждениями.

Не успел я допить стакан чаю, как из соседней комнаты показалась мисс Ганна. Она села рядом со мной. Позвав служанку, девушка попросила чашку чаю.

С мальчиком, находящимся у мисс Ганны на посылках, я отправил Мешади-Кязим-аге небольшую записку.

"Мешади-Кязим-ага! Сегодня мы едем на устраиваемые на берегу Аджичая скачки. Срочно пришлите экипаж. Возможно, что вернуться к обеду не сумею. Пришлите немного закусок".

- Раз у нас есть время, пойдем посмотрим на мою выставку! - сказала Ганна, взяв меня под руку.

Мы вошли в ее рабочий кабинет. На столе посреди комнаты были разложены все ее драгоценности: в том числе привезенные ею из Америки подарки, полученные за время знакомства со мной, и все драгоценности, приобретенные ею на собственные средства. Тут же лежала и моя деревянная ручка.

- Ты сама устроила эту роскошную выставку?

- Не правда ли, красиво?

- Очень!

- Выставку устроила Шумшад-ханум.

- Откуда она узнала, что у тебя столько драгоценностей?

- Я сама показала их ей.

- А с какой целью вы устроили эту выставку?

- Она сказала, что устроила выставку из своих драгоценностей и мне посоветовала сделать такую же.

Я промолчал. Цель Шумшад-ханум была ясна. Она хотела извлечь эти ценности из сундуков девушки, чтобы в нужный момент похитить их.

- Это такая способная, такая талантливая женщина! - восхищалась Ганна.

- О, у меня в этом нет никаких сомнений!

- И характер у нее такой же прекрасный, как она сама! Она заставила меня полюбить ее, как родную сестру. Я постоянно думаю о ней. Рафи-заде совсем ей не пара! Ее молодость гибнет в его руках.

Мне было искренно жаль, что она так заблуждается. Я знал, что Шумшад-ханум ежедневно находит для нее новых покупателей. В последнее время она обещала девушку и главному телохранителю Гаджи-Самед-хана Кулусултану. Из-за нее между Рафи-заде, Махмуд-ханом и Кулусултаном шла грызня. Все трое торопили Шумшад-ханум и требовали скорее привести ее к ним.

- Желаю, чтоб твоя дружба с Шумшад-ханум окончилась счастливо! - сказал я, пожимая девушке руку.

Мисс Ганна принялась хвалить Шумшад-ханум, Шухшеньг, Пэрирух и Салиму-ханум, наделяя их всеми положительными качествами. Она считала для себя большим счастьем, что знакома с ними и надеялась с их помощью еще лучше изучить тавризянок и женщин Востока.

- Я собираюсь написать книгу о впечатлениях, полученных от знакомства с этими женщинами. До сих пор никто как следует не ознакомил американцев с женщинами Востока.

- Впечатления, полученные тобой, от этих особ, действительно стоит описать, - заметил я, усмехаясь. - В этом отношении я могу помочь тебе!

Мисс Ганна продолжала рассыпаться в похвалах по адресу Шумшад-ханум.

- Она чудесно гадает. Она открывает прошлое, предсказывает будущее. Она просто изумительна! А Шухшеньг-ханум гадает еще лучше. Шумшад-ханум гадала мне на тебя и сказала очень многое. Удивительная женщина!

Мисс Ганна была на пути к гибели. Было ясно, что ее, так же, как и внучку Кэлэнтэра, Шумшад-ханум поведет гадать и продаст за высокую цену.

Пора было ехать, Ганна начала собирать со стола бумаги и запирать их в несгораемый шкаф.

- Это в высшей степени ценное письмо - сказала она, указывая на запечатанный пакет. - Разве ты не интересуешься им?

- Я интересуюсь тобой, твоими словами, твоими поступками.

В то время, как девушка собиралась распечатать письмо, фаэтон остановился у ворот.

- Дорогой прочитаем! - сказала она, опуская письмо в карман.

* * *

Не успел фаэтон отъехать, как мисс Ганна, заговорив о ходе подготовки к предстоящим выборам в иранский парламент, заметила:

- Среди дипломатов по вопросу о выборах существует полнейшее разногласие. Русский посол в Тегеране советует выборы депутатов от азербайджанцев провести в Тегеране, полагая, что в случае, если азербайджанские представители будут выбраны из тегеранцев и среди них не окажется русофилов, правительство России, доказав незаконность выборов, может аннулировать их и, организовав выборы в самом Тавризе, проведет своих сторонников. Министр же иностранных дел Сазонов возражает, указывая, что это может вызвать недовольство Англии.

Несколько дней тому назад нам удалось получить копию английской ноты. В этой ноте Англия обвиняет Россию в том, что она отторгла территорию, населенную азербайджанцами, от Ирана, поддерживает и защищает самоуправство Гаджи-Самед-хана, игнорирует тегеранское правительство и тем самым нарушает договор 1907 года. Вчера мы получили и копию секретной телеграммы министра иностранных дел Сазонова русскому послу в Тегеране. Из этой телеграммы видно, что решено заставить Гаджи-Самед-хана приступить к проведению выборов.

Говоря это, мисс Ганна достала копию телеграммы.

"Телеграмма номер 5.

От министра иностранных дел Сазонова русскому послу в Тегеране Коростовцеву.

Копия Тавризскому консулу.

Ваши телеграммы за номерами 82 и 91 получены. С вашей точки зрения выборы депутатов от азербайджанцев в Тегеране - нежелательны. Этот шаг мешает политике неподчинения Гаджи-Самед-хана центру. Таким образом, мы можем потерять этого нужного и полезного нам человека. Удержать же его будет трудно. Если мы согласимся на выборы в Тегеране, впоследствии мы не сумеем опротестовать выборы и объявить их незаконными, и у нас не будет прав на аннулирование их. По чести надо сказать, что иранцы будут вправе задать нам вопрос: "Почему вы раньше не заявили об этом?"

Выборы представителей в Тегеране создадут почву для многих беспорядков. В Тегеране могут оказаться выбранными нежелательные нам лица. Вот почему необходимо принудить Гаджи-Самед-хана приступить к выборам в Тавризе, в соответствии с нашими интересами.

Сазонов".

Мисс Ганна не была революционеркой. Она оказывала нам услугу только потому, что хотела нанести ущерб русским интересам, изобличить политику России, а также завоевать мои симпатии как иранца.

Сообщив мне о телеграмме Сазонова, она действительно оказала нам огромную услугу. Мы могли бы помешать выборам русофилов в парламент. Я решил обратиться с воззванием к населению Тавриза и разоблачить последние интриги Гаджи-Самед-хана.

Фаэтон подъехал к берегу Аджичая, где было много народу. Все, от мала до велика, мужчины, женщины и дети прогуливались в садах "Эмир баги", "Чемшмели баг" и "Даш капули баг".

Письмо, отправленное мне Мешади-Кязим-агой через кучера, я смог вскрыть и прочесть, когда мы уже проезжали через кладбище "Джихаррах".

"Дорогой друг! Я не посылаю провизии. Безусловно вы отправитесь к "Уч деирманлар" или "Екя дюкянлар"; на обратном пути в садах Гаджиагалар вас ждет обед.

Ваш покорный слуга.

Кязим".

Аджи-дюз был полон конными и пешими. Хотя на скачки было приведено много редких породистых лошадей, чувствовалась большая неорганизованность. Каждый состязался с кем попало. Здесь больше всего бросались в глаза бесчинства марагинских всадников.

Мисс Ганна нашла более интересным сидеть в саду и наблюдать за пирующими, чем смотреть на скачки.

Вот почему, приказав кучеру повернуть обратно, мы поехали в сторону садов.

Расстелив на зеленой траве свои скатерти, люди курили опиум, пели, играли и танцевали, приглашая прохожих примкнуть к их компаниям.

К трем часам мы подъехали к садам Гаджиагалар, где у дороги стоял Тутунчи-оглы. Усадив его в экипаж, мы поехали дальше.

В этих садах я никогда не бывал, и красота их изумила меня. Плодовые деревья в пестрых цветах благоухали. Ганна, упиваясь насыщенным ароматом воздухом, глубоко дышала.

Обеденная скатерть Мешади-Кязим-аги была разостлана вдали от людей, на широкой тенистой аллее. По обеим сторонам аллеи раскинулся роскошный ковер из левкоев, желтофиолей и красных лилий.

Внимание и заботливость Мешади-Кязим-аги поразили нас: здесь к обеду было приготовлено все, что можно было приготовить только дома. Название многих расставленных на скатерти блюд я слышал впервые.

- Сорок одно блюдо! - воскликнула американка, указывая на кушанья.

Действительно, Мешади-Кязим-ага устроил в честь девушки, невольно помогшей ему заработать миллионы - торжественный обед.

- Пусть маленькая ханум простит меня, - обратился к ней Мешади-Кязим-ага, - этот обед не достоин ее. Если б вы предупредили меня днем раньше, все было бы иначе, и я задал бы в честь ханум достойный ее пир.

Девушка не знала, куда ей смотреть. Больше всего привлекали ее пение и танцы Меджи-аги. Она видела впервые так хорошо описываемых в восточных книгах мютрибов.

- Какое замечательное мастерство! - заметила она.

- Пока с искусством Востока нам приходится встречаться только на свадьбах и уличных развлечениях. Подлинную красоту и величие богатейшего восточного искусства можно будет видеть только, когда оно перейдет на сцену.

- Но зачем этот мютриб одет женщиной?

- Потому, что женщине на Востоке запрещено показываться. Мужчины лишены возможности видеть их в обществе. Думаю, что после того, как восточные мужчины увидят на сцене открытых женщин, мютрибы потеряют свое значение. Что касается тех мютрибов, о которых говорится в восточных книгах и, в частности, в произведениях великих мастеров слова - Хафиза и Хайяма, то они многим отличаются от тех, которых ты видишь. Мютриб - происходит от слова "тэрэб", что значит радующий, показывающий высокие образцы искусства. Однако, постепенно искажая это слово, мютрибами стали называть лиц, ставших орудиями наслаждения.

- Хорошо, что ты не позволил мне отправиться на прогулку с другими. Иначе я лишилась бы возможности видеть эти красивые развлечения. Как хорошо видеть Восток и искусство Востока в оригинале.

В это время к нам подошла группа цыганок. Спев и протанцевав, они протянули руку за деньгами. К мисс Ганне подошла молодая, гибкая и стройная цыганка.

- Красавица-ханум, позолоти ручку, и я открою тебе твою судьбу.

Ганна достала два крана и бросила их в раскрытую ладонь цыганки. Взяв руку мисс Ганны, она начала рассматривать ее ладонь и заговорила скороговоркой:

- Девушка ты умная, пригожая, красивая, стоишь всех богатств мира, но есть у тебя на сердце горюшко черное и не можешь ты никому это горюшко открыть, никому доверить. Сама ты добрая, жалостливая, сердце у тебя мягкое и думаешь, что и все такие. Есть у тебя на сердце зазноба, и любит он тебя, не наглядится, не нарадуется. Но есть промеж вас враг злой. Говорит он за твоей спиной злые речи. И ждет тебя опасность, но ты от нее избавишься. Ты добрая, щедрая, каждому рада сделать добро, а тебе за него платят злом. А те люди, что пьют, едят у тебя в доме, выйдя за ворота, тебя же ругают. Сама ты красивая, да умная, а счастья у тебя нет... Бойся женщины с черными волосами и черными глазами. Красавица, разумница, если весь мир ты обратишь в мед и дашь людям вылизать, они все равно откусят тебе палец.

Цыганка продолжала в том же духе.

- Как будто она научилась всему этому у Шумшад-ханум! - звонко рассмеялась Ганна. - И та, когда гадает, говорит то же самое.

После гадания, мы пошли осматривать сад. Каждый раз, когда мы проходили около пирующих, нас вежливо приглашали:

- Пожалуйста, присядьте к нашей бедной суфре*.

______________ * Скатерть.

- Осчастливьте нас!

- Отведайте с нами кусочек хлеба с сыром.

- Можете стать нашими дорогими гостями!

- Проведите несколько минут с нами, бедняками!

- Вы наши братья, ханум же наша сестра, присядьте, окажите нам эту высокую честь!

Кто-то при виде меня, подняв голову, прочел следующее двустишие:

Сказал: наступит весна, мы насладимся.

Однако наступают сотни весен и проходят, проносятся без нас.

Кутившие встречали нас несколько иначе.

- Ты кавказец, а я готов отдать жизнь за доблесть!

- Вы настоящие мужчины, мы готовы служить вам!

- Пусть господь пошлет мне смерть в Баку!

- Моя жизнь принадлежит вам. Дайте, хотя бы на час забыться.

- Пью за вас и Саттар-хана, - сказал один из них, поднимая бокал. Отложив винтовку, я взялся за чашу; наступит время, и мы снова возьмемся за винтовки.

Мы поспешили отойти от этих людей. До восьми часов вечера мы прогуливались по саду. Затем, сев в экипаж, вернулись домой.

Шепнув Тутунчи-оглы, что мы завтра вечером отправимся в цыганский квартал выследить посетителей притона, я расстался с ним.

КУРИЛЬЩИКИ ОПИУМА

До самого квартала Гарачи-мэхлэ мы только и слышали оклики караульных:

- Кто идет?

- Ни с места, стреляю!

- Не прикасайся к замку!

- Не сплю!

Едва мы ступили в Гарачи-мэхлэ, как все изменилось. Здесь уже раздавались звуки кеманчи, бубен, тары и флейты.

Из каждого дома слышались разные напевы.

Я уезжаю в Багдад, Милую бросить я рад,

пели в одном.

Я до Сардашта хочу дойти,

Стал я бродягою без пути,

раздавалось в другом.

Ее я на улице встретил - она

Мне улыбнулась, сияньем полна,

пели в третьем.

В тишине тавризской ночи раздавались звуки рубай тавризца Хуммана.

Я вашу воду пил, Геджиль и Джерандаб,

И заструился вмиг из глаз моих Сурхаб.

Ворота дома Шумшад-ханум были на запоре. Изнутри доносился шум голосов и несвязная пьяная речь.

Взобравшись на стену, Тутунчи-оглы спрыгнул во двор и осторожно отодвинул засов. Я вошел во двор. Задвинув снаружи засов входной двери, мы осмотрели двор. Там никого не было.

В комнате сидели Махмуд-хан, Кулусултан, Наиб-Джавад, Рафи-заде, Абас-хан Бэнги, Эфенди-тирьеки, тарист Ясин-хан и другие. Посреди комнаты стояли мангалы с раскаленными докрасна углями. Голова каждого гостя покоилась на коленях женщины, и последние с щипчиками в руках зажигали опийные трубки.

Сегодня Шумшад-ханум снова лежала в объятиях пьяного Махмуд-хана, говоря ему:

- Я приведу тебе девушку нежнее ресницы. Положи на слепой глаз прозреет! Ее кожа так бела, так нежна, что если муха ненароком сядет на ее лицо, на нем останется след от ее лапок. Глаза ее напоминают желтые черешни. Волосы - словно золотая пряжа. Трудно найти такую красавицу. Тело ее сахар, язык - сливки, пальцы - конфетки. А уж когда смеется, глаз не отведешь, заговорит - не наслушаешься! Погляди, мне удалось стянуть ее портрет.

Достав карточку, она протянула ее Махмуд-хану. Минут пять он разглядывал ее, затем прижал к груди и поднес к губам.

Присутствующие заинтересовались карточкой, попросили у Махмуд-хана, но тот не хотел выпускать ее из рук.

- Махмуд-хан! - воскликнул наконец Рафи-заде. - Дайте сюда карточку нашей девушки. Клянусь, она с головы до ног услада для опиоманов. Будем живы, вы увидите ее здесь.

- Клянусь, она стоит целого Тавриза! - вскричал Махмуд-хан и затем, обратившись к Рафи-заде, заорал:

- Скотина! И тебе не стыдно! Ты собираешься прикоснуться своими усищами к этому белоснежному цветку?

- Вашей милости следовало бы взглянуть на меня глазами самой девушки, возразил Рафи-заде. - Она называет меня не иначе, как "глубокоуважаемый".

- Говорю тебе, подай сюда портрет! - крикнул в это время вмешавшийся в разговор Кулусултан и, схватив фотографию, повернулся к Рафи-заде.

- Тому, кто осмелится отведать ее без меня, я велю сбрить усы! - при этих словах он звонко поцеловал в губы девушку, сидевшую около него.

- Не деритесь, - залилась звонким хохотом Усния, - хватит на всех. Я обязательно приведу ее.

- Я первый! - крикнул Кулусултан.

- Нет, первый я, - заорал Махмуд-хан, - второй ты, третий Наиб Джавад, а четвертый Рафи-заде, - и, глубоко затянувшись, добавил - ну, господа, я пошел!

- Пошли и мы, - отозвались присутствующие.

Курильщики принялись за лежащие перед ними трубки. "Герои" царского Тавриза, усиленно втягивая в себя опийный дым, клубами выпускали его из ноздрей. Дым окутал комнату. Мгновениями ничего нельзя было разобрать.

Постепенно сознание их начало мутнеть, голоса смешались и слова перешли в бред...

- Весь мир я сосредоточил в одном из своих зрачков...

- Я не вмещаюсь в мир, но мир вместился во мне...

- Мамед-Али-шах забрался ко мне под тюфяк и ищет свое царство. Трон находится на голове Хошу-ханум, а корона подо мной, - вопил Махмуд-хан.

- Нагнись!.. Смотри, не то тучи размозжат тебе голову. Э, малый, тише!... Когда звезды попадают под копыта моего осла, папаха сползает у меня с головы... Увидишь, как я поднимусь на стременах, - бормотал Кулусултан.

- Подумай, как исхудал мир! Входя в отверстие курильницы и выходя из трубки, он проникает в мозг. Я поглощаю вселенную...

- Как я благороден! Пересядь на ту сторону и хорошенечко потри мне бок... Останови воду. Промочил носки.

- Нельзя!.. Когда крылья ангелов прикасаются к моему телу, я не могу уснуть...

- Айран?! Отец мой! Что это значит? Убери ноги...

- Эй ты, девушка, подай зубочистку! Подними эту гору и сбрось ее с моей папахи!

- Они принесли просьбы пятидесяти четырех падишахов. Откройте двери, пусть они войдут. Это женщина... Она одела... Надо поцеловать мне руку... Я положил на пальцы хну...

- Страна моя! Захочу впущу, захочу не впущу...

- Я вышел в замочную скважину и не успел протянуть руку, как схватил за голову. Эй, малый, сукин сын, знай, я парень не промах!

- Отодвинься, я плыву в ту сторону. Опусти занавеску, солнце бьет в глаза. Эй, принесите купальные простыни... Бездельник, ты не отточил бритвы...

- Я отяжелел... Земля клонится. Пересядь сюда... Послушай, малый, зачем ты льешь воду мне на спину...

- Дома медленно поднимаются. Океаны небес потоками устремились на мангал... Расчеши мои кудри...

- Постой... Эй, Мамед-Кули, дай кувшин и соверши надо мной очистительные омовения... Принеси простыни!

- Не двигайся! Упадешь! Земля кружится. Вынь из моей головы казан!

- Кто такой Насруль-Ислам... Что он за потаскуха?

- Сукин сын Муса-хан, подал пустой кальян.

Голоса постепенно замерли. Наслаждение стало тонуть в забытьи. Казалось, курильщики заснули, закутавшись в одеяло опийного дыма.

Мы видели только, как женщины принялись выносить на кухню мангалы и укрывать уснувших одеялами... В три часа ночи, возвращаясь домой, я поручил Тутунчи-оглы не спускать глаз с цыганки.

- Такова уж моя судьба! - тяжело вздохнув, отозвался Тутунчи-оглы. - С первых же дней юности я не спускаю глаз с этой особы. Тогда еще не было конституции и ничего такого. Я же слыл в своем районе за храброго малого. Эта самая Усния-ханум вместе с родителями незадолго перед тем перебралась сюда из селения Кюльчетепе. В скором времени о красоте молодой цыганки заговорил весь Тавриз. Со всех концов стекалась тавризская молодежь в Гарачи-мехле. Но никому не удавалось увидеть ее. Золота, которым осыпали ее моллы, мучтеиды, аристократы, купцы, помещики и правительственные чиновники, не нашлось бы ни у одного из нас. Однажды, как раз на этом месте у меня завязалась ссора с двумя парнями из Гала. Тогда еще наганы не были в моде. При мне находились только нож и два пистолета. Выстрелив из одного, я бросился наутек. Вижу, бегут следом. Отстреливаясь из второго пистолета, я выбрался оттуда.

- Почему же они переехали из Кюльчетепе в Тавриз?

- В то время прошел слух, будто село Кюльчетепе расположено у дороги в Кербалу, и все паломники должны останавливаться там на ночлег. Жители же этого села цыгане. Они сбили с пути многих паломников и заразили их ужасной болезнью. Такая же беда стряслась и над тавризским мучтеидом Гаджи Мир-Гасаном. В Кербале он встретился и переговорил с другим мучтеидом и по приезде подал Музафферэддин-шаху прошение о выселении кюльчетепинцев. Вот почему некоторые семьи были переброшены в Тавриз. И сегодня эти самые цыганки, выдавая себя за тавризянок, вытворяют все эти безобразия.

МЕСТА ПАЛОМНИЧЕСТВА И ЗАКЛЮЧЕНИЯ БРАКОВ

Желая написать консулу письмо, Гаджи-Самед-хан пригласил меня к себе. Только в двенадцать часов ночи я ушел от него. Наш кучер Бала-Курбан ждал меня у ворот.

Я приехал домой. Мешади-Кязим-ага не ужинал и ждал меня. Здесь же сидел также ожидавший моего прихода Гасан-ага. Еще до того, как расстелили суфру, в комнату вошел Тутунчи-оглы.

- Говори, что ты видел? - обратился я к нему. - Сумел ли ты проследить за лицами, окружающими американку?

- С самого утреннего азана* до сих пор у меня во рту не было и росинки. Пока не подкреплюсь, как следует не покушаю, я не смогу говорить. До самых сумерек я преследовал этих цыганских потаскух.

______________ * Азан - призыв к молитве.

Подали плов. Тутунчи-оглы с жадностью набросился на еду. От голода он не понимал, что и как ест. Смешав рис и приправы, он ел обеими руками. Его обжорство и движения были так забавны, что мы все, оставив еду, смотрели на него. Он же, нимало не смущаясь, уплетал за обе щеки, отрывисто бросая по временам:

- Сейчас кончу! - и снова склонился над блюдом.

Вскоре он очистил все, оставив на подносе лишь солонку с солью и пустые тарелки. Выпрямившись, он слегка освободил пояс, вздохнул, выпил два стакана душистого шербета и, раза два крякнув и подкрутив кончики тонких усов, начал свой рассказ:

- Слушайте же внимательно. Я расскажу вам интереснейшую комедию. Посмотрите, что со мной сегодня было. Проснулся я за несколько минут до утреннего азана и вспомнил, что по поручению брата, Абульгасан-бека, сегодня я должен следить за цыганками. Я умылся и вышел. На улицах мне попадались только дремавшие караульные и праведники, спешившие в баню совершить очистительные омовения. Входя в Гарачи-мехле, я зажег спичку и посмотрел на часы. До первого азана оставалось немного.

Я остановился недалеко от ворот цыганки. Кутеж в доме только что кончился. Первыми вышли Гулам-али и мютриб Меджид. За ними высыпала компания поклонников Меджида во главе с Гаджи-Алекпером. В это время на минарете мечети Сахиб раздались звуки "Ла илахэ иллэллах".

- "Ла илахэ иллэллах, хэккэн-хэкка", - повторил, выходя из ворот Гаджи-Алекпер, проводя рукой по бороде.

Затем вышел Махмуд-хан. Он был пьян.

Следом друг за другом вышли несколько женщин и разошлись в разные стороны. На лицах у всех были рубэнды*.

______________ * Вуали.

До одиннадцати часов утра я продолжал прохаживаться перед воротами. В одиннадцать показалась Усния-ханум в сопровождении Ясын-хана. Я пошел следом, стараясь все время не отставать от них. Что долго говорить, проводил я их до самой армянской части города.

Ясын-хан вошел в погребок "Сона-баджи", цыганка же, пройдя во двор через черный ход, вошла внутрь. Около часу я провел там. Одним глазом я следил за дверью погреба, другим поглядывал на дворовую калитку.

В час дня оба снова вышли через разные двери. Ясын-хан небрежной, развинченной походкой направился в одну, а цыганка в другую сторону.

Следуя за цыганкой, я подошел к маленькой молельне "Сеид Ибрагим". Женщина остановилась. Остановился и я.

Я решил, что она кого-то ждет здесь.

Смотрю, из дверей молельни выходит прислужник мечети молла Садых и, делая цыганке условный знак, проводит рукой по бороде.

Не обращая на него внимания, цыганка продолжала стоять. Молла Садых вторично провел рукой по бороде; на этот раз он даже подмигнул ей и поманил еле заметным движением головы, но злодейка продолжала стоять на месте, не обращая внимания.

Спустя час, к цыганке подошла женщина, закутанная в чадру с рубэндом. Обе женщины направились в мечеть. Я протиснулся за ними. Они не вошли в молельню, а направились к келье моллы Садыха. Став поодаль, я вперил взгляд на двери кельи.

Я был не один. Молельня была полна поджидавшими друг друга или оживленно переговаривающимися между собой мужчинами и женщинами. Прошу прощения, но в этом "святом" притоне шла самая бойкая торговля. Через полчаса во дворе мечети показался читающий коран над покойниками на кладбище "Сеид Ибрагим" молла Аскер. Он оглянулся по сторонам и проскользнул в комнату моллы Садыха.

Не спуская глаз с дверей, я продолжал стоять. Неподалеку от меня стоял Гаджи Ахмед, специальностью которого было обмывание на кладбище покойников. Он яростно косился на дверь, за которой скрылись обе женщины. Он был чем-то возбужден и поминутно набивал и выколачивал свою трубку.

Спустя некоторое время из комнаты моллы Садыха показалась Шумшад-ханум в сопровождении Аскера Даваткер-оглы. Чтоб не попасться им на глаза, я торопливо спрятался, продолжая наблюдать за ними.

Замахнувшись трубкой, Гаджи Ахмед налетел на цыганку.

- Ах ты, паршивка! Я прикажу остричь твои косы! Ты сбиваешь с пути мою жену и продаешь ее этим пройдохам.

- Замолчи, негодяй! Я сейчас же сбрею тебе усы.

В это время из комнаты следом за женой Гаджи Ахмеда вышли молла Садых и молла Аскер.

Бросившись вперед, Гаджи Ахмед наградил моллу Садыха звонкой пощечиной.

- Сукин сын, ты превратил гробницу святого в притон. Сию же минуту я отправлюсь к Гаджи-Самед-хану Шуджауддовле.

- Изволь сейчас же вернуть мои пятнадцать туманов! - схватив за шиворот Гаджи Ахмеда, закричал молла Аскер. - Не надо мне никаких процентов. Ах, ты бездельник, я по пятачку собирал эти деньги, читая коран над покойниками, и отдал тебе. Я отберу у тебя твою абу и папаху.

Они схватились.

- Послушайте! - удивленно обратился молла Садых к окружающим. - Ну, откуда я мог знать, что она его жена. Женщина привела с собой какую-то рабу божью и заключила сийга с Аскером Даваткер-оглы.

- Надо в чистоте сохранять совесть и веру, - принялся укорять молла Садых Гаджи Ахмеда, - не подобает мусульманину называть гробницу святого притоном. Закрутив вокруг твоей шеи твой же кушак, я потащу тебя к Гаджи-Самед-хану. Подлый революционер!

При этих словах Гаджи Ахмед испугался, заплакал и, повернувшись, вышел. Жены же его давно и след простыл.

Я проводил Шумшад-ханум и Аскера Даваткер-оглы до ворот притона, расположенного у входа в парк Башмешэ. Здесь Аскер Даваткер-оглы расплатился с цыганкой. Это была плата за жену Гаджи Ахмеда.

- Скупой подлец! - проворчала цыганка, отойдя от Даваткер-оглы. Больше ты от меня хорошеньких женщин не дождешься.

Следуя за цыганкой, я дошел до маленькой площади Хазрати Сахиб. Тут я чуть было не потерял ее из виду. Оказывается, дойдя до площади, злодейка достала из кармана вуаль и прикрыла ею лицо. Словом, я с большим трудом разыскал ее. Этому помогли вышитые на ее башмаках красные цветочки. Они позволили мне издали узнать ее.

Внутри и во дворе мечети Сахибуль Эмир было еще более шумно и многолюдно, чем всегда. Цыганка спешила пробраться внутрь. Я с трудом шел следом. Мужчины, женщины, дети, старики, чем-то возбужденные, крича, шумя и толкаясь, смешались друг с другом. Это заинтересовало меня и цыганку. Мы оба протиснулись вперед.

Посреди двора стоял бык.

- Эй, люди добрые, чудо! Чудо! - кричал староста мечети.

Хвост быка был дочиста выщипан. Женщины выдернули все волосы. Некоторые терлись о его бока. Особенна забавно было смотреть, как во всеобщей суматохе какая-то беременная женщина терлась животом о бока быка. Несомненно, она молила его о ниспослании ей мальчика.

Наблюдая все это, я не спускал глаз с цыганки. Она тоже выдернула волосок из бычьего хвоста.

Бык стоял равнодушный ко всему. Перед ним вместо колючек лежала свежая ароматная трава. Вся продающаяся в лавках зелень была свалена перед ним.

"Чудо" с быком произошло следующим образом. Мясники вели быка на убой. Детвора, собравшаяся на площади Хазрати Сахиба послушать сказки дервиша, подняв крик, напугала быка; он сорвался с привязи и, не найдя другого места, вбежал во двор мечети. Воспользовавшись этим, староста мечети стал кричать, окликая прохожих:

- Мясо этого быка запретно! Этот бык неприкосновенен.

Что оставалось делать мясникам? Им пришлось оставить быка и убраться восвояси.

Выбравшись из толпы, цыганка встретилась со старухой. Они остановились, ожидая кого-то. Спустя полчаса к ним подошли двое молодых людей, один из них заговорил со старухой. Она сделала знак цыганке. Приподняв вуаль, цыганка мельком показала лицо молодому человеку. Тот кивком головы дал понять о своем согласии. Достав деньги, он передал их старухе. Я сообразил, что сводня получила деньги за посредничество между цыганкой и берущим ее во временные жены молодым человеком.

Я устал, проголодался, но вся эта история сильно занимала меня. Все четверо продолжали стоять на месте. Очевидно, они ждали еще кого-то. Требовалась сийга и для второго молодого человека. Отойдя от них, старуха прошла в мечеть. Спустя некоторое время она вернулась в сопровождении молодой женщины. И когда и эта особа на мгновение откинула с лица вуаль и показалась молодому человеку, я узнал в ней цыганку Хоша-ханум. Конечно, она не могла не понравиться ему, так как была гораздо красивее Уснии-ханум. И второй молодой человек уплатил старухе следуемые ей за посредничество два крана. Затем все пятеро направились в келью ахунда совершить обряд сийга.

Следом вошел и я. Меня окружило с десяток женщин. Одни предлагали дочь, другие сестру, двоюродную сестру, племянницу и показывали при этом разных женщин. Я растерялся и не знал, что делать. Заключавшие "брак" стояли парами. Тут же находились и сводни. Они держали очередь. Эти старухи, занимающиеся на улице сводничеством, тут выступали в роли матерей, сестер и тетушек.

Продолжать стоять одному было невозможно. Между тем, предстояло ждать довольно долго, пока дойдет очередь до Уснии и Хошу.

- Клянусь покровителем этой святыни, - сказала, подойдя ко мне, одна из старух, - тут у меня есть девушка, на личико которой до сих пор не падал солнечный луч. Уж такая раскрасавица, что если на лицо ее сядет муха, то на нем останется след ее лапок. Ты только взгляни на ту, что стоит в углу. Не девушка, а кипарис. А если ты увидишь ее лицо, ее губы, если услышишь ее речи!.. А когда она раздевается и ложится в постель!.. И не опишешь...

Я взглянул на стоявшую в углу закутанную в черную атласную чадру женщину. Она откинула вуаль. Действительно, она была прекрасна. Лицо ее показалось мне знакомым. Выйдя из комнаты, она уселась на каменных плитах. Мы заговорили, но я не спускал глаз с дверей комнаты и продолжал видеть цыганок. Старуха раза четыре выходила из комнаты и подходила к нам.

- Кончайте же, идите, я заняла для вас очередь. Время подошло.

- Потерпи, сейчас, - ответили мы.

Спустя немного, старуха снова подошла ко мне и потребовала установленную плату.

- Мы еще не сговорились! - возразил я.

Старуха отошла и снова вернулась.

- Раз вы не можете столковаться, отпусти ее, - крикнула она. - Есть выгодный покупатель, он как раз тут. Не лишай меня заработка. Я - женщина бедная, этим только и живу.

- Подожди немного, Мина-баджи, - обернулась к ней желавшая стать моей сийгой молодая особа. - Юноша приглянулся мне. Не бойся, твои два крана не пропадут. Я сама уплачу их.

После этого старуха оставила нас и начала перешептываться и торговаться с другими.

Она приподнимала вуали с лица каждой женщины.

- Нет у меня покупателей! - отделывалась она от дурнушек.

Однако она никак не хотела оставить нас в покое. Сидящая рядом со мной женщина была и молода и хороша, и старуха могла заработать на ней за день кругленькую сумму.

- Ну, на чем порешили? Очередь ваша. Если опять пропустите, придется ждать до самого вечера, - снова пристала она к нам.

- Убирайся, старая карга! - прикрикнула на нее молодая женщина. Отвяжись от нас, не хочу, не пойду. Я сама знаю, что делаю. Не смей подходить ко мне. Обойдусь без тебя.

- Глупая! - рассердилась старуха. - Ты и торговать-то собой толком не умеешь. Целых пятнадцать туманов ты хочешь вынуть изо рта и выплюнуть, словно кусочек саккыза.

Она снова отошла. Сидящая рядом женщина теперь совершенно отбросила вуаль, и я ее узнал. Это была Сэлима, работавшая во времена Саттар-хана в пользу карадаглинцев. Она приходила в наши окопы у Голубой мечети под предлогом навестить добровольцев, узнавала расположение окопов, численность наших сил и передавала собранные сведения карадаглинцам. Как-то раз, поймав ее, мы остригли ей косы, раздели догола, привязали к спине ослицы и, написав на листе бумаги, в чем ее вина, и приклеив эту бумагу к ее груди, пустили ослицу в район Хиябан.

Одним словом, поднялись мы с этой самой Сэлимой и вошли в комнату. Очередь была Уснии-ханум. Она выступала тут под именем Гюльбэр-ханум Мешади Имам-верди кызы. Муж ее якобы был убит во время революции сторонниками конституции. Вступал с ней во временный брак молодой человек по имени Мухаммед Хан-Али. Брак обошелся ему в десять туманов. Губы моллы зашевелились. Он что-то забормотал и, объявив брак законным, получил за совершение обряда два крана. Цыганка в свою очередь, получив вперед десять туманов, дала из них что-то старухе.

Усния-ханум и ее временный муж стали ждать совершения обряда над Хошу-ханум.

Дело Хошу-ханум почему-то затянулось. Какой-то марагалинец заставил вне очереди совершить над ним и его подругой обряд сийга. Все стояли в ожидании. Я же думал, как мне избавиться от Сэлимы. На беду она изволила не на шутку влюбиться в меня. Она раскрыла лицо и умоляла вступить с ней в постоянный брак.

В это время кто-то оттащил ее от меня.

- Пойди-ка сюда, сукина дочь! По велению бога и по шариату ты стала моей временной женой, а теперь, пользуясь случаем, убежала и прячешься?

Они стали браниться.

Тут к Сэлиме подбежало новое лицо. Оказалось, что она ежедневно вступала в брак с несколькими мужчинами и затем убегала и пряталась от них. Подошла к ней и посредничающая старуха.

- Поделом тебе, сука, подожди, я тебе еще покажу. Я тебя так выживу отсюда, что ты и носа не посмеешь показать здесь.

Между тем ахунд совершил обряд сийга над Хошу-ханум и они, выйдя вместе с Уснией-ханум и своими "мужьями", смотрели на разгоревшийся скандал.

- Ой, мое бедное дитятко! - крикнул в это время кто-то истошным голосом. Все оглянулись на крик. Оглянулись и "мужья" Хошу-ханум и Уснии-ханум. Тогда цыганки тут же, на моих глазах, сняв белые вуали и спрятав их в карман, подобно пришедшим на паломничество дочерям сеидов, прикрыли лица зелеными вуалями. Содействовавшие их сделке старухи давно уже успели скрыться.

Оглянувшись, "мужья" не нашли своих временных жен. Как они ни искали, все было напрасно. Переодевшиеся же дочерьми сеидов цыганки спокойно прогуливались у них на глазах.

Улучив момент, Сэлима скрылась. После этого наступило затишье. Цыганки продолжали разгуливать по двору мечети. "Мужья" же, поискав еще немного и потеряв надежду найти их, ушли.

Я не терял Уснии-ханум из виду. Как бы она ни меняла свои вуали, я узнавал ее по вышитым на башмаках красным цветочкам.

Не стану дольше утомлять вас. Цыганки еще раз заключили сийга под именем дочерей сеидов. Эти "мужья" старались быть более предусмотрительными. После заключения брака, прежде чем сесть в фаэтон и уехать, "муж" Уснии-ханум подробно расспросил цыганку об адресе. Я заинтересовался. Мне хотелось узнать, укажет ли она свое местожительство.

Вот какой адрес дала проживающая в Карачи-мэхлэ Усния-ханум.

- Мы живем у Геджиля. Недалеко от хлебопекарни. У нас двустворчатые желтые ворота. Над воротами изображен лев, а на левой части ворот находится медный молоточек. Кончик молотка напоминает головку змеи. У входа прибита лошадиная голова, а под воротами мы приклеили написанную против холеры молитву. Водосток у нас каменный. Он напоминает коровью голову. Если спросишь дом Мир Абуталиба - всякий укажет.

Говоря так, они вышли на улицу.

- Ой, милые, да буду я вам жертвенным даром! - снова послышался за нами крик.

Опять все смешалось. Проворно сняв зеленые вуали, цыганки заменили их опять белыми и, смешавшись с толпой пришедших на паломничество женщин, отправились своей дорогой.

Заработавшая тысячью ухищрений круглую сумму, цыганка отправилась к мисс Ганне. Я пошел следом. Там мне пришлось прождать ровно до одиннадцати часов вечера. К одиннадцати часам подошел Рафи-заде и стал прогуливаться перед домом.

- Ну что, обещала? - бросился он к цыганке, едва та успела выйти на улицу.

- Обещала, придет. Хочет узнать свою судьбу. Она захватит с собой и все свои драгоценности. Но, помни, я привожу ее не только для тебя, но и для Махмуд-хана, - добавила она, удаляясь.

Подробный ответ Тутунчи-оглы вполне удовлетворил меня. Больше в слежке нужды не было.

Заманив девушку под предлогом предсказания будущего, они овладеют ею. Я только не мог понять, каким путем они собираются завладеть ее драгоценностями, под каким предлогом думают заставить ее захватить их с собой. Надо было разузнать и это.

Последнее я поручил Гасан-аге.

- Дальнейшую работу должен выполнить ты, - сказал я, обращаясь к нему. - Девушка эта не революционерка, она использует нас, а мы ее. Она действует против царской России, и мы работаем в той же области. Но помни, что она принесла нам немалую пользу и мы больше пользовались ею, чем она нами. Я впервые говорю вам все это. Несмотря на то, что она работает в американском консульстве, она германская шпионка. Вот почему, стараясь использовать ее в нашей борьбе, мы должны защищать ее только до известного момента. С завтрашнего же дня примись за слежку. Ты должен следовать за ней, куда бы она ни пошла. Если ее поведут к цыганкам, пойдешь за нею. Ты должен обезоружить находящихся в притоне лиц, обыскать, раздеть и связать их. Однако все это нужно сделать якобы по распоряжению фарраша Гаджи-Самед-хана - Кулусултана. В борьбе с Махмуд-ханом мы вынуждены действовать не оружием, а умом и изворотливостью. Ссора, созданная нами между ним и Кулусултаном, пригодится нам.

Выслушав мое поручение, Гасан-ага вышел. Я и Мешади-Кязим-ага остались вдвоем.

- Расскажите, что хорошего? - обратился я к нему.

- Дела идут недурно, помаленьку, потихонечку зарабатываем себе. И главнокомандующий доверяет мне. Я сдираю с них шкуру. Зарабатываю на всем ровно половина на половину. Да не разлучит меня с тобой аллах! Я с лихвой вернул все убытки.

Я знал, что этот человек держит свои капиталы в немецких и русских банках и, желая оказать ему еще одну услугу, сказал:

- Империалистическая война приближается. В этой войне существует опасение поражения России и Германии.

- А как же быть? - испуганно обратился ко мне Мешади-Кязим-ага.

- Переведите ваши деньги частью в английские, частью в американские банки.

- Завтра у меня, помимо этого, других дел не будет. Я размещу деньги в указанных местах.

- Скажите откровенно, сколько у вас?

- Да так, сколотил кое-что детишкам на хлеб и сыр. Не так-то уж много!..

- Но все же?

- Миллиончика два.

- Теперь ответьте мне еще на один вопрос, но только правду.

- Клянусь вашей жизнью, сущую правду...

- Сколько было у вас, когда я приехал в Тавриз и остановился у вас?

- Пятьсот тысяч туманов.

- Как будто не совсем так. А сколько вы потратили на приобретение домов и поместий?

- Те пятьсот тысяч.

- Значит, эти два миллиона вы заработали на революции?

- Да, выходит так.

- Как будто и ваши нынешние операции по сравнению с предыдущими более выгодны.

- Разумеется. Но эта прибыль не обогащает, как бывало, в одну неделю. Тут в день можно заработать только пятьсот туманов. Да сохранит тебя аллах для нас, революционеров.

- Не возражаю, но не находите ли вы, что следовало бы послать кое-что на расходы товарищам, находящимся в эмиграции?

- Как же, как же! Утром же дайте список, и я сделаю, что нужно. Да разве мы умерли?!

НИНИНЫ ИМЕНИНЫ

Гости, приглашенные к Нине на именины, к трем часам должны были собраться у меня на квартире.

Мешади-Кязим-ага, его невестка Тохве и Санубэр, Тутунчи-оглы и Гасан-ага уже собрались. У ворот нас ожидали экипажи.

Мы уже спускались во двор, когда к воротам подъехал новый экипаж.

- Награду вестнику радости! Мертвый воскрес! - крикнул, вбегая, наш кучер Бала Курбан. Следом показался товарищ Алекпер. При виде его радости нашей не было границ. Живущие в Тавризе царские подданные устраивали настоящую охоту за своими врагами. До нас дошли слухи, что Гаджи-Гусейн-Али Шуджали убил товарища Алекпера.

Товарищ Алекпер попросил нас подождать минут пятнадцать. Он хотел вместе с нами отправиться к Нине. За это время он намеревался умыться и переменить одежду.

Мы вместе вошли в его комнату. Я вкратце информировал его о положении дел и рассказал ему о моих взаимоотношениях с Гаджи-Самед-ханом. Он одобрил мои действия и обрадовал меня сообщением о своем желании на этот раз надолго остаться в Тавризе.

Большинство гостей Нины было в сборе. Все они вышли на балкон встретить нас.

При виде товарища Алекпера Нина, забыв обо всех, бросилась ему навстречу, обняла его голову, поцеловала и залилась слезами. Товарищ Алекпер также поцеловал Нину, прослезился и, взяв ее за руку, повел в зал.

Через полчаса прибыл и Сардар-Рашид с Ираидой и Махру-ханум. На нем был парадный мундир. Он впервые был у Нины. Роскошь и богатство, которое он здесь встретил, изумили его. Его поразили не только дом и его убранство, но и дочери Тахмины-ханум.

- Сударь, - обратился он ко мне. - Эти дамы европейки?

- Нет, они тавризянки. Это наши сестры, невестки Мешади-Кязим-аги.

- А где же изволят находиться сыновья уважаемого господина? - спросил он, обращаясь к Мешади-Кязим-аге.

- Ваши покорные слуги, мои сыновья - в Берлине. Они завершают там свое образование. Будем живы, осенью и девушки поедут туда же учиться.

Сардар-Рашид нашел в этом что-то необычное.

- И они? В Берлин?

- Да, в Берлин! Раз их мужья учатся, пусть и они будут образованные. Страна нуждается в культурных женщинах!

- Великолепно! Браво! - воскликнул Сардар-Рашид. - Сегодня я нахожусь среди культурных иранцев.

Несмотря на то, что Сардар-Рашид неоднократно встречался с товарищем Алекпером, он, незаметно кивнув в его сторону, спросил:

- Кто этот господин?

- Это наш компаньон. Он только что вернулся в Тавриз.

- В чем состоит ваша торговля? - обратился Сардар-Рашид к товарищу Алекперу.

- Наше дело не такое видное и прибыльное! - ответил на это товарищ Алекпер.

- Но все же, доходное, а?

- Пожалуй, если водворится порядок. Дело наше и чистое и прибыльное. Мы торгуем драгоценностями.

- Великолепно, очень хорошо! Это весьма почетное и выгодное занятие.

Гасан-ага и Тутунчи-оглы принимали и обслуживали гостей. Я и их представил Сардар-Рашиду.

- Один из них брат наших невесток, другой же мой брат, - сказал я.

- Машаллах! Слава им! - повторил Сардар-Рашид и принялся рассматривать квартиру и обстановку Нины.

Дамы, группами по два и по три человека, прогуливались по залу. Ираиде было заметно не по себе. Она не спускала глаз с выписанных из Берлина туалетов Нины, Тохве и Санубэр.

Махру все еще была печальна, она почти не говорила. Вместе с ней я прогуливался по комнате. Рассматривая висящие на стенах картины и фотографии, она остановила взгляд на одной из карточек, где она была снята вместе со Смирновым.

- О, это была незабываемая пора в моей жизни! - глубоко вздохнув, сказала она. - Теперь я сама не понимаю, как это все случилось.

К нам подошел Сардар-Рашид. Глядя на портрет, он тоже тяжело вздохнул.

- Покойный был в высшей степени достойным и благородным человеком. Действительно, его смерть нанесла неизгладимую рану сердцам всех честных иранцев. Он был гордостью и славой для ислама. Принятие им великой религии ислама являлось лучшим доказательством величия и истинности нашей веры.

Окинув его гневным взглядом, Махру-ханум демонстративно отошла и, взяв Нину под руку, начала ходить с ней по залу.

В это время вошел консул с женой и дочерьми, которым были поочередно представлены присутствующие. Царский консул, отметив, что впервые встретил в обществе иранских женщин, сказал:

- Я не верю своим глазам! Если бы они получили русское воспитание, было бы чрезвычайно интересно побеседовать с ними и познакомиться с психологией и желаниями иранских женщин. Для сотрудничества русского народа с иранцами это было бы крайне интересно.

- Господин генерал! - опередила меня Нина. - Дамы совершенно свободно говорят по-русски.

Консул заговорил с девушками.

- Браво! - воскликнул он наконец, еще раз пожав девушкам руки. Хотите, я пошлю вас за счет государства в Петербург?

- Большое спасибо! - поблагодарила Санубэр. - Осенью мы должны ехать учиться в Берлин.

- Почему же в Берлин?

Тохве и Санубэр сконфузились и покраснели.

- Их молодые мужья находятся в Берлине, - поспешила им на помощь Нина.

- Иран как политически, так и экономически неразрывно связан с великой Российской империей, - недовольно отозвался консул, - и поэтому было бы целесообразней усилить эти связи и в области культуры и науки.

- Ваше превосходительство, русская культура и так наша, - стараясь сгладить неприятное впечатление, произведенное на консула, сказала Санубэр-ханум. - Надо овладеть тем, что имеется у немцев.

Слова ее понравились консулу. Он еще раз пожал ей руки и погладил по голове.

Мы обошли всю квартиру. В будуаре мы осмотрели полученные Ниной сегодня подарки. Самым ценным был подарок товарища Алекпера. Это была изящная серебряная шкатулка - один из превосходнейших образцов старинного иранского искусства. На крышке драгоценными камнями был изображен портрет Фатали-шаха. Красота и тонкость работы вызывали всеобщее восхищение. На лицах гостей был написан восторг. Всех интересовал вопрос, для чего предназначена шкатулка. Гости высказывали на этот случай разные предположения.

- У нашего покойного родителя была точно такая табакерка. Но она не была так богато отделана. Она была украшена эмалью, - заметил Сардар-Рашид, утверждая, что это табакерка.

На все эти замечания товарищ Алекпер лишь улыбался и, когда гости обратились к нему за разъяснениями, взял шкатулку и нажал на глаза портрета Фатали-шаха.

Все четыре стенки раскрылись. Внутри шкатулки была модель роскошного дворца. Стены дворца были сделаны из ослепительно сверкающего перламутра, окна - из небольших алмазов. Видневшиеся внутри рубины сверкали издали наподобие зажженных в комнате ламп.

Подарок этот приковал всеобщее внимание. Что касается меня, я видел его вторично, и потому он не производил на меня такого впечатления.

Шкатулку эту я видел впервые в Ливарджане, в доме Гаджи-хана, среди вещей, оставленных ему в наследство Аббас Мирзой. Находящаяся же в шкатулке модель представляла собой миниатюрную копию дворца Шемсуль-имарэ, в котором проживал Аббас Мирза в Тавризе в бытность свою наследником престола.

- За сколько купил ты эту штучку у Гаджи-хана? - шепнул я на ухо товарищу Алекперу.

- За девятку!

- Как за девятку? За девятьсот туманов?

- Нет, за девятку!

- Не понимаю!

- Я открыл Гаджи-хану всего одну девятку, - нагнувшись, шепнул мне товарищ Алекпер.

Все было понятно. Товарищ Алекпер снова играл с Гаджи-ханом в карты. Оба они не могли отрешиться от этой пагубной страсти.

За столом из речей генерального консула и тостов в честь Сардар-Рашида мы поняли, что в скором времени Сардар-Рашид, видимо, заменит Гаджи-Самед-хана.

ПРОКЛАМАЦИИ

Проходя по Эмир-Имчэ*, я встретил Гасан-агу.

______________ * Небольшая площадь, образующаяся на перекрестке нескольких улиц в крытых базарах. (Примечание автора).

- Мама просит вас срочно прийти к нам! - сказал он.

- Хорошо, сейчас же иду...

- Вы должны пойти не к Нине-ханум, а к нам!

- Отлично.

Очевидно, у Тахмины-ханум опять была какая-то тайна. Всякий раз, сообщая мне что-либо по секрету, она вызывала меня к себе домой. С Гасан-агой мы направились к ней.

Глаза у Тахмины-ханум и ее дочерей были заплаканы. Когда я вошел, они снова прослезились.

Успокоившись, Тахмина-ханум рассказала, что Махмуд-хан прислал к Нине свах, и та любезно приняла их. Свахи принесли Нине письмо Сардар-Рашида и его жены, в котором Нине писалось, что брак с Махмуд-ханом сулит ей почести и счастье, и они со своей стороны советовали дать согласие на этот брак.

- Ну что ж, не беда! - сказал я, не осведомляясь, что ответила свахам Нина. - Если Нина хочет этого, если она находит, что брак этот принесет ей счастье, какое имеем право возражать и стоять на ее пути? Она не мусульманка. Она воспитана совершенно иначе. Девушки ее воспитания никогда не отказываются от того, что им дорого, но и никогда не примиряются с тем, что им не по душе. Махмуд-хан человек влиятельный и заметный. Может быть, его положение кажется Нине заманчивым. Однако, если Сардар-Рашид и Ираида собираются принудить ее на брак с Махмуд-ханом, мы придем ей на помощь и сумеем защитить ее. Мы еще не так слабы.

Мой ответ не удовлетворил ни Тахмину-ханум, ни ее дочерей. Казалось, они вдруг почувствовали по отношению к Нине какую-то неприязнь. Я с трудом убедил их, что за кого бы Нина ни вышла, она не изменит своих дружеских отношений к ним.

Все же надо было идти к Нине. Желая известить население о последних событиях, мы решили с ней составить прокламацию и распространить ее по городу с тем, чтобы разоблачить Гаджи-Самед-хана и его политику.

Еще вчера я должен был пойти к Нине, но времени не оказалось. Я знал, что Нина недовольна моим долгим отсутствием и будет упрекать меня.

Она работала, сидя за письменным столом.

Когда я вошел, она бросила ручку на стол. Было ясно, что сейчас разразится буря.

- Я ничего не понимаю! - воскликнула она раздраженно. - Ты целыми днями не появляешься. Тахмина-ханум ушла с самого утра. Я осталась одна с ребенком на руках и не могла пойти на работу. Чем ты занят? Почему вы не развернете работу? Почему не разоблачите козни царского правительства? Предупреждаю, если это будет так продолжаться и впредь, я должна буду бросить все и уехать. Я возьму ребенка и уеду в такое место, которое и не придет тебе на ум. Ты сам подумай, разве это жизнь? Как назвать наше положение? Раз нет работы, раз нет личной жизни, к чему дольше оставаться здесь?

- Но чем это не работа? - спросил я. - С шестью, семью людьми бороться с таким колоссом, по-твоему, не дело?

- В этом-то и вся беда, что мы работаем с пятью - шестью лицами.

- Где же взять больше, ты же знаешь, что сейчас положение трудное.

- Мы должны научиться работать при любом положении. Работать, опираясь на двадцатитысячную вооруженную силу Саттар-хана, выступить против врага, имея за собой вооруженное незмие, сумеет каждый. Человек дела, настоящий организатор должен уметь работать и в нынешних тяжелых условиях.

- Скажи, кого организовать? Базарных торговцев, лавочников? Ты же великолепно знаешь, что многие выехали, многие погибли, а остальные от страха перед виселицей не хотят и смотреть на протягиваемое им оружие.

- В тавризских условиях я не могу дать тебе петербургских путиловцев или рабочих ткацких фабрик Риги. Тавризские улицы полны неорганизованными рабочими. Разве кругом мы не видим бедноту и амбалов? Разве не встречаем повсюду нукеров и батраков, работающих за кусок черствого хлеба?

- Брось, Нина, если тебе хочется что-то сказать, говори! Все эти слова - предлог, чтобы затеять ссору. Каким образом можно подойти к неорганизованной бедноте?

- Да вы и с организованным пролетариатом никакой работы не ведете. Разве восемьсот рабочих ковроткацких фабрик не могут считаться организованным пролетариатом? Разве организованные мной двадцать восемь кружковцев сделали мало? Скажи, что делали вы эти два дня? Где ты был?

- Если б у меня не было дела, я б никогда не нарушил бы обещания. Что касается Тахмины-ханум, то она собирается сейчас прийти.

- Где ты ее видел?

- Я был у них.

- Тебя вызвали?

- Нет!

- Зачем же ты пошел туда?

- Надо было обсудить вопрос о поездке девушек в Берлин.

- О поездке?

- Да, о поездке!

- Тебе следовало совершенно не говорить при мне об этом.

- Но что бы я выиграл, скрывая это от тебя?

- Что остается сказать на это? Разве ты стоишь к ним ближе, чем я? Разве я не отдала им душу? Разве ты подготовил их к поездке в Берлин? Разве ты помог им освободиться из-под мрака чадры? Что же случилось, что они сочли меня чужой? Если они собираются ехать, разве они не могли прийти и обсудить этот вопрос здесь? Нет, дело вовсе не в этом. Они еще недостаточно знают меня. Недоверие Тахмины-ханум ко мне просто нетерпимо! Почему-то они постоянно считают тебя ближе, тогда как я гораздо ближе им, чем ты, гораздо искреннее. Их вина особенно сильна. Они никогда не думают о твоей несправедливости ко мне и не критикуют тебя, потому что ты - свой, а я чужая. Тахмина-ханум ни разу не подумала о том, что я права. По малейшему поводу вы собираетесь у нее, совещаетесь и думаете, что я глупая, бессердечная. Пойди и скажи им, что я не из тех, кто считается с посторонним мнением. И сестра и ее муж - для меня нуль. Единственно, что я ценю и что мне дорого, это мои убеждения и моя воля. Ну, что ж! Потерплю, быть может, действительно правы те, кто утверждает, что человеком правит рок...

Я, стоя, слушал слова Нины, повторяя в душе доводы, которые собирался привести для ее успокоения.

В это время в комнату вошла Тахмина-ханум. При виде ее Нина зарыдала. Тахмина-ханум обняла и прижала к груди ее голову. Склонившись к ее плечу, Тахмина-ханум сама не удержалась и залилась слезами.

Мне было и тяжело и стыдно от сознания, что я являюсь причиной этих слез. Я почувствовал к себе презрение. Я должен был или раз навсегда расстаться с Ниной или соединить нашу жизнь. Но я не решался связать ее судьбу с своим неопределенным будущим. Я не верил в то, что могу дать ей счастье.

- Нина, клянусь вами обеими, - непроизвольно протянув руки и гладя головы Тахмины-ханум и Нины, воскликнул я. - Если твои намерения и твое сердце не изменились...

Не дослушав меня, Нина схватилась за голову и вышла в другую комнату.

Тахмина-ханум принялась за домашнюю работу. Я сел и задумался. Я просидел так с полчаса. В голове проносились самые разнообразные мысли.

Дверь тихо отворилась. Вошла Нина в своем любимом голубом платье и села за письменный стол. Она старалась казаться серьезной. Но едва уловимое движение губ давало понять, что ей хочется рассмеяться, и она с трудом подавляет это желание.

- Встань и подойди ко мне, - сказала она, улыбнувшись.

И это примирило нас. Все было забыто. Я подсел к ней.

- Я долго ждала тебя, - сказала она, кладя передо мной исписанный листок бумаги, - и решила сама составить листовку. Прочти внимательно и, если что нужно, добавь или сократи. И затем переведи. Что бы ни случилось, листовки завтра же должны быть разбросаны по городу.

- Весьма признателен!

- Если ты и не признателен, неважно. Важно, чтобы были довольны массы, - проговорила она сурово. - Тебя есть за что ругать. Ты с головы до ног полон недостатков, но одновременно ты умеешь заставить простить себя. Я закрываю глаза на всю твою вину и к этому меня вынуждают две серьезные причины. Первая и самая главная - революция, в неизбежность которой я верю и за которую готова отдать жизнь...

Я ждал, что она скажет и о второй причине, но она умолкла.

- А вторая?

- Этого я не скажу!

- Тогда напиши.

- Разве ты не читал русского поэта Пушкина? Ступай и прочти. Пушкин говорит: "Не все можно написать".

Мне было ясно, что она хотела этим сказать, и, не желая углублять вопроса, я принялся за чтение прокламации.

"Тавризцы!

Жертвы, принесенные вами ради революции, взывая к вам, требуют продолжения борьбы. Не ослабляйте борьбы, начатой вами против внешних и внутренних врагов!

Иранская революция не побеждена. Не отдавайте так дешево завоеванные вами победы! Пусть вас не страшит количество жертв, принесенных вами для достижения великих целей.

Иранская революция - искра происшедшей в России революции 1905 года. Не покидайте ваших позиций до тех пор, пока вы не раздуете эту искру в пламя, в такое яркое пламя, которое озарит весь Иран.

Не забывайте, что на протяжении сотен лет Тавриз и тавризцы играли руководящую роль в политической жизни страны. И до сего дня вы с честью продолжали эту роль! Пусть созданные в результате царской оккупации временные затруднения не пугают вас и не заставят уйти с фронта. Не покидайте арены битвы! Не оставляйте поля сражения таким предателям и изменникам родины, как Гаджи-Самед-хан.

Ваши внешние и внутренние враги, стремясь овладеть богатствами Ирана и захватить в свои руки концессии, принялись за куплю и продажу страны. Для того, чтобы легче эксплуатировать Иран, английское и русское правительства стараются привести на должность главного визиря своих ставленников. В телеграмме № 724, отправленной русским послом в Тегеран на имя министра иностранных дел Сазонова, ясно говорится о махинациях, ведущихся вокруг вопроса о назначении главного визиря. Англичане стараются провести Нюстофиюль-мэмалюкя. Русские же - Сехдуддовле.

Вы должны выступить против обоих, так как оба они готовятся продать вашу родину. Русские выставляют кандидатуру сипэхдара, ибо он является одним из должников русского Кредитного банка. Все его имущество заложено в русском банке.

Тавризцы, прочтите нижеприведенную телеграмму русского посла в Тегеране за № 102 министру иностранных дел Сазонову:

"Необходимо ваше содействие в вопросе получения концессии на судоходство на Урмийском озере. Во всяком случае, без взятки дело не обойдется".

Старайтесь освободить страну от рук захватчиков и торгашей.

Царское правительство эксплуатирует весь Иран и делит доходы страны между царскими подданными и своими сторонниками. Куда деваются доходы иранских таможен? Откуда возникают финансовые затруднения страны? В ноте, предъявленной председателю совета министров и Вусугуддовле русский посол в Тегеране говорит о самом беззастенчивом разделе таможенных пошлин.

В своей ноте посол касается вопроса об удержании таможенных прибылей в счет погашения процентов по задолженности и сообщает, кому и зачем роздана остальная сумма. Прочтите ноту № 182, предъявленную русским послом в Тегеран министру иностранных дел Вусугуддовле.

"Ваше высокопроисходительство, считаю своим долгом представить вам нижеследующее:

Остаток поступивших по 1 июля 1914 года в Русский Кредитив банк таможенных доходов мною задержан и распределен нижеследующим образом:

1. Из хранящихся в банке на текущем счету 2545206 кранов 40 динаров на содержание казачьей бригады его высокопревосходительства израсходовано 1 922 694 крана 40 динаров. Ваше высокопревосходительство не может не согласиться со мной, что неуплата указанной, суммы означала бы ликвидацию бригады. А на это правительство императора ни под каким видом не может согласиться. Документы по означенным расходам будут особо предъявлены командиром казачьей бригады в главное казначейство.

2. На покрытие убытков, понесенных в результате расхищения товаров русского подданного Арзуманова, - 18000 туманов.

3. За реквизицию правительством Его Величества шаха ароб русского подданного Мешади-Хади - 5 090 туманов.

4. За конфискацию в Ширазе арабским шейхом имущества братьев Алиевых 20000 туманов.

5. На удовлетворение претензий русского подданного Ибрагима Мануэля к иранскому подданному - Мухтарсултану - 2 000 туманов.

6. В уплату за ковры, ограбленные разбойниками в районе Исфагани у русских подданных шемахинцев Абдуллаевых, - 4 300 туманов.

7. За мануфактуру, расхищенную три года тому назад в местечке Хасар-Сурх, - владельцу фабрики Прохорову - 350 туманов.

Документы от вышепоименованных лиц в свое время также будут представлены правительству Ирана.

По погашении расходов на содержание казачьей бригады и удовлетворении претензий подданных Российской Империи в Русском Кредитном банке остается сумма в 93812 кран. Означенная сумма может быть уплачена по первому же требованию правительства шаха.

Коростовцев".

Тавризцы! Вот куда идут доходы вашей страны. Чтобы избавиться от подобных наглецов, вы снова должны воспользоваться вашим революционным опытом и сознанием.

Беспощадно боритесь с намеревающимися продать нас Самед-ханом и Сардар-Рашидом!"

На этом Нина закончила свое обращение. Я предложил добавить следующие строки.

"Тавризцы! Приближаются решительные дни. Мир стоит перед кровавыми событиями. Капиталисты готовят человеческую бойню. Царское правительство принялось за работу на иранской и турецкой границах. Царские наймиты Шыхбарзаны, Абдуррезак-беи и Сеид-беки зашевелились.

Азербайджанцы! В ближайшее время наша истерзанная страна обратится в арену битвы России, Германии и Англии. Кровавая политика этих империалистических держав - ваш лютый враг. Осознав их воинствующую захватническую политику, старайтесь разоблачить их. Следуйте за Российской социал-демократической партией большевиков!

Революционный Комитет".

ПОХИЩЕНИЕ ИРАИДЫ

На сегодняшнем совещании обсуждался вопрос о работе на ковроткацких фабриках. Я включил в повестку дня также вопрос об организации рабочих всех предприятий кустарной промышленности. До сих пор, кроме ковроткацких фабрик, мы не имели связей ни с какими другими предприятиями.

Совещание пришло к следующим решениям:

1. Снять с работы на ковроткацких фабриках некоторых организованных рабочих и перебросить их на другие предприятия кустарной промышленности.

2. Для этой цели, постепенно, не вызывая подозрений владельцев фабрик, уволиться рабочим Шафи Шабах-оглы, Алекперу-Кязим-оглы, Гаджи-Ага-Аваз-оглы, Дадашу-Гулу-оглы, Багиру-Гаджи-оглы, Салеху-Мусеиб-оглы и Яверу-Халил-оглы и для проведения организационной работы поступить на работу в различные предприятия

3. Товарищам, не сумевшим устроиться на новом месте, зарплата за это время выплачивается комитетом.

4. Если на новой работе они будут получать меньший оклад, комитет обязан выплатить разницу.

5. Для подведения итогов проделанной работы не менее двух раз в месяц созывать совещания.

После принятия этого решения я переговорил с отдельными товарищами, поручив им быть начеку. Затем, обратившись к Гасан-аге, спросил его мнение о способе распространения листовок по городу.

Он высказал следующее мнение:

- Шпионы и лазутчики Гаджи-Самед-хана и русского консула шныряют повсюду, они обыскивают всех, осматривают даже узлы, которые несут женщины. Я опасаюсь ареста некоторых наших товарищей и даже неспокоен за себя. Боюсь раскрытия нашей организации. Я предлагаю следующее:

1. Человек пятнадцать, переодевшись нищими, станут в местах, где должны быть расклеены прокламации. Прислонясь к стене, они будут просить подаяние и, улучив минуту, наклеят прокламации и скроются. Пока нищие вне подозрений.

2. Пачки прокламаций следует разложить у входа в бани. Отправляющиеся поутру купаться заберут их и покажут остальным.

3. Следует оставить прокламации и на каменных террасах мечетей. Особенно у больших мечетей, как, например, "Талибия-мэдрасаси".

Я согласился с предложениями Гасан-аги.

- Помните, что себя вы должны очень беречь, - сказал я ему, - так как ваш арест возбудит подозрение в отношении и меня и Нины и сорвет все наши планы.

Товарищи распрощались и вышли. Со мной остался один Тутунчи-оглы.

Вдруг раздался стук в дверь; Тутунчи-оглы пошел открывать. Спустя немного, вошла какая-то женщина. Я не узнал ее.

- Присядьте! - сказал я.

Она села. Я мельком увидел ее лицо. Мне удалось рассмотреть глаза. Я узнал их. Это были глаза, пленившие царского полковника Смирнова и приведшие его к смерти.

В комнату вошел Тутунчи-оглы. Взглянув на меня, женщина еле заметно указала на него. Я понял, что она не хочет говорить в присутствии третьего лица.

По моему знаку Тутунчи-оглы вышел в прихожую. Сбросив чадру, женщина глубоко вздохнула.

- Добро пожаловать, - обратился я к ней. - Несомненно, визит Махру-ханум в такой поздний час вызван серьезной причиной.

Махру-ханум посмотрела на меня своими задумчивыми глазами, немного подумала и, еще раз настороженно оглянувшись по сторонам, начала:

- Я знаю вас давно! Я знаю вас с того самого дня, когда сообщила вам кровавую тайну. Думаю, что вы умеете находить выход из тяжелых положений. По-моему, вы не принадлежите к тем, кто теряется перед опасностью. В настоящее время вы стоите перед лицом страшной катастрофы. В этих событиях можете погибнуть и вы и ваша возлюбленная и единомышленница Нина-ханум.

Чего только не передумал я, пока Махру-ханум говорила эти слова!

Открыв свой ридикюль, она достала и протянула мне черновик прокламации, написанный рукой Нины.

- Посмотрите, узнаете вы это? - спросила она.

- Узнаю, откуда вы это взяли?

- Я это взяла не у вас. Это взяла Ираида-ханум у Нины.

- Знает ли об этом Сардар-Рашид?

- Нет! Сардар-Рашида нет здесь, он уехал в Савудж-булаг*. По приезде он узнает все.

______________ * Город на ирано-турецкой границе. (Примечание автора).

- Как же попала эта бумага к вам?

- Ираида носила эту бумагу при себе. Вчера она принимала ванну. После нее в ванну вошла я. Бумага упала под скамейку. Я нашла ее, прочла и, если всего и не поняла, то сообразила, что это очень серьезная вещь, и потому взяла и спрятала. Ираида-ханум перевернула весь дом, но бумаги не нашла. Возможно, она заподозрила меня, но не осмелилась заикнуться и только между прочим спросила: "Махру-ханум не видали ли вы в ванной маленькой записки?"

- Не знаете ли вы, какую цель преследовала Ираида, похищая эту бумажку?

- Эта бумага поможет ей вырвать из ваших рук Нину!

- Что она сможет сделать? Она хочет добиться моего ареста?

- Она все рассказала мне: она боится вашего ареста и не хочет раскрывать всего Сардар-Рашиду или царскому консулу, так как в этом случае погибнет и ее сестра.

- А что же она намерена делать?

- Отравить вас, а затем показать бумагу Нине, запугать ее и вынудить на брак с Махмуд-ханом.

- Как же она собирается отравить меня?

- Наш повар - бывший повар Мамед-Али-шаха. По его приказу в свое время он отравил сотни людей.

- Говорила она по этому поводу с поваром? - спросил я.

- Пока нет.

Больше я ни о чем не спрашивал. Несомненно, положение стало чрезвычайно опасным. Мне следовало еще до приезда Сардар-Рашида покончить с этим делом. Безусловно, Ираида поспешит обо всем рассказать мужу, а тот не замедлит доложить консулу. Он давно ищет случая упрочить свое влияние, выдвинуться, получить новые чины.

Подняв голову, я внимательно посмотрел в глаза Махру. В ее ответном взгляде я увидел глубокую симпатию и сочувствие.

- Я верю вам, Махру-ханум! - сказал я признательно. - Наряду с хранящимися в вашей душе большими тайнами, вы сумеете сохранить и эту маленькую.

- Можете быть спокойны. Но этого недостаточно. Ираида все равно откроет ее.

- Обещаете ли вы помочь нам принять меры к сохранению этой тайны?

- Обещаю, обещаю всем сердцем!

- Когда вернется Сардар-Рашид?

- Дней через пять.

- Когда я еще раз сумею увидеть вас?

- Завтра, в это же время.

Она поднялась. Ночь была темная. Я приказал заложить экипаж.

- А можно мне поехать одной? - спросила она, когда я хотел отправить ее на фаэтоне.

- Вас проводит молодой товарищ, которому я вполне доверяю. Он сам будет править лошадьми.

С этими словами я вызвал Тутунчи-оглы и, представляя её, сказал:

- Можете довериться ему так, как вы доверяете мне. После их ухода более получаса я сидел и думал. Меня удивляло, как Нина могла не уничтожить такую важную бумагу, и она попала в руки такой опасной особы, как Ираида.

Я не мог уснуть. Не исключалась возможность, что Ираида откроет тайну мужу. Ее нельзя заставить молчать. Более удобный случай вырвать Нину из моих рук вряд ли еще ей представится. Мне невольно пришли на память слова, сказанные ею Нине дней десять тому назад:

"Ты одна не сумеешь отделаться от него! Тогда ты должна будешь бросить окружающую тебя роскошь и богатства и уйти. Но если мы сумеем добиться его высылки или смерти - во-первых, в твоих руках останется огромное состояние, а, во-вторых, ты сумеешь стать женой такого влиятельного человека, как Махмуд-хан".

Я решил, несмотря на позднее время, отправиться к Нине и обсудить с ней этот вопрос.

Был двенадцатый час. Тахмина-ханум и Меджид спали. Нина читала партийные газеты, доставляемые нам в Тавриз. Она очень удивилась моему позднему визиту.

- Удивительно, в такое время?

- Мне хотелось повидать тебя и поиграть с Меджидом.

Нина засмеялась.

- Правда, ты всегда играешь с нами. Но в такое позднее время... Садись.

Я сел. Я не торопился делиться с ней своими опасениями, так как и без того были расшатаны нервы этой преданной революционерки.

Около часу мы проговорили о чувствах, любви и искренности. Наконец, разговор коснулся Ираиды.

- Нина, надо быть немного осторожней. Правда, Ираида не захочет погубить тебя, однако, моя гибель может отрицательно отразиться на твоем положении в консульстве. К сожалению, ты недостаточно осмотрительна.

- Ошибаешься! - горячо воскликнула она. - Вот уже несколько лет, как мы ведем серьезную работу, и я ни разу не была неосторожна. И после всего этого...

- Прекрасно! - мягко прервал я ее. - Не волнуйся, ты и так нездорова. Случай подкарауливает человека, а он зависит от случайных неосторожностей. Как бы ни был опытен мастер, все же и он может допустить некоторые ошибки. Так же и мы. А теперь скажи, где ты хранишь черновик составленной тобой прокламации?

- Среди книг.

- Дай, посмотрю!

Она стала искать. Задумалась, снова начала поиски, но ничего не нашла. Достав из кармана сложенную бумагу, я протянул ей.

- На! - сказал я - Надо быть осторожней! Подобные документы, попав в руки Ираиды, могут погубить всю нашу работу.

- Ираиды?! - поспешно спросила она.

- Да, Ираиды.

- А как же эта бумага попала к тебе?

Я рассказал ей все. Нина побледнела. Некоторое время она стояла растерянно, не зная, что делать.

- Мы погибли! - сказала она печально. - Сардар-Рашид построит свое счастье на нашем несчастье! Это на руку и Ираиде! Скажи, что делать?

- Есть два выхода. Тайно выехать из Тавриза и скрыться или же принять другие, более решительные меры.

- Раз можно принять другие меры, зачем нам покидать Тавриз? Куда мы можем скрыться? Как мы можем бросить работу и бежать? И, наконец, кому мы доверим этого несчастного ребенка?

- Нина, принять решительные меры - это значит удалить из Тавриза напавшую на наш след Ираиду!

Чтобы дать ей обдумать мои слова, я некоторое время молчал. Затем добавил:

- Конечно, Ираиде не удастся погубить меня, так как мне заранее удалось узнать о ее намерениях. Но оставить Тавриз и уехать я не могу. Боязнь за твою судьбу не даст мне покоя! Ты понимаешь, что Махмуд-хан, желая жениться на тебе, не упустит случая и воспользуется этой историей. Если ты согласна на этот брак, ты можешь быть уверена, что тебе никакая опасность не грозит. Завтра утром ты отправишься к Ираиде и скажешь ей о своем согласии стать женой Махмуд-хана. Тогда твоя сестра никому не откроет твоей тайны, я же уеду куда-нибудь и, таким образом, опасность минует.

Говоря это, я рисовал на лежащем передо мной блокноте профиль Нины. Нина же, словно забыв обо всем, погрузилась в глубокое раздумье. Я никогда не видел ее такой серьезной и задумчивой. Перед ней стоял выбор: пожертвовать сестрой или идеей.

Стенные часы пробили три. До утра оставалось немного. Нина подняла голову и, откинув со лба пряди светлых волос, встала:

- Пусть погибает она! Ее жизнь не имеет цели. Она в лагере контрреволюции. Ее гибель будет для нее большим счастьем - она не даст ей пасть еще ниже.

Несмотря на решительный тон и суровость, с какой ока произнесла свой приговор, глаза ее наполнились слезами

- Нина! Ираида простит тебя, вы заживете вдвоем, а я уеду куда-нибудь. Может быть, когда-нибудь мы увидимся. Мы с тобой товарищи. Если не хочешь губить Ираиду - расстанемся.

Нина, как дитя, заплакала навзрыд. Я никак не мог успокоить ее. Склонив голову мне на плечо, она проплакала около получаса.

- У нее скверный характер! - сказала она, немного успокоившись - Я никогда не заплачу о ней. Для меня она давно умерла. Но она хочет погубить и меня. Она хочет продать и меня, как продалась сама. Над этим нельзя не заплакать. Она должна погибнуть! Она враг себе и враг иранской бедноты. Ради личного благополучия она готова продать всех и все. Мы давно должны были вырвать ее из этой жизни. Не знаю, сумеешь ли ты это сделать?

- Может быть, мы сумеем удалить нависшую над нами грозную опасность! сказал я, успокаивая ее.

* * *

Вечерело. Мы совещались с Мешади-Кязим-агой, Тутунчи-оглы и Гасан-агой, как поступить с Ираидой. Было высказано три мнения: Тутунчи-оглы, соглашаясь с мнением сестры Сардар-Рашида, Махру-ханум, советовал отравить Ираиду.

Я решительно отверг это предложение.

- Во-первых, отравление Ираиды возбудит подозрение относительно Махру, и Сардар-Рашид не оставит это безнаказанным. Во-вторых, повар будет арестован и через него дело раскроется. В результате может выявиться наше участие.

Второе предложение внес Гасан-ага.

- Как говорится, отсеченная голова не обмолвится! - "казал он сурово. Самое лучшее поручить это дело мне, и я этой же ночью покончу с ней. Ведь я убил столько контрреволюционеров. Пусть она будет одной из многих.

Мы отвергли и это предложение.

- Сардар-Рашиду небезызвестны разногласия, возникшие между мной и Ираидой в связи с желанием Махмуд-хана жениться на Нине, - сказал я. Помимо того, войти в дом Сардар-Рашида и убить Ираиду, оставив в живых Махру, может возбудить самые различные толки. Есть еще одно соображение против этого предложения - нам не к лицу идти на убийство беззащитной женщины.

Наконец, мы должны принять во внимание, что Ираида - сестра Нины. Правда, Нина, как революционерка, согласится на смерть сестры. Но, если мы убьем Ираиду, Нина будет потрясена. Подобный удар тяжело отзовется на здоровье Нины, нервная система которой и без того основательно потрясена. Мы можем потерять очень ценного, товарища.

После моих слов воцарилось молчание.

- Что же вы предлагаете? - спросил после долгого раздумья Мешади-Кязим-ага.

- Похитить ее и увезти из Тавриза!

- Каким образом? - спросили все в один голос.

- Это предоставьте мне. Вы только укажите, куда ее увезти и где держать.

- Это дело мое, - предложил Мешади-Кязим-ага, - мы возьмем ее в селение Тасвич. Там живет мой брат, там же у меня и сестры.

Предложение Мешади-Кязим-аги было принято. Это был самый удобный выход из положения. Раз Ираида будет находиться в наших руках, мы можем отделаться от нее в любую минуту, если к тому появится необходимость.

По окончании совещания мы поручили Мешади-Кязим-аге этой же ночью выехать в Тасвич, приготовить там все для помещения Ираиды и тайно вернуться обратно.

- Теперь можете разойтись, - сказал я. - Здесь пусть останется один Тутунчи-оглы.

Было ровно без четверти девять. Приближался час прихода Махру. Гусейна-Али-ами и его жены Сарии-халы не было дома. По-моему поручению Мешади-Кязим-ага вызвал их к себе и должен был задержать до двенадцати часов.

- Не пришла! - твердил Тутунчи-оглы, тяжело вздыхая.

Я знал, что с того дня, как Сардар-Рашид был в гостях у Нины, Тутунчи-оглы влюблен в Махру. Однако Тутунчи-оглы, несмотря на молодость, не принадлежал к тем, кто отдается несбыточным мечтам. Он знал, что вдову царского полковника, сестру заместителя губернатора не отдадут за бедного человека.

Вот почему он никому не открывал своей любви. Но его вздохи и беспокойство из-за опоздания Махру ясно говорили о его страстной любви к ней.

- Расскажи, как ты проводил Махру-ханум, о чем вы говорили?

- Ни о чем, - нехотя ответил Тутунчи-оглы. - Так, поговорили немного о том, о сем.

- Например?

- Сначала она спросила: "Ты разве кучер?". Я ответил, что нет.

- Почему же ты правишь? - спросила она.

- Абульгасан-бек хочет сохранить в тайне вашу встречу с ним и потому попросил меня об этом, - ответил я.

- Кто вы ему?

- Брат!

- Родной брат?

- Больше чем родной!

- И вы работаете вместе с ним?

- Да.

Мой ответ, видимо, понравился ей.

- И он, и его друзья - прекрасные люди! - сказала она.

Не доезжая до ворот, она попросила остановить фаэтон, пожала мне руку, и мы расстались.

- Передайте мой привет Абульгасан-беку! - сказала она.

Тутунчи-оглы на минуту умолк, затем, глубоко вздохнув, продолжал:

- Где же она? Почему не идет?

- Ты любишь ее? - прямо спросил я.

- А что пользы, если и люблю?

- Может быть, и она любит тебя?

- Так скоро?

Не отвечая на вопрос Тутунчи-оглы, я принялся расхваливать Махру.

- Она революционерка. И нас она уважает. Ее единственный недостаток в том, что она сестра Сардар-Рашида.

- А мне кажется, что она вовсе не революционерка, - возразил Тутунчи-оглы. - И уважает она нас не потому, что мы революционеры.

- А почему?..

- По двум причинам она сближается с нами. Первая из них: ее национализм, а вторая - ее ненависть к Сардар-Рашиду. Тут я должен заметить, что, по моему мнению, Махру-ханум вовсе не сестра Сардар-Рашида. По характеру, по взглядам, по наружности она никак не похожа на сестру сардара.

В это время раздался тихий стук. Тутунчи-оглы бросился к дверям и через минуту вошел в комнату с Махру-ханум.

- Разрешите снять чадру! - сказала Махру, здороваясь.

Тутунчи-оглы аккуратно сложил чадру на диване. Мы усадили Махру за чайный стол.

- Будут ли у нас тайны от Тутунчи-оглы? - незаметно для него спросил я ее.

- Если вы доверяете ему, то нет! - тихо сказала она. Никогда не улыбавшаяся Махру и на этот раз была грустна. Скорбь была к лицу этой печальной женщине. Она придавала ей такое величие и благородство, что, казалось, эта женщина создана для мук и скорби. Ее сосредоточенность, величие и глубокая печаль обладали силой, способной в каждом возбудить глубокую симпатию и уважение. Мы молча сидели перед ней, ожидая когда она сама заговорит. Наконец, она подняла свою прекрасную голову.

- Дело обстоит так: Ираида требует у меня эту бумагу, она грозит сообщить обо всем мужу и консулу. Но я знаю, что она не скажет консулу, так как боится за участь Нины.

- Будете ли вы до конца принимать участие в нашей работе? - спросил я.

Мой вопрос смутил ее. Ясно было, что она не ожидала его. Овладев собой, спросила:

- В чем заключается ваша работа?

- Наша работа поможет вам достигнуть ваших самых сокровенных желаний!

- Обещаю. Меня с вами связала серьезная тайна. Может быть, я не совсем ясно представляю, в чем ваша цель. Я только поняла, что вы сторонники беззащитных, и это я разделяю с вами полностью. Разве я не доказала свою преданность в служении этой цели?

- Доказали. Вот почему я повторю то, что только час тому назад говорил о вас сидящему здесь товарищу. Вы мать сынов и дочерей, которые первые разорвут цепи рабства Вы должны хорошо подумать и понять это и с душой принять участие в нашей борьбе за свободу. Вы должны, знать и то, что в нашем деле порой брат вынужден идти на брата.

Махру тотчас поняла мой намек.

- Я понимаю, что вы хотите этим сказать! - и добавила решительно: - У меня нет братьев. Сардар-Рашид вовсе не брат мне!

- Правда?

- Правда. Я стала считаться его сестрой в результате кровавой трагедии. Если это вас интересует, я могу рассказать вам.

- Говорите.

- Мой отец был садовником у отца Сардар-Рашида. Мне было тогда семь лет. Каждый раз, спускаясь в сад, хозяин здоровался со мной и с мамой, справлялся о нашем здоровье и часами беседовал с нами. Отцу моему все это не нравилось. Мама тоже советовала ему переехать оттуда, и мы решили уехать. Это было осенью. Мы собирались покинуть Ардебиль и переехать в провинцию Мехревдан. Была глубокая ночь. Но отец Сардар-Рашида подослал людей, и отца моего убили в дороге, а нас вернули в Ардебиль. Убийца моего отца продолжал приставать к матери. Тогда она отправилась с жалобой к мучтеиду Мирзе-Алекперу. Он посоветовал матери выйти за хозяина замуж. Мы ничего не могли сделать. Наконец, несчастная мама вынуждена была выйти за убийцу своего любимого мужа.

Я жила вместе с матерью. Мать умерла, умер и этот негодяй. Я же осталась там, так как у меня никого на свете не было. Я думала, что Сардар-Рашид, правитель Ардебиля, человек богатый и ни в чем не нуждающийся, в память своего отца и моей матери, намерен оставить меня у себя, как свою сестру. Однако я ошиблась. По приезде в Тавриз он начал вести себя в отношении меня крайне бесчестно. Раз ночью он пытался проникнуть в мою спальню. Я закричала. На мой крик проснулась его жена, но и она не пришла мне на помощь, так как он успел развратить и ее. Ведь красующийся на его груди орден Белого Орла он получил от русского правительства в уплату за свою жену. Вы же знаете, что до женитьбы на Ираиде, он свою первую жену возил в сад Шахзаде к русским чиновникам. Наконец об этом узнали ее братья, приехали и забрали сестру. Сардар-Рашид не оставлял меня в покое. От страха я не могла спать по ночам. Он с первых же дней выгонял из дома служанок, когда те пытались помочь мне. В последнее время я держала при себе склянку с сильно действующим ядом. Как только он подходил ко мне, я вынимала склянку и подносила к губам, и он отходил от меня.

Он не сумел обесчестить меня и потому в наказание решил выдать меня за нелюбимого, презираемого мной человека. Это был вечно пьяный казачий офицер. Он был начальником охраны консульства. Сардар несколько раз приводил его в гости и, оставляя нас наедине, сам уходил... Раз офицер захотел обесчестить меня, я бросила в него бутылку и стакан и убежала. За это Сардар-Рашид избил меня. Несколько дней он держал меня запертой в темной комнате.

На брак со Смирновым меня вынудило невыносимое положение, в котором я находилась. Смирнова я видела несколько раз. Он прекрасный человек. Ведь не обязательно, чтобы девушка выходила замуж за любимого человека, так и мне не обязательно надо было выходить за Смирнова. Я сделала это только для того, чтобы защитить свою честь от Сардар-Рашида и пьяного казачьего офицера. Однако я все еще не была избавлена от посягательств сардара. Он не прекращал своих гнусных попыток.

Он стремился совратить и приучить к беспутству не только меня, но и Ираиду. Он знакомил ее с царскими офицерами. И хотя Ираида пока не позволяет себе ничего, но, в конце концов, он и ее принудит стать такой, какой сделал первую жену.

Я и Тутунчи-оглы внимательно слушали Махру. Несколько минут мы молчали, не в силах прийти в себя от потрясающего впечатления, произведенного ее рассказом. Ее сообщение о том, что Сардар-Рашид пытается развратить Ираиду, также заставило меня глубоко призадуматься. Как бы то ни было, она была сестрой Нины.

Успокаивая Махру, я начал говорить ей об избранном нами пути, о том, что нашей идее служат самые честные и порядочные люди.

- Если вы действительно болеете душой за наших женщин и хотите избавить их от покушений бесчестных правителей и помещиков, вроде Сардар-Рашида, присоединяйтесь к нам! - обратился я к ней.

В заключение я дал ей обещание.

- Прежде всего я постараюсь освободить вас из рук Сардар-Рашида. Вы будете жить свободно и вместе с любимым человеком сумеете создать свою жизнь.

В глазах Махру блеснул луч надежды. Лицо ее, постоянно замкнутое скорбью, мгновенно удовлетворенно засветилось.

- Я к вашим услугам! - воскликнула она взволнованно.

Я тотчас перешел к деловому разговору.

- Кто ночует в доме Сардар-Рашида?

- После десяти часов вечера служанки и повара расходятся по домам. Дома остается только одна старушка обслуживающая Ираиду.

- Есть сторож во дворе и у ворот?

- Нет.

- Спите ли вы с Ираидой в одной комнате?

- Нет, у каждой из нас своя комната.

- А где спит старушка-служанка?

- В маленькой комнатушке, около кухни.

- Если запереть снаружи дверь ее комнаты, может ли служанка выйти через другую дверь?

- Нет, эта комнатка не имеет даже окна.

- Очень хорошо! Как вы проводите вечер?

- К десяти часам вечера мы ужинаем, пьем чай и занимаемся мелкой домашней работой. В десять часов Ираида удаляется в свою комнату, ложится в постель и читает. А я беседую со старушкой и в двенадцать ложусь спать.

- Сможете ли вы в час ночи оставить все двери открытыми?

- Да, смогу. Это вполне возможно.

- С этим кончено. Только имейте в виду, что все должно быть в полной тайне.

- Об этом не беспокойтесь. Но только обещайте вырвать меня оттуда!

- Не сомневайтесь в этом. Завтра в два часа ночи вы должны ждать меня там.

В одиннадцать часов, когда Махру-ханум собралась домой, снова заложили экипаж. Тутунчи-оглы поехал проводить ее. Дома никого не оставалось.

Нина вышла из-за портьеры.

- Я считаю эту ночь второй частью "Тысяча и одной ночи", - сказала она, присев к столу. - Я не хочу верить своим ушам. Теперь я убедилась, что эта женщина никому не откроет нашей тайны. Похитив Ираиду, ты можешь сохранить нашу организацию и оградить честь моей сестры. Ах, Ираида, как она низко пала! - добавила она после небольшого раздумья.

В двенадцать часов я проводил Нину домой.

Расклеенные по городу прокламации, обострение отношений между консулом и Гаджи-Самед-ханом и бессилие последнего вскрыть нашу подпольную организацию, приближали последние дни властвования Гаджи-Самед-хана. Он снова заболел и никого не принимал. Планы царского консула оставались неосуществленными. Консул возлагал все свои надежды на Сардар-Рашида.

Нина сообщила, что сегодня в два часа дня из консульства отправлена в Савуджбулаг телеграмма, вызывающая Сардар-Рашида.

У нас все было готово. Еще до приезда сардара в Тавриз Ираиду мы могли перевезти в новое жилище. Увезти Ираиду в селение Тасвич должны были Тутунчи-оглы и Мешади-Кязим-ага.

В девять часов вечера я получил записку от Ираиды.

"Дорогой Абульгасан-бек! Завтра жду вас к себе на обед. Я должна поговорить с вами по весьма серьезному вопросу.

Ифтихарус-султан Ираида".

Эта подпись меня рассмешила. Ираида подписала записку титулом, который обычно присваивается женщинам, принадлежащим к родовитой иранской знати. Без сомнения, титул этот был пожалован ей Гаджи-Самед-ханом по ходатайству Сардар-Рашида.

Было совершенно ясно, с какой целью госпожа "Ифтихарус-султан" приглашает меня к себе на обед.

Ночью, в половине второго, я, Тутунчи-оглы и Гасан-ага вышли из дому. Гасан-ага должен был править экипажем и остановить его у ворот Сардар-Рашида. На случай, если потребовались бы объяснения относительно фаэтона, Гасан-ага должен был ответить: "Изволил прибыть его превосходительство Сардар-Рашид". Тутунчи-оглы с бомбой в руке поручено было стать во дворе, чтобы помешать посторонним проникнуть в дом. Я же должен был войти в дом, взять Ираиду, вывести и усадить в экипаж.

Ровно в два часа мы остановились у ворот дома Сардар-Рашида. Махру-ханум оставила ворота открытыми. В ожидании нашего прихода, она взволнованно ходила по балкону.

Поднявшись на балкон, я едва слышно поздоровался с ней и пожал ей руку.

- Кто дома?

- Будьте спокойны, никого.

Через переднюю мы прошли в зал, где слабо светила лампа. Осмотрев все выходы из зала, я задвинул наружный засов на дверях комнаты служанки. Затем Махру-ханум указала мне дверь в комнату Ираиды. Закутанная в черный шелковый халат Махру двигалась, как призрак. Ее осторожная поступь, шуршание ее шелковой одежды среди окружающего мрака придавали необычайный, фантастический вид.

Перед дверьми спальни Ираиды она, остановившись, выжидательно посмотрела мне в лицо. Я рукой сделал ей знак удалиться, но она не уходила. Она хотела мне что-то сказать.

- Ираида не должна видеть вас! - сказал я ей шепотом. - Пойдите в свою комнату. Пусть утром откроют и выпустят вас из вашей комнаты. Тогда ни Сардар-Рашид, ни окружающие ни в чем не заподозрят вас.

Она все еще продолжала стоять, не сводя с меня взгляда.

- Медлить нельзя! - сказал я решительно. - Фаэтон стоит у ворот. Если вы не чувствуете в себе смелости сохранить эту тайну, идите и заприте ворота за мной и никому не говорите о том, что я был здесь! Сохраните хотя бы эту тайну.

- Постойте! - сказала она, когда я направился обратно в переднюю. - Мое колебание вызвано не боязнью. Вы должны дать честное слово, что возьмете меня из этого дома.

- Обещаю вам, что я не оставлю вас здесь!

Мой решительный тон успокоил Махру. Она прошла в свою комнату, и я запер за ней дверь снаружи.

Затем я подошел к двери Ираиды. Мне было трудно переступить через порог ее спальни. Это не было страхом, но мне было совестно, так как из-за жары Ираида сбросила одеяло. Свет горящего у ее изголовья ночника, хоть и слабо, освещал ее наготу. Книга, которую она читала перед сном, лежала на ее обнаженной груди.

"Что подумает Ираида, проснувшись и увидев меня в своей спальне?.." мелькнула у меня мысль. - "Не подумает ли она, что Абульгасан-бек с гнусной целью вошел в ее спальню?"

Колебался недолго. "Пусть думает, что угодно! В конце концов она узнает, с какой целью я явился".

Я подошел к постели. Над кроватью были развешены картины, изображающие обнаженных женщин в различных позах. Я поднял лежащее в ее ногах тоненькое одеяло и набросил на Ираиду. Мне бросился в глаза висящий у ее изголовья, обрамленный в изящную серебряную рамку, фирман Гаджи-Самед-хана.

"Уважаемую супругу господина Сардар-Рашида Ираиду-ханум приказываем именовать титулом Ифтихарус-султан.

Губернатор Шуджауддовле Гаджи-Самед-хан.

Тавриз. Гиджры 1329".

Дальше медлить нельзя было. "Начатое дело надо довести до конца!" сказал я себе.

Надо было разбудить Ираиду. Держа в правой руке наган, левой я коснулся ее волос. Она не просыпалась. Тогда, приложив руку к ее голове, я слегка встряхнул ее. Не просыпаясь, она повернулась на другой бок. Наконец, когда я решительно потряс ее, она раскрыла глаза, оглянулась вокруг и остановила взгляд на мне.

- Если хочешь остаться в живых, ни звука! - сказал я угрожающе и приставил к ее виску револьвер.

Услышав эти слова, она очнулась, узнала меня и тихим, дрожащим, внезапно охрипшим голосом спросила:

- Абульгасан-бек, для этого ли ты познакомился с нами? Что ж, мне нечего сказать, ты можешь сделать со мной, что хочешь, но помни, что я сестра Нины.

- Успокойся, Ираида, я явился сюда не для того, чтобы совершить бесчестие, а для того, чтобы спасти тебя от позора, - сказал я. - Ты должна относиться ко мне так же, как относилась прежде. Я не хочу лишать тебя жизни. Ты хотела продать меня Махмуд-хану, отравить меня и сделать Нину такой же несчастной, как ты сама. Я же, несмотря на это, стараюсь уберечь тебя от бесчестия и преступления. Я никогда не позволю, чтобы такой презренный человек, как Сардар-Рашид, продал сестру Нины и обратил ее в царского шпиона. Ираида, ты вспомни, кем был твой отец? Если дочь человека, всю жизнь боровшегося с царизмом, хочет стать царской шпионкой, можно ли не наказать ее?

Ираида смутилась и не знала, что ответить.

- Разве для того ты приехала в Иран, чтобы обратиться в слепое орудие в руках царского консула и пойти по пути позора? - продолжал я. - Да разве ты не могла бы жить с Ниной? Встань, оденься быстрее! Времени для разговоров нет! Не бойся.

- Чувствую, - сказала, наконец, Ираида, - ты ведешь меня на смерть. Пощади, я согласна на любую жизнь. Обещай, что ты не убьешь меня!

- Ты будешь жить до тех пор, пока будешь хранить тайну, похищенную у Нины, пока ты никому не обмолвишься о том, что произошло сегодня и пока никому не подашь вести оттуда, куда тебя повезут. До тех пор ты встретишь лишь внимание и гостеприимство. Знай, что такая жизнь будет длиться недолго, так как век Самед-ханов и Сардар-Рашидов короток. Встань, оденься, захвати только одежду.

Она поднялась, сложила всю одежду и белье в большой чемодан и, набросив по моему требованию на голову черную шелковую чадру, приготовилась выйти.

- Постой! - сказал я. - Надо оставить Сардар-Раши-ду какое-нибудь письмо. Сядь и пиши, что я продиктую.

Она села и взяла ручку.

"Уважаемый Сардар-Рашид!

Ты знаешь, что мы должны были расстаться. Ничто, ни твой высокий сан и твое положение в обществе, ни драгоценности, которыми ты одарял меня, не могли бы привязать меня к тебе, так как, вступая по настоянию царского консула в твой дом, я думала, что иду туда для тебя. Однако меня ты захотел так же продавать, как свою сестру и первую жену, для достижения дальнейших чинов и почестей. Но моя совесть не может примириться с этим.

Я вынуждена вернуться в Россию. Из твоего дома, кроме одежды, я с собой ничего не беру.

Прощай!

Ираида".

Я поднял чемодан, вышел с ней к воротам и усадил ее в фаэтон.

Прощаясь, она заплакала.

- Не забывай меня, - сказала она. - Если до сих пор я не жила, как человек, то даю тебе слово после этого жить честно. Люби и береги Нину, не обижай ее!

ПОСЛЕ ПОХИЩЕНИЯ ИРАИДЫ

В семь часов утра ко мне пришли Нина и маленький нукер Сардар-Рашида.

- Скорее одевайся и идем, - воскликнула с деланным волнением Нина, едва я открыл дверь. - Ираида похищена!

Через пять минут вместе с ними я отправился в дом Сардар-Рашида. Слуги, служанки и соседи, столпившись в зале, взволнованно шептались. Махру-ханум, обняв колени, молча сидела на диване.

- Махру-ханум! Что это значит? - спросил я.

- Я сама поражена. Вечером Ираида поужинала вместе с нами, мы посидели до одиннадцати часов. В одиннадцать мы разошлись по своим комнатам. Утром, когда мы хотели выйти из своих комнат, все двери оказались запертыми снаружи. До прихода служанок мы оставались взаперти.

- Вы не знаете, какое несчастье с ней могло приключиться?

- Мы не слышали ни малейшего крика или шума. Посмотрите, вот и письмо, оставленное ею. Читайте!

Я тотчас взял письмо. Если бы оно попало в руки Сардар-Рашиду, он постарался бы упрятать его, никому не показав. В этом письме Ираиды разоблачились вся его низость и бесчестье.

Нина вслух прочла письмо.

- Бедная женщина, она вынуждена была бежать! - воскликнули мы оба.

Вскоре явились люди, посланные Гаджи-Самед-ханом и консулом. Махру-ханум рассказала им то же, что и нам. Они записали показания Махру и потребовали оставленное Ираидой письмо.

- Письмо это я должен передать лично генералу, - сказал я.

В консульство я отправился вместе с Ниной. Консул и его семья были встревожены исчезновением Ираиды. Но они не верили тому, что она уехала в Россию. По их мнению, вся эта история была подстроена и явилась результатом неприязненного отношения Гаджи-Самед-хана к Сардар-Рашиду. Они были убеждены, что Ираида увезена людьми Гаджи-Самед-хана с целью подорвать авторитет сардара в Тавризе.

Когда же мы рассказали обстоятельства ухода Ираиды и то, что она захватила с собой лишь одежду и оставила письмо с объяснением причин, вынудивших ее к отъезду, их мнение в корне изменилось.

Прочитав же письмо, консул переменился в лице. Заметно волнуясь, он вернул мне письмо и, подозвав Нину, усадил нас за накрытый к утреннему чаю стол.

- Это неожиданный удар для меня, - сказал консул. - Вместе с вами переживаю тяжесть вашего горя. Должен заметить, что, когда я уговаривал Ираиду выйти за Сардар-Рашида, я недостаточно знал его. Если бы я знал его таким, каким он изображен в письме Ираиды, я бы никогда не согласился, чтобы Ираида погрузилась в это болото. Верьте этому. Но прошу вас об одном: никому не показывайте этого письма. Не предпринимайте ничего, могущего умалить авторитет Сардар-Рашида, который, вероятно, в скором времени займет пост генерал-губернатора. Для управления страной не хватает нужных нам людей, а Гаджи Шуджауддовле болен, он не может работать. Что касается отношения Сардар-Рашида к Ираиде, обещаю хорошенько пробрать его. Вы же позаботьтесь об Ираиде, постарайтесь послать за ней кого-нибудь. Если она не хочет оставаться здесь, помогите ей деньгами.

В это время Нину позвали. Очевидно, это было сделано по предложению консула, чтобы поговорить со мной наедине.

Он закурил сигару.

- Еще несколько дней тому назад я собирался пригласить вас и переговорить с вами, но, к сожалению, не мог найти свободной минуты. Мы должны обсудить с вами один вопрос, если вы располагаете временем.

- Пожалуйста, ваше превосходительство! - ответил я. - Я к вашим услугам.

- Вопрос в высшей степени сложный и щекотливый. О выходе Нины замуж за кого-либо другого не может быть и речи. Да на это не согласна и она сама. Она и слышать не хочет об этом. Однако Махмуд-хан не из тех, кто отказывается от своего намерения, Сардар-Рашид полностью поддерживает Махмуд-хана. Он намеревается теснее сблизиться с людьми Гаджи-Самед-хана, стремится заранее упрочить свое влияние. Его превосходительство, по-прежнему, питая к вам дружеские чувства, также является сторонником брака Нины и Махмуд-хана. По этому вопросу, хотя и не совсем официально, он обратился ко мне. Я бы хотел знать ваше личное мнение по этому поводу. Как видите, это не просто вопрос о выходе замуж Нины. Здесь затронуты важные политические интересы. Вы знаете, что Сардар-Рашид и Махмуд-хан - нужные нам люди. Я хотел бы обратить ваше внимание на то, что брак Нины с Махмуд-ханом ни в коей мере не отразится на нашем знакомстве и дружбе. В частности в нашей семье в отношении вас возникла новая идея, о которой мы можем поговорить лишь по выходе Нины за Махмуд-хана.

Этим самым консул старался добиться моего согласия на брак Нины с Махмуд-ханом и хотел уладить этот вопрос без ссоры. Я знал, что за несколько дней до этого консул наводил справки о моей личности и собирал сведения о моем состоянии и говорил в своей семье, что я окончил в России техническое учебное заведение. Он намеревался вместо Нины предложить мне в жены свою дочь, вдову Ольгу.

- Я всецело в распоряжении господина генерала и без его согласия ничего не предприму, - сказал я, не желая медлить с ответом. - Я вручаю вам мою жизнь, мое настоящее и будущее.

Слова мои воодушевили консула.

- Посмотри, какой воспитанный, какой благородный человек! - сказал он, подозвав свою супругу Анну Семеновну. - Он вручает в наши руки свою судьбу и дает слово ничего не предпринимать без нашего согласия.

- Я первый желаю добра Нине, - продолжал я. - И никогда не позволю себе усеять шипами дорогу к ее счастью. Я не принадлежу к людям, которые позволяют себе тягаться с таким влиятельным государственным мужем, как Махмуд-хан. Я простой купец и не думаю, чтобы Махмуд-хан мог питать ко мне неприязнь, так как я очень тихий и миролюбивый человек. Думаю, что господин генерал и его семья знают отчасти мой характер. Если бы не милость, оказываемая мне господином генералом, я бы давно покинул эту страну. Я обещаю вам не предпринимать ничего против свободы действий Нины. Надо полагать, что поскольку я не препятствую этому браку, враждебность Махмуд-хана ко мне остынет.

- Он не причинит вам никакого вреда, - сказал консул, опуская руку мне на плечо. - Этого и мы не допустим. Что касается брака Нины с Махмуд-ханом, повторяю, этот брак политически необходим.

- Если Нина согласна на этот брак, я могу только поздравить ее.

- Я не могу согласиться с мнением генерала, - вмешалась в разговор супруга консула. - Пока Нина не убедится, что Абульгасан-бек действительно женится на другой, она никогда не согласится выйти за Махмуд-хана. Девичье сердце не считается с дипломатическими и политическими интересами, а исходит из своих желаний и чувств. Нина любит Абульгасан-бека и пока он не обручится с другой, она никогда не изменит своему чувству. Вот почему Абульгасан-бек должен жениться раньше, чем Нина выйдет замуж за Махмуд-хана.