Тавриз туманный

- Я узнаю, что делается в консульстве, - возразил я. - Если сведения об этих ожидающихся безобразиях подтвердятся, мы еще соберемся и обсудим, как лучше организовать восстание.

До сих пор я еще не видел Нины в таком нервном состоянии. Все ее тело дрожало от волнения. Только что вернувшись с работы она собиралась послать Тахмину-ханум за мной. При виде меня она тотчас же попросила Тахмину-ханум увести Меджида к себе. Когда Меджид и Тахмина ханум вышли, она в страшной тоске схватила меня за руку.

- Нет ничего тяжелей, как работать в среде бесчестных, бессовестных людей! Сегодня я почувствовала отвращение к жизни! - сказала она чуть не плача.

- Что случилось?

- Консул собирается совершить неслыханную гнусность. Ультиматум произвел огромное впечатление. В Тегеране перед русским посольством была устроена демонстрация протеста. Для того, чтобы не дать этому движению протеста переброситься в Тавриз, готовятся карательные и военные мероприятия.

Нина умолкла. Мы оба задумались.

- Восток сам должен позаботиться о себе, - нарушила молчание Нина. Все действия консула подтверждают это. Создавшееся положение требует вооруженного восстания масс, так как к безоружным и бессильным милосердие не применяется. Консул говорит, что восстание Саттар-хана развратило тавризцев. Из их голов еще не выбиты идеи, не подобающие народу колониальной страны. Для того, чтобы окончательно выбить эти вредные идеи и проветрить их головы, - говорит консул, - необходимы штыки Апшеронского полка. По его мнению, к народам колониальных стран нельзя относиться милосердно, эти народы привыкли склоняться только перед силой и гнетом, это вошло в их кровь и плоть. Если к некультурному, дикому народу относиться любовно и мягко, он может счесть это за слабость, и потому проявление милосердия в отношении народов Востока не входит в планы царской политики. Консул считает необходимым разоружить население Тавриза, захватить принадлежащее местным властям военное имущество, разоружить и распустить незмие...

Вопрос был ясен. Слова Амир-Хашемета подтвердились. Нам надо было найти выход.

Пообедав с Ниной, я поспешил в русско-иранскую школу; Акбер Акберов поддержал мнение Амир Хашемета, считая, что при создавшейся ситуации вооруженное восстание - единственный путь,

Я долго колебался, долго думал, но найти выхода не мог. На вечернем заседании я должен был высказать окончательное мнение.

ИМЕНИНЫ МИСС ГАННЫ

Вопрос о вооруженном восстании был решен. Перешли к обсуждению плана восстания, разработка которого была поручена мне. Я предложил:

1. Довести вооруженные силы до двух тысяч человек. Мобилизовать испытанных в революции восьмого года добровольцев.

2. Немедленно уволить из незмие лиц из первоначального состава незмие и отобрать у них оружие. Их места предоставить добровольцам.

3. Приобрести для незмие 400 лошадей с седлами.

4. Вождям революции с семьями покинуть Тавриз, так как их пребывание в Тавризе и преждевременный арест может обезглавить восстание и убить революционный дух тавризского народа.

5. Осмотреть места расположения русских войск. Создать комиссию для определения пунктов, откуда следует начать восстание.

6. Составить списки мобилизованных, переговорить с каждым из них в отдельности и ознакомиться с их образом мыслей; выделить сумму, необходимую для удовлетворения их нужд.

7. Составить из мобилизованных небольшие отряды и обучить их в отдельных частях города, пройдя с ними военную переподготовку.

8. Перевезти оружие из селения Паян и распределить среди мобилизованных, а остальную часть спрятать в надежных местах.

План был принят единогласно. Для исполнения отдельных пунктов были избраны комиссии и даны им соответствующие инструкции.

С заседания я вышел с Мешади-Кязим-агой. Я предупредил его, что приглашен на именины к мисс Ганне и к ужину не буду.

- Что же ты несешь ей в подарок? - спросил он.

- Ничего. Мне некогда было позаботиться об этом.

Мешади-Кязим-ага стал возражать.

- Так не годится. Ты должен преподнести ей что-нибудь. Эта девушка дала нам заработать целый миллион. В этом барыше есть и ее доля. Зайдем домой, я выберу для нее что-нибудь подходящее.

- Это немыслимо, я могу встретиться с Ниной.

- Пойдем. Нина-ханум еще не вернулась, - успокоил меня Мешади-Кязим-ага, заставив повернуть к дому.

Мешади-Кязим-ага вынес золотую шкатулку, осыпанную алмазами. В шкатулке была брошь - миниатюрная головка девушки, сделанная из мельчайших бриллиантов чистой воды.

- Возьмите! Она это заслужила. Она нам еще может пригодиться, - сказал он, смеясь.

По правде сказать мне жаль было отдать эти ценные вещи американке, но это было необходимо, хотя бы ради оружия, которое находилось под американской охраной. Пожалуй, и для перевозки оружия надо было прибегнуть к содействию американской миссии.

С Мешади-Кязим-агой мы направились к дому гравировщика, чтобы выгравировать на шкатулке надпись для мисс Ганны. Мастер принял нас весьма любезно и тут же выгравировал на крышке: "Маленький дар большому другу".

Когда я пришел к мисс Ганне, гости были уже в сборе и ждали меня. Все они знали меня со слов мисс Ганны.

При моем появлении все американцы, по восточному обычаю, поднялись с мест.

- Абульгасан-бек, - сказала мисс Ганна, представляя меня гостям, - о котором я неоднократно вам говорила. - Он оказал мне много внимания во время нашего совместного путешествия. Это - человек, всеми любимый, уважаемый, в частности, пользующийся моим особым расположением.

Гости дружески пожимали мне руку. Тут были жена консула миссис Мария (самого консула не было, он был болен), первый секретарь консульства мистер Фриксон с женой миссис Сарой и другие. Меня посадили между мисс Ганной и женой консула миссис Марией.

Гости с интересом разглядывали преподнесенную шкатулку и, не зная еще о содержимом, мысленно взвешивали ее, стараясь хотя бы приблизительно определить ее стоимость. Когда же, раскрыв шкатулку, они увидели лежащую там головку, мистер Фриксон с нескрываемым восхищением сказал мисс Ганне:

- Ваш друг преподнес вам драгоценнейшую безделушку французской работы. Вы теперь богаты. Цена этой вещички по меньшей мере пятнадцать тысяч долларов. Еще раз поздравляю вас!

Полная любви и радости, мисс Ганна была сильно смущена; она не знала, как встать, как сесть, что сказать. Мой подарок привлек внимание всего общества. Мисс Ганна показала гостям также подарки, полученные ею за время знакомства со мной от моих друзей. Она достала дорогую нитку жемчуга, подаренную ей супругой Саттара Зейналабдинова, затем редкую, дорогую шаль, подаренную женой Алекбера, затем выдолбленный из цельной бирюзы игольник, осыпанный драгоценными камнями, пудреницу и другие вещички, преподнесенные мисс Ганне Ливарджанским ханом, и, наконец, купленные Алекбером от моего имени дорогие бриллиантовые серьги.

- Я удостоилась знакомства с самыми выдающимися людьми Востока и получила от них ценные знаки внимания.

Когда мы перешли в столовую, молодая жена мистера Фриксона поторопилась занять место рядом со, мной. Я и сам был рад этому, так как с супругой консула приходилось говорить через переводчика, а миссис Сара прекрасно владела русским языком и даже с мужем старалась говорить по-русски, хотя тот объяснялся по-русски с большим трудом.

- Я ношу на своей груди память дорогого и искреннего друга, - шепнула мне мисс Ганна, садясь рядом по другую сторону и показывая на только что полученную от меня головку-брошь.

- А я ношу в своей груди неизгладимую любовь юной, прелестной девушки, - ответил я, слегка нагнувшись к ее уху.

Мои слова тронули мисс Ганну. Она повторила их миссис Саре, которая была рассеяна и выглядела чем-то обиженной; взоры ее были прикованы к подарку.

- Я верю в судьбу, в счастье, - сказала она, искоса посмотрев на мужа. - С мистером Фриксоном мы поженились здесь. Мой отец был здесь поверенным крупной сахарной фирмы "Ходорковский", которая принадлежит моему дяде. Моя девичья фамилия Мезгер; быть может, слыхали? Здесь моя мать бросила отца. Ее знакомство с некоторыми неподходящими лицами вызывало недовольство отца, и они расстались. Старшая моя сестра еще до переезда в Тавриз полюбила грузинского князя, ветеринарного врача, и вышла за него замуж. Наша семья распалась, жить дальше в этих условиях стало немыслимо, и я вынуждена была выйти замуж. - И она, слегка понизив голос, добавила: Американцы крайне скупы. Они живут лишь для себя. Очевидно, так было предначертано мне в книге судеб, но брачные узы не связали нас друг с другом. Еще вопрос, поеду ли я за ним в Америку. Мне хочется остаться на Востоке.

Миссис Сара давала понять, что она вышла за Фриксона помимо своей воли и не связана с ним никаким чувством. Было ясно, что она соблазнилась положением Фриксона, а теперь его не любит и не прочь была бы найти счастье с другим человеком.

Через некоторое время мистер Фриксон предложил мне перейти в зал. Он взял меня под руку и сразу заговорил о своей жене.

- Моя супруга слишком молода. Она не достигла еще той зрелости, когда умеют разбираться в жизни. Ей всего девятнадцать лет. Поженились мы недавно, и она еще не успела отвыкнуть от девичьих капризов и присущей этой поре шаловливости. Я до сих пор не сумел найти доступ к ее сердцу. Вот почему мы живем как чужие.

Все это мне было известно уже со слов миссис Сары.

- Оставим это в стороне, - продолжал мистер Фриксон, заметив вероятно, что его семейные дела меня не интересуют. - Поговорим о деле. Завтра последний день ликвидации филиала нашего благотворительного общества в селении Паян. Необходимо перевезти имущество, больных и детей в город. Это требует времени, а времени нам не дают. Мучтеид сегодня решительно повторил свое требование очистить деревню. Может быть, вы сумеете помочь нам в этом отношении хотя бы указав нам подходящее помещение?

- Это не трудно, - заметил я. - И помещение найдем и вещи перевезем.

Предложение мистера Фриксона меня крайне обрадовало. Мы получили возможность перевезти находящееся в Паяне оружие в город под американским флагом.

МАХРУ И СМИРНОВ

Махру никогда не видела Смирнова таким озабоченным. Раньше он постоянно твердил:

- Я отдыхаю только тогда, когда возвращаюсь домой. Только при виде тебя я забываю все огорчения и заботы...

В последние дни эти слова звучали неискренне и не могли обмануть чуткую Махру. Ни дома, ни вне его Смирнов не был весел, и даже в его смехе чувствовалась какая-то натянутость, искусственность. Ясно было, что с ним происходит что-то неладное. Он был рассеян, часто прерывал начатый разговор на полуслове и заговаривал о другом и нигде не мог найти себе места. Бывало, что, задумавшись за столом, он так и оставался с поднесенной ко рту вилкой. Такое поведение мужа тревожило и оскорбляло Махру.

"Упавший по своей вине - не плачет, - думала она. - Я сама полюбила и вышла за него. Я думала, что любовь эта сделает меня счастливой. Он принял ислам, переменил имя, но все это было сделано для усыпления подозрений некоторой части общества".

Многие говорили ей, что когда религия, обычаи, традиции различны, трудно ужиться вместе. Но ни одно из этих уверений не доходило до ее сознания. Она любила, любила как одержимая. Поженились, пожили некоторое время, и вот он изменился, он охладел к ней. Махру иногда казалось, что он воспользовался ее доверчивостью, ее неопытностью, и с горечью думала о том, что им придется расстаться.

Пока Махру предавалась своим невеселым размышлениям вошел Смирнов. Он обнял, поцеловал ее, но в его ласках Махру чувствовала неискренность. Она не могла сдержаться и заплакала. Смирнов растерялся. Он привлек ее к себе и стал успокаивать лаской.

- Моя красавица, - говорил он ей, - мой ангел, почему ты плачешь? Разве кто-нибудь обидел тебя?

- Ты не должен был так поступать со мной, - проговорила Махру, - ради тебя я бросила все: свой народ, свои обычаи, своих знакомых. А ты не сумел оценить все это и теперь отступаешь. Как скоро ты охладел ко мне, как быстро утомила тебя эта любовь!

Смирнов был огорошен этими упреками Махру, но не знал, что сказать, какими словами успокоить ее.

- Ты права, моя красавица, - наконец, проговорил он. - За последние дни я изменился, но эта перемена не имеет отношения ни к нашей любви, ни к нашей семейной жизни. Если бы мой долг позволил, я мог бы открыть тебе настоящую причину этой перемены.

- Ах, все это одни слова! - возразила Махру. - Я сама виновата... Это послужит мне уроком.

Видя, что ему никак не удается успокоить Махру, Смирнов решил объяснить ей причину своего удрученного состояния.

- Дорогая Махру, - начал он. - Положение Тавриза крайне серьезно. Ты должна сохранить в тайне то, что я сообщу тебе. Вопрос этот связан со всей моей будущностью. На этих днях тавризский генерал-губернатор, не согласившись на предложение царского консульства, покинул страну. Тавриз в руках тайной организации. Ежедневно ведется агитация, призывающая народ к восстанию, ежедневно принимаются новые меры. По имеющимся сведениям и незмие находится в руках революционеров. Вот почему решено разоружить незмие, и это поручено мне. Эти мероприятия могут быть проведены лишь силой оружия. Нет никакой надежды, что незмие покорится без борьбы. Уход Мухбириссалтане из города есть демонстрация против царской политики. Тавриз обагрится кровью. Судьбу невинного, безоружного населения разрешит сила оружия. Вот что беспокоит меня. Погибнет твой народ, твои сограждане. Я боюсь, что пролитая кровь, разъединит нас и убьет твою любовь ко мне. Твой брат также за предупреждение восстания и разоружение незмие. Знай я, что и ты разделяешь это мнение, я действовал бы решительно, и тогда сомнения были бы неуместны. Тогда со спокойной совестью я исполнил бы свой долг.

- А ты не можешь отказаться от этого поручения? - спросила Махру. Пусть это поручат другому.

- Это долг службы. Кроме того, тут вопрос и личного порядка. От этого зависит наше будущее. Я могу добиться чина генерала лишь исполнением этого поручения.

Махру промолчала. Смирнов уже стал жалеть о том, что открыл Махру служебную тайну. В это время раздался телефонный звонок. Окончив разговор, Смирнов повернулся к Махру.

- Дело принимает серьезный оборот. В ответ на разоружение двух чинов незмие, население обезоружило четырех русских солдат. Я должен немедленно отправиться в консульство. Ты меня не жди к обеду.

И с этими словами Смирнов ушел.

Махру сидела в глубоком раздумье. Она вспомнила слова Смирнова: "Это служба. Тут и вопрос личного порядка. От этого зависит наше будущее, моя карьера. Исполнив это поручение, я получу чин генерала".

При мысли о том, каким путем достигается этот чин, она пришла в ужас.

"Мой муж будет убивать тавризцев. Женщины и дети погибнут от казачьих пуль, и в результате несчастья десятков тысяч людей, мы, я и мой муж, достигнем благополучия. Генеральские эполеты будут куплены за счет чести, достоинства и счастья тысяч и тысяч людей!"

Словно безумная, вскочила Махру с места, взяла со стола карточку мужа и подбежала к окну. Она вглядывалась в милые ее сердцу черты блестящего офицера. Потом посмотрела в окно. Перед ней открывался вид на родной город, на Тавриз, с его стройными минаретами, зеленеющими кущами садов, базарами, скрытыми под куполообразными крышами, нежащимися в объятиях кирпичных стен дворцами. Глядя то на фотографию мужа, то на родной город, Махру словно сопоставляла их, взвешивала свою любовь и привязанность к каждому из них и чувствовала, что не может отказаться ни от мужа, ни от родины. Глядя на портрет мужа, она вспоминала о первых днях своей любви, о сладостных свиданиях, о чарующей песне своего сердца. Вся краткая, но захватывающая история ее любви проходила перед ее глазами. Наконец, оторвавшись от карточки, она снова пристально посмотрела на развернувшийся перед нею город.

Было уже темно, когда раздался стук в ворота. Гусейн-Али-ами пошел открывать.

- Вас хочет видеть какая-то ханум, - сказал он, вернувшись.

В дверь вошла высокая, стройная женщина, с горделивой осанкой, закутанная в черную чадру.

Я сидел за столом, углубившись в подробный план восстания, разработанный Амир-Хашеметом. Собрав бумаги, я спрятал их в ящик стола.

Женщина сбросила чадру. Это была супруга Смирнова Махру-ханум.

- В доме, кроме нас двоих, никого не должно быть, - сказала она решительно, когда я, поднявшись, хотел пожать ей руку и заперла дверь на ключ.

Я пригласил ее сесть. Она была очень взволнована.

- Мой поздний приход нарушил ваш покой, - начала она, - но он вызван крайней необходимостыо. Я уверена, что вы простите меня. Я долго думала, но никому другому не могла решиться открыть свое горе...

Она замолчала и оглянулась по сторонам.

- Необходима ваша помощь, но... не знаю, сумеете ли вы ее оказать?

- В пределах возможности все осуществимо. Я полагаю, что вы не сомневаетесь в моем глубоком уважении к вам...

- Дело вот в чем, - сказала Махру-ханум, снова осмотревшись. - Над Тавризом нависла угроза страшной катастрофы. Можете ли вы предотвратить ее?

- Какой катастрофы?

- Катастрофы смерти, разгрома, уничтожения.

- Кто готовит эту катастрофу?

- Царская армия...

У меня мелькнула мысль, что она подослана консулом или Смирновым, и я решил быть осторожным.

- Махру-ханум! Этого не может быть. Русские явились сюда не с целью грабежа и убийства, а для водворения порядка и спокойствия. Я думаю, что эти вести не настолько серьезны, чтобы нарушить ваш покой.

Глаза Махру-ханум загорелись ярким пламенем.

- Быть может, вы мне не доверяете? Будьте же уверены, что никто не подучивал и не подсылал меня к вам! Молодая женщина, к тому же знакомая с вами, не станет являться к вам с предательской целью. Я не шпионка. Если вы сомневаетесь в этом, убейте меня. Ни один человек не знает, что я пришла к вам... Царская армия собирается обезоружить незмие, произвести в домах обыски, отобрать оружие, арестовать подозреваемых в революционности; для того, чтобы задушить революционное движение, будут приняты самые суровые меры...

- Откуда вам все это известно? - спросил я серьезно.

- Мне Смирнов сказал. Все это поручено ему.

- А вы говорили об этом еще кому-нибудь?

- Нет. Да я никого и не знаю. Сказать брату мне не хотелось, так как он сам участник этого предательского выступления. Сперва я хотела сказать об этом Нине, но потом я решила, что она предаст. Ведь она русская, к тому же служит в консульстве. Я боялась, что она донесет консулу прежде, чем я успею сообщить об этом вам... И я решила прийти прямо к вам...

- А не будет ли недоволен ваш супруг? Ведь это создаст большие недоразумения в вашей жизни?

- Я отдала ему свое сердце, - решительно возразила она, - но не весь Иран и, в частности, революционный Тавриз.

- Если таковы ваши убеждения, я от души приветствую ваше чистое, любящее и болеющее за народ сердце.

- И я явилась к вам, веря в вас. Я пришла к вам в уверенности, что вы не просто тавризец, - с этими словами Махру-ханум вынула из кармана бумажку. - Возьмите, прочтите и это!

Я взял бумажку. Это был приказ командующего азербайджанской оккупационной армией генерала Снарского. Вот содержание приказа:

"По приказу Кавказского наместника тавризская незмие должна быть разоружена. Приказываю привести ваш полк в боевую готовность и ждать дальнейших приказаний".

Прочитав приказ, я вернул его Махру. Она положила его в карман жакета и, попрощавшись, ушла.

Я велел Гусейн-Али-ами никому не говорить о ее посещении и, оставшись один, задумался.

Если бы сотая доля патриотической чести Махру, связавшей свою жизнь с русским офицером, который явился растоптать ее родину, была у Гаджи-Мехти-аги Кузекунани и ему подобных, они не отправились бы в Марагу за Гаджи-Самедом, чтобы привезти его в Тавриз генерал-губернатором.

Я только что вторично достал составленный Амир-Хашеметом план, чтобы продолжать его рассмотрение, как снова раздался стук в ворота. Пришлось опять спрятать бумаги обратно.

На этот раз пришла Нина. Она была сильно озабочена и печальна:

- Сегодня вопрос окончательно выяснился, - сказала она, едва успев войти. - Английский консул также изъявил свое согласие. Незмие возбуждает большие подозрения, и ее решено разоружить. По сведениям, имеющимся в консульстве, в Тавризе до 25 тысяч ружей. Населению будет предъявлено требование сдать все это оружие.

- Пусть потребуют! - воскликнул я. - Самое ценное из этого оружия находится в наших руках. Вот и списки.

- Если бы нашлись и люди, которые бы могли носить его! - со вздохом сказала Нина, просмотрев список.

- Найдутся и люди, прекрасная Нина! Все у нас готово. Мы дадим консулу хороший урок и покажем, всему миру, какую катастрофу создала царская политика. Все это обойдется нам, конечно, недешево. Мы потеряем многих вождей, осмелившихся поднять вооруженное восстание против царского правительства. И все же восстание необходима, оно неизбежно. Надо дать почувствовать царскому правительству, что иранская революция не умерла, что она живет.

- Верно, - воскликнула Нина и добавила задумчиво: - Не знаю, чем все это кончится для нас, что нас ждет?

- Нас ждет счастье, наше будущее светло!

- И я твержу себе это, но ход событий не зависит от нас, не правда ли? - спросила Нина.

- Нет, Нина, зависит, - ответил я. - Настоящие события зависят от нас, они не случайны и не стихийны, их создаем и направляем мы, и они подчиняются нашей воле.

К воротам подкатил фаэтон. Приехал Алекбер.

Поздно ночью я постучался к мисс Ганне. Когда я попросил открывшую мне горничную доложить обо мне хозяйке, она сказала, приглашая меня войти:

- Госпожа приказала принимать вас без доклада...

Я вошел в будуар мисс Ганны. Она сидела с распущенными косами, рассыпавшимися по плечам. При виде меня, она поднялась, чтобы выйти в другую комнату, но я удержал ее:

- Я скоро уйду, не беспокойтесь!

- Куда это ты уходишь? Мне надо многое рассказать тебе.

- Я тебя слушаю.

- Не торопись, успеешь выслушать...

Я не мог уйти, не узнав ее новостей, она же, чтобы задержать меня дольше, говорила о посторонних вещах.

Был уже второй час ночи, когда мисс Ганна пригласила меня к столу. Волей-неволей пришлось подчиниться. За ужином было и вино, которого до сих пор у нее не бывало.

Я часто поглядывал на часы.

- Ты должен брать пример с часов и быть, как они, бдительным, - сказала девушка, и я почувствовал, что она снова начнет разговор на излюбленную тему.

Я уже привык к ее жалобам, и они не производили на меня впечатления.

- Действительно, у часов можно научиться и бессоннице, и бдительности, но как бы я ни старался в этом направлении, я не стану брать у мисс Ганны уроки нетерпения.

- Значит, мне придется поучиться у тебя хладнокровию и безразличию, ответила девушка, не задумываясь и почувствовав под ногами почву, принялась за свои рассуждения.

- Никто так не несчастлив, как я. Каждый член американского консульства, даже жена консула Мария и жена Фриксона Сара завидуют мне, считая меня счастливейшей девушкой на свете. Вместе с тем они считают меня холодной и неумной. Они думают, что я не сумела привлечь твою душу, овладеть твоим сердцем, удовлетворить твои вкусы и требования. Или что я не сумею устроить жизнь. Однако, ни Сара, ни Мария не знают тебя, не понимают ни твоей души, ни твоего сердца, ни твоей стойкости. Не знают того, что у тебя железная воля, судят о тебе, как об обыкновенном еврее или среднем англичанине...

После этого вступления девушка перешла к обычным жалобам, принялась говорить о своем умении, которое разбивается о мое равнодушие.

Я слушал ее без возражений, готовя в то же время слова оправдания.

- Верно, - сказал я, гладя ее волосы, - возможно, что не понимающие тебя думают о тебе именно так, но они ошибаются, моя богиня! Такие девушки, как ты, встречаются не часто. Что касается меня, то я вовсе не равнодушен к тебе и не холоден, а терпелив и выдержан. Чтобы построить жизнь удачно, нужно время. Постепенное укрепление любви сделает ее более ценной и устойчивой.

Глубоко вздохнув, девушка отпила глоток вина. Глаза ее были слегка пьяны.

- Мой дивный ангел, - сказал я, желая заставить ее заговорить об интересующем меня деле. - Нет ли каких-нибудь новостей?

- Нет никаких новостей, которые могли бы тебя обрадовать, - прошептала она, устремив на меня хмельные глаза.

Она склонилась ко мне так близко, что ее губы почти касались моих.

- На этих днях ожидаются серьезные события, - начала она, протягивая к моему рту кусочек яблока. - Армия разоружит незмие. Городу будет предъявлен ультиматум о сдаче оружия. Все выступающие против царской политики будут арестованы.

Она отпила еще несколько глотков вина, заставила выпить и меня и продолжала:

- Ты мне не веришь? - спросила она.

- Верю, моя Ганна, верю! - поспешил ответить я. - Но удивляюсь, как же храбр тот, кто, вырывая эти сведения из сердца русских, доставляет их в американское консульство.

- Это правда, но американские доллары всемогущи. Они бесстрашны, они не останавливаются ни перед какими преградами. Ты должен знать, что подобный торг ведется во всех консульствах. Заведующий секретным отделом русского консульства Сергей Васильевич состоит на жаловании в консульствах семи держав. И это не удивительно. Такие люди встречаются во всех консульствах, и поэтому их тайна остается нераскрытой. Все шпионы знают и взаимно покрывают друг друга. Кто может поручиться, что и в нашем американском консульстве нет таких? Дипломаты не могут обойтись без этого. Если один консул не будет к вечеру знать обо всем, что делал другой консул за день, и не сообщит об этом своему послу, он не будет считаться искусным дипломатом. Основа всего шпионаж, подстрекательство, доносы.

Девушка была окончательно пьяна. Помолчав немного, она опять вернулась к разговорам о семейной жизни.

- Мы только сейчас узнаем друг друга, - сказал я, чтобы успокоить ее, и у нас зарождаются связи, которые упрочат нашу любовь. Ни ты, ни я не свободны в своих действиях. Когда мы получим разрешения наших родителей, мы введем нашу жизнь в определенные рамки.

Девушка встала и, взяв меня за руку, потянула за собой.

- Встань, пойдем, я покажу тебе письмо моих родителей.

Ганна отперла комод и достала из него маленькую склянку с изображением черепа. Это был яд, но, притворившись непонимающим, я спросил:

- А что в этой склянке?

- Это лекарство. Оно бывает нужно человеку только раз в жизни.

Ганна почувствовала головокружение и пошатнулась. Я взял склянку из ее руки и усадил ее на диван.

- Это лекарство, - проговорила она, немного отдохнув, - ответ, родителям, не желающим считаться с чувствами своих детей, ответ их упорству, - и, внезапно выхватив у меня склянку, Ганна принялась откупоривать ее.

Я взял ее тонкие руки и стал целовать их. Склянку я спрятал в карман. Ганна громка зарыдала. На ее голос прибежала горничная, схватившись обеими руками за голову, принялась жаловаться.

- Сегодня госпожа получила письмо из дому. Прочитав его, она расплакалась. Затем вызвала меня и послала за вином. Это - первый раз...

Я дал мисс Ганне отпить воды, усадил ее за стол и принялся ласкать ее волосы, руки, плечи. Она крепко прижалась ко мне.

- Верни мне это! - прошептала она с мольбой и снова разрыдалась.

- Ганна, ты разумная девушка, надо жить! Ты должна жить для меня, разве ты сама не подумала об этом? Пока я ласкал ее, откидывая со лба ее кудри, она обливала слезами мою сорочку.

Не было никакого сомнения, что девушка получила из дому письмо, лишавшее ее всяких надежд. Очевидно, родители молодой американки не согласились на ее брак с иранцем.

- Дорогая Ганна! Потерпи, ты должна и вправе ждать от жизни счастья. Ты еще так молода. Быть может, сама жизнь устранит мешающие тебе препятствия.

Девушка достала из-за корсажа письмо и, отогнув начало и конец его, прочла:

"Передай наш искренний привет Абульгасан-беку, спасшему тебе жизнь и честь и оказывающему тебе столько забот и внимания.

Однако, Ганна, ты должна понять, что уважение и внимание требуют не любви, а ответного уважения, и впадать в крайности излишне и не к лицу американке..."

Девушка бросила письмо на стол.

- Их долг исполнен! Теперь я сама сумею построить свою жизнь, - сказала она решительно.

Когда на минарете мечети Хазрат-Сахиба раздались звуки азана, пробуждающего тавризцев от сна, мисс Ганна уснула, прислонив головку к моему плечу. Я сидел неподвижно, чтобы не тревожить ее сна. Солнечные лучи, проникнув через разноцветные стекла восточных окон, осветили комнату. Слепящие глаза яркие лучи солнца разбудили девушку.

- Прости, я побеспокоила тебя! - прошептала она слабым голосом.

В ГОСТЯХ У РУССКОГО КОНСУЛА

О моем давнишнем знакомстве с Ниной было известно и консулу и его жене.

- Нам надо познакомиться с Абульгасан-беком! - твердили они Нине, но я просил ее как-нибудь избавить меня от посещения консульства, и до сих пор мне удавалось под тем или иным предлогом отказываться от консульских приглашений. Сегодня же за нами должен был приехать экипаж консула. Извиниться и привести опять какие-нибудь доводы было уже невозможно. Нам ничего не оставалось, как покориться своей участи, чтобы не возбуждать подозрений. В девять часов фаэтон был подан, и мы поехали. В дверях залы нас встретили консул с женой и старшей дочерью, Сардар-Рашид с Ираидой и командир Апшеронского полка Смирнов с Махру-ханум.

При нашем появлении дирижер махнул палочкой, и нас встретили звуками марша. Консул всячески старался подчеркнуть свое внимание к нам. Дочь и жена консула не отрывали от меня глаз. У консула было еще несколько гостей из офицеров.

Сардар-Рашид выглядел скучным и, хотя старался казаться веселым, но это ему не удавалось, все его движения были вымучены. Видно было, что отношение к нему консула далеко не дружеское.

Ираиде было также не по себе; ее настроение находилось, очевидно, в связи с озабоченностью Сардар-Рашида. Махру-ханум, улучив минуту, опустилась на свободное место рядом со мной на маленьком диване. Дважды с очевидным желанием присоединиться к нам Смирнов подходил к нам, но на диване больше не было места, и он удалялся.

- Послезавтра, - шепнула, наклонившись ко мне, Махру-ханум, - начнется. Берегитесь. Во главе поставлен мой несчастный муж. Возьмите эту бумагу. Спрячьте. По прочтении уничтожьте.

И она незаметно протянула мне какую-то бумажку.

- Будьте осторожны. Предупредите ваших близких...

Я не имел основания не верить Махру: все, что она мне говорила, совпадало с сообщениями мисс Ганны и Нины.

Нина, куда-то выходившая, вернулась с тремя розами. Одну из них она приколола к груди Махру, другую вдела в петличку моего костюма, а третью хотела передать Смирнову, но Махру перехватила у нее розу и приколола к корсажу Нины. По всему было заметно, что Махру-ханум успела в значительной мере остыть к мужу. Смирнов несколько раз подходил к ней, приглашая пройтись с ним, но она все не хотела подняться с места. Наконец, под каким-то предлогом Смирнов все же заставил ее подняться и увлек с собой. Нина села рядом со мной.

- Это исторический вечер! - проговорила Нина, сверкнув взглядом. - В настроении Ираиды замечается резкий перелом. Назначение Сардар-Рашида азербайджанским генерал-губернатором затягивается.

- Почему? - тихо спросил я, - есть другой кандидат?

- Да. Положение слишком напряженное, и нужен человек с большим влиянием. Консул уже нашел такого. Это - человек авторитетный и сильный; он более предан царю, чем даже Сардар-Рашид. Сегодня он будет здесь.

- Кто он? - спросил я.

- Когда придет, увидим и узнаем. Назначение его согласовано и с господином Саблиным* и с господином Сазоновым**.

______________ * Саблин - царский представитель в Иране. ** Сазонов - министр иностранных дел царской России.

- А какой пост займет Сардар-Рашид?

- Он останется в должности помощника губернатора и в будущем заменит губернатора, так как он имеет орден "Белого орла".

- Действительно, это исторический вечер! - подтвердил я, подумав о последовательной аннексионистской политике царского правительства в отношении Ирана.

- Сегодня есть еще новости, - добавила Нина. - Кроме чинов русского консульства, приглашен персонал всех имеющихся в Тавризе иностранных консульств.

При этих словах сердце мое усиленно забилось. Узнав, что в числе приглашенных имеется и мисс Ганна, я забеспокоился: как встретятся Нина и Ганна, что подумает Нина? Впервые в жизни я отдавался воле случая: будь, что будет!

Когда сообщили о прибытии английского консула со своим штатом, оркестр заиграл торжественный марш. После взаимных представлений и приветствий Нина указала на худощавого, длиннолицего, бритого господина с выступившими на лице, словно синий шнур, жилами.

- Это мистер Томсон, заведующий секретным отделом английского консульства. Он получает от русского консульства по тысяче рублей золотом в месяц за передачу необходимых секретных сведений. Нечего сомневаться, что и он, как наш Сергей Васильевич, продает их не только нам, но и остальным державам!

Я стал внимательно разглядывать мистера Томсона, который крайне любезно беседовал в это время с Сергеем Васильевичем.

Затем явился германский консул со своими служащими и был принят с той же помпой.

Указав на низенького, мало отличавшегося от обезьяны человека, Нина сказала:

- Этот старый немец - барон Розен. Он также один из наших людей, работающих в германском консульстве.

Достойно внимания было то, что и барон присоединился к Сергею Васильевичу и Томсону.

Немного спустя, приехал австрийский консул со своим штатом. И тут оказался продавшийся русскому консулу человек по имени Гет. В составе французского консульства этим делом занимался мусье Жюльберт.

Я сидел в ожидании чинов американского консульства, которые запоздали.

"Как хорошо, если они не будут!" - Не успел я подумать это, как доложили о прибытии американцев.

Самого консула не было, он все еще продолжал болеть. Явились мистер Фриксон с женой и мисс Ганна. При их появлении я, Смирнов, Сардар-Рашид, Ираида, Махру-ханум и Нина прогуливались по залу. Когда нас представляли друг другу, мисс Ганна протянула мне руку, как совершенно незнакомому человеку, но пожала мою руку как-то особенно интимно. Не давая никому знать о нашем знакомстве, Ганна держалась со мной, как с чужим. Я успокоился. Теперь я думал о другом.

- Кто из этих двух, Фриксон или Ганна, царский шпион? - спросил я у Нины.

- Эта девушка - самое коварное существо в мире. Вот почему, убрав заведующего секретным отделом, на его место назначили ее. Но и Фриксон, и его жена - русские шпионы.

Мужчины составили одну группу, дамы другую. В первой были такие продавшиеся за золото империалистам шпионы, как Сергей Васильевич, барон Розен, Гет, мусье Жюльберт и мистер Томсон, а с другой такие женщины, как мисс Ганна, Махру-ханум и Нина. Все собравшиеся словно ожидали появления какого-то важного лица. После долгих ожиданий оно, наконец, прибыло. То был Шуджауддовле Гаджи-Самед-хан, высокий, плотный, с длинными свисающими усами, человек лет шестидесяти или чуть больше. На его голове красовалась тонкая суконная шапка. Середина головы, начиная ото лба и до затылка, была выбрита.

Взяв его под руку, русский консул представил его присутствующим. Английский консул пожал ему руку. Оказанное Гаджи-Самед-хану внимание не нравилось ни Ираиде, ни ее мужу Сардар-Рашиду, но тем не менее сардар стал усиленно любезничать с Самед-ханом.

Консул пригласил гостей к столу.

Английский консул подал руку жене русского консула, который повел к столу жену английского.

Во главе стола был посажен Гаджи-Самед-хан, рядом с ним сидела Ираида, а дальше Сардар-Рашид, Махру-ханум и Смирнов.

Я сидел по другую сторону стола между мисс Ганной и миссис Сарой. Рядом с мисс Ганной сидел мистер Фриксон, а дальше Нина и главный секретарь австрийского консульства.

Заведующие секретными отделами, словно сговорившись, сидели друг возле друга.

Наполнив бокал, поднялся с места русский консул Беляев.

- Одним из верных сподвижников великой Российской империи в борьбе за независимость и охрану порядка и спокойствия великого Ирана является осчастлививший нас своим присутствием Шуджауддовле. Я поднимаю этот бокал за здоровье нашего лучшего друга Самед-хана!

Раздался звон бокалов.

Никто не мог перевести ответную речь Самед-хана, и консул обратился ко мне.

- Просим оказать любезность перевести речь нашего досточтимого гостя, сказал он.

Я поднялся и стал переводить.

- Я принадлежу к числу тех, кто первым начал борьбу за сближение Ирана с Россией. Если и были случаи нарушения этой дружбы, если и находились недостойные люди, чинившие препятствия на этом пути, я вел с ними упорную борьбу. Начиная с седьмого года, я неустанно работаю над укреплением влияния его величества русского императора в Иране. Мне думается, что я еще обладаю достаточной силой и энергией для продолжения борьбы на этом поприще. Надеюсь, мне опять удастся с успехом выполнить эту почетную миссию. Я благодарю всех присутствующих, поднявших бокалы за мое здоровье, особенно дам.

Русский консул был доволен речью Самед-хана, но английскому консулу она, видимо, не особенно понравилась: хан забыл упомянуть об Англии.

Вторично подняв бокал, консул попросил слово:

- Здесь сидят две дамы. Одна из них - супруга нашего лучшего друга Сардара-Рашида - госпожа Ираида, а другая - супруга полковника Смирнова Махру-ханум. При посредстве этих двух дам европейская культура начала проникать на Восток. Помимо того, брак этих двух особо установил неразрывную дружбу между Петербургом и Тавризом. Я предлагаю выпить за здоровье госпожи Ираиды и Махру-ханум с их супругами.

Снова зазвенели бокалы.

Слово взял Сардар-Рашид. Его речь мало отличалась от речи Самед-хана и состояла из голой лести и подобострастия. Выступил и Смирнов с восторженными похвалами по адресу Востока.

Ужин с тостами продолжался.

- Я пью за представителя местного купечества Абуль-гасан-бека, - сказал консул, когда очередь дошла до меня, и поднял бокал.

После этого слово принадлежало мне.

- Если разрешите, я бы хотел сказать несколько слов, - начал я и, получив разрешение, заговорил, как подлинный тавризский купец. - То, что собравшиеся здесь господа пили за здоровье безвестного, малозначительного купца, является живым доказательством дружеской политики, проводимой его императорским величеством.

- Браво, сын мой, - сказал Самед-хан, не сводивший с меня глаз.

- С разрешения досточтимого господина Шуджауддовле, нашего главы и руководителя, я хочу добавить несколько слов к тому, что высказал глубокоуважаемый хан. Первое, что необходимо нам в данную минуту, это водворение в Иране мира, спокойствия и тишины. Поэтому нельзя не приветствовать заботящегося об этом господина консула его императорского величества, а также господина Шуджауддовле, содействующего ему. Находясь на юге под покровительством его величества короля Англии, на севере пользуясь милостью его величества императора и самодержца всероссийского, мы, иранские купцы, можем развить торговлю, а Иран - создать свою независимость. Разрешите мне принести мои искренние пожелания и приветствия присутствующим здесь представителям великих держав, а также высокоуважаемому Гаджи-Самед-хану Шуджауддовле и его выдающемуся сподвижнику господину Сардар-Рашиду,

Моя речь произвела определенное впечатление. Самед-хан был настолько растроган, что поцеловал меня в лоб, я же приложился к его руке и склонился в почтительном поклоне.

- Прошу вас пожаловать ко мне завтра, - ласково сказал Шуджауддовле.

Я сел. Нина лукаво взглянула на меня. В ее глазах сверкали шаловливые искры.

- Да вы прекрасный оратор, - прошептала мне Ганна. - У вас есть все способности, кроме способности любить...

Мисс Ганне не удалось особенно распространиться на эту тему, так как тосты за здоровье других гостей продолжались.

Особенно была довольна мною Ираида за упоминание о Сардар-Рашиде.

Большую часть времени за ужином мисс Ганна провела в разговоре со мной. Обстоятельство это не ускользнуло от внимания Нины, но она не могла слышать нашего разговора, так как музыка заглушала слова мисс Ганны.

Ужин затянулся до двух часов ночи. После ужина гости разбились на группы. Особенно долго беседовали Самед-хан и консул. К трем часам ночи гости начали расходиться. Первыми ушли американцы. Когда мы собрались уходить и стали прощаться, Самед-хан повторил мне свое приглашение посетить его:

- Жду вас завтра!

- Если моя поездка в Россию не состоится, я с превеликой радостью воспользуюсь вашим любезным приглашением.

ДНИ БИТВ

Был пятый день магеррама. Слух об отозвании из Ирана Моргана Шостера распространился по всему Тавризу. Об этом говорили даже торговки на женском базаре, утверждая близкое пришествие имама.

- Близок час, когда желтый гяур* обратит гробницу пророка в Мекке в конюшню! - возбужденно говорили мужчины, переходя из мечети в мечеть.

______________ * Русские.

Сквозь густую толпу, заполнявшую двор мечети Сахибильамр и прилегающие улицы, невозможно было пробиться.

Население Ирана, привыкшее в месяце магерраме оставлять все дела и проводить дни в мечетях и на площадях, было теперь особенно возбуждено. В такое-то время царские дипломаты затеяли свою опасную игру!.. Как в вопросе колонизации Ирана, так и в деле умиротворения населения Тавриза царские политики проявляли обычную в их практике грубость.

Наглость оккупантов, врывавшихся в дома мирных граждан, уводивших женщин, срывавших с них на улицах чадры и допускавших всякие беззакония, неминуемо вела к кровавой развязке.

Царские дипломаты словно не знали, или, зная, не желали считаться с обычаями и традициями Востока.

Царские солдаты вели, себя в Тавризе точно так, как в свое время вели себя татарские завоеватели, угнетавшие русский народ. Они избивали каждого встречного, топтали честь и права народа, хватали известных лиц, пользующихся уважением народа, и при всем народе чинили над ними невероятные издевательства.

В результате всего этого население неизбежно должно было столкнуться с царской армией. Тавриз должен был свести, наконец, счеты с царскими оккупантами, приступить к кровавой расправе.

Я не сомневался в том, что впоследствии мне будет предъявлено обвинение в том, что я не предотвратил вооруженного восстания, но поступить иначе я не мог. Вооруженное восстание должно было дать опыт иранским крестьянам и бедноте, научить их организованному выступлению с оружием в руках. С другой стороны, оно должно было доказать дипломатам, что за истекший период революционное движение пустило еще более глубокие корни, чем это было раньше. По всем этим соображениям мы решили начать восстание, организовав и хорошо подготовив его, придав ему вселяющую бодрость духа форму.

Сила, противопоставленная нами царским войскам, состояла из четырех тысяч человек; две с половиной тысячи из них были вооружены русскими винтовками, остальные германскими маузерами и ружьями. Помимо того, в нашем распоряжении было до полутора миллионов патронов, полторы тысячи русских наганов, пятьсот ручных бомб, динамит, порох и прочее.

Наша малочисленность не останавливала и не пугала нас; мы были уверены, что в самом начале столкновения население выступит на нашей стороне и поддержит нас.

Часов в девять вечера, попрощавшись с Ниной, я вышел из дому.

Пользуясь темнотой, мы еще раз проверили дома, в которых были размещены наши вооруженные силы.

Али Мусаев с сыновьями и окончившею русско-иранскую школу молодежью, во главе с учителем Акбером Акберовым, расположились вокруг Саман-Майдана. Амир Хашемет с полутора тысячами вооруженных занял армянскую часть. Мискин Аскер во главе пятисот человек расположился в домах около консульства. Ибрагим-бек Джахангиров, я и другие кавказцы, а из тавризцев Гаджи-Гусейн-Али, засели в домах, расположенных вокруг сада Шахзаде. Это был самый ответственный и опасный пункт. Мы должны были воспрепятствовать соединению находящихся в саду Шахзаде русских сил с войсковыми частями, расквартированными в городе.

Бывшие в нашем распоряжении пятьсот бомб мы разделили на три части. Двести из них были выделены нам, двести Амир Хашемету, а остальные поровну Акберу Акберову и Мискин Аскеру.

Особенно остро ощущалось сегодня отсутствие товарищей грузин. Восьми бомбометчиков, имевшихся у нас - Гасан-аги, Тутунчи-оглы, Сулеймана, Гара-Меликли и четырех рабочих с ковроткацких фабрик, которых мы научили искусству метания бомб еще в девятом году, - было нам совершенно недостаточно.

Обычно с восьми часов утра в городе начинали появляться вооруженные казачьи части. По всему фронту было сделано распоряжение не препятствовать свободному проходу казачьих частей в город.

Мы решили до начала восстания не прерывать телефонной связи. С началом же военных действий телефонные линии, обслуживавшие штаб русской армии и консульство, должны были быть перерезаны и сохранены лишь линии, связывающие части повстанцев. Для успешного проведения этого мероприятия в определенных пунктах были заблаговременно расставлены люди и приготовлены аппараты.

В девять часов нам сообщили, что в город вошло до четырех с половиной тысяч казаков. Они занимали окраины города и, останавливая прохожих, производили тщательный обыск. Главные их силы были сосредоточены вокруг управления незмие, которое, однако, пустовало, так как вся незмие была уже на своем посту.

Первые выстрелы грянули со стороны армянской части, и через минуту по всему городу началась оглушительная трескотня ружейных залпов.

Не прошло и пяти минут, как телефоны оккупантов перешли на службу восставшим.

Первым заговорил со мной по телефону Амир Хашемет.

- Не пропускайте в город пулеметов из сада Шахзаде. Они причинят нам большой урон.

- Постараемся по мере возможности, задержать их, - ответил я. - Не допускайте в городе выступления неорганизованных масс. Они могут обратиться в бегство и создать панику. Направляйте их в тыл врагу, там они будут полезнее.

Затем я говорил с Акбером Акберовым.

- Ученики дерутся, как вымуштрованные солдаты, - сообщил он. - Мы отбили уже четыре атаки. Нашими бомбами убито четыре офицера.

В это время меня прервал Гасан-ага, сообщив о выступлении из сада Шахзаде войск с пулеметами.

Мы занимали дома, крыши, лестничные площадки и другие скрытые места.

Из сада Шахзаде показалась казачья сотня с четырьмя пулеметами. Рядом со мною находился пылкий, смелый юноша по имени Гузу-Курбан.

- А ну, подай мне бомбу! - приказал я.

Он принес огромную бомбу болгарского образца, но я вернул ее, потребовав заряженные нами в Тавриза бомбы. Гузу-Курбан принес две. Взяв одну из них и поручив другую ему, я стал прицеливаться. Движение руки, и бомба, упав в самую гущу, подняла невероятную панику. Я испытал огромное наслаждение при этих, вот уже в течение двух лет не слышанных мною звуках. Облака пыли окутали все вокруг. Я не дал улечься пыли. Скрываясь в ней, казаки могли провезти пулеметы в город. Вслед за первой я метнул вторую бомбу. Стоны раненых, крики слились в один сплошной гул. Я оказался прав казаки на самом деле рассчитывали сквозь дым и пыль, поднятые первой бомбой, проскочить мимо нас в город.

Началась горячая ружейная перепалка. Пыль улеглась, и недалеко от занятого нами дома на середине улицы мы увидели брошенные казаками пулеметы. Не видя нас, казаки стреляли наугад, мы же, следя за каждым их шагом, били без промаха.

Убедившись в безнадежности своей попытки пробиться в город, казаки изменили направление и, спешно повернув в сторону, устремились в узкие улочки, но тут настигла их бомба Гасан-аги.

Бой на нашем участке постепенно разгорался. За полчаса казаки возвели перед садом Шахзаде баррикаду. Для того, чтобы вернуть валявшиеся на улице пулеметы, они до пяти раз переходили в наступление, но каждый раз бывали отбиты.

Тогда они стали целиться в пулеметы, чтобы испортить их и, таким образом, лишить нас возможности воспользоваться ими. Но и эти попытки их не увенчались успехом. Закинув веревки, мы передвинули их к себе и втащили в дом.

Использовать против нас находившиеся в саду Шахзаде орудия было невозможно. Восстание началось внезапно. В городе было много английских, русских и американских подданных. Поэтому русское командование не рискнуло подвергнуть город артиллерийской бомбардировке.

Тавриз был отрезан от всего мира, телефонная и телеграфная связь была прервана.

Меня подозвали к аппарату. Говорил Амир Хашемет.

- Мы уничтожили более тысячи конных и пеших казаков. Бой продолжается. Положение отличное.

После него я переговорил с Акбером Акберовым и Мискин Аскером. Полученные от них сведения показали полнейшую растерянность и дезорганизацию в рядах царских войск.

Ночь мы провели на своих постах. Двинуться с места было немыслимо. Перестрелка продолжалась до самого утра.

Расположенные в саду казаки предпринимали несколько безуспешных вылазок, пытаясь пробиться в город на выручку находившимся там частям.

Гасан-ага и я бросили до девяноста бомб. Руки наши ныли от усталости и напряжения.

Все вопросы, связанные с организацией питания, были заранее предусмотрены, и с этой стороны мы не испытывали никаких затруднений.

С девяти часов утра следующего дня ружейная перестрелка усилилась и не ослабевала до самого вечера.

К шести часам из сада Шахзаде донеслись звуки полкового оркестра, сопровождаемые криками "ура". При этих звуках я немедленно приказал по всем пунктам расположения наших сил на моем участке приготовиться к бою.

Крики "ура" предвещали выступление значительной силы.

Минут через пять из ворот сада Шахзаде выплыло знамя Апшеронского полка, следом на белом коне в короткой кожаной тужурке ехал командир полка Смирнов.

Послышалась команда. Войска разбились на три отряда. Один из них двинулся на нас с севера, другой с юга. На обоих концах вспыхнула ожесточенная перестрелка.

Я со своим отрядом скрывался в домах, расположенных на центральной улице, ведшей в город. По данной заранее инструкции с нашей стороны не было произведено ни одного выстрела. Я разглядывал Смирнова в бинокль. Он тоже, вооружившись биноклем, осматривал наши позиции. Не видя никакого движения и не подозревая засады, Смирнов, видимо, решил, что в занятых нами домах нет ни души и что мы, бросив центр, сосредоточили свои силы на севере и на юге. Во главе конницы, человек в двести, Смирнов поскакал в нашу сторону. Вот он уже на том самом месте, где некогда обрел свое счастье, где впервые увидел матовое, напоминающее лепесток лотоса, лицо Махру и впервые поцеловал ее нежные тонкие пальцы.

На одно мгновенье я углубился в воспоминания. В ушах зазвучал голос Смирнова, рассказывавшего мне о первом свидании со своей возлюбленной:

"На улицах стемнело. С минарета раздались последние звуки азана, призывавшего правоверных к вечерней молитве. Похожие на рай, восточные дворцы, укрывшись в мрачных объятиях кирпичных стен, готовились отойти ко сну..."

Держа в руке тяжелую бомбу, я припоминал слова Смирнова:

"С минарета раздались последние звуки азана..."

- Кончай свой азан! Для освобождения Востока от цепей империалистов и колонизаторов нужен не твой азан, а ликующий грохот бомб революции...

Конница была близко.

- Вперед! - скомандовал Смирнов, скакавший впереди.

В его правой руке сверкала обнаженная сталь шашки. Когда он был совсем уже около нас, я поднял руку. Адское пламя вспыхнуло под копытами коня командира, и послышался душераздирающий вопль Смирнова. Густая пыль и клубы дыма обволокли всю улицу.

Я бросил в ту сторону еще три бомбы.

Стоны, крики, ржанье, топот лошадиных копыт покрыли грохот взрыва. Более часа продолжался ожесточенный бой среди пыли и дыма. Все атаки казаков были отбиты с огромными для них потерями, и они, в конце концов, вынуждены были отступить.

Последние атаки казаков преследовали цель - подобрать тело своего командира, но они были напрасны. Даже в случае успеха они не смогли бы найти среди сотни лошадиных туш, в груде человеческих тел, в кучах вывороченных камней разодранное на куски тело Смирнова.

ТОМ 2

КНИГА ТРЕТЬЯ

ПРОВОКАЦИЯ ЦАРСКОГО КОНСУЛА

ОБРАЩЕНИЕ К НАСЕЛЕНИЮ ТАВРИЗА

Жители Тавриза! Бедняки, рабочие, крестьяне, ремесленники и передовые, прогрессивные служители религии!

Захватническая политика царского правительства вынудила нас на схватку с оккупационной армией. Царские солдаты истребляют нас, а мы в свою очередь уничтожаем их, но одного не забывайте, что русские солдаты стреляют в нас по принуждению. Вас обрекают на гибель царские офицеры - дети помещиков; дворян и капиталистов; солдаты же выступают против братьев по классу лишь под угрозой арестов и казней. Они привезены из далекой России на Восток для защиты колониальных интересов царизма. Вот почему вы должны быть человечны с русскими солдатами - детьми русских рабочих и крестьян, оказывать помощь раненым и почтительно относиться к памяти убитых.

Ухаживайте за русскими ранеными, как за своими, не бросайте трупов русских в колодцы, бережно складывайте их в назначенные места.

Тавризцы, взявшиеся за оружие и вышедшие на революционную борьбу, должны знать и помнить, что мы восстали не против русского народа, а против царского правительства, эксплуатирующего не только иранскую бедноту, но и русский народ. В борьбе с царским правительством и они, и мы добиваемся одной и той же цели.

Будьте сознательны, ведите себя, как подобает революционерам.

Исполняющий обязанности правителя

Начальник незмие Амир Хашемет*.

______________ * Тавризский революционер, стоявший во главе революционного незмие (охраны общественной безопасности).

К выпуску такого воззвания имелись серьезные основания.

Царский консул распространял среди проживающих в Тавризе иностранцев, и, в частности, среди русско-подданных, провокационную клевету о том, что дикие и некультурные тавризцы якобы готовятся вырезать европейцев.

В этой провокации царского консула не было ничего необычайного. Известно, что, захватывая восточные страны, европейские державы всегда твердили и твердят о своем намерении цивилизовать дикарей и спасти культурное человечество от варваров. За этими громкими словами о культуре и цивилизации они пытались и пытаются скрыть свои завоевательные планы.

Своей гнусной клеветой царский консул добился разоружения революционного незмие. Но революционные бойцы Амир Хашемета до конца следовали призыву своего руководителя и начальника. Они не позволили нанести ущерб ни одному европейцу, в частности, ни одному русскому подданному в Тавризе. Они на деле доказали, что тавризские революционеры борются в действительности не против русского народа, а против царя, который в поисках новых рынков для своих капиталистов бросает русский народ на новые кровавые завоевания.

В схватке, продолжавшейся три дня, бойцы Амир Хашемета имели против себя не только русских солдат, но и вооруженные отряды добровольцев, организованные консулом из различных слоев населения, из служащих консульства, из царских подданных, содействовавших проведению политики царизма в Тавризе.

Драгоман консульства Мирза Фатулла-хан, засев в сооруженной им бойнице на крыше консульства, стрелял в каждого проходившего по улице тавризца и вел счет убитым.

Кто только не слышал за эти три дня боев выстрелы с крыши консульства? Жертвами Фатулла-хана были исключительно безоружные прохожие, так как бои происходили даже за пределами консульского квартала; это были люди темные, которые не хотели вмешиваться ни в какую политику и даже избегали проходить по тем частям города, где велись бои. Число этих жертв было довольно значительное - более трехсот человек.

- Ни одна моя пуля не пропала даром! - нагло хвастался после сражения этот царский шпион.

Трехдневный бой закончился поражением царских солдат и казаков.

Царская армия была разбита на три части: одна забилась в сад Шахзаде, вторая была разгромлена и рассеяна, третья же отсиживалась по караван-сараям.

Как только прекратилась перестрелка, мы стали проверять выполнение нашего воззвания и были свидетелями весьма прискорбного факта: много трупов было спрятано или брошено в колодцы. Бороться с этим преступлением было немыслимо, так как делалось это не революционным народом, а местной буржуазией, сеидами и духовенством. Выполняя указания царского консула, они подбирали трупы павших у их ворот и прятали.

Из телеграммы, переданной иранским телеграфным агентством из Джульфы, мы узнали о том, что отправленные из Тифлиса, Александрополя и Эривани части царской армии перешли Аракс и двигаются к Тавризу. Тогда мы приступили, как это было условлено заранее, к проведению мер, связанных с эвакуацией из города отрядов Амир Хашемета и всех руководителей восстания.

Прежде всего мы отправили письмо представителям великих держав в Тавризе, чтобы опровергнуть утверждения русского консула, пытавшегося возложить ответственность за события последних дней на тавризских революционеров.

Письмом этим мы не рассчитывали, конечно, добиться своей цели, так как английский консул, игравший среди иностранных представителей наиболее видную роль, сам был соучастником преступной деятельности русского консула.

Несмотря на это, мы все же отправили нижеследующее письмо как определенный исторический документ:

ПРЕДСТАВИТЕЛЯМ ВЕЛИКИХ ДЕРЖАВ

Царское правительство не отнеслось к созданному в Тавризе революционному незмие, как к организации, существующей в суверенном государстве. Под предлогом проведения телефонной линии над крышей здания незмие царское консульство разоружило четырех бойцов, чтобы подготовить почву к общему разоружению и роспуску незмие. Присланный из Тегерана правителем Тавриза Мухбириссалтане в результате вмешательства царского правительства вынужден был покинуть Тавриз, и со дня его отъезда в Тегеран его замещал нынешний начальник незмие Амир Хашемет.

Правление Амир Хашемета, продолжающего политику Мухбириссалтане, оказалось также не по сердцу царскому консулу, но попытка отстранения Амир Хашемета и разгрома его организации обошлась царскому консулу далеко не так дешево, как изгнание Мухбириссалтане из Тавриза.

Своей гнусной политикой царский консул привел к гибели тысячи тавризских бедняков и тысячи русских рабочих и крестьян.

Как в прошлом, так и теперь тавризцы не могли стерпеть грубого насилия царских колонизаторов.

Русское царское правительство, игнорирующее желания иранского народа и не считающееся с независимым существованием свободной страны, не смогло, как и в Тегеране, извлечь для себя выгод из кровавых событий в Тавризе.

Начиная с 1907 года, царское консульство, сплотив вокруг себя все контрреволюционные силы Ирана, стремилось вернуть изгнанного из Ирана Мамед-Али-шаха на трон, но потерпело поражение.

Царское консульство, в течение четырех лет руководившее всеми преступными выступлениями Гаджи-Самед-хана Шуджауддовле, последние месяцы устраивает ему торжественные банкеты в его летней резиденции Нэйматабаде. Представителям иностранных государств небезызвестно, что целью вызова Гаджи-Самед-хана в Тавриз было назначение его царским генерал-губернатором над тавризской провинцией, для чего необходимо было создать в Тавризе кровавые столкновения и разгромить последнюю видимость самостоятельности государственную власть.

Ценой огромных жертв царское консульство добилось своей цели: оно не побоялось принять на себя ответственность за события, заслуживающие позорного клейма в истории.

Исполняющий обязанности правителя

Начальник незмие Амир Хашемет

Махаррема 5 дня, 1328 года Гиджры.

ТРАУРНЫЕ ДНИ

Когда после боев я возвращался домой, нашим вооруженным силам было уже приказано покинуть свои посты. К рассвету в городе воцарилась полнейшая тишина, нарушаемая лишь редкой отдаленной перестрелкой. Это стреляли солдаты, засевшие в караван-сарае Гаджи Гулам-Рзы.

Пока утренний ветерок разогнал стелившийся над городом пороховой дым, мобилизованные для ухода за ранеными сестры милосердия - Нина, Санубэр, Тохве и жена Гасан-аги - Назлы, закончив работу, вернулись домой к Нине. Эти четыре женщины были первыми сестрами, принявшими участие в иранской революции.

Войдя в комнату, я увидел четырех юношей, вся одежда которых была выпачкана в крови и грязи. Пока они переодевались и приводили себя в порядок, и я сменил костюм и умылся.

Четыре дня и четыре ночи мы не знали сна и потому сильно нуждались в отдыхе. Как только девушки оставили комнату Нины и ушли к себе домой, я лег спать, но вскоре стук в дверь заставил меня подняться и выйти. В приемной меня ожидал Кэчэчи-оглы, слуга Сардар-Ра-шида, принесший мне письмо от Сардара. Письмо было написано по-фарсидски.

"Уважаемый Абульгасан-бек!

Слава всевышнему, горсть изменников, восставших против правительства его величества императора, разбита. Изменники, не давшие возможности достойно соблюсти траурное поминание по святым мученикам-имамам, отступили, сдав город. Я решил с этого дня начать приостановленный из-за последних событий траур по Имаму-Гусейну, тем более, что к этой нашей великой скорби прибавилась и другая: нечестивыми революционерами убит супруг несчастной Махру - Ага Исмаил-бек, и кровь его смешалась с кровью нашего святейшего имама.

Покорнейше прошу вас вместе с Ниной-ханум пожаловать к нам. Ираида-ханум чрезвычайно беспокоится за сестру. Быть может, сегодня мы перенесем тело покойного домой, чтобы с любовью и почетом предать его земле.

Рашид.

5-й день месяца Махаррема, 1328 года Гиджры".

Позвав Тахмину-ханум, я послал ее домой за иранским костюмом и предложил Нине, Санубэр, Тохве и Назлы-ханум переодеться в черное. Я решил их также взять с собой к Сардар-Рашиду.

Пока мы собирались, у ворот остановился фаэтон консула, и слуга-иранец передал нам десять удостоверений консульства о том, что предъявитель находится под его покровительством.

К тому времени подошли и Гасан-ага с Тутунчи-оглы. Мы распределили пропуска и вышли из дому.

В знак траура Нина и ее спутницы накинули на головы черные шали.

Сардар-Рашид принял нас очень радушно.

- Весьма тронут, - сказал он, встречая нас у входа - В Тавризе у меня нет родных и близких - Я почитаю для себя большой честью находиться в свойстве с таким достойным и благородным лицом, как вы. Вы оказали мне своим посещением величайшую честь.

Нина и девушки прошли в комнату Ираиды, мы же вместе с сардаром перешли в отведенный для траурной проповеди зал. Там было многолюдно, но ни один из присутствующих не был знаком с Сардар-Рашидом. Это было заметно и по разговорам. То были люди, околачивающиеся в дни траура на улицах в поисках, где бы можно было выпить чаю и побеседовать, и потому заходящие в любой дом с развевающимся над воротами черным флагом.

Сардар-Рашид представил меня гостям с большой торжественностью.

- Этот господин - наш родственник. Это молодой человек, получивший образование в России. Однако, подобно некоторым, он не отрешился от религии и веры отцов, ибо фамилия бека принадлежит к числу благороднейших родов.

- А эти - ближайшие друзья нашего дома, - добавил Сардар-Рашид, представляя Гасан-агу и Тутунчи-оглы.

Присутствующие начали раскланиваться с нами. По правде говоря, эта церемония обмена поклонами была мне крайне смешна. В этих забавных поклонах и восклицаниях мне ни разу не удалось уловить слова "салам".

- Мы всецело к услугам господина!

- Снисходительность господина безмерна!

- Мы готовы стать жертвой господина!

- Счастливы вашим вниманием!

- Мы преисполнены благодарности к господину!

- Как чувствует себя господин?

Молчаливые поклоны были и того смешней. Некоторые, прижав руки к груди, склоняли голову в мою сторону, другие же, вытянув шею, приветствовали одними глазами.

Больше всего занимали меня приветствования глазами. Приветы такого рода и немой разговор глазами - характерная особенность Тавриза.

Я с большим вниманием разглядывал одного из специалистов по безмолвным поклонам. Он раскланивался одними глазами, причем, когда, повернув голову, он кланялся, зрачки его глаз исчезали. Были и такие, что, кланяясь, двигали носом и ушами.

Один из гостей кланялся на особый лад, вызывавший невольный смех. Кланяясь, он вытягивал шею вперед, и тогда один его ус опускался вниз, а другой поднимался вверх. Это рассмешило даже Сардар-Рашида. Короче говоря, созданная под именем траурного собрания комедия была смешнее всех виденных мною в жизни.

По окончании поклонов, мы в течение нескольких минут сидели молча, прислушиваясь к бульканию воды в кальянах и звону ложек в стаканах.

Марсиеханы*, приглашенные читать положенные молитвы и оды, начинали один за другим подниматься неустроенное для них возвышение. Я старался вникнуть в содержание их проповедей, в которых не было ни слова о событиях в Кербале. Один пел об одинокой кончине имама Кязима в Багдаде в подземельях Гарун-аль-Рашида, другой - об имаме Ризе, отравленном в городе Тусе халифом Мэмуном, третий - об убиенном на чужбине Муслиме-ибн-Эгиле, четвертый - о его детях, также погибших на чужбине вдали от родного племени и т.д. Я не сомневался, что тема этих проповедей была дана самим Сардар-Рашидом, который хотел, очевидно, связать их с судьбой свого зятя Смирнова, также "убиенного" на чужбине.

______________ * Певцы "од" на религиозные темы, главным образом, по случаю, траура.

Наконец, эти с умыслом подобранные проповеди и рассказы о мучениках были окончены. Получив по пяти кран и выразив по пяти тысяч благодарностей, марсиеханы и гости удалились. Зал опустел.

Ираида, Нина и девушки вышли к нам. По случаю траура Ираида также была одета во все черное и черная шаль покрывала ее голову.

Сардар-Рашид, взяв Нину и Ираиду за руки, заговорил, обращаясь ко мне, и в голосе его звучали безграничная гордость и торжественность:

- Вам и вашему покорному слуге не могло достаться в удел ничего более возвышенного, чем эти существа. Если говорить о мирских благах, они лучшие блага мира: по благородству они выше всех, по красоте - равных им не сыскать во всем мире. Что же касается судного дня, сударь, то добра, содеянного нами в этом мире, хватит на семьдесят последующих поколений. Одно то, что эти госпожи обращены в ислам, слава аллаху, полностью разрешает вопрос о нашем ответе перед страшным судом. Этот факт смоет все наши грехи перед лицом господа бога и, направив эти два существа на путь истины, избавит их от мук ада. Вы только поглядите, сударь, на неисповедимость путей господних. Подумайте, откуда только он не приводит человека и кого кому не обрекает в удел? Если вы услышите, как правильно произносит Ираида-ханум символ веры, вы будете поражены.

При этих словах Сардар-Рашид обратился к Ираиде:

- Госпожа, прочтите символ веры, пусть господин послушает вас.

Ираида смутилась и покраснела. Бросив взгляд на меня и Нину, она начала:

Эшхэди-энла илахэ иллаллах-вэхдэху лашарига лах*.

______________ * Сильно исковерканная арабская фраза из корана: нет бога, кроме бога, он един...

Выслушав эти слова, закреплявшие "мусульманство" Ираиды, я пожал Сардар-Рашиду руку и, стараясь скрыть иронию, заметил:

- От души вас поздравляю. Этого успеха вполне достаточно, чтобы обеспечить вас и в здешней и в загробной жизни.

Нина была бледна. Казалось, ударь ее ножом, и кровинки не покажется. Жалкая роль Ираиды вывела ее из душевного равновесия, и она готовилась напасть на нее с упреками. Заметив это, я быстро переменил тему.

- Весьма сожалею, - сказал я Сардар-Рашиду, - что Махру-ханум постигло такое несчастье. Не находите ли вы, что было бы лучше перевезти Махру-ханум из сада Шахзаде сюда?

- Ваш покорный слуга полагает, что пока несколько рано делать это. По нашему обычаю, Махру может оставить дом покойного Ага-Исмаила и перебраться сюда лишь по истечении сорока дней после смерти мужа. Насколько я знаю, такой обычай есть и у русских. Но мне не удалось убедить сестру. Она прислала сказать, что не может оставаться там. "Здесь, кроме солдат и офицеров, никого нет", - твердит она. Я был поставлен в безвыходное положение и послал за ней фаэтон, - печально закончил Сардар-Рашид.

Весть о переезде Махру сильно подействовала на меня и Нину. На самом деле, как отнесется ко мне Махру? Она раскрыла важную тайну, и в результате царская армия понесла серьезное поражение. С другой стороны, благодаря сообщениям, сделанным Махру, трагически погиб ее муж - Смирнов.

Пока я не знал, какое впечатление произвела на нее эта смерть. Я знал лишь одно: Махру безгранично любила Смирнова и ради этой любви попрала веру, обычаи и традиции.

О том, что Смирнов собирается разоружить революционное незмие, а значит и тавризскую революцию, Махру никому, кроме меня, не сообщала.

Моя участь зависела от этой женщины и от наличия у нее присущей героям силы воли и выдержки.

Я же еще не верил в существование в Тавризе такой героини. Оставим в стороне действительную реальную жизнь, даже в литературе Востока женщины с такой силой воли встречаются редко.

Раздумывая над этим, я старался успокоить себя, подыскивая различные доводы: возможно, что в восточной литературе я и смогу найти такую героиню.

И в одно мгновение я перебрал в уме самые значительные памятники восточной литературы: "Тысячу и одну ночь", "Четырех дервишей". Не вспомнив по этим произведениям ни одного женского образа, исполненного воли и энергии, я почувствовал к их авторам какую-то неприязнь. Кроме жены банщика, ежедневно продающейся одним и продающей других, и безвольных женщин типа Саиды-Шамсэ, не умеющих сдержать данное слово и таких же недостойных, как жена банщика, я там никого не нашел.

Я был охвачен унынием и безнадежностью и чувствовал свое бессилие познать женщину Востока и понять ее психологию Я смутно сознавал, что ошибаюсь, подходя к женщине Востока так, как я подходил к Нине, которую знал в течение ряда лет, или к мисс Ганне. Ошибка моя объяснялась, как я понимаю теперь, тем, что я не учитывал глубокой разницы между Махру и этими двумя женщинами.

"Может ли женщина Востока, оторванная от общества и лишенная возможности изучать особенности общественной и политической жизни, быть такой же, как европеянка? - спрашивал я себя. - Правильно ли, логично ли требовать от восточной женщины силы воли и свободомыслия?"

Я не знал, что пройдет немного времени, и я пойму свою ошибку, пойму, что находящаяся под чадрой женщина Востока также обладает огромной силой воли и выдержкой.

Отправленный за Махру фаэтон, наконец, прибыл. Через несколько минут здесь лицом к лицу должны были столкнуться виновники последних тавризских событий.

"Сейчас войдет Махру, - говорил я себе, - вспомнит при виде меня трагическую гибель мужа и начнет осыпать его убийцу горькими упреками!"

Вошли слуги и внесли вещи Махру. За ними показались Нина и Ираида. Они под руку вели Махру.

- Бедная Махру! - воскликнул Сардар-Рашид, гладя черные волосы сестры.

Тем временем я следил за выражением глаз Махру, стараясь определить ее душевное состояние. Мысли, которые Махру не хотела произнести вслух, можно было прочесть в линиях, залегших меж ее черных, сросшихся на переносице, бровей.

В ее взгляде ясно чувствовалось усилие мужественно противостоять большому горю, и вместе с тем этот взгляд выдавал страшную муку.

Вдруг обернувшись, она с ног до головы окинула Сардар-Рашида гневным взглядом, и тогда я понял, что в глубине души Махру питает к нему ненависть и презрение.

Я убедился в том, что эта восточная красавица является подлинной героиней. Страшен был взгляд этой отважной, закутанной в черные шелка героини, не скрывавшей своего отвращения к Сардар-Рашиду.

Затем, отведя глаза от брата, Махру из-под густых, темных ресниц посмотрела на меня долгим, задумчивым взглядом. Я приблизился и пожал ей руку. Она ответила мне дружеским пожатием и обернулась к Нине Я продолжал внимательно смотреть в ее глаза. Они были влажны.

- Я вас понимаю, Махру-ханум, - сказал я, овладев собою. - Ваше несчастье очень велико. К сожалению, кроме глубокого сочувствия и желания разделить с вами вашу печаль, мы ничем не можем вам помочь. Вы сами должны утешить себя. Возьмите себя в руки.

- В городе, ставшем ареной великих событий, думать о единицах не приходится, - сказала Махру и, еще раз пожав мне руку, перешла в следующую комнату.

Махру доказала всю неосновательность моего мнения о восточных женщинах. Отсутствие определенного места в общественной жизни и постоянное пребывание в состоянии рабства не только в обществе, но и в семье, не сломили воли Махру, не уничтожили ее индивидуальности. Она сохранила свою самостоятельность, независимое мышление, идеалы и не лишена была желания и умения бороться за них. Махру научила меня еще одной правде. "Искать героев только в романах - неверно. Героев создает жизнь и потому их следует искать в жизни"

До девяти часов вечера мы оставались у Сардар-Рашида, но тело Смирнова не было доставлено, оно находилось в консульстве. Распрощавшись, мы вышли.

Улицы, за несколько дней до того полные проходивших солдат, распевавших вовсе горло "Красавицу Машу"" теперь были безлюдны. Незмие, еще вчера вечером державшее в руках весь город, сегодня отсутствовало. Оно получило предписание, собравшись в определенном месте, покинуть город. Вчера вечером ружейная пальба и треск пулеметов сотрясали весь Тавриз; сегодня этот грохот сменился звуками "Марсия" и воплями "Ва-Гусейн".

Проводив Нину и девушек до дому, я отправился к Мешади Кязим-аге и застал его в большой тревоге за мою участь. Я поручил ему созвать к одиннадцати часам вечера совещание и дал список лиц, присутствие которых было необходимо.

Уже четыре дня ни я, ни Нина не были в русском консульстве и не имели сведений о последних мероприятиях. Поэтому я решил повидаться с мисс Ганной и попытаться от нее узнать о последних политических новостях.

На протяжении всей дороги до квартиры мисс Ганны я не встретил ни души. Повсюду стояла могильная тишина. В окнах не мелькал огонек, из дымоходов не клубился дым. Словно весь Тавриз погрузился в глубокую думу о том, что сулит завтрашний день.

Я постучался к мисс Ганне. После долгих минут ожидания, к двери наконец подошла служанка.

- Кто там? - спросила она.

По ее дрожащему голосу я понял, что она сильно напугана

- Не беспокойтесь, мадам, это свой! - отозвался я.

Она узнала меня по голосу и открыла дверь. Убежденная в том, что я погиб, мисс Ганна радостно встретила меня. Она не хотела верить своим глазам и, расплакавшись, бросилась мне на шею.

Рассказ мисс Ганны о пережитых ею страшных часах, когда боль за мою участь терзала ее, был подобен стихам поэта. Но ее прекрасный голос, полный печали, в эту минуту звучал в моих ушах более скорбно и зловеще, чем голос филина. Признания девушки, прежде доставлявшие мне наслаждение, теперь причиняли мне боль. Почему-то я был настроен пессимистически, и каждая мелочь раздражала меня. Я был до того взволнован, что забыл о цели своего прихода.

Девушка, по обыкновению положив руки мне на плечи, заглядывала в мои глаза. Руки, малейшее прикосновение которых обычно заставляло меня забывать всю усталость и горе, на этот раз невыносимо отягощали мои плечи. Глаза, в которых я всегда читал выражение глубокой любви и привязанности, казалось, теперь издевались надо мной, осыпая меня градом насмешек. Ресницы ее, словно стрелы, впивались в мои глаза.

Знай мисс Ганна о моей причастности к последним событиям, она не прочла бы мне весьма кстати пришедшегося стиха Хафиза:

Ты сам убил Хафиза, и сам оплакиваешь его.

Но и эта строка не вернула мне обычного равновесия и чуждый моему настроению стих промелькнул, не сумев рассеять мои тяжелые думы. И я понял, что порой причина неудачи поэтов - не в слабости их творчества, а в отсутствии у слушателей желания внимать им. Я понял, что сила, привлекающая людей и к красоте и к поэзии, это интерес и жажда человека.

Из бесконечного потока слов мисс Ганны я уловил лишь одну фразу:

- Несколько дней я не выпущу тебя отсюда.

- Почему? - спросил я.

- Потому, что царское правительство готовит населению Тавриза кровавое возмездие. Я заранее представляю ужасы предстоящей катастрофы. Это будет страшным уроком для оккупированной царской Россией территории.

- В чем же вина народа?

- В том, что погибло слишком много русских солдат.

- Кто же ответствен за это? Разве не сами русские начали эту войну? Не они ли хотели разоружить незмие?

- Верно! - сказала мисс Ганна. - Обращение Амир-Хашемета к иностранным консульствам как нельзя более уместно и своевременно.

С этими словами мисс Ганна показала мне текст обращения и продолжала:

- Мы перевели это и отправили американскому послу в Тегеран и в министерство иностранных дел в Вашингтон. Тавризские события еще раз показали, насколько грубы и примитивны колонизаторские приемы России. Применение таких приемов даже в отношении отсталых народов Африки, не говоря уж о культурном Иране, свидетельствует о беспримерной наглости. В русском консульстве заготовлен текст ультиматума. Консул требует в первую очередь сдачи Амир Хашемета и его бойцов. По-моему, ради облегчения собственной участи, тавризцы не уклонятся от исполнения этого требования русского консула; но им не следовало бы брать на себя это преступление и выдавать своих героев. По сведениям, сообщенным русским консулом американскому консульству, сегодня в два часа ночи в город вступят посланные из Тифлиса карательные отряды и военно-полевой суд. Некоторые, заранее определенные районы города будут подвергнуты беглому орудийному обстрелу. Вот почему я не хочу выпускать тебя отсюда. Сними верхнюю одежду. Отдохни. В городе тебе делать нечего.

Я спешил поскорее вырваться отсюда, чтобы подготовить эвакуацию из города бойцов Амир Хашемета и спасти руководителей революции от кровавой расправы.

- Я уйду на короткое время и снова вернусь, - сказал я, искренне намереваясь исполнить обещание.

- Не верю.

- Клянусь тобой! Я вернусь сюда к ужину.

- Если не вернешься, я сама приду за тобой. Этой ночью каждого тавризца, застигнутого дома, ожидает горе. В таких случаях каждый должен заботиться о себе.

- Поверь, я вернусь, - повторил я. - Хотя я никого и ничего не боюсь. Все знают меня за человека нейтрального и безвредного. Таков я и на самом деле.

К одиннадцати часам я расстался с мисс Ганной. Сегодняшнее наше заседание по характеру поставленных на обсуждение вопросов напоминало другое, созванное перед нашим уходом из Тавриза, когда мы прощались с Саттар-ханом. Теперь мы вторично переживали эти тяжелые, полные горечи минуты.

Многие из руководителей революции были уже в сборе. Ждали меня. Не торжество достигнутой победы читалось на лицах собравшихся, а горечь поражения: уход из Тавриза и оставление его в руках русских они считали поражением. А между тем, для закрепления победы и расстройства планов царского консула, необходимо была эвакуировать из Тавриза незмие и его руководителей.

- Уважаемые товарищи, - начал я, открывая заседание - Для того, чтобы использовать плоды завоеванной победы, мы должны принять кое-какие меры. По только что полученным мною сведениям, первым требованием царского консула будет сдача незмие и его руководителей. Русскому правительству это и нужно. Крайне трудно подчинить колонизаторским законам народ, имеющий здорового и сильного вождя, потому-то царский консул решил в первую очередь уничтожить руководителей тавризской революции. Учитывая это, мы еще до начала выступления вынесли решение об оставлении Тавриза. Это наше постановление состоит всего из нескольких кратких пунктов и я думаю, что, зачитав его здесь, мы могли бы окончательно решить вопрос.

- Читайте, читайте! - раздалось со всех сторон. Я стал читать:

1. Категорически отвергнуть требование царского консула о разоружении незмие.

2. В случае попытки царского правительства осуществить свое требование силой оружия, ответить на это вооруженным сопротивлением.

3. Вывести из Тавриза всех сотрудников незмие, принимавших участие в вооруженном восстании.

4. Принять решительные меры к эвакуации из города руководителей революции и тем спасти их от репрессий царского консула.

5. Оружия царскому правительству не сдавать.

Все пункты были приняты единогласно, кроме четвертого, вокруг которого начались прения.

Первым стал излагать свои возражения аптекарь Гаджи-Али.

- Я не совсем согласен с мнением товарища, - начал он. - Товарищ считает, что репрессии, ожидающие руководителей, сломят дух народа. Я спрашиваю, не сломит ли дух народа бегство их ради спасения собственной шкуры и оставление населения на произвол? По-моему, если в такой ответственный момент мы покинем массы, массы будут вправе считать, что революционеры заботились только о собственном спасении и за это возненавидят нас. Вот почему я предлагаю оставить руководителей во главе масс.

Я не хотел открывать длительные споры по этому вопросу. Времени было мало, к тому же выступление Гаджи-Али могло сделать дальнейшие прения бесплодными: на сегодняшнем заседании большинство составляли купцы, слепо подчинявшиеся Гаджи-Али.

- А покинет ли с нами город сам товарищ? - спросил Мирза-Ахмед Сухейли.

- Если будет на этот счет решение, я подчинюсь ему.

Выслушав мой ответ, присутствующие обратили свои взоры к Гаджи-Али, ожидая, что скажет тот.

- Если товарищ имеет возможность остаться, - сказал Гаджи-Али, - я приветствую это. Его отъезд приведет к распаду нашей организации.

Это предложение было принято единодушно. Затем наступило всеобщее молчание. Была полнейшая тишина, не было слышно ни булькания кальянов, ни звона ложек.

- Есть ли еще желающие высказаться? - спросил я, обращаясь к собравшимся.

Никто не отозвался. Мне оставалось сказать последнее слово. Руководители тавризской революции все еще были в неведении о намерениях царского правительства в отношении Тавриза. Как при всех затруднительных положениях, они надеялись и теперь найти защиту в английском консульстве и тем или иным путем избежать репрессий.

- Теперь дело обстоит несколько иначе, чем прежде, - начал я. - По вопросу о подавлении тавризской революции между Россией и Англией достигнуто полное соглашение. Англия дает согласие на вооруженное подавление каждого восстания, вспыхивающего на территории, входящей в сферу влияния России. Должен предупредить товарищей, с которыми работаю в течение ряда лет, что на этот раз английское консульство закроет свои двери и никого под свою защиту не примет. Это мы наблюдали и в девятом году, когда русские впервые вступили в Тавриз. Англичане тогда закрыли двери своего консульства перед тавризцами. Я прошу запротоколировать мои слова: когда руководители тавризской революции будут вздернуты на виселицы, население должно знать, на кого следует возложить ответственность за это. Не уходить из Тавриза - значит пойти и добровольно сдаться царскому суду, сознательно погубить революцию и свести на нет все принесенные жертвы. Если же они вместе со своими революционными незмие покинут город, тогда и царское правительство будет знать, что революционные силы не уничтожены, что они готовятся к еще более жестокому бою, и тогда, быть может, изменит план мести и несколько смягчит карательные мероприятия. Теперь ставлю вопрос на голосование: кто за уход из Тавриза?

При этих словах Гаджи-Али усмехнулся, и я, тотчас поняв значение этой усмешки, добавил:

- Гаджи смеется над этим предложением. Быть может, оно и смешно, так как предложение Гаджи-Али не оставлять Тавриза - принято большинством еще до голосования. Тем не менее, я обязан голосовать свое предложение. Когда-нибудь история иранской революции оценит оба эти предложения. Я все еще не теряю надежды, что Гаджи-Али-ага не решится принять на себя такую тяжелую ответственность перед историей и будет голосовать за мое предложение.

Слова мои не возымели действия. За мое предложение голосовали только Ибрагим-бек Джахангиров и Амир-Хашемет.

Вопрос был исчерпан.

- Теперь следует обсудить наш план, - оказал я, обращаясь к Амиру Хашемету. - Куда и как собираетесь вы направляться, покинув Тавриз?

- Отсюда мы направимся в Урмию и, если понадобится, перейдем турецкую границу. Но недостаточность средств помешает нам вывезти всех бойцов.

- Это не годится, - возразил я - Во-первых, вам не следует ехать в Урмию. По имеющимся у меня сведениям, правитель Урмии Иджлалульмульк всецело на стороне русских. Едва вы вступите в Урмию, как будете разоружены и переданы в руки царских агентов. Вам надо ехать в Салмас, а оттуда через Сарай перейти в Турцию в район Башкалэ. Что касается вашего намерения из-за недостатка средств оставить часть бойцов в Тавризе, то это совершенно недопустимо. Или вы должны покинуть город в полном составе или же всем до одного остаться здесь. Разрешение же финансового вопроса я беру на себя.

Едва был затронут вопрос о финансах, как большинство присутствующих сразу насторожилось. Эти люди больше, чем о собственной жизни, заботились о своих капиталах и немало перепугались от мысли, что я предложу развязать кошельки. Эти несчастные не знали, что через несколько дней все их имущество будет конфисковано Царским правительством, а сами они будут болтаться на виселицах.

Я поспешил рассеять их опасения.

- Принесите то, что было вам вручено, - сказал я, обращаясь к Мешади-Кязим-аге.

Мешади-Кязим-ага молча вышел. Присутствующие окидывали меня изумленными взглядами. Они и понятия не имели о том, что в распоряжении революционной организации имеются денежные суммы.

Не прошло и десяти минут, как Мешади-Кязим-ага принес и сдал Амир Хашемету две тысячи турецких лир и пять тысяч туманов серебром.

- Этой суммы пока достаточно, - сказал я - В нужный момент мы опять поддержим вас. Сохраните организацию в целости, вы еще должны будете вернуться в Иран. Царское правительство, поддерживающее иранскую контрреволюцию, само находится в процессе разложения. Счастливого пути! Иран никогда вас не забудет. Вы - герои Ирана. Передайте привет всем членам организации.

Мы стали прощаться. Целуясь со мной, Ибрагим-бек Джахангиров шепнул мне:

- Я прибыл сюда с целым отрядом, а возвращаюсь один. Среди жертв, принесенных мной иранской революции, покоится и мой юный брат Айдын-Паша.

СТРАШНАЯ НОЧЬ

Я не сознавал, куда иду. Заседание окончилось не так, как бы я того хотел; в эти решающие часы я не сумел найти общий язык с руководителями революции, которые сознательно бросились в объятия опасности; все это сильно потрясло меня и лишило душевного равновесия. Я шел, не зная куда и зачем.

Знакомые улицы, по которым я проходил много раз, представлялись мне теперь в совершенно ином свете.

Каждая ива напоминала виселицу, свисающая с водосточной трубы ледяная сосулька - меч палача, каждый выходящий на улицу дымоход повествовал о страшных эпопеях Востока.

Ужас сковывал меня. Его рождало сознание тяжелой ответственности, которая падала на меня.

Если бы я мог предвидеть, что в эти страшные часы руководители не захотят уйти из Тавриза, я не дал бы событиям так развернуться и принять характер широкого вооруженного выступления против царского правительства.

Вступив с незначительными силами в борьбу и рагромив царскую оккупационную армию, мы добились победы над врагами революции. И в этот момент руководители, изменив своему первоначальному решению, добровольна подставляли головы под топоры царских палачей. Этим они уничтожали плоды всей нашей борьбы, всех наших побед. Это налагало на нас тяжелую ответственность перед историей.

Уныло висевшие над воротами пестрые флаги не были знаком праздника. Обычно эти флаги появлялись над воротами служащих консульства, царских подданных или людей, которым покровительствовало царское правительство в наиболее опасные, в наиболее тревожные дни.

Глядя на флаги, я думал о том, что беззастенчиво обирать и грабить иранских крестьян и бедноту возможно только при содействии российской и английской империй.

Германских, австрийских и турецких флагов не было видно, они не пользовались тут авторитетом. Под покровительство этих государств и даже Америки становились лица, отвергнутые Россией и Англией.

"Английский флаг, русский флаг... Английский, русский...", - повторял я, проходя мимо ворот и считая флаги.

Вдруг, заметив над головой американский флаг, я сообразил, что стою у дома мисс Ганны.

Тяжело поднялся я на балкон. Мисс Ганна, не перестававшая ожидать моего возвращения, стояла у окна.

"Зачем я пришел сюда? - думал я, входя в комнату. - Больше четырех дней я не знал сна. Не потому ли я забыл об опасности показываться на улицах Тавриза и совершил такой долгий путь?"

- Слава Иисусу, - воскликнула мисс Ганна, крестясь. - Наконец-то ты вне опасности. Я больше не выпущу тебя отсюда. Царские палачи не разбирают виновных и невиновных. Кара ждет каждого тавризца. Чтоб запугать народ и получить возмездие, царские виселицы требуют жертв. Кто будут эти жертвы, неважно.

Сбросив пальто на руки служанки, я опустился в кресло. Хотя у Нины я успел умыться и почиститься, но все же я насквозь был пропитан запахом пороха и дыма.

Я слышал слова мисс Ганны, но они не доходили до моего сознания. Погрузившись в мягкое кресло, я еле переводил дыхание. От усталости я был близок к обмороку, дыхание мое готово было оборваться каждую минуту. Стенные часы, висевшие над моей головой, тикали словно где-то в отдалении.

Пробило два часа. Этот звон вернул меня к сознанию. Почувствовав прикосновение чего-то теплого ко лбу, я открыл глаза и встретил устремленный на меня улыбающийся взгляд мисс Ганы.

- Ты устал? - спросила она.

- Да, устал, очень устал. Переживания этих ужасных дней окончательно сломили меня.

- Тебя беспокоил и запах пороха и дыма, не так ли? - продолжала, все еще улыбаясь, мисс Ганна.

Без сомнения она догадывалась о моем участии в событиях.

- Так оно и должно быть, - продолжала она. - Это - твоя родина, и ты обязан защищать ее от всех, кто осмелился посягнуть на нее. Не хочешь ли ты принять ванну.

- О, да.

- Тогда встань! Служанка приготовила ванну. Постарайся преодолеть усталость, хотя она делает тебе честь.

- Совсем не то, что ты думаешь, - проговорил я, желая рассеять ее подозрения, и перешел в ванную.

Сидя в ванне, я услышал вдруг гул орудийного выстрела. Это несколько успокоило мою тревогу: значит Амир Хашемету удалось выбраться из города. Я сам поручил ему дать такой сигнал.

"Одной части удалось спастись, остальные погибнут", - подумал я.

Мне хотелось кричать, вопить. Я чувствовал на себе ответственность за эти человеческие жизни, и мне казалось, что утомленное мое тело ноет под тяжестью огромной горы.

"Куда идти? - думал я. - О чем говорить с мисс Ганной? Отправиться к Нине было бы куда лучше, но это было невозможно. Я вынужден был остаться в обществе мисс Ганны и снова слушать ее бесконечные признания".

Мы сидели за столом. Усталость постепенно проходила, и я начинал прислушиваться к словам девушки.

- Оказывается, у революционеров была целая организация, - говорила мисс Ганна. - Если бы не внутренние враги, они сумели бы разделаться с русскими войсками. Во время этих событий я пришла к заключению, что иранцы умеют организованно восставать, умеют объединяться.

- На это имеются серьезные причины. Иранцы не могут не воодушевляться при виде вооруженных восстаний, вспыхивающих в соседних с ними странах. Революционные выступления рабочих России против правительства царя не могли не оказать своего влияния на иранских трудящихся, которые многому научились у русских рабочих. Иранские революционеры изучили методы борьбы русских революционеров, и организованное Саттар-ханом движение было первым экзаменом. Этот экзамен был сдан на отлично. Борясь с внутренними врагами, Саттар-хан одновременно вел успешную борьбу с царским правительством, не давая ему возможности открыто вмешиваться в дела Ирана.

Пока я говорил все это, девушка, положив вилку, недоверчиво смотрела на меня, готовясь возражать.

- Дорогой друг, - сказала она, когда я кончил. - Я как и все американцы, против того, чтобы иранская революция была повторением русского революционного движения. Культурный уровень русских рабочих, их жизненные условия далеко не те, что в Иране, и даже нужды и запросы их различны. Русский рабочий кричит: "Долой самодержавие!", "Долой царизм!", иранский же крестьянин требует иного. Он не ведет войны против монархического строя и не добивается, подобно русским рабочим, установления диктатуры пролетариата. Он требует только лучшего падишаха. В то время, как русский рабочий с оружием в руках восстает против царизма, иранская беднота, иранские крестьяне умоляют падишаха лишь о милосердии.

- Милая Ганна! - возразил я девушке. - Выслушай мой дружеский совет. Тебе необходимо в свободное время читать историю рабочего движения в России. Если бы ты была знакома с этой историей и знала, какими путями это движение поднялось на нынешнюю ступень, то, сопоставляя иранскую революцию с русской, ты не допустила бы таких грубых ошибок. Я спрашиваю тебя, разве одно время русские революционеры, как сейчас иранцы, не шли на террор и убийство царей? Разве одно время русские рабочие не шли за своими священниками к царю, как иранские крестьяне за мучтеидами, просить его о милосердии и хлебе? Разве русский рабочий, пройдя через ряд кровавых испытаний и понеся многочисленные жертвы, не стал на другой путь, на путь вооруженной борьбы за диктатуру пролетариата? Теперь скажи, не является ли сегодняшнее выступление тавризских революционеров экзаменом для иранских трудящихся? Сама подумай, Ганна, разгром ханов и помещиков, изгнание их из поместий, ненависть к эксплуататорам, свержение деспотического падишаха, кровавая борьба с его армией - не есть ли все это пути, подсказанные революцией пятого года в России? Если сегодня великие державы, вмешиваясь во внутренние дела Ирана, препятствуют развитию революции, то в будущем иранская революция развернется в несокрушимую силу.

- Может быть! - воскликнула мисс Ганна, поднимая свой бокал.

На губах ее играла улыбка. Она медленно, по каплям пила вино. Подняв недопитый бокал до уровня глаз, она смотрела на меня через прозрачный хрусталь.

Я вспоминал вчерашний Тавриз и пытался представить себе положение, в котором очутится этот город завтра. И передо мной вставала страшная картина, заслонявшая собой этот роскошно сервированный сверкающий серебром, фарфором и хрусталем стол и сидевшую за ним молодую обаятельную девушку. Меня мучил кошмар, мне казалось, что спускающиеся с плеч американки тяжелые золотистые косы, извиваясь змеей, вот-вот набросятся на меня; люстры напоминали своей неподвижностью висельников; изображенные на портьерах тигры и львы, казалось, ожив, сейчас ринутся на меня; каждый бокал словно был наполнен ядом. Всякий раз, когда девушка поднимала на меня свои глаза, я вспоминал волшебниц и чародеек из иранских сказок.

За тихо качавшимися перед балконом соснами мне мерещились сотни людей, осыпавших меня градом насмешек.

Голос мисс Ганны, точно зловещий крик филина, наводил на меня уныние.

- Какая игра судьбы! - говорила она. - Так надо было, чтобы я встретилась с тобой. В жизни все возможно, кроме одного - вернуть прошлое. Если бы это было возможно, я бы вернула свои счастливые дни.

- Какие дни? - спросил я.

- Те, что я провела в Джульфе и Ливарджане. Тогда я была тебе дороже. Ты обещал повиноваться мне и делать все, что я захочу. Теперь же ты не хочешь считаться с моими желаниями. Когда я приближаюсь к тебе на шаг, ты удаляешься на сто. Я не сумела найти пути к твоему сердцу, не смогла разгадать тебя. Ты не делишься со мной своими мыслями. Мы не сумели душой и сердцем слиться в одно. Неужели тебя могут удовлетворить такие отношения? Неужели за все это время ты не убедился в моей искренности и преданности тебе и не понял, что в этом далеком уголке Востока у меня нет никого, кроме тебя, и что только тебя я избрала другом? Зачем же ты отворачиваешься от меня, как от чужой?

В глазах мисс Ганны блеснули слезы. Через минуту она подавила свое волнение и наполнила мой бокал.

- Пей! - сказала она - Бывают положения, когда человек, лишь будучи пьян, чувствует себя трезвым. Жизнь без перспективы сама по себе пьяна, как бы она ни была трезва. Ведь большинство пьяниц - это люди, в поисках отрезвления, бродящие по извилистым дорогам головокружительной жизни. Они пьют, чтобы забыть усталость и собрать силы для новых скитаний по путям жизни. Пей же и ты! - продолжала мисс Ганна в крайнем возбуждении. - Лишь выпив, ты обретешь способность забыть эту жизнь, полную шума и суеты, услышать стоны сердца, теряющиеся в этом шуме, и понять желания, рожденные в долгие бессонные ночи. Возьми бокал! Пей, чтобы иметь возможность внимать этим голосам.

Высоко подняв бокал, мисс Ганна протягивала его мне. Я не мог его отвергнуть. Взяв бокал, я смотрел на девушку: она пила вино, и в глазах ее сверкали слезы, которые, казалось, вот-вот брызнут прямо в бокал...

Мисс Ганна плакала.

Я вертел в руке бокал, в котором надеялся найти спасение от мучивших меня вопросов. Напрасные надежды! Даже опьянев и забыв об окружающей жизни, я не мог освободиться от ее тяжести. Кровавые события последних дней оживали перед моими глазами, а в воображении вставала картина предстоящего кровавого возмездия и гибели всех надежд на будущее.

"Пей!" - твердили мне скорбь и уныние. И я пил. Вскоре ощущение тяжести стало исчезать. Теперь все было словно подавлено смертью...

Я стоял у окна. Незнакомая мне белокрылая девушка, протягивая руки, манила куда-то вдаль. Я приближался к ней, и ее крылья начинали темнеть; она влекла меня в какой-то более мрачный, чем этот, знакомый мне мир. Но я не шел. И вдруг случайно я засунул руку в карман и, нащупав там револьвер, достал его. В голове мелькнула мысль: "кусочек свинца положит конец всем мучениям!".

- Стой! Прежде убей меня! - послышался отчаянный крик, вернувший меня к действительности.

Я выронил револьвер и вздрогнул от звука его падения на пол. Этот стук окончательно отрезвил меня от опьянения, едва не приведшего меня в минуту слабости к самоубийству. Придя в себя, я увидел свой револьвер в руках мисс Ганны.

- Прежде убей меня! - неистово кричала она, протягивая мне револьвер.

Вытерев выступившую на лбу холодную испарину, я взял револьвер и опустил его в карман. Мисс Ганна плакала, положив голову на стол. И тут мне вспомнился случай с Саттар-ханом.

Несколько лет тому назад карадагцы захватили весь город и девечинские контрреволюционеры окружили дом Саттар-хана. То были страшные минуты.

- Саттар-хану отрезаны все пути к спасению! - говорили мы - Он непременно покончит с собой, чтобы живым не отдаться врагам.

Саттар-хан же ни на мгновение не потерял присутствия духа.

- Мирза-Мухаммед, подай кальян! - прервав стрельбу и прислонив к стене винтовку, приказал он одному из воинов.

И выкурив кальян, хладнокровно сказал:

- Я - Саттар-хан для трудных, опасных дней. В лучшие дни найдутся тысячи Саттар-ханов.

Эти когда-то сказанные слова героя революции сейчас вернули мне энергию, силу воли и надежду на будущее.

Мне стало стыдно, что я причинил молодой девушке столько тревог. Я чувствовал к себе презрение.

Подняв голову девушки, я прижал ее к груди и заговорил, гладя ее золотистые волосы:

- Этой ночью мы попытались пойти по стопам утомленных жизнью людей. Этот путь ведет или к нищете или к самоубийству, а вино только укорачивает этот путь. Тем легче оно может погубить людей безвольных. Этой ночью мы имели возможность на себе проверить, насколько это правильно.

Сон овладел девушкой, и я старался не двигаться, чтобы не лишить ее покоя. Так она и заснула, прижавшись ко мне, и я чувствовал ровное биение ее сердца.

Быть может, так она проспала бы до самого восхода, но потрясший вдруг весь Тавриз грохот помешал этому. Следовавшие один за другим орудийные выстрелы и трескотня пулеметов нарушили сон девушки.

- Что за шум? - спросила она, поднимая голову.

- Карательные отряды царя вступили в город, бомбардируют улицы, ответил я.

Светало. Надо было отправляться домой. Не обращая внимания на возражения мисс Ганны, я вышел на улицу. Жители Тавриза от страха забились в свои дома. Не было слышно даже муэдзинов. Двери бань и мечетей были закрыты.

Вступившие в город карательные отряды, еще не чувствуя себя хозяевами положения, не выходили из сада Шахзаде.

Когда я пришел домой, Мешади-Кязим-ага, его жена и товарищ Алекбер еще не ложились спать: мысль о том, что со мной произошло несчастье, не давала им покоя.

Чай был готов. Но кто сейчас думал о чае? Стоявший на столе самовар, подобно агонизирующему больному, терял свои последние силы.

Мне передали письмо. Оно было из Джульфы от Ага-Мухаммед-Гусейна Гаджиева, которого я очень уважал. Несмотря на глубокую старость и нездоровье, он принимал в тавризской революции участие с энергией и энтузиазмом юноши. Письмо его чрезвычайно обрадовало меня еще и потому, что мы давно не имели сведений о джульфинских товарищах. Мы не знали, кто из них арестован, кому удалось бежать.

Джульфинская группа, оказывающая огромную поддержку иранским революционерам, привлекла особое внимание агентов царского правительства. Пристав Ещолт, Риза-Кули-бек Теймурбеков, урядник Семашков, жандармский полковник Штраубе, их агенты - братья Ризаевы из Нахичевани, Исмаил из селения Булгак, уездный начальник Зенченко, его переводчик Мирза-Гусейн Новрузов, иранский консул и в то же время царский шпион Рауф-бек не давали жившим в Джульфе революционерам перевести дыхание.

Все интересовавшие меня сведения я ожидал найти в письме Ага-Мухаммед-Гусейна, которое начиналось довольно грустным четверостишием:

"О колесо судьбы! Твое вращенье нам смерть сулит,

И злобных ненавистников гоненье нам смерть сулит.

О бремя скорбной жизни, горестный укор народа!

Приди же, смерть! Ведь жизнь в своем движенье

нам смерть сулит!"*

______________ * Перевод В. Гурвича.

Дальше он писал:

Ни у тебя нет времени читать длинные письма, ни у меня терпения писать их. Сосланные - в ссылке, заключенные в тюрьмах, оставшиеся же на свободе под строгим и неослабным наблюдением жандармов.

Представляю себе безобразия и насилия царской армии в Тавризе. О тавризском восстании мы узнали через иранское телеграфное агентство.

Было бы хорошо провести эвакуацию Амир Хашемета из Тавриза. Если есть основания опасаться за твою участь, немедленно оставь Тавриз и поезжай в Ливарджан. Все товарищи советуют то же самое. Там можно будет скрыться.

Мешади-Саттар Зейналабдинов выехал в Тавриз. Через него мы послали тебе немного денег. Срочно сообщи нам о положении Амир Хашемета. Надо прекратить движение. В эти тяжелые дни нельзя полагаться на клятвы и заверения тавризцев, которые хотя и умеют бороться под знаменем революции, но в нужный момент способны и продать своих друзей. За период с 1907 до 1909 года мы имели не один случай убедиться в этом.

Желательно, чтобы товарищ Алекпер оставался в Тавризе. Его здесь усиленно разыскивают его враги - сыновья Гаджи-Мухаммед-Рзы, которые, пользуясь вступлением русских войск в Иран, активизировались.

Сегодня были приезжие из селения Шуджа. Семья товарища Алекпера здорова и ни в чем не имеет недостатка. В семье покойного Хакверди также все обстоит благополучно. Письмо посылаю с обслуживающим интендантство шофером. Он - наш товарищ. С ним же пришлешь ответ; если это окажется невозможным, пиши в Иранскую Джульфу, в магазин братьев Мириса из Знуза.

Вам не следует больше обращаться к посредству иранской телеграфной конторы. Сейчас все поступающие через нее телеграммы проверяются.

Товарищи шлют вам искренний привет.

Мухаммед-Гусейн

Джульфа, махаррема 3 дня".

НИКАКОЙ ПОЩАДЫ

В телеграмме, посланной на имя председателя военно-полевого суда, Воронцов-Дашков* давал директиву: "Никакой пощады тавризским мятежникам".

______________ * Царский наместник на Кавказе.

И без нее цель царского правительства была нам известна. Директива же лишний раз подчеркивала всю жестокость и бесчеловечность царской политики.

Мы все имели соответствующие удостоверения и могли свободно выходить на улицу. Вместе с товарищем Алекпером мы пошли бродить по городу, чтобы посмотреть, какая складывается в городе обстановка.

Улицы кишели солдатами и казаками. На перекрестках, площадях и в переулках дежурили казачьи патрули. Русский царь, пользуясь "правами", полученными по договору от 31 августа 1907 года, принял меры к водворению тишины и порядка в Тавризе, находящемся в зоне его влияния, и к "защите неприкосновенности и независимости" Ирана.

Отправляясь в город, мы хотели взглянуть, в какой форме проводится в жизнь эта "защита".

У мирных жителей, вышедших на улицы своего города, солдаты требовали пропуска. Но откуда могло население получить их? Кто им давал эти пропуска?

С неимеющими пропусков обращались судя по их одежде. У тех, кто был одет хорошо, отбирали часы и деньги. При малейшей попытке возражений волокли их в сад Шахзаде, где нередко их избивали. Женщин останавливали, откидывали покрывала и заглядывали в лица, чтобы убедиться в том, что это не переодетые мужчины.

Царский консул думал, что бойцы Амир Хашемета скрываются в Тавризе; он и не предполагал, что они, переодевшись, давно покинули город.

Казачьи карманы, соперничавшие по своей вместимости с карманами молл, были до отказа набиты золотыми и серебряными часами, кольцами и звонкой монетой.

Это был грабеж неофициальный, но нас интересовал и официальный грабеж, поэтому мы решили свернуть в район Амрахиза*, где находилось здание незмие. Оно было уже занято царскими солдатами, но, кроме старых столов, там ничего не было. Архив и нужные документы были своевременно изъяты и спрятаны. Как ни старались офицеры, они не могли найти ни одного документа, и матерная ругань, которой они сыпали кстати и некстати, была следствием этого разочарования.

______________ * Один из районов Тавриза, резиденция Саттар-хана.

- Сукины дети! - говорил один из офицеров, выходя на улицу и отряхивая пыль с мундира. - Ни самих, ни следов их найти невозможно. Кроме болтающихся на стенах телефонных проводов, - ничего нет.

Царскому консулу не удалось захватить незмие, зато удалось осуществить лелеемое желание. Консул много раз пытался отомстить Саттар-хану, но это ему не удавалось, так как и после отъезда Саттар-хана в Тегеран Тавриз находился в руках революционеров. Сегодня консул, наконец, нашел случай привести в исполнение свой замысел.

Переезжая в Тегеран, Саттар-хан не перевез туда домашней обстановки, так как намеревался опять вернуться в Тавриз. И царский консул решил, в первую очередь, разгромить дом этого активного революционного главаря, разграбить его имущество и тем окончательно подавить революционный дух тавризского населения.

Дойдя до Амрахиза, мы увидели у ворот несколько нагруженных доверху машин. Здесь собралась огромная толпа любопытных, пришедших издали поглядеть на разгром дома вчерашнего владыки умов, главаря революционеров. Несмотря на требование вооруженных солдат разойтись, толпа у ворот поминутно росла.

Этих людей, в большинстве беспринципных, безыдейных и инертных, мы видели здесь не впервые. "Да здравствует Конституция!", "Да здравствует сардар милли!" - кричала эта самая, привыкшая к продажности, темная несознательная толпа, ежедневно собираясь у дома Саттар-хана.

С глубоким возмущением мы следили за этим обычным для царского правительства актом грабежа.

Больше всего нас удивляли разговоры собравшихся поглазеть на этот грабеж бездельников

- Все несчастье, сударь, в том, что этого бездельника не оказалось в Тавризе. Если бы он не бежал в Тегеран, его бы схватили и дали бы хорошую трепку.

- Послушай, да они совсем с ума спятили! С кем вздумали шутить! С таким падишахом, как русский император!

- Так им и надо, нечестивцам. Правительству покоя не дают, мучтеидов задевают, веру и религию отрицают, имамов и пророков не признают. Вот и попадают в беду.

- Многих еще надо проучить.

- Если конституция согласна с шариатом, к чему нам она? Если же противна шариату, то и сам всевышний велит уничтожить ее.

- Что хотите говорите, сударь, но одни русские не справились бы с ними. Здесь не обошлось без англичан.

- Ну, конечно, не без них. Сударь, да разве нет у ислама покровителя? Есть у него защитник или нет?

- Будь жив покойный Шахи-Шэхид*, этого бы не случилось.

______________ * Шахи-Шэхидом называли Нэсреддин-шаха, убитого революционером Мирза-Ризой Кирмани.

- Я это и говорю, кого же я имею в виду, говоря об англичанах? Неужели вы до сих пор не знали этого? Когда Шахи-Шэхид посетил Англию, королевой там была женщина, которая с первого взгляда влюбилась в Шахи-Шэхида. Когда Шахи-Шэхид гостил у нее, однажды ночью английская королева, приоткрыв дверь, на цыпочках вошла в его покои и опустилась рядом с ним. Шахи-Шэхид тотчас почувствовал ее присутствие и, вскочив с ложа, сказал: "Ты, стриженая негодница, что ищешь в ночную пору на моем ложе?" Тогда английская королева рассказала Шахи-Шэхиду про свой сон: "Явился мне Христос и сказал: - "Ты хочешь, чтобы я в мгновенье ока лишил тебя царства, обратил твой трон в катафалк, а корону в череп? Как же ты осмелилась допустить, чтобы твой гость спал один? Сейчас же встань, отправься к нему и опустись на его ложе... Я являюсь тебе вестником радости. От его величества я ниспошлю тебе сына, который станет властелином Англии". Услышав это, Шахи-Шэхид после многократных молитв, ударил в ладоши, вызвал своего прислужника и велел немедленно привести к нему Султан-уль-Ваиза*. Через несколько минут Султан-уль-Ваиз, совершив обряд сийга**, удалился. Прошло, сударь мой, после этого случая ровнехонько девять месяцев, девять дней, девять часов, девять минут и девять секунд, и по воле всевышнего английская королева родила от Шахи-Шэхида сына. Это и есть нынешний король Англии. Ведь не станем же мы отрицать это!..

______________ * Молла, сопровождавший шаха в его путешествии по Европе. ** Временный брак, узаконенная шариатом проституция.

Пока мы стояли там, нам пришлось выслушать рассказы и о других случаях из путешествий Шахи-Шэхида.