Тавриз туманный

- Благодарю. Такие люди нам также нужны, мы не можем доверять каждому.

- В таком случае я направлю к вам с письмом надежного человека, для меня же лично дороже всего ваше расположение ко мне. Самое большое для меня счастье видеть свою страну под высоким покровительством его величества.

- Большая ли у вас родня в Тавризе?

- Да, порядочная. Это и удерживает меня здесь. Многие из моих близких нуждаются, приходится материально поддерживать их иначе я не покинул бы России.

- Конечно, вы должны помогать им. Особенно при нынешних условиях они могут пострадать без всякой вины. Нужно обеспечить их охранными удостоверениями.

Сказав это, консул подозвал Нину:

- Завтра же с утра заготовьте сотню удостоверений. Оказывается, у Абульгасан-бека большая родня. Вам надо было вовремя позаботиться, чтобы люди господина Гаджи-Самед-хана случайно не причинили неприятностей родственникам Абульгасан-бека. За последние дни такие случаи бывают часто.

- Будет исполнено, ваше превосходительство! - ответила Нина и снова вернулась к фортепьяно.

Почти все приглашенные были уже в сборе. Ждали только прибытия генерал-губернатора, чтобы перейти к столу.

Наконец, доложили о его приезде. Приглашенный консулом небольшой оркестр заиграл иранский марш, и под звуки его в зал вошли Гаджи-Самед-хан, Этимадуддовле, двоюродный брат Гаджи-Самед-хана - комендант города Махмуд-хан, Сардар-Рашид с Ираидой и Махру-ханум. Кроме генерального консула, все приветствовали Гаджи-Самед-хана, приложив по восточному обычаю руки к груди. Я последовал их примеру. Когда консул представлял меня Гаджи-Самед-хану, тот поцеловал меня в лоб.

- Мы не забыли вас. Как-то вы были удостоены чести присутствовать на банкете его превосходительства.

Почувствовав, что он говорит со мной несколько свысока, как господин со слугой, консул сказал подчеркнуто настойчиво:

- Абульгасан-бек является как бы членом нашей семьи, и мы уверены в чувствах его глубокого уважения к вашему превосходительству. Внимание к Абульгасан-беку мы расцениваем, как проявление дружбы к нашей семье.

После этих слов консула Гаджи-Самед-хан заметно изменил тон в отношении меня.

- При первой встрече господин произвел на меня самое благоприятное впечатление. Я сразу оценил его благородство. Пребывание господина в Тавризе я считаю большим счастьем для нас.

- Необходимо оградить жизнь и благополучие уважаемого Абульгасан-бека и его родных, - добавил он, повернувшись к Сардар-Рашиду - Сколько бы охранных удостоверений ему ни понадобилось, не отказывайте.

- С радостью исполню ваше приказание, - почтительно кланяясь, ответил тот.

Я почувствовал некоторое удовлетворение. Распоряжение Гаджи-Самед-хана об охранных удостоверениях избавляло нас от необходимости продолжать выпуск своих удостоверений и давало возможность сотням революционеров выехать из города.

За стол еще не садились. Разбившись на группы, некоторые гости сидели, некоторые прохаживались по залу. Гаджи-Самед-хан, Сардар-Рашид и я прогуливались по одной стороне зала, дочери консула с Ниной и Ираидой по другой. Сначала Этимадуддовле, а затем и Махмуд-хан с супругой консула присоединились к маленькому обществу, составленному дочерьми консула. Я издали наблюдал за ними.

Подойдя к Нине, Махмуд-хан взял ее под руку, но Нина отдернула руку и отошла в сторону. Через несколько минут Махмуд-хан снова пытался овладеть рукой Нины, но та, отвернувшись, оставила подруг и подошла ко мне.

Наконец, сели за стол. Всякий раз, поднимая бокал, Махмуд-хан бросал на Нину выразительные взгляды, как бы говоря ей "Пью за ваше здоровье!"

Было произнесено много тостов. Тут же за столом были разрешены многие вопросы. Разрешился вопрос и об Этимадуддовле.

- Этмадуддовле заслуживает полного доверия, - сказал Гаджи-Самед-хан, и достоин носить звание правителя Урмии.

- С нашей стороны возражений нет, - заметил консул.

Присутствующие стали поздравлять Этимадуддовле. Произнесли тост за Махмуд-хана. Все подняли бокалы, кроме Нины и дочерей консула. Махмуд-хан заметил это и был сильно оскорблен.

После ужина гости перешли в другую комнату, а я, решив, что сейчас начнутся интересующие меня разговоры конфиденциального характера, задержался.

- Прошу, - сказал консул и, взяв меня под руку, провел в гостиную.

Кроме консула, там были Гаджи-Самед-хан, Сардар-Рашид и Этимадуддовле.

Принесли чай и кальян.

- Переведите консулу, - попросил меня Гаджи-Самед-хан, когда разговор коснулся арестов и казней, - что я не советую вешать брата Саттар-хана Гаджи-Азима и его двух сыновей. Мы взорвали их дом и конфисковали все их имущество. Я полагаю, что этого достаточно и советую освободить их.

- Надо обосновать это предложение, - недовольным тоном ответил консул.

- Они пользуются в Тавризе большим влиянием, - с трудом выдавил Гаджи-Самед-хан, обеспокоенный возражением консула - Саттар-хан еще в Тегеране. И кроме того, Гаджи-Азим не принимал участия в смутах.

- Все мероприятия императорского правительства имеют целью упрочить положение генерал-губернатора. Если подобные элементы не будут уничтожены, в Тавризе снова могут вспыхнуть беспорядки. Но если все-таки господин губернатор не советует, мы не возражаем.

- Что касается казни Гусейн-хана из Маралана, - продолжал Гаджи-Самед-хан, - то у меня возражений нет. Только я рекомендовал бы отправить его в Хой и казнить там. Здесь его казнь может вызвать возмущение маралинцев. Это очень беспокойный народ.

- Как вам угодно, - ответил консул, - мы не хотим вмешиваться во внутренние дела Ирана. Эти вопросы - ваше личное дело. Если Гусейн-хана и казнят в Хое, опять-таки это должно быть сделано с ведома и согласия правителей иранских провинций.

Приняв предложение консула, Гаджи-Самед-хан перешел к вопросу о Мешади-Ризе.

- Я велел наказать его палками, - сказал он, - и считаю, что этого с него достаточно. Пусть не болтают, что Гаджи-Самед-хан казнит без разбора и виновных и невинных. Я прошу разрешить освободить его.

Уступив в этом вопросе, консул положил перед Гаджи-Самед-ханом новый список приговоренных к казни. В списке значились:

1. Кеблэхашум - маклер.

2. Мешади Аббас-Али - кондитер.

3. Гаджи-Али - аптекарь.

4. Мирза Ахмед Сухейли.

5. Мирза-Ага-Бала.

6. Миркерим - оратор.

7. Мухаммед Ами-оглу.

Гаджи-Самед-хан пробежал список, затем дрожащими руками потер пенсне и надел на нос. Приговор был подписан.

В моем воображении выросли новые виселицы, и на них я увидел товарищей, с которыми работал больше двух лет. Пока в гостиной разрешались все эти вопросы, в малом зале продолжал играть оркестр. Мы перешли туда. Махмуд-хан по-прежнему вертелся вокруг молодых девушек.

- Абульгасан-бек, пожалуйте сюда, - позвала меня Махру-ханум. - Мы скучаем.

Я присоединился к ним. На круглом столике перед ними были расставлены фрукты и восточные сладости. Тут сидела Нина, Ираида, Махру и дочери консула Ольга и Надежда.

Девушки подыскивали подходящую тему для разговора. Одни считали, что наслаждение, даримое музыкой, выше всех остальных, другие говорили об удовольствиях морского путешествия, третьи - о прогулке в горах, четвертые о прелести сумерек, о красоте восхода солнца.

Вскоре Гаджи-Самед-хан, попрощавшись с консулом и гостями, отбыл домой.

Собрались и мы. Консул предоставил нам свой экипаж и отрядил четырех конных казаков для сопровождения.

Дома нас ожидали Тутунчи-оглы и Гасан-ага. Они были в большой тревоге за меня и бурно проявляли свою радость, увидя меня целым и невредимым. Они еще не ужинали, и Нина, засучив рукава, начала накрывать на стол.

- Как дорога мне вот эта моя семья. Я бы до конца жизни не расставалась с ней! - воскликнула она, покончив с хлопотами и садясь за стол.

- Мне удалось узнать многое, а у тебя что нового? - спросил я Нину.

- По предложению консула, Гаджи-Самед-хан послал Мирза-Пишнамаз-заде пять кусков беленой бязи. Ему поручено составить петицию о возвращении Мамед-Али-шаха на трон и собрать подписи тавризцев.

- Мы этого не допустим, - воскликнул Гасан-ага.

- Уж это не такое дело, чтобы Гасан-ага не справился с ним. Мы живо уберем Мирза-Пишнамаз-заде.

- Это дело мое! - проговорил Тутунчи-оглы.

Такую меру я считал лишней, достаточно было угрожающего письма, чтобы заставить Мирза-Пишнамаз-заде отказаться от своего намерения.

Я не отпустил Гасан-агу и Тутунчи-оглы. Пожелав Тахмине-ханум и Нине спокойной ночи, мы перешли в следующую комнату.

Раздеваясь и ложась спать, Гасан-ага и Тутунчи-оглы вынули по две маленьких болгарских бомбы и положили под подушки.

- Это для чего? - спросил я.

- На случай, если бы тебя задержали в консульстве, мы решили убить Гаджи-Самед-хана и консула, - ответили они.

Когда мы потушили свет, утренняя звезда выглянула из-за разрушенного царскими пушками арсенала. Она словно хотела оказать нам: "Спокойной ночи!"

ЧАСЫ, ПОДНЕСЕННЫЕ ГАДЖИ-САМЕД-ХАНУ

Особая комиссия консульства закончила конфискацию имущества купцов явных сторонников конституции. Вновь назначенный генерал-губернатор Гаджи-Самед-хан был озабочен изысканием новых источников дохода и, по примеру консула, приказал запечатать конторы и склады до сотни тавризских купцов. Вопрос этот Гаджи-Самед-хан согласовал с царским консулом, который не возражал при условии ограждения интересов царских подданных и находящихся под покровительством царя купцов.

Двоюродный брат Гаджи-Самед-хана, Махмуд-хан, опечатал самовольно амбары и склады у купцов, не вошедших в список.

До сегодняшнего дня я не слышал, что склады и амбары Мешади-Кязим-аги опечатаны.

Рано утром, выйдя в город и совершив по обыкновению прогулку, я к завтраку вернулся домой. Мешади-Кязим-ага был дома. Раньше его не приходилось видеть таким грустным и озабоченным. Казалось, что веки его с трудом раскрываются. Все существо его казалось поникшим и тело сморщенным, как сушеное яблоко, словно жизнь раз и навсегда отказала ему в каких бы то ни было надеждах. Сидя на ковре, он уперся взглядом в одну точку.

Его бывший нукер Гусейн-Али-Ами, как статуя вытянувшись перед ним, ковырял спицей свою трубку. Сария-хала, прижавшись к углу, медленно жевала сакиз.

При моем входе Мешади-Кязим-ага привстал и, нехотя поклонившись, снова с болезненным видом опустился на место.

Товарищ Алекпер из своей спальни также вышел в столовую. Мешади-Кязим-ага снова привстал, поздоровался с ним и снова грузно опустился на колени.

- Что нового? - спросил я его.

- Слава богу, все новое.

- Это верно. А есть новости, касающиеся нас?

- И есть и нет.

- Я вас не понимаю. Было бы лучше, если б вы выразились яснее.

- Тирания Гаджи-Самед-хана перешла границы.

Я тотчас же понял, что он потерпел большие убытки. Подражая его загадочным "и есть и нет", я сказал:

- Тирания Гаджи-Самед-хана может и перейти границы и не перейти.

После моих слов он с трудом раскрыл глаза и в упор посмотрел на меня.

- Я этого совершенно не понимаю.

- Раз вы этого не понимаете, говорите яснее.

- По распоряжению Гаджи-Самед-хана запечатаны конторы и склады всех сочувствующих революции купцов. Мои склады тоже опечатали. И меня смешали с ними и погубили.

- При мне вы не должны говорить слов, предназначенных для Гаджи-Самед-хана. Как это "и меня смешали с ними"? Разве вы не сторонник конституции? Разве вы не помогали конституции?

Он снова начал говорить загадочными полунамеками.

- И помогал и не помогал.

Я был изумлен и молча шагал по комнате, он же сидел, устремив на меня молящий о помощи взгляд.

- Значит так? - сказал я спустя некоторое время.

- Конечно, так, ведь заберут все мои товары.

И, отведя глаза и вперив взгляд в какую-то точку на дворе, он умолк, погрузившись в глубокую думу.

До конституции Мешади-Кязим-ага был купцом средней руки с небольшим капиталом. Конституция дала ему возможность заработать миллионы. Благодаря мне, он вложил в английский банк крупную сумму и приобрел в различных городах и провинциях Ирана дома и поместья. На революцию он не тратил и пяти процентов прибылей, полученных благодаря нам. Снова у меня возникли мысли, пришедшие мне в голову во времена Саттар-хана, и я еще раз подумал, что Мешади-Кязим-ага и подобные ему коммерсанты рано или поздно предадут революционеров.

Раздумывать дольше не было нужды. Я подошел к нему и, положив ему руку на плечо, сказал:

- Нечего горевать. Из-за конституции вы не потерпите убытка и на пять копеек. Разгромленные, разоренные, перешедшие на подпольную работу тавризские революционеры снова помогут вам заработать миллионы. В этом вы можете быть уверены.

Заметив, что товарищ Алекпер готов выйти из себя, я не хотел продолжать.

Желая переодеться, я прошел в спальню и, раскрыв свое единственное достояние, плетеный чемодан, достал оттуда осыпанные бриллиантами карманные часы, оставленные у меня товарищем Алекпером.

- Товарищ Алекпер, вы оставайтесь и пейте чай, - сказал я, выходя из дому, - мне нужно пойти по важному делу.

Я направился прямо к граверу и приказал выгравировать на часах надпись: "На память эмирояну* господину Гаджи Шуджауддовле Самед-хану".

______________ * Титул, присваиваемый лицам генеральского чина.

Затем, сев в экипаж, я отправился в сад Низамуддовле - резиденцию Гаджи-Самед-хана. Среди всех явившихся лишь я один не держал в руке прошения. Здесь, наряду с представителями всех слоев общества, собрались и купцы, склады и конторы которых были опечатаны.

Помимо них, у ворот в ожидании толпились шпионы, лазутчики, лица, пришедшие за пособием, поэты, сочиняющие оды, дервиши, пришедшие сюда спеть новые касиды, уличные певцы, вроде Кер-Аскера, слепцы, калеки, нищие. Некоторые просители, чтобы получить должности, принесли с собой крупные взятки.

Толпа расступилась, дав дорогу моему экипажу.

- Доложите его превосходительству, что Абульгасан-бек просит принять его, - обратился я к привратнику. Привратник пошел доложить обо мне.

В ожидании его возвращения я прислушался к разговорам окружающих.

- Просто удивительно. Во времена Саттар-хана нас громили, как реакционеров и тиранов, а сейчас опечатывают наши товары, называя нас революционерами. Ужель господь примирится с такой несправедливостью?!

- А что ты скажешь о моем деле? Зять наш русский-подданный, а в наших конюшнях стоят казачьи лошади. А тут еще взяли да опечатали наши амбары!

- А мое дело и того забавней. Разве не в моем доме помешалось общество "Исламие", объединяющее сторонников Мамед-Али-шаха и его превосходительства консула? А раз так, то зачем же запечатывают мои склады?

- Гаджи-Самед-хан не имеет понятия об этом, моя дочь супруга внука брата Наджарова. А Наджаров царский подданный. А вот и копия его удостоверения.

- А на это что скажете? Кто такой Гаджи-Мирза-ага. Разве моя племянница не его сийга?*

______________ * Временная жена.

Слепой Сэфи, в дни революции собиравший подаяние у ворот Саттар-хана, перебрался теперь в район сада Низамуд-довле. Этот человек, говоривший некогда: "Кто даст мне сто золотых, да оградит аллах его имущество от рук деспотов!" - теперь твердил: "О, тот кто подаст мне сто золотых, да оградит аллах его достояние от рук революционеров, грабителей и кровопийц".

Дервиши также изменили содержание своих касидов.

Один из поэтов читал посвященные генерал-губернатору стихи. Однако слушателей не находилось, каждый был занят своим горем.

Получив разрешение, я вошел в парк. Сегодня дул пронзительный ветер; он срывал висящие сосульки, рассыпая их по аллеям. Порывы ветра гнали вспорхнувших с веток воробышков, которые, отдавшись воле ветра, подобно осенним листьям, налетая друг на друга, кружились в воздухе.

Я застал Гаджи-Самед-хана у находящегося во дворе бассейна. Он поднялся с кресла, и любезно приветствовал меня, взял меня под руку и повел к балкону. По пути я заметил, как из бассейна вытащили обнаженного человека. Это был юноша. Все тело его было залито кровью. Видимо, по приказу Гаджи-Самед-хана его избили и затем погрузили в ледяную воду.

Юношу схватили за ногу и поволокли. Он стонал. Картина эта потрясла меня. Гаджи-Самед-хан, заметивший, какое тяжелое впечатление на меня произвела эта картина, сказал:

- Неделю мы разыскивали этого бездельника. Каждую ночь, проходя мимо сада, он горланил. И что же он пел? Глупости, сложенные во времена Саттар-хана.

Мы поднялись на балкон. Хан был словно чем-то озабочен и то и дело поглядывал в сторону бассейна Я понял, что состояние это вызвано тем, что истязание осталось незаконченным, и без сомнения мой приход помешал довести дело до конца - смерти юноши.

Мы вошли в приемную. Явившиеся на аудиенцию, человек пятьдесят, оставив камышовые трубки кальянов, поднялись с разложенных вокруг стен маленьких тюфячков.

- Господин Абульгасан-бек, - представил меня Гаджи-Самед-хан. - Лучший друг наш и господина генерального консула Абульгасан-бек - правая рука господина генерала, член семьи его превосходительства.

Эти слова Гаджи-Самед-хана мгновенно изменили выражение лиц, сидевших в приемной. На этих лицах можно было прочесть лесть, подхалимство, низкопоклонство, угодливость, подобострастие...

Головы склонились, обнажились зубы, и в ход пошли фальшивые улыбки, слова и уверения.

- Мы ваши покорные слуги.

- Ваша милость безмерна.

- Мы осчастливлены.

- Вы оказываете нам величайшую честь.

- Вы наш господин.

Пока проявлялись все эти свойственные тавризской аристократии, интеллигенции и купечеству знаки угодливости, я опустился на тюфячок по правую руку Гаджи-Самед-хана. Снова забулькала вода в кальянах и застучали ложки в стаканах. Мне подали папиросы. Я сидел и думал как бы преподнести Гаджи-Самед-хану часы, ибо если сегодня не будут сняты печати, наложенные на имущество Мешади-Кязим-аги, завтра все его товары будут изъяты. Больше часа разговор шел вокруг разных вопросов. На аудиенцию явился и Сардар-Рашид.

- Готовы ли удостоверения для родственников и друзей Абульгасан-бека? обратился к нему Гаджи-Самед-хан.

Сардар, склонившись, доложил:

- Да, готовы и сейчас будут представлены вашему высокопревосходительству.

Почувствовав, что наступил подходящий момент, я заговорил:

- Мешади-Кязим-ага - владелец дома, где проживает ваш покорный слуга. Он является одним из верных сторонников и почитателей вашего превосходительства; в тот день, когда ваше превосходительство изволили вступить в город, он устроил у себя в доме торжественный обед на сто человек: я сам присутствовал на нем. Теперь, как я слышал, его имущество опечатано.

- Эту ошибку следует исправить, - обратясь к Сардар-Рашиду, заметил Гаджи-Самед-хан. - Мы должны уметь различать своих друзей.

- Ваш покорный слуга не имеет никакого понятия об этом деле, отозвался Сардар-Рашид. - Махмуд-хан обходит город и опечатывает все, что ему заблагорассудится. Я сам собирался доложить об этом вашему превосходительству.

- Немедленно снимите печать с имущества, а Абульгасан-бека я прошу выразить Мешади-Кязим-аге от моего имени искреннее сожаление.

Сказав это, Гаджи-Самед-хан приложил свою печать на чистый бланк и передал его Сардар-Рашиду.

Спустя полчаса по приказу Сардар-Рашида секретарь принес охранные грамоты и приказ о снятии печатей.

Добившись своей цели, я хотел встать и уйти.

- Торопиться нет нужды, - обратился ко мне Гаджи-Самед-хан - Мы пообедаем вместе.

Он достал из кармана жилета покрытые черной эмалью часы, посмотрел на них и сказал:

- Часы эти очень дороги вашему слуге. Эти часы купил мне во Франции покойный Музаффэр-эддин-шах. Это ценная память. Но они плохо работают, а отдать их в руки мастера мне не хочется.

Желая воспользоваться удобным случаем, я сказал:

- Лучше, если его превосходительство будет хранить дар покойного падишаха в своей сокровищнице, а сам будет носить другие. В настоящее время имеются великолепные часы фирмы Мозер. Если бы ваше превосходительство не возражали принять в знак почтения и дружбы скромный дар от одного из своих покорных слуг, я был бы счастлив поднести ему находящиеся при мне весьма ценные часы.

Я вынул часы. При виде украшавших крышку дорогих камней глаза палача запылали. Он с вожделением разглядывал часы, повернув их, прочел выгравированную на обороте надпись и повернулся ко мне.

- Если уважаемый господин изволит дать нам это звание, мы с большим удовольствием примем его.

Сидящие в зале стали поздравлять Гаджи-Самед-хана. Сцена угодливости и лести возобновилась. Часы переходили из рук в руки и, обойдя всех, они вернулись к Гаджи-Самед-хану.

- Уважаемый Абульгасан-бек! А можно ли сейчас приобрести подобные часы? - спросил Этимауддовле.

- Нет, - ответил я, - часы эти полтора месяца тому назад были заказаны мной в Берлине для его превосходительства.

Гаджи-Самед-хан, которому очень понравились мои слова, сказал:

- А за это мы будем называть вас не Абульгасан-беком, а Абульгасан-ханом, - сказал он и тут же приказал выдать об этом приказ.

Когда, поднявшись вместе, мы собрались перейти в столовую, вошел Махмуд-хан.

- Пришел Гаджи-Мир-Мухаммед-ага, он хочет видеть ваше превосходительство, - доложил Махмуд-хан.

- Пусть пожалует, - недовольным тоном буркнул Самед-хан.

Гаджи-Мир-Мухаммед вошел; с разрешения Гаджи-Самед-хана он сел и, вытянув шею, начал раскланиваться с присутствующими. Он несколько раз поднимался и опускался, наклонял голову то вправо, то влево, вверх и вниз. Затем принялся за поставленный перед ним чай и кальян.

Я заметил, как, достав из бокового кармана какую-то бумагу, он передал ее Гаджи-Самед-хану, а тот, не дочитав до конца, вспыхнул. Глаза его налились кровью, казалось, они сейчас выскочат из орбит.

- Да покарают тебя святые предки, - заорал он, бросив яростный, негодующий взгляд на Мир-Мухаммеда. - Ты хочешь вздернуть на виселицу все население Тавриза? Довольно! Клянусь своей головой, я не посмотрю на то, что ты потомок пророка, и прикажу раньше всех вздернуть тебя самого. Прочь с моих глаз! Не смей больше переступать порога этого сада. Бесстыдник, как будто у нас в Тавризе нет иных дел, кроме как заниматься удушением людей.

Ни одни из присутствующих не успел заметить, как и когда выскользнул из комнаты Гаджи-Мир-Мухаммед.

Столовая помещалась в небольшой комнате. До начала обеда была подана вода для омовения рук.

Внесли круглые серебряные подносы с яствами. Не взирая на царящий в Тавризе голод, к обеду было подано до пятидесяти различных блюд. Сюда не входили дессерт и многочисленные сорта лакомств и приправ. Сидящие одним глазом поглядывали на Гаджи-Самед-хана, другие пожирали расставленные перед ними роскошные блюда, так как по обычаю никто не осмеливался протянуть руку к еде, пока не начнет хозяин, а он продолжал со мной беседу о дружеских отношениях между ним и царским консулом, о счастье и благополучии, ожидающем Иран от покровительства русского императора.

- Бисмиллах! - наконец произнес Гаджи-Самед-хан.

Сидящие вокруг скатерти набросились на плов. Пальцы усиленно заработали, выбирая куски мяса и курятины.

РАФИ-ЗАДЕ И ШУМШАД-ХАНУМ

Выйдя от Гаджи-Самед-хана я отправился к Нине, рассказал ей о своем пребывании у Гаджи-Самед-хана, и она одобрила мои действия.

Послал Тахмину-ханум к Гасану-аге и Тутунчи-оглы с просьбой прийти ко мне, сам же решил прилечь на часок, но отдохнуть не удалось. Меджид забрался ко мне на кушетку и начал рассказывать сказку о лисице и петухе.

Пришли и дочери Тахмины-ханум, Тохве и Санубэр. Нина сообщила, что придут также Махру и Ираида. По ее словам, сегодня, согласно обычаю, Махру следовало снять траурный наряд.

Я поднялся и сел на кушетку. Меджид, перестав рассказывать сказку, уже изображал Саттар-хана. Белого коня ему заменяла камышовая палочка. Посреди комнаты он построил баррикаду. За маленьким сундуком были размещены игрушки, изображающие карадагскую конницу. Обнажив меч, он ринулся в атаку и, разбросав игрушки, рассеял воображаемого неприятеля.

Поймав малютку, я прижал его к груди и, гладя его кудри, спросил:

- Как тебя звать?

- Саттар-хан.

- Кто ты такой?

- Меджаиб*.

______________ * Исковерканное ребенком слово мюджахид - борец за идею.

- Чей ты сын?

- Мамин.

- А кто твоя мама?

- Мама.

- А как ее зовут?

- Мама.

- Покажи ее.

- Видишь, вот несет тарелки. Разве ты еще не знаешь моей мамочки?

Нина смотрела на нас. Она протянула к ребенку руки, и он, вырвавшись от меня, кинулся в ее объятия.

- Что если бы тебя не было, кто бы утешал и радовал меня здесь? сказала Нина, целуя его.

Слова эти сильно подействовали и на меня. Между нами на эту тему произошел бы большой разговор, если бы в этот момент не вернулась Тахмина-ханум, сообщившая, что выполнила мое поручение. Предупредив Нину о предстоящем заседании у меня дома, я распрощался и вышел.

Наступал вечер. Многие торговцы закрывали лавки и спешили домой. По улицам в разных направлениях бежали белые ослы, на которых возвращались домой купцы, живущие в отдаленных кварталах. Я еще располагал временем, поэтому зашел в парикмахерскую Гасан-хана побриться. Там было довольно многолюдно. Кого-то били. Слышались брань и мольба о пощаде.

- ...Съел, вместе с отцом, с матерью, со всеми предками... Пусть проклятие падает на моего отца, на мою мать... Довольно, не бейте, хватит! Негодяи... Отстаньте...

Голос этот принадлежал "проклинателю" Мешади-Мухаммеду. Били его парикмахер Гасан-хан и его ученики.

- Собачий сын, ты так обнаглел, что осыпаешь проклятиями и его высокопревосходительство Гаджи-Самед-хана, - приговаривал парикмахер, награждая его пинками.

Это было странно слышать. Никто не поверил бы тому, что Мешади-Мухаммед мог осмелиться проклинать Гаджи-Самед-хана.

- Собачий сын, разве ты не знаешь, что и Гаджи-Самед-хан бреет лицо? Какое же ты имеешь право проклинать тех, кто бреется? - еще раз пнув его ногой, заорал Гасан-хан.

Оказывается "проклинатель" Мешади-Мухаммед ежедневно получал от Гасан-хана по одному крану. За это он обязался не торчать у парикмахерской и не осыпать проклятиями клиентов Гасан-хана. Наконец, парикмахеру надоело платить эту дань, и он объявил, что больше денег не даст. Тогда "проклинатель", с раннего утра став у дверей парикмахерской, своими проклятиями по адресу бреющихся не давал никому войти побриться, и парикмахерскую неделями никто не посещал.

В этот день в связи с назначением его брата Хасан-хана личным парикмахером Гаджи-Самед-хана, Гасан-хан, осмелев, решил отомстить "проклинателю".

Посетители с трудом вырвали Мешади-Мухаммеда из рук разъяренного парикмахера. Скуля и охая, он вышел из парикмахерской и отойдя немного, воскликнул.

- Проклятие видевшим! - и скрылся с глаз.

- Я вернулся к себе. Темнело. В доме только что начали зажигать лампы.

Сидя за столом, товарищ Алекпер писал письмо в Джульфу Гусейн-Ами-ага, набивая трубку, ковырял ее стальной спицей. Сария-хала заваривала чай, Мешади-Кязим-ага дремал, сидя на том же самом месте.

Раскрыв глаза и увидев меня, он хотел привстать, но я, опустив руку ему на плечо, усадил его на место.

Он снизу вверх посмотрел на меня и оказал:

- Простите! Утром я рассердил вас. Пусть все мое достояние погибает во имя революции, лишь бы ни один волосок не упал с вашей головы. Пусть заберут и склады и амбары, но то, что утром вы ушли не выпив чаю, меня очень огорчило. Видя меня озабоченным, не думайте ничего дурного. По правде говоря, я иногда вспоминаю детей, и мне становится не по себе...

- Повторяю, пусть другие терпят из-за конституции убытки - вам она принесет только прибыль, - ответил я.

Мешади-Кязим-ага с большим нетерпением ждал, что я скажу дальше. Он с тревогой следил за каждым моим движением и, когда я протянул руку к боковому карману, он вздрогнул

- Возьмите, - сказал я - Идите и отдайте базарному старшине. Это приказ Гаджи-Самед-хана, согласно которому старшина снимет печати и вернет вам ваши амбары и склады

Мешади-Кязим-ага сначала не поверил моим словам, но, увидев печать Гаджи-Самед-хана, он быстро вскочил с места и, бросившись к дверям, скрылся.

Было 9 часов. Пришли Тутунчи-оглы и Гасан-ага. Вскоре вернулся Мешади-Кязим-ага, радостный и довольный.

Заседание еще не начиналось. Написав на русском языке письмо, я протянул его Мешади-Кязим-аге.

- Завтра пойдете в консульство и дадите это консулу.

- Что это?

- Здесь я хвалю вас консулу.

- Зачем?

- Затем, чтоб дать вам заработать.

- Откуда? - спросил он, широко раскрывая загоревшиеся жадностью глаза

- Вы отправитесь к консулу, - сказал я. - В настоящее время на снабжении русской армии работает много купцов, но в дальнейшем это будет проходить под вашим непосредственным руководством. Вы сможете давать поручения, кому вам угодно

- Правда?

- Правда.

- Нельзя ли пойти сейчас? А то вдруг до завтрашнего утра кто-нибудь опередит меня?

- Сядьте. Торопиться не к чему. Никому другому не дадут. Вы снова заработаете миллионы.

Я собирался уже открыть заседание, как принесли письмо мисс Ганы. Письмо было коротенькое.

"Абульгасан-бек! Очень хочу срочно видеть вас по личному делу.

Любящая вас Ганна."

Я ей также коротко ответил.

"Дорогой друг Ганна! В половине одиннадцатого ночи,

Абульгасан".

На обсуждении стоял вопрос о распространении по городу прокламаций.

Следовало разъяснить населению, что Гаджи-Самед-хан является орудием в руках царского консула, и разоблачить его действия в связи с посылкой Мирзе Пишнамаз-заде пяти кусков бязи для того, чтобы собрать среди населения подписи о возврате в Иран Мамед-Али-шаха.

Прежде всего мы составили предупреждение Мирзе-Пишнамаз-заде.

"Господин Мирза!

Это письмо - предостережение. Не думайте, что факел конституции окончательно погас. Люди, борющиеся за революцию, видят все ваши преступления. В свое время каждый ответит за свои действия. По предложению царского консула и его ставленника Гаджи-Самед-хана вы хотите собрать подписи тавризцев о возвращении в Иран Мамед-Али-шаха. Предупреждаем вас, что посланные вам пять кусков бязи явятся саваном для вас и вам подобных. Даем вам день сроку на выезд из Тегерана. На второй день вас ждет страшная смерть.

Иранский революционный комитет".

Письмо это должно было быть послано почтой. Затем я прочел присутствующим составленную мной прокламацию.

Все одобрили ее содержание. Распространение листовок поручили Гасан-аге и Тутунчи-оглы. Эти же товарищи взялись побывать у рабочих ковроткацких фабрик и повести среди них организационную работу.

Мисс Ганна, стоя на балконе, ожидала моего прихода. Я немного опоздал. Войдя в комнату, я увидел роскошно сервированный к ужину стол.

- Я познакомлю тебя с некоторыми людьми, - сказала мисс Ганна.

- С кем же?

- Со служащим американского консульства Рафи-заде, его женой Шумшад-ханум и его сестрами.

Мы перешли в гостиную. Женщин там не было, сидел лишь пожилой иранец.

- Абульгасан-бек, о котором я вам говорила и которого я уважаю всей душой, - сказала мисс Ганна, представляя меня - Один из драгоманов американского консульства, господин Рафи-заде, - добавила она, обращаясь ко мне.

Оставив нас в гостиной, мисс Ганна прошла в будуар. Опустившись в кресло, я принялся рассматривать Рафи-заде. Больше всего меня занимал его костюм. Одетый на шею белый, туго накрахмаленный воротник был невероятно высок, доходил до самых ушей, и до того широк, что подбородок наполовину входил в воротник, а повязанный вокруг шеи черный атласный галстук был так широк, что мог прикрыть всю грудь. Несомненно, усы его были подкрашены; не сходящая с лица улыбка была деланной и фальшивой. Он скалил зубы, даже когда не было причин улыбаться

Из будуара доносились женские голоса:

- Ой, милая, ну как я покажусь незнакомому мужчине?

- О, Салима! Ради отрубленных рук самого Хэзрэти Аббаса, не выводи меня к постороннему человеку.

- Ну, Шумшад, почему ты стесняешься? Ведь твой муж там.

- Не смущайтесь, - услышал я голос мисс Гаины. - Вставайте, перейдем в гостиную. Считайте мой дом своим. Там сидят культурные люди, вполне европейцы.

- Наши! - улыбаясь и слегка сконфузившись, сказал Рафи-заде.

- Они носят чадру?

- Нет, сударь. К чему нам чадра? Мы сдали чадру в музей. Наши дамы воспитаны по-европейски.

- Если мое присутствие может стеснить дам, я с вашего разрешения могу удалиться.

- О, нет, до каких же пор? Пора перевоспитать их. Сколько еще времени они будут прятаться от мужчин? Надо, наконец, выйти в общество. Наши дамы сами интересуются вами. Они чрезвычайно обрадовались, узнав, что уважаемый господин пожалует сюда. Ганна-ханум такого хорошего мнения о вас, что все мы хотели познакомиться с вами. Действительно, сударь, мы должны ценить свою интеллигенцию. Если бы наше общество состояло из таких лиц, как уважаемый господин, то и женщины наши давно бы сняли чадру. Но что делать, если мы отстали и не прогрессируем.

В это время портьера заколебалась, и в гостиную вошли одетые по-европейски четыре дамы.

- Супруга господина Рафи-заде Шумшад-ханум, - сказала мисс Ганна, представляя сначала молодую женщину среднего роста; женщина пожала мне руку. При этом я не почувствовал в ее пальцах трепета, столь естественного для робкой, молодой, не знающей общества женщины, когда к ее руке прикасается рука постороннего мужчины.

Мисс Ганна представила мне и трех других девушек:

- Это сестры господина Рафи-заде - Салима-ханум, Шухшеньг-ханум и Пэрирух-ханум.

Вошла служанка и подала чай. Я следил за берущими сладости пальцами. Они не были похожи на пальцы женщин, впервые показавшихся в обществе. И на лицах этих четырех женщин не было видно застенчивых улыбок, присущих восточным женщинам. Даже во взглядах их я не заметил и тени робости и смущения. Они решительно не походили на женщин, которые несколько минут тому назад в соседней комнате молили мисс Ганну не выводить их к незнакомому мужчине.

Особенно сильное подозрение возбуждала во мне жена Рафи-заде, Шумшад-ханум. Ее облик и манеры говорили о том, что она привыкла проводить время в обществе мужчин. Подобно описываемым в восточных романах красавицам, она своим бровям придавала дугообразную форму, а при взгляде на меня многозначительно улыбалась глазами.

До сих пор, за свое долгое пребывание в Тавризе, мне не приходилось встречать ни одной женщины, похожей на Шумшад-ханум. Если бы я не боялся вызвать подозрения и ревности Рафи-заде, я бы ни на минуту не отводил глаз от ее лица.

Наряду с красотой, она обладала особенностью, которой я не встречал ни у одной другой женщины. Ее привлекательность и очарование заключались не только в ее словах, грации и кокетстве, но и в каждом движении ее красивого тела. Манера, с которой она, глубоко вздыхая, заставляла подниматься и опускаться свою красивую грудь, ее поминутные вздрагивания не были характерны для тавризянок.

Хотя я, отказавшись от желания смотреть на нее, избегал вступать с ней в разговор, она, не обращая внимания на присутствие мужа, всячески старалась обратить на себя мое внимание и втянуть меня в разговор.

- С моей супругой приятно провести время, - улыбаясь, сказал Рафи-заде, заметив, что я чувствую себя стесненным и уклоняюсь от беседы с его женой, Шумшад-ханум стремится жизнь провести в радости и веселье. Печаль ей чужда. В Тавризе такую женщину встретишь не часто. Не бойтесь, ханум больше всего любит разговоры. Я бесконечно благодарен господу богу за то, что он послал мне такую жизнерадостную и обаятельную подругу.

Слова его придали мне смелость.

- Вы правы, - сказал я, - ваша супруга чрезвычайно красива и привлекательна. Красота ее не походит на красоту тавризских женщин.

- Не может быть? Чем же я не похожа на тавризянок? - спросила Шумшад-ханум.

- На это пусть ответит сам господин Рафи-заде.

Рафи-заде сказал:

- Нет, мы предоставляем слово вам.

Мисс Ганна и Шумшад-ханум присоединились к просьбе Рафи-заде, и я был поставлен перед необходимостью говорить.

- Надо, чтобы сама Шумшад-ханум подтвердила правильность моих слов, начал я. - В Тавризе мне приходилось бывать на многих пирах, где принимали участие и женщины. Сегодня я сравнивал вашу супругу с другими виденными мной красивыми женщинами. Сначала скажу несколько слов об особенностях тавризянок. При улыбке на щеках каждой красивой тавризянки образуются две ямочки. Этого у Шумшад-ханум нет. Глаза тавризянок не имеют миндалевидной формы, белки их глаз молочно-белы, зрачки черны, как агат. На белках тавризянок не увидишь тончайшей сети красноватых прожилок. Очертания губ их напоминают две натянутые и опущенные друг на друга тетивы. Они белолицые, но руки их маленькие, мясистые с короткими пальцами. Тавризянки высокого роста, здесь редко встретишь низкорослых женщин. Красоту их дополняет и придает особую величественность белая лебединая шея. Походка у тавризских женщин эластична и женственна; даже если тавризянка переоденется в мужской костюм, она не сумеет скрыть свой пол, так как не только фигурой, но и всем существом своим - она женщина. Теперь пусть сама Шумшад-ханум изволит сказать, прав я или нет?

- Все перечисленные вами черты присущи тавризянкам, - сказала она - Но по какому праву не обладающая указанными вами свойствами женщина может назвать себя красивой?

- И не обладающие этими свойствами женщины могут считаться красивыми, потому, что природа изобрела так много красивых черт, что... сосредоточить все в одной тавризянке невозможно. Природа наградила каждую присущими ей особенностями, но Шумшад-ханум достались наиболее блестящие дары красоты, и они являются лучшим средством для очаровывания мужчин. Дело не в красоте, а в умении использовать красоту, а Шумшад-ханум владеет этим искусством в совершенстве. На свете много красивых женщин, отталкивающих и вызывающих отвращение. Многими красавицами любуешься до тех пор, пока они не раскроют рта, и существует много некрасивых женщин, цену которым узнаешь только тогда, когда они заговорят. Что касается вашей красоты, я определяю ее одной коротенькой фразой: чтобы сколько-нибудь походить на вас, любая красавица должна научиться у вас искусству нравиться и заставлять любить себя.

Шумшад-ханум и Рафи-заде остались чрезвычайно довольны моими словами.

- Принадлежат ли к красивейшим женщинам Тавриза мои сестры? - обратился ко мне Рафи-заде.

- Не стану спорить о том, что они ваши сестры, - не задумавшись, ответил я, - но должен заметить, что их красота также значительно разнится от красоты женщин Тавриза.

Действительно, ни одна из этих женщин не походила на тавризянок. Все они были смуглы, сухощавы и длиннолицы. Конечно, я не мог назвать их цыганками, это могло обидеть и Рафи-заде и мисс Ганну. Было очевидно, что ни Салима-ханум, ни Шухшеньг-ханум, ни Пэрирух-ханум не являются сестрами Рафи-заде, да это было видно и по их разговорам.

Во всяком случае, кем бы они ни были, я чувствовал, что вокруг мисс Ганны затевается что-то нехорошее. Однако мысль, что Ганна - девушка умная и рассудительная, несколько успокаивала меня. Я знал, что она умеет быстро распутывать интриги и в трудные минута постоять за себя.

Мы перешли в столовую. За столом все четыре женщины с большим искусством применяли все виды кокетства и обольщения, способные возбудить человека и вызвать в нем животные инстинкты.

Их поведение нисколько не возмущало Рафи-заде. Он не сводил глаз с лица мисс Ганны.

Я не сомневался, что он пришел в этот дом с нечистыми намерениями, а эти женщины, видимо, должны были помочь ему развратить мисс Ганну, так как за столом они вели беседы на скользкие и непристойные темы.

- Если бы я обладал умом я красотой вашей ханум, я считала бы себя прекраснейшей женщиной в мире, - сказала Шумшад-ханум.

Мисс Ганна при этих словах покраснела. Мне стало ясно, что она рассказала гостям о своем отношении ко мне.

Взгляды прислуживавшей за столом служанки выражали недовольство гостями и их поведением.

Было около часу ночи, пора было отправляться домой. Когда я, распрощавшись с гостями, прошел в переднюю, мисс Ганна вышла проводить меня.

- Мой прелестный друг, - сказал я, - гладя ее золотистые кудри. - Твоим сегодняшним ужином я недоволен. Никуда не ходи с ними и не разрешай им оставаться у себя ночевать. Твоя совесть и душа чисты, и ты должна стараться сохранить их чистоту.

ПРОКЛАМАЦИИ

Каждого из нас занимал вопрос, как будут встречены населением прокламации. По мнению некоторых товарищей, тавризцы, испытавшие на себе ужасы гнета и репрессии Гаджи-Самед-хана и терроризированные царскими казаками, не захотят и близко подойти к революционным прокламациям.

Чтобы проверить правильность этих суждений, мы вышли в город и направились в торговую часть города, где были расклеены прокламации.

Пробраться через толпу, собравшуюся у прокламаций, было невозможно. Работая локтями и толкая друг друга, люди спешили протиснуться вперед. Нас удивили чрезвычайно курьезные факты, когда чины незмие Гаджи-Самед-хана читали вслух прокламации, а толпа слушала их.

Стоя в стороне, мы прислушивались к замечаниям служащих незмие и разговорам толпы и радовались тому, что в народе еще жив революционный дух.

ПРОКЛАМАЦИЯ

Тавризцы! Несмотря на временную победу контрреволюции, революционное движение сохраняется. С развитием активности контрреволюции, усиливается и борьба с нею. Царское правительство и его ставленник Гаджи-Самед-хан, не довольствуясь казнью руководителей революции в Тавризе, стремятся уничтожить всех революционеров. Они готовят новые подлости и казни. И вы должны быть готовы к новой борьбе, к новым битвам.

Тавризцы! Ваши вооруженные силы еще живы. В нужную минуту они возобновят вооруженную борьбу.

По заданию царского правительства Гаджи-Самед-хан замышляет вернуть в Иран Мамед-Али-шаха, который под мощными ударами революции, будучи лишен трона и короны, ныне добивается своего возвращения в Иран.

Тавризцы! Вам известно, как будет править страной Мамед-Али, возвращенный на иранский престол русским царем. Он уподобится индийским раджам и превратит страну в царскую колонию.

К этой авантюре из тавризских улемов примкнул Мирза-Пишнамаз-заде, которому Гаджи-Самед-хан вручил пять кусков бязи для сбора подписей о возврате шаха. Этим хотят вовлечь в преступление и вас!

Тавризцы! Не подписывайтесь на этих полотнищах, саванах вашего отечества. Добивайтесь того, чтобы в этот саван были окутаны ваши враги.

Тавризцы! Вздернутые на виселицы революционеры требуют от вас активного продолжения революционной борьбы. Гаджи Шуджауддовле и бывший шах, которого он стремится вернуть в Иран, являются слугами царя.

Революция добивается полного уничтожения своих врагов. Час близок. Надо вести беспощадную борьбу с правительством, находящимся в иностранном услужении и не заботящимся о нуждах иранских крестьян, иранской бедноты.

Пусть не пугают вас насилия царского правительства. Не падайте духом. Царское правительство гниет изнутри. Его разгромят революционные рабочие и крестьяне России.

Тавризские революционеры! Учитесь революционной борьбе у героических русских рабочих. Следуйте путям, указанным русскими рабочими. Эти пути приведут к победе. Вы не побеждены.

Вы героически боролись как с внутренней контрреволюцией, так и с царской оккупационной армией.

Сегодняшнее затишье - это затишье перед началом новых боев.

Революционный комитет.

Толпа у прокламаций росла. Видно было, что чины незмие не разбирались в сущности прокламаций. Одни из них читали прокламации, другие равнодушно проходили мимо сборища, не интересуясь, чем оно вызвано. Они очевидно полагали, что на стенах расклеены обычные объявления, афиши и приказы, и не обращали на них никакого внимания. Меж тем, ведущиеся в толпе разговоры были весьма характерны.

- Можно убить революционера, но не революцию.

- Я знал, что революционеры никогда не бросят народ на произвол.

- Я готов отдать жизнь за русских рабочих.

- И у них и у нас враг один.

- Кто забудет доблесть Амир Хашемета?

- Вернулся бы Саттар-хан еще в Тавриз...

Более получаса продолжались такие разговоры, пока толпа под напором прискакавших с саблями наголо казачьих отрядов не разошлась.

Казаки не тронули никого из толпы, но задержали стоявших там и равнодушно взиравших на проходящих чинов незмие.

Мы были очень довольны тем, что, несмотря на все преследования, революционные настроения в населении были значительны. На душе у меня стало радостно. Теперь я мог заняться распутыванием интриги, завязавшейся вокруг американки. Мой путь лежал как раз мимо ее дома.

У Мисс Ганны я снова застал Шумшад-ханум. Она поднялась, пожала мне руку, кокетливо играя глазами и поводя плечами.

Экономка доложила, что обед подан.

Шумшад-ханум хотела распрощаться и взяла свою черную, шелковую чадру.

- Уходить, когда обед на столе - грешно, - воскликнула мисс Ганна, когда Шумшад-ханум протянула ей руку для прощания. Отобрав у нее чадру и завернувшись в нее, Ганна подошла к зеркалу. Как она ни старалась, но не могла закутаться в нее так, как это делают мусульманки.

- Как идет черная чадра к белолицым блондинкам, - улыбаясь, заметила Шумшад-ханум, оглядывая Ганну.

Она села за стол; легкость, с какой Шумшад-ханум приняла приглашение, сделанное ей из простой вежливости, снова возбудила мои подозрения. Мысль, зачем приходит сюда Шумшад-ханум, - не давала мне покоя.

Обед был закончен. Сверкавшая золотом и драгоценными камнями Шумшад-ханум, выпив чашечку кофе, поднялась из-за стола.

- Придешь к нам сегодня? - прощаясь, обратилась она к мисс Ганне. - У нас будут Салима, Шухшеньг и Пэрирух.

Она простояла несколько минут в ожидании ответа Ганны, которая вопросительно взглянула на меня, ожидая моего согласия.

Я не проронил ни слова.

- Вероятно, сегодня я не смогу прийти, - сказала мисс Ганна, поворачиваясь к Шумшад-ханум. - Мы выберем день и вместе придем к вам.

Шумшад-ханум промолчала и, пожав нам руки, вышла. Я заметил, как при этом она бросила на меня разъяренный взгляд.

- Какая красивая, какая обаятельная женщина, умная, элегантная, обходительная! - сказала вслед мисс Ганна.

- Ты хочешь пойти к ней? - спросил я Ганну.

- А разве нельзя?

- Отчего же нельзя. Раз ты веришь в ее благородство, воспитанность, порядочность, раз ты доверяешь ей, что может быть дурного в том, чтоб пойти к ней в гости.

- Ты разрешаешь?

Я раздумывал над ответом. Что мог я сказать? Какие доводы я мог привести против этого посещения? Знакомясь с Рафи-заде и его дамами и приглашая их к себе, американка не спрашивала моего совета. Вместе с тем мне не хотелось, чтобы отношения, завязавшиеся между мисс Ганной, Рафи-заде и Шумшад-ханум, прервались. Дело это начинало интересовать меня.

Вот почему я сказал:

- Незачем спрашивать моего разрешения. Ты - девушка умная, самостоятельная. Ты сама должна всесторонне обдумать причины этого знакомства, его значение и понять, чем все это может кончиться.

Мисс Ганна сидела, опустив глаза.

- Без твоего совета и разрешения я ничего не хочу предпринимать, сказала она, спустя немного. - Я виновата в том, что познакомилась с ними, не предупредив тебя. Я не приглашала их. Рафи-заде сам обратился ко мне, заявив, что, желая познакомить со мной свою супругу, он вечером придет вместе с ней ко мне с визитом, и я не могла отказать ему. Я вынуждена была кое-что приготовить и послала тебе записку.

- Как давно ты знакома с Рафи-заде?

- С самого приезда в Тавриз. Он работает в американском консульстве.

- Что ты сама думаешь о нем?

- Ну, что я могу думать? Рафи-заде интеллигентный иранец. В служебном отношении он зависит от меня. Он прекрасно выполняет свои обязанности. Со всеми поручениями справляется в срок и аккуратно. Это его внешняя физиономия. Конечно, когда это знакомство перейдет в дружбу, легче будет узнать и его внутреннюю сущность.

- А ваши взаимоотношения?

При этом вопросе мисс Ганна покраснела, как пион, и опустила голову.

Я с нетерпением ждал ее ответа. Ей видно тяжело было говорить, она была смущена. Немного погодя, Ганна подняла голову и посмотрела на меня.

- Отношения Рафи-заде ко мне не выходят из рамок обычного знакомства.

Слова эти усилили мои подозрения. И я, несмотря на смущение девушки, задал ей еще более щекотливый вопрос.

- Он любит тебя?

- Любит.

- Откуда ты это знаешь?

- Это видно из многих его поступков. Взяв мою руку, он задерживает ее. Постоянно он смотрит мне в глаза. По самому незначительному поводу старается войти в мой кабинет. Вызывая меня на разговор, он не сводит глаз с моих губ и, каждый раз, увидев меня, как бы теряется.

- Он ничего не говорил тебе?

- Говорил. Как бы шутя, он спрашивал: "Ну, маленькая ханум, когда же свадьба?" А раз даже задал и таков вопрос: "Скажите, если бы вы не были влюблены в другого, могли ли вы любить человека, готового отдать за вас жизнь?"

- Что же ты ответила на это?

- Что я могла ответить?

- Но все же? Ты оставила вопрос открытым?

- Нет...

- Но, почему же ты не говоришь мне?

- Так... не говорю...

Ганна встала и хотела выйти, но я удержал ее за руку.

- Сядь! Неужели ты стесняешься сказать мне то, что решилась сказать Рафи-заде?

- Не стесняюсь, но у меня есть другая причина, по которой я не хочу говорить. Тут придется подвергнуть критике отношения мужчин.

- Но ведь я никогда не избегал критики.

- Да, правда, не избегал.

- А раз так, то почему ты не хочешь говорить?

- Хорошо, скажу.

- Когда?

- Когда-нибудь.

- Нет, ты скажешь это сейчас, но с одним условием.

- С каким?

- Ты передашь свои слова так, как сказала их Рафи-заде.

- Он подошел ко мне, это было утром, мы только что принялись за работу. За два дня до того я поручила ему одно дело, которое он добросовестно выполнил. Чтобы поблагодарить его, я протянула ему руку. Он схватил ее и не хотел выпускать. Пальцы его дрожали. Едва он задал мне тот вопрос, как я отдернула руку. "Будьте корректны и, благоразумны, - сказала я, взглянув на него с едкой улыбкой - Отдать душу и сердце нельзя, надо найти к ним путь".

- Потом?

- Потом ничего. Больше он ни слова не сказал. Без сомнения он раздумывал над моими словами.

Мисс Ганна сконфуженно рассмеялась.

- Милая, славная девушка. Не только Рафи-заде, каждый может полюбить тебя. Ты сама подумай, разве можно не любить тебя? Я не против того, чтоб ты знакомилась с тавризянками, тебе нужны друзья, знакомые. Есть много вещей, о которых ты могла б говорить только с женщинами. Я понимаю, что у тебя нет никого близкого, никого, кто мог бы понять и разделить твои радости и печали и, однако, советую тебе чуть внимательнее присмотреться к Шумшад-ханум Поглядим, к каким результатам может привести это знакомство?

Ты советуешь мужчине найти пути к твоему сердцу, и, однако, сама не думаешь об этих путях. Между тем, по собственной своей неосмотрительности большинство женщин несчастливо. Тебе следует знать, какими извилистыми путями приходится идти, прежде чем добраться до семейной жизни. Чтоб не запутаться в этом лабиринте и не испачкать в придорожной грязи белоснежных покровов невинности и чести, - девушки должны быть особенно осмотрительными. Не надо осуждать всех себе подобных, однако следует помнить о том, что в заманчивых дворцах и замках, где мечтаешь найти райскую тишину и покой, зачастую находишь ядовитых змей.

Есть много людей, которые утаивают свои гнусные намерения - подобно дремучим лесам, ласкающим взоры своей изумрудной зеленью и пестрыми цветами и одновременно скрывающим в своей зеленой чаще диких зверей.

Милая Ганна! Жизнь таит в себе бесчисленные преграды. И молодым девушкам надо быть особенно осторожными и хорошенько изучить место, куда они собираются ступить ногой. К сожалению, на скользком жизненном пути чаще всего оступаются увлекающиеся молодые натуры. Вихри жизни прежде всего срывают молодые лепестки, ибо они еще не успели закалиться и приобрести опыт.

Юность подобна ребенку, только что раскрывшему глаза и вступившему в широкий мир. Он пока не успел познать, что такое люди. Подобно тому, как дети не знают, что огонь жжет, так и юность не различает естественной, подлинной любви от фальшивой, деланной. Очень часто, в пору любви, молодежь не думает о будущем. Я надеюсь, что ты не принадлежишь к их числу. Ты лучше знаешь жизнь. Ты сумеешь разобраться в людях. Вот почему ты должна быть осторожна в выборе друзей.

Помни, что ошибки, совершенные в девичестве, исправить трудно. Девичество - это самая серьезная пора в жизни женщины. Эта пора полна желаний, порывов, надежд и стремлений. Помни, что у нее бесчисленное множество враго. Постарайся же, Ганна, провести эту пору так, чтобы в будущем тебе не остались от нее горькие воспоминания. Ты как зеницу ока должна беречь свою молодость.

Затем я ей подробно рассказал об Иране, о том, как следует здесь быть осторожным. Мои слова произвели в девушке мгновенную перемену. Ее сердце раскрылось навстречу мне.

- Я не знала иранцев такими, как ты их описываешь. Быть может, главный виновник этого - ты. При слове иранец - перед глазами встает твой образ. Я считаю каждого иранца таким же культурным, честным и благородным, как ты. Не только я, но и все американцы самого хорошего мнения об иранцах. Не думай, что наше правительство равнодушно смотрит на царскую оккупацию. Я говорю тебе все это потому, что доверяю тебе. Американский посол и американский консул в Тавризе с большим вниманием следят за последними событиями. Мы ежедневно посылаем в Тегеран информационные сообщения о событиях дня и даем знать о каждом произволе царского консульства. Американское консульство в Тавризе придает огромное значение последним прокламациям. В отправленной сегодня в Тегеран телеграмме указывается, что революция еще не завершена и борьба продолжается. Сегодняшние прокламации свели к нулю шансы на возвращение в Иран бывшего шаха, являющегося орудием в руках царского правительства. Прокламации показывают, что тавризцы в этом вопросе действуют заодно с тегеранцами. Единственный факт, заслуживающий сожаления - это отсутствие связи между американским консульством и существующей в Тавризе революционной организацией.

- А если эта связь существовала бы, что бы вы могли сделать?

- Мы сообщили бы ей о всех тайных намерениях и секретах русского консула и помогли бы изобличить его.

- Какую же пользу могло это принести?

- Царские дипломаты повсюду распространяют мысль, что Иран еще не способен к самостоятельности и поднимают общественное мнение против Ирана. Царская интервенция вступает в Иран с теми же лозунгами, с какими Англия - в страны Востока. Она претендует на то, что несет культуру дикарям. Царские колонизаторы стараются уверить всех, что они защищают культурное человечество от диких азиатов. Вы, иранцы, сами должны позаботиться о том, чтобы разоблачить политику царя. Если бы можно было войти в сношение с революционной организацией, американцы оказали бы ей и материальную поддержку.

Своими дружескими наставлениями я, видимо, усилил доверие девушки ко мне. Она раскрыла мне свое сердце. Однако быть с ней вполне откровенным и говорить, как представитель организации, я не мог.

Даже если бы девушка рассуждала не как дипломат, а как революционер, я и тогда бы не открыл ей, что я принадлежу к революционной организации, тем более теперь, когда я имел основания подозревать ее в германофильстве.

- Если б я мог верить в существование в Тавризе общества, организующего революционное движение, я верил бы и в то, что оно не пожелает вести работу на деньги иностранцев потому, что общество, работающее на иностранные деньги, вынуждено будет соблюдать иностранные интересы. Что касается твоего намерения передавать ему секреты царского консульства, я полагаю, что это можно было бы сделать и не вступая в сношения с тайной организацией. Тайну эту вы могли бы доверить любому честному и порядочному иранцу...

Мисс Ганна склонила голову мне на плечо и, протянув для поцелуя к моим губам свои маленькие холеные руки, сказала:

- Я верю тебе. Я готова раскрыть тебе любую тайну. Я люблю и тебя, и твое отечество.

При этом на глаза ее навернулись слезы, и я почувствовал, как мои руки, лежащие на коленях, словно оросила прохладная капелька июльского дождя.

- Скажи, приходила сюда до Рафи-заде его жена? - спросил я, успокаивая ее.

- Приходила всего один раз.

- Зачем?

- Она пришла познакомиться со мной: "Я - жена работающего вместе с вами Рафи-заде", - сказала она. Она принесла мне разные восточные сладости и печение.

- Все это хорошо, но мне необходимо знать, о чем вы говорили?

- Я могу рассказать, но часто женщины говорят такие вещи, повторять которые при третьем лице не совсем удобно.

- Я верю в твою корректность. Но никогда ничего не скрывай от меня, это в твою же пользу. Ну, рассказывай, моя славная девочка.

- Через час после прихода Шумшад-ханум, - начал" мисс Ганна, - я повела ее осматривать мою квартиру.

- Кто это? - спросила она, увидев твой портрет, висящий над моей кроватью.

- Это мой знакомый и лучший друг, - сказала я.

- Знакомый - знакомому рознь. Существуют шапочные знакомые, но есть и знакомые, за которых можно отдать душу. Скажи же, к каким из них он принадлежит?

- За него я готова на любую жертву.

- Хотела бы ты стать его женой?

- Хотела бы.

- Тогда почему же ты не выходишь за него?

- Выйти замуж - это не в гости идти. Раскрыл двери и вошел. Прежде чем войти в дом мужа, надо войти в его сердце, вернее, из двух душ создать одну. Надо сойтись характерами, - возразила я.

- Но неужели ты в твои годы, с твоей красотой, еще не научилась находить пути к сердцу любимого?

- Раскрыть закрытую дверь и переступить через порог...

- А ты что же, ждешь, чтобы он сам распахнул ее и сказал: "Пожалуй в мое сердце". Разве это бывает?

- Но что же я могу сделать?

- А ты не знаешь?

- Нет.

- Если всякая кража - грех, то кража сердца мужчины, совершенная девушкой, законна.

- Я этого не умею.

- А ты говорила ему?

- На словах нет. Но давала понять своими действиями.

- Что же он сказал?

- Он не дал решительного ответа.

- Любит он тебя?

- Возможно, любит. Он очень деликатен со мной, но его отношение ко мне - не простое уважение. Я чувствую, что внимание, оказываемое им мне, продиктовано любовью.

- А ты не пробовала проверить в нем признаки любви? - спросила она.

- Нет, да как же я могла сделать это?

- Он дрожит, трепещет, бьется ли его сердце, когда он подходит к тебе, обнимает, целует тебя?

- У нас не такие отношения. Он человек сдержанный, порядочный. Он только иногда прикасается к моим волосам и при этом я забываю обо всем на свете.

- Когда-то и я была такой, как ты, - воскликнула она. - И я любила одного молодого человека. Родители не отдали меня за него и хотели выдать за человека, которого я не любила. Слава богу, что он оказался революционером и погиб во время столкновения Саттар-хана с девечинцами.

- А ты не можешь теперь выйти за любимого? - спросила я.

- Нет, он сейчас женат. За Рафи-заде я вышла по любви. Раньше он не любил меня, но потом вынужден был полюбить.

- Как же ты добилась этого?

- При помощи молитв и заклинаний. При содействии Чэркизы-Гюльсум. Она написала для меня заклинание, и я сделала все, что она потребовала. И теперь он сам ходит за мной по пятам и не сводит с меня глаз.

- Ну что ж, - сказала я. - Пусть она напишет и для меня. Что нужно для этого?

- Во-первых, пятнадцать туманов, затем нужно понести ей несколько волос с головы любимого человека и его носовой платок, который после прочтения над ним молитв, надо вложить обратно к нему в карман. Мужчины таковы. Чем больше их любишь, чем больше отдаешься душой и сердцем, бросаешь свое сердце под их ноги и не спишь ночами, - тем меньше они любят нас. Надо постоянно возбуждать их ревность, надо, чтобы у них были соперники, надо дать им почувствовать, что ты познакомилась с другими и что есть новые претенденты на твою руку и сердце. Тогда он, как тень, будет следовать за тобой и обивать порога твоего дома. Когда бы ты ни вышла на улицу, ты встретишь его у дверей, и чем небрежней, холодней ты отнесешься к нему, тем его чувства будут глубже и он будет любить тебя еще больше.

Я отвергла "философию" Шумшад-ханум.

- Нет! - сказала я. - Все это чуждо моей натуре, и я этого сделать не сумею. Существующие между нами дружеские отношения далеки от того, что предполагаешь ты.

В САДУ НИЗАМУДДОВЛЕ

В одиннадцать часов утра на фаэтоне Гаджи-Самед-хана приехал ко мне Махмуд-хан с вооруженным телохранителем и вручил письмо Гаджи-Самед-хана.

"Уважаемый друг! Прошу вместе с вашей ханум пожаловать на торжественный обед, устраиваемый мной в честь генерального консула.

Жду вас к двум часам дня.

Ваш доброжелатель

Самед".

Махмуд-хан закурил кальян.

- Как чувствует себя его превосходительство? - справился я.

- Слава аллаху, его превосходительство чувствует себя прекрасно. Должен заметить, что его превосходительство расположен к вам так, как ни к кому в Тавризе. Он постоянно изволит говорить, что такие люди, как Абульгасан-бек наша гордость.

- Его превосходительство является гордостью всех азербайджанцев, заметил я в ответ.

Махмуд-хан отодвинул кальян и встал.

- Сюда ли следует вам прислать фаэтон? - спросил он, прощаясь.

- Не беспокойтесь, у нас свой экипаж.

- Это само собой. Но приехать на обед в экипаже его превосходительства - особая честь. Его превосходительство оказывает эту милость очень немногим.

Мы условились, что фаэтон будет прислан за мной. После ухода Махмуд-хана я задумался. На обеде должен был присутствовать весь состав дипломатического корпуса. Нам предстояло слышать одни лишь фальшивые уверения и видеть картину угодливости, лести и низкопоклонства. Вряд ли мы там узнаем что-нибудь, могущее принести пользу нашему делу.

Идти было все же нужно, и, в частности, мне хотелось во время встречи с Гаджи-Самед-ханом выяснить, какое впечатление произвели на него прокламации. Я отправился к Нине сообщить ей о приглашении.

- Нина больна и не пошла на работу, - сказала встретившая меня на балконе Тахмина-ханум.

Я вошел к Нине, которая действительно чувствовала себя плохо.

- Сядь, - сказала она.

Взяв стул, я сел около ее кровати. Откинув волосы, я прикоснулся к ее лбу. Голова ее пылала. Я знал причину ее недомогания. Всякий раз, когда она нервничала, у нее появлялась температура. Махмуд-хан не давал ей покоя. Игнорируя дружеское расположение ко мне Гаджи-Самед-хана и царского консула, он продолжал приставать к Нине, зная о моей заинтересованности в ее судьбе.

Достав из-под подушки несколько бумаг, Нина протянула их мне. Одна из них была копией шифрованной телеграммы, отправленной царским министерствам иностранных дел тавризскому консулу.

"Из министерства иностранных дел тавризскому генеральному консулу номер 867, 12 мая.

Расшифровать лично.

Абдуррэззак-бей выехал. Он у нас на жалованье. Цель его поездки в Тавриз - сблизиться с Шуджауддовле. Он хочет принять иранское подданство и поступить на руководящую работу. Соблюдайте осторожность. Воздержитесь от каких-либо выступлений против турок. Абдуррэззак-бей не должен иметь никаких явных связей с консульством. Подробности письмом.

Клемм".

- Имеет ли для нас значение эта телеграмма? - спросила Нина.

- Конечно.

- Какое же?

- Державы готовятся к мировой войне. Царское правительство ведет усиленную подготовку на турецкой границе. Без сомнения оно постарается вовлечь в эту кровавую авантюру иранский народ. Царское правительство мобилизует всех авантюристов и Абдуррэззак-бей - один из них.

- Кто он такой?

- Преступник, вот уже более тридцати лет создающий кровавые авантюры против Турции и неоднократно изменявший по подстрекательству иностранных держав своей родине. В свое время он убил коменданта города Стамбула Ризвана-пашу и бежал оттуда. Это шпион. Он происходит из курдов Битлисского вилайэта и известен под фамилией Бэдр-хан Паша-заде. Он вступил в организованную принцем Сэбахэддином партию "Эдеми-Мэркязият" и жил на иностранные средства. Теперь же, став агентом царской России, он готовит очередное преступление против родины. Во всяком случае разоблачение подобных лиц ничего, кроме пользы, нам не принесет. Мы должны противодействовать завоевательной политике царя и известить массы о том, что империалисты готовятся к мировой войне.

Я развернул вторую бумагу. Это была копия телеграммы, отправленной урмийским вице-консулом в министерство иностранных дел.

"Телеграмма в министерство иностранных дел от вице-консула Урмии, номер 175, апреля 11 дня.

Копия Тегеран.

Шейх-Барзан* вчера виделся со мной. Он просит о следующем:

______________ * Глава одного из курдских племен в Турции, - подкупленный русским правительством.

1. Русское правительство должно принять его под свое покровительство. Он же обязуется во всех своих действиях подчиняться указаниям царского правительства.

2. Дать возможность его семье поселиться в Урмийском районе.

3. Он берется осуществить все намерения России в отношении Равандуза.

После устройства в Урмийском районе, вернувшись в Равандуз, он обязуется вести борьбу против турецкого правительства. В соответствии с приказом министерства иностранных дел, его использую. Я не выдал ему никаких документов и отклонил все его доводы и просьбы об этом.

В. Вгенский".

Была и третья телеграмма.

"Консулу в Тавризе.

Сообщается о приезде в Тавриз Абдуррэззак-бея. Ему назначен оклад в 300 рублей. Он должен устроиться в Тавризе. Цель его - создание армяно-курдского альянса. По мере возможности надо содействовать принятию его в иранское подданство. Примите все меры к переходу его в Иран.

Клемм".

Прочитав телеграммы, я показал Нине приглашение Гаджи-Самед-хана, сказав, что пойти на этот обед необходимо.

- Не пойду! - отрезала она.

- Почему? Даже несмотря на нездоровье, пойти надо.. Мы должны использовать связь с консульством. Ведь ты же видела, что с помощью охранных грамот мы сумели отправить из Тавриза сотни находящихся под угрозой смерти добровольцев.

- Не пойду! - повторила Нина. - Не желаю видеть физиономию Махмуд-хана. У него дурные намерения; каждый раз при встрече он делает мне предложение и грозится по твоему адресу. Не пойду! Лучше, если он не увидит меня.

Как я ни уговаривал и ни убеждал ее, она наотрез отказалась идти.

В половине второго фаэтон остановился у моих дверей. Для сопровождения нас на втором экипаже прибыл Махмуд-хан.

- Как жаль, что ханум больна! - воскликнул он.

Я промолчал. По дороге я обдумывал, как мне разделаться с Махмуд-ханом. Одному из нас надо было покинуть Тавриз. Мысль об этом терзала меня, но к определенному решению я пока прийти не мог.

Пять минут третьего фаэтон подкатил к воротам сада Низамуддовле. Когда я сходил с экипажа, подъехали фаэтоны консульства. В одном из них сидели консул и его супруга, в другом его дочери, Ольга и Надежда.

Мы вместе вошли в сад. Впереди шли консул, его супруга и я, за нами Ольга и Надежда. Я сообщил консулу, что Нина больна и не сумеет присутствовать на обеде.

Гаджи-Самед-хан на балконе, окруженный гостями, ожидал прибытия консула, которого встретил приветливой улыбкой. Однако ему было не по себе. Усы его были опушены к низу.

Кроме консула города Хоя - Черткова, макинского консула Алферова и правителя Урмии Этимадуддовле, там были двое незнакомых мне людей.

- Мои друзья, - сказал Гаджи-Самед-хан, когда я раскланялся с незнакомцами.

Представители дипломатического корпуса еще не прибыли. Пока мы, разбившись на маленькие группы, прогуливались по балкону, прибыли английский, германский, американский консулы.

Я стоял по правую руку Гаджи-Самед-хана, так как мне приходилось переводить на русский язык его слова.

- Абульгасан-бек, один из уважаемых купцов нашего города, - говорил Гаджи-Самед-хан, представляя меня членам дипломатического корпуса

- Ганна! - пожимая мне руку, точно впервые видела меня, отрекомендовалась девушка, в то время как Гаджи-Самед-хан представлял меня американке.

Мисс Ганна, совместно с дочерьми русского консула, женами английского консула и первого секретаря американского консульства Фриксон, спустилась в сад.

Приехал и Сардар-Рашид с Ираидой. Она, узнав у меня о болезни Нины, с грустной миной, деланно выразила свое сожаление. Опустившись на диван, царский консул разговаривал с незнакомыми мне двумя лицами.

Внимательно следя за ними, я решил, что это Абдуррэззак-бек и Шейх-Барзан, так как консулы Хоя и Урмии то и дело переговаривались и шептались с ними.

Гаджи-Самед-хан и я устроились за маленьким круглым столом. Гости прохаживались по залу, пили чай, подходили к буфету и закусывали.

Гаджи-Самед-хану подали кальян. Он глубоко затянулся.

- Сударь, все эти люди нам чужие! - сказал он, наклонившись ко мне. Лишь вы да я, дети этой несчастной страны, и, кроме нас, никто не заботится о ней. Раз мы не можем защищать свою родину, раз у нас нет сил, а русское правительство протягивает нам свою дружескую руку и обязывается водворить в нашей стране мир, тишину и благоденствие, почему бы нам быть недовольными, почему протестовать против этого, почему нам не быть благодарными правительству императора? Однако наш темный, невежественный народ не понимает этого. Их грубые некультурные выходки вызывают недовольство правительства императора. Клянусь вашей головой, что наш народ не сознает своей пользы. На склоне лет я хочу принести своему отечеству хоть какую-нибудь пользу. Но эти мерзавцы не дают возможности. Знаете ли вы, какой ущерб нанесли нам расклеенные по городу прокламации? Знаете ли, сколько неприятностей они мне причинили, в какое неловкое положение меня поставили? Я дни и ночи стараюсь создать новую жизнь этому народу Куфы, а эти бездельники пишут угрожающее письмо Мирзе-Пишнамаз-заде и вынуждают его бежать из Тавриза с семьей в Кирманшах. Как можно назвать это? Чего они домогаются? Сударь, необходимо с корнем вырвать эту крамолу, и это не только мое дело, а дело всех честных сынов родины. Надо, чтобы Сардар-Рашид помог мне в этом, а он смотрит на это сквозь пальцы. Если нужны деньги пожалуйста, нужно назначить людей - назначим. Надо во что бы то ни стало выявить этих изменников и узнать, кто же эти враги нашей страны?

- Не беспокойтесь, - проговорил я. - Ваш покорный слуга хотел по этому поводу поговорить с вашим превосходительством. Я хотел предложить вам свои услуги, но раз вы сами заговорили об этом, должен сказать, что нам следует подробнее обсудить этот вопрос. Мы должны вскрыть эту измену. Очень жаль, что здесь нам подробно нельзя поговорить об этом.

- Браво, - воскликнул Гаджи-Самед-хан, вынимая изо рта трубку. - Хвала вашему чувству национальной чести. Завтра же вечером прошу пожаловать ко мне. Я прикажу никого не принимать. Мы обстоятельно переговорам обо всем.

Гаджи-Самед-хан еще раз глубоко затянулся, затем принялся взывать к моей национальной чести. Он полностью раскрыл свои взгляды на будущее азербайджанцев в Иране и те интриги и хитросплетения, к которым собирался прибегнуть, чтобы добиться осуществления своих целей.

- Сударь, знаете ли вы, зачем эти рештские, мазандаранские и багдадские разбойники старались свергнуть с трона Мамед-Али-шаха?

- Нет, - ответил я, - я не имею об этом понятия.

- Нам все известно, однако, наш народ не знает причин, по которым я стремлюсь вернуть в Иран Мамед-Али-шаха, а сказать открыто об этом - я не могу. Все дело в том, что фарсы прозрели и поняли свои права. Они хотят избавиться от династии Каджаров и избрать себе падишахом фарса. Вот почему бэхтиярцы и гилянцы, заключив союз, свергли с трона Мамед-Али-шаха.

А наши темные, несознательные тавризцы сыграли им на руку. Я вам говорю сущую правду. В настоящее время в Иране идет борьба между фарсами и азербайджанцами. Конституция и все ей подобное - это миф. Тавризцы не понимают этого. Если я и не доживу, вы сами убедитесь в моей правоте. И сыну Мамед-Али-шаха царствовать не дадут. Если вы отнесетесь к этому равнодушно, то в один прекрасный день увидите, что на троне сидит фарс. И потому-то пока английское и русское правительства поддерживают нас, пока есть возможность, мы должны вернуть в Иран Мамед-Али-шаха.

Если Мамед-Али никуда не годится, если он деспот, если он не может управлять государством, разве мы не сумеем найти другого и посадить на трон? Если тавризцы обладают чувством национальной чести, пусть они выскажутся. Ведь они же видят, что в Тегеране пять-шесть пройдох, поделив между собой должности в совете министров, прибрали к рукам молодого шаха. До каких пор мы, азербайджанцы, будем сдирать с азербайджанских крестьян шкуры и давать их на съедение пяти-шести восседающим в Тегеране фарсидским опиоманам? Если тавризцы не хотят этого, пусть они объединяются, скажут мне, и я завтра же отторгну территорию, населенную азербайджанцами, от Ирана.

Из этой беседы Гаджи-Самед-хана мне стали ясными его истинные намерения. Из его слов вытекало, что хотя бы ценой создания национального антагонизма и междоусобицы, следовало вернуть в Иран бывшего шаха.

Прогуливавшиеся по парку гости вернулись, и наш разговор был прерван.

- Сад его превосходительства замечателен, - сказала мисс Ганна, проходя мимо меня, - почему вы не вышли пройтись?

Я поднялся с места.

- С мисс Га иной мы были дорожными спутниками. Мисс Ганна весьма образованная и ученая особа, - отрекомендовал я ее Гаджи-Самед-хану. Он подал девушке руку и усадил ее рядом с собой. Я вкратце рассказал ему историю нашего знакомства.

- Очень рад, - заметил он, - что у нас есть такие высококультурные сограждане, везде и всюду умеющие поддержать нашу честь.

Попросив разрешения, мисс Ганна поднялась и примкнула к женскому обществу. К нам подсел консул.

- Мы с Абульгасан-беком обсудили вопрос о прокламациях, - сказал Гаджи-Самед-хан, как только консул подсел - Видно, что они подействовали и на господина Абульгасан-бека. Оказывается, он сам собирался поговорить с нами по этому поводу.

- Я уверен, что вы достойный и честный иранец, - ответил на это консул. - Нина-ханум заверила меня в этом отношении. Вы должны оградить от всяких нападок таких людей, как его превосходительство Гаджи-Самед-хан; они нужны нашей родине. Правительство императора сумеет отметить и оценить ваши услуги.

- Все, что вы изволили заметить, наш священный долг! - сказал я Надеюсь, что мы раскроем эту измену я сумеем положить конец предательству нескольких безответственных лиц.

Пора было идти к столу. Стол был сервирован по-европейски. Перед каждым прибором лежала карточка с указанием имени. Первый бокал Гаджи-Самед-хан поднял за здоровье гостей. Тамадой был избран царский консул.

Подняв свой бокал, консул долго и неубедительно говорил о почетной миссии Гаджи-Самед-хана, о "защите" Россией и Англией "самостоятельности" Ирана.

Языки дипломатов заработали. Каждый консул проявлял лисью изворотливость. Подняли бокалы за дам, за гостей и особо за меня, как за культурного и честного иранца.

- Не пора ли, ваше превосходительство? - сказал консул, обращаясь к Гаджи-Самед-хану.

- Да, господин генерал, пора! - отозвался тот, что-то шепнув стоявшему за его стулом лакею.

Лакей удалился и через несколько минут появился ансамбль восточного оркестра. В оркестр входили две тары, две кеманчи, две виолончели, цитра, две флейты, бубен, барабан и рояль.

Участниками ансамбля были двенадцать молоденьких хорошеньких девушек. Они разместились на эстраде; в роли конферансье выступала одетая по-европейски девушка.

- Ансамбль сыграет "Дэрамеди шур", "Дэстигях". Поет Франгиз-ханум, объявила девушка.

"Дэстигях шур" продолжался более получаса. Пели Гамэрлинга-ханум и Франгиз-ханум. Слова принадлежали известному азербайджанскому поэту шемахинцу - Хагани.

Во время исполнения таснифа Махмуд-хан подсел к мисс Ганне. Вскоре мисс Ганна поднялась и пересела на стул рядом со мной. Она всем существом отдавалась музыке.

- Я ошиблась, полагая, что романы о Востоке - фантазия, - сказала девушка. - Мне кажется, что я сижу перед описанными в старинных романах багдадскими музыкантами.

- Иранскую музыку нельзя смешивать с восточной музыкой, - сказал я Подобно тому, как иранцы иранизировали все обычаи, перенятые у восточных соседей, так они иранизировали и их музыку.

В поэзии, переняв у арабов аруз, они создали рубай. Так и в музыке. Созданная в пустынях и кабилах, арабская музыка впоследствии начала услаждать слух обитателей багдадских дворцов. После захвата арабами Ирана, музыка эта перешла в Иран и, чтоб отвечать вкусам иранской аристократии, подверглась серьезным изменениям и превратилась в самостоятельную музыку. Арабские музыкальные инструменты иранцы заменили струнными - тарой и кеманчой.

Музыка окончилась. Гости перешли в гостиную. Там были расставлены карточные столы. Подали десерт в ликеры.

- Известили ли Икбалуссултана? - спросил Гаджи-Самед-хан Махмуд-хана.

- Да, он сейчас придет. Фаэтон давно отправлен...

Игра была в разгаре. Немного погодя вошел Икбалуссултан Абульгасан-хан со своим таристом Алекбер-ханом Шахназом Они сели на приготовленные для них места.

Гаджи-Самед-хан представил их гостям, однако никто не нашел нужным пожать им руки. Только мисс Ганна и я, поднявшись со своих мест, подошли и поздоровались с ними.

- Я слышала о вас и чрезвычайно рада нашему знакомству, - сказала мисс Ганна, обращаясь к Абульгасан-хану.

Абульгасан-хан запел. Кроме меня и американки, никто не слушал его Все были заняты картами. Гаджи Самед-хан постарался проиграть консулу крупную сумму. По окончании пения я вышел на балкон.

- Над Ниной есть старшие, она не одна, у нее такой зять, как Сардар-Рашид, - услышал я слова Ираиды.

Я сразу догадался о чем шла речь. Ираида с самого начала была против любви Нины ко мне Она считала, что Нина должна сделать блестящую партию. А Махмуд-хан в Тавризе был важной персоной.

Услышав эти слова, я вернулся обратно. Следом за мной в гостиную вошли Ираида и Махмуд-хан.

Я слышал, как Ираида подчеркнуто восхваляла семье консула достоинства Махмуд-хана.

Я решил не обращать на это внимания, так как был уверен в Нине. Однако ни на минуту не забывал, какого опасного врага я приобрел в лице Махмуд-хана.

Карточная игра прекратилась. Абульгасан-хан перестал петь. Он задумчиво мешал ложкой в стоящем перед ним стакане с чаем.

Мне казалось, что этот великий артист, видя всеобщее невнимание, обиделся: и он был прав.

Адъютант хана Али Кара принес в мешочке и положил перед Абульгасан-ханом и Алекбер-ханом Шахназом от Гаджи-Самед-хана двадцать пять туманов. Абульгасан-хан бросил эти деньги на поднос лакею, убиравшему со стола стаканы, встал и, распрощавшись, вышел.

Американке и мне понравился этот жест артиста.

ШУМШАД-ХАНУМ

С одной стороны Махмуд-хан, кружась вокруг Нины, старался завязать дружеские отношения с Ираидой и Сардар-Рашидом, а с другой - Рафи-заде и Шумшад-ханум плели козни вокруг американки.

Что касается Нины, то тут для меня все было ясно: я должен был стать лицом к лицу с Махмуд-ханом. В данном случае я не должен был рассчитывать на дружеское расположение к себе Гаджи-Самед-хана или консула, так как для них Махмуд-хан был более близким и уважаемым человеком. В схватке с Махмуд-ханом мне приходилось рассчитывать только на собственные силы.

Сети, которые плелись вокруг мисс Ганны, серьезно занимали мои мысли. Собирался ли Рафи-заде выследить меня или хотел только подробнее узнать о моих взаимоотношениях с девушкой? Ответить на эти вопросы я был бессилен, и они подавляли меня. Во всяком случае мысль, что они стараются развратить мисс Ганну, сбить ее с пути или даже продать, была наиболее близка к истине. Я решил во что бы то ни стало добраться до истины.

С тех пор я не помню дня, когда, отправляясь к мисс Ганне, я не встретил бы там Шумшад-ханум, но пока я ничего не говорил товарищам. Вопрос еще не назрел, и события пока не приняли серьезного оборота. Что же касается американки, она, несмотря на мои предостережения, не переставала проявлять симпатию и внимание к ней.

Сегодня я решил зайти к Ганне. По ее словам, она ждала Шумшад-ханум, но та почему-то, вопреки обещанию, явилась только к восьми часам вечера. До самого ее прихода разговор наш шел вокруг обеда у Гаджи-Самед-хана.

- У вашей ханум такие вкусные губки, - воскликнула, войдя, Шумшад-ханум, обнимая и целуя мисс Ганну.

Я не обратил внимания на это нескромное замечание. Я и мисс Ганна успели уже привыкнуть к ее бестактным выходкам. Мисс Ганна, не стесняясь, рассуждала с Шумшад-ханум о любви, обольщениях, страсти и ревности, стараясь во всем подражать развязному тону тавризских цыганок.

По словам мисс Ганны, она училась у Шумшад-ханум говорить по-азербайджански. Мисс Ганна, на каждом шагу восклицая "клянусь собой", глубоко вздыхала, или, говоря "клянусь жизнью матери", старалась, не мигая, в упор смотреть на меня. "О, да падут на мою голову прах и пепел, посмотри как вдруг забилось мое сердце", - поминутно повторяла она

Они заговорили по-азербайджански, а я, притворившись углубленным в газету, прислушивался к их словам.

- Любишь ли ты меня? - спрашивала Шумшад-ханум.

При этих словах мисс Ганна, сложив руки и крепко прижав их к груди, слегка вскрикнула.

- О, милая, что за вопрос, - сказала она с кокетливой грацией. Клянусь аллахом, я всей душой привязалась к тебе.

- Не верю.

- Ослепнуть мне, если я лгу.

Наблюдая за мисс Ганной, я и смеялся и внутренне негодовал. Девушка старалась во всем подражать Шумшад-ханум, разговаривала с ней не только словами, но и глазами, бровями и всем телом.

Ее новые манеры, то, что она кокетливо изгибала брови и щурила глаза и, прижав руку к груди, пугливо вздрагивала, - делали ее совершенно непохожей на прежнюю Ганну, придавали ей легкомысленный вид. Все это еще раз подтверждало, что Шумшад-ханум хочет сыграть с девушкой какую-то недостойную и опасную игру. Постепенно девушка, наряду со словами и манерами Шумшад-ханум, неизбежно, должна была перенять и ее взгляды.

Сомнениям места не было. Теперь я имел право посмеяться в лице мисс Ганны над всеми ориенталистами. Отец этой девушки был известным востоковедом, и сама она окончила факультет восточных языков. Она работала в американских консульствах в Кирмане и Хорасане. Сейчас, она прибыла в Тавриз, как председательница общества изучения восточных религий, сект и обычаев. Благодаря своим способностям и деловитости, девушка была назначена на ответственную должность в консульстве.

Она утверждала, будто "знает Восток, как свои пять пальцев", и была глубоко убеждена в этом. Раздумывая о положении, в которое попала американка, я вновь приходил к прежнему заключению: "При изучении Востока нельзя довольствоваться чтением произведений западных ученых, надо изучать Восток на месте. Люди, которые считают себя ориенталистами только потому, что изучили труды случайных путешественников, побывавших в восточных странах, сами затем, попав на Восток, неминуемо оказались бы в положении, в котором очутилась мисс Ганна".

Я ни слова не сказал американке. Она продолжала брать у Шумшад-ханум уроки "восточной морали".

В одиннадцать часов сели за стол. К двенадцати ужин был окончен.

Шумшад-ханум продолжала сидеть, видимо, не собираясь уходить. Однако мисс Ганна, помня мои предостережения, не могла оставить ее ночевать. Распрощавшись, я вышел.

Остановившись на улице, я решил выследить, куда пойдет Шумшад-ханум. Была темная ночь. Тавризский небосвод был черный, как внутренность войлочной кибитки. Изредка доносился лай собак. Став в стороне, я не сводил глаз с дверей американки.

Так я простоял с полчаса. Никто не показывался. Дважды уже собирался я уйти и отказаться от мысли выследить Шумшад-ханум. Проносящиеся в голове мысли были так же мрачны, как эта ночь.

"На что тебе это? - думал я. - Брось эту обезумевшую девушку. Она видит, что ты недоволен ее знакомством с Шумшад-ханум, ты не раз говорил ей, чтобы она не оставляла ее ночевать у себя, и тем не менее она продолжает принимать ее и оказывает ей всяческое внимание. Ганна слишком самонадеянна. Пусть будет, что будет. Ведь ты же не опекун ей?"

Однако ни один из этих доводов не мог заставить меня отказаться от решения защитить девушку. Я не мог допустить, чтобы честь и имя доверившейся мне девушки были растоптаны, и она по незнанию и неопытности попала в руки негодяев.

Пока я терзался этими мыслями, вдали вдруг промелькнул огонек, похожий на фосфорический блеск кошачьих глаз, и снова исчез. Очевидно впереди кто-то ждал.

"Может быть, кто-нибудь подстерегает меня самого?" - подумал я.

Через полчаса дверь открылась, и кто-то вышел из дому. Узнать в этой фигуре Шумшад-ханум было невозможно. Едва она успела выйти, как слилась с окружающим мраком.

Я последовал за силуэтом, двигавшимся неслышными шагами, словно приведение. Внезапно я услышал тихий голос:

- Джинда, ты?

В Тавризе "Джиндой" называли популярных куртизанок.

Весь обратясь в слух, я подумал: "Если я выясню, что голос принадлежит Рафи-заде, тогда основной узел интриг Шумшад-ханум будет развязан. Я узнаю, что Рафи-заде вовсе не муж Шумшад-ханум и хочет при помощи этой потаскухи развратить американку".

Голос, действительно принадлежавший Рафи-заде, продолжал:

- Смогла ты что-нибудь передать? Обещала она прийти?

- Ничего... Он с самого вечера сидел около нее и не отходил ни на шаг.

- Ты должна постараться убрать его.

- Это невозможно. Он ее бог, ее кумир.

- Мы уберем его из Тавриза.

Все было ясно. Наконец-то я избавился от одолевавших меня сомнений, силы вернулись ко мне.

"Посмотрим, кто - кого", - сказал я про себя. Я почувствовал прилив бодрости. Мысль следовать за ними окрепла во мне. Это ведь тоже борьба. Надо выдержать и победить. Ничто теперь не пугало и не останавливало меня.

Я не опасался полицейских Гаджи-Самед-хана и казачьих обходов. В кармане у меня лежало расписание паролей на целый месяц. В этой части города русские патрули не показывались. Дорога шла через безлюдные длинные улочки, темные, кривые переулки, маленькие площади, базары и развалины.

Шумшад и Рафи-заде остановились у маленького кладбища, через которое они должны были пройти. Остановился и я.

- Что это за шум, слышишь? - спросила Шумшад-ханум. - Мне страшно...

Рафи-заде молчал. Он долго, настороженно прислушивался.

Ветер дул с большой силой. По временам слышался слабый стон.

Наконец, собравшись с мужеством, Рафи-заде двинулся вперед, увлекая за собой Шумшад-ханум. Я пошел следом. Стоны раздавались неподалеку от свеженасыпанного могильного холма. Порывы ветра, ударяясь о валявшийся там глиняный кувшин с отбитым горлышком, вызывали звуки, напоминающие стон. Чтобы убежать от этого зловещего голоса, Шумшад и Рафи-заде ускорили шаги.

Дороги, по которым мы шли, были мне незнакомы. Я узнал лишь извилистые повороты и улицы, лежащие между "Стамбул-капуси" и "Ики-гала".

Я шел, стараясь запомнить очертания попадавшихся мне по пути глиняных домов. Развесистые ивы напоминали мне шеи жирафов, а мраморные надгробные памятники - готовящихся к прыжку леопардов.

Теперь я уже не сомневался, куда мы идем. Я знал, что между "Стамбул-капуси" и "Ики-гала" расположен "Гарачи-махла" (Цыганский квартал).

Впереди показался патруль; Рафи-заде и Шумшад-ханум сказали пароль, прошли дальше.

- Пароль? - окликнул меня патруль.

- Кэнгявер, - отозвался я, следуя дальше.

Если бы списка с паролями не было со мной, я был бы задержан и препровожден в Паи-чиран. А утром для выяснения моей личности меня отдали бы во власть коменданта города, моего врага и соперника.

"Рафи-заде и Шумшад-ханум не простые смертные, раз у них имеются пароли", - подумал я.

Они остановились у низенькой полуразрушенной стены. Я услышал, как они бросили во двор булыжник. Немного погодя, ворота приоткрылись и они вошли. Изнутри снова задвинули засов. Я остался один...

Цыганский квартал - самая опасная часть города... Ночью никто не решается заглянуть сюда. Приходящие сюда с вечера кутилы не осмеливаются выходить, пока не рассветет.

"Великолепно, - думал я, стоя у ворот, - теперь я знаю, кто они и чего добиваются. Какой смысл торчать у этих ворот или стремиться проникнуть во двор? Если я захочу защитить американку, я могу одним словом открыть ей, кто такие Шумшад-ханум и Рафи-заде и добиться, чтобы она их больше не принимала. С этими доводами она больше будет считаться".

Следовало все же разузнать обо всем подробнее. Ведь дело было не только в девушке: Рафи-заде собирался убрать меня из Тавриза.

Пока я раздумывал над тем, как пробраться во двор, из дома послышались звуки кеманчи. Вскоре к ним присоединились звуки пения. Это был голос Шумшад-ханум. Впечатление, произведенное на меня звуками этого сильного, красивого голоса, мгновенно изменило мое первоначальное решение об уходе.

Я почувствовал прилив бодрости. Не знаю, как этот голос заставил меня взобраться на стену. Устроившись там, я стал слушать.

Под влиянием песни в моем воображении встала знакомая мне по восточным сказкам картина разбойничьего гнезда. Шумшад-ханум пела под аккомпанемент кеманчи.

Тебя я к любимой домчу в эту ночь

За кудри привяжут - я вырвусь - и прочь!

Голос этот потянул меня во двор. Сначала я осторожно отодвинул внутренний засов ворот. Затем, вынув револьвер, обошел двор. Домик состоял из двух комнат. В комнаты вела небольшая передняя. Чтобы не дать никому выйти во двор, я задвинул засов двери передней. Еще раз внимательно осмотрел двор. Кроме росших у каменной стены двух развесистых ив и цветущего миндаля, перед домом ничего не было.

Изучив местоположение и успокоившись на этот счет, я подошел к окошку той комнаты, из которой доносились звуки кеманчи. Чтобы лучше видеть происходящее, я сел на стоящий в тени дерева табурет.

Увиденное чрезвычайно взволновало меня. Все четыре участницы маленькой вечеринки мисс Ганны были налицо. Отрекомендовавшиеся сестрами Рафи-заде Салима, Шухшеньг и Пэрирух сидели в объятиях опьяневших кутил. Эти женщины, так недавно рассказывавшие мне и мисс Ганне о своем благородном аристократическом происхождении, перешагнули все пределы бесстыдства.

В числе других мужчин там находились Махмуд-хан и Рафи-заде. Двое играли на таре и кеманче. Шумшад-ханум пела.

Взглянув на мои дугообразные брови, месяц обратился в рог.

Окончив песнь, она встала и, поцеловав каждого из присутствующих, устроилась на коленях Махмуд-хана,

Пэрирух-ханум сидела в объятиях какого-то охмелевшего военного, а Шухшеньг-ханум лежала нагая перед купцом. Все пили вино.

Музыка прекратилась.

- Послушай ты, бесчестный, что же сталось с этой златокудрой девчонкой? - спросил Махмуд-хан, обращаясь к Рафи-заде.

- Ваше сиятельство, спросите Усния-ханум, - прерывая разговор с сидящей в углу девушкой, отозвался Рафи-заде. - Я служить не отказывался, я ввел ее к американке, чего же больше?

- Пока этот купец продолжает бывать там, - услышал я голос Шумшад, - из этого ничего не выйдет.

"Значит Шумшад-ханум носит вымышленное имя и ее настоящее имя Усния-ханум", - подумал я.

Опьяневший Махмуд-хан ударил Шумшад-ханум по лицу.

- Врешь, негодница, видно ты хочешь продать ее другому; что же касается этого купчика, то я живо заставлю его убраться из Тавриза.

- Если вы обещаете нам это, - сказал Рафи-заде, - то ровно через два дня после его исчезновения девушка будет в ваших объятиях. Самое трудное попасть сюда, а дальше она постесняется и никому слова не скажет и будет являться сюда по первому нашему требованию.

Рафи-заде снова заговорил с сидящей в углу девушкой. Он хотел протянуть руку к ее груди, но она стала сопротивляться.

Рассмотреть ее лицо было невозможно, хотя чадра и была снята. Она сидела, закутавшись в платок. Видно было, что она впервые попала в этот вертеп, и каждое ее движение говорило о том, что она завлечена сюда обманом. Рафи-заде схватил ее за руку и хотел поцеловать. Девушка вскочила с места и схватила чадру.

- Что это значит, Салима-ханум! - воскликнула она. - Или вы привели меня сюда, чтобы обесчестить?! Вы же знаете, что отец и братья изрежут меня на куски. Я должна была к закату вернуться домой. Так ли ты гадаешь всем?

- Садись на место, глупая девчонка! - расхохотавшись, прикрикнула на нее Салима-ханум - Надо всему научиться. Зачем тебе идти домой, чтобы там отец и мать могли изрубить тебя на куски? Сама подумай, может ли быть лучшее "гадание"? Глупая девчонка! Разве гадают не об ожидающем счастье? А можешь ли ты найти лучшее счастье, чем здесь? Садись, такая жизнь будет тяготить тебя только день - два. А потом ты так свыкнешься, что, если я и буду гнать тебя отсюда, ты сама не захочешь уйти.

Дернув девушку за подол, Салима-ханум усадила ее на место и, сняв с ее головы платок, подложила под себя и села.

Я внимательно всматривался в лицо девушки. Она напоминала плененную газель, ищущую путей к свободе. Увы? Спасение было невозможно.

Несчастная заплакала. Она была поразительно красива, высокая, стройная.

- Не беда! - старался утешить ее Рафи-заде. - Не хочешь оставаться - не оставайся! Но уходить и расстраивать наше веселье не годится. Ведь ты же девушка умная и принадлежишь к благородной фамилии. Ради тебя я буду молчалив и никто об этом не узнает. Посмотри, какому молодому человеку достаешься, даст бог, впоследствии лучше узнаешь меня.

Оставив Шумшад-ханум, Махмуд-хан обратился к продолжавшей рыдать девушке:

- А ты, плаксивая сука, чья дочь?

Девушка затихла.

- Не кричи! - ответила за нее Салима-ханум. - Это славная девушка. Это внучка "Кэлэнтэра".

Махмуд-хан схватил девушку за руку и привлек к себе.

- Теперь "Кэлэнтэр" Тавриза - я! - сказал он. Девушка билась в его руках, в комнате поднялась суматоха.

- Господин Махмуд-хан, так не годится! - с возмущением сказал Рафи-заде. - Я потратил целый подол золота, чтобы доставить сюда эту девочку.

Он хотел подняться. Однако, потянув его за полу, Салима-ханум заставила его опуститься на место.

- Сядьте! Я привела ее сюда не для вас одного, - не будьте жадным. Она свежа, как розан. Не из-за чего пыжиться, хватит на всех! Только во сне ей удастся выйти отсюда!

Рафи-заде не мог сдержаться. Схватив находящуюся перед ним бутылку, он швырнул ее в Махмуд-хана. Бутылка, ударившись о висящую посреди комнаты лампу, разбила ее вдребезги. Все столпились вокруг горящей лампы. Пользуясь суматохой, я отодвинул засов, приоткрыл дверь и отошел к воротам.

Не успел я отойти, как какая-то женщина, вихрем, словно сумасшедшая выбежала на улицу, и заметалась из стороны в сторону. Она громко рыдала. Когда она приблизилась ко мне, я узнал в ней девушку, только что послужившую предметом ссоры между Махмуд-ханом и Рафи-заде.

- Молчи, если хочешь спастись! - шепнул я ей. - Иначе ты погубишь и себя и меня. Успокойся, я поведу тебя домой.

- Сжалься! Меня обманули! - взмолилась она и, лишившись чувств, едва не упала; я подхватил ее.

Дальше стоять на улице было невозможно. Без сомнения, Рафи-заде и Махмуд-хан бросятся вдогонку за сбежавшей добычей.

Порой человек чувствует в себе необычайную силу. Схватив девушку на руки, я отошел от дома и невдалеке, в развалинах заброшенного дома, решил передохнуть и привести ее в чувство. Я слышал пьяную ругань и голоса Махмуд-хана и гостей, искавших девушку. Она долго не приходила в себя. Если бы не свежий воздух, возможно, состояние это продолжалось бы дольше.

Наконец, она зашевелилась. Сперва она провела рукою по лбу, по растрепанным волосам и пробормотала:

- О, мамочка, как болит голова! - и, грациозно потянувшись, хотела повернуться на другой бок; но упавший рядом осколок кирпича заставил ее очнуться.

- Боже! Где я? Что со мной? - воскликнула девушка, поднимаясь и плача.

- Сестра моя! Ты спасена, тебе удалось вырваться из рук негодяев

- Кто вы? - растерянно и с ужасом в голосе прервала меня девушка. - И вы из них?

- Нет, я просто прохожий. Увидев, что тебя преследует несчастье, я решил помочь тебе.

- А они не бросятся за мной в погоню?

- Не бойся, сюда они не придут, а если и придут, я сумею защитить тебя!

- Сжальтесь надо мной, верьте, что я порядочная девушка.

- И вы можете быть уверены в моей порядочности?

- О, конечно, верю. Но...

- Все это прошло. А теперь нам надо встать и поспешить уйти отсюда.

- Как же я могу пойти домой, у меня нет ни платка, ни чадры! Дома убьют меня.

- Если я поведу вас и дам чадру, вы согласитесь?

- Я очень признательна вам. Но я очень прошу вас, убейте меня. Это будет для меня благодеянием. Я не смею показаться родителям.

- Встаньте и следуйте за мной. Об этом мы подумаем после. Пока надо торопиться покинуть эти места, - сказал я, помогая девушке подняться.

От страха она дрожала. Она была сильно потрясена. Я держал ее под руку, она едва передвигала ноги, легкий ночной ветерок трепал пряди ее волос, касавшихся моего лица. Глядя на эту девушку, похожую на грезу, я чувствовал себя в каком-то фантастическом мире. Я раздумывал, как бы скрыть от ее родителей все случившееся с ней.

Я не знал, о чем думает девушка. Я чувствовал, что она вверила мне свою судьбу. Она ни разу не спросила, куда мы идем.

Я привел ее к себе. На мой стук дверь открыл Гусейн-Али-ами. Решив, что со мной Нина, он ушел, но затем вернулся.

- Самовар нужен? - спросил он.

- И самовар, и ужин! - сказал я.

- Где я? - спросила девушка, словно очнувшись ото сна.

Я отошел от нее и, став в стороне, сказал:

- Вы находитесь в доме честного, порядочного человека, готового защитить вашу честь, как честь собственной сестры.

Схватив голову обеими руками, девушка несколько минут думала; затем оглянулась по сторонам.

- Если вам нужен платок, я могу принести, - сказал я, почувствовав, что ей неловко сидеть в моем присутствии с непокрытой головой.

- Нет! - печально произнесла она, - к чему это после всего?

- Если так, то садитесь! Надо подумать о вашем будущем.

Она села. Мы не находили слов для разговора. Видно было, что она чувствует себя разбитой. Наконец Гусейн-Али-ами принес в переднюю самовар и вышел. Я внес самовар в комнату и, поставив на стол, принялся заваривать чай.

- Пожалуйста, выпейте стаканчик чаю. Возьмите себя в руки!

Девушка вздрогнула и раскрыла глаза. Поднявшись с места, она села к столу и выпила вместе со мной два стакана чаю. Я не хотел расспрашивать ее, пока она не поест и не придет в себя.

Наконец, в три часа ночи подали ужин.

- А где же ваша супруга? - спросила девушка.

- У меня нет супруги.

- А кто же этот мужчина?

- Это мой слуга.

- Он женат?

- Да.

- Где его жена?

- Спит у себя в комнате. Для чего она вам?

- Просто так, спрашиваю.

- Как вас зовут?

- Меня зовут Набат-ханум. А вас?

- А меня Абульгасан-бек. Кто ваш отец?

- Мехти-хан.

- В каком районе вы живете?

- Шешкилане.

- Зачем вы отправились к гадалке?

- Разве то, что я расскажу вам, поможет мне?

- Когда вы подробно расскажете мне причины, побудившие вас отправиться туда, я смогу найти способ облегчить вашу участь. Я хочу, чтобы ваша семья ничего об этом не узнала.

- Поздно, - с горькой улыбкой сказала девушка. Во-первых, уже четыре часа ночи, а меня дома нет. Во-вторых, я нахожусь наедине с незнакомым мужчиной; я вам верю, но поверит ли моя семья, что вы вели себя по отношению ко мне, как брат? Я запятнана. Теперь умоляю вас, не возвращайте меня в семью, помогите мне не попадаться ей на глаза.

Девушка снова расплакалась и хотела поцеловать мне руку.

- Плакать не к чему, сестра моя! - сказал я, поднимая ее голову и гладя волосы. - Все это не так уж страшно. Будьте откровенны, не скрывайте от меня ничего, и я помогу вам.

- Я дочь Мехти-хана, - начала девушка. - У отца, помимо меня, двое сыновей. Брат отца моего очень богат. У него большие поместья, деревни, сады и дома. У дяди есть сын, намного моложе меня, слепой на один глаз и психически ненормальный. Когда он родился, мне было девять лет. Я нянчила его, а теперь меня хотят выдать за него.

- Он любит вас?

- Он не понимает, что такое любовь, он еще ребенок.

- Сколько ему лет?

- Двенадцать.

- А что же говорят на это ваши отец и мать?

- Мать убивается, она не согласна, отец же, наоборот.

- Причина?

- Отцу нужны деньги: он опиоман и спустил все свое состояние.

- Говорили вы отцу о том, что не согласны на этот брак?

- В доме у нас из-за этого целый день брань и ссоры. Отец несколько раз избивал мать.

- Хорошо, но неужели дядя ничего об этом не знает?

- Ну, как же не знает?!

- В таком случае, как он соглашается на это?

- Дядя сам настаивает на этом браке... Мне стыдно продолжать. Я стесняюсь открыть вам правду.

- Не стесняйтесь, сестра моя, в мусульманских семьях можно встретить сколько угодно таких прискорбных фактов. Не стесняйтесь. Я понимаю вас!

Выражение лица девушки и без слов говорило о том. как ей тяжело.

- Дядя хочет взять меня не для сына, а для себя! - после долгих колебаний сконфуженно прошептала она.

- Не может быть! Откуда вы это знаете?

- Знаю. Его отношение ко мне не походит на отношение дяди или свекра. Он каждый день обнимает и целует меня. Ласкает и сжимает мои груди. Я вижу, как каждый раз, видя меня, он весь загорается. Однажды и тетя заметила это. "Не развращай девочку!" - принялась увещевать она его. Но дядя не обращает внимания на ее слова и продолжает свое. Он дня не может прожить без меня. Каждый день приходит за мной. Он не может жениться на мне, это запрещено шариатом, поэтому хочет овладеть мной, выдав замуж за своего двенадцатилетнего кретина. Увы! До этого дня остается не так много.

- А как смотрят на это ваши братья?

- Пока братья были здесь, они не допускали и мысли о подобном бесстыдстве. Дядя несколько раз делал предложение, но братья возмущались, и он не заговаривал об этом.

- А где сейчас ваши братья?

- Откуда я знаю?

- Как, то есть, "откуда знаю"? Разве вы не знаете, куда они уехали?

- Конечно, нет.

- Разве, уезжая, они ничего не сказали вам?

- Сказали. Они обняли меня, поцеловали и заплакали. Последними словами их было: "Набат, не поддавайся. Мы знаем, что тебя хотят разлучить с нами и сделать несчастной". Так и случилось, - я осталась одна.

- А зачем вы пошли гадать к цыганке?

- Я хотела погадать на братьев, узнать, где они. Чтоб спастись от этого позора, я думала бежать к ним.

- Зачем же, зная о вашем положении, они уехали, оставив вас одну?

- Они не могли оставаться.

- Почему?

- Откуда я знаю.

- Что же их вынудило к этому, бедность?

- Нет! Они не могли оставаться.

Набат-ханум умолкла. Она или стеснялась сказать или что-то скрывала от меня.

- Мы с самого начала условились, что вы расскажете мне все, как было, вновь настойчиво заметил я. - Но вы опять что-то скрываете. Какой смысл не доверять мне, когда вы сами находитесь у меня в доме и доверили мне свою жизнь?

Набат-ханум перевела дыхание и, проведя кончиком языка по пересохшим от страха губам, шепнула:

- Тайна моих братьев еще страшнее; вот почему я не хочу сообщать ее человеку малознакомому. Но я думаю, что в вас есть и совесть и честь. Такое отношение к несчастной, беззащитной девушке может проявить только обладающий благородством революционер. И мои несчастные братья были революционерами.

- Революционерами?

- Да, оба. После вступления в Тавриз Гаджи-Самед-хана, они скрылись. Мой же бессовестный дядя для достижения своей цели добивался их ареста и хотел передать их в руки Гаджи-Самед-хана.

- Как же им удалось бежать из Тавриза?

- У них был один друг - кавказец. Он снабдил их деньгами и удостоверениями и помог им скрыться. Дай ему бог здоровья. Ах, если бы мне удалось разыскать этого кавказца! Я каждый день отправлялась в окопы и носила им обед. Увы! Ни одна пуля не поразила меня тогда и не избавила от этого бесчестья.

- В каких окопах были ваши братья?

- В окопах у Голубой мечети. Я каждый день носила им обед. Они делились обедом с товарищами. Потом я забирала посуду и возвращалась домой.

- Почему же вы сами не стали революционеркой?

- Этот вопрос несколько раз задавал мне и тот кавказец, но что я могла бы делать?

- Очень много. Если бы вы были революционеркой, вы бы не верили в гаданья и не попали бы в расставленные вам сети. А теперь, послушайте, я назову вам имена ваших братьев. Старшего звали Салех-Ага, а младшего Пэрвизом.

- Вы! Это вы, да? - удивленно и словно что-то припоминая, спросила Набат-ханум и снова заплакала.

Взяв ее руки в свои, я начал успокаивать ее. Наконец, с большим трудом овладев собой, она сказала:

- Значит, вы тот самый человек. Теперь я вспоминаю, вы тот кавказец, который предлагал мне стать революционеркой. Я видела вас, когда вы метали бомбы. Эта рука несколько раз пожимала мою. Не знаю, поможет ли мне она и теперь, в эти трудные для меня минуты?

- Эта рука избавила вас от большой опасности и привела в дом вашей тетки.

- Тетки? - поднявшись с места, спросила Набат-ханум и обвела комнату удивленным взглядом.

- Да, тетки! Разве жена Мешади-Кязим-аги не сестра вашей матери?

- Да, сестра! О, боже, я так же счастлива, как несчастна!

- Теперь остается одно. Вы ни одному человеку не скажете о событиях этой ночи, иначе вы погубите и меня и ваших братьев и сами будете несчастны.

- Верьте мне, я не обмолвлюсь ни словом. Эта тайна уйдет со мной в могилу.

- А теперь думать больше не о чем. Сегодня вы ночевали у вашей тетки. Об этом вы расскажете завтра матери и отцу. Думаю, что они поверят. Что касается вашего дяди, я беру на себя избавить вас от его притязаний. Теперь встаньте и пройдите в комнату направо. Можете спать, как у себя дома!

- Нет, нет. Я останусь здесь. Не беспокойтесь. Я не хочу лишать вас удобств.

- У меня есть своя комната. А та предназначена для гостей.

В пять часов утра мы пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по своим комнатам.

МАХМУД-ХАН

Днем Махмуд-хан вместе с Ираидой и Сардар-Рашидом строил планы женитьбы на Нине, а по ночам, сидя в цыганском вертепе, ожидал, что ему приведут американку.

Махмуд-хан жаждал удалить меня из Тавриза, но он не посмел бы сделать это через консула или Гаджи-Самед-хана, так как они не согласились бы на это. Ему оставалось убить меня, и я знал, что он приставил ко мне для этого своего человека и ищет удобного случая. Я в свою очередь с помощью Гасан-аги, Тутунчи-оглы и других товарищей установил слежку за Махмуд-ханом.

Сестры и родственницы Махмуд-хана неоднократно ходили сватать Нину. Ей ежедневно приносили от Махмуд-хана записки с объяснениями в любви. Все это сильно тревожило ее.

Несколько раз Нина предлагала мне тайно покинуть Тавриз. Однако моя гордость и чувство собственного достоинства не могли примириться с таким малодушием.

Мое бегство могло также гибельно отразиться на судьбе американки. Я был уверен, что на следующий же день после моего отъезда, девушка отправится в притон Шумшад-ханум. Главным же образом мой отъезд из Тавриза отрицательно отразился бы на работе по организации рабочих ковроткацких фабрик и приостановил бы начатую среди них работу. Принимая все это во внимание, я не мог согласиться с предложением Нины о позорном бегстве из Тавриза.

Было около часу ночи. В комнату вошел бледный, взволнованный Мешади-Кязим-ага.

- Слышали новость?

- Нет.

- Час тому назад люди Махмуд-хана ворвались в дом Муктедир-хана и, забрав ценности, убили его.

- Кто такой Муктедир-хан?

- Разве вы не знаете?

- Нет, не знаю! - притворился я. - В сущности, я мало кого знаю в Тавризе.

- Знаете ли вы Мехти-хана или нет?

- Какого Мехти-хана?

- Отца Набат-ханум, которая несколько дней тому назад была здесь. Моего свояка.

- Да, знаю, разве Мехти-хан убит?

- Нет, не Мехти-хан, а его брат Муктедир-хан.

- Откуда вы это знаете?

- Сейчас об этом сообщили моей жене.

- Какое несчастье!

- Да, огромное несчастье. Это несчастье и для Набат-ханум!

- Почему?

- Потому что похищенные ценности уплыли из рук бедной девушки. Ведь с каким трудом нам удалось уверить ее родителей, что она ночевала у нас. Они поверили, и дело было улажено, но рок сулил иначе, он опрокинул все наши расчеты.

- Да, но Набат-ханум не хотела выходить за его сына. Вы же видели, как она плакала!

- Мало что не хотела, мало что плакала! Разве можно упускать из рук такое богатство?

Больше я ни слова не сказал. Я окончательно разочаровался в Мешади-Кязим-аге. Для этого человека деньги, золото, богатство были выше и дороже всего, даже совести и чести! Однако пока нельзя было подавать виду, надо было поддерживать с ним добрые отношения. Мешади-Кязим-ага спешил; не допив поставленный перед ним стакан чаю, он поднялся и вышел.

Сидя один, я ждал прихода Тутунчи-оглы и Гасан-аги. Хотя со слов Мешади-Кязим-аги я понял, что они покончили с Муктедир-ханом, тем не менее я не был спокоен. Мне хотелось знать, как они выполнили свое дело.

Вскоре пришли Тутунчи-оглы и Гасан-ага.

- А где же товарищи Гулу-заде и Раджабли? - спросил я, не давая им сесть.

- Не беспокойся, брат мой, мы проводили их домой. Их приход был излишен.

- Как дела?

- Все в наилучшем виде, кроме Муктедир-хана.

- Рассказывайте. Разве я поручил вам убивать его? Если бы это требовалось, я послал бы вас к нему не как агентов Махмуд-хана, а как простых грабителей. Посылая вас как агентов Махмуд-хана, я стремился создать распрю между ним и Махмуд-ханом. Я добивался, чтобы он был убит самим Махмуд-ханом. Вы же запачкали руки в крови!

Впервые им приходилось выслушивать от меня упреки, они покраснели и сконфуженно опустили головы.

- Говорите, почему вы нарушили мой приказ? - продолжал я.

- Во-первых, - заговорил наконец Тутунчи-оглы, - его следовало убить. Если бы вы ознакомились с найденными у него документами, вы бы этого вопроса не задали. Во-вторых - его убили не мы. Вы знаете, что нас было четверо. С одиннадцати часов мы с разных точек караулили дом Муктедир-хана. Сначала оттуда вышла молодая девушка в сопровождении служанки. Затем показались повара с блюдами плова в руках. Первым подошел к воротам я. Товарищи остались стоять на местах. Я постучал.

- Кто там? Что тебе нужно? - спросила вышедшая на стук жена Муктедир-хана.

- Я принес хану письмо! - ответил я.

Женщина открыла ворота.

- По приказу Гаджи-Самед-хана, Махмуд-хан направил нас к его милости. Прошу не беспокоиться, ничего плохого нет!

Женщина растерялась. Следом за мной вошли товарищи, задвинув засов изнутри и оставив у ворот одного из товарищей, мы вошли в дом. Один из товарищей стал у входа в переднюю. Вместе с Гасан-агой и женой Муктедир-хана мы вошли в комнату.