Будь осторожна. Думаю, что предложение о выступлении Америки, в конечном итоге, против Германии, сильнее остальных. Ты работаешь в американском консульстве и занимаешь ответственную должность. Никогда не подчеркивай своих симпатий к Германии. Тогда и я буду признателен тебе. В противном случае, если с тобой произойдет несчастье, защитить тебя будет очень трудно. Кроме того и положение в Анатолии весьма сложно и запутанно. Здесь налицо угроза не только русско-турецких, но и курдо-армянских и турецко-армянских столкновений. Я боюсь, что ты можешь погибнуть.
Мисс Ганна сжала губы и сдвинула брови.
- Все это совершенно верно! - сказала она после долгого раздумья. Однако Германия выше и сильнее всех государств. Я же немка. Разве могу я не быть сторонницей Германии?
Девушка раскрыла свое подлинное лицо. Работая в интересах страны, готовящей огромную катастрофу, она не считалась с тем, какую опасную обязанность взяла на себя.
- Разве ты не дала мне слово стать революционеркой? Разве ты не поклялась мне работать в интересах угнетенных? Разве не поклялась, преклонив колени у могилы жертв революции, оплакивать их, как родная сестра?
Она ответила лаконично:
- Да, поклялась!
- Где же твои клятвы? Неужели ты собираешься осуществлять их в качестве Германской шпионки?
- Будем говорить откровенно! В настоящее время ты работаешь против правительства России и Англии. Если ты даже ни устно и ни письменно не проявляешь этого, я вижу тебя насквозь и понимаю, что ты иранский революционер. И это прекрасно, так как ты работаешь против России и Англии. Почему же точно такая же работа немецкой девушки должна называться шпионажем? Можешь ли ты в целом мире указать человека, который не любит свою нацию, не стремится к ее славе и чести? Отвечай же, милый друг! Думаю, что подобные разговоры не имеют никакого отношения к нашей любви и дружбе.
Теперь я действительно чувствовал, что имею дело с весьма деятельной, ловкой и смелой шпионкой. Несколько лет подряд мне приходилось возиться с этой германской шпионкой, спасать ее от опасностей, тогда как я должен был стараться погубить ее и как шпионку заставить исчезнуть с тавризского горизонта. Однако я вспомнил и то, что мы достаточно использовали ее в своих интересах. Теперь я окончательно убедился в том, что, сообщая нам тайны американского консульства и причиняя при содействии Мешади-Кязим-аги огромные убытки американским торговым фирмам, девушка руководствовалась не любовью, а долгом, ибо эта немка ненавидела американцев.
- Не найдется ни одного человека, который бы не заботился о своей нации, - ответил я, заглядывая в ее полные ума и лукавства глаза. - К этим твоим словам я могу полностью присоединиться. Но я глубоко ненавижу тех, кто хочет добиться возвышения своего народа за счет гибели других наций.
Мои слова словно пронзили девушку. Она вздрогнула. Стакан в ее руке задрожал и несколько капель чаю пролилось на белоснежную скатерть.
- Разве ты не тюрок и в то же время не иранец? - спросила она меня.
- Да, это так!
- Разве Турция и иранские народности не принадлежат к числу угнетенных народов?
- Да, принадлежат.
- Раз так, почему не бороться за их освобождение? Разве война германцев против русских и англичан не преследует тех же целей?
- Нет. Это не так. С победой Германии эти нации не освободятся. Они только вырвутся из лап одного завоевателя, чтобы попасть в лапы другого и будут растоптаны еще больше. Азербайджанцы и иранские народности в этой войне не должны сближаться ни с одной державой, а должны ненавидеть всех их и вести беспощадную войну с милитаризмом!
Девушка откинула спустившиеся на лоб волосы.
- Я сижу лицом к лицу с человеком, преследующим людей, стремящимся уничтожить культуру и разрушить мир. Говорить о том, как я люблю тебя, излишне. Моя любовь умрет со мной. И если нет других препятствий для нашей близости, - значит разница во взглядах явилась причиной нашего разрыва. Повторяю: твои идеи - это большевистские идеи. Править миром этими идеями нельзя!
Я видел, что излишне продолжать спор на эту тему, ибо стараться переубедить германского агента было глупо.
- Скажи, могу ли я рассчитывать на твою защиту? - спросила она, когда, поднявшись, я стал прощаться.
- Я могу защитить не избранный тобою путь, а тебя лично! - ответил я и вышел.
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ МИСС ГАННЫ В ТАВРИЗЕ
Несмотря на то, что русский посол в Константинополе Гире телеграммой за номером 621 от 22 июля сообщал о том, что Турция дала заверения соблюдать нейтралитет, Россия не приостанавливала подготовительных работ и двигала свои войска на турецкую границу, и на Кавказе, и в Иране организовывались армянские добровольческие отряды.
Спустя несколько часов после совещания, созванного царским консулом Орловым, весь Тавриз узнал о вынесенном на нем постановлении.
В выпушенных прокламациях мы изобличали мероприятия Гаджи-Самед-хана и Сардар-Рашида, направленные к нарушению Ираном нейтралитета.
ПРОКЛАМАЦИЯ
"Азербайджанцы! Мировая война началась. Людей, подобно стаду баранов, отправляют на западный и восточный фронты.
Ввиду безрезультатности русско-турецких переговоров в ближайшие дни ваша несчастная родина обратится в арену войны. По настоянию царского консула Гаджи-Самед-хан и Сардар-Рашид стремятся втянуть азербайджанский народ в кровавую битву.
Посмотрите, какие телеграммы отправляет царский консул русскому послу в Тегеране и наместнику на Кавказе Воронцову-Дашкову. Внимательно прочтите эту телеграмму.
Не допускайте, чтобы в свои завоевательные войны, в эти кровавые схватки они втянули ваших детей.
"Рускому послу в Тегеране. Телеграмма номер 549, 19 июля 1914 года.
Копия Тифлис.
Шуджауддовле и Сардар-Рашид просят меня уверить вас, что они готовы отдать жизнь на служение Его Величеству. Я думаю, что ввиду ухудшения наших взаимоотношений с Турцией, смешать его с поста генерал-губернатора Азербайджана не следует.
Шудшауддовле берет на себя удовлетворить транспортные и продовольственные нужды русских войсковых частей в Азербайджане, а также и тех, которые должны прибыть.
В случае возникновения войны с Турцией Сардар-Рашид станет во главе двадцатитысячной курдской армии. Шуджауддовле же станет во главе северной армии и, объединив кабиллы Сэраба, Карадага и Халхала, двинется на Турцию".
Иранский революционный комитет".
Наши прокламации всколыхнули весь город: в лавках, на базарах все только о них и говорили.
На базарах и рынках арестовывали сторонников Турции и Германии и ссылали. Не только быть германофилом, но и произнести слово "Германия" было невозможно - это вызывало арест, избиение и ссылку.
И сегодня, заметив на улице огромный людской поток я заинтересовался. Были слышны крики: "Поймали сторонника Германии".
Перед пекарней собралась огромная толпа. Все, вытянув шеи, старались рассмотреть пойманного "сторонника Германии".
Наконец, оттуда выволокли совершенно нагого человека и бросили на улицу. На мой вопрос: "Кто это?" стоящий рядом полицейский ответил:
- Отец его известный в Тавризе лоти*, сын Гаджи-Аллахара. А тот, которого вы видите, сумасшедший, кретин. Его называют Аллахяр-хан. Зимой и летом он спит в этой самой хлебопекарне.
______________ * Человек, ведущий разгульный образ жизни, плут.
- Все это хорошо, но раз этот человек сумасшедший и к тому же нищий, чего же от него хотят? - удивленно спросил я полицейского.
- Как, то есть, "чего от него хотят?" - неодобрительно глядя на меня, переспросил полицейский. - Разве вы не видите, что он сторонник Германии?
Я замолчал и отошел в сторону. При создавшейся в Тавризе обстановке, каждого легко можно было погубить, заподозрив его в симпатиях к Германии.
Не успел я пройти несколько шагов, как нагого "сторонника Германии" и впустившего его переночевать Исмаилгару потащили к Гаджи-Самед-хану.
Мне удалось собрать сведения о его "германофильской деятельности".
Аллахяр-хан попросил денег у начальника охраны Гаджи-Самед-хана. И когда тот, рассердясь, закричал "Ты человек одинокий, на что тебе деньги?" Почему-то сумасшедшему Аллахяру пришло на ум сказать:
"Я куплю себе германский замок и замкну себе рот, чтобы больше не обращаться к таким мерзавцам, как ты!" И за эти-то слова известного в Тавризе кретина, как ярого германофила, повели в парк Низамуддовле.
В первых же боях русских с турками выставленная Гаджи-Самед-ханом армия была разбита наголову. После ареста и отправки на Кавказ консулов Турции и Германии, политическое положение Тавриза совершенно изменилось. Со дня на день ожидался захват Тавриза турками.
Городу угрожала огромная опасность, потому что наступающие на Тавриз турецкие войска были из нерегулярных курдских частей. Европейцы, русские подданные, а также лица, находившиеся под покровительством России, поспешно покидали город. Многие сотрудники консульства эвакуировались из Тавриза.
В Тавризе остался только сам консул и его переводчики. Семья консула отправилась в Россию.
Консул, вызвав меня и Нину, посоветовал нам выехать из города. Он считал пребывание Нины в Тавризе небезопасным.
Я сам был сторонником временного выезда Нины, так как судьба Тавриза была неопределенна. Однако Нина не хотела оставлять меня в Тавризе одного. Вот почему я решил перевезти ее к себе.
Сегодня Гасан-ага и Тутунчи-оглы были заняты упаковкой ее вещей. Мы держали в тайне ее переезд. Домохозяину, соседям и знакомым мы сказали, что она покидает Тавриз.
Вечером, в восемь часов, в то время как я перевязывал последние тюки, Нина вернулась из консульства. Все уже было уложено. Многие из вещей были уже отосланы ко мне на дом.
- Это все? - спросила Нина, оглядев вещи.
- Нет, многое уже отправлено.
- Куда?
- В Джульфу!
- Почему в Джульфу?
- А разве ты не намеревалась поехать в Россию?
- Нет! Разве я не говорила тебе? И сейчас только я категорически заявила консулу, что не хочу покидать Тавриз. Ну что ж, - на минуту задумавшись добавила она. - Если хочешь, я уеду, но...
Я прекрасно знал, что она хотела сказать. И не желая мучить ее дольше, сказал:
- Нина, ты без меня не уедешь, вот почему я отправил твои вещи на нашу вторую квартиру!
- Кажется, у нас начинается новая жизнь, - обрадовано сказала она и, взяв меня под руку, повела в следующую комнату. Там, достав из ридикюля письмо, она протянула его мне.
"Уважаемый полковник фон-Пахен! Надеюсь, что это будет моим последним письмом к вам. Надеюсь, скоро мы сумеем увидеться с вами и переговорить обо всем лично.
Русские и русские подданные бегут, вывозят находящиеся в Тавризе ценности. Вот почему вы должны ускорить вступление в город. Русские не располагают в Тавризе крупными силами, могущими представить угрозу. Если не считать деморализованных сил Гаджи-Самед-хана, русские вооруженные силы не превысят одного полка Местные революционеры путем распространения прокламаций призывают народ к соблюдению нейтралитета и к борьбе против войны. Вместе с письмом посылаю и одну из расклеенных по городу прокламаций
Мы приняли все меры к устройству турецким войскам торжественной встречи.
В американском консульстве получены сведения о выступлении из Тифлиса и Александрополя свежих сил для защиты Тавриза против турок. Сотрудник американского консульства Фриксон продает русским и англичанам получаемые консульством секретные сведения и документы. Основываясь на присланных мной доказательствах, вы можете через германское посольство в Тегеране сообщить об этом американскому послу и добиться привлечения к ответственности здешних работников".
Я прочел письмо и положил в карман.
- Кто б это мог быть германским шпионом в американском консульстве? спросил я.
- Это одна немка.
- Она арестована?
- Нет!
- Почему?
- Дали знать в Тегеран, и после согласования вопроса с американским послом девушка будет арестована.
- Как обнаружили это письмо?
- Поймали курда, собиравшегося тайно перебраться через границу. В результате допроса выяснилось, что это турецкий офицер.
Я задумался. Несомненно, этой ночью или самое позднее завтра Ганна будет арестована и сослана в Россию. Однако вопрос этим не исчерпывался. После ареста девушки и ее служанки царские жандармы взялись бы и за нас, так как никто так близко не стоял к ней, как я. Особенно легко с помощью небольшой угрозы жандармское управление могло заставить разговориться служанку и добиться истины.
Должен ли я защищать Ганну? Какие аргументы, какие оправдания перед лицом своей совести мог я привести, защищая германскую шпионку?
В то время как мы ведем беспощадную борьбу с империалистическими державами, как могу я защищать жизнь шпионки, твердящей, что Германия превыше всего?
Но с другой стороны, принимая во внимание услуги, оказанные нам девушкой, я не мог согласиться с тем, чтобы она попала в руки царских жандармов. Помимо всего, ее арест представлял серьезную угрозу для меня и Нины.
Я пришел к решению спасти девушку и, подготовив все необходимое, в двенадцать часов ночи постучал к ней. Она еще не ложилась спать. Сидя у стола, она читала. Мой поздний приход изумил ее:
- Что это, или сегодня солнце взошло с запада? В такой поздний час?!
- Я соскучился по тебе!
- Очень признательна! Но я должна сказать тебе нечто новое!
- Что же?
- Я дала себе слово больше с тобой ни в какие политические споры не вступать. Подобными разговорами мы создаем ссоры и недоразумения в личной жизни.
- Ссоры и недоразумения создаются не разговорами о политике; скорее, поводы к ссоре создаются в личной жизни.
- Какие же ссоры возникли из нашей личной жизни?
- Милая Ганна, вся наша с тобой жизнь состоит из неискоренимых противоречий и разногласий. Разрыв между нашими идеями слишком велик. Если что мне и нравится в тебе, так это твоя красота и твоя любовь ко мне!
- Ну, а разве этого недостаточно?
- Нет, недостаточно!
- Почему?
- Эта любовь бессильная, бесплотная, так как между нами стоит непроходимая пропасть - ты германская шпионка.
- Да, но разве человек, любящий свою нацию и стремящийся к ее славе и могуществу, считается шпионом?
- Если он занимается шпионажем, разве он не должен считаться шпионом?
- Но если это долг службы, обязанность?
- Если бы я знал, что ты работаешь в такой недостойной должности, быть может, я бы заставил тебя свернуть с этого пути! Ты очень молода. Я раскрыл бы тебе подлинную сущность, изнанку германского империализма и заставил бы тебя с отвращением отойти, отказаться от этой работы. Между тем, доверив мне самое ценное - свою девичью честь, ты скрыла от меня эту хранящуюся в глубине твоей души тайну, свою работу.
Кровь бросилась в лицо девушке.
- Скажи, о какой работе ты говоришь?
- Разве твоя работа во славу германского империализма и связь с командующим германо-турецкими силами - не шпионаж?
- Вы не имеете никаких документов или доказательств! Я думаю, что никто не сумеет доказать мне это!
Я заглянул ей в глаза. Они были полны гнева. Даже теперь она глубоко прятала от меня свою душу.
Я достал из кармана письмо. Девушка сидела в стороне.
- Встань и подойди сюда! - сказал я и развернул письмо.
Она не знала еще, что это за письмо, поднялась и подошла ко мне.
- Посмотри, разве не ты писала это немецкому полковнику фон-Пахену? сказал я.
Мисс Ганна растерялась. Она задрожала всем телом.
- Я, - подтвердила она сдавленным голосом. - Я погибла. Как попало к тебе это письмо?
- Весьма сожалею, что я потратил много драгоценного времени на знакомство с германским агентом, - сказал я спокойным тоном. - Германская же шпионка, не будучи достаточно искусной, не поняла, кем является любимый ею человек.
Ганна страшно побледнела. На ее лице и губах не было ни кровинки.
- Меня, вероятно, арестуют! - только и могла сказать она.
- Да, твой пособник задержан. Сообщено в Тегеран. Если последует согласие американского посла, этой же ночью или самое позднее завтра, ты будешь арестована!
Голова девушки упала на стол. Она громко зарыдала. Я не мог оставаться здесь дольше. С минуты на минуту могли явиться казаки, окружить дом и арестовать ее.
- Плакать незачем! - сказал я. - Возьми себя в руки. Девушка, взявшая на себя такую смелость, должна обладать крепким сердцем.
- Ах, я погибла! - воскликнула она. - Я потеряла все. Отца, мать, родину и любовь, что была мне дороже всего на свете - тебя я потеряла. Как я страшусь попасть в руки русских офицеров, а попасть к ним, как шпионке, еще страшней, еще ужасней. Я верю тебе и умоляю, если возможно, постарайся спасти меня! Даю слово, что больше я не пойду по этому гнусному пути!
- Я не стану говорить о том, вернешься ты или нет на верный путь. Отречение и клятвы перед лицом опасности вполне естественны, - сказал я. Лишь в память дружеских и приятных минут, проведенных с тобой, лишь для того, чтобы не видеть тебя в руках царских солдат, я решил в последний раз спасти тебя из этой беды.
Когда девушка, стремительно нагнувшись, хотела поцеловать мне руку, я отдернул ее. Мисс Ганна снова склонила голову мне на плечо. Я поднялся.
- Встань, - сказал я. - Медлить нельзя. Автомобиль ждет тебя на улице.
- Куда я должна направиться?
- Отсюда до линии фронта два часа езды. Шофер знакомый. Там есть человек, который проводит тебя. Но ты должна забрать с собой и служанку. Если она останется здесь, она может в результате малейшей угрозы раскрыть все тайны. Захвати ценности, запечатай двери, возможно, ты опять вернешься.
- Мои ценности бери ты, я же возьму только одежду. Если я вернусь в Тавриз, ты отдашь мне их.
Девушка встала, позвала служанку и вкратце сообщила ей, в чем дело. Меньше чем через полчаса она была готова. Запирая двери и выходя из дома, она расплакалась.
- Клянусь, что буду верна нашей любви!
И я поклялся, что буду верен ей и, пожав ей руку, усадил в машину.
Автомобиль тронулся. Пока свет его фонарей исчезал в густом тумане тавризской ночи, я закрыл последние страницы трех лет жизни, потраченных на знакомство с немецкой шпионкой.
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
ТАВРИЗ В 1914 ГОДУ
Начало Первой мировой войны пагубно отразилось на политической жизни Южного Азербайджана. Тавриз - столица страны - превратился в очаг реакции, центр политических интриг. В то же время он стал ближайшим тылом царской армии, действовавшей тогда против Оттоманской империи.
Военные ведомства установили за городом неусыпный надзор. Помещение английского консульства стало, фактически, штабом контрразведки.
Местные реакционеры сплотились вокруг царской и английской разведок, направляя свои усилия на то, чтобы переловить всех членов азербайджанской демократической партии и пересажать их в тюрьмы. Участники революционного движения Саттар-хана вынуждены были удалиться в подполье.
Однако реакционеры не ограничивались преследованием членов демократической партии. При содействии чиновников иранского правительства они заключали в тюрьмы всех сочувствующих Саттар-хану.
В Тавризе активно действовали не только реакционные организации, сколоченные царским и английским консульствами. От них не отставали контрразведки Турции и Германии, протянувшие свои щупальца во все уголки Южного Азербайджана. Борясь с ними, царские и английские военные учреждения все крепче сжимали кулак, применяя законы военного времени.
Предатели, такие, как Мирза-ага Биллури и Гусейн Шихлинский, при Саттар-хане эмигрировавшие в Стамбул, теперь, продавшись органам турецкой и немецкой контрразведок, действовали против царя и английского правительства. Они установили переписку со своими единомышленниками в Тавризе и вербовали себе сторонников не только из реакционеров, но и среди неустойчивых членов демократической партии.
Создавая панику в тылу царской армии, они старались облегчить тяжелое положение на турецком фронте под Карсом и Сарыкамышем.
В последние дни в Тавризе усиленно распространялись слухи, будто для поддержки наступления на Сарыкамыш Энвер-паша двинул на фронт дополнительную армию под командованием Аль-Эхсана-паши, а турецкий отряд в сопровождении Мирза-аги Биллури и Гусейна Фишенкчи готовится к походу на Тавриз. Эти сведения до предела накалили атмосферу.
В то же время агенты турецкой и немецкой контрразведок пичкали население лозунгами о борьбе за торжество ислама и поздравляли правоверных с предстоящим объединением всех мусульманских правительств.
Действовать в столь сложной ситуации было очень трудно. Все же азербайджанской демократической партии нередко удавалось путать карты царской и английской контрразведок и разоблачать сущность турецко-немецких интриг.
В Тавризе возмущались предательскими действиями Мирза-аги Биллури. Многие открыто высказывались в пользу царской колониальной политики, предпочитая ее турецкому феодализму. Дальновидные люди, ориентировавшиеся на русских, советовали народу не поддаваться агитации в пользу Турции, призывали приобщаться к русской культуре, считая этот путь единственно приемлемым.
Напряженная обстановка вынудила азербайджанскую демократическую партию для сохранения монолитности и целостности своих рядов перейти на нелегальное положение. Но, и удалившись в подполье, партия по-прежнему стремилась поддерживать в народе революционный дух и бодрость и, оставаясь верной заветам Саттар-хана, внушала массам мысль, что свободу можно завоевать только собственными силами и потому рассчитывать на помощь извне было бы роковой ошибкой.
Англичане наседали на тавризского губернатора Гаджи-Самед-хана Шуджауддовле и его помощника Сардар-Рашида, категорически требуя любыми средствами выявить азербайджанских демократов и представить их список в консульство. А они наспех фабриковали списки, включая в них ни в чем неповинных людей, и передавали их в английское и царское консульства, лишь бы выслужиться перед своими патронами.
Положение комитетов демократической партии во всех городах Южного Азербайджана с каждым часом становилось опасней. Связь с ними ухудшалась. В безвыходном положении оказалась партия и в городах, находившихся в непосредственной близости от турецкой границы, так как в них учреждались английские консульства, превратившиеся в гнезда контрразведки.
В это смутное время тревожные слухи приходили в Тавриз со всех сторон, особенно из Мараги и Ардебиля. В окрестностях Мараги приспешники Гаджи-Самед-хана грабили сельчан, опустошали деревни, а вокруг Ардебиля бесчинствовали холуи Сардар-Рашида, отнимая урожай и угоняя скот.
Демократическая партия, доселе боровшаяся с нищетой, больше не в состоянии была оказывать какую-либо помощь населению, у которого хлеб отбирался якобы для нужд армии. У крестьян не хватало продуктов питания, а вслед за голодом пришли эпидемии.
Но несмотря на оголтелый произвол, лишения и неимоверные трудности, надежда на свободу и независимость у азербайджанского народа не поколебалась, вера его в светлое будущее не иссякла. Население Южного Азербайджана продолжало внушать страх иранским губернаторам, а также англичанам и царскому правительству, несмотря на то, что у них были вооруженные силы.
Англичане, проводя политику физического истребления руководителей азербайджанской демократической партии, прежде всего стремились к отчуждению от них масс. Они старались притупить политическое сознание народа и с этой целью поощряли суеверие и религиозный фанатизм, значительно ослабевшие в Южном Азербайджане в результате революционного движения, связанного с именем Саттар-хана.
По наущению английских захватчиков Гаджи-Самед-хан и Сардар-Рашид мобилизовали реакционных молл и марсияханов*, прикрепляли каждого из них к определенной мечети для разжигания религиозных страстей.
______________ * Марсияхан - певец од на религиозные темы.
Губернатор и его помощник, не довольствуясь казнями революционеров и сочувствующих революции, создавали негласные террористические организации, целью которых было тайное уничтожение неугодных им людей. Бала-Таги, который лишь один день был казначеем при Багир-хане, террористы задушили в подвале, а тело его в назидание другим выбросили на улицу напротив магазинов Меджидульмулька. На следующий день кровавые преступники умертвили Мешади Абасгулу и других сторонников Саттар-хана. Тела их были обнаружены у горы Кепусу и в предместье Гуручай.
Согласно версии, распространенной в Тавризе, в Тегеране шел торг между турецкими и германскими государствами, с одной стороны, и правительством Ирана, с другой, относительно совместного выступления против России и Англии. Этот торг еще больше усугублял и без того накаленную атмосферу в Южном Азербайджане. Английское и царское консульства обвиняли тавризского губернатора Гаджи-Самед-хана в бездействии и вели переговоры с Тегераном о его смещении и замене более энергичным Сардар-Рашидом.
И Гаджи-Самед-хан, и Сардар-Рашид, алчущий получить его должность, из кожи вон лезли, чтобы доказать верность чужеземным захватчикам Они, соревнуясь друг с другом, уничтожали в подвалах резиденции губернатора, находящейся в саду Низамуддовле, невинных людей, выдавая их за революционеров, и, цепляясь за власть, угодничали перед своими хозяевами.
В ДЖУЛЬФЕ
Положение двух наших товарищей в Джульфе беспокоило тавризских единомышленников. Освободить их из когтей царской жандармерии мы не имели никакой возможности. Поехать в Джульфу им на выручку было непросто. Для этого необходимо было получить пропуск в русском консульстве или в соответствующих военных организациях царской армии. И так как другого выхода не было, я решил обратиться к консулу.
В пропуске, присланном нам, было написано:
"Абульгасан-бек Джавахирфруш* и его компаньон Ага Асад Тутунчи-оглы следуют в Джульфу по своим торговым делам. Абульгасан-бек и Ага-Асад являются подопечными царского консульства, а поэтому консульство просит военные ведомства оказывать им при надобности необходимое содействие".
______________ * Джавахирфруш - торговец драгоценными камнями.
Получив разрешение на выезд в Джульфу, я не стал мешкать и, никому ничего не говоря, начал собираться в дорогу. Никому нельзя было довериться. Всюду сновали шпионы, преследующие всех, кто приезжал в Тавриз или уезжал из него. Они всячески старались выведать цель передвижения каждого пассажира, выяснить, куда и зачем он едет. Хотя у нас имелось разрешение на выезд, мы все же должны были соблюдать осторожность, ибо как само консульство, так и военные власти строго проверяли всех, кому было оно выдано. Поэтому-то Нина стала меня предостерегать.
- Лучше, если б ты не вмешивался в это дело. Знаешь ведь, как это опасно, а сам голову в петлю суешь.
- Если меня накроют - не беда, - ответил я, - зато выручу двух товарищей, нужных революции. Так что игра беспроигрышная.
Нина промолчала. В таких случаях она старалась не волновать меня и сама сохраняла внешнее спокойствие.
* * *
Машина, на которой я должен был ехать в Джульфу, отправлялась рано, в шесть часов утра. Я попрощался с Ниной и на фаэтоне поехал в караван-сарай, где стояла машина в ожидании пассажиров.
Все были уже в сборе. Я и незнакомая русская девушка, которую консул поручил мне, опаздывали. Когда я подошел, пассажиры заволновались, не желая ждать девушку.
- Поехали! - тормошили они шофера. - Столько людей должно задерживаться из-за одной какой-то русской! Этого еще не хватало!
Шофер не реагировал на эти реплики. Он протирал машину, делая вид, что не слышит и не видит возмущения пассажиров. Я стоял в стороне, наблюдая за этой картиной и думал о том, что мне ни разу не приходилось ехать по этой дороге без женского общества. Правда, эта русская девушка, о которой консул просил меня заботиться, не была похожа ни на Нину, ни на мисс Ганну. Возможно, она была шпионкой, которой поручили следить за моими действиями. Поэтому моя спутница, с которой мне надо было знакомиться по необходимости, не вызывала во мне особого интереса.
- Что за чертовщина, почему не едем? - продолжали недовольно ворчать пассажиры.
- Из-за какой-то матушки* приходится задерживаться!
______________ * Матушка - простонародное прозвище русских женщин в Азербайджане.
- Сказать правду, нас за людей не считают.
- Очевидно, это зазнобушка шофера. Видите, он не протестует, не злится, а терпеливо ждет ее.
- Пусть придет, посмотрим, как она выглядит.
- Как она может выглядеть? Как сотни таких же особ, которые взад-вперед снуют по этим дорогам.
Хозяин машины понимал не все, что говорилось, но догадался о содержании многих реплик.
- Если бы господа знали, что это за девушка, они не злились бы, что она опаздывает, - сказал он, обращаясь ко мне. - Когда у этих господ что-нибудь покупаешь, так они ломаного шаи* не уступят, а вот видите, кричат "езжай", как будто сто пятьдесят туманов на улице валяются!..
______________ * Шаи - приблизительно 5 копеек.
- Не обращайте внимания! - прервал я его. - Девушка, которая опаздывает, не обыкновенная пассажирка. Господин консул лично просил меня позаботиться о ней. Не беда, еще подождем.
"Если мои знакомые начальник почтово-телеграфной конторы Маранда Мугимуддовле, начальник джульфинской почты и телеграфа Шюкрулла-хан, Мирза Гусейн (Дахил), Мирза Махмуд-хан (Кара) и другие увидят меня теперь в обществе третьей по счету женщины, то несомненно решат, что я человек слабый до женского пола", - подумал я.
Наконец, девушка появилась. Ее чемодан нес русский солдат. Недовольные ранее пассажиры теперь торопились усадить ее рядом с собою. Девушка была молода и к тому же на редкость красива.
Шофер не хотел, чтобы девушка сидела рядом с купцами, и, указав ей на переднее сиденье, обратился ко мне:
- Думаю, вам здесь будет удобнее, садитесь рядом с барышней.
Я принял любезное предложение и сел. Я был одет не по-ирански, и потому, решив, что я не азербайджанец, купцы отпускали непристойные шутки по нашему адресу.
Машина тронулась. Не успели мы отъехать, как солдаты, расквартированные напротив караван-сарая, стали проверять наши пропуска. Пока мы проехали Аджи-керпи и поравнялись с управлением шоссейных дорог, два раза у нас проверяли документы. При второй проверке мне удалось заглянуть через плечо девушки. Пропуск был выдан ей царским консульством в Тавризе. Звали ее Ксенией Павловной Березовской.
Мы сидели рядом, но хранили молчание. Лишь трое купцов не унимались, без конца говорили непристойности. Принимая и меня за русского, они совершенно не стеснялись и перемывали девушке косточки, сопровождая свои слова циничным смехом.
Очевидно, желая завоевать наше расположение, купцы упоминали имя Николая II, расхваливали его, называя его справедливым царем, отцом верноподданных. Пассажиры этой машины, как, впрочем, и вообще все в Тавризе, соблюдали осторожность: каждый подозревал в другом агента царской разведки. Особенно взвешивались слова, если заходил разговор на политические и экономические темы.
Перед управлением шоссейных дорог снова проверили наши документы. Положив пропуск в сумочку, девушка усмехнулась:
- Так часто требуют предъявить пропуск, что впору повесить его на грудь: читайте, мол, и не надоедайте.
- Так полагается, - ответил я. - Коль скоро мы находимся неподалеку от вражеской территории, наши военные учреждения должны быть особенно бдительными и осторожными. Это непреложный закон военного времени.
До селения Сафьян мы не обмолвились больше ни единым словом. Я незаметно наблюдал за девушкой. Ей было скучно и, видно, она была бы не прочь побеседовать. Дорога предстояла далекая, а время нечем было заполнить. Для разговора же следовало подобрать тему безобидную, не опасную ни для себя, ни для собеседника. Девушка беспокойно задвигалась на месте. Очевидно, ей хотелось узнать, кто я такой. Простое дорожное любопытство, столь естественное при длительных и нудных путешествиях, - не больше.
- Сколько на ваших часах? - спросила она как бы невзначай.
- Без пяти восемь, - ответил я, и на этом наш разговор оборвался.
Молчание продолжалось еще с час. Наконец, девушка нашла тему.
- Вы навсегда покинули Тавриз? - спросила она.
- Нет. Если я сумею закончить свои дела быстро, то вернусь через три дня. Сейчас трудно сказать что-либо определенное.
- Вы купец?
- Купец не купец, а торговыми делами занимаюсь, чтобы можно было жить, не нуждаясь в чужой помощи.
- Позвольте спросить, чем вы торгуете?
- Драгоценными камнями. Но теперь это невозможно, так как нет связи с Европой. Хорошие камни мы покупаем во Франции, Италии и Голландии. Война мешает поддерживать торговлю с этими странами. Теперь вот я еду в Джульфу. Там мне должны небольшую сумму. Переводы делать нельзя, самому приходится ездить.
Подумав немного, девушка сказала:
- Неплохо быть продавцом драгоценных камней. Различая камни, можно научиться отличать и людей. Это тоже искусство. Им владеет не всякий, особенно молодые...
Мне показалось, что у этой девушки есть какая-то-тайна, и я решил продолжить разговор о драгоценных камнях.
- Эх, барышня! - грустно сказал я. - Крохотный бриллиант легко можно увидеть под микроскопом, вряд ли наука может помочь постигнуть, что таится в душе человека. Да и неправильно сравнивать человека с камнем. Мы, люди, изучая друг друга, стареем. Не только мы, простые смертные, но и философы бессильны, как дети, в изучении такого сложного создания природы, как человек.
Лично я, например, прежде чем приняться за изучение других, изучаю самого себя. И мне кажется, что я такой же, как и другие, только с маленькими отклонениями в ту или иную сторону. Люди, по моему мнению, отличаются друг от друга характерами, хотя и в характерах их много общего, как и в природе. Наше сознание, наше воображение не в состоянии охватить все многообразие видов, существующих в мире. На первый взгляд, кажется, что все созданное природой не имеет гармонии, находится в хаотическом состоянии, но наука доказала, что во всех явлениях природы имеется что-то общее, что они находятся в каком-то соотношении.
Так и люди, милая девочка. Между людьми тоже существует взаимосвязь. Вот по этой-то причине я и решил раньше всего познать самого себя. Меня интересуют взаимоотношения людей. Я хочу определить свое мировоззрение, хочу понять, на что я способен, к чему у мен" призвание.
Девушка внимательно слушала меня. Казалось, она была довольна беседой со мной. Время от времени она даже дотрагивалась до моей руки и восклицала:
- Прошу вас, продолжайте. Мне приятно вас слушать.
А я был доволен тем, что мне удалось заинтересовать девушку отвлеченным философствованием о природе и что можно не затрагивать нежелательной для меня темы - политических проблем, событий последнего времени. Так мы болтали на всем протяжении дороги от Сафьяна до Маранда.
Наша машина не остановилась в Маранде, и мне поэтому не удалось повидаться с моим старым другом - начальником почтово-телеграфной конторы Ахмед-ханом Мугимуддовле. Но с другой стороны, я был рад, что нам не пришлось задерживаться в городе, и мы могли ехать без остановки прямо в Джульфу. Маранд наводнили добровольцы Андроника-паши. Обстановка в городе свидетельствовала о том, что фронт близок. Добровольческая армия концентрировалась тут, а затем направилась в город Хой.
Когда Маранд остался позади, русская девушка сказала:
- А знаете, мне теперь что-то не хочется, чтоб наше путешествие кончилось. Хочется ехать и ехать...
- Почему? - спросил я. - Разве вам нравится поездка?
- Я бы не сказала, что дорога интересна. Трясет, пыль, да и местность между Тавризом и Джульфой неживописная, не на чем глазу отдохнуть. Но, несмотря на это, я довольна поездкой, потому что мне интересно слушать вас. Мне кажется, я не устала бы с вами беседовать, какая бы дальняя дорога нам ни предстояла.
- Не думаю, чтоб вас могло интересовать то, что я говорю.
- Поверьте мне, я не мастер петь дифирамбы и не люблю преувеличивать чужие достоинства. Да и лицемерить мне вроде бы не к чему.
- Разве я смел бы так подумать о барышне?
- Охотно верю. Вполне возможно, что другую девушку не заняла бы беседа на эти темы. Говорят разные организмы по-разному переваривают разную пищу. Кого что интересует. Читая газеты, журналы, романы, рассказы, каждый находит в них что-то свое, то, что импонирует его вкусу. Порою находится любитель и на произведения, не имеющие художественной ценности. Бывает же так. Что касается меня, то я очень интересуюсь вопросами, которые вы затронули в нашем разговоре. Я хорошо понимаю вас, мне близки мысли, которые вы высказываете, только мне никогда не удалось бы систематизировать их и преподнести так, как это удается вам. К сожалению, я не умею распознавать людей, в этом вопросе я так же беспомощна, как те философы, о которых вы говорили.
- Одним из моих наиболее существенных недостатков является то, что я порой не умею определить, с кем и о чем можно говорить. А ведь когда разговариваешь, необходимо прежде всего знать, к кому обращается, что представляет собой собеседник. Так что, мне кажется, - это простая случайность, что вас заинтересовала тема моей беседы.
- Я не могу согласиться.
- Отчего же?
- Из ваших слов я могу сделать такой вывод: учитель должен сначала изучить наклонности ученика, учесть его желания и в соответствии с этим построить свой урок, словом, приспособить свои занятия к требованиям ученика. Если, прежде чем говорить, человек будет изучать вкусы своего собеседника, то он невольно станет подделываться под него и, таким образом, может вообще лишиться самостоятельных взглядов на вещи. Не так ли?
Девушка загнала меня в тупик, из которого не было выхода. Я почувствовал, что она не похожа на всех тех, с которыми мне приходилось до сих пор встречаться, и решил, что мои разглагольствования о природе могли показаться ей пустой бессодержательной болтовней. Желая исправить ошибку, я мучительно искал тему, на которую с ней можно было бы поговорить, но не нашел ничего более подходящего, как спросить ее:
- Читаете ли вы критические статьи о художественных произведениях?
- Отчего же, иногда читаю, как можно не читать!
- Если так, то вы, наверно, заметили, что одно из требований, предъявляемых писателям, это - творить для массы. Ну, и когда человек говорит, он также должен учитывать интересы, вкус, интеллектуальный уровень своего собеседника.
- А разве не бывает так, - возразила девушка, - что определенного писателя масса не читает, но это не мешает ему вдохновенно творить, искать. Для писателя важно одно: темы свои он должен черпать из жизни народа, частицей которого является сам. Взяв тему из жизни, пропустив ее сквозь призму своего миропонимания, писатель облекает ее в художественную, красочную форму. Вы тоже, осветив мысли, выраженные в беседе со мной, своим талантом рассказчика сделали их выразительными и интересными. Стало быть вы нашли способ внедрить ваши мысли в мое сознание. Я не хочу вам докучать. Но вот простой пример: одно и то же мясо каждый повар готовит по-своему. Качество блюда зависит от его умения, сноровки. Это, может быть, грубоватое сравнение, но так обстоит дело и с мыслями. Пусть мысль почерпнута писателем из жизни или взята у кого-либо, но выраженная в произведении, она принадлежит уже только ему одному...
Меня все больше и больше заинтересовывала эта русская девушка, ни родословной, ни профессии которой я не знал. Из беседы с ней в течение нескольких часов я сделал для себя такой вывод: "Красота женщины не исчерпывается ее внешними данными. Красивая женщина должна знать и любить поэзию, ибо стихи и женщина дополняют друг друга".
Под влиянием таких мыслей я спросил ее:
- Какой жанр художественной литературы вам больше по душе?
Она подняла голову и серьезно посмотрела на меня:
- Наш разговор позволяет мне думать, что мы оба имеем моральное право называть себя людьми двадцатого века. Но, видите ли, мы допустили большую ошибку, которая заключается в том, что не познакомились перед тем, как начать разговор. Теперь, прежде чем продолжать беседу о литературе, я предлагаю восполнить этот пробел.
Я протянул ей руку:
- Абульгасан-бек.
- Ксения Павловна, - произнесла она в ответ, пожав мою руку, и добавила: - Имя уважаемого господина говорит о том, что он не русский, а иранец.
- Да, я не русский! - ответил я, вынужденный сказать правду.
- Ну, об этом потом. А теперь скажите, где вы предполагаете остановиться в Джульфе?
- Предвидеть заранее невозможно. Во всяком случае, можно остановиться в гостинице.
- А если нам остановиться в одной гостинице? Может случиться, что и обратно вернемся вместе.
- Вы вернетесь опять в Тавриз?
- Не хотелось бы, но придется.
Я решил не расспрашивать девушку, зачем ей возвращаться в Тавриз. По нескольким брошенным ею репликам я догадывался, что с ней произошло какое-то несчастье. Я решил не отказываться от ее предложения.
- Какой может быть разговор, - сказал я. - Если это вас устраивает, с удовольствием.
На этом беседа наша прервалась. Машина, обогнув Дарадиз, помчалась в северном направлении. Холодный ветер предвещал близость Джульфы. Разговаривать было невозможно. Сильными порывами ветра относило наши слова.
Крыши домов издали казались не больше спичечных коробок, разбросанных на песке. Показав на север, я сказал:
- Доехали! Видите сверкающую среди песков ленту? Это Аракс. Можно считать, что мы уже в Джульфе.
* * *
Вечерело. Холодный джульфинский ветер неистовствовал. Он срывался с горы Кемтал на юго-востоке и Алиджи - на севере, кружась, взметал вверх песок, засыпая крыши домов. Я ожидал, пока опустятся сумерки, чтобы пойти разузнать об Ага-Мамед-Гусейне Гаджиеве и Алекпере. Стряхнув с себя пыль, я переоделся и через несколько часов вошел в зал ресторана.
Джульфу окутал сумрак. В ресторане при гостинице "Франция" жизнь шла своим чередом. Пассажиры, приехавшие из Ирана, а также отправляющиеся туда, были в сборе.
Я послал официанта просить русскую девушку разделить со мной трапезу. Она ответила согласием. Наш ужин затянулся до десяти часов вечера.
- Не собираетесь ли вы отдохнуть? - спросила она, когда мы встали из-за стола.
- О нет! Но если вы хотите отдохнуть, я не буду вам мешать.
- Нет, я хотела бы встретить поезд из Тифлиса, который приходит в одиннадцать.
- А у меня тут есть знакомые, с которыми мне необходимо повидаться. Мы с вами встретимся здесь примерно в двенадцать часов.
Условившись с девушкой, мы разошлись. Она села в фаэтон и уехала на вокзал, а я с Григор-агой вышел из гостиницы "Франция". Беседуя, мы направились с ним на площадь Кредитного банка. Раскинувшиеся по берегу Аракса солдатские шатры напоминали пирамиды на берегу Нила в Египте, а купол церкви напротив Кредитного банка был похож на сфинкс.
Ветер выл, как голодный шакал, но был бессилен заглушить голоса царских солдат, поющих "Боже, царя храни!".
Грохот больших пушек, проходивших через джульфинский мост, наводил ужас. Казалось, земля приходит в сотрясение.
- Джульфа не та, что вы видели в 1909 году, - сказал Григор-ага. Теперь это не тыл, а скорее, прифронтовой город.
И действительно, по улицам Джульфы проходили войсковые отряды, везли пушки, походные кухни. Даже в отеле "Франция" было много офицеров.
Григор-ага пожаловался мне на свою судьбу.
- Отвратительные настали времена, - сказал он. - Люди, использующие иранский вопрос в корыстных целях, преследующие только свои, узкие интересы, которые они выдают за общественные, всякие мракобесы, черносотенцы, головорезы - все рыщут тут, как волки в туман. Если кто вздумает взорвать мою гостиницу, то в ее руинах найдут себе могилу десятки шпионов и изменников родины.
Продолжая беседу, мы с Григор-агой зашли за гостиницу "Европа" и, стараясь не быть замеченными, двигались по маленьким нелюдным улицам к дому Мамед-Гусейна Гаджиева. Немного дальше из гостиницы Нико вышел коренастый, полный человек и направился к нам.
- Вернитесь в гостиницу, - сказал он подойдя. - Нам необходимо поговорить.
Это был жандармский десятник Хромцов. Разными дорогами мы вернулись в гостиницу. Войдя в квартиру Григор-аги, Хромцов пристально посмотрел на меня и, видимо, узнал.
- Мы были с вами знакомы еще в девятом году, - сказал он и любезно пожал мне руку. Вынув из портсигара папиросу, Хромцов закурил и обратился к Григор-аге. - Сегодняшнюю новость и за десять рублей не отдам.
- Не заламывай цену, не жадничай, - сказал Григор-ага.
- И я кое-что добавлю, - вмешался я в разговор и сунул ему в руку двадцатипятирублевую ассигнацию.
При виде этой суммы у Хромцова разгорелись глаза. Его удивило большое вознаграждение и, повертев ассигнацию, он внимательно осмотрел ее и спросил:
- Не фальшивка ли?
- Нехорошо так думать. Я не могу быть бесчестным в отношении господина Хромцова, это было бы неуважение к его особе.
Жандармский десятник положил деньги в карман.
- Вчера вечером Молла Гасан Махмудов, собачий сын, на вокзале подсунул мне десять рублей, а утром гляжу, фальшивые, - сказал он.
- Ну, ладно, выкладывай, что у тебя? - не вытерпел Григор-ага.
- Дай десятку, потом поговорим, - спокойно возразил Хромцов и сел.
Григор-ага достал десятирублевку и отдал ему.
Хромцов вынул из кармана приказ и начал читать. В нем было предписано немедленно арестовать Ага-Мамеда Гаджиева и Алекпера Гусейнова, скрывавшихся в гостинице Сафарова.
Положив приказ обратно в карман, Хромцов сказал:
- Ночью вы должны сделать все, что нужно, а утром я доложу жандармскому полковнику Штраубе, что этих людей в Джульфе нет. Поняли? Пока! - Хромцов ушел.
Мы с Григор-агой переглянулись.
- Пошли скорее за Арсеном, - сказал я.
Я волновался и не находил себе места: товарищи были в опасности. "Как хорошо, что я не опоздал, - говорил я себе: - задержись я на один день, случилось бы большое несчастье". Рассуждая так, я быстро ходил по комнате, нервы мои были напряжены до предела.
Пришел Арсен, мы обнялись и расцеловались. Без всяких предисловий я рассказал ему, в чем дело. Арсен поднялся с места и решительно заявил:
- Сию же минуту я позову аробщика Аветиса-агу. - Он стремительно вышел.
Прошел еще час. В двенадцать ночи Аветис-ага явился. Мы обсудили с ним подробности переброски Алекпера и Ага-Мамеда Гаджиева в Иран, и он отправился.
Больше часа провел я в напряженном ожидании. Наконец, вернулся Аветис-ага и сообщил, что Ага-Мамед, завернутый в мех, и Алекпер на месте аробщика благополучно перешли через Джульфинский мост и вступили на иранскую территорию. Мы успокоились. Теперь Ага-Мамед на фаэтоне начальника иранской почтово-телеграфной конторы должен был доехать до Алемдара. Алекпер же, пользуясь привезенным мной пропуском на имя Тутунчи-оглы, направлялся в Тавриз.
Когда мы закончили наши дела, посыльный принес письмо от русской девушки. В нем было написано:
"Люди, которых я ожидала, не приехали. Когда освободитесь, пошлите за мной. Ксения".
Мы решили поужинать в малом зале ресторана. Стол был уже накрыт. Ксения выглядела расстроенной. Во-первых, она устала, после долгой утомительной дороги, а во-вторых, как она писала, ожидаемые ею люди не приехали. Несмотря на все это, девушка была изящно одета, аккуратно причесана и надушена. Некоторое время она молчала, думая о чем-то своем, потом сказала с досадой:
- Зря прокатилась я сюда. А как ваши дела? Все уладили?
- С некоторыми нужными людьми мне удалось встретиться.
- Не думаете завтра выехать обратно?
- Нет. К сожалению, денька на два-три придется задержаться.
Ксения Павловна не смогла скрыть радости.
- Очень хорошо! Может быть, за это время и наши приедут.
Откровенно говоря, я почему-то не сомневался в благонадежности этой культурной и искренней девушки. Мне не верилось, что она следит за мной, что она может оказаться наемным агентом. Из разговоров с ней я убедился, что ее отношение к людям, взгляды на жизнь, манеры и поведение - словом, все свидетельствовало о том, что эта девушка чиста в своих помыслах. На вид ей было года двадцать два, но, казалось, она прожила уже долгую жизнь. Заметив, что я задумался, Ксения взглянула мне в лицо испытующим взглядом и улыбнулась.
- Вы имеете право не делиться со мною своими заботами, к тому же я не обладаю даром наделять удачей неудачников. Очень многие, кого постигает горе, кто попадает в затруднительное положение, воображают, что, кроме них, все остальные счастливы и довольны жизнью, но я не отношусь к таким людям. Я чувствую, что и вас что-то угнетает.
Я решил рассеять ее сомнения:
- У меня нет никакого горя. Если милая девушка на моем лице читает озабоченность, то я просил бы отнести это за счет утомления от долгой и трудной дороги.
Она усмехнулась.
- Усталость, вызванная тяжелыми мыслями и переживаниями, куда тяжелее усталости после трудной дороги. Ничто так не изнуряет человека, как мрачные думы.
Она неохотно ковыряла вилкой в тарелке, а мне хотелось, чтобы она хоть немного поела, и потому я решил не поддерживать более беседу.
Приход Григор-аги с супругой, присоединившихся к нам, помешал мне узнать, что скрывалось в тайниках сердца этой милой девушки. В малом зале, кроме нашей компании, были семейные пары, царские офицеры и служащие джульфинской таможни. Словом, публика собралась солидная. В четыре часа утра я спросил Ксению:
- Не хотите ли отдохнуть?
- Я бы не возражала, - ответила она.
Мы поднялись и вышли из зала. Я проводил девушку до ее номера. Прощаясь, она сказала:
- Я хотела бы утром позавтракать вместе с вами.
- В котором часу?
- К одиннадцати часам сможете подняться?
- Конечно, - согласился я.
Она пожала мне руку и, задержав ее в своей, сказала:
- Мы еще обстоятельно поговорим. Мне кажется, что в Тавризе нет людей, которые смогли бы развеять ваше горе. Я бы хотела быть вашим другом.
Она вошла в свою комнату. Я услышал, как щелкнул замок.
БЕЗЗАЩИТНАЯ СЕМЬЯ
Когда я пришел в гостиницу, Григор-ага сообщил, что русская девушка все время интересовалась, не вернулся ли я. При этом он не преминул высказать свое мнение.
- Мне кажется, у нее есть какая-то тайна. По-моему, она что-то скрывает. О вас частенько спрашивает. Ее удивляет и заметно волнует ваше опоздание. Несколько раз она тревожно спрашивала: "Неужели он уехал, не предупредив меня?" Я стал уверять ее, что вы никуда не уехали. Тогда она успокоилась и ушла к себе. Уверяю вас, тут что-то нечисто. И если она не агент, то преследует вас с другой целью. Она чем-то угнетена. Скорее всего, у нее нет денег. Мне не раз приходилось видеть таких девушек. Зачастую оказывалось, что они или покинули родительский дом, гонимые разочарованием, в поисках счастья или сбежали от мужа.
В душе я посмеялся над собой: "Почему судьба постоянно сталкивает меня с такими женщинами?"
- Выходила она куда-нибудь? - спросил я Григор-агу.
- По-моему, нет. Она не покидала гостиницы.
- К ней приходил кто-нибудь?
- Тоже нет.
На этом наш разговор оборвался. Я попросил открыть мой номер. Оставшись один, я подумал: "А может быть, целесообразнее всего взять свой чемодан и, не говоря ей ничего, переехать в другое место, чтобы отделаться от этой подозрительной особы?" Но я вспомнил слова Григор-аги. А что, если она действительно нуждается? Подумав, я пришел к такому заключению, что ее поведение все же не дает никаких оснований подозревать в ней агента. Что-то не похоже на это. Одно несомненно: с ней стряслась беда.
Эти мысли заставили меня отказаться от прежнего решения. Я нажал кнопку, и на вызов явилась горничная. Я попросил ее подать обед в мою комнату, а потом поручил передать записку Ксении. Я писал:
"Милый друг! Хозяин гостиницы передал, что вы спрашивали меня. Беспокоюсь о вас. Сегодня дела задержали меня, и в гостиницу я вернулся поздно. Прошу извинения, но Григор-ага говорил, что вы еще не обедали, и я решил просить вас пообедать со мной. Жду вас. Абульгасан".
Примерно через пятнадцать минут Ксения Павловна вошла в мой номер, довольная, ласково улыбаясь. Она была похожа на человека, которому возвратили ценную потерю. Она пожала мне руку своей дрожащей ручкой и сказала:
- Я уже отчаялась вновь увидеть вас. Думала, вы покинули меня и уехали.
- И вы обиделись на меня, не так ли?
- Я бы очень сожалела, если бы мы расстались, недостаточно узнав друг друга.
- Странно, неужели за время дороги, а также пребывания здесь, вы не поняли, что я отношусь к женщинам с исключительным уважением?
- Теперь я не буду стараться узнавать людей. Это рекомендовали мне вы. С самого детства я старалась изучать людей. И иногда мне казалось, что я уже хорошо их знаю. Но неделю назад я поняла, что совершенно не разбираюсь в людях и вполне согласна с вами, что надо прежде всего изучить самое себя.
Из последней фразы этой красивой девушки я заключил, что она разочаровалась в любви. Мне хотелось рассеять ее грустные мысли.
- Надо полагать, что вы уже приступили к изучению самой себя? - спросил я.
- Нет, это мне пока не удается. Чтобы воспринимать уроки жизни, необходимо освободить сердце от тоски.
- Изучайте себя, но помните, что человек делает это для определенной цели. Прежде всего надо стремиться к тому, чтобы не допускать ошибок. Нередко любовь порождает слепоту зрения и сознания у человека. А красота почти всегда оказывается плотной оболочкой, которая мешает разглядеть сущность того или иного человека. Любовь слепа. Часто ее не интересует будущее, ей безразлично что будет через час. Она способна в один миг растоптать честь семьи, как палач, сразить человека чужими руками. Поэтому-то я посоветовал бы и милой девушке прежде всего разобраться в своих чувствах. Если мой дорогой друг допустил ошибку, то нельзя ее повторять. Но, как вы сами говорите, вам только двадцать два года. Жизнь ваша еще впереди.
Эти слова растравили раны моей красавицы. На ее глаза навернулись слезы и она расплакалась, судорожно подергивая плечами.
- Все, что вы говорите, полностью относится ко мне, - неровным голосом сказала она. - У меня ослепли глаза, туманом заволокло сознание. И все оттого, что я не нашла приюта в сердце своего избранника.
Она плакала. Я погладил ее волосы, стараясь успокоить.
- Что дадут вам слезы? Мы все одним лыком шиты. Если наша дружба продлится, мы еще поговорим на эту тему. Откуда вам знать, может быть, сидящий в вашем обществе Абульгасан-бек тоже в таком же положении, как и вы? Может быть, наши судьбы похожи? Дорогая, жизнь напоминает горькие семена, дающие сладкие плоды. Яд, зачастую пьют, не зная, что это яд, а иногда и нарочно. Вы можете найти миллионы людей, которые охотно променяют жизнь на смерть. Несчастных уродцев и трагически гибнущих красавцев на свете немало. Все это я говорю вам не для того, чтобы вы грустили и потеряли веру в светлое будущее. Боже упаси! Не надо убиваться, если ошибка уже допущена и исправить ее невозможно. Если вы потеряли огромное состояние, плакать по нем нет никакого смысла, ибо молодость, красота, особенно благородное воспитание - вот ваша ценность. Молодость и ум - это верный залог приобретения всех земных благ. Рассуждаете вы верно. В мире только две вещи невозвратимы: жизнь и молодость. Мне сдается вы плачете потому, что потеряли любимого и горюете по нем. Милый друг, если он покинул вас ради другой, стоит ли проливать слезы? По-моему нет. И вот почему: любимым можно назвать лишь того, кто любит тебя, отвечает тебе взаимностью. Другое дело, если вы оплакиваете ушедшие годы, свое оскорбленное чувство. В этом случае я бы частично оправдал ваши порывы.
Девушка достала из сумочки платок, вытерла слезы и отпила немного воды.
- Вы правы, мой пророк, - сказала она. - Я плачу не потому, что потеряла этого недостойного человека. Мне досадно, что потеряла золотое время. Он меня обманул, оставил в безвыходном положении. Отец мой полковник на турецком фронте. Где он теперь - жив или умер? Я этого не знаю. Правда, он нас содержал, но с матерью моей давно не жил. Он женился на ней, будучи еще сержантом. За исключительную услугу, оказанную царю, он был пожалован в офицеры. Получив чин, он бросил мою мать и женился на другой. Злосчастная судьба матери стала и моим уделом. Я дала слово молодому человеку, который давно меня любил, еще со школьных лет. Он относился ко мне с большей теплотой, чем я к нему. Мой жених кончил военное училище. Он был красив, умен, образован. Его назначили капитаном в один из полков отправлявшихся в Иран. Перед выступлением в поход из Орла он написал мне коротенькое письмо всего из двух строчек. "Жизнь моя, Ксения! - говорилось в нем. - Как только получишь мое письмо из Ирана, собирайся и приезжай ко мне. Привези мать и младшую сестру. Говорят, в Иране, занятом недавно императорскими войсками, живут сейчас хорошо".
Я с нетерпением ждала от него весточки из Ирана. Наконец, через полтора месяца, из Тавриза пришло письмо. Он звал меня и сообщал свой адрес. Не дожидаясь матери и сестры, через день после получения письма я одна выехала в Тавриз. Жениха дома не оказалось - он уехал на фронт. Меня встретила какая-то женщина, служанка помогла внести вещи в комнату. Я разделась, умылась. На мой вопрос, кто эта дама, которая меня встретила, служанка ответила: "Это жена господина, она недавно вошла к нам в дом". Я была поражена. Если этот низкий человек женился, так зачем же он вызвал меня сюда, зачем ему понадобилось потревожить мою семью, заставить нас покинуть свой очаг в Архангельске? Я бросила работу, дом, семью и приехала в незнакомые края. Зачем он так поступил со мной?" Мне стало так горько, что я расплакалась. Его жена стала меня утешать. Она сказала, что слезами горю не поможешь, брак их уже оформлен, вручила мне закрытый пакет, в котором я обнаружила пятьсот рублей. Кроме денег, в пакете было письмо. Этот ужасный человек писал: "Дорогая Ксения! Я долго думал о нашем будущем и решил, что мы никогда не можем быть счастливы вместе. Оставляю тебе пятьсот рублей с тем, чтобы на эти деньги ты могла вернуться домой. Желаю тебе счастья. Прощай. Ператов".
Ночь я провела там. Наутро отправилась к консулу и объяснила ему свое положение. Он выслушал меня, обещал предоставить в Тавризе работу. По его распоряжению мне отвели номер в гостинице. Наконец, через четыре дня пришла телеграмма от матери из Москвы. Получив в консульстве удостоверение, я выехала в Джульфу встречать их. По моим подсчетам они уже вчера должны были быть здесь, но почему-то не приехали. Ума не приложу, что могло с ними случиться?
- Не волнуйтесь. Вероятно, все ваши несчастья уже позади. Что касается работы, которую вы хотите получить через консульство, это мы обсудим по дороге в Тавриз. Времени у нас много. Теперь же давайте пока забудем оба всем неприятном и примемся за еду. Мы оба проголодались.
Девушка с утра ничего не ела, и поэтому стала есть с большим аппетитом. Потом она поблагодарила меня.
- Вам теперь надо отдохнуть, - сказала она. - Не поедете ли вы со мною на вокзал? Я была бы вам так обязана!
- Конечно, поеду! Ваши, наверно, сегодня вечером будут здесь. И мы все вместе выедем в Тавриз. О вашем устройстве я позабочусь по мере моих сил и возможностей.
Ксения Павловна ушла от меня обрадованная, в приподнятом настроении, а я прилег немного отдохнуть. Но я не мог сомкнуть веки и все думал о судьбе этой девушки. Одна и та же назойливая мысль сверлила мне мозг: "Почему такие женщины непременно должны встречаться на моем пути? - Я засмеялся, не переставая издеваться над самим собой: - Если бы я не захотел сам, не познакомился бы с ней. В автобусе, кроме меня, были ведь и другие. Зачем мне понадобилось брать ее под свою опеку? Как видно из рассказа самой девушки, ее отец царский офицер, ее возлюбленный, который нанес ей тяжкое оскорбление, тоже царский офицер. И к чему я связался с ней? Если бы она была одна, это еще полбеды. Но сегодня приедут мать и сестра. Что же выходит? Я приехал в Джульфу для устройства семьи царского офицера? Но тут же я стал возражать сам себе: - Почти при таких же обстоятельствах я познакомился с американкой мисс Ганной и тогда я обвинял себя в излишней вежливости, в проявлении ненужной заботы. Но жизнь показала, что все это я делал не зря. Мы удачно использовали это знакомство, и мои заботы дали блестящие результаты. Эта русская девушка Ксения Павловна красива и, как видно, умна. Она тоже куда-нибудь пристроится. Надо полагать, и она оправдает мое внимание к ней..."
Но и эти мысли не помогли мне успокоиться. Как бы там ни было, но одно то, что я вернусь в Тавриз в сопровождении трех женщин, уже должно было вызвать смех у моих знакомых. Мешади-Кязим-ага и Нина тоже, вероятно, начнут смеяться надо мною и, бог знает, что обо мне подумают!
Откровенно говоря, мне и самому стало казаться, что я всегда пасую перед женщинами, проявляю слабость, и они легко прибирают меня к рукам.
Правда, я питал к женщинам исключительное уважение. Кроме того, многие остаются безразличными к судьбе оскорбленных, обиженных и нуждающихся, но я не мог пройти мимо этих слабых созданий, которые открывали мне свои тайны, обнажая раны сердца. Иначе я бы все время чувствовал угрызения совести. Не думаю, что кто-нибудь осмелится упрекнуть меня, если я окажу помощь Ксении, этой кроткой, обманутой девушке. Позаботиться о ней - долг моей совести.
Ворочаясь с боку на бок, я думал о человеческих обязанностях, о миссии человека вообще, о взаимоотношениях людей, о моральном удовлетворении. Но я не забывал, что семья, которой я собирался помочь, - это семья царского офицера. Только ради морального удовлетворения правильно ли благодетельствовать семье царского офицера? Допустимо ли это? - спрашивал я себя. Не будет ли ошибкой и слабостью помогать семье чиновника правительства, с которым мы ведем борьбу? Если даже за проявление забот об этих людях я не получу взыскания от партии, разве не достаточно будет для меня укоров собственной совести? Мое сострадание вызывают слезы какой-то девушки, ее беспомощное положение, а ведь ее родной отец, не раз, наверно, равнодушно смотрел на чужие слезы. Он, может быть, из тех офицеров, кто разоряет тысячи семей, обрекает их на нищету и бесконечные мучения? Правильно ли я поступаю?
Сколько бы я ни думал, но найти оправдание своим действиям не мог. А отступать было невозможно, я связал себя словом, сказал ей: "Сделаю для вас все, что в моих силах". Это обещание было следствием моей основной ошибки, заключающейся в том, что разговорился с девушкой, выведал ее тайну.
Думая обо всем этом, я пришел к выводу, что мужчинам вообще свойственно, когда они попадают в общество молодых красивых женщин, всячески стараться выглядеть умными. Они начинают философствовать, а женщины не только оправдывают их, но еще и поощряют, не скупясь на комплименты, называя пророками. Ведь и Ксения Павловна назвала меня своим пророком.
Я так и не заснул. От беспокойных мыслей у меня разболелась голова. Вспомнив, что я обещал девушке поехать с ней на вокзал, я поднялся с постели, умылся, оделся и пошел к ней. Оказалось, она уже давно ждала меня.
- Отдохнули? - заботливо обратилась она ко мне.
- Да, немного. А вы?
- Вы обещали мне свое покровительство, это успокоило меня, и я отдохнула неплохо. Вот только, приедут ли наши?
- Сейчас на железной дороге гражданским пассажирам предоставляют мало места. Все поезда заняты перевозкой войск и военного имущества. Кто знает, может, ваши проявят напористость, и им удастся приехать. Такая возможность не исключена.
- Ума не приложу, что буду делать, если не встречу их сегодня.
- Вы же не на улице! Не приедут сегодня, будут здесь завтра.
- Я не могу оставаться больше. Вы же знаете, этот низкий человек поставил меня в безвыходное положение. Я вынуждена продавать вещи для того, чтобы выехать обратно в Тавриз.
- Не думайте об этом. Что-что, а деньги найдутся. Я помогу вам добраться до Тавриза. Не беспокойтесь.
Я послал за фаэтоном. Поехали на станцию. Она никак не могла скрыть своей радости, часто жала мне руку и бесконечно благодарила меня.
До прихода поезда оставалось еще много времени. Мы прошли в зал ожидания. Я заказал чай. Ксения, не торопясь, спокойно говорила о том, как много в жизни случайностей, что все совершается по воле судьбы. Она убеждала меня, что каждого человека ждет удел, уготованный ему роком, и все предопределено еще до его появления на свет. Может быть, к лучшему, говорила она, что возлюбленный бросил ее и женился на другой, ведь иначе она никогда не встретила бы меня, а моя дружба так осчастливила ее.
Щеки ее разгорелись. Кажется, в этот момент она была действительно счастлива.
Я внимательно слушал Ксению и мысленно сравнивал ее с Ниной и мисс Ганной. Она не была похожа на них. У нее совершенно иной склад ума и характера. Эта девушка не задумывалась о завтрашнем дне. Она жила минутой, не заботясь о будущем. С мужчиной она вела себя просто, без стеснения, свойственного молодым красивым девушкам. Она не кокетничала, стараясь привлечь мое внимание.
Поэтому, беседуя с ней, я обходил те вопросы, о которых частенько говорил с Ниной или с Ганной. Теперь я убедился, что женщины сами вызывают нас на объяснение в любви.
Когда я впервые назвал Нину красивой, она, желая убедиться в искренности этих слов, затрагивала различные темы, стараясь заставить меня повторить их еще раз. Это, конечно, не недостаток, а просто женская слабость к комплементам.
Моя новая знакомая не придавала значения своей красоте, по-моему, она даже считала себя дурнушкой. Ей казалось, что бывший ее жених предпочел ей другую только потому, что она, Ксения, хуже, что та женщина лучше во всех отношениях. Она даже не подозревала, как может быть извращен вкус мужчины, как очень часто они бросают красивых непорочных девушек ради распущенных и развращенных женщин.
- Не грустите. Ваш жених вернется к вам. Мужчины, даже самые волевые, самые гордые, часто увлекаются доступными женщинами. В этом их слабость. Но многие скоро осознают свою ошибку и могут свернуть с ложного пути. Не поймите меня превратно, я не оправдываю его. Но я хочу дать вам совет: не торопитесь поступать на работу, которую вам предлагает консул. Используйте все возможности, чтобы вернуть себе любимого человека. Милый друг! Так уж устроена наша жизнь: мужчины не обращают внимания на свои недостатки. Как говорят, в чужом глазу видят соломинку, а в своем и бревна не замечают, потому что заняты поисками пороков у женщины.
Кажется, мне удалось заставить ее поверить, что ее жених оставит женщину, которая намного старше его и вернется к ней. Ксения подняла голову, внимательно посмотрела на меня и спросила:
- Но ведь его поведение оскорбило меня.
Я засмеялся в ответ.
- В семье, по-моему, быстро забываются обиды. Женщины гораздо легче мужчин прощают. Если бы не это, многие семьи вообще разрушились бы.
Звонок известил о том, что поезд вышел с последней станции. Заплатив за чай, мы вышли на перрон. Минут через десять послышался гудок паровоза, а спустя еще две минуты, глубоко вздыхая, он остановился у платформы. Глаза Ксении Павловны перебегали с вагона на вагон. Вдруг она встрепенулась, заулыбалась и бросилась навстречу женщине в летах и молоденькой девушке, выходившими из вагона третьего класса. Они крепко обнялись и расцеловались. Осмотревшись, женщина спросила:
- А где же Ефим?
- Его нет. Я сама приехала встречать вас. Познакомьтесь, - она указала на меня. - Мой друг. Мы познакомились в дороге. Я ему очень обязана.
Сначала женщина, а потом и девочка пожали мне руку. Мы сели в фаэтон и отправились в гостиницу. Приезжие поместились в номере Ксении, а я вернулся к себе, умылся, переоделся. Пора было ужинать.
Григор-ага не советовал мне идти в ресторан, так как там пьянствовали офицеры из эшелона, прибывшего несколько часов назад. Моя комната была достаточно велика, чтобы можно было поставить в ней стол. Так мы и сделали. Я послал горничную к Ксении, и через несколько минут послышался стук в дверь: обе девушки с матерью вошли ко мне. Мать Ксении заговорила первая.
- Разрешите поблагодарить вас за приглашение и заодно принести вам свои извинения. По правде говоря, не увидев на вокзале рядом с дочерью ее жениха, я так растерялась, что не назвала себя. Еще раз прошу, простите. Мое имя Елена Константиновна, - с этими словами она протянула мне руку.
Я крепко пожал ее руку, назвал свое имя и фамилию. Сестра Ксении также представилась:
- Сильва Павловна.
Ужин еще не был подан, но несмотря на это, все разместились за столом, так как в номере стало очень тесно. Мать Ксении чувствовала себя немного неловко. Нет сомнения, что она стыдилась своего поведения на вокзале, когда считая себя просвещенной европейкой, а меня азиатом, не нашла нужным назвать мне свое имя.
- Ксения так много хорошего рассказывала о вас, - заговорила она немного спустя, - что я, признаться, даже забыла о ее переживаниях в последние дни. Все ваши поступки доказывают, что в благородстве и культуре вы не уступите любому европейцу.
Мне не хотелось говорить на эту тему и обсуждать с новой знакомой достоинства и недостатки европейцев и азиатов. Так, пожалуй, мы могли затронуть и политические вопросы, а я избегал этого, потому что мало знал своих гостей.
Елена Константиновна была значительно красивее своих дочерей. Она говорила, что ей сорок два года, но выглядела она намного моложе. Мне было странно, что кто-то мог без основательной и веской причины развестись с такой интересной женой. Непонятно было и поведение жениха ее дочери, отказавшегося от привлекательной девушки. Мне казалось, что оба эти случая вызваны какими-то неизвестными мне серьезными причинами.
За ужином я внимательно разглядывал сидевших рядом со мной женщин, поражаясь их красоте. Природа не поскупилась, создавая их. Казалось, это не живые существа, а произведения какого-то искусного художника. "Из этой поездки я привезу тавризским ловеласам таких красавиц, какие им и во сне не снились, - подумал я, смеясь в душе. - Но как они беспомощны! Пожалуй, не имеет значения, что это семья царского офицера. К тому же именно офицеры - и отец, и жених - оскорбили их, бросили на произвол судьбы. Нет, нет, я не могу их покинуть".
- Когда выдумаете вернуться в Тавриз? - прервала мои размышления Елена Константиновна.
- Я уже закончил свои дела. Могу отправиться хоть завтра.
- А как вы нам советуете, вернуться в Россию или ехать в Тавриз?
- Мне трудно сказать что-нибудь определенное, ведь я не знаю, какими возможностями вы располагаете...
- И в том и в другом случае возможностей нет никаких. В Архангельске у нас ничего не осталось, все, что было, распродали, а захватили с собой самое необходимое. Хуже всего то, что мы потеряли там квартиру, а надвигается зима. Если даже кое-как и доберемся обратно, жить будет не на что. В Тавризе нас тоже ничего хорошего не ожидает. Город восточный, знакомых нет, да и работу не скоро найдешь. Не знаю, какую должность консул может предложить Ксении?
- Ничего не могу вам сказать на это. Все же я посоветовал бы вам ехать в Тавриз. Там очень хорошо, тем более, что ваш муж и жених Ксении находятся в Иране. Может, вы с ними помиритесь, забудете прошлое и начнете жизнь сызнова. Как вы думаете?
Женщина покачала головой.
- Это невозможно. Я не хочу видеть мужа. Он давно стал мне чужим, а его убеждений я никогда не разделяла. Если наше знакомство продлится, я расскажу когда-нибудь вам, что это за чудовище. Пусть Ксения не обижается, я рада тому, что она разошлась с Ефимом. У него много общего с моим бывшим мужем. Не зря же они так любили друг друга.
Девушки сидели молча. Я повернулся к младшей.
- А куда бы хотела поехать Сильва-ханум, в Архангельск или в Тавриз?
Девушка подняла голову и, застенчиво посмотрев на меня, тихо сказала:
- Покой в нашей семье навсегда нарушен. Мне совершенно безразлично, куда ехать. Куда бы мы ни поехали, нужда будет следовать за нами всюду.
Я стал утешать их.
- Нужда не должна пугать вас. Мне нравится ваша семья. Вы хорошо воспитаны, образованы, и выбиться из нужды вам будет нетрудно. Я, наверное, смогу помочь вам. В Иране найдется немало желающих изучать русский язык. Когда у вас будет своя квартира, вам нужна будет только дать объявление, и они сами найдут вас. За это я ручаюсь.
Елена Константиновна обрадовалась такой возможности устроиться в незнакомом городе и спросила:
- Когда же мы выедем?
- Утром автобус доставит сюда пассажиров из Тавриза. Я просил хозяина гостиницы Григор-агу обеспечить нам четыре места, уверен, что завтра мы сумеем выехать.
Ужин кончился. Сильва едва сидела за столом. Ее клонило ко сну. Мать объяснила, что в последние несколько дней девочка от волнения не могла спокойно спать.
* * *
В Тавриз мы приехали вечером. Машина остановилась перед гостиницей, где должна была устроиться Елена Константиновна с дочерьми. Еще сидя в машине, я увидел Аршака, направлявшегося в гостиницу. Я позвал его. Оказалось, что телеграммы моей он не получил и сюда пришел случайно. Я поручил ему позаботиться о моих новых знакомых.
- Об их политических убеждениях мне пока ничего неизвестно, - тихо сказал я ему. - Но они мои гости. Пусть хозяин предоставит им все необходимое, счета буду оплачивать я. А потом попрошу Мешади-Кязим-агу подыскать для них подходящую квартиру в армянской части города. Они должны жить спокойно, чтобы никто не тревожил их. Понял?..
- Да. Об этом не беспокойся. Когда увидимся?
- У тебя есть важные вести?
- Конечно!
- Можешь зайти в десять вечера?
- Да. Пока устрою их, как раз десять и будет.
- Ничего, это нужно!.. Но учти, при Нине о них ни слова, понятно?
Аршак, махнув рукой, раскатисто засмеялся. Расхохотался и я. Чтобы объяснить Елене Константиновне и девушкам причину нашего смеха, я сказал:
- Этот человек - мой коммерческий компаньон. Когда он спросил, кто вы такие, я ответил, что вы моя сестра, а это мои племянницы. Он не поверил, говорит, очевидно, меня мать родила, когда отец находился в долгой отлучке, ибо у меня нет ничего общего с сестрой, и племянницы на меня совсем не похожи... Поэтому мы так смеемся. Вообще мой компаньон человек остроумный.
Это их развеселило тоже. Когда, попрощавшись, я хотел уйти, женщина огорченно спросила:
- Вы нас окончательно покидаете?
- Нет, что вы! Я поручил этому господину позаботиться о вас. Он отыщет для вас удобную квартиру. Все ваши расходы я беру на себя. Не беспокойтесь ни о чем. Я буду вас навещать.
Когда я пришел домой, было уже темно. Нина, Меджид, Мешади-Кязим-ага и Алекпер встретили меня в коридоре. Поздоровавшись со всеми, я обратился к Мешади-Кязим-аге.
- Как здоровье, Мешади?
По обыкновению он склонил голову набок и, потирая руки, ответил:
- Дай бог, чтобы тень ваша вечно простиралась над нашими головами. Все благополучно, жаловаться не приходится. Работа, предоставленная мне консульством по вашей протекции, выручает меня. На кусок хлеба с помощью всевышнего хватает.
Я улыбнулся.
- Меня удивляют ваши слова, Мешади-Кязим-ага. Что значит "хватает на кусок хлеба"? Я ведь знаю, на скудный заработок вы не согласитесь. Зачем же скромничать? Никто на ваши доходы не посягает.
Он покачал головой и, улыбаясь, ответил:
- Что ж, на харчи и наряды для Нины-ханум и моих невесток хватает да еще туманов пятьсот-шестьсот откладываю, как говорится, на черный день.
- Выходит, что дела ладятся?
- Ладятся - мало сказать. Очень хорошо идут. Но десятки хищных волков зарятся на мое место, боюсь, в один прекрасный день у меня его отнимут. Вот, о нем я думаю частенько. Не дай бог, с вами что-нибудь случится - пиши пропало. Я этого не переживу, тут же у меня будет разрыв сердца, и семья останется без кормильца.
- Не бойтесь, все будет хорошо. Пока я в Тавризе, эту работу никто у вас не отнимет.
- Дай бог, чтобы революция вечно сопутствовала нам. Благодаря революции я стал человеком, меня начали уважать. Знаете, как я рад, что я революционер? Клянусь моими детьми и здоровьем Нины-ханум, что я настоящий революционер, плоть от плоти, кровь от крови.
Мешади-Кязим-ага был того мнения, что деньги, выплачиваемые царским казначейством, унаследованы царем от своих предков, и средства, хранящиеся в казне, принадлежат их роду. Он не знал, что они обагрены кровью русских рабочих и крестьян, пропитаны их потом. Но мы решили, что пусть лучше эти деньги зарабатывает Мешади-Кязим-ага, чем кто-нибудь другой, ибо часть его барыша мы могли использовать на нужды революции.
Было уже поздно. После ужина Нина с Меджидом ушли к себе. Мешади-Кязим-ага тоже простился с нами и вышел. Мы с Алекпером молча сидели в ожидании Аршака, с которым должны были обсудить вопрос о производимом Андроник-пашой наборе добровольцев из тавризских армян.
НЕОЖИДАННЫЙ РЕЗУЛЬТАТ
Андроник-паша, прославившийся своими жестокостями, направил в Тавриз верных людей. Уже несколько дней они вербовали среди местных армян добровольцев в его отряды. Предательство замышлялось под знаком выполнения армянской беднотой своего "священного" долга. Многие попадались на удочку дашнаков, руководимых Сафразяном и его зятем, и записались в отряды. Армянская молодежь толпами расхаживала по улицам Тавриза, распевая "национальные" песни, сочиненные дашнакскими "поэтами" и "композиторами". Эти демонстрации вызвали сильное недовольство тавризских мусульман, особенно националистов.
Конечно, все это было подстроено царским консульством, всеми силами стремившимся разжигать национальную рознь. Оно было в восторге от успехов своей провокации. Автомашины консульства были предоставлены в распоряжение комиссии по набору добровольцев. Дашнаки демонстративно разъезжали на них по улицам города, появляясь всегда вовремя, чтобы бросить новый лозунг, разжечь страсти.
Армянские купцы - члены дашнакской партии - и несколько влиятельных армянских священников поддерживали постоянную связь с консульством и получали от него инструкции.
Были приняты все меры, чтобы скрыть истинный характер событий и убедить бедноту, будто она борется за восстановление Учкилсинского армянского царства, за национальное возрождение. Однако мелкое купечество и беднота были против набора в отряды Андроника. Они понимали, что такая политика может пагубно отразиться на судьбах армянского населения Тавриза. Однако откровенно выступать против не было никакой возможности, по городу патрулировали вооруженные дашнаки, угрожали смертью каждому недовольному.
Во многих армянских семействах обращение Андроника-паши было воспринято как предвестье огромного несчастья. Дашнаки чувствовали глухое недовольство-народа. Они вооружили отъявленных головорезов, которые под страхом смерти сгоняли "добровольцев", не слушая протестов, а зачастую применяя и силу.
Необходимо было противодействовать этому реакционному движению. Мы собрали совещание армянских революционеров, на котором было предложено созвать общее собрание армянских купцов и той части духовенства, которая не примкнула к дашнакам. Мы хотели посоветоваться с ними о том, как бороться против набора в отряд Андроника-паши. Аршак Суренянц выступил против этого предложения.
- Созыв такого собрания положительных результатов не даст! - заявил он.
Я задал ему вопрос:
- Почему ты так думаешь?
- Уроки революционных лет достаточно ярко и наглядно показали, что такие мероприятия обречены на провал. Советы и увещевания никогда ни к чему не приводят. Их надо подкреплять силой, оружием Пять-шесть купцов и священников не помогут нам бороться с дашнаками, более пятидесяти лет проводящими политику предательства и террора.
- Что же ты предлагаешь?
- Отказаться от созыва такого собрания и выпуска прокламаций. Если мы этого не сделаем, дашнаки будут начеку и начнут действовать с удвоенной энергией, а нам, наоборот, нужно усыпить их бдительность.
- Что же предпримем? Мы не можем спокойно смотреть на творящиеся вокруг злодеяния!
- Нет, - возразил Аршак, - я этого и не предлагаю. Мы никогда не были наивными свидетелями событий и теперь не останемся в стороне. Я предлагаю действовать внезапно, чтобы застать врага врасплох. Первым долгом надо достать список дашнаков, вербующих армянскую молодежь, и террористов, которые держат армянское население в страхе. Мы должны бороться с ними и сообща, и в одиночку.
- А знаешь ли ты, что дашнаки пользуются покровительством русского консула и губернатора Гаджи-Самед-хана?
Аршак хлопнул меня по плечу.
- И пусть пользуются сколько их душе угодно! Тем лучше. Они уверены в своей безопасности, в своих силах и потому спокойны и беспечны. Тем легче будет бороться с ними. Губернатор и консул правят городом днем. Ночи будут в нашем распоряжении. Мы соберем силы, с которыми не справятся не только тавризские дашнаки, но и сам Андроник-паша. Мы невидимы, а они как на ладони. И оружие у нас есть. Его хватит на оснащение целой армии. Эти господа опираются на кучку хулиганов, а за нами пойдет не только армянская молодежь, закаленная в боях революции, но и все революционеры - и грузины, и мусульмане, и русские. Скажи теперь, друг мой, что принесет лучшие результаты, ваши прокламации или решительные действия?
Я уже не колебался и, не ожидая, пока выскажутся другие, смело заявил:
- Я вполне согласен с Аршаком.
- Теперь предоставьте мне действовать и, поверьте, я вас не подведу.
- Нет, товарищ Аршак! Сначала наметь план, мы обсудим его, а потом будем действовать строго по плану.
Аршак согласился. На этом совещание закончилось.
* * *
Время шло, а дашнаки все не могли похвастаться успехами. Из верных источников мы узнали, что их кипучая деятельность дала мизерные результаты: в добровольцы записалось всего одиннадцать человек, да и то двое из них были айсоры. Присоединив к ним для пущей важности около сотни молодых армян-дашнаков, руководство партии водило их по городу, демонстрируя несуществующий успех своей затеи. Этой демонстрацией они хотела убить двух зайцев: сагитировать молодежь записываться в добровольцы и подбодрить уже попавшихся. Дашнаки всеми силами стремились оградить свое "войско" от агитации противников, ни на секунду не выпускали новобранцев из поля своего зрения. В конце концов, их решили ночью переправить в город Хой, где была дислоцирована армия Андроника-паши.
В тот вечер, на который был назначен отъезд, старые члены партии "Дашнакцутюн" устроили банкет в гостинице Сона-баджи, лучшем увеселительном заведении Тавриза. На видном месте висел портрет Андроника, где-то с большим трудом разысканный Соной-баджи.
Зал был переполнен. Невозможно было отыскать свободный стул. За каждым столиком рассчитанным на четырех человек, теснилось семь-восемь. Из России и с Кавказа были специально выписаны девицы. Одни из них развлекали гостей, другие готовили закуски и наполняли бокалы. Измученные музыканты уже в который раз исполняли любимые мотивы изрядно опьяневших гостей. Тосты сменяли друг друга. Пили за здоровье Андроника-паши, Николая II.
В зале присутствовало несколько мусульман. Дашнаки окружили их исключительным вниманием, всячески стараясь угодить им. Кстати сказать, несмотря на разную религию и фанатизм, между реакционными слоями тавризских мусульман и армян всегда существовала тесная дружба. Саркис Тураджиян, организатор банкета и тамада, подняв бокал, обратился к присутствующим:
- Господа! На сегодняшний банкет мы должны были пригласить наших друзей-мусульман, которые всегда делят с нами и горе и радость. Но, к величайшему сожалению, мы упустили это из виду. Уважаемые господа Абас-хан, Ашум-ага, Гусейн-Бала, Теймур-ага сами пожаловали на наш вечер, помогли нам исправить эту ошибку. Я говорю от имени всех, кто собрался здесь сегодня: она осчастливили нас своим присутствием! Я поднимаю этот бокал за наших дорогих друзей, за наших соседей.
Сидящие поодаль кивали Абас-хану, те, кто был ближе, приподнимались, чтобы чокнуться с ним. Слышались голоса:
- За таких мусульман мы готовы жизнь отдать!
- За добрых молодцев и сердца не жалко!
- Братья до гроба!
- Да будут счастливы наши соседи во славу грядущих поколений!
- Теймур-агу люблю, как родного сына моей матери!
- Кто посмеет разлучить нас с Ашум-агой?
Послышались имена Саттар-хана, Багир-хана, Гусейн-Багбани и других героев азербайджанской революции. Но тамада Саркис Тураджиян не зевал: по его знаку разговор был переведен в другое русло.
Абас-хан, сидевший в кругу таких же головорезов, как а он сам, был в экстазе. Низко наклонившись к сидящей рядом с ним девушке, он спросил:
- Как величать красавицу?
Она не поняла вопроса, хотя немного говорила по-азербайджански, и, сняв с шеи шелковый шарф, ответила.
- Вы правы, к чему шарф в такой духоте? - и она положила его на колени.
Ашум-ага догадался, что девушка не поняла Абас-хана, и принялся объяснять:
- Господин хан изволил спросить, как зовут барышню?
- Ах, извините, я не поняла сразу. Мое имя Сусанна, - и она начала смущенно поправлять волосы.
Как всегда случалось в присутствии молодой привлекательной женщины, Абас-хан загорался вдохновением. Он достал блокнот и задумался в ожидании музы. Все взоры обратились к нему Его причуды были известны всем. Он не торопился. Мечтательно глядя в потолок, он посидел несколько минут, потом выпил залпом две рюмки водки и, обращаясь к Сусанне, заговорил нараспев:
Налей, виночерпий, вина, пусть чаша пойдет по рукам.
Пускай освещают чертог свеча и вино, и мугам
А трезвенник пусть помолчит - к чему нам его болтовня!
Докучные мысли свои пусть шепчет бесплотным богам.
Святоша подумай ты сам- судьба от рожденья зачем
Вручила мечети тебя, а нас отдала кабакам?
Когда бы увидеть ты смог, хоть родинку милой моей.
Священные четки свои ты бросил бы к стройным ногам.
Когда он умолк, в зале раздался гром рукоплесканий. Тосты за здоровье Абас-хана раздавались со всех сторон. В шуме и суматохе никто не обратил внимания на вошедших в этот момент молодых армян. Их было человек пять, они медленно двигались между столиками, будто отыскивая себе место и внимательно вглядываясь в лица пирующих. Их никто не знал, поэтому ни с одного столика не последовало приглашения составить компанию. Они разместились по одному в каждом углу. Немного спустя в зал вошел еще один незнакомец и подал записку Лилавали-Ашум-аге. Тот показал ее товарищам и вместе с Теймур-агой вышел. За столиком остались Абас-хан-Бенки и Молла Гусейн Зейнаб-оглы. Они ухаживали за Сусанной, наперебой предлагали ей разные кушанья, которыми был уставлен стол, усердно подливали вина. Неожиданно, покрывая общий гул, резко прозвучало отрывистое восклицание:
- Руки вверх!
Опустив впопыхах бокалы, все изумленно начали оглядываться. Пять человек, которые вошли в зал раньше, стояли с маузерами и гранатами. Медленно, неохотно руки потянулись кверху. Вошло еще несколько вооруженных людей. Они начали отбирать у дашнаков оружие, а потом обратились к добровольцам:
- Сдайте военные билеты!
Собрав у всех документы, они порвали их в клочки. Один из них угрожающим тоном приказал:
- Немедленно разойдитесь по домам! Запомните: добровольцы, записавшиеся в армию Андроника, ввергнут в несчастье свою семью. Если вы уедете в Хой, ваши семьи ожидает верная гибель!
Перепуганные добровольцы ринулись к выходу. Они были счастливы, что дешево отделались.
Неизвестные связали руки всем дашнакам и обратились к Абас-хану:
- Ваши товарищи ожидают вас на улице. Мы разрешили им приехать с условием, чтобы они не вмешивались в нашу операцию. Можете идти к ним.
Абас-хан и его друзья вышли.
Весть о случившемся с быстротой молнии распространилась по всему Тавризу. Утром сборный пункт добровольцев оказался разгромленным. Двери были взломаны, кровавые лозунги содраны со стен и изорваны в клочья.
Под портретом Андроника-паши была приклеена бумага с надписью:
"Убери свою кровавую руку от тавризских армян! Будь проклят ты и те, кто вовлек тебя в кровавое дело!"
Представитель Андроника-паши был избит в кровь. На теле его не осталось, как говорится, живого места. На улице не видно было ни одного вооруженного дашнака. Говорили, что многие из них покинули город.
НОВЫЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВА
Последние дни я выходил из дому рано утром и возвращался к ночи. Партийные совещания проводились в разных местах, подчас так далеко от моего дома, что я и вовсе не приходил ночевать.
Случалось, что я уходил, не поговорив с Ниной и не спросив, что ей нужно, даже не попрощавшись с ней.
Нина и Мешади-Кязим-ага заподозрили меня в том, что я гуляю и развлекаюсь на банкетах, и поговаривали в мое отсутствие, как изменился мой характер. Наконец, сегодня они решили все это высказать мне в лицо. Боясь, что я опять ускользну из дому, ни с кем не поговорив, они оба встали чуть свет. Я тоже проснулся рано.
На столе кипел самовар. Выйдя в коридор, чтобы разбудить Алекпера, я встретил Мешади-Кязим-агу. Завидев меня, он, по обыкновению, сдержанно, почти не разжимая губ, улыбнулся и вместо приветствия задал мне вопрос:
- Видать, ты опять куда-то собрался?
Тон у него был подозрительный, и я сразу учуял неладное. Я знал, что Нина, никогда не показывающая мне своего недовольства, часто жалуется Мешади-Кязим-аге. В его сердце, как в тайной кладовой, хранились жалобы Нины на меня за все время нашей совместной жизни. Я не осуждал ее за это, ведь женщины, как правило, кому-нибудь поверяют тайны, делятся своими переживаниями. Как бы хорошо ни жила женщина, она все равно найдет, о чем горевать. Ее сердце подобно микроскопу, во много раз увеличивающему достоинства и недостатки мужчины. Часто те, кому женщина изливает душу, усугубляют ее подозрения, подливают масла в огонь. Так было и у Мешади-Кязим-аги с Ниной.
Сейчас он стоял передо мной, потирая руки, оглядываясь но сторонам и всем своим видом давая мне понять, что с нетерпением ждет ответа. Я чувствовал, что он "заварил кашу" против меня. Я задумался, подбирая ответ.
- Нет, сегодня я никуда не собираюсь, - наконец, сказал я. - Иду звать Алекпера к чаю. Буду вам очень обязан, если вы придете тоже.
- И мне хочется быть с вами. Сказать правду, я соскучился. Посидим, потолкуем о том, что творится на свете.
С этими словами мы вошли в столовую. Через несколько минут появился Алекпер. Следом за ним Салма - жена дяди Гусейн-Али принесла кальян. У нас в доме уже все знали, что после чая он любит покурить. Потом вошла Тахмина-ханум с Меджидом Нина вбежала под предлогом, что надо одеть ребенку теплую куртку. Женщины не обращали на меня никакого внимания, вели себя так, будто меня нет в комнате. Они обращались только к Алекперу, спрашивали о его здоровье, были с ним очень любезны...
Я шепнул Мешади-Кязим-аге:
- Кажется, все это плоды твоего плутовства.
Он коротко буркнул:
- Не обращайте внимания!
Я решил опередить Нину и, чтобы рассеять ее сомнения и недовольство, которое легко можно было прочесть в ее взгляде, заговорил:
- Друзья, как раз сегодня я собирался предупредить вас всех о грозящей опасности.
Услышав это, Мешади-Кязим-ага изменился в лице, поднялся со стула, снова сел, сложил руки на коленях и всем корпусом повернулся ко мне:
- Какая опасность?
Он очень волновался, так как мог пострадать больше всех. Революция принесла ему большие доходы. Если она будет побеждена, вряд ли ему удастся и дальше так хорошо зарабатывать. Кроме того, могли понадобиться дополнительные средства, а новые расходы всегда пугали старика.
Пока я размешивал сахар, он нетерпеливо повторял свой вопрос, потом, не выдержав, повернулся к Алекперу.
- Странный он человек, ей-богу! - возмущался он. - Мы тоже участвуем в революции или нет? Как по-вашему, имеем мы право знать, что грозит нам? Или должны оставаться в неведении?
Я понял, что моя стрела попала в цель. Холодно посмотрев в его сторону, я сказал:
- Что уж там говорить о вашем участии в революции!
Не успел я закончить фразу, как он снова подскочил на месте.
- Это серьезно? Я не участвую в революции?! Разве я - жалею имущество, свою жизнь для революции? Когда такое было?'
- Все это я знаю. Но позабыв о революции, вы начали воевать в нашем доме. Ну что ж, это тоже своего рода революция! Мы с товарищем Алекпером дни и ночи проводим на заседаниях, боремся против новой провокации Гаджи-Самед-хана, а вы тут толкуете о том, что я гуляю, веселюсь, позабыв о доме. Вот какой вы революционер!
Не зная, что ответить, Мешади-Кязим-ага беспомощно озирался вокруг.
- Чтоб тебе похоронить вот эти усы, если я вру, но я ничего не понимаю! - наконец проговорил он.
Нина звонко рассмеялась. Старик покраснел до ушей и повернулся к ней:
-Да, да, Нина-баджи, лучше мне умереть, чем довериться когда-нибудь женщине.
Обстановка разрядилась. Нина, кажется, больше не сердилась на меня
- Ты говоришь серьезно? - озабоченно спросила она. - Есть какая-нибудь опасность?
- Ожидаются серьезные события. Царский консул и его верный слуга Гаджи-Самед-хан Шуджауддовле опять забывают, что население Тавриза нельзя равнять с населением других местностей Ирана. Раз и навсегда они должны зарубить себе на носу, что тавризцы остро реагируют на все политические события. Русская революция 1905 года и вооруженные восстания рабочих происходили на наших глазах. Под непосредственным влиянием этих событий не могла не измениться психология нашего народа. Кроме того, развитию революционных настроений у населения Тавриза способствуют еще и гнет колонизаторов, и грабеж местных феодалов. Наш народ прозрел, его революционное чутье обострилось. В революционном движении Ирана Тавриз всегда шел впереди.
Царское правительство и местные феодалы силой оружия не смогли победить революционные идеи. Теперь они хотят испробовать новое средство - религию, фанатизм и верность старым, косным традициям. Они усилили религиозную пропаганду. Царский консул и Гаджи-Самед-хан действуют заодно.
Мешади-Кязим-ага заметно успокоился, морщины на его лице разгладились. То, о чем я говорил, не угрожало его финансам. Он сказал смелым и внушительным тоном:
- Ну, это не страшно, пусть выдумывают, что им заблагорассудится. Мы, революционеры, тоже неплохо знаем свое дело.
- Радоваться особенно нечему, - я обратился к Нине: - Это новое предательство Гаджи-Самед-хана хуже репрессий. Это хуже, чем уничтожать революционеров, чем душить их в подвалах, в тюрьмах, хуже, чем бросать демократов живьем в ледяную воду или ссылать их на каторгу в Сибирь. Гаджи-Самед-хан задумал опасное дело.
СУРУРИ-ХАЛВАТ ГУСЕЙНГУЛУ-ХАН*
______________ * Сурури-халват - радость дворца.
В этот день Сардар Рашид вернулся домой раньше обычного. Еще не было восьми часов. С ним вместе пришел его любимец Гусейнгулу-хан Сурури-халват. Махру-ханум это показалось подозрительным, она решила непременно узнать, в чем дело. Пройдя в коридор, соединяющий ее спальню с комнатой Сардар-Рашида, она прислушалась.
Очевидно, Сурури-халват не хотел подходить к своему хозяину, потому что тот несколько раз повторил умоляющим голосом:
- Мой милый, подойди поближе, ну, подойди же.
Гусейнгулу-хан делал вид будто не слышит. Наконец, не выдержав, Сардар-Рашид поднялся и, поцеловав его в глаза, спросил:
- Ну, зачем ты обижаешься? Ведь у тебя нет повода для этого.
- Без причины на свете ничего не бывает. Вы меня обманываете, разве это не причина?
- Клянусь мощами святых мучеников я никогда тебя не обманываю.
- А если так, почему вы лишаете меня свободы? Мне уже двадцать два года. Мы с Махру-ханум не дети. Когда же, наконец, мы поженимся?
- Я дал тебе слово - Махру твоя. В ближайшие дни я добьюсь ее согласия. Напрасно ты меня мучаешь, лучше поскорее переоденься. Зачем терять дорогое время?
Гусейнгулу-хан Сурури-халват, взяв чемодан, прошел за ширму. Махру сидела за дверью ни жива ни мертва. Она впервые слышала об этом коварном плане. Ей раньше и в голову не приходило, что Сардар-Рашид обещал ее руку этому испорченному мальчишке, своему "любовнику". Дрожь пробежала по ее телу, она больше не могла оставаться здесь и, вернувшись в свою комнату, легла в постель.
Гусейнгулу-хан вышел из-за ширмы. Он был одет в европейское платье. Теперь это был уже не Гусейнгулу-хан, а "Махбуба-ханум". Рашидульмульк встал, пошел к нему навстречу, усадил рядом с собой и позвонил в колокольчик. Вошел нукер*. За несколько минут он накрыл стол скатертью, поставил коньяк и закуску. "Махбуба-ханум" рюмку за рюмкой предлагал Сардар-Рашиду, а тот их залпом осушал. Спустя немного времени он был уже порядком навеселе. Достав из-за ширмы инкрустированную бирюзой и перламутром кеманчу**, он подал ее "Махбубе-ханум".
______________ * Нукер - слуга. ** Кеманча - восточный музыкальный инструмент наподобие скрипки.
- На, любимый мой мальчик! Клянусь твоими бровями, священными для меня не менее, чем своды Каабы*, пока ты со мной, я не женюсь! Не променяю тебя ни на какую красавицу!
______________ * Кааба - храм магометан в Саудовской Аравии.
- Мне не нужны твои клятвы. Соловья баснями не кормят. Лучше дай расписку.
- Все сделаю, все, что захочешь, только играй и пой, услаждай мой слух, мой милый!
- Нет, сначала дай расписку. Потом я исполню все, что захочешь.
Сардар-Рашид подошел к письменному столу, написал что-то на листке бумаги и бросил на стол.
Гусейнгулу-хан запел, не уступая самой изысканной кокетке.
Виночерпий, наливай нам доброе вино.
Лей, покуда я в кувшине не увижу дно.
Слышу: жарится барашек, чаша все вкусней.
Чтоб развеять в сердце скуку нам вино дано.
Виночерпий, умоляю, кубки наполняй.
Дни проходят, жизнь уводят, счастье догоняй.
Камни зла разбили чашу у меня в руках,
Я не так, как надо, прожил свой веселый май.
В двенадцать часов ночи Сардар-Рашид вызвал нукера и, указывая на снова переодевшегося в свое платье юношу, приказал:
- Запряги фаэтон и отвези господина Гусейнгулу-хана к нему домой.
После этого он приказал позвать к себе Махру-ханум. По вечерам она обычно приводила в порядок переписку и прочие бумаги Сардар-Рашида. Не успел слуга выйти, как появился другой нукер и доложил, что пришли Кязим-Даватгяр-оглы и Саллах-Сулейман.
Сардар-Рашид принял их с большими почестями Прочитав поданное ему Кязим-Даватгяр-оглы письмо и узнав, что их прислал Мирза-Давер-хан, он сказал:
- Надо убрать Абульгасан-бека и его брата Асада Тутунчи-оглы. Согласны? За каждого по пятьсот туманов. Четыреста получите сразу, а остальные шестьсот после того, как убийство будет совершено.
Кязим кивнул:
- Именно так мы договорились с Мирза-Давер-ханом. Но господин не должен торопить нас. Дело это не простое, его надо как следует подготовить, чтобы никто не мог заподозрить ни нас, ни нашего высокого покровителя.
- Особенно не церемоньтесь, мой друг, - перебил его Сардар-Рашид. - Это не слишком заметные фигуры. Да кроме того, вы выполняете волю правительства. За это убийство вас никто не станет ни арестовывать, ни наказывать. Убиты, ну и все, туда им и дорога!
- Да не уберет господь вашей тени с наших голов! Наш высокий господин хорошо знает, что услуга наша вызвана не алчностью. Мы счастливы тем, что оберегаем вашу честь и величие ваше. Мы готовы стереть с лица земли всякого, кто стоит на вашем пути, - подобострастно кланяясь, ответил Кязим-Даватгяр-оглы.
- Ваша смелость мне известна. В том, что вы выполните мое поручение, я больше чем уверен. Когда бы вы ни попросили, я назначу вас на любую должность. Я и Гаджи-Самед-хану Шуджауддовле говорил, что вы люди нужные. Он поручил мне позаботиться о вас.
Когда сделка была заключена, Сардар-Рашид вызвал казначея и приказал ему принести четыреста туманов. В первом часу ночи Саллах-Сулейман и Кязим-Даватгяр-оглы, получив аванс, покинули его дом.
Минут через пять служанка постучала в дверь Махру-ханум.
- Его превосходительство просят вас к себе.
Через несколько минут Махру вошла в малый зал, ярко освещенный огромной люстрой. Черный шелковый платок, спускавшийся с ее плеч мягкими складками, спорил цветом с пышными волосами, волной рассыпавшимися вокруг очаровательного лица. Огромные сверкающие глаза перебегали с предмета на предмет. Она еще не успокоилась после того, что недавно услышала, и волнение придавало ей особую прелесть.
Сардар-Рашид пошёл ей навстречу. Он хотел было обнять ее, но Махру, как всегда, повернулась и направилась к двери. Тогда он вернулся на свое место и сказал:
- Садись, сестра моя! Сегодня мы писаниной заниматься не будем. Умоляю тебя, заклинаю тебя могилой матери, подари мне сон этой ночи, сядь тут, рядом со мною, поговорим немного. Может быть, мне удастся отвлечься от неприятностей, которые не дают мне покоя. Подними головку, посмотри мне в глаза. Только глядя на тебя, я забываю о тяжких заботах. Сядь, сестра моя, именем аллаха прошу, сядь.
Махру села в самое отдаленное от Сардар-Рашида кресло и тихо заговорила:
- Тяжкие заботы вы можете отогнать от себя хмелем. Что же касается меня, то, наоборот, когда вы пьяны, невзгоды мои становятся еще горше, вы не даете мне покоя, допускаете непристойности.
- К чему такие ядовитые слова, сестра? Лучше наполни своими ручками рюмку и дай мне. Больше ни о чем тебя просить не буду. Я хочу выдать тебя замуж за молодого, красивого и благородного юношу. Я хочу осчастливить тебя... и сам я буду счастливее, чем когда бы то ни было раньше,
В этот вечер Сардар-Рашид уже изрядно выпил со своим любимцем Гусейнгулу-ханом. Он был вдребезги пьян, язык его отяжелел и с трудом ворочался. Выпей он еще немного, он не только забыл бы тяжкие заботы, но и собственное имя. Видя это, Махру-ханум решила споить его окончательно и воспользоваться удобным случаем, чтобы ознакомиться с документами, валявшимися на его столе в хаотическом беспорядке. Рюмку за рюмкой наполняла она коньяком и подавала ему.
Воспаленными от вина глазами он смотрел на Махру и заплетающимся языком бормотал:
- Душа моя, почему ты в черном? Траура ожидаешь какого-нибудь, томимая предчувствиями, что ли?
- Нет, это траур по бесполезно отцветающей молодости моей, что проходит под замком в этом доме.
Она сидела, опустив голову. Сардар-Рашид, продолжая пить, снова заговорил:
- Подними глаза, смотри на меня! Успокой, зажги меня огнем сверкающих очей своих, голубка моя! - и он затянул песню:
О садовник, ворота открой предо мной,
Алых роз не коснусь я влюбленной рукой,
Я хочу отыскать в цветнике уголок,
Где бы сердце я мог насладить красотой.
На последнем слове он заснул. Положив голову на стол, он минут десять что-то бормотал, потом начал хрюкать и, наконец, захрапел во всю силу своих могучих легких.
Махру тихонько подошла к нему и, уверившись что он спит, начала быстро перебирать лежавшие на столе бумаги. Первым ей попалось письмо Мирза-Давер-хана, которое только что принесли Саллах-Сулейман и Кязим-Даватгяр оглы. В нем говорилось:
"Имею честь сообщить Вашему превосходительству, что людей, о которых вы изволили говорить, я отыскал и направляю их к Вашей милости. Они согласны выполнить Ваше поручение за тысячу туманов и сумеют в два счета разделаться с обоими, которых мы наметили. Вы можете вполне доверять этим людям.
Мирза-Давер-хан".
Прочитав письмо, Махру побледнела. Необходимо было поставить в известность Тутунчи-оглы, но было уже слишком поздно. Она боялась, что до утра злоумышленники успеют совершить свое гнусное дело. Потом она наткнулась на расписку, которую Сардар-Рашид дал Гусейнгулу-хану.
"Даю эту расписку своему любимому другу Гусейнгулу-хану Сурури-халвату в том, что обязательно выдам за него Махру, никому другому не позволю жениться на ней. Обязуюсь также не жениться до тех пор, пока Гусейнгулу-хан не расстанется со мной.
Рашид".
Прочитав письмо и бросив гневный взгляд на храпевшего Сардара, Махру вышла.
ВИЗИТ МАХРУ-ХАНУМ
Нина заметила Махру из окна и пошла ей навстречу. Сняв, как обычно, в коридоре чадру, Махру под руку с Ниной вошла в комнату. Тахмина-ханум крепко обняла и расцеловала обеих.
Тахмина-ханум была единственной азербайджанкой, знавшей, что Нина и Махру-ханум посвятили себя борьбе за народное счастье. Она любила их больше своих дочерей, и молодые женщины платили ей тем же, делясь с ней и радостью и горем, как с матерью.
- Жизни не пожалею ради вас, - частенько говорила она им.
Оглядев себя в большом зеркале и оправив платье, Махру присела рядом с Ниной у письменного стола. Весь ее вид свидетельствовал о большом волнении. Огромные черные глаза, затененные длинными ресницами, сверкали недобрым огнем. Нахмуренные брови придавали лицу тревожное выражение, а в складках красиво очерченного рта затаилась печаль. Напряженность чувствовалась во всех ее движениях...
Нина смотрела на нее, о чем-то глубоко задумавшись.
- Если бы я была так красива, как Махру, я считала бы себя счастливейшей женщиной в мире, - заговорила она, повернувшись ко мне. - Я прочла много романов, но ни в одном нет такой красавицы, как она, сочетающей обаятельную внешность с прекрасными качествами души.
- А я бы хотела научиться у вас вашему отношению к людям. Тогда бы я смела надеяться попасть в число знаменитых женщин Востока.
Я вмешался в разговор:
- Махру-ханум, вы гораздо больше заслуживаете почет и уважение, чем все знаменитые женщины прошлого. Я это говорю вполне серьезно, без преувеличения. Они ничего не сделали, а вы боретесь за счастье народа, за его освобождение. В будущем женщины Востока будут идти по пути, проложенному вами. Ваша самоотверженность, ваша смелость будут для них примером. Мужчины будут завидовать вашему мужеству.
Слушая мою речь, Махру и бровью не повела, будто мои слова относились не к ней. Она часто и тихо вздыхала. Эта женщина очень много перенесла за свою короткую жизнь. На ее глазах трагически погибла мать, был убит муж. Но никогда я не видел ее такой мрачной и грустной, как сегодня.
Я поспешил нарушить затянувшееся молчание. Мне казалось, что Махру хочет поведать мне какую-то тайну, и я боялся, что внезапно наступившая пауза может поколебать ее намерение. Взяв ее руки в свои, я сказал:
- Дорогая Махру! Я чувствую, вас что-то тревожит.
Она неторопливо подняла голову и спокойно посмотрела мне в глаза.
- Да, вы правы. Каждая минута моей жизни - это новое событие. Меня мучает один вопрос, разрешить который я не в силах. Может быть, вы на него ответите?
- Что же это за вопрос?
- Все, что происходит со мной, приносит несчастье близким мне людям. Разве мало того, что сама я всю жизнь изнываю под тяжестью горя? Другая женщина давно не выдержала бы этого, а я с детства сжилась с бедой. Порой мне кажется, что иначе, пожалуй, я и жить не могла бы. Я уже привыкла. Но мне очень больно за тех, кто страдает из-за меня. Это мучает, терзает меня. Один уже погиб, я пожертвовала им во имя идеи, другому тоже грозит суровая опасность. Знаете, Сардар-Рашид собирается убить вас и Асада. Теперь вы, наверно, понимаете, чем я так удручена?
Махру-ханум подала мне письмо Мирза-Давер-хана к Сардар-Рашиду и расписку, выданную последним Гусейнгулу-хану Сурури-халвату.
- Видите, в какой обстановке я живу! - с горечью добавила она.
Я от души сочувствовал несчастной женщине. Мне было стыдно, что я до сих пор не вырвал ее из этого омута. Но как можно было вырвать ее оттуда? Сколько бы я ни ломал себе голову, какие бы способы ни придумывал, был только один выход - убить Сардар-Рашида, но время для этого еще не настало. Желая хоть немного успокоить ее, я сказал:
- Потерпите еще немножко. Ваше освобождение уже близко. О судьбе Асада тоже не беспокойтесь. Он гораздо отважнее Кязима-Даватгяр-оглы и Саллах-Сулеймана. Кроме того, не забывайте, что он не одинок, бок о бок с ним идут сотни героев. Не огорчайтесь, все уладится. А как наше поручение?
- Теперь к Сардар-Рашиду ходит гораздо больше народу, чем раньше. Чем вызваны эти частые посещения - ума не приложу. В комнату, где он принимает гостей, никого не впускает. Чаще других у него бывают Султануззакиран, Мисбахузакирин, Мискар-оглы.
Сообщение Махру многое прояснило. Очевидно, осуществление плана широкой религиозной пропаганды, составленного царским консулом, было поручено Сардар-Рашиду. Снова готовилась провокация против народа.
В этот момент, прервав нашу беседу на самом интересном месте, в комнату вбежал Меджид с криком: "Дядя пришел!".
Несомненно, это был Тутунчи-оглы, Алекпер ушел рано утром, к обеду мы его не ждали. Нина направилась навстречу гостю.
Узнав о приходе Асада, Махру оживилась, на ее лице заиграла радостная улыбка. Подозвав к себе Тахмину-ханум, она что-то шепнула ей. Через несколько минут та принесла шаль и накинула на плечи Махру.
Часто встречаясь у нас, Махру и Асад тем не менее очень стеснялись, почти не разговаривали друг с другом и даже не садились рядом, если мы были в комнате.
Войдя с Ниной и увидев рядом со мной свою возлюбленную, он остановился у двери.
- Ну, что ж ты, проходи, - позвал я его. - Ты пришел очень кстати. Есть интересные новости.
Застенчиво и чуть смущенно улыбаясь, он подошел к Махру, пожал ей руку и сел у стола.
- Асад, нам с тобой угрожает опасность. Махру-ханум узнала, что по поручению Сардар-Рашида Кязим-Даватгяр-оглы и Саллах Сулейман должны убить и тебя, и меня. С этого дня ты должен быть вдвойне осторожен. Мы еще поговорим об этом, посоветуемся, что предпринять, как ответить на козни врага. А сейчас я хочу сказать вам вот что. Вы теперь не чужие друг для друга. Хоть любовь и симпатия зародились между вами. И не очень давно, но, кроме того, вас связывает общность интересов, которым вы служите. Отбросьте же старые обычаи и традиции. Нам, революционерам, ни к чему придерживаться их. Не стесняйтесь, поделитесь своими мыслями, мечтами, поговорите обо всем, что вас волнует. Ведь у вас и горе и радость теперь общие.
Тутунчи-оглы и Махру молчали, по-прежнему стесняясь. Они старались не смотреть друг на друга. Я тоже умолк, издали любуясь ими обоими. Всю свою жизнь я старался разгадать причуды женского чувства. И сейчас, думая о Махру и Тутунчи-оглы, я спрашивал себя: "Что покорило сердце этой обаятельной девушки, стойкого бойца?" Может быть, она любит его за отвагу и неустрашимость, о которых все участники иранской революции были очень высокого мнения. Как-то Саттар-хан сказал о нем: "Если бы за моей спиной стояло двадцать таких, как Тутунчи-оглы, я бы не отступил перед целой армией". Кто знает, может, она любит его за его красивую внешность - он был статный, хорошо сложенный, мужественный. Да и мало ли других положительных качеств было у него! Близкие друзья прекрасно знали его самоотверженность, честность, бескорыстие.
Я так ни к чему и не пришел, лишний раз убедившись, что познавать причины, вызвавшие в женском сердце любовь, весьма не легкое дело. Тут нет и не может быть общего мерила, и каждый конкретный случай имеет свои особенности, познать которые тем более трудно, что обычно мы пытаемся разгадать чужой характер, подходя к нему со своей меркой. Так было и со мной, когда я задался целью изучить Нину. Я стал искать в ней такие же особенности, которые были свойственны мне, и поэтому моя подруга долго оставалась для меня загадкой.