Тайна умрет со мной

Глава 16 Последний роман Клементины Сетон

17 сентября 1964 года

Айрис решила не звонить инспектору Годдарду до того, как убедится, что она нашла автора письма. Но чтобы убедиться, ей нужен был Дэвид Вентворт.

Она вложила листок обратно в книгу, захлопнула её и вышла из библиотеки. Дэвида не было в кабинете, а идти в его комнату…

Айрис вспомнила, как стояла вчера под дверью и так и решилась постучаться.

В холле она встретила Мэри, которая катила куда-то пылесос. У неё она и спросила, не видела ли она сэра Дэвида.

— Он после завтрака сразу уехал. — Мэри понизила голос до шёпота: — Вроде бы, насчёт похорон. Получить какие-то документы.

Айрис казалось, она просто лопнет от желания кому-нибудь рассказать про записку, — а рассказать было некому.

Ей надо было успокоиться. Она, не накинув даже плаща и всё так же сжимая книгу в руках, вышла на улицу. Прохладный утренний воздух словно отрезвил её…

Айрис решила пойти вдоль восточного крыла, а потом в сторону реки — путём, который она про себя всегда называла дорогой леди Клементины, — и не успела дойти до мостика, как радость от собственного открытия утихла. Это ведь не так уж много и значило. Её догадка никак не помогала понять ни мотивов убийства, ни тем более того, кто его совершил.

Айрис сделала небольшой круг по парку, а потом пошла назад другим путём, через мост из камней.

Вокруг камней в плавных водоворотах кружились жёлтые и красные листья. Самые первые в этом году. Деревья на вид были совсем зелёными, но на самом деле осень уже подкрадывалась.

Айрис аккуратно ступала с одного камня на другой и старалась не слишком всматриваться в воду — от этого у неё начинала кружиться голова.

Когда она перешла на другую сторону и подняла глаза, то увидела на боковой дорожке Кристину. Та махала ей рукой. Айрис махнула в ответ и пошла дальше, но Кристина как будто бы ускорилась — она явно хотела догнать Айрис. Сбегать от неё демонстративно было бы невежливо, так что Айрис остановилась и подождала Кристину.

Та тут же рассказала все новости насчёт похорон леди Клементины: где будут проходить, кто организует, кто приедет, а потом перешла к Мэтью и сообщила, что он не спал всю ночь, так что ей пришлось в четыре утра сменить Шейлу, няню, чтобы та могла поспать хотя бы утром.

— Хотела отвезти его домой, показать доктору, но тот на какой-то конференции в Кембридже. Дотерпеть бы до завтра. Мэтью почти ничего не ест, даже на лицо похудел. Не знаю, что с ним и делать…

Мэтью, беловолосый голубоглазый ангелочек, сидел в коляске с безучастным видом. Айрис казалось, что он скоро уснёт — взгляд уже был плывущим, бессмысленным. Но вот похудел ли он, Айрис не могла сказать: она не слишком часто рассматривала Мэтью.

— Ты вчера за обедом говорила, что собираешься в субботу в Лондон, — вдруг сказала Кристина.

— Теперь уже нет, — покачала головой Айрис.

— Мы можем поехать вместе!, — радостно предложила Кристина. — Если тебе пятница подходит, конечно. Мы живём недалеко от Лондона, если нет пробок, то меньше часа. Аллен всё равно повезёт нас с Мэтью к врачу. Очень удобно получается! Поболтаем по дороге… Я тебе сад покажу, если будет время.

— Пятница — рабочий день… — начала Айрис.

— Не говори ерунды. Конечно же, Дэвид тебя отпустит!

— Я спрошу, когда он вернётся. Надеюсь, у него не будет неприятностей. Его же инспектор просил не покидать поместье.

— Дэвид как раз какие-то дела с полицией улаживает или вроде того. Руперт сначала хотел с ним поехать, но потом передумал… Вернее, ему стало не очень хорошо, опять сильные судороги.

Кристина погрустнела.

Айрис прикусила губу, не зная, что сказать: обычно в таких случаях говорили что-то утешительное про скорое выздоровление, но в случае с Рупертом даже этого сказать было нельзя. Айрис не очень хорошо представляла, чем он был болен, но знала, что заболевание было врождённым и прогрессировало.

— Очень жаль,– наконец нашлась она. — Ты, наверное, очень переживаешь.

— Да, но… В каком-то смысле я смирилась. Я же всегда это знала. — Кристина вздохнула. — Родители были против… Не хотели, чтобы я выходила за него. Да и все остальные говорили: «О чём ты думаешь? Не ломай себе жизнь! Он же калека». Но лучше прожить недолго с человеком, который хорошо к тебе относится, чем всю жизнь с тем, кто… Знаешь, ни у одной из моих подруг и близко нет такого счастливого брака, как у меня, хотя мужья здоровые. Не в здоровье дело, ты же понимаешь.

Айрис могла только согласиться. А Кристина продолжала рассуждать в своей обычной непосредственной манере:

— И то, что их мужья здоровы, не значит, что они проживут с ними всю жизнь. Сколько людей гибнет в автомобильных авариях! А мой дядя умер в тридцать семь от сердечного приступа. По крайней мере, мы с Мэтью, даже если что-то случится, будем обеспечены. И Руперт прекрасный отец.

— Да, я заметила. Он много времени проводит с Мэтью, редко такое увидишь…

— Думаю, это потому, что он сам остался без родителей. Приёмная семья — это всё же не то. Хотя разные люди бывают. Говорят, она и с Дэвидом не то чтобы много времени проводила. Думала о своих книгах целыми днями, никого не замечала… Я о леди Клементине, — пояснила Кристина.

— Мне кажется, они оба всё равно её очень любили.

— Руперт сказал, что в детстве да, очень любил, а потом разочаровался.

Кристина заглянула под капюшон коляски: Мэтью спал.

— Разочаровался? — переспросила Айрис.

— Он так сказал, но я думаю, речь про то, что в детстве мы любим родителей слепо, а потом… Мы не перестаём их любить, просто видим, что они не во всём правы и иногда даже поступают дурно. Но ведь, если подумать… Леди Клементина, может быть, и хорошая писательница, я не читала… Вообще не понимаю, о чём её романы, ничего не происходит. А сказки просто жуткие! Так вот, писательница она хорошая, но сомнительно, что она была хорошей матерью или хорошей женой. Про неё ходило много слухов… Ты знала, что муж её чуть в клинику не отправил? Для душевнобольных… У неё куча странностей была. И по её сказкам это видно. Разве можно детям такое читать? Кошмарные фантазии. Она и детьми пренебрегала, и мужем… Ты только не подумай, что Руперт — неблагодарный. Да, она много сделала, но это не значит, что у неё не было недостатков.

— Я и не думала ничего такого. Леди Клементина была непростым человеком, это я знаю, но в поместье её любят. Миссис Пайк, Уилсон, они всегда по-доброму её вспоминают.

— А вот её родственники нет… На похороны приедут Сетоны, от них такого можно наслушаться! Особенно, если они тебя не заметили и думают, что говорят между собой. Я думаю, они просто леди Клементине завидовали из-за денег, а теперь завидуют Руперту и Дэвиду, вот и злословят: Руперт у них приблудный щенок, Клементина — сумасшедшая, её муж — нищий авантюрист, а Дэвид — незаконнорожденный. Только старая графиня достойно себя ведёт, вот она — настоящая леди. Она…

— Незаконнорожденный? — перебила Кристину Айрис. — Сэр Дэвид?

— Ну, конечно, он законнорожденный. Просто они так говорят… — Кристина махнула рукой. — У леди Клементины долго не было детей. Вот и пошли слухи, что это у её мужа было что-то не в порядке, и она Дэвида от кого-то другого родила. А ещё… Нет! — Кристина решительно затрясла головой. — Не буду даже говорить! Не знаю, зачем я рассказала… Сама сплетничаю ничуть не хуже них.

Кристина повернула к дому:

— Если решишь ехать со мной, то скажи заранее, хорошо? Мы рано выедем. Не позднее половины седьмого.

— Я не уверен, тот ли это почерк, но он очень похож, — сказал Дэвид, когда Айрис показала ему записку из книги.

— Мне тоже кажется, что тот же самый. Я просила у инспектора копию, но он так её и не сделал. Я понимаю, что он не обязан, но это же в его интересах. Может быть, капитан Марч сможет помочь?

— Каким образом? — переспросил Дэвид.

Он, сидя за столом в своём кабинете, сосредоточенно рассматривал записку, которую принесла ему Айрис.

— Он ведь как-то договаривается с полицией. Я так думаю… Насчет улик и прочего…

— Точно не знаю, как они это делают. В любом случае, капитан Марч уехал.

— Куда?

— В Лондон. Он сказал мне вчера вечером, что не может ничем помочь, слишком много времени прошло.

— Он просто сдался?

— По его словам, это будет тратой времени и денег. Сказал примерно то же, что мой адвокат: полиция может предполагать что угодно, доказать они ничего не смогут; если убийца и оставил улики, то позднее он их или уничтожил, или их уничтожило само время.

— Это хотя бы честно…

— Да, — вздохнул Дэвид. — И он честно сказал мне, что будь он полицейским, то подозревал бы меня.

Айрис опустила глаза. Её список — если не считать принудительно добавленного туда Руперта — сократился буквально до трёх имён: Дэвид Вентворт, Мюриэл Вентворт, Энид Причард. И самым очевидным кандидатом на роль убийцы оказывался Дэвид.

Ей самой было тяжело про это думать. Она искала способы оправдать Дэвида — и не находила. Инспектор Годдард был прав: она хотела верить в то, что Дэвид — не убийца, и пыталась найти доказательства в пользу этого. Это просто не мог быть он!

— Может быть, они всё же ошиблись, и преступник не из поместья? — сказала она. — Иначе это бессмыслица какая-то!

— Я сегодня виделся с тем вторым детективом, с Ленноксом. Они подтвердили, что орудием убийства был такой же нож, как те два, что я им передал. Это антикварная нефабричная вещь, так что сплав относительно уникален. Обломок выкован из того же сплава, состав серебрения тот же самый, форма совпадает. Это точно нож из библиотеки. А значит, убийца — кто-то из дома.

— Может быть, есть ещё какое-то объяснение⁈ — почти в отчаянии проговорила Айрис.

Дэвид Вентворт положил листок на стол.

— Я бы хотел, чтобы так оно и было, потому иначе я должен подозревать убийцу в одном из тех, кто живёт сейчас здесь. Это не даёт мне покоя… Господи, это один из них! Я знаю их всех много лет, они мои родственники, и… — Дэвид резко замолчал. — Вы пришли показать записку, а не выслушивать, как мне тяжело. Извините, Айрис.

— Ничего страш… То есть, я думаю, что если вам нужно с кем-то поговорить, то я не против.

Дэвид поднял на неё глаза, но ничего не сказал, снова начал читать написанное на листке.

— Знаете, кто мог это написать? — спросила Айрис.

— Предполагаю, — задумчиво протянул Дэвид. — А вы?

— Думаю, это ваш отец. Записка — что-то вроде расходов за неделю. Возможно, «100 ф. бр.» — это сто фунтов брату. Я слышала, что ваш отец помогал ему. Деньгами, в первую очередь.

— Я тоже подумал, что это мог бы быть он. — Дэвид достал из ящика стола маленький серебряный ключ, а потом подошёл к высокому старинному бюро, стоявшему в углу возле окна. — Тут должны быть его письма, открытки… Можем сравнить.

Дэвид, немного провозившись с непослушным замком, достал из бюро пачку писем в конвертах, развязал стягивающий их шнур и начал перебирать.

— Это не от него, это тоже… Не думаю, что отец много писал. Только маме во время войны… Ещё брату, у того дома не было телефона. Вот это похоже… «Как погода в Шотландии? Не верю, что может быть хуже, чем у нас». Посмотрите, — Дэвид протянул Айрис письмо.

Это был тот же почерк, может быть, чуть более торопливый и одновременно чёткий, но несомненно тот же самый. Айрис посмотрела в начало письма, там стояла дата «17 октября 1936 года», а потом в конец, на подпись.

Твой любящий муж Джон

Айрис вздохнула: если письмо в кармане леди Клементины действительно было написано её мужем, то это делало историю ещё более странной. Джон Вентворт умер от сердечного приступа в ноябре 1945 года. Даже если это было последнее написанное им письмо, оно всё равно было написано почти за тринадцать лет до того дня, как погибла леди Клементина!

— Ваша мать… — осторожно начала Айрис. — Она часто перечитывала письма мужа?

— Сомневаюсь. Она вообще не была сентиментальна, и… Я почти не помню отца, но мне сложно представить мать, перечитывающей его письма. Но это может быть одно из тех самых писем Мюриэл.

— Которые она привезла в тот день в Эбберли?

— Она привезла их на пару дней раньше раньше, и они лежали в библиотеке. Наверное, их никто так и не прочитал. Не представляю, что в них могло быть интересного. В любом случае, такая переписка — это очень личное, — добавил Дэвид словно оправдываясь.

Что-то не складывалось.

— Получается, — сказала Айрис, — что леди Клементина вызвала по срочному делу поверенного и редактора…

— Профессора Ментон-Уайта она пригласила за неделю до того, но случайно получилось, что они с Баттискомбом приехали в один день, — поправил Айрис Дэвид.

— Пусть так. Но поверенного оно точно вызывает внезапно, и еще вашего дядю Роланда. У неё происходит, самое меньшее, два каких-то очень тревожащих её разговора, один с вами, другой с кем-то неизвестным. Она пишет письмо или, по крайней мере черновик, письма, и пишет в очень взволнованном состоянии. Она очень встревоженна, собирается пойти на реку, чтобы успокоиться, подумать… А потом замечает письма десятилетней давности в библиотеке и решает их почитать?

— Она могла положить письмо в карман раньше.

— Но она ведь переоделась, чтобы идти на реку. Уилсон сказал, что по одежде понял, куда она собралась.

— Да, у неё было несколько вещей, которые она надевала, чтобы было удобно грести, — подтвердил Дэвид. — За обедом и после него она была в платье. Такое бледно-лиловое с узорами… Она переоделась в блузку и юбку, только серьги остались те же самые, очень большие. Она, наверное, забыла их сменить. Инспектор сказал, что их скоро вернут, и брошь тоже. Только я не представляю, что нам с ними… — Дэвид резко замолчал. — Простите… Я хотел сказать, что она действительно переоделась после обеда, но она ходила на реку и за день до того. Не помню, что она надевала, но вполне возможно, что ту же самую юбку, и письмо могло лежать в кармане с предыдущего дня. Но брать письмо с собой странно в любой день, — Дэвид возразил самому себе. — И к тому же, если она переоделась, чтобы идти на реку, то как оказалась потом в библиотеке? Если собираешься идти на реку, то выйти можно, во-первых, через парадное крыльцо, во-вторых, через двери, которые выходят в малый парк, за дом, и, в-третьих, через двери в восточном крыле.

— Уилсон её видел от оранжереи, значит, она вышла через дверь в малый парк. Если бы она вышла через две другие, он бы её не увидел. Восточное крыло закрыло бы её.

— В тот день да, но в другой она могла пойти иначе. Быстрее всего, конечно, идти через восточное крыло, тогда не приходится его огибать, проходишь насквозь. Но она не любила там ходить. Та часть дома не сказать, что совсем запущенная, её проветривают, прибираются время от времени, но ощущение всё равно немного… печальное, что ли. И дверь там обычно заперта, потом приходится возвращаться, чтобы закрыть её. Или звать прислугу. В любом случае, как бы она ни пошла, библиотека не по пути. Вот о чём я говорю. Ей нужно было бы специально туда пойти. Или заранее унести письмо к себе в комнату.

— Мне казалось, что чем больше узнаёшь подробностей, тем более понятной становится картина. А я только запутываюсь ещё больше, — призналась Айрис.

— Для начала надо точно узнать, тот это почерк или нет. Может, нам это просто кажется… Я позвоню инспектору Годдарду.

— Может быть, у него появятся какие-то идеи… Хотя это письмо может совсем-совсем ничего не значить. В смысле, не иметь никакого отношения к преступлению. Мало ли у людей бумажек в карманах?

— Да, в той одежде, в которой ты ездишь в город, по делам… Но не в одежде, которую ты надеваешь только для катания на лодке. Вы правы, Айрис, в этом есть какая-то странность. У неё должна была быть причина взять письмо с собой.

— Я снова думаю о тайне, — сказала Айрис. — Если письмо старое, то сэр Джон мог упомянуть усыновление. Может быть, невольно раскрыть часть той самой тайны.

— Боюсь, мы вряд ли это узнаем. От письма почти ничего не осталось.

— Я думаю, кое-что всё же расшифруют. Поэтому хочу спросить: письмо могло иметь отношение к вашей ссоре с леди Клементиной? Может быть, какие-то денежные вопросы, вопросы наследства? Что-то, что очень обрадует инспектора Годдарда?

— Письмо отца? Нет, конечно. Мы спорили совсем не об этом. Хотя… — Дэвид нахмурился. — Я уже не знаю, что и думать…

Дэвид обессилено опустился в кресло напротив Айрис.

— Из-за чего вы с ней поспорили? — Айрис решила ещё раз попытать счастья. — Вдруг это важно… Вы говорили, что из-за книги. Что это за книга? Какая-то новая? Она поэтому пригласила Ментон-Уайта?

— Глупо было думать, что вы не поймёте, — Дэвид откинул упавшие на лоб волосы. — Да, это была её новая книга. И я считал, что её нельзя печатать. Может быть, кому-то другому и можно, но не моей матери. Она хотела отдать её Ментон-Уайту, а я считал, что это… Это вызовет скандал, и нашей семье придётся расхлёбывать его всю жизнь. Я понимал, что она вложила в книгу столько сил, столько… боли, но это нельзя было публиковать, — с отчаянной убеждённостью повторил он.

— И что там такого было?

У Айрис уже зрела в голове новая мысль. Если в книге было что-то настолько неприятное, опасное, способное спровоцировать скандал, мог ли кто-то убить ради того, чтобы не пропустить её в печать?

— Там несколько сюжетных линий, но одна, самая яркая… Я бы сказал, самая сильна… — Дэвид поднёс ладони к лицо и с силой потёр глаза, как делает уставший человек в конце дня. — Боже… Книга была про мать, которая не любит своего ребёнка. Вы можете сказать, что про это писали и раньше, но такого я никогда не встречал… Обычно описывается женщина, которой невозможно сопереживать, её нелюбовь делает её каким-то чудовищем в глазах читателей. И это всегда не единственная дурная черта героини. Например, это легкомысленная и тщеславная женщина, которая не то чтобы не любит ребёнка, просто равнодушна к нему и занята другим, светской жизнью, например. А там было другое… Героиня вызывает симпатию, она хороший человек. Она хочет любить своего сына, но не любит. Понимает, насколько она неправильная, пытается себя пересилить, найти в этом маленьком существе что-то трогательное, милое, но у неё не получается. Я не в состоянии описать в двух словах то, что расписывается на целые главы… Это и отвращение, и стыд, и отчаяние, и чего там только нет. Только не подумайте, что я почувствовал себя оскорблённым из-за этой истории. Я знал, что в этом нелюбимом ребёнке все увидят меня, но я был против публикации не поэтому. Вернее, не только поэтому.

— А почему? Из-за самой темы? — Айрис понимала, какое она вызовет негодование в обществе.

— Да. Я боялся… Я думал, мою мать просто распнут из-за этого. Все же считают, что женщина любит своего ребёнка просто потому, что она его мать. Так должно быть. Всегда бывает. Не может быть иначе, ведь это то же самое, что дышать, — никому не нужно учиться, оно происходит само собой, так устроен человек. Только чудовища, ужасные порочные женщины не любят своих детей. А Агнес, главная героиня, — вовсе не чудовище, она обычная, хорошая женщина. Она счастлива в браке, не изменяет мужу, не делает других ужасных вещей, которые объясняли бы подобное «извращение». Я думаю, моя мать не решилась бы опубликовать такое в тридцатых годах, но, мне кажется, и в пятьдесят восьмом было ещё рано… Даже сейчас. Я не уверен, что эту книгу правильно поймут. Её объявят безнравственной, скажут, что недопустимо, чтобы книги такого автора читали дети… Я сразу подумал, что после выхода истории Агнес сказки тоже перестанут продаваться, родители не будут читать их детям. А для моей матери это было очень важно — чтобы её читали, покупали книги. Не из-за денег… Для неё была важна любовь читателей, а она получила бы от них ненависть и презрение. Все сказали бы, что она написала о себе.

— И вы, получается, прочитали книгу в тот день?

— Нет, раньше. Она отдала мне её сразу, как я приехал из колледжа. Мы с ней спорили, но не так… не так горячо. А в тот день приехал Ментон-Уайт. Я знал, что если она отдаст ему рукопись, он в неё вцепится, и не отстанет от моей матери, пока не добьётся публикации. Эта книга… Это лучшее, что моя мать написала. Она не остается незамеченной. Её будут бесконечно обсуждать, кто-то будет пытаться запретить… А шумиха и скандал — это то, что нужно издательству. В тот день я пытался отговорить её ещё раз. А она… Она вспылила. Я даже не ожидал, что она так отреагирует. Мне надо было уйти, но я… В общем, мы поссорились. Сильно.

— А что с книгой? — спросила Айрис. — Вы просто взяли и спрятали последний роман вашей матери? Никто о нём не знает?

— Да, никто не знает. Копия лежит в сейфе у нашего поверенного. Я указал в завещании, что после моей смерти она должна быть отправлена в «Чатто и Виндус».

— После вашей смерти⁈ — возмутилась Айрис. Она сжала руки в кулаки. — Но это же, как минимум, пятьдесят лет! И никто не сможет прочитать эту книгу до начала следующего века? Это просто преступление!

— Кажется, мне тоже надо начинать бояться за свою жизнь, — усмехнулся Дэвид Вентворт.

Айрис эта шутка не показалась хорошей.

В тот день Айрис опять не удалось поработать в библиотеке. Дэвид нашёл те письма, что Мюриэл Вентворт привезла накануне исчезновения леди Клементины, и они с Айрис все их перечитали в надежде обнаружить намёки на то, почему одно из писем было настолько важным, что леди Клементина взяла его с собой.

Писем было одиннадцать. Самое раннее было датировано двенадцатым января 1937 года, самое позднее — девятым октября 1940-го. Возможно, братья не так уж часто общались, возможно, часть писем не сохранилась.

Они не нашли ничего по-настоящему важного. Сэр Джон писал о встречах с родственниками и знакомыми, о том, что происходило в Эбберли, но никогда много или подробно. Несколько предложений обычно были посвящены работе, но были не особенно понятны: сэр Джон как будто продолжал разговор, ранее начатый или по телефону, или в другом письме. Про жену он писал мало, в основном, это было что-то вроде «Клементина здорова, передаёт тебе привет» или «Клементина здорова, в марте возвращается в Эбберли». Только два письма, написанные одно в мае, другое в июне 1939 года, рассказывали о леди Клементине чуть больше. Сэр Джон был очень обеспокоен её состоянием: он думал, что с рождением ребёнка их семейная жизнь наладится, и сначала так всё и было, но потом у Клементины появились странные идеи. Она воспринимала собственного сына, как врага, который отнимает у неё её настоящую жизнь, и не желала тратить её на пелёнки и вытирание слюней. Дэвидом занимались Фенвик и молоденькая няня, которую прислали из Лондона, Клементина к нему почти не подходила, хотя ребёнок был слаб, мал и как никто нуждался в материнской заботе.

Айрис посмотрела на Дэвида. Каково ему было читать эти строки?

Конечно, он всё это знал и раньше, но прочитать ещё раз… Он словно расцарапывал плохо зажившую рану.

— Если двенадцатое письмо было примерно таким же, — сказал Дэвид холодным, ровным тоном, — то я просто ума не приложу, зачем его было брать с собой. Гости, дни рождения, заболевшие собаки, выздоровевшие собаки… Ничего важного.

— А что, если то письмо было написано после усыновления Руперта, и в нём есть что-то про причины?

— Сомневаюсь. Тогда дядя Роберт уже был в армии, письма читали цензоры. Отец не стал бы писать что-то, что не предназначалось для чужих глаз.

Рано утром в пятницу Айрис поехала в Лондон — вместе с Кристиной, Мэтью и его няней. Конечно, так она делала крюк до Кроли, но зато в Лондоне она доберётся сразу до места, и Аллен даже сможет увезти её обратно.

Айрис было немного неловко пользоваться машиной Вентвортов. Она не была членом семьи. Кристина на это сказала, что всё это глупости, к тому же, из-за того, что Дэвиду теперь нельзя покидать Эбберли — разве что для разговора с полицейскими и похорон — Аллен бы скучал, а так ему будет чем заняться.

— И мне кажется, что Дэвид рад сделать тебе что-то приятное, — с намёком улыбнулась Кристина.

— Он просто джентльмен. Он ко всем так относится.

— Я знаю его гораздо дольше, чем ты. Знаю, к кому и как он относится.

Айрис, чтобы прекратить разговор про Дэвида, спросила что-то про Мэтью и его доктора: это был верный способ переключить внимание Кристины.

На подъездах к Кроли Кристина, которая до этого увлечённо рассказывала про их с Рупертом дом и сад, где она посадила новые цветы и куст жасмина, сказала, что Айрис должна зайти к ним в гости: выпить чаю и посмотреть на дом.

Кристина была очень милой, и Айрис было просто неудобно ей отказывать. А ещё ей было немного, самую малость любопытно посмотреть, как жил Руперт.

В районе, куда они приехали, все дома были с садами, широкими газонами и деревьями, постриженными в виде шаров — видимо, такова была местная мода. Большинство домов были старыми, но в отличном состоянии и очень ухоженными. Почти у каждого дома было своё название… Над воротами к дому Кристины было написано «Свон-Холл».

Няня взяла Мэтью на руки и сразу понесла его в дом, Кристина неспешно повела Айрис вдоль дорожки, рассказывая попеременно то про цветы, то про соседей с той и другой стороны.

Когда они вошли в дом, их ждала немолодая уже женщина в переднике. После того, как они поздоровались, она тихонько сказала Кристине:

— Вам нужно было предупредить меня о гостье, миссис Вентворт. Я вызвала людей из агентства, в гостиной сейчас моют окна… Расставили там стремянки, вёдра. И в столовой тоже.

— Ничего, миссис Клоуз, подайте чай в кабинете. И шофёру тоже предложите чай, будьте добры.

— С окнами вышла небольшая неприятность, но тут у нас почти гостиная, — Кристина распахнула дверь в кабинет.

Это была большая светлая комната с эркером, выходившим на лужайку, мягкими диванами и креслами и роскошным мраморным камином. Только наличие в комнате небольшого письменного стола сбоку от эркера намекало на то, что эта комната была кабинетом.

— Подожди здесь секундочку, — сказала Кристина, — я поднимусь к Мэтью. Переодену его сама. Нам уже скоро к доктору…

Через минуту после того, как Кристина ушла, из коридора послышался страшный грохот. Айрис открыла дверь и выглянула.

В приоткрытую дверь комнаты напротив был виден кусок паркета и растекающаяся по нему лужа воды.

— Что вы натворили? — отчитывала кого-то миссис Клоуз. — Хорошо ещё, что я велела убрать ковры… Немедленно всё уберите!

Где-то хлопнула дверь.

Айрис услышала шаги по лестнице и скрип ступенек.

— Шейла, как ты, бедняжка? — послышался голос миссис Клоуз. И на этот раз она говорила совсем другим тоном, мягким, матерински-заботливым.

— Не сплю два дня уже, — ответила няня Мэтью. — Когда ехала в машине, едва держалась. Задремала даже несколько раз. Было так неудобно перед мистером Алленом, я же рядом с ним сидела. Я когда сидя засыпаю, то храплю…

— Может, дома Мэтью станет получше…

Ответ Шейлы Айрис не расслышала.

— У нас как? Да, все по-старому… — сказала миссис Клоуз. — Только вчера вечером, ты представляешь, опять та женщина появилась. Стояла по ту сторону ворот… Я решила, мне мерещится, только там была — и исчезла! А потом, минут через двадцать, звонит миссис Личпул и говорит, у вас по саду кто-то ходит… Кто-то в чёрном. Женщина. Я так перепугалась! Я сразу позвонила в полицию, и они…

У мойщиков окон опять что-то загремело, и Айрис не услышала, что было дальше.

Опять эти разговоры про женщину в чёрном… Как будто прислуга Рупертов заразилась страхами от горничных в Эбберли. Хотя Джоан говорила, что Шейла сама им рассказала про женщину в чёрном ещё до того, как услышала историю про Анну Вентворт.

Айрис отошла к эркеру и посмотрела в сторону ворот. До них было шагов двадцать. Вечером, да ещё сквозь прутья померещиться могло что угодно. А может быть, там кто-то на самом деле стоял. Только не призрак.

Неужели они в это верят?

Айрис отошла от окна, и взгляд её упал на стол Руперта. На нём были беспорядочно свалены книги, журналы, газеты, какие-то тетради. Между лампой и карандашницей была засунута целая пачка разнокалиберных листочков с заметками.

Но среди этого хаоса Айрис заметила одну очень любопытную вещь. На столе стояли три фотографии: свадебное фото Кристины и Руперта, фото Кристины с маленьким Мэтью на руках и фото сэра Джона Вентворта.

Сэр Джон пожимал руку Уинстону Черчиллю на фоне высоких книжных шкафов. Вероятнее всего, фото было сделано во время войны, когда заводы Вентвортов выполняли военные заказы.

Но Айрис заинтересовало даже не фото, а паспарту.

Оно было сделано из уже пожелтевшего матового картона, и прямо на нём рукой Джона Вентворта — теперь Айрис хорошо знала этот почерк, — было написано:

«Встреча мистера Уинстона Черчилля с представителями промышленности в Сэдлер-Хаузе. 20 июня 19…»

Год был перекрыт рамкой.

Почему на столе Руперта стоял портрет его приёмного отца? Не матери, которая воспитывала его с двухлетнего возраста, а отца, которого он, скорее всего, не помнил и с которым провёл под одной крышей всего несколько месяцев. Почему?

А ещё Айрис тревожило другое.

Инспектор Годдард сказал, что показал письмо из кармана леди Клементины всем и никто не узнал почерк.

Мюриэл видела те письма, а почерк был очень узнаваемым, парадоксально узнаваемым: даже слов было не разобрать, но его рисунок считывался. Но за шесть лет она вполне могла забыть. Айрис даже месяц спустя не смогла вспомнить, где именно его видела.

Но вот Руперт… Он видел надпись на паспарту несколько раз в неделю. Он должен был узнать, кто написал то письмо.

Это было недоказуемо, но Айрис была уверена, что он солгал.