Тайная жизнь

Глава двадцать девятая Лоредан[101]

Когда мир темен, следы шагов никуда не ведут. Остаются звезды в черной глубине. Большая часть этих странных птиц неведомой породы никуда не летит. Некоторые из этих зверей или небесных существ возвращаются весной. Люди — это животные, наблюдать за которыми поручено звездам, как нянькам — за младенцами.

В 1684 году в Венеции Джованни Франческо Лоредан написал: «Если бы звезды не были вершителями наших судеб, наше сердце не имело бы склонности к гнусностям».

Так что сущность любви спустя столетия по-прежнему остается римской, даже в Венеции.

К диктату звезд Лоредан добавляет завороженность взглядом: «Нет женщины, каковая, поняв, что любима, не приступает немедленно к тиранству. Если она чувствует, что ею пренебрегают, она не остается безразличной, но становится враждебной. В глубине ее души разлита горечь зависти. Она гипнотизирует глазами. Сковывает объятиями. Прочими усладами, кои она умеет привести в действие, она лишает нас душевных сил и рассудка, подавляет все человеческое».

Вальтер Беньямин[102] написал в Париже ошеломляющую фразу, воистину римскую: «Образ есть то, в чем Древность и Сейчас встречаются в сверкании зарницы, чтобы образовать новое созвездие».

Ночь — это то, что открывает нам глаза на сущность утраты. В пространстве ночи утрачиваются день, тепло и все то, что можно увидеть глазами.

То же и с зимой. Таким образом, понятие зимы заложено в ночи.

То же и со смертью. Таким образом, смерть — испытание, заложенное в зиме.

Аргумент I. Отрицание восходит к смерти, непременно присутствующей в воспроизведении рода, которое само восходит к зиме, присутствующей в возобновлении года.

Аргумент II. Отрицание — это следствие ночи, следующей за днем, голода, следующего за насыщением, сновидения, наполняющего душу обманом.

Утрата видимого во тьме влечет за собой измышление зримого образа (сюжеты сновидений зачастую дурачат спящего).

Ночь — это место, где непоправимо и чудовищно отсутствует видимое, где отсутствует все, где отсутствует утраченное.

Ночь можно представить себе как глубину без поверхности, как отсутствие пространства, как одно измерение, как единение, unio.

Ночь — это испытание бесконечным отсутствием, даже отсутствием образов того, что в ней отсутствует.

Кто поместил образ в ночь? Сновидение.

Искусство разрушает мифы. Искусство открывает нам подступы к тому, что взирает на нас изнутри видимого мира. Все, чем одаривает нас жизнь, отстраняется от нас.

Второй вопрос, который Лоредан ставит в своих «Bizzarie Accademiche», таков: можно ли избегнуть женского обворожения, коль скоро оно исходит от звезд?

Сексуальная сдержанность может избавить нас от влияния звезд, поясняет Лоредан.

Раз такое дело, Лоредан покидает Лацио. Он перестает быть римлянином. Он становится венецианцем. Он становится христианином. Отказывается от вожделения в пользу воздержания. По правде говоря, аргументация Лоредана туманна: копуляция между мужчиной и женщиной непроизвольна, она подготовлена Небом и воспламененной плотью, тогда как садиться за стол для приема пищи есть добровольное действие; посему половое воздержание — это добродетель более значительная, чем умеренность в еде.

Этот аргумент слаб. Не вижу, почему насыщение может расцениваться как совершенно добровольный акт. Сомневаюсь даже, что оно более добровольное, чем эякуляция человеческого семени.

К счастью, Лоредан добавляет поразительный аргумент, и я не могу понять, почему он не пытается его подчеркнуть и извлечь из него всю возможную пользу: в любви человек покидает свое тело, тогда как в еде он его обретает и пополняет.

Любовь разъединяет и разуподобляет. Венецианец шестнадцатого века остается римлянином времен республики. Прием пищи так же противоположен любви, как обворожение — вожделению.