Тайны кремлевских жен

Два зятя

«Для Брежнева я был непрестижный зять», — сказал Игорь Кио журналистке Т. Секридовой.

Его отец — знаменитый фокусник Эмиль Теодорович Кио — первым в нашей стране перенес свои выступления с эстрады на арену цирка и стал подавать свое искусство с юмором и иронией, как бы разоблачая свое волшебство и делая его доступным публике. И своих сыновей он довольно рано приобщил к загадочному миру иллюзии. Но младшего из них Игоря в юности манила другая арена, футбольная: свободное время мальчишка отдавал тренировкам. Однако судьбе было угодно, чтобы продолжилось дело династии, и уже в 15 лет Игорю Кио пришлось подменить в выступлениях заболевшего отца.

— А как же футбол? Кстати, каким ветром занесло вас в этот вид спорта?

— Совершенно случайно. Открылась тогда в Москве футбольная молодежная школа, опекал которую Константин Иванович Бесков. Я и записался туда. Надо сказать, что поставлено в школе все было очень серьезно. Даже сборы тренировочные в Лужниках проводились. А еще нам выдавали бесплатные билеты на матчи чемпионата Союза, чтобы мы могли смотреть, учиться у взрослых игроков… Кто знает, во что бы переросло это мое очень серьезное увлечение, если бы не болезнь отца и не необходимость выйти вместо него на арену.

— А кем были ваша мама, бабушки и дедушки?

— Мама работала артисткой балета в цирке, где они и познакомились с отцом в 1939 году. Деда и бабушку по отцу я не знал, они рано умерли. Но к цирку отношения не имели. А мамина мама Любовь Степановна была для меня замечательной бабушкой, с которой я оставался, когда папа и мама уезжали на гастроли. А по крови я… Наметались во мне и немецкая кровь, и польская, и еврейская, и русская. Ничего себе коктейльчик, правда?!

— Интересно, а как вас воспринимали в школе? Там ведь наверняка знали, что вы — сын известнейшего иллюзиониста.

— После того как я стал гастролировать вместе с отцом по стране, учиться приходилось в тех городах, где мы выступали. Администратор подыскивал мне школу, где занятия были утром или днем два-три раза в неделю. И, конечно, моих знаний по-настоящему никто не контролировал. В Тбилиси, например, учитель физики говорил мне: «Слушай, дорогой, неудобно тебя спрашивать о законах, ведь в твоих номерах они используются на практике, а мы всего лишь теоретики»… Я их не разуверял, хотя разбирался в той же физике крайне слабо.

— На уроках, наверное, все больше фокусы показывали?

— Помню такую историю. Однажды на экзамене выхожу за билетом и говорю классу: какой вытащить? Они мне: четырнадцатый. И я по чистой случайности вытаскиваю именно 14-й. У педагогов уже вопросов больше не было.

— Девочки-то в школе вас, наверное, особенно жаловали?

— Да уж грех жаловаться, девочки меня любили… И первая влюбленность, естественно, была в школе.

— А первая серьезная любовь?

— Была к моей первой жене — Гале Брежневой. Начался наш роман в 1961 году, на гастролях цирка в Японии. А расписались мы в 1962-м, после того как она разошлась с первым мужем — тоже работавшим в цирке Евгением Милаевым. Правда, продлился наш официальный брак и семейная идиллия всего лишь… девять дней. Потом нас развели и начались мытарства.

— Она ведь была намного старше вас?

— Да. Но стояла на такой позиции: пусть будет для счастья три года, четыре, но проживет она их в любви… Галина Леонидовна и тогда, кстати, была очень умной женщиной. Обстоятельства ее сломали.

— Так почему же ваш брак был таким скоротечным?

— Расписавшись, мы с Галей уехали в свадебное путешествие в Сочи. Она оставила родителям записку: мол, извините, что без предупреждения, но я вышла замуж за Игоря Кио, ему 25 лет (хотя мне тогда только стукнуло 18), и мы уехали в Сочи… И когда позвонила из Сочи домой, Леонид Ильич запсиховал, заявил: мол, хватит ему артистов цирка, чтоб ноги ее в доме не было и чтоб никто с ней не общался… Но Брежнев, как известно, любил свою дочь и был отходчив. Если б не досадная случайность, все могло сложиться и по-другому. Милаев, узнав, что Галя вышла за меня замуж, тоже разозлился и стал искать зацепки, чтобы разрушить наш союз. И нашел: по закону свидетельство о расторжении брака должно было выдаваться сторонам на руки по истечении 10 дней, а Галя получила его через 8. И с этим «фактом» он отправился к Брежневу. А Леонид Ильич в тот период был председателем Президиума Верховного Совета и ярым поборником правового государства и верности букве Закона. Вот и дал он команду с нами разобраться! В Сочи одна за другой полетели две телеграммы на правительственных бланках. Одна — моему администратору Фрадкису, проработавшему в цирке более 40 лет, другая — начальнику УВД Сочи за подписью генерального прокурора Руденко. Фрадкису, который организовывал нам все загсовые дела, предписывалось «за нарушение того-то и того-то, в связи с компрометирующими данными и т. п.» явиться в прокуратуру для дачи показаний. Он, бедный, пришел к нам, смеясь и плача одновременно. А когда мы спустились в фойе гостиницы, там нас встретили нервные и трясущиеся работники сочинского УВД, — им приказано было забрать у нас паспорта. Они-то нам и показали вторую телеграмму, где сообщалось, что «в связи с нарушениями таких-то пунктов брак считается недействительным». Долго извинялись, понимая: отец с дочерью завтра помирятся, а они могут оказаться крайними… Но Галя ехать в Москву категорически отказалась. И тогда КГБ устроило за нами настоящую слежку. Причем в открытую: где бы мы ни появлялись, нас снимали на камеру, чуть ли не в постель к нам залезали… В общем, всячески вынуждали возвратиться в Москву. Да еще и мать звонила Гале постоянно, просила вернуться… И мы решили: чтобы не пострадали другие люди, ей надо лететь в Москву. Я провожаю ее в аэропорт, два человека стоят рядом со мной у трапа самолета. Ну, думаю, вот сейчас она взлетит, а меня заберут… Нет, пронесло. Правда, потом с недельку таскали в КГБ нашего администратора. Но Галя уговорила отца, чтоб и его оставили в покое.

— На том и расстались?

— Нет, конечно. Еще два года продолжали встречаться. Я молодой был, легкий на подъем и из каждого города, где бы ни гастролировал цирк, летал к ней на выходной в Москву. Иногда и Галя приезжала. Но ей сложнее было. Она ведь считалась незамужней, а значит, должна была каждый вечер возвращаться домой и там ночевать. Такие были в семье нравы. И все же она умудрялась ускользнуть из дома. Однажды прилетела ко мне в Одессу, сказав своим, что поехала к подруге на дачу. А зимой в Одессе бывают такие дни, когда вдруг ни с того ни с сего на несколько суток — нелетная погода. И, как назло, случилось такое во время ее очередного ко мне визита. Уже и мама ей звонит, узнав, где она, чтоб немедленно приезжала, а то хуже будет… При первой же возможности Галя улетела. Но после этого взялись за меня. Возвращаюсь я вечером в гостиницу, вдруг звонит директор цирка: «Извини, Игорь, но тут тебя ищут товарищи из местного КГБ».

Утром за мной приехали, посадили в машину и увезли. Привели в пустую комнату, дали ручку, лист бумаги и сказали: «Пиши всю правду и подробно, что к тебе приезжала гражданка такая-то, когда, с какой целью, на чьи деньги были куплены билеты и чем вы здесь занимались…» И оставили одного, закрыв дверь на ключ. Психологический расчет: вроде и не в камере, но под замком. За 15 минут Я разделался с «признанием», но продержали меня под замком часов шесть. Потом отвели к местному начальнику КГБ, который внешне очень был похож на Берию: лысоватый и в пенсне. Начал он по-хорошему: надо, дескать, заканчивать с этими отношениями… А я молодой, глупый: «Люблю ее!» Тогда он: «А как бы ты поступил, если б пришлось выбирать: или — любовь, или — жизнь твоего отца?» Бред какой-то! Я по глупости продолжаю: «Не понимаю, товарищ генерал, это что же — шантаж?» Так он мне: «Подумайте! Это вам информация к размышлению…» А напоследок предупредил: пока я работаю в Одессе, в выходные дни в Москву больше летать не смогу — никто и нигде мне билета не продаст. Да еще установили круглосуточную за мной слежку.

Наконец вернулся в Москву. С Галей мы продолжали встречаться. Тогда они придумали другой способ, как от меня избавиться. У меня было освобождение от службы в армии по состоянию здоровья из-за лимфаденита. Время от времени возникала у меня между шеей и щекой опухоль, которая, как признавали, была туберкулезного происхождения. И вдруг является нарочный с повесткой от военкома Москвы: я срочно должен ехать в Подольск, в главный госпиталь МВО для переосвидетельствования. Меня привезли и сдали главному врачу. В тот момент у меня по закону подлости, естественно, на щеке ничего не было. Врач говорит: будем резать, чтобы определить, есть ли заболевание. К счастью, резать не стали, собрали консилиум, и тот подтвердил мою непригодность к службе.

— Но почему Брежнев так противился вашим отношениям?

— Во-первых, 14-летняя у нас с Галей разница в возрасте. Во-вторых, артист цирка — несолидно для дочери главы государства. Тем более что и первый муж оттуда. И это ему тоже не нравилось.

Из-за всех перипетий наши отношения с Галей стали потихоньку угасать. В конце концов мужем дочери, к удовольствию генсека, стал офицер милиции Чурбанов.

Потом уже, когда цирк был в Москве, Брежнев пришел посмотреть мое выступление. Галя позво-нила и предупредила, что отец, собираясь на представление, сказал ей: «Посмотрю, какой он, твой бывший…»

— Говорят, что в своих аттракционах вы все время распиливаете жен. Галю пилили?

— Ее нет. А вот вторую распиливал. Нынешнюю — сжигаю. Но все время убеждаю, что для нее это не опасно, пока я ее люблю.

— А кто была вторая?

— Артистка цирка. Мы прожили с ней 12 лет, у нас дочь. А как разошлись, через пару лет она вышла замуж за моего родного брата и живет с ним по сей день. Представьте: я несколько лет платил алименты за свою дочь моему же брату!

— Чем занимается дочь?

— Много лет отработала в цирке дрессировщицей собак — унаследовала профессию от своей бабушки. Но сейчас переквалифицировалась — вышла замуж за балетмейстера Андрея Новикова, стала солисткой балета. И сейчас этот балет — в моем шоу.

— Кстати, Игорь Эмильевич, очень давно ни о вас, ни о ваших творческих проектах ничего не слышно. Где вы пропадали?

— Точное слово: буквально пропадал полгода в Японии, на севере страны, в ночном клубе. На первых порах все казалось неплохо: горный курорт, снег, мороз, постоянная смена зрителей. И в то же время — полная изоляция от общества. Такое впечатление, что я провел пять месяцев в больнице. И настолько истосковался по нормальным российским зрителям, что, думаю, пора о себе напомнить.

— Как?

— 7 марта в цирке на проспекте Вернадского состоится премьера супершоу «Игорь Кио представляет». А представляю я, как художественный руководитель и «крестный отец», замечательный иллюзионный аттракцион под руководством Юрия Кукиса и Татьяны Кох. Зрители впервые смогут увидеть там такие чудеса, что и Дэвиду Копперфильду не снились. Впрочем, о них лучше не рассказывать… Приходите — убедитесь сами!

«Расскажу все, как было», — доверительно обещает Юрий Чурбанов.

«В один из январских вечеров 1972 года я с товарищем приехал поужинать в Дом архитектора на улице Щусева. Пришли в ресторан, сели за столик, заказали, как помню, холодный ростбиф, салаты и бутылку вина. Не знаю, как сейчас, но тогда в ресторане Дома архитектора был большой камин, и вот, когда его разожгли, я заметил, что в глубине зала за двумя столиками, сдвинутыми вместе, сидит знакомая компания. Разумеется, мы с товарищем тут же подошли, поздоровались, присели, и нас познакомили с теми, кого мы не знали, и в том числе с молодой, внешне интересной женщиной, которая представилась скромно и просто: «Галина». Я и понятия не имел, что это Галина Брежнева.

Прошло какое-то время, и получилось так, что Галина Леонидовна сама позвонила мне на работу. В удобной и оригинально-шутливой форме спросила, куда же я исчез, почему не звоню. Не скрою, я обрадовался такому звонку. Мы тут же решили встретиться. После работы Галина Леонидовна заехала за мной, и мы провели вместе целый вечер. Мне было очень интересно. Эта женщина нравилась мне все больше и больше. Потом я уехал в отпуск, отдыхал в Подмосковье, Галина Леонидовна несколько раз приезжала ко мне, и я тоже ездил в Москву. Наши отношения стали сердечными. И только тут она призналась, чьей дочерью является.

Может быть, и не стоит об этом подробно говорить, но читатель сам помнит, какой ажиотаж был поднят в газетах и журналах вокруг нашей семьи. Лучше я сам скажу, как же все было на самом деле.

Когда мы с Галей решили пожениться, она пригласила меня на дачу к отцу.

Сколько же было публикаций об этой даче Генерального секретаря! Вся беда в том, что я, например, не видел ни одной фотографии к этим публикациям. А кто-нибудь их видел? Интересно, почему бы не показать? Ведь Леонид Ильич жил не на какой-нибудь супердаче: это был обычный трехэтажный кирпичный дом с плоской крышей. Наверху располагалась спальня Леонида Ильича и Виктории Петровны, они все время предпочитали быть вместе, а когда Леонид Ильич 10 ноября 1982 года принял смерть, Виктория Петровна спала рядом; небольшой холл, где он брился (сам, но чаще приглашая парикмахера). На втором этаже — две или три спальни для детей, очень маленькие, кстати говоря, от силы 9—12 метров, с совмещенным туалетом и ванной. Мы спали на обычных кроватях из дерева. Внизу жилых комнат не было, там находились столовая, рядом кухня и небольшой холл. На третьем этаже Леонид Ильич имел уютный, но совсем крошечный кабинет. Там же была библиотека. Обычно он отдыхал здесь после обеда, и никто не имел права ему мешать.

В доме был бассейн, где-то метров пятнадцать в длину, а в ширину и того меньше — метров шесть. Утром Леонид Ильич под наблюдением врачей делал здесь гимнастику. Рядом с домом был запущенный теннисный корт, на нем никто не играл, и он быстро пришел в негодность, зарос травой.

Вот сюда, на загородную дачу, Галина Леонидовна и пригласила меня для встречи с Леонидом Ильи-чом. Это был обычный день, мой отпуск шел к концу. Приехали где-то к обеду, Галя сразу познакомила меня с Викторией Петровной, и я увидел очень простую, удивительно обаятельную женщину. Сели за стол, и она как-то так повернула разговор, что моя скованность, давайте употребим это слово, быстро прошла. И если посмотреть со стороны — за столом сидели два хорошо знакомых человека и мирно беседовали на самые разные житейские темы. Вечером мы с Галей были в кинозале, смотрели фильм, и я даже не сразу заметил, как вошел Леонид Ильич. Только вдруг на фоне света увидел: стоит коренастый человек в серой каракулевой шапке-пирожке. Я поднялся, а он спрашивает: «Ты — Юрий?» — «Я». Тут он говорит: «А чего ты такой высокий?» Я хотел отделаться шуткой, но она у меня как-то не получилась, а он сказал: «Хорошо, я сейчас пойду разденусь, потом поужинаем и поговорим». Вот так состоялась знакомство. Потом был ужин: Леонид Ильич, Виктория Петровна и мы с Галей. Он задал вопрос: «Ваше решение серьезно?» И меня, и Галю спросил. «Да, мы подумали». И с моей стороны было сказано: «Да».

Видимо, я все-таки понравился ему. И не потому, что, как пишут, высокого роста (181 сантиметр), широкий в плечах, кареглазый… наверное, не только поэтому. В то время у Галины Леонидовны недостатка в женихах не было. И уровня они были повыше, чем подполковник Чурбанов. Молодой офицер, еще неизвестно, как у него сложится служебная карьера, не споткнется ли он… Но — понравился.

Мы расписались в загсе Гагаринского района. Леонид Ильич категорически запретил нам обращаться во дворцы бракосочетания; он хотел, чтобы все прошло как можно скромнее. Мы специально выбрали день, когда в загсе был выходной, приехали, нам его открыли, мы расписались, поздравили друг друга, — что и говорить, пышное получилось торжество при пустом-то зале. Свадебный ужин проходил на даче и длился часа три. Можно представить себе робость моих родителей, когда их доставили на большой правительственной машине на дачу Генерального секретаря ЦК КПСС. Из двух костюмов отец выбрал самый лучший, что-то подыскала мама, все считали, что они нарядно одеты, а мне их было до слез жалко. Конечно, они очень стеснялись, мама вдобавок ко всему еще и плохо слышит, но отец держался с достоинством, не подкачал. Гостями с моей стороны были брат, сестра, несколько товарищей по работе, Галя тоже пригласила двух-трех подруг — в общем, очень узкий круг.

Расписавшись, мы с Галиной Леонидовной около года снимали квартиру в обычном доме на Садовом кольце, недалеко от американского посольства. Хозяева, муж и жена, уехали за границу, одна комната была закрыта на замок, там находились их вещи, а в нашем распоряжении имелась другая комната, ванная и кухня. У нас не было даже своей мебели, и мы весь год пользовались мебелью наших хозяев. А какая это была мебель? Квартирантам хорошие вещи люди не оставляют. Потом мы еще очень долго жили в моей однокомнатной холостяцкой квартире на проспекте Мира у метро Щербаковская. Леонид Ильич не торопился. Он не был человеком опрометчивых решений. Разумеется, никакой служебной машины у меня в тот период не было. Чтобы добраться до работы, жена тоже довольно редко вызывала «семейную машину». Единственное, когда заказывали продукты, тогда машина приезжала. Никаких машин в качестве свадебного подарка мы с Галей от Леонида Ильича не получали. У Галины до замужества, кстати говоря жившей с родителями, была своя малолитражка, так называемая «блоха», которую она сама же и разбила. После ремонта мы сдали ее в комиссионный магазин, по цене, утвержденной государством.

По складу характера Галина Леонидовна очень мягкий, очень добрый человек; вот эту мягкость, доброту, уважительное отношение к людям Галина Леонидовна взяла от Леонида Ильича. Сразу скажу, что у нее не было каких-то шикарных сверхтуалетов. Причем так если дочь, приезжая к отцу и матери на дачу, была как-то вычурно одета, она получала от них нагоняй и в следующий раз одевалась уже так, чтобы не раздражать родителей. Конечно, драгоценные украшения, которые любит каждая женщина, у жены были и есть. Но ведь это дарили родители. С другой стороны, я все деньги приносил домой. Впрочем, о каких деньгах идет речь? Должностной оклад заместителя министра внутренних дел, я уже не говорю — первого заместителя министра, — порядка 550 рублей. Выплата за генеральское звание — 120–130 рублей. Плюс — выслуга лет. На момент увольнения у меня выслуга лет составляла 29 с хвостиком, то есть я расписывался в ведомости за 1100 рублей. Нам с женой, которая тоже работала и имела оклад 250 рублей, вполне хватало. Кроме того, как член коллегии я имел талоны на питание. Детей у нас с Галиной Леонидовной не было. От зарплаты я оставлял себе деньги на уплату партвзносов, на питание в столовой и на сигареты; остальные деньги я в конверте приносил жене, у нас такая традиция была, никем не установленная: я их клал сверху на холодильник. Она распоряжалась моими деньгами, плюс — своих 250 рублей, но и родительская помощь, конечно, ее никто со счетов не сбрасывает. Почему же, спрашивается, не иметь хорошее украшение, которое идет женщине? Но никакой россыпи бриллиантов, о чем сейчас судачат на всех углах, у жены не было. Очень контактная по складу характера и излишне доверчивая, Галина Леонидовна быстро отзывалась на человеческие просьбы. Вот это, видимо, ее слабость, потому что она не всегда замечала, что за обычной, казалось бы, просьбой кроется какое-то гнильцо. В общем, почти каждый человек пытался нажиться на этих просьбах, кого что интересовало — продвижение по службе или что-то еще, — а Галина Леонидовна не обладала гибкой ориентировкой и всегда старалась помочь этим просителям.

До своего замужества Галина Леонидовна жила с родителями, собственной квартиры у нее не было. Родители Галю не отпускали, были очень привязаны к ней, поэтому она всегда была под контролем. Каких-то больших шалостей — не прощали. Не знаю, как складывалась личная жизнь Галины Леонидовны до встречи со мной, была ли это счастливая жизнь, все ли в ней ладилось, — мы редко или почти не касались этой темы. Я давно заметил, что люди всегда охотнее говорят о настоящем, тем более если прошлое не оставило какой-то яркий след. Галина Леонидовна редко подчеркивала, что она дочь руководителя страны, у нас никогда не было уборщицы, квартиру убирала она, а уж посудомоечные дела целиком лежали на ее плечах. Так же, как все, по выходным дням мы отвозили вещи в прачечную и химчистку, свободного времени почти не было, Галина Леонидовна работала до самой смерти отца, да и потом еще несколько лет: сначала редактором в Агентстве печати «Новости», потом — у Громыко в МИДе, где она занимала должность заместителя начальника отдела историко-архивного управления. Очень редко (несколько раз в жизни) она бывала в зарубежных командировках, причем только в социалистических странах. Мы никогда и не отдыхали за границей, как об этом писали в газетах, чаще всего это был Крым, реже — Подмосковье, а после ухода Леонида Ильича из жизни мы, по сути, вообще никуда не ездили. Трудно сказать почему: была, наверное, какая-то ложная стеснительность, нам казалось, что на нас смотрят, шушукаются на наш счет, — поэтому все отпуска мы теперь в основном проводили на даче. Так, наверное, было лучше.

Первому заместителю министра внутренних дел полагалась государственная дача, но я никогда этой «привилегией» не пользовался. В 1979 году на деньги Леонида Ильича, но и добавив, конечно, собственные сбережения, мы построили свою дачу. Получилось, что все заместители министра и члены коллегии пользовались госдачей, кроме первого заместителя министра. Причем это были весьма шикарные дачи, я уж не говорю о даче министра, на которой жить было одно удовольствие.

Галина Леонидовна очень вкусно готовила. Виктория Петровна старалась ей помогать, иногда она давала ей какую-то сумму денег на продукты, но нечасто, — в общем, у них были обычные родственные отношения. Мое любимое блюдо — это омлет с колбасой и сосиски. Сейчас бы их покушать…

Затворниками мы, конечно, не жили, но и приемом гостей тоже не злоупотребляли. Будучи хорошей хозяйкой, Галина Леонидовна всегда радовалась, если гости оставались довольны. Иногда мы тоже выезжали к нашим друзьям. В основном это были мои товарищи по службе, по линии жены — никого знакомых не было. Другая категория друзей — это те, с кем я работал в комсомоле, но они почти отошли от нас после смерти Леонида Ильича. Таких, ярко преданных, что ли, людей почти не осталось. Тут, видно, действует какая-то своеобразная формула: когда человек при должности, при положении, если угодно — при власти, он не испытывает недостатка в друзьях и товарищах. Но стоит ему чуть-чуть пошатнуться, как от него все бегут, как от прокаженного. И как только не трепали газеты имя дочери покойного Генерального секретаря ЦК КПСС! Все шло по одной и той же схеме: бриллианты, любовники, вечно пьяный муж, какие-то цирковые дела и прочая «сладкая» жизнь. Могу сказать одно: во всем этом очень много наносного. Если бы и была у Галины Леонидовны «сладкая» жизнь, то я бы, конечно, все знал.

Бывший председатель КГБ СССР Семичастный сейчас вообще договорился в своих «воспоминаниях» до того, что генерал армии Семен Кузьмич Цви-гун, при Андропове работавший в КГБ СССР первым заместителем председателя, покончил с собой, якобы потрясенный своим же собственным докладом Леониду Ильичу о каких-то неблаговидных поступках его дочери. Правда, Семичастный тут же добавил, что он не верит этой «побасенке». Так вот, товарищ Семичастный, я тоже не верю. Более того, могу совершенно определенно сказать, что все это полная чушь. И кому бы, как не Семичастному, знать это! Если угодно, то ведь тут — деликатная информация, она не подлежит разглашению. Докладывает тот человек, который обладает информацией, причем только тому, кто в этой информации нуяодается. Все. В таких делах не нужен посредник. Наличие посредника, кстати сказать, и вызовет самое большое неудовольствие, если уж на то пошло. Тот же Семичастный утверждает, что Брежнев дважды приказывал ему убить Никиту Сергеевича Хрущева. Что же это происходит у нас с бывшими руководящими работниками, люди добрые?! Как же так можно? А доказательства? Или у товарища Семичастного это уже… чисто возрастное явление?

С братом Юрием у Гали не было, по-моему, близких отношений. По каким-то этическим соображениям мне не очень удобно об этом говорить, но раз в прессе опять-таки появились статьи, то я сразу скажу, что Леонид Ильич часто упрекал его за опрометчивые поступки, за — бывало и такое — неэтичное поведение в загранпоездках. Леониду Ильичу ведь все докладывали. Утаить от него что-либо было практически невозможно, тем более что Юрий работал у Патоличева — в министерстве внешней торговли. Человек слабый и безвольный, Юрий еще как-то держался, когда был торговым представителем в Швеции. Но перейдя на работу в министерство, он попал под влияние своей жены, умной и образованной женщины из Днепропетровска, и тут, в общем, не все было так, как надо.

Если же кто-то из детей или внуков вдруг провинился и все это приобретало огласку, то Леонид Ильич всегда спрашивал очень строго, и взбучка бывала. Ну, какие это могли быть проступки? Допустим, кто-то нарушил правила дорожного движения или, скажем, высокомерно повел себя с сотрудниками ГАИ, — Леонид Ильич обо всем этом быстро узнавал, как это делалось, мы знали, и от него доставалось на «полную катушку». Впрочем, если говорить о внуках, то я не помню, честно говоря, чтобы они позволяли себе развязный образ жизни и были возмутителями спокойствия: ребята всегда держались в определенных «рамках» и воспитывались довольно строго. Несколько раз, по-моему, Леонид Ильич и Виктория Петровна бывали на днях рождения у своего сына Юры. А вот у нас с Галей он не был ни разу. Виктория Петровна иногда, хотя и редко, приезжала к дочери, а он нет. Может, мы не очень настойчиво приглашали, может быть, это совпадало с его нездоровьем, но факт есть факт: у нас он никогда не был. Зато Леонид Ильич иногда навещал внуков. Если это были семейные праздники, он обычно дарил какой-то подарок, говорил слова приветствия, немного общался с гостями и уезжал.

Рой Медведев писал, что моя жена имела орден Ленина. (И еще много что написал: что я был «подполковником ГАИ», родился в Подмосковье, — все это полностью не соответствует действительности.) А отец бы ей просто голову оторвал за такие награды. Какой орден Ленина? Она даже в КПСС никогда не состояла. Еще когда Галина Леонидовна работала редактором в Агентстве печати «Новости», у нее как-то раз была попытка на этот счет, но Леонид Ильич тут же запретил ей даже думать об этом и сказал: «Хватит того, что у тебя отец Генеральный секретарь, я в партии и без тебя разберусь что к чему».

10 ноября 1982 года, утром, в начале девятого, мне на работу позвонила Витуся, дочь Галины Леонидовны, и сказала: «Срочно приезжайте на дачу». На мой вопрос: «Что случилось?» — ответа не последовало. Я заехал за женой в МИД, и в скором времени мы уже были на даче. Поднялись в спальню, на кровати лежал мертвый Леонид Ильич, рядом с ним находились Виктория Петровна и сотрудники охраны. Юрий Владимирович Андропов уже был там. Позже подъехал Чазов. Прощание шло четыре дня.

Галина Леонидовна старалась еще как-то держаться. Только у гроба, у самой могилы, сказала: «Прощай, папа». Слез уже не осталось, все было выплакано. Виктории Петровне предложили машину, чтобы доехать до Красной площади, но она наотрез Отказалась: «Этот последний путь с моим мужем я пройду сама».

Я шел за гробом, поддерживая с одной стороны Викторию Петровну, с другой — Галину Леонидовну. Потом шел Юрий Леонидович с женой, племянники, Вера Ильинична и Яков Ильич, внуки Леонида Ильича — Андрей и Леня. Никто из нас на трибуну Мавзолея не поднимался, мы остались там, где находились гости.

О чем я думал там, на Красной площади? Конечно, я спрашивал себя, что же будет с нами, прежде всего с Викторией Петровной, что ее ждет, как она будет жить дальше?

Официально своим преемником Леонид Ильич никого не называл. Он, как я уже говорил, не собирался умирать. Но если он и думал о преемнике, то это был именно Андропов.

Уже после суда я виделся с женой в стенах Лефортовского изолятора. Пока шел суд, от Галины Леонидовны никаких весточек не было, а тут вдруг нам дали короткое свидание. Но меня и здесь не оставляли одного. Во время разговора присутствовал заместитель начальника изолятора, фамилию его я не помню; он живо интересовался беседой, потом мы пили чай с лимоном. Впрочем, тогда еще лимон в разряд дефицита не входил и деньги на этот чай, судя по моей тюремной «зарплате», не высчитали.

В общем, встретились мы с Галиной Леонидовной и попили чайку. Она сказала: «Где бы ты ни находился, я буду тебя ждать».

Вот так мы и простились.

Отсюда, из Лефортова, меня отправили в пересыльную тюрьму на Красной Пресне.

…Никто не знает, что пережила эта женщина за последний год. И я тоже не знаю, ведь я был уже под арестом. О том, сколько слез она выплакала, сколько ночей проведено без сна, можно было догадаться по ее лицу. Тяжелый «пресс» обрушился на Галину Леонидовну с первых же дней моего ареста. Тот же полковник Миртов во время следствия все время твердил: «Пусть ваша жена сдаст свои драгоценности и скажет, что вы привезли их от Рашидова из Узбекистана». Это повторяли Гдлян и Иванов. Я отвечал: «Что вы все ко мне, вы сами предложите это Галине Леонидовне, пусть она их и сдает». Вот такие были разговоры. А если бы я пошел на это «предложение», то… в общем, Гдлян все время сулил мне какую-то поблажку. Драгоценности Галины Леонидовны — это серьги, кольца, кулон и браслет, подаренные родителями. Что-то из своих украшений она приобретала сама, но среди всех этих «цацек» ничего сногсшибательного не было. Единственное, Гале всегда очень нравились серьги, среди них одна пара, я помню, была действительно дорогая — это золото с бриллиантами на сумму в несколько тысяч рублей. Но зато другая пара серег стоила уже всего несколько сот рублей — то есть Галина Леонидовна имела лишь то, что ей действительно нравилось и шло. Ни о каком коллекционировании бриллиантов и речи быть не могло. Леонид Ильич бы и не позволил. Повторяю, он хорошо знал, как мы жили.

Так вот, Галина Леонидовна сказала: «Пусть все забирают, за имущество я бороться не стану. Пусть и квартиру забирают. Все равно я пока буду жить у друзей». Галина Леонидовна сама хотела подать заявление, чтобы у нас забрали четырехкомнатную квартиру и дали бы ей квартиру из двух комнат в любом районе Москвы. Я не отговаривал. В наших четырех комнатах было чуть больше 80 метров, квартира удобная, но не «двухэтажная», как писали в газетах, — это новый дом на улице Щусева, рядом с тем самым Домом архитектора, где мы 15 лет назад встретили друг друга.

А через 10 дней, уже около шести часов вечера, раздалась команда — «на выход с вещами!».

Вывели нас на улицу, погрузили в автозак, привезли на вокзал и воткнули в знаменитые «столыпинские» вагоны.

Когда я был первым заместителем министра, я эти вагоны видел, но, разумеется, никогда в них не был и просто не представлял себе, что это такое на самом деле. Полутемный вагон, в нем камеры на 6— 12 человек каждая. Есть камеры для особо опасных преступников, таких как Чурбанов, — они на три человека, хотя меня везли одного и в сопроводительном «наряде» было написано: строгая изоляция. Это значит, что я ни с кем не должен общаться и со мной — под страхом наказания — тоже никто не имеет права разговаривать.

Я ехал, смотрел и все время вспоминал последние встречи с Галиной Леонидовной. Что с ней будет? Как ей жить? По постановлению суда, все наше имущество подлежало конфискации. Ну хорошо, меня осудили. Но она в чем виновата? Тут еще вопрос, виноват ли сам отбывающий наказание, — почему же его семья должна влачить нищенский образ жизни? Осужденный, допустим, как-то проживет, государство, которое изолировало его от общества, гарантирует ему питание, спальное место и прочее. Но что будет с его семьей, она, его семья, это что же, не люди они, что ли? Получается, что если человек провинился, так его нужно обязательно раздеть до трусов, да еще без резинки оставить, чтобы он просто был гол как сокол. И не его одного — всю его семью. Вот наши законы.

А когда вернешься из заключения, то живи как хочешь.

О многом передумал я за эти три дня, пока наш «Столыпин» катил на Урал».

Брежнев и его сподвижники, как известно, совсем не были склонны обременять себя доверительными беседами с управляемым ими народом. И советские журналисты не спешили оповестить мир о том, что происходит за закрытыми дверями ЦК И в советском Генштабе не устраивали регулярных «брифингов» для инкоров. Наоборот — и цекисты, и обслуживающая их пресса вкупе с КГБ и цензурой были озабочены тем, как бы понадежнее упрятать концы в воду и скрыть тайну. Так что вещие мандельштамовские слова — «мы живем, под собою не чуя страны» — в Советском Союзе оставались актуальны.