Тайны кремлевских жен

«Какая атласная грудь, какое изящное тело…»

В 1918 году, выступая под мужским псевдонимом Антон Крайний, Зинаида Гиппиус написала полемическую статью «Бабская зараза»:

«Еще не было в истории примера, чтобы какой-нибудь народ так обабился, как мы.

Россия — баба, это говорили многие, говорили давно, т. е. указывали на преобладание черт женских, бабьих, рабьих в психике русского народа.

Мы обабились сверху донизу, вдоль и поперек. Рассматривайте Россию как угодно, делите на любые группы, мельчите до индивидуальностей — или берите в общем, — ничего вы нигде не увидите, кроме самого яркого, выпуклого, беспардонного бабизма…

И все и вся жаждут… не самой покорности, а чтобы их покоряли. Вечноженское: «нет, нет!», а в сущности тайное — «возьми меня всю! всю!» И, покоренные, уже покоряются и слушаются со смаком, с упрямством длительным — не оторвешь.

Ну, а если взглянуть на наши «партии»? Эс-эры? Эти когда-то выдавали себя за мужчин. И все им верили. Но теперь приходится думать, уж не было ли это юное мальчишество? Потому что обабиться подобно эс-эрам — вещь беспримерная. Они покорны как-то без достоинства.

О партии левых эсеров, знаменательно возглавляемой М. Спиридоновой, — спору не будет. Это типичная истеричка, взбалмошная, капризная, но отдающаяся «по гроб жизни»: то, что французы называют «crampon». Она — никуда, как героиня популярнейшей фабричной песенки.

Отрава, конечно, не до смерти, и опять «маруся» покорно и преданно заглядывает в глаза своему «милке».

«Свой выход на политическую арену и участие в первой российской революции партия социалистов-революционеров ознаменовала серией террористических актов, — пишет К. Гусев. — Наибольшего размаха эсеровский индивидуальный террор достиг в 1905–1906 гг., когда только в течение декабря 1905 — января 1906 гг. в Тамбове, Саратове, Пензе, Чернигове и других городах было совершено 22 покушения на высокопоставленных царских сановников, полицейских чинов, руководителей карательных экспедиций, подавлявших революционные выступления крестьян и рабочих.

Среди выстрелов и взрывов бомб всеобщее внимание привлек, казалось бы, не очень громкий выстрел, раздавшийся 14 января 1906 г. на железнодорожной платформе в г. Борисоглебске. Молодая девушка (ей тогда был 21 год) Мария Спиридонова смертельно ранила губернского советника Г. Н. Лу-женовского, усмирителя крестьянских волнений и главу черносотенцев Тамбовской губернии. Луже-новский не был столь крупной политической фигурой, чтобы покушение на него после таких террористических актов, как убийства великого князя Сергея Александровича или министра внутренних дел Плеве, вызвало большой резонанс. Внимание привлекли прежде всего личность исполнительницы приговора Тамбовского губернского комитета эсеров и неслыханные даже по тем временам издевательства, которым она подверглась после ареста и о которых через публикацию в либеральных буржуазных газетах «Новая жизнь» и «Русь», а также вышедшую в 1906 г. по горячим следам событий брошюру С. П. М-ина «Дело М. А. Спиридоновой» стало известно самой широкой общественности.

Кто же такая эта Спиридонова? Кто она, эта еще недавно безвестная девушка, сегодня столь близкая и дорогая миллионам русских людей? «Наша жизнь» дает ей такую характеристику:

«Представьте существо чистое, девственное, цвет одухотворенной красоты, какую только выработала высшая культура России, представьте эту юную, беззащитную девушку в косматых лапах скотски отвратительных, скотски злобных и скотски сладострастных орангутангов. Такова была участь Спиридоновой».

Такова и сама Спиридонова.

Ей едва исполнился 21 год. Не сложна ее биография, но почти каждая черта ее рисует перед читателем образ, вызывающий глубокую симпатию к подвергнутой невероятным истязаниям девушке. Мария Александровна принадлежит к буржуазной среде — ее отец имел паркетную фабрику, а затем служил бухгалтером в банке. У нее есть еще три сестры и брат. В умственном отношении Спиридонова, очевидно, незаурядная девушка. С малых лет родители возлагали на нее большие надежды. Росла Маруся — так ее звали в семье и подруги по гимназии — умненькой, способной девочкой. Она с малых лет проявила большие способности. Пяти лет она уже умела читать и писать. В гимназию она поступила во II класс и сразу заняла положение первой. ученицы и сохраняла его во все время пребывания в школе. Из VIII класса она была исключена за так называемую «политическую неблагонадежность». Попыталась поступить на Высшие женские курсы, но благодаря аттестации, выданной ей гимназическим советом, ее никуда не приняли. Обычная история, так много калечащая на Руси молодых сил, самых честных, самых талантливых! Неудача с поступлением на курсы не могла, конечно, охладить у Марии Александровны стремления к образованию, и она усердно занялась им дома, много читала, много училась.

Чтобы закончить общую характеристику М. А Спиридоновой, нужно сказать, что она очень любила музыку, играла на рояле, — особенно ей нравились сонаты Бетховена.

Такова в общих Чертах Мария Александровна Спиридонова, письмо которой, напечатанное в «Руси», наполнило ужасом и негодованием сердца всех честных людей России от столицы до самых ее отдаленных уголков.

Это письмо, дышащее в каждой строчке глубокой искренностью и правдой и каждой своей строчкой вызывающее у читателя содрогание ужаса, а также и данные судебного процесса дорисовывают образ этой удивительной девушки, о которой адвокат Н. В. Тесленко имел полное право сказать судившим ее офицерам:

«Спешите же встать на защиту Марии Спиридоновой! Не уступайте никому чести спасти эту девушку! Вырвите ее из когтей смерти!.. Перед вами не только униженная, поруганная, больная Спиридонова: перед вами больная и поруганная Россия!»

Да, М. А. Спиридонова действительно олицетворяла перед этими в блестящих мундирах сидевшими офицерами униженную и поруганную Россию… Но ни крик страстного негодования и скорби, который слышался в речах г. Тесленко, ни безмерные страдания самой Спиридоновой, этой чудной девушки, не были для них убедительны, и напрасно другой защитник — есаул А. И. Филимонов — обращался к «своим собратьям по оружию» с горячей мольбою не забывать, подписывая приговор, что «военные люди не убивают женщин», — М. А. Спиридонова была приговорена к повешению, и теперь ей грозит казнь…

Вот это письмо, адресованное ею из тюрьмы товарищам по деятельности:

«Дорогие товарищи! Луженовский ехал последний раз по этой дороге. Из Борисоглебска он ехал в экстренном поезде. Надо было убить его именно тогда. Я пробыла на одной станции сутки, на другой тоже и на третьей двое суток. Утром, при встрече поезда, по присутствию казаков, решила, что едет Луженовский. Взяла билет 2-го класса, рядом с его вагоном; одетая гимназисткой, розовая, веселая и спокойная, я не вызывала никакого подозрения. Но на станции он не выходил.

По приходе поезда в Борисоглебск с платформы жандармы и казаки сгоняли все живое. Я вошла в вагон и на расстоянии 12–13 шагов, с площадки вагона, сделала выстрел в Луженовского, проходившего в густой цепи казаков. Так как я была очень спокойна, то я не боялась не попасть, хотя пришлось метиться через плечо казака: стреляла до тех пор, пока было возможно. После первого выстрела Луженов-ский присел на корточки, схватился за живот и начал метаться по направлению от меня по платформе. Я в это время сбежала с площадки вагона на платформу и быстро, раз за разом, меняя ежесекундно цель, выпустила еще три пули. Всего, по показанию Богородицкого, нанесено 5 ран: две в живот, две в грудь и одна в руку.

Обалделая охрана в это время опомнилась; вся платформа наполнилась казаками, раздались крики: «бей!», «руби!», «стреляй!». Обнажились шашки. Когда я увидела сверкающие шашки, я решила, что тут пришел мой конец, и решила не даваться им живой в руки. В этих целях я поднесла револьвер к виску, но на полдороге рука опустилась, а я, оглушенная ударами, лежала на платформе. «Где ваш револьвер?» — слышу голос наскоро меня обыскивавшего казачьего офицера, и стук прикладом по телу и голове отозвался сильной болью во всем теле. Пыталась сказать им: «Ставьте меня под расстрел». Удары продолжали сыпаться. Руками я закрывала лицо; прикладами руки снимались с него. Потом казачий офицер, высоко подняв меня за закрученную на руку косу, сильным взмахом бросил на платформу. Я лишилась чувств, руки разжались, и удары посыпались по лицу и голове. Потом за ногу потащили вниз по лестнице. Голова билась о ступеньки, за косу взнесена на извозчика.

В каком-то доме спрашивал казачий офицер, кто я и как моя фамилия. Идя на акт, решила ни одной минуты не скрывать своего имени и сущности поступка. Но тут забыла фамилию и только бредила. Били по лицу и в грудь. В полицейском управлении была раздета, обыскана, отведена в камеру, холодную, с каменным полом, мокрым и грязным.

В камеру в 12 или 1 час дня пришли помощник пристава Жданов и казачий офицер Аврамов; я пробыла в их компании, с небольшими перерывами, до 11 часов вечера. Они допрашивали и были так виртуозны в своих пытках, что Иван Грозный мог бы им позавидовать. Ударом ноги Жданов перебрасывал меня в угол камеры, где ждал меня казачий офицер, наступал мне на спину и опять перебрасывал Жданову, который становился на шею. Они велели раздеть меня донага и не велели топить мерзлую и без того камеру. Раздетую, страшно ругаясь, они били нагайками (Жданов) и говорили: «Ну, барышня (ругань), скажи зажигательную речь!» Один глаз ничего не видел, и правая часть лица была страшно разбита. Они нажимали на нее и лукаво спрашивали: «Больно, дорогая? Ну скажи, кто твои товарищи?»

Я часто бредила и, забываясь, в бреду мучительно боялась сказать что-либо. В показаниях этих не оказалось ничего важного, кроме одной чуши, которую я несла в бреду.

Придя в сознание, я назвала себя, сказала, что я социалистка-революционерка и что показания дам следственным властям; то, что я тамбовка, могут засвидетельствовать товарищ прокурора Каменев и другие жандармы. Это вызвало бурю негодования: выдергивали по одному волосу из головы и спрашивали, где другие революционеры. Тушили горящую папиросу о тело и говорили: «Кричи же, сволочь!» В целях заставить кричать, давили ступни «изящных» — так они называли — ног сапогами, как в тисках, и гремели: «Кричи! (ругань). У нас целые села коровами ревут, а эта маленькая девчонка ни разу не крикнула ни на вокзале, ни здесь. Нет, ты закричишь, мы насладимся твоими мучениями, мы на ночь отдадим тебя казакам…» «Нет, — говорил Аврамов, — сначала мы, а потом казаки…» И грубое объятие сопровождалось приказом-. «Кричи!», я ни разу за все время битья на вокзале и потом в полиции не крикнула. Я все бредила.

В 11 часов с меня снимал показания судебный следователь, но он в Тамбове отказался дать материал, так как я все время бредила. Повезли в экстренном поезде в Тамбов. Поезд идет тихо. Холодно, темно. Грубая ругань Аврамова висела в воздухе. Он страшно ругает меня. Чувствуется дыхание смерти. Даже казакам жутко, «Пой, ребята, что вы приуныли, пой, чтобы эти сволочи подохли при нашем веселии!» Гиканье и свист. Страсти разгораются, сверкают глаза и зубы, песня отвратительна. Брежу: воды — воды нет. Офицер ушел со мной во 2-й класс. Он пьян и ласков, руки обнимают меня, расстегивают, пьяные губы шепчут гадко: «Какая атласная грудь, какое изящное тело…» Нет сил бороться, нет сил оттолкнуть. Голоса не хватает, да и бесполезно. Разбила бы голову, да не обо что. Да и не даст озверелый негодяй. Сильным размахом сапога он ударяет меня на сжатые ноги, чтобы обессилить их, зову пристава, который спит. Офицер, склонившись ко мне и лаская мой подбородок, нежно шепчет мне: «Почему вы так скрежещете зубами, — вы сломите ваши маленькие зубки».

Не спала всю ночь, опасаясь окончательного насилия. Днем предлагает водки, шоколаду; когда все уходят, ласкает. Пред Тамбовом заснула на час. Проснулась, потому что рука офицера была уже на мне. Вез в тюрьму и говорил: «Вот я вас обнимаю». В Тамбове бред и сильно больна.

Показания следующие: 1) Да, хотела убить Луженовского по предварительному соглашению и т. д. 2) По постановлению Тамбовского комитета партии социалистов-революционеров за преступное засекание и безмерное истязание крестьян во время аграрных и политических беспорядков и после них в тех уездах, где был Луженовский, за разбойничьи похождения Луженовского в Бори-соглебске в качестве начальника охраны; за организацию черной сотни в Тамбове и как ответ на введение военного положения и чрезвычайной и усиленной охраны в Тамбове и других уездах Тамбовским комитетом партии социалистов-революционеров был вынесен приговор Луженовскому; в полном согласии с этим приговором и в полном сознании своего поступка я взялась за выполнение этого приговора.

Следствие кончено, до сих пор сильно больна, часто брежу. Если убьют, умру спокойно и с хорошим чувством в душе».

Письмо это не могло не вызвать всеобщего крика негодования, и ужаса, и в газету «Русь», где оно появилось, градом посыпались письма с разных сторон, в которых авторы их — между них много женщин и девушек, — протестуя против допущенных по отношению к ней насилий и зверств, требуют «публичного и гласного» суда над насильниками — казачьим офицером Аврамовым и приставом Ждановым.

Суд приговорил М. А. Спиридонову к повешению, но постановил ходатайствовать перед командующим Московским военным округом о замене ей этого наказания, что и было впоследствии сделано, ссылкой на каторжные работы».

Левые эсеры были единственной партией, с которой большевики разделили после Октябрьского переворота власть и создали правительственную коалицию. Ленин отмечал «громадную преданность революции, обнаруженную целым рядом членов этой партии, которые проявляли всегда очень много инициативы и энергии».

К июню 1918 года в отношениях между партиями большевиков и левых эсеров назрел кризис.

В мае 1918 года Советским правительством были приняты законы о продовольственной диктатуре и комитетах бедноты.

Народному комиссариату продовольствия, который возглавлял А. Д. Цюрюпа, предоставлялись чрезвычайные полномочия для закупки хлеба у крестьян. Изъятием хлеба у крестьян занимались «продовольственные отряды», созданные из городских рабочих.

В стране был голод. Большевики стремились справиться с продовольственным кризисом за счет крестьян. Хлеб закупался по «твердым» ценам.

Непопулярные методы, использованные большевиками в деревне, отозвались эхом крестьянских восстаний.

Левые эсеры не поддерживали репрессивных мер, проводимых большевиками в деревне. Левые эсеры выступали за гибкую политику цен на сельскохозяйственные продукты. Влияние партии левых эсеров росло. Эта партия могла бороться за голоса избирателей, оппонировать большевикам во ВЦИК и на съездах Советов.

Выступая на V съезде Советов, Ленин заявил: «Тысячу раз будет неправ тот, тысячу раз ошибается тот, кто позволит себе хоть на минуту увлечься чужими словами и сказать, что это борьба с крестьянством, как говорят иногда неосторожные или невдумчивые из левых эсеров. Нет, это борьба с ничтожным меньшинством деревенских кулаков».

Левые эсеры выступали против заключения мира с Германией. Весной 1918 года в знак протеста против подписания Брестского мира левые эсеры вышли из состава Советского правительства.

С целью срыва заключения сепаратного мира с Германией ЦК левых эсеров вынес свое решение — смертный приговор немецкому послу графу Вильгельму Мирбаху.

Совершив террористический акт, эсеры скрылись в особняке в Трехсвятительском переулке, у Покровских ворот, где размещался штаб одного из отрядов ВЧК, которым командовал Попов.

Председатель ВЧК Дзержинский прибыл в отряд Попова, чтобы арестовать террористов, но был сам арестован вместе с сопровождающими его чекистами.

Вслед за арестом председателя ВЧК эсеры арестовали председателя Моссовета Смидовича, захватили здание ВЧК на Лубянке, 11 и арестовали находившихся там чекистов-большевиков. Сделать это было нетрудно — охрану здания нес отряд чекистов-эсеров.

Из членов коллегии ВЧК удалось захватить только Лациса, все остальные находились в Большом театре на V съезде Советов.

Пока шел съезд, левые эсеры захватили Главный почтамт и разослали по всей стране телеграммы о захвате власти, дали несколько орудийных выстрелов по Кремлю и отправили делегацию на съезд.

Узнав об аресте Дзержинского, Ленин заявил, что если хоть один волос упадет с его головы, то левые эсеры заплатят за это «тысячью своих голов». Немедленно была арестована вся левоэсеровская фракция съезда вместе с ее лидером — Марией Спиридоновой. В районах Москвы были мобилизованы большевистские рабочие отряды.

Мятеж левых эсеров был ликвидирован 7 июля 1918 года.

В книге Д. Л. Голинкова «Крушение антисоветского подполья в СССР» читаем: «Некоторые группы партии левых эсеров работали в 1920–1921 гг. легально. Лидер партии левых эсеров М. А. Спиридонова, которая по приговору Московского революционного трибунала 24 февраля 1919 года была изолирована от политической и общественной деятельности сроком на один год, по указанию В. И. Ленина была помещена в Кремле. Ей предоставили здесь две комнаты для проживания, она получала питание из кухни Совнаркома, вела оживленную переписку, пользовалась литературой. Но 20 апреля 1919 года она бежала, перешла на нелегальное положение и продолжала антисоветскую работу.

20 октября 1920 г. Спиридонова вновь была задержана. Теперь ее уже поместили в тюрьму, а затем, ввиду болезненного состояния, в больницу. 13 сентября 1921 г.

Политбюро ЦК РКП(б) приняло решение освободить Спиридонову из-под стражи, о чем было дано указание ВЧК. 18 сентября Спиридонову освободили под поручительство председателя центрального организационного бюро партии левых эсеров (легальных) И. 3. Штейнберга и секретаря того же бюро Ю. И. Баккала.

В 1923 году Спиридонова пыталась бежать за границу, но была задержана и осуждена на три года ссылки. Отбыв наказание, отошла от политической деятельности».

Прошло совсем немного времени, и, несмотря на «отход от политической деятельности», Спиридонова оказалась в сталинских застенках. От выстрела в Борисоглебске до расстрела в Орле, от эсеровской террористки до лидера крупной политической партии, от члена высших органов власти до жертвы сталинских репрессий — таков жизненный путь Марии Александровны Спиридоновой, оборвавшийся в 1941.