Тени древней земли

Глава сорок четвертая

— Это самый известный проспект Симферополя. Здесь люди впервые целуются, встречаются с друзьями, празднуют важные события… Он проходит практически через весь город, — пояснила Мария, кутаясь в плащ.

— Это великолепно. Это действительно так.

— Она опаздывает, — сказала Мария, посмотрев на часы. Она уже должна быть здесь.

Не отрывая взгляда от небесного пейзажа, Евгений спросил коллегу:

— Ты так и не сказала мне, что ты думаешь о маневре Фирсова?

Мария пожала плечами.

— Что и говорить, это пустая трата времени.

На встрече с начальником они оба рассказали ему о том, как они провели день с подполковником, не упустив ни одной детали, даже о том, в какое состояние погрузился Барсуков после того, как они покинули Алушту. Фирсов, видя их недоумение по поводу раскрытия дела и предложение не открывать его вновь, не согласился: он хотел хотя бы дать ветерану последний шанс.

— Жертвы так и не были опознаны, — настаивал он. − Это неприемлемо. Я хочу хотя бы провести тест ДНК на телах, вернее, на том, что от них осталось.

— Это означает…

— Я знаю, что это значит, Райская. Это не предложение… Я уже взял на себя инициативу по отношению к прокуратуре. Позаботьтесь об этом как можно скорее, пусть даже только для проформы, чтобы старик мог уйти со спокойной душой. Если он уже начинает терять ее, то… в общем, вы поняли.

Поэтому оба инспектора спустились в старое архивное помещение Управления и вместе составили запрос на эксгумацию тел с анализом ДНК-профиля, который направили по электронной почте заместителю прокурора, отвечающему за взаимодействие с группой «закрытых дел». Прокуратуре, видимо, было не до того, поскольку ответ был получен менее чем через два часа, что дело поручено судебному патологоанатому и генетику из Института судебной медицины Симферополя, которым дано шестьдесят дней на представление своих заключений, и приложено разрешение на эксгумацию с вывозом гробов с кладбищ, где были похоронены жертвы.

— Барсуков, по крайней мере, будет счастлив, — сказала Мария.

— Вон его жена… Пойдем, посмотрим, что она хочет, — ответил Евгений.

Они отправились на встречу с Региной Барсуковой, которая попросила Марию о встрече. Поприветствовав друг друга, они сели на скамейку в парке, обратившись лицом к центру города, который все дальше погружался в ночную мглу.

— Спасибо за доступность, — сказала Регина.

— С удовольствием. Как Роман Игоревич? — спросил Евгений.

Женщина просто покачала головой.

— Я… я не сказала ему, что приду поговорить с вами. Он бы не одобрил.

Евгений и Мария обменялись тревожными взглядами.

— Я уверена, что он даже не упоминал вам о своей болезни.

— Вы говорите об опухоли? Ну, не в деталях, но я бы сказала, что это довольно очевидно, к сожалению… — пробормотала Райская.

— Нет, Мария. Это не то, о чем я говорю.

— Тогда нет, — вмешался Евгений. − Мы больше ничего не знаем.

— Как я и думала… Роман страдает так называемой деменцией тела Леви. Это нейродегенеративное заболевание, раннее старческое слабоумие, сходное с болезнью Альцгеймера. За относительно короткий промежуток времени оно приводит к тяжелому когнитивному снижению, сопровождающемуся проблемами с памятью, широкими колебаниями внимания, паранойей, тревогой, паническими атаками, галлюцинациями, тремором покоя и целым рядом других ужасных симптомов.

Евгений и Мария погрузились в тягостное молчание: эта новая информация путала все карты.

— Связи с опухолью нет, но вполне вероятно, что рак ускоряет развитие деменции… Он скрывал это, чтобы сохранить работу. Он даже не говорил мне, я сама это обнаружила.

За манерой поведения элегантной женщины, сидевшей рядом с ними, Мария видела страх и муки, которые та испытывает в одиночку. Ей было жаль ее и в то же время она восхищалась ею; она знала, в какую безводную эмоциональную пустыню погружаются те, кто беспомощно наблюдает за тем, как уходит человек.

— Никто не может сказать, как быстро это произойдет, успеет ли опухоль убить его до того, как он потеряет всякое чувство реальности, но я могу заверить вас, что с каждым днем я теряю частички его. Я вижу это: это происходит на моих глазах. Он как будто медленно атрофируется.

— Я думаю, что есть соответствующие лекарства… — начал Евгений.

— Мы можем лишь попытаться контролировать болезнь, временно смягчить ее с помощью лекарств, но остановить ее мы не можем.

— Признаюсь честно: на днях мы заметили, что что-то не так.

— И вы даже не представляете, как он себя чувствовал, как унижался, что его разум предает его перед вами. Это самое болезненное: осознавать, что с ним происходит. Он осознает это. И это разрушает его…

— Черт, вы не представляете, как мне жаль. Он очень умный человек, и, если не считать того дня, он всегда казался нам вполне вменяемым, — сказала Мария. − Мы… Мы можем что-нибудь сделать?

— Я не имею ни малейшего понятия. Честно говоря, я даже не знаю, зачем я сюда пришла, но мне показалось, что вам важно это знать. Неврологи, наверное, не согласятся, но я думаю, что именно его одержимость этим делом сделала его больным.

— Вы говорите о нераскрытых убийствах?

— Да, это так. Это мучает его с тех пор, как я его встретила. Это дело убивает его. В буквальном смысле.

Евгений подумала о возвращении в «логово» Барсукова в Саки, где полицейский хранил всю информацию об убийствах: в конце концов, сознательное замыкание в этой реальности должно было сделать его больным, в этом он был уверен.

— То есть вы предлагаете не возобновлять дело? — напрямую спросил Кротов.

— Я не знаю, и не думаю, что решение зависит от вас. Я бы хотела, чтобы он остановился, серьезно задумался о лечении и оставил этот ад позади.

— И как вы убедите его сделать что-то подобное? — спросила Мария.

— Сказав ему, что вы берете на себя ответственность, что именно вы попытаетесь восстановить справедливость, — произнесла Регина.