Tertium Organum: ключ к загадкам мира, изд. 2-е

ГЛАВА XIV

Нам кажется, что мы что-то видим и что-то понимаем. Но в сущности всё, происходящее кругом нас, мы ощущаем необыкновенно смутно — как улитка смутно ощущает солнечный свет, дождь, темноту.

Иногда мы смутно чувствуем в предметах разницу, зависящую от их функций, т. е. их реальную разницу.

Раз я переезжал на лодке через Неву с один моим приятелем А., с которым мне и раньше и после приходилось вести много разговоров на темы, затрагиваемые в этой книге. Мы что-то говорили, и около крепости оба замолчали, смотря на стены и думая, вероятно, приблизительно одно и то же: «… тут же и фабричные трубы!..» — сказал А. Из-за крепости действительно высовывались какие-то кирпичные с закоптелым верхом трубы.

И когда он это сказал, я вдруг с необыкновенной яркостью, точно толчком или электрическим ударом, ощутил разницу фабричных труб и тюремных стен. Я ощутил разницу самих кирпичей. И мне показалось, что А. тоже ощутил это.

Потом как-то в разговоре с А. я вспомнил этот эпизод, и он сказал мне, что не только тогда, а постоянно ощущает эту разницу и глубоко уверен в её реальности. «Только позитивизм уверил себя, что камень есть камень и больше ничего, — сказал он. — Но какая-нибудь простая женщина или ребёнок прекрасно знают, что камень из стены церкви или камень из стены тюрьмы — это две разные вещи».

И вот мне кажется, что, рассматривая данное явление в связи со всеми цепями последовательностей, звеном которых оно является, мы увидим, что субъективное ощущение разницы двух физически одинаковых предметов, которое мы часто считаем только художественным образом, метафорой, и реальность которого мы отрицаем — вполне реально; мы увидим, что эти предметы действительно различны, так же как различны свеча и монета, кажущиеся одинаковыми кружками (движущимися линиями) в двумерном мире плоских существ. Мы увидим тогда, что предметы одинаковые по материалу, из которого они состоят, но различные по своим функциям, действительно различны, и что различие идёт настолько глубоко, что делает разным, физически как будто одинаковый, материал. Бывают разные камни, разное дерево, разное железо, разная бумага. Никакая химия не уловит этой разницы, но она есть, и есть люди, которые её чувствуют и понимают.

Мачта корабля, виселица, крест в степи на перекрёстке дорог — могут быть сделаны из одинакового дерева. Но в действительности это разные предметы из разного материала. То, что мы видим, осязаем, исследуем — это только «кружки на плоскости» от монеты и свечи. Это только тени реальных вещей, сущность которых заключается в их функции. Тени матроса, палача и подвижника могут быть совершенно одинаковы — по теням их не различишь, точно так же как химическим исследованием не различишь дерева мачты, виселицы и креста. Но это разные люди и разные предметы — равны и одинаковы только тени.

И если мы возьмём людей, как мы из знаем: матроса, палача и подвижника — людей, которые кажутся нам одинаковыми и равными, и рассмотрим их с точки зрения их различных функций, то мы увидим, что в сущности они совершенно различны и между ними нет даже ничего общего. Это — разные существа, разных категорий, разных плоскостей мира, между которыми нет никаких мостков, никаких переходов. Эти люди кажутся нам одинаковыми и равными, потому что мы вообще видим только тени реальных фактов. В действительности «души» этих людей совершенно различны. И различны не по качеству, не по величине, не по «возрасту», как теперь любят говорить, а различны по самой природе, по происхождению и по цели существования, как могут быть различны предметы совершенно разных категорий.

И когда мы начинаем понимать это, общее понятие человек должно будет сильно измениться у нас.

И такое отношение повторяется при наблюдении всех феноменов. Мачта, виселица и крест — это вещи настолько различных категорий, атомы настолько различных тел (которые мы знаем по их функциям), что ни о какой одинаковости [их] не может быть даже речи. Наше несчастье в том, что мы химический состав считаем наиболее реальным признаком тела. Между тем реальные признаки нужно искать в функциях вещи. Если бы у нас явилась возможность расширить и углубить наш взгляд на цепи последовательностей, звеньями которых являются наши действия и поступки; если бы мы научились брать их не только в узком значении по отношению к жизни человека, к своей жизни, но в широком космическом значении; если бы нам удалось найти и установить связь простых явлений нашей жизни с жизнью космоса, то, несомненно, в самых «простых» явлениях для нас открылось бы бесконечно много нового и неожиданного.

Мы можем таким образом узнать, например, нечто совершенно новое о простых физических явлениях, которые привыкли считать естественными и объяснёнными и о которых привыкли думать, что что-то знаем о них. И вдруг мы можем узнать, что ничего не знаем, что всё, что мы до сих пор знали о них, это только неправильный вывод из неправильных предположений. Нам может раскрыться нечто бесконечно большое и неизмеримо важное в таких явлениях, как расширение и сокращение тел, электрические явления, теплота, свет, звук, движение планет, наступление дня и ночи, смена времён года, гроза, зарницы и пр., и пр. Вообще для нас вдруг могут объясниться самым неожиданным образом свойства явлений, которые мы привыкли принимать как данные, как не заключающие в себе ничего сверх того, что мы в них видим.

Постоянность, длительность, периодичность, непериодичность явлений может получить для нас совершенно новый смысл и значение. Новое и неожиданное может открыться нам в переходе одних явлений в другие. Рождение, смерть, жизнь человека, его отношения с другими людьми, любовь, вражда, симпатии, антипатии, желания, страсти — вдруг могут осветиться совершенно новым светом. Нам очень трудно сейчас представить себе природу этого нового, которое мы можем почувствовать в старых вещах; и очень трудно будет уяснить себе её, когда мы начнём её чувствовать. Но в сущности только наша неспособность чувствовать и понимать это новое и отделяет нас от него, потому что мы живём в нём и среди него. Но наши чувства слишком примитивны, наши понятия слишком грубы для той тонкой дифференцировки явлений, которая должна открываться нам в высшем пространстве. Наш ум, наша способность ассоциаций недостаточно эластичны для охвата новых соотношений. Поэтому первым чувством при знакомстве с «тем миром» (то есть с этим же самым нашим миром, только взятым без тех ограничений, в которых мы его обыкновенно рассматриваем) должно быть удивление, и это удивление должно всё больше и больше расти по мере большего знакомства. И чем лучше мы знаем какую-нибудь вещь или какое-нибудь отношение вещей, чем ближе, чем фамильярнее нам они, тем больше нас должно удивлять то новое и неожиданное, что мы будем в них открывать.

Желая понять ноуменальный мир, мы должны искать скрытое значение во всём. Теперь в нас слишком глубоко вошла привычка к позитивному методу с его стремлением искать у всего видимую причину и видимое следствие. И с этим багажом позитивных привычек нам очень трудно постигать некоторые идеи. Между прочим, нам очень трудно понять реальность различия в ноуменальном мире одинаковых предметов нашего мира с различными функциями.

Но, если мы хотим приблизиться к пониманию ноуменального мира, мы всеми силами должны стараться замечать все те кажущиеся, «субъективные» различия между предметами, которые нас иногда поражают, которые мы иногда до боли ясно чувствуем; те различия, которые выражаются в художественных образах, часто являющихся прозрением в мире реальностей. Эти различия и есть реальности ноуменального мира, гораздо более реальные, чем вся майя наших феноменов.

Мы должны стараться замечать эти реальности и развивать в себе способность чувствовать их, потому что именно таким образом — и только таким образом — мы входим в общение с ноуменальным миром, или миром причин.

* * *

Очень интересный пример понимания скрытого значения явлений я нахожу в книге «Оккультный мир» («The Occult World») в письме одного индуса-оккультиста[13] к автору этой книги А.П. Синнетту.

Если мы оставим пока последнюю часть этого замечания и возьмём только первую, то мы увидим, что, конечно, «человек науки» не признает разницы в качествах энергии, затрачиваемой двумя людьми, идущими: один на работу, а другой с доносом. Для науки этой разницы не видно. Наука её не ощущает и не признаёт. И, может быть, разница в действительности ещё глубже и заключается не в различии видов энергии, а в различии людей, из которых один может развивать энергию одного рода, а другой энергию другого рода. И у нас есть форма познания, прекрасно ощущающая эту разницу, понимающая и знающая её. Я говорю об искусстве. Музыкант, живописец, скульптор прекрасно понимают, что можно идти не одинаково — и даже нельзя идти одинаково. Рабочий и доносчик идут различно.

Лучше всего понимает это, по крайней мере лучше всего должен понимать, актёр.

Поэт понимает, что мачта корабля, виселица и крест сделаны из разного дерева. Он понимает разницу камня из стены церкви и камня из стены тюрьмы. Он слышит «голоса камней», понимает речи старинных стен, курганов, развалин, рек, лесов и степей. Он слышит голос безмолвия. Понимает психологическое различие молчания; понимает, что молчание может быть разное. И это поэтическое понимание мира должно быть развито, усилено и укреплено, потому что только при его помощи мы соприкасаемся с истинно реальным миром. А в реальном мире за явлениями, кажущимися нам одинаковыми, стоят часто настолько различные ноумены, что только нашей слепотой можно объяснить нашу идею одинаковости этих явлений.

Таким ложным должно оказаться ходячее представление об одинаковости и равенстве людей. На самом деле различие «палача», «матроса» и «подвижника» это не случайное различие положений, состояний и наследственности, как стремится нас уверить материализм, и не различие ступеней одной и той же эволюции, как уверяет нас теософия, а глубокое и непреодолимое различие, такое же, какое существует между убийством, работой и молитвой, принадлежащими совершенно разным [духовным] мирам. И представители этих миров могут казаться нам одинаковыми людьми только потому, что мы в сущности видим не их самих, а только их тени.

И нужно приучить себя к мысли и твёрдо установить, что это различие совсем не метафорическое, а вполне реальное — более реальное, чем многие видимые различия вещей и явлений.

Всё искусство в сущности и заключается в понимании и изображении этих неуловимых различий. Феноменальный мир — только материал для художника, как краски для живописца и звуки для музыканта; только средство понять и выразить своё понимание ноуменального мира. И ни в чём, на настоящей ступени нашего развития, мы не обладаем таким сильным средством для познания мира причин, как в искусстве. Тайна жизни заключается в том, что ноумен, то есть скрытый смысл и скрытая функция вещи, отражается в её феномене. Феномен — это отражение ноумена в нашей сфере. Феномен — изображение ноумена. И по феномену можно узнать ноумен. Только здесь ничего не сделают химические реактивы и спектроскоп. Отражение ноумена в феномене может понять и почувствовать только тот тонкий аппарат, который называется душой художника. «Оккультизм» — скрытую сторону жизни, нужно изучать в искусстве. Художник должен быть ясновидящим, он должен видеть то, чего не видят другие. И он должен быть магом, должен обладать даром заставлять других видеть то, чего они сами не видят, и что видит он.

Искусство видит больше и дальше, чем мы. Раньше было указано, что мы вообще ничего не видим, только ощупываем [нашими органами чувств], поэтому мы и не замечаем тех различий вещей, которые не выражаются физически и химически. Но искусство — это уже начало зрения [через сознательные ассоциации]. Оно видит гораздо больше того, что видят самые усовершенствованные аппараты. И оно ощущает бесконечные невидимые грани того кристалла, одну из граней которого мы называем человеком.

Это говорит теософическая писательница Мабель Коллинз, автор «Света на Пути», в маленькой книжке «Illusions» («Иллюзии»). И это очень верно, мы видим необыкновенно мало.

Но искусство идёт дальше обыкновенного человеческого зрения, и поэтому есть стороны жизни, о которых может и имеет право говорить только искусство.

* * *

Замечательной попыткой обрисовать наше отношение к «ноуменальному миру», к этой «большой жизни», является Диалог о пещере в VII книге «Государства» Платона.