Tertium Organum: ключ к загадкам мира, изд. 2-е

ГЛАВА XV

Нет ни одной стороны жизни, которая не раскрывала бы нам бесконечно много нового и неожиданного, если мы подходим к ней со знанием того, что она не исчерпывается своей видимостью, что за этой видимостью лежит целый мир «невидимого», целый мир новых и непонятных нам сил и отношений. Знание о существовании мира невидимого — это первый ключ к нему.

Особенно много нового раскрывается нам в самых таинственных сторонах нашего существования, в тех сторонах, которыми мы непосредственно соприкасаемся с вечностью — в Любви и в Смерти. И в индийской мифологии Любовь и Смерть являются двумя лицами одного божества. Шива, бог воспроизводительной силы природы, которому поклоняются под видом лингама, в то же время бог насильственной смерти, убийства и разрушения. Его жена Парвати — богиня красоты, любви и счастья, и она же Кали или Дурга — богиня зла, несчастья, болезней и смерти. А вместе и Шива и Кали — боги мудрости, боги познания добра и зла.

В начале своей книги «Драма Любви и Смерти» Эдуард Карпентер очень хорошо определяет наше отношение к этим глубоко непонятным и загадочным сторонам бытия.

И дальше.

В немногих словах здесь указано содержание загадки, стоящей перед нами, окружающей нас, создающей и уничтожающей нас. Но отношение людей к двум сторонам этой загадки неодинаково. Как это ни странно, но лицо смерти больше влекло к себе мистическое воображение людей, чем лицо любви. Стремления понять и определить скрытое содержание смерти всегда было очень много: все религии, все вероучения начинают с того, что дают человеку тот или другой взгляд на смерть. Нельзя построить никакого миросозерцания, не определив себе так или иначе смерть. И очень много миросозерцаний, как, например, современный спиритизм, целиком состоят из «взгляда на смерть», из учения о смерти и о посмертном существовании. (В одной из своих статей В.В. Розанов говорит, что в сущности все религии есть учения о смерти).

Но проблема любви в современных миросозерцаниях обыкновенно берётся как нечто данное, как нечто уже понятое и известное. Различные системы вносят сравнительно мало разного в понимание любви. И хотя в действительности любовь для нас — такая же загадка, как смерть, но мы почему-то меньше замечаем это. Выработался ряд определённых шаблонов понимания любви, и люди молча принимают тот или другой шаблон. Искусство, которое по своему существу должно бы было очень многое здесь сделать, отдаёт очень много внимания любви: любовь была и есть, может быть, главная тема искусства. Но даже искусство в сущности ограничивается одними описаниями и психологическим анализом любви, редко затрагивая глубину любви, то соприкосновение с вечным и с бесконечным, которое в ней заключается для человека.

Если мы примем для удобства рассуждения деление человека и мира на три плоскости — материальную, душевную и духовную, то мы можем сказать, что все обычные понимания любви идут на материальной плоскости; искусство рассматривает любовь на материальной и душевной; и только в виде редких исключений философия и искусство переходят на духовную плоскость в понимании любви. Обыкновенно принято думать, что любовь не доходит до духовной плоскости и даже мешает развитию духа, является препятствием, стоит между человеком и духовной эволюцией.

С этой точки зрения содействует и помогает развитию духа отказ от любви, преодоление любви, которое рассматривается как преодоление плоти.

У человечества были и другие понимания любви, но они в значительной степени забыты и утрачены. И современная мысль самых разнообразных направлений за исключением редких проблесков не понимает самых важных сторон любви, её мистического и религиозного содержания. Большую роль в этом сыграло то, что две главные религии, которым следует большинство человечества — христианство и буддизм, относятся к любви отрицательно, как к печальной необходимости физического существования и как к явлению низшего порядка в сравнении с духовными стремлениями, которым именно она больше всего мешает. Тысячелетия [доминирования] такого взгляда невольно отразились на самых разнообразных миросозерцаниях людей. А [за] последние столетия растущий материализм ещё больше обесценил любовь во взглядах людей, сведя её к материальному факту с материальными последствиями, стоящему на уровне других физиологических функций организма. В результате такого воспитания мысли, такой тренировки взглядов, современное человечество почти совершенно утратило религиозное понимание любви.

И в наше время люди понимают любовь как бытовое явление, понимают любовь как психологическое явление, но в них атрофирована идея и ощущение космического содержания любви.

В первом случае, в бытовом понимании, люди стремятся утилизировать любовь как орудие или средства устроения жизни; во втором, требуют от любви, чтобы она устраивала их душевные дела. И в обоих случаях на любовь навьючивают совершенно не принадлежащие ей цели и задачи. В действительности любовь — космическое явление, в котором люди, человечество, являются только случайностью; космическое явление, которому ни до жизни, ни до души людей нет никакого дела, так же как солнцу, которое светит не для того, чтобы люди при его свете совершали свои маленькие дела и пользовались им для своих целей. Если бы люди поняли это, хотя бы только частью своего сознания, им открылся бы новый мир и стало бы необыкновенно странно смотреть на жизнь под всеми обычными углами [зрения].

Они поняли бы тогда, что любовь, это нечто совсем другое и другого порядка, чем маленькие явления земной жизни.

Может быть, это — мир особых духов, которые временами вселяются в людей, подчиняя их себе, делая их орудиями для осуществления своих непонятных людям целей. Может быть, это — особая страна внутреннего мира, куда временами попадают души людей и где они живут тогда по законам того мира, в то время как тела остаются на земле, связанные законами земного мира. Может быть, это — алхимическая работа Великого Мастера, в которой души и тела людей играют роль элементов, из которых получается философский камень, или эликсир жизни, или какое-то особое электричество, нужное кому-то для каких-то непонятных целей.

Очень трудно понять это и охватить умом. Но стараясь понять эти цели и отходя от [обычных] земных представлений человек, сначала даже не вполне сознавая это, соединяется с высшими целями и находит какую-то нить, которая в конце концов выведет его из лабиринта земных противоречий. Но эта нить должна быть найдена сначала эмоционально, непосредственным чувством, а потом уже умом. И она никогда не откроется человеку отрицающему и презирающему любовь, потому что отрицание важности и великого значения любви всегда вытекает из материалистического взгляда, а материалистический взгляд на любовь не может быть верным. Этот взгляд не может быть верным, потому что берёт слишком малую часть любви, выводит общие заключения на основании чересчур малого процента фактических данных, рассматривает в плоскостном разрезе явление четырёхмерного характера. Любовь настолько же материальное явление, насколько материальное явление картина художника или симфония музыканта. Разбирать и оценивать любовь материально, это то же самое, что оценивать картину по весу, а симфонию по силе звука.

Что значит религиозное понимание любви?

Это значит понимание того факта, что любовь служит не жизни, а высшему постижению. Она, при правильном отношении к ней, настраивает человека на лад чудесного, снимает завесы, раскрывает закрытые двери. И в прошлом, а, может быть, и в настоящем несомненно есть попытки понимания любви вне жизни, как культ, как магическую церемонию, настраивающую тело и душу для восприятия чудесного.

Любовь по отношению к нашей жизни — божество, то грозное, то милостивое, но никогда не подчиняющееся нам, никогда не соглашающееся служить нашим целям. Люди стремятся подчинить себе любовь, заставить её служить их целям душевным и житейским. Но любовь нельзя подчинить ничему и она жестоко мстит маленьким смертным, которые хотят подчинить и заставить служить себе Бога. Она спутывает все их расчёты и заставляет их делать то, чего они сами от себя совсем не ожидают. Заставляет служить себе, делать то, что она хочет.

И, как ни наивно наше отношение к любви, нет никакого основания думать, что люди не могут относиться к любви иначе, что они всегда были и будут связаны материализмом без проблесков понимания чудесного в любви.

Где-то, в далёких пространствах времени, стоят величественные храмы Любви, проходят процессии жрецов и жриц и идут служения странных культов, полных тёмной мистики, которую прорезывают огненные молнии глубочайших откровений.

Всё это слишком мало понятно для нас. Мы слишком далеко отошли от понимания этих культов, исказили их в своём представлении, потеряли ключи к их внутреннему мистическому содержанию. И только религия Востока сохранила живую связь с космическим пониманием любви. Религиозное отношение к любви, которое единственно может раскрыть её сущность, видно в фаллическом основании индуизма, в божествах индийской мифологии, во многих существующих обрядах, а особенно в тайных культах, сохраняющихся в разных местах Индии. Эта идея составляет содержание таинственной Кама-йоги, которой посвящены несколько храмов в разных местах Индии (напр., «храм раджи из Непала» в Бенаресе). В западном «оккультизме», в алхимии, в магии также иногда видно глубокое и тонкое понимание любви, соединённое с исканием чудесного.

Но в настоящее время ничто так не запутано у нас, как взгляды на любовь. Мы не находим никакого пути среди противоречий и веками накоплявшейся лжи и клеветы на любовь. И мы не поймём её, пока не поймём её великого ноуменального, потустороннего, значения.

Главная ошибка людей относительно любви состоит в том, что они верят в её реальность и приписывают любовь себе, или вообще людям. Им кажется, что любовь в них возникает, им принадлежит, в них кончается. И даже, когда они признают, что всё на свете зависит от любви и движется любовью, они ищут в себе источник любви.

Ошибаясь относительно начала любви, люди ошибаются относительно её результата. Позитивная и спиритуалистическая мораль одинаково признаёт у любви только один возможный результат — дети, продолжение рода. Но этот объективный результат, который может быть и может не быть, во всяком случае есть результат внешней, объективной стороны любви, материального факта оплодотворения. Если в любви не видеть ничего, кроме материального факта и стремления к нему, то так и должно быть. Но в действительности любовь состоит совсем не в материальном факте и результаты её кроме материальных могут получиться совсем на другой плоскости. Эту другую плоскость, на которой действует любовь и игнорируемые, скрытые результаты любви, нетрудно понять со строго положительной, научной точки зрения.

Для науки, изучающей жизнь со стороны, цель любви заключается в продолжении жизни. Точнее, любовь есть звено в цепи фактов, поддерживающих непрерывность жизни. И сила, влекущая два пола друг к другу, действует в интересах продолжения рода и создана именно формами продолжения рода. Но если рассматривать любовь таким образом, нельзя не признать, что силы этой больше, чем нужно. Здесь именно лежит ключ к пониманию истинной сущности любви. Этой силы больше, чем нужно, бесконечно больше. В действительности для целей продолжения рода утилизируется только малая дробь процента силы любви, вложенной в человечество. Куда же идёт главное количество силы?

Мы знаем, что ничто не может исчезнуть. Если энергия есть, она должна во что-нибудь перейти. И если только ничтожный процент энергии идёт на созидание будущего путём рождения, то остальная часть должна тоже идти на созидание будущего, но другим путём. Мы знаем в физическом мире много примеров, когда прямая функция выполняется крайне малым процентом затрачиваемой энергии, а большая часть энергии тратится как будто напрасно. И, конечно, эта большая часть энергии не пропадает, не исчезает, а даёт другие результаты, совершенно отличные от прямой функции.

Возьмём обыкновенную свечу. Она должна давать свет. Но она даст гораздо больше тепла, чем света. Свет — прямая функция свечи, тепло — косвенная, но тепла получается больше, чем света. Свеча — что печка, приспособленная для освещения. Для того, чтобы давать свет, свеча должна гореть. Горение — необходимое условие получения света; нельзя горение откинуть. Но это же горение даёт тепло. На первый взгляд кажется, что тепло от свечи тратится непроизводительно, иногда оно даже является лишним, неприятным, мешает: если освещать комнату свечами, то она будет чересчур нагреваться. Но дело в том, что свет от свечи получается только благодаря горению, развитию теплоты и раскаливанию выходящих газов. То же самое в любви. Мы говорим, что только ничтожная часть энергии любви идёт в потомство, большая часть как будто тратится отцами и матерями на свои личные эмоции. Но так и должно быть. Без этой траты не могло бы получиться главного. Только благодаря этим на первый взгляд побочным результатам любви, благодаря всему этому вихрю эмоций, чувств, волнений, желаний, мыслей, мечтаний, фантазий, внутреннего творчества, благодаря красоте, которую она создаёт — любовь может выполнять свою прямую функцию.

А затем, и это, может быть, самое важное, излишняя энергия совсем не тратится, а переходит в другие виды энергии. И мы можем проследить в какие. Говоря вообще, значение косвенных результатов часто может быть гораздо важнее, чем значение прямых. И мы можем проследить, как энергия любви переходит в инстинкты, в силу идей, в творчество на разных плоскостях жизни, в художественные образы, в песню, в звуки, в музыку, в рифму; и мы легко можем себе представить, как та же энергия может переходить в интуицию высшего порядка, высшее сознание, которое будет раскрывать перед нами мир таинственного и чудесного.

Во всей живой природе (а, может быть, и в той, которую мы считаем мёртвой), любовь является силой, возбуждающей творческую деятельность по самым разнообразным направлениям.

Весной, с первым пробуждением любовных эмоций, птицы начинают петь и вить гнёзда. Конечно, «позитивист» будет стремиться объяснить всё это просто: пение, как приманивание самок или самцов и т. п. Но и позитивист не будет в состоянии отрицать, что этого пения гораздо больше, чем нужно «для продолжения рода». Конечно, для позитивиста «пение» — только «случайность», «побочный продукт». Но на самом деле это пение, может быть, главная функция данного вида, смысл его существования, цель, которую преследовала природа, создавая этот вид, и пение это нужно не для приманивания самок, а для какой-то общей гармонии природы, которую мы только иногда смутно ощущаем.

Таким образом мы видим здесь, что то, что кажется косвенной функцией любви со стороны индивидуума, может служить главной функцией вида.

Затем дальше, птенцов ещё нет. И намёка на них ещё нет. А для них уже готовятся «дома». Любовь возбудила жажду действия. Инстинкт управляет этой жаждой действия, потому что она целесообразна с точки зрения вида. При первом пробуждении любви началась работа. И одно и то же желание создаёт новое поколение и те условия, в которых будет жить новое поколение. Одно и то же желание будит творчество по всем направлениям, сводит пары для рождения нового поколения и заставляет их строить и создавать для этого же будущего поколения.

То же самое мы видим в людях. Любовь — это творческая сила. И творчество любви проявляется не в одном направлении, а в очень разнообразных. И очень может быть, что именно силой любви, Эроса, человечество побуждается к выполнению своей главной функции, которую мы не знаем, и только иногда смутно ощущаем.

Но не касаясь даже цели существования человечества, мы в пределах познаваемого должны признать, что всё творчество человечества вытекает из любви. Весь наш мир вращается вокруг любви как вокруг центра. Всякое творчество непременно является делом двух полов, результатом сознательного или бессознательного соединения. Одна сторона этого факта нам хорошо известна. Мы знаем, что женщина одна, без мужчины не может иметь детей. Нужна творческая сила мужчины, нужно оплодотворение. Это мы знаем. Но мы не замечаем другого факта, что вся творческая деятельность мужчины идёт от женщины. Как с внешней, физической стороны — для целей рождения детей — мужчина оплодотворяет женщину, прививает к ней зачаток новой жизни, так с внутренней, духовной стороны женщина (или ощущение женщины, мечта о женщине) оплодотворяет мужчину, прививает ему зачаток новой идеи, новой интуиции.

Всё идейное, всё интуитивное творчество человека является результатом энергии, вытекающей из явной или скрытой любви. Всякое творческое действие непременно есть сознательное или бессознательное взаимодействие двух полов. Без этого обмена эмоций никакое творчество невозможно. Для бесполых людей возможно только «воспитание чужих детей».

Cherchez la femme! Этот принцип нужно применять не только к раскрытию преступлений, а ко всей нашей культуре, созданной мужчиной, следовательно женщиной. В творчестве каждой эпохи можно найти след влияния женщин данной эпохи. Мусульманский мир утратил свободу, потому что лишил свободы своих женщин. История культуры — это «история любви»!

И совсем не нужно для возбуждения творчества, чтобы женщина знала о том, что она даёт мужчине. Наоборот, она может не иметь никакого понятия о тех идеях, какие она вызывает и действовать просто своим присутствием, своим образом, всем бесконечным количеством неуловимых feminités [(фр., «флюидов женственности»)], своим выраженным или не выраженным желанием. Женщина может даже не знать, не видеть мужчины, пройти мимо него и тем не менее оплодотворить его фантазию, его воображение, его творческую энергию.

Бесконечно разнообразны способы оплодотворения духа. Иногда для того, чтобы оплодотворение получилось, нужно наслаждение, вся красота и полнота любви. Иногда нужно страдание, проникающее до самых глубин души. Иногда для этого нужно преступление, иногда геройство, отречение, жертва.

Любовь раскрывает в человеке такие стороны его, каких он сам не знал в себе. В любви очень много и от каменного века и от шабаша. Многих людей ничто кроме любви не может подвигнуть на преступление, на измену, открыть в них тайник таких чувств, какие они давно считали погашенными в себе. В любви кроется бесконечно много эгоизма, тщеславия и самолюбия. Любовь — это великая сила, снимающая маски. И люди, бегущие от любви, бегут для того, чтобы сохранить [свои] маски.

Если творчество, рождение идей есть свет, идущий от любви, то этот свет идёт от большого огня. И в этом непрестанном огне, в котором горит всё человечество и весь мир, вырабатываются, утончаются все силы человеческого духа и гения, и может быть именно из этого же огня или при его помощи возникает новая сила, которая выведет из оков материи тех, кто пойдёт за ней.

Без всяких аллегорий можно сказать, что любовь, как самая сильная эмоция, раскрывает в душе человека все её явные и скрытые свойства, и она же может раскрыть те новые свойства, которые теперь ещё составляют предмет оккультизма и мистики и скрыты так глубоко, что люди в большинстве случаев даже не признают их возможности [существования].

Но такому пониманию любви мешает явный и скрытый материализм и те христианско-буддийские тенденции, которые вообще наложили тяжёлый отпечаток на наше отношение к проблемам пола.

Очень характерные мнения по этому поводу я нахожу в книге проф. Лютославского «Liberté et Volonté». Он стремится доказать там, что задача человека, стремящегося к духовным целям, заключается в том, чтобы отказаться от любви.

Книга проф. Лютославского служит любопытным примером того, как одни и те же аргументы могут служить для доказательства совершенно противоположных положений. Проф. Лютославский догматичен весь от начала до конца и вся книга его представляет собой защиту заранее определённых догматов. Безбрачие и целомудрие проф. Лютославский защищает, потому что ему необходимо обосновать безбрачие католического духовенства, совершенно так же, как дальше он утверждает, что поляки — нация, а евреи не нация, на том основании, что у одних есть общий язык и земля, к которой они стремятся, а у других нет; причём он забывает принять во внимание одно маленькое обстоятельство, что со времени раздела Польши прошло с небольшим сто лет, а со времени расселения евреев без малого две тысячи. Можно в чём угодно обвинять евреев, но доказывать, что у них нет национальности так же смешно, как утверждать, что старость и смерть совсем не являются доказанной необходимостью жизни. Такова вся книга Лютославского. Он называет себя «спиритуалистом», полемизирует с «псевдомистиками», но на самом деле на каждом шагу скользит и падает, обнаруживая самый откровенный материализм и польско-католическую (т. е. определённо политически-церковную) пропаганду, которую можно бы было вести без всякого «спиритуализма».

Взгляды Лютославского на любовь плоски и материальны. Любовь для него — только «удовлетворение». Чтобы понять всю их ограниченность очень полезно после книги проф. Лютославского взять книгу Карпентера, выдержки из которой я уже приводил. Сам наполовину аскет и отшельник, Карпентер воспевает любовь как древний суфий. И он именно говорит о тех сторонах любви, которые ложно освещает проф. Лютославский: о том возрождении, которое несёт с собой любовь, о приливе энергии, о вдохновении, неразрывно связанном с любовью; и говорит о необходимости «искусства любви», которое должно давать отношение к любви бесконечно далёкое от прямолинейных и примитивных взглядов Лютославского.

Конечно, если признать с проф. Лютославским, что старость и смерть не являются доказанной необходимостью органической жизни, то можно утверждать всё, что угодно. Проф. Лютославский в этом случае говорит одно и то же с Толстым, т. е. что если бы люди отказались от любви, то, может быть, природа нашла бы какое-нибудь другое средство продолжения рода на земле. Дальше он говорит, что продолжение рода можно совершенно отделить от страсти, от наслаждения и в этом случае сознательно или бессознательно повторяет слова иудейского кодекса морали, признававшего и допускавшего факт сношения (в интересах рода), но запрещавшего наслаждение, и особенно строго запрещавшего мужу испытывать наслаждение со своей женой. Это изуверство ультра материалистического иудаизма возводится Лютославским в венец морали.

То, что человечество получает от любви и через любовь — для проф. Лютославского по-видимому не существует, так же как переставало существовать для старевшего Толстого. Любовь у Лютославского только «сношение» и она только «берёт силы». Откуда он взял, что осуществлённая любовь ослабляет творческую интуицию — это его секрет, но на этом он что-то строит и доказывает необходимость аскетизма, который и осуществляется — плохо или хорошо — в основанном им полумонашеском, но в сущности политическом, ордене «Элевзис».

Вообще говоря нет ничего «двумернее» и циничнее морализирования, которое видит в любви грех и похоть. Это такое неумение поднять глаза вверх и увидать, о чём идёт речь. Например, какая тёмная ложь кроется во всех моральных рассуждениях «Крейцеровой сонаты» и «Послесловия». Всё это описание любви анатомическими и физиологическими терминами такая же неправда, какой бы было описание музыки глухим. Если глухой будет описывать рояль и скажет, что это чёрный ящик на трёх ножках, который открывают с одной стороны и стучат по нему пальцами, [то] это будет вполне точное описание. Но всё-таки останется непонятным, зачем люди сидят вокруг этого чёрного ящика и почему одни плачут, а другие смеются.

* * *

В первом издании этой книги, в тех набросках. которые занимали место настоящей главы, я между прочим делал попытку классифицировать любовь и отделить любовь (индивидуализированное чувство) от «полового чувства» (не индивидуализированного и не разбирающего стремления к удовлетворению чисто физического желания). Но мне кажется теперь, что это деление, так же как все подобные деления, неудовлетворительно. Разница не в фактах, а в людях.

Есть люди, у которых всё, что они делают и чувствуют выходит цинично, грубо и двумерно, безразлично — будет ли это «любовь», распущенность или аскетизм. «Любовь» у таких людей непременно сопровождается ревностью, переходит в злобу, в ненависть, приводит к убийствам, к обливаниям серной кислотой и т. п.

Эти люди не понимают любви без ревности. А ведь ревность и есть именно убийца чувства чудесного в любви. И есть другие люди, у которых даже общее, не индивидуализированное влечение пола будет красиво, полно мысли и ярких искр космических ощущений.

На земле живут две совершенно разные породы людей. И трудность психологических делений зависит в значительной степени от того, что мы хотим всем людям навязывать общие характеристики, которых они не имеют.

Кроме того, любовь нельзя делить на два класса: (1) физическое чувство без личной привязанности и (2) физически-душевную любовь, соединённую с личной привязанностью. Необходимо признать ещё возможность третьего рода отношений, в которых главным элементом является сознательное искание чудесного в любви и через любовь. Причём для людей высшего типа любовь без этого искания чудесного делается уже почти невозможной.

* * *

Я не случайно назвал циничным морализм, видящий в любви только одну цель — продолжение рода (или, субъективно, физическое удовлетворение), цель, которую нужно как-нибудь поскорее достигнуть и не смотреть на остальное. Цинизм может выражаться не в одной распущенности. Может быть цинический морализм и даже цинический аскетизм, так же как циническая распущенность. Всё дело во взгляде, в отношении [личности к данной теме]. Цинизм — это психология двумерного существа. Собака ([лат.] canis [откуда произошло слово «цинизм»]) и есть двумерное существо. Двумерная мораль непременно будет цинической моралью. Она везде и во всём будет подозревать свои собственные тенденции, потому что других она не знает и не понимает.

Интересные вещи говорит В.В. Розанов в книге «Люди лунного света». Идея греховности любви, идея «скверны», идея аскетизма по его мнению возникла из полового извращения, из гермафродитизма, из «женомужества» и «мужеженства». Причём гермафродитизм может ничем не выражаться физически, а только психически, душевно, быть душевным гермафродитизмом.

Это интересно, хотя и звучит парадоксально. Любовь как «скверна» несомненно заключает в себе что-то от извращения. Но аскетизм может быть основан совсем на других мотивах. Дело в том, что любовь, как она бывает в жизни, несомненно в большинстве случаев заставляет людей размениваться на мелочь чувств и мелочь ощущений. И вот бегством от этой мелочности может быть аскетизм. Кроме того, мистика требует одиночества. Очень трудно в условиях жизни на земле представить себе любовь, которая не мешала бы мистическим стремлениям. Ведь храмов любви и мистерий любви в [нашей] действительности нет, а есть только «быт» и психологические лабиринты, от которых очень часто хочется бежать людям, поднимающимся немножко выше обыкновенного уровня.

И поэтому совершенно естественно вырабатываются известные формы очень тонкого аскетизма, совершенно непохожего на «цинический» аскетизм. Этот аскетизм не клевещет на любовь, не богохульствует, не старается уверить себя, что любовь — скверна, от которой нужно бежать. Это скорее платонизм, чем аскетизм; он понимает, что любовь — солнце, но часто не видит путей к этому солнцу и соглашается лучше совсем не видеть солнца, ощущать его только в душе, чем получать его свет через потемневшие или закопчённые стёкла.

Но вообще говоря, любовь представляет для людей слишком большую загадку и часто отказ от любви и аскетизм принимает очень странные формы.

Скандалы, разыгравшиеся в течение последних лет в «Теософическом обществе» судебные процессы, обвинения в безнравственном поведении, обвинения в клевете и пр., и пр. — всё это имело своим основанием один маленький, но очень характерный факт. Лет десять тому назад известный теософический писатель Ледбитер в письме к одному своему ученику, мальчику, объяснял ему и даже рекомендовал для удержания себя от женщин ненормальные способы полового удовлетворения. Письмо это было найдено и произошёл большой скандал, закончившийся уходом из Теософического общества Ледбитера. В своё оправдание Ледбитер говорил, что ему пришлось раз быть свидетелем гибели молодой девушки, соблазнённой одним молодым человеком и это произвело на него такое глубокое впечатление, что он пришёл к заключению, что всё [иное] лучше этого.

Вся эта история с Ледбитером и с теми наставлениями, какие он давал своим ученикам очень интересна и в моральном и в психологическом отношении. В другом месте я касаюсь её подробнее[14]. Здесь я хочу только указать на лабиринт противоречий, в котором оказываются люди, может быть, и совершенно искренние, но не способные понять великого мистического аспекта любви. И когда сталкиваешься с такими фактами, вспоминаются слова Заратустры[15]:

* * *

Я остановился так долго на вопросе о понимании любви, потому что он имеет наиболее жизненное значение; потому что большинству людей, приближающихся к порогу тайны, именно с этой стороны очень много открывается или закрывается; и потому что именно этот вопрос для многих представляет самое большое препятствие. Почти наивно говорить так много в защиту любви. Современная мысль не исчерпывается Лютославским, Толстым и Ледбитером. Существуют совсем другие пути мысли. Но одно остаётся неизменным в нашем отношении к любви — мы не умеем соединять широкую и свободную идею любви с идеей морали и духовных стремлений. Получается или полное отсутствие всякой морали или ограничение любви — мораль, враждебно и подозрительно относящаяся к любви.

Я называю моралью не кодекс (какой бы то ни было) заранее установленных правил, а внутреннюю необходимость оценки своих действий со стороны высшего понимания, внутреннюю необходимость согласования своих действий и своей жизни с теми идеями, до которых поднимается мысль.

А способность этого согласования любви и мысли у людей может явиться только тогда, когда они поймут, что любовь не есть явление этого мира и не принадлежит им, а есть сама бесконечность, с которой они только иногда слабо соприкасаются.

Для того же, чтобы ощутить эту бесконечность, нужно понять нереальность всего материального и фактического и реальность фантазии и мира воображения.

Материальный мир не существует.

И человек, способный понимать и ощущать это, ярче всего и лучше всего поймёт и ощутит это в любви, потому что в любви наиболее реально то, что наиболее фантастично. Но это нужно чувствовать и нужно понимать, что это значит.

В любви самое важное то, чего нет, чего совсем нет для обыкновенного житейски материального взгляда.

В этом ощущении того, чего нет и в соприкосновении таким путём с миром чудесного, т. е. истинно реального, и заключается главный смысл любви в человеческой жизни.

Известен психологический факт, что в минуты очень сильных переживаний, большой радости или большого страдания, всё происходящее кругом кажется человеку нереальностью, сном. Это — начало пробуждения души. Когда человек во сне начинает сознавать, что он спит и то, что он видит — сон, он просыпается. И душа, начиная сознавать, что вся видимая жизнь — сон, приближается к пробуждению. И чем сильнее, чем ярче переживания человека, тем скорее может наступить момент осознания нереальности жизни.

Пробуждение души, вот цель любви. Но для того, чтобы эта цель достигалась, нужно чтобы ощущения любви доходили до высшей степени яркости и интенсивности. А это возможно только при отсутствии ложных взглядов на любовь и только для тех людей, которые не погружены безвыходно в материальность.

Любовь сортирует, отбирает людей.

Любовь это и есть Великая Веялка. Способов «отсеивания» у природы много. Но любовь — один из главных. И люди, способные чувствовать то, чего нет, идут в одну сторону, а не способные, те, которые знают только факты — в другую. В любви ярче, чем где либо, проявляются различия двух основных типов человека: низшей и высшей расы — «пшеницы» и «соломы» человечества.

Но то отношение к любви, которое характеризует высшую расу, только в редких случаях возникает непосредственно; обыкновенно оно существует только в возможности и может быть развито или подавлено и заменено другим, низшего типа. И, конечно, этому культивированию высшего понимания любви больше всего мешает проповедь людей материалистических взглядов, какими бы словами этот материализм не прикрывался.

Рассуждения Лютославского, Толстого и Ледбитера показывают, как ограничивает человека материалистическое понимание любви. Любовь не укладывается в материальные мерки и люди фатально запутываются в своих собственных измышлениях и запутывают других. Вопрос о любви слишком велик, слишком многообразен и слишком мистически неуловим, чтобы его можно было рассматривать на одной плоскости.

Любовь и отношение людей к любви очень интересно рассматривать, пользуясь тем же методом и теми же аналогиями, какие применяются для сравнительного изучения разных измерений.

Нужно опять представить себе мир плоских существ, рассматривающих явления, приходящие на их плоскость из другого неведомого [им] мира (вроде перемены цвета линий на плоскости, в действительности происходящих от вращения сквозь плоскость колеса с разноцветными спицами). Плоские существа полагают, что эти явления возникают на их плоскости от причин, которые тоже находятся на плоскости и здесь же кончаются. И все подобные явления для них одинаковы как два кружка, на самом деле принадлежащие совершенно разным телам[16]. И на этом основании они строят свои теории и свою мораль. А между тем, если бы они решились отойти от своей «двумерной» психологии и понять истинную сущность этих явлений, то именно при помощи этих явлений и через них они могли бы оторваться от своей плоскости, подняться, взлететь над ней и увидеть великий, неведомый мир.

Совершенно такое же место занимает вопрос о любви в нашей жизни.

Только тот видит его настоящее содержание, кто умеет видеть гораздо дальше фактов и сами факты умеет рассматривать в свете того, что кроется за ними.

А кто способен видеть дальше «фактов», начинает видеть очень много нового именно в любви и через любовь.

Я приведу одно стихотворение в прозе Эдуарда Карпентера (из книги «Towards Democracy»).

* * *

Возвращаясь к тому с чего я начал, к отношению двух основных законов нашего существования, любви и смерти, истинное взаимоотношение которых остаётся для нас загадочным и непонятным, я напомню только слова Шопенгауэра, которыми он заканчивает свои «Афоризмы».