Тихий тиран

31

В кабинет первого секретаря обкома Кулагин и Фатеев вошли ровно в девять часов утра, как им и было назначено накануне. Увидев, что хозяин кабинета занят телефонным разговором, нерешительно остановились у дверей, но Фирсов, приветливо кивнув им, зажал микрофон телефонной трубки и предложил сесть.

— Будем рады встретить вас на нашей земле, — кричал в трубку Фирсов. — Живем по-разному, но весело… во всяком случае, не хуже, чем другие. Чего прибедняться?.. Сами убедитесь! До свидания… Да, да, обязательно, Геннадий Христофорович!

Кулагин делал вид, что не прислушивается к разговору, но сразу же понял, что Фирсов говорит с академиком Богоявленским.

Сергей Сергеевич умел владеть собой. Внешне он ничем не выдавал своего волнения. С той минуты, когда Галина Петровна сказала, что в четверг его ждет Фирсов, он только и думал об этой встрече. Сопоставляя все, что ему было известно, он решил: вызов в обком, безусловно, связан с личностью Манукянца. Тогда же Рубен Тигранович был переведен из четырехместной палаты в одноместную. Никто из соседей Рубена Тиграновича по палате не удивился: наоборот, были покорены чуткостью администрации. Естественно, человеку необходимо создать исключительные условия после того, что с ним случилось!..

— Вот, товарищи!.. Едет к нам ваш именитый коллега, академик Богоявленский, — широко улыбаясь, сказал Фирсов. — Какие-то неолитические пещеры его интересуют… Чудит старик!.. А может, в родные места потянуло.

«Дудки! — подумал Кулагин. — Знаю, что его интересует… Елена накапала, по-родственному. Теперь жди ревизии!»

— Номер в гостинице я уже заказал, — сухо сообщил Кулагин. — Так что все в порядке… Надеюсь, академик посетит институт?

— А, так вы в курсе? — удивился Фирсов.

— Слухами земля полнится, — заговорщицки подмигнул Кулагин.

— Не рано я вас пригласил, товарищи?.. Выспаться успели?

— В самый раз. — Кулагину почудилось, что Фирсов вкладывает какой-то особый смысл в свой вопрос. — Рабочий день уже начался… и у вас и в нашем институте.

У него это хорошо получилось: «…и в нашем институте». Мягко, небрежно и в то же время убедительно и с достоинством. Фатеев оценил дипломатический дар директора. Откровенно говоря, себя он чувствовал не совсем уверенно, уже потому хотя бы, что впервые был в кабинете первого секретаря обкома партии, столь известного в области человека, имя которого уважительно произносилось на всех собраниях, совещаниях, в частных разговорах.

— Тогда начнем, — энергично сказал Фирсов, а Сергей Сергеевич тоскливо подумал: «Ну, сейчас начнется…» Что именно начнется, он не знал, но ведь должно же что-то начаться…

— Мы с вами, Сергей Сергеевич, раньше хоть и редко, но встречались на совещаниях. Верно? — спросил Фирсов.

— Абсолютно верно! — подтвердил Кулагин.

— Но, согласитесь, тогда мы встречались на равных… А теперь?

Фатеев увидел, как покраснел Кулагин. Слова Фирсова неприятно поразили его: само собой понятно, что первый секретарь, но зачем же так подчеркивать свое служебное положение?!

— И вы и я, — продолжал Фирсов, не замечая или делая вид, что не замечает замешательства профессора, — оба мы были директорами. Я — на заводе, вы — в клинике. А теперь у вас передо мной огромное преимущество. Я с вами должен говорить о ваших делах, но, честно признаюсь, имею обо всем этом весьма и весьма приблизительное представление. Поэтому вы на меня не обижайтесь и не сердитесь, если я вдруг начну задавать вам наивные вопросы.

— О чем вы говорите! — Сергей Сергеевич, не ждавший такого поворота, облегченно вздохнул. — Мы постараемся подробнейшим образом ответить… И, конечно, с наименьшими затратами времени.

— Спасибо! — Фирсов с интересом посмотрел на Кулагина. — Прежде всего, ваш НИИ обеспечен всем необходимым для работы?

«Ну вот, пожалуйста, — у Сергея Сергеевича екнуло сердце, — все ясно, он прочитал статейку моего дорогого сыночка…»

— Трудный вопрос, — добродушно улыбнулся Кулагин, — какой же директор не начнет плакаться в жилетку? Если говорить откровенно, разве вы, Палладий Алексеевич, на моем месте не начали бы?

— Обязательно начал бы! — махнул рукой Фирсов, и все трое рассмеялись.

— Но я не буду плакаться, — сказал Кулагин, — хотя конечно же кое-что нам требуется, я не могу пожаловаться на снабжение… Недавно получили новое оборудование для рентгенокабинета. Прекрасное оборудование!.. — Сергей Сергеевич быстро взглянул на Фирсова и решительно произнес: — Вы, очевидно, слышали, что у нас на днях произошло?.. У одного больного наступила клиническая смерть. Молодому хирургу Богоявленской пришлось прибегнуть к реанимации.

Кулагин вдруг подумал: «Неужели он не прочитал?!»

— Так вот, в связи с этим перед нами остро встала проблема оснащения НИИ новейшей аппаратурой для реанимации. Вчера мы отослали в Москву заявку на несколько комплектов.

— Стало быть, корреспондент «Смены» правильно и своевременно поставил вопрос? — прищурился Фирсов.

«Ну и выдержка… Как щенка, он меня…» — подумал Кулагин и решил пойти с козырного туза:

— Самое смешное, что высек-то меня собственный сын…

— Да, я знаю, — не удивился Фирсов, — выходит, и яйца курицу учат.

— Выходит, — сконфуженно развел руками профессор. — Но если говорить конкретно о наших делах, то мы с Виктором Дмитриевичем принесли сверстанный годовой план… Хотелось бы ознакомить вас с кругом наших проблем и устремлений.

— Буду признателен. — Фирсов машинально водил карандашом по стеклу и вдруг спросил: — Сергей Сергеевич, у вас были случаи отчисления аспирантов?

— Бывали, — вместо Кулагина ответил Фатеев, — совсем недавно Сергей Сергеевич подписал приказ об отчислении одного…

«Мог бы и по-другому сказать: «Мы отчислили…» А то — «Сергей Сергеевич подписал…» — Кулагин недовольно заерзал на стуле.

— За что? — поинтересовался Фирсов.

— За порчу мебели. Штанами протирал стулья, флиртуя с медицинскими сестричками… А резать и штопать так и не научился, — резко сказал Фатеев.

— Ясно! — улыбнулся Фирсов. — И много таких случаев?

— Нет, — поспешно вмешался Кулагин, — за два года, кажется, всего лишь три. Это очень маленький процент, Палладий Алексеевич…

— Кстати о процентах, — перебил Фирсов, — а сколько процентов диссертаций пылится на полках?

— Вы говорите вообще или имеете в виду наш НИИ? — осторожно спросил Кулагин. В вопросах первого секретаря он не уловил никакой определенной системы. А Сергей Сергеевич за свою многолетнюю «руководящую практику» научился почти мгновенно ориентироваться в настроении собеседника, почти сразу же угадывать, что его интересует.

— Я говорю о вашем институте, профессор.

— За точность не ручаюсь, но что-то около пяти процентов…

— Это еще нужно уточнить! — вмешался Фатеев. — Я думаю, не меньше половины… Пять процентов с потолка взяты.

— Я же сказал, что за точность не ручаюсь, — обиделся Кулагин.

— Уточните, пожалуйста, — доброжелательно сказал Фирсов, — и приложите к вашей разработке… Это очень интересно и крайне важно.

— Понимаете, Палладий Алексеевич, дело даже не в том, сколько диссертаций пылится… — гнул свое Фатеев. — Это далеко не показатель уровня. Диссертация может валяться на полке не потому, что она плоха… Главный вопрос — насколько актуальна та или иная проблема. Я недавно разговорился с одним врачом… Обыкновенный врач-практик, всю жизнь проработал в больницах и поликлиниках. Мудрый человек, знаете ли… Мы с ним когда-то вместе стажировались. Ну вот, встретились, идем, беседуем. Вдруг он остановился, взял меня под руку и хитрит: «Скажи, Виктор, не тянет ли тебя назад в больницу? Молчишь?. Ну, будем считать, что не тянет… Значит, ты теперь окончательно стал ученым. Это очень хорошо, Виктор, очень хорошо… Да, кстати, ты не знаешь Громова?.. Так-таки и не знаешь? Это же крупнейший медик! Защитил кандидатскую, потом докторскую… И все — на мышах! А теперь заведует хирургической клиникой…»

— А резюме сей притчи? — спросил Фирсов, похохатывая.

— Резюме? — пожал плечами Фатеев. — Увы, Палладий Алексеевич, это не притча, а правда… Скажите, вы осудите нас, если мы не выполним план по диссертациям?

— Планы пишутся для того, чтобы их выполнять, — ответил Фирсов, — иначе их и составлять не стоит.

— А может быть, чем меньше диссертаций, тем лучше? — Фатеев почувствовал, как Кулагин толкает его ногой и умолк, хотя обо всем этом он думал и размышлял много дней и ночей, споря с самим собой, с другими людьми, чаще всего не медиками, ибо среди медиков, как это ни парадоксально, друзей у него почти не было. Правда, в последнее время сблизился с Пашей Колодниковым, но до дружбы было еще далеко: просто, встречаясь, они не раздражали друг друга…

— Максималистский подход к решению проблемы всегда опасен, — возразил Фирсов, — уж хотя бы потому, что у максималистов никогда не хватает времени для обоснования своих решений…

— Я не максималист, — горячо возразил Фатеев, — поверьте на слово!.. Может быть, как раз потому, что я хирург и мне приходится иметь дело с режущими предметами.

Фирсов окинул Фатеева взглядом, промолчал.

— Мы этот вопрос не решим сами, — поспешил вмешаться Кулагин, — хотя в словах доцента Фатеева много справедливого.

И снова Фирсов промолчал, только теперь внимательно посмотрел на Кулагина, и тому стало не по себе и от его взгляда, и от его молчания.

— Кстати, когда у вас ближайшая защита? — спросил наконец Фирсов.

— Я не помню сейчас, — наморщил лоб Кулагин, — уточню и позвоню вам… Хотите послушать?

— Приехал бы, да боюсь, ничего не пойму, тем более латынь не изучал.

— Защищаются на русском языке, — вставил Фатеев, — в самом деле, приехали бы!..

— Постараюсь…

Палладий Алексеевич проводил их до дверей, прощаясь, задержал в своей руку Кулагина, с легкой иронией сказал:

— Кстати, профессор, насколько я знаю Рубена Тиграновича Манукянца, он не согласится долго лежать в отдельной палате. Ему человеческое общение требуется, такая уж натура… Ну, это так, между прочим…

Кулагин смешался: «Откуда он знает про отдельную палату?»

— Придется Манукянцу потерпеть, — проворчал он, — в крайнем случае к вам обратимся за помощью!.. Дела-то у него неважнецкие.

— Вы его обязательно поставьте на ноги, — серьезно сказал Фирсов. — Я очень на вас надеюсь…

Когда Кулагин и Фатеев вышли, Фирсов вернулся к столу, карандашом написал на листке календаря:

Манукянц посмотрел на часы.

Возле умывальника Глафира Степановна протирала зеркало. В эту ночь ему хорошо спалось.

Взглянув на прикроватный столик, он увидал в стеклянной банке букет хризантем и неожиданно растрогался.

— Милости просим, покушайте хорошенько! Наверно, надоели суп да каша. Это вам, — открыв тарелку, Глафира Степановна показала на ломтики жареного картофеля, кусок пирога с капустой и два пирожка с мясом.

Рубен Тигранович начал вертеть головой и отказываться. Это ее сильно огорчило.

— Бери, ешь! — махала она. — Ешь, пока живот свеж. Живот завянет, ни на что не взглянет!

— А цветы от кого?

— Крупина принесла, пока спал, — простодушно ответила она.

— Правда? — весело подмигнул он. — Эх-хе-хе! — уже уминая пирожок.

— Как тебе не стыдно мне, старухе, не верить! — она повела плечами.

Ее настроение передалось и Манукянцу. Уже совсем без стеснения он с аппетитом нажимал на домашнюю снедь тети Глаши.

И почему-то вдруг в его сознании промелькнули обрывки воспоминаний детства… Горные цветы в глиняных вазах… Добрые руки мамы… и пирожки, хрустевшие на зубах…